А жить было страшно

(Это отрывок из архива ПРОЖИТО, с добавлением)

Быт в Троицком
Немного о домике в посёлке Троицкое и его жильцах. Весь этот дачный домик состоял из трёх частей. В основной, бревенчатой, избушке жила старшая из целого клана сестёр и братьев Быловых, - знаменитая тётя Анюта, ей было за девяносто, даже ближе к 100 годам. Она первая купила основную часть дома. Потом к ней пристроились мои будущие свёкры: они купили финский домик и заказали прилепить его к Анюте: две родные сестры – старшая и младшая из почти 13-ти детей – были очень привязаны друг к другу. В третьей части жила малоподвижная двоюродная их сестра Елена, я её почти не видела и не интересовалась; возможно, т. Анюта отдала ей отдельную комнату сбоку. У  самой Анюты была небольшая комната со смежной кухонькой плюс терраса. Анна Владимировна была крупнее всех остальных и самая независимая, если не сказать упрямая. Замуж пойти она не захотела, хотя был жених, но она осталась в девицах: «Вот ещё, будет кто-то командовать мной, куда мне идти и что делать». А когда зрения у неё осталось чуть больше пяти процентов, она и переселилась в сельский домик, завела гусей, кур с петухом, да ещё злого пса-дворнягу по имени Валет. И ведь отлично управлялась она со всем хозяйством: дрова добывала и печку топила, огород держала, землю копала, картошку и овощи сажала и поливала, даже варенье варила – из яблок; а яблоневых деревьев было немало. Но главное, держала три улья пчёл и всегда мёд имела … хотя и руки её уже почти не чувствовали ничего. Много чего ещё приходилось ей терпеть. Но никогда не просила о помощи. «Захотят помочь – пусть сами приезжают», а я никому ничего не должна», - говорила она. Крепкая дореволюционная порода! Чаще всех её брат Владимир приезжал – на уборку картофеля или сбор яблок; а что ещё им, городским, делать-то осенью? А тут и прогулка, и яблок поесть свежих! Да и старшую сестру они уважали! А жена одного из братьев, тихая «тётя Наташа», так и осталась жить у Анюты: неуютно ей стало с родными детьми. А тут она смягчала споры между Анютой и моим свёкром; они ведь даже у гроба его жены «Шуриньки» ухитрились перессориться! Была ещё в помощь Анюте их общая племянница Сашенька; она пережила блокаду в Ленинграде, а после её приютил отец Андрея Т.Б. Берлянд. Сашенька старалась помочь всем своим родным тётушкам, была доброй и покладистой. Она была биологом,  преподавала свой предмет в Институте, часто ездила со своими студентами на биологическую станцию, здесь вышла замуж и родила сына Серёжу. Они семьёй жили в одной комнате в коммунальной квартире; мы её мужа не видели и не знали, почему-то его имя никто не произносил. А когда она осталась одна (причины не знаю), она и стала помогать т. Анюте.

Моя свекровь
Младшая из 13-ти Быловых, маленькая и самая мягкая изо всех Быловых, моя свекровь (с ней мне повезло) захотела прилепиться к любимой старшей сестре. Муж её, Тобиас Борисович (я-то звала свёкра Анатолий Борисович, как он сам мне представился), согласился, хотя не мог выносить дачи и всех Быловых, называя их всех «Лягушачья икра»; особенно не жаловал он именно старшую Былову. Но так любил он свою маленькую Шуриньку, что по её просьбе купили они финский домик и приставили его к «хоромам» тёти Анюты. Ещё одна из Быловых, одинокая, жила с третьей стороны в комнате с дверью во двор; у неё была прислуга Маруся, жившая в большом доме рядом; потом она и у нас служила. Больше всех радовалась нашей женитьбе именно Шуринька, она и просила скорее ребёнка: «Вы его и не увидите, мы будем с ним жить на даче, а вы будете свободны». Она старалась помочь мне во всём. Конечно, нам нужно было своё жильё: ведь они с сыном Андреем жили в оригинальной, но однокомнатной квартире. Оказалось, что у свёкра был «капитал»: они с любимой двоюродной сестрой Павочкой владели квартирой в старом кооперативе, и ему, брату, полагалась половина стоимости, так как он оставил ей всю площадь, чтобы устроить свою жизнь в другом месте, в любимой однокомнатной на Суворовском бульваре. О детях они тогда не думали, а тут пришлось. Настало горячее время: мы работали, чтобы набрать на своё жильё: я и свекровь переводили тексты, она с франц. языка, а я с английского, это материалы ООН, которые нам «подкидывал» мой начальник В.Ю. Розенцвейг. А ещё и Костя Эрастов (неужели все в ЛМП знали о нашей трудности?!) поделился со мной частью своих работ – перевод книжки о полюбившейся мне системе Синтол с французского языка на русский (это было моё первое знакомство с франц. языком). Андрей тоже писал рефераты для ВИНИТИ везде: в переполненном автобусе, в метро и в поезде. Видимо, мы заработали достаточно плюс к «капиталу» Т.Б., чтобы вступить в кооператив, даже ездили смотреть, где будет наш дом, мне очень понравился почти пустынный бульвар, яркий и чистый снег, как и у нас за городом, но …
Когда я ждала ребёнка, с моей свекровью на этой даче случился глубокий инсульт. Её «отходили», но с мечтой о своём доме пришлось расстаться:  почти десять лет она болела, а мы помогали, как могли. И с тех пор с весны и до поздней осени свёкры жили только на даче, но и от нас требовали на всё лето снимать жильё близко к ним, а лучше рядом. Родившегося внука Петю все очень любили, и наша семья на лето перемещалась в то же Троицкое и жила около них. Обычно мы втроём и потом вчетвером (через пять лет появился ещё один внук, Шурик) снимали комнату у той же домработницы Маруси, совмещавшей уход за двумя сёстрами – Еленой и Шуринькой. Анюта же жила сама и даже врачей почти не знала. На завтрак съедала иногда два больших гусиных яйца. «Врачи говорят, не больше одного куриного в неделю, а я решила, что два гусиных в день будет в самый раз». И шла к своим пчёлам с сеткой на голове. Анюта и Петя дружили. «Что ты на него сердишься: его же ещё вчера совсем не было" – говорила она мне, если ей хоть что-то не нравилось во мне. А не любила она почти всё, особенно мою аллергию: «Ты просто притворяешься или капризничаешь». То же и про Шурку, ну, не понимала она, как можно не есть того, что сама она очень любила. Природный она человек!

А жить было трудно
Это была трудная жизнь: с керосинками, с мелким холодным подполом, из которого надо было вниз головой доставать пищу; естественно, с ручной стиркой и т.д. Продукты приходилось или везти из Москвы, что было на грани невозможного (после работы и в переполненном автобусе), или по воскресным дням ходить мне за 5 км в магазин от воинской части, по полю, и в жару и в дождь. Когда приходилось идти в магазин с ребёнком, было трудно на обратном пути тащить две сумки в руках и ребёнка на закорках. Но сил было много – и эта жизнь не была слишком в тягость: видимо, здоровый образ жизни хорошо держал тело. Как-то иду я мимо будок с собаками, сомлевшими от жары,  радуюсь, что удалось купить также кусок мяса на всех, и ярко вдруг пронзила мысль, что я ведь и так смогла бы жить – в конуре, подобно собаке, да, точно, смогу. Как будто я невесомая и иду над землёй: всё я могу. Но одна поправка на это была: только не в тюрьме. Мысль о тюрьме была нестерпимой и всегда близкой – знала, что любой человек в любой момент времени может там оказаться без всякой причины. Так мы жили долго, свекровь умерла, а свёкор после этого дачу и видеть не хотел, Андрей так же относился к ней. Да, мы всё же вступили в другой кооператив и жили отдельно от родителей. Почти 10 лет после смерти свекрови я приводила в порядок по привычке теперь наш уголок дачки, отреставрировала все кресла, кровати, вычистила и перешила подушки-одеяла и т.д. Вот уже и Андрею понравилось приезжать туда, и мы даже смогли приглашать друзей. Шурику семь  лет исполнилось, и я отправляю его в пионерлагерь от Госплана СССР, и сама могу немного вздохнуть. А мой старший сын Пётр, которому тоже было предложено в тот же прекрасный  лагерь поехать (м.б., это было и  годом раньше) вдруг взмолился: «Мама, ты можешь мне дать 100 рублей – я всё лето могу прожить один, только не в лагерь». Всё-таки мы его отправили; там было всё – беседки с шахматами и другими умными играми, много разных игровых площадок, река…- так захотелось самой там остаться, ведь от Госплана СССР (мы работали по заказу от ГВЦ Госплана), лучше не бывает! Но сын нас допёк жалобами: то у него шнурок порвался, то вожатый не так сказал, то ещё какая мелочь не понравилась. А путёвка уже куплена, но пришлось поехать за ним гораздо раньше окончания смены.  Когда я пожаловалась мудрой подруге Маше, что сын опять не хочет ехать в лагерь, она поддержала его: «И правильно делает: хорошее дело лагерем не назовут». Вскоре  отец Андрей стал брать его в серьёзные походы.

Пожар
Около 6 часов утра раздался раз телефонный звонок. Муж вскочил (ему всё равно надо было на работу за город), выслушал что-то важное, но ничего не спросил, а положив трубку, вернулся в комнату: «Троицкое сгорело …» (в посёлке Троицкое была дача его родителей: малая комната плюс терраса). «А люди? – Там же сестра с Пашей … И старухи …». Он: «Ничего не сказали, а я тороплюсь на работу». Уехал. Что делать? Вскочила, оделась – и бегом из дома. Знала, что именно сегодня не может не прийти на работу, но ведь это же такое ЧП. Метро Тёплый Стан, оттуда автобус до остановки «38-й километр», в направлении Красной Пахры. От остановки ещё 2 км бежать. Навстречу идут чужие люди, и каждый бросает: «Там такой пожар!» – «А люди целы?» - «Не знаю» – были все ответы. Наш финский домик-пристройка был на самом углу, но когда добежала до калитки, увидела, что никакого дома уже нет, одни дымящиеся остатки каких-то вещей. И всё вокруг залито водой – от тушения, значит. Но ничего не спасли, остался только грубоватый столик близ забора, сделанный незадолго до этого десяти-летним Петей. А на столике лежит обгоревшая рукопись, развёрнутая примерно посередине. Я наклонилась над ней – и на правой лицевой странице одна только строка мелким почерком, загнутая вверх, так как не уместилась в ширину. Читаю: «А жить было страшно, но жить было просто». Вот это слово просто и полезло вверх. Да-аа ...
Папка принадлежала Вяч.Всев. Иванову: он просил меня задолго до этого спрятать и сохранить её. Я сразу обернула её газетами, написав «Не открывать. Чужое». Я была уверена, что там нечто секретное и политическое. В трудные времена, когда по друзьям пошли обыски, муж Андрей тоже просил меня всё опасное отвезти и спрятать на даче. И вот изо всех бумаг осталась эта обгоревшая папка: кто-то выкинул её мокрую из пепла на стол, она и раскрылась, где нужно, но это же строка из стиха, и дальше тоже наброски стихов, лирика... Странно, но я успокоилась …Тут поднимаю глаза и вижу: бредёт по лужам ребёнок-погорелец, одетый в какие-то тряпки, в больших подвязанных к ногам галошах. Вгляделась – а это Пашенька, мой племянник, ему ещё и трёх лет не было. «А где мама и бабушки?» – спрашиваю. – «Там» – и показывает в сторону соседнего дома.
 
Вместо нас в Троицкое приехала моя сестра Таня со своим сыном Пашей. С ними вместе поехала погостить и наша тётя Маня, мамина сестра: она из Волгограда, ей всё интересно, как живут её московские родные. Таня её любила, они думали мирно пожить-погулять … И в первую же их ночь в Троицком этот пожар случился. Ещё днём они гуляли в лесу, собирали грибы. А тётушка ходила и всё приговаривала: «Ну, Нинке повезло: и муж у неё есть, и дети, и в Москве она живёт, и дача хорошая». В общем, слегка  обзавидовалась, а глаз у неё «чёрный» (она сама мне говорила, и я её к тому времени боялась, потому что раз после её визита к нам в Москве у Пети годовалого был долгий обморок); Андрей же очень её не жаловал: у него  чутьё на людей. Потом она мне рассказала: «Легли мы спать, а у меня, ты знаешь, нос острый, всё чует. Слышу ночью запах гари, бужу Таню, кричу: «Вставай, Таня, пожар!» А Паша спит». Таня выбежала спросонья на веранду – видит огонь на столе. Плеснула из ведра воды, погасила. Но что-то ей не так, потрескивает. Взглянула вверх – а там потолок весь в огне … Стали в окна выскакивать… Таня помчалась к соседке Марусе, позвонили в пожарную часть, а от них езды часа два…И Таня побежала к Анюте. Дальше говорит Таня: «Анюта выходит, как король Лир: белая ночная рубашка, пышные седые волосы, а под мышкой – лишь домовая книга. Стоит торжественно на крыльце и шамкающим ртом: «Вот ВСЁ, что у меня осталось. А главная беда, что сгорели дорогие зубы»… Таня побежала к третьей сестре, к третьему крыльцу. А там Маруся уже пытается уговорить Елену Владимировну, но та, полулежачая, не хочет вставать и куда-то идти. Употребив весь свой педагогический талант, Таня вывела её на крыльцо. А старуха опять: «Никуда я не пойду!» Таня: «Правильно, и не надо никуда идти… Вот смотрите, какие красивые гвоздИки, хотите потрогать? А рядом розочки, давайте понюхаем…» и так далее. А со спины уже горячо, подбирается огонь… Елена В. сделала шаг ещё на ступеньку, Таня ещё поворковала – и она на земле, все три ступени одолела. Только тогда, оставив её Марусе, Таня бросилась к маленькому сыну (благо, была т. Маня, которая его и вынесла из дома, надев что нашла). Паша потом долго не мог перенести, когда жарили картошку: помнил тот пожар. А