Прозариум, часть восьмая. Исповедальня
Геннадий Михеев
ИСПОВЕДАЛЬНЯ
СВОЛОЧЬ (исповедь любимого зверька литератора Антона Павловича Чехова)
В него входит речь со всеми именами,
входит глаз со всеми образами,
входит ухо со всеми звуками,
входит разум со всеми мыслями.
Когда он пробуждается,
то подобно тому как из пылающего огня
разлетаются во все стороны искры,
так из него распространяются по своим местам
жизненные силы,
из жизненных сил – боги,
из богов – миры.
"Каушитаки Упанишада"
Ежели хочешь добиться чего–то на этой планете — люби правду, избегай счастья. И да: не забывай бить, учись держать удар. Вот, чего я нахватался в мире живых людей. Слова — пыль, но на поверку оказывается, что они порою долговечнее самых капитальных построек.
Он меня называл Сволочью. Причем, любя. То есть, на самом деле он не любил ни одно из существ, даже самого себя, но на самом деле он просто не осознавал, что в форме меня ему было ниспослано лучшее время. Он считал, что мой род — помесь крысы с крокодилом, тигром и обезьяной, что я воспринимаю как комплимент. Будучи одиноким среди неимоверных толп людей и прочих живых существ, он научился изливать мне свою душу. А у меня есть хорошее качество: умею молчать и слушать. Именно такие людям и надобны, но далеко не всякий способен принять простоту данной истины.
Я его зову Тосей. То есть, особенности моей гортани таковы, что я физиологически неспособен проговаривать человеческие слова, но ведь есть еще язык прикасаний, запахов и в конце концов чувств. Это же так здорово, когда ты можешь постигать окружающее, зная столько систем и ключей!
Тося был мастером двух дел. Он умел лечить других людей, а так же складывать слова и записывать их так, что другие от таковых приходили в животный восторг. Не уверен, что созданные им словосочетания переживут его самого, но попытки были, а уж там наверху разберутся, засчитать ли таковые. Тем более что он любил одну только правду и бежал счастья. Что же касается моих опытов… как они говорят, с кем поведешься — от того и нахватаешься, с козлами жить — по-волчьи выть, счастье не топор — в лапы не возьмешь…да и вообще человечество обожает языком чесать, хотя и понимает, что слово — не попугай, вылетит — не уловишь.
Говоря фигурально, я был его исповедальней, ибо Тося неоднократно и подолгу выдавал свою подноготную. Он вообще мучительно переживал, что ему суждено было родиться самцом, а время было такое, что в популяции людей самки устроили т.н. сексуальную революцию, дабы эмансипироваться. Они, то есть, самки, будто вырвались из многотысячелетнего рабства и захотели быть сверху, как так же мифическая Лилит (я про нее слыхал от Тоси). Полагая себя гетерами, они стали отъявленными .… а, впрочем, не буду здесь чертать то слово, которым люди обозначают самок, стремящихся к неупорядоченному сожительству, тем более что оно на самом деле является междометием. Как самец, понимаю Тосино смятение, ведь он оставался внутренне застенчивым несмотря на агрессию противоуположного пола. В этом мы рознимся, ибо меня никогда не окружало столько самок моего вида.
Оставаясь на довольно длительное время в одиночестве, я прочел множество человеческих книг, ибо у Тоси была домашняя библиотека. Они, то есть, люди (хотя и книги — тоже), по стечению обстоятельств особенно расплодились на нашей планете и посчитали себя высшими существами. От скученности и ради скуки человечество научилось записывать соображения, а потом таковые размножать ради того, чтобы выделиться из ряда других существ. Хотя, как я заметил, большинство людей более склонно резаться в карты, злословить и воздыхать. Они, наверное, и подозревали даже, что я такой смышленый, а я действительно, как у них говорят, парень не промах. Конечно, во многая знаний не шибко богато радостей, но ведь все живое тянется к постижению ранее неведомого.
Бывало, сядет Тося устало в свое седалище, погладит меня супротив шерсти и произнесет ласково: "Ну, что, брат Сволочь, сукин же ты сын!" В живых существах на этой планете вообще много томления по нежности. Тосин долдон-отец носил на пальце кольцо с печаткой: "Одинокому везде пустыня". Но Тося умел отличать одиночество от уединения и последнего везде искал. Чаще всего — со мной, все же я милашка.
Сидючи ныне, как говаривал один из поэтов этого неуютного края, за решеткой в темнице сырой (очень хочется, чтоб и для людишек таких понастроили!), я с особой отрадою припоминаю те минуты, и они меня греют, правда, не вполне. Интимные наши с Тосей беседы были хороши, а здесь и сейчас меня окружают одни только мрази.
Теплы для меня мысли о моей милой родине, где мне было в общем–то хорошо, пока меня не пленили оборотистые дельцы. Про страну своего происхождения здесь вспоминать не желаю — как говорят в этом суровом краю, не стоит лишний раз посыпать свои раны солью. В том же краю, помниться, любили произносить: "То, что не продается, продается за большие деньги". Изверг, продавший меня Тосе, позже его и надул. Тося приобрел меня, а мичман Глинка — моего собрата. Тося, ночь поразмыслив, наутро направился все к тому же прощелыге, дабы купить для меня самку. На корабль он вернулся с существом, которое являлось в сущности самкой — но не той. Это была пальмовая кошка, злобная и нелюдимая. Когда правда открылась, судно с нами на борту уже болталось в мировом океане, оставив и мою злосчастную родину, и ее жуликов с нехорошей кармой. Главная мантра этой страны (а, может быть, и всего мира): "Расходимся, нас нае..".
Некоторое время мы пребывали вместе с моим собратом, ставшим спутником мичмана Глинки, но очень скоро мне пришлось привыкать к новому миру в одиночку. Что сказать о моей жизни среди людей… Я сразу смекнул, что моя миссия в этом мире — по возможности развлекать этих медлительных существ забавными выходками. Сему искусству я обучился вполне тем более что живость характера — моя природная черта. Мы сами по себе и гораздо приятнее, и полезнее людей и прочих тварей. Просто так сложилось, что на этой планете стала доминировать популяция двуногих без шерсти и перьев. И доподлинно неизвестно, повезло им либо обратное.
Я забавлял человечество тем, что ловко вытаскивал пробки из бутылок и звонко бил посуду, отчего они по-свинячьи визжали. Тося их развлекал своими рассказами, отчего они хрюкали. Тут все чем-то развлекаются. Позже я узнал из Блеза Паскаля, что всякое развлечение — кратчайший путь к смерти.
Когда я научился разбирать человеческие знаки, вот, что прочел в одном из писем, которые мой друг отправлял одному негодяю: "Качества его: отвага, любопытство и привязанность к человеку. Он выходит на бой с гремучей змеей и всегда побеждает, никого и ничего не боится; что же касается любопытства, то в комнате нет ни одного узелка и свертка, которого бы он не развернул: встречаясь с кем-нибудь, он прежде всего лезет посмотреть в карманы: что там? Когда остается один в комнате, начинает плакать". Конечно, это все про меня. Тосе невдомек было, что оставался я наедине не с собой, а с книгами людей.
Что касается моего нытья: это я делал только лишь для того, чтобы доставить удовольствие приятелю. Я вообще, если вы успели заметить, самодостаточен. В частности, мой друг заявлял, что после знакомства с моим видом он совершенно разочаровался в человечестве. Тосины слова: "Эх, брат Сволочь, хорош божий свет. Одно только не хорошо: мы". Вы же конечно понимаете, что он подразумевал свою расу, а не нас двоих либо все живое в целом. Хотя…
Надо сказать, климат в том краю, куда нас с Тосей забросило, чрезвычайно суров. Как он говорил, условия в этой стране располагают к лежанию на печке и небрежности в туалете. Ну, та зима, которая зеленая, еще более–менее, но вот, когда нагрянула зима белая… Носу из нашего убежища я на улицу не казал. А моего друга в ту пору особенно стал донимать кашель. Он болел еще в дни нашего знакомства, и я совершенно не понимаю, какого лешего его понесло в северные пустыни. Здесь он хватался за сердце, не мог нормально сидеть, ибо его донимал геморрой, жаловался на мигрень и сетовал на невозможность спариться с самкой — в смысле, человеческой. Одна из последних как–то спросила у Тоси, подозрительно косясь в мою сторону: "А он людей ест?" Мой друг не нашелся что ответить — он вообще пасовал перед той мегерой — а я бы ответил.
Я той белой зимой жестоко расхворался. Тося с домочадцами суетились передо мной, старались помочь и, надо сказать это им в итоге удалось. Ох уж эти северные сквозняки… Когда я страдал, шумливая Тосина семья вокруг меня сплотилась. Едва мне стало лучшать, эта странная популяция вновь стала больше походить на серпентарий.
Потом меня уже никакая зараза не брала. Хочу сказать, что люди наоборот — существа крайне болезненные, их как раз любой недуг очень даже берет. Особенно их донимает легочная болезнь, косящая без жалости. В сущности, все они медленно и в страдании умирают. Отчего и торопятся жить да чувствовать. Да они и сами до опупения любят болеть, а издыхают с превеликой помпой. Люди даже выдумали особое искусство умирания, которое назвали довольно вычурно: философией. И вот что я еще заметил: те из людей, кто любит хворать, живут долго и мучительно. Здоровяки подыхают быстро, не особо и страдая.
Однажды он покинул меня. Его домочадцы читали мне его письма; из неведомого мне далека он спрашивал о моем здоровье и требовал подробнее рассказывать обо мне и моих деяниях. Так и писал: "Как там Сволочь, сообщите мне, что он творит и каковы его настроения!" Вот именно тогда я стал постигать некоторые особенности человеческой речи. Так, не сразу я догадался, что слова, используемые двуногими в качестве междометий, на самом деле являются не междометиями. В частности, с использованием всех возможных эпитетов домочадцы описали откусывание мною носа Тосиной матери. Очень скоро все зажило, тем более что на самом деле имел место лишь игривый укус — они же раздули целую катавасию.
Когда он вернулся, нас отослали в малозаселенную людьми местность, изобилующую травами да деревьями. Перед этим случайно была убита пальмовая кошка, по неосторожности цапнувшая за палец постороннее лицо. Ей шалости не прощались. Люди по странной их причуде теснились в жалкой лачуге и по не вполне понятной мне причине не стремились обитать на открывшихся просторах — тем более что зеленая зима выдалась не шибко и студеной.
Кто–то им навешал лапшу о том, что мой вид якобы питается змеями. Завидев однажды последнюю в траве, они стали меня науськивать на рептилию. Не скрою: мне было страшно, ведь она большая, я же — не очень. Я люблю больше всего кушать вареные яйца, а гадов кушать не люблю. Пришлось мобилизовать все волю, чтобы доставить людям удовольствие. Я перегрыз змеюке хребет, что гадину крайне удивило, людей же восхитило. Они вообще любят смотреть на всякие изуверства.
Что особо странно, Тосю домогались даже самцы. В смысле, человеческие. Это, видимо, от томления духа. Люди вообще существа не только ленивые и злобные, но еще у них слишком много свободного времени, которое они расточают на сомнительные опыты. То напьются водки, то возжелают чужое, а то и пробуют ополчиться супротив природы. Ох, выйдет им все это боком.
Однажды замыслил я побег. Причина не вполне мне ясна даже мне, скорее всего, хотелось познать манящие просторы. Очутившись в сумрачном лесу, я растерялся, ко мне вернулся рассудок. В конце концов, Тосины близкие меня хоть и тихонько ненавидели, но не притесняли, но осознал я это, когда кругом была только равнодушная природа. Поскитаться по диким местам довелось мне немало, да и навидался я всякого. Ради прокорма я удавил и сожрал немало гадов, коими природа сего довольно скудного края довольно насыщена. Но, похоже, моя пищеварительная система не сильно приспособлена к дарам дикой природы, потому и расстроилась.
Вызволил меня один добрый вооруженный человек. Он и вернул меня в лоно моей семьи, сказав Тосиным близким, что де отловил меня, использовав все свое искусство охотника. Конечно, это было вранье, я сам малодушно бросился в его объятья. Между прочим, моему возвращению возрадовались даже домашние недруги, что говорит о том, что даже самым злобным особям присущи элементы милосердия.
Моего друга в ту пору стала особенно одолевать смерть. Подыхали его родные и близкие, а Тося говаривал: "Человек любит поговорить о своих болезнях, а между тем, это самое неинтересное в его жизни". Он особенно переживал данный процесс, ведь его работой было лечение себе подобных. Тося столь отчаялся, что даже потерял вкус к еде и напиткам (а люди любят поддать) и стал избегать встреч с самками своего вида. И да: научившись разбирать человеческие каракули, я узнал Тосину специализацию: он врачевал органы деторождения противоуположного себе пола. Вот, что я украдкой прочел в одном из писем, адресованному одной не шибко смышленой самке: "Гинекологи имеют дело с неистовой прозой, которая Вам даже и не снилась и которой Вы, быть может, если б знали ее, придали бы запах хуже, чем собачий. Все гинекологи — идеалисты".
Не все знакомства бывают полезными. Будучи на природе, Тося сошелся с неким мрачным типом, любившим ставить бесчеловечные опыты над разными существами нашей планеты, для чего, собственно, и предназначен специальный концентрационный лагерь, который они назвали "зоологическим садом". Тося это злое место именовал правдивее: кладбищем животных. Вагнер (такая у него кличка) отличается особенным, змеиным хладнокровием, думаю, он — просто садист.
Я стал жертвою банального человеческого коварства: мой Тося безжалостно отдал меня на это зловещее мучилище живых существ, сообразуясь, видимо, со своею подлой натурой. Есть у меня подозрение такое, что Тося банально продал меня в рабство, чтобы добыть средств на похмелку. Знаю, что отец Тосю и его братьев сек — и жестоко. Вот они и выросли скотами.
Да, я умею веселить людей, у меня забавные повадки, я умиляю даже когда шарю у двуногих по карманам или разоряю дамские прически… но вы знайте: всякий комик в душе совершенно меланхоличная личность. Все потому что запас позитива исчерпаем и слишком расточительно растрачивать таковой чрезмерно.
Мои нынешние тюремщики так и не допетрили, что я умею различать человеческую речь (и не только ее!), а потому язык за зубами при мне не держат. Так я узнал, что мой Тося до того, как меня предать, решительно выступал против содержания биологических видов в концентрационных лагерях. По крайней мере, теперь я могу осмыслить услышанное да прочитанное в Тосиных переписке и библиотеке. Во всяком положении стоит отыскивать пользу.
Несколько раз меня посещали Тосины самки. Я протягиваю через прутья свою руку и по привычке вытаскиваю из их волос гребешки и заколки. Их всегда при этом передергивает. Тося в мою тюрьму не заглядывал ни разу. Полагаю, ему стыдно. Возможно, мне был уготован земной ад, с чем себя и поздравляю.
Не стоит, впрочем, однозначно утверждать, что де в этом мире лучше никому не верить. Надо принимать страдание как проявление любви высших сил к твоей извечной сущности. По крайней мере, данной парадигме посвящено множество человеческих сочинений. Да, все они лицемеры и ханжи, и мне представляется, что Тося сдохнет в страшных мучениях. Это наша раса умеет встречать смерть как данность — гордо и спокойно. Людишек вопрос окончания жизненного пути просто бесит.
НЕКОТОРЫЕ ТОСИНЫ МЫСЛИШКИ
Хочу привести ряд высказываний Тоси. Некоторые изречения интересны, но в основном имеют место банальности. Здесь — только выбранные места.
Счастье и радость жизни не в деньгах, не во власти и не в любви, а в правде.
У людей, не знающих что такое свобода и культивирующих идею царя на троне всегда путаница понятий.
Когда самка обзывает самца зверем, это комплимент.
Цель человеческой жизни — научиться хорошо делать то, что тебе нравится и так все устроить, чтоб ни одна сволочь не посмела возглавить твой процесс. (Здесь сволочь — не имя собственное).
Не совсем понятно, что носимее: чемодан без ручки или задница с ручкой.
Сначала ты росток, потом цветок, следом ягодка, далее — фрукт, а напоследок — овощ.
Если девушка желает узнать длину полового члена молодого человека, ей следует взять линейку и измерить.
Все модное становится старомодным, потом — забавным ретро, а в итоге — милым чудачеством предков.
Когда–нибудь я напишу книжку "Что такое благодать и как с нею бороться".
Жить следует так, чтобы бывший коллега или партнер при встрече на улице не плюнул тебе в лицо.
У человеческой любви всего три периода: ручка в ручку, ручка в штучку и штучка в штучку. Дальше — проза.
Играть надо играючи.
Все ныне модное довольно быстро становится старомодным.
Каждый из нас для кого–то — его судьба.
Наша Вселенная, быть может, находится в зубе какого-нибудь чудовища.
Чем больше культуры, тем более несчастья.
Когда ваше домашнее существо заснуло у вас на коленях и имеет очень милый и удовлетворенный вид, вам непременно нужно пойти отлить.
Что прикажете делать с человеком, который натворил всяких мерзостей а потом рыдает.
Общая ненависть к чему–то или кому–то: вот, что лучше всего связывает людей.
Рожденный летать ползает смехотворно.
Верь, бойся, проси. Но не ной!
Подлинное счастье — в ожидании счастья.
У насекомых из гусеницы получается бабочка, а у людей наоборот: из бабочки гусеница.
У каждого человека что–нибудь спрятано.
Мы хлопочем, чтобы изменить жизнь, чтобы потомки жили счастливо, а потомки заявят: прежде лучше было.
Мне снилось, будто то, что я считал действительностью, есть сон и что действительно только то, что снится.
Далее — мои собственные соображения по двум темам. А что: тварь я дрожащая или мнение имею? Однако, опираюсь я все же на позиции некоторых выдающихся людей, осмелившихся говорить то, что думают.
ДА КОМУ ОНА НУЖНА
Никогда не возвращайся туда, где тебе было хорошо. Потому что будет… а, впрочем, сами когда–нибудь допетрите.
Стремление к правде — свойство, присущее разуму. Склонность обманывать — качество, которым обладают почти все живые существа, причем, как разумные, так и не очень. Просто всем хочется выжить. Люди в значительной степени разумны и опасливы, то есть, им дано и лгать, и доискиваться правды. Так сложилось, что правдорубов у них не любят, а обладающих искусством обмана порой даже обожают.
Мы отлично знаем правду: все помрут. Ну и что из этого? Речь–то идет лишь о финале пьесы, интрига которой заключена в том, что мы не в курсе, когда именно и какой ценой. Поскольку люди склонны издыхать долго и мучительно, сам процесс у них и зовется жизнью. Я слышал у них такое выражение: колыбель висит над бездной.
Человеческие искусство и наука основаны на особенности людей, которой, по их убеждению, не обладает ни одно другое живое существо. Я говорю о способности воображать будущее, планировать свое поведение и заранее продумывать, как избежать потенциальные опасности. Но людям не дано предчувствовать грядущие катаклизмы, отчего напасти падают на них как птичье говно, а они только иронизируют: ''Хорошо, что слоны не летают!''.
Художник, создавая картину, как правило, смотрит в будущее, потому что планирует, как она должна выглядеть. Это что — правда? Представьте себе, да — только воображаемая. Слабость и сила в том, что творение может получиться гораздо интереснее реальности, что многих людей приводит в животный восторг. Им неважно уже, что картинка лишена одного измерения, то есть, она плоская. Объем они довоображают, то есть, преумножат ложь. Иные существа этого делать не умеют, поэтому и не реагируют на картинки.
Люди выдумали такое понятие как художественная правда, которую они считают выше настоящего. Ими придумана категория возвышенного, которое якобы приподнимает над бренностью. Отсюда вывод: им не правда нужна. Да и вообще они бегут от всего подлинного как ладан от чертей.
Как говаривал Учитель Сюнь, всякий человек имеет злую природу. Люди соперничают и проявляют неуступчивость, они от рождения проникнуты ненавистью, отчего желают причинять окружающим зло. Но есть в человеке и доброе, которое благоприобретается. И всегда он испытывает двоякую силу мысли, которая способна возбудить и перевозбудить.
Я много раз наблюдал как люди режутся в шахматы или карты. Для них, я заметил, вовсе не игра, а стратегия. Поскольку они неспособны продумать все варианты ходов, вынуждены блефовать, то есть, обманывать. Проигрывать они не любят и всегда злятся, если победа не на их стороне. Реальная жизнь не шахматы, но и в таковой они постоянно изворачиваются, прикидываются дурачками или с глупым видом поучают. Да что они вообще понимают в свободной игре! Не то что вид, достойным представителем которого является ваш покорный слуга. Впрочем, чего это я разворчался.
Как утверждал полубезумный мудрец Федор, человек скорее всего был пущен на землю в виде какой-то наглой пробы, чтоб только посмотреть: уживется ли подобное существо с окружающей действительностью или настанет кирдык? Опыт затянулся, а может быть экспериментатор давно положил на свой опыт. Я читал, что в древности люди верили в то, что боги постоянно за ними следят и играют с ними как с куклами. Но теперь людишки и сами возомнили себя игроками, вольными менять правила в разгаре игры.
Скорее всего я вас не удивлю: люди произошли от нас. Ну, это ежели верить теории некоего Чарли. Мы внешне ближе к пращурам, человечество же получилось значительно менее жизнеспособным. В частности, они не в состоянии ловить грызунов голыми зубами и лизать все свои места.
Вот, что я заметил: среди людей в ходу поговорка о том, что де чем больше узнаешь людей, тем лучше любишь иных существ. Да, это так: они, то бишь, человеки и впрямь лучшие из своих качеств явят в общении с теми, кого именуют "братьями меньшими". Правда, многих из "братьев" они с удовольствием пожирают, причем, в буквальном смысле, да еще причмокивая.
Они сочиняют сказки об ужасах, открывающихся в связи с обнаружением правды. Одна из таковых повествует о некоем Эдипе, жившим во времена тесного общения людей и богов. Этому человеку довелось, не подозревая о сути происходящего, убить родного отца, жениться родной матери, прижить с ней четверых детей, а затем выколоть от стыда глаза — в смысле, себе. Как говаривал Тося, ё….й стыд. Люди вообще склонны совершать нехорошие поступки, а потом совершенно искренне переживать глубину личного падения. Хотя, если уж говорить начистоту, само понятие "стыда" — плод ихней перевозбужденной фантазии.
Некий Леонардо говаривал, что многие люди должны называться не иначе как проходами для пищи, производителями дерьма и наполнителями нужников, потому что от них в мире ничего другого не видно, ничего хорошего ими не совершается, а потому ничего от них не остается, кроме полных нужников. Так мир устроен, если что. Всякий гумус является питательной средой для производства личностей, являющихся товаром штучным. Это я в одной Тосиной книжке прочел.
Кстати, согласно верованиям одного странного народа, не верящего, что один из представителей ихнего племени стал богочеловеком, книга подобна всякому живому существу. Когда отлетает дух, тело прячется от глаз человеческих, чтобы избавить его от осквернения. Книга истирается временем или выходит из употребления — и ее прячут, чтобы сохранить ее от надругательства. Содержание фолианта отлетает к небесам, как душа. На самом деле это красивая выдумка, ибо сам факт существования души крайне сомнителен.
Ложь вообще нравится толпе, ибо массе своей народ ищет ослепления и сенсации. Поверьте: они однажды додумаются до Министерства Правды, в застенках которого специально подготовленные люди займутся промывкой головных мозгов соплеменников ради единомыслия. Люди допетрят до такого устройства, к которому будет притянуто внимание масс путем централизованного обсасывания очередного скандала. Глашатаи посредством эфира станут вещать, кого всем любить и кого презирать. Толпа любит сплетни, которые могут и быть правдой, но касаются таковые лишь постыдных сторон существования других. Никто не любит сплетен о себе.
Я прочел у одного человека по имени Ги: "Не могу ни войти в театр, ни присутствовать на каком-то публичном празднестве. Я тотчас начинаю ощущать какую-то странную нестерпимую дурноту, ужасную нервозность, как если бы я изо всех сил боролся с каким-то непреодолимым и загадочным воздействием. И я на самом деле борюсь с этой душой толпы, которая пытается проникнуть в меня. Сколько раз я говорил, что разум облагораживается и возвышается, когда мы существуем в одиночку, и что он угнетается и принижается, когда мы перемешиваемся с другими людьми. Эти связи, эти общеизвестные идеи, все, о чем говорят, что мы вынуждены слушать, слышать и отвечать, действует на способность мыслить".
Люди, согнанные в толпу, ведомы болезненным воображением, возбуждены низменными эмоциями, не имеющими отношения к позитивной цели. Они обладают только одним единственным качеством: верить всему, что им истерично сообщают лидеры общественного мнения. Язык, который понимает толпа, минуя разум, обращен к чувствам гнева, дикого восторга, тупого обожания. Наивные глупцы частенько восклицают: "Наше оружие — правда!" Тому же, кто хочет реально управлять человеческими массами, надобно взять на вооружение нечто противное.
Оттого что люди обожают собираться в толпы, рано или поздно случится страшное. Об том я прочитал у одного умника по имени Гюстав. Его умозаключение просто и непосредственно. Основной характерной чертой толп, полагает Гюстав, является слияние индивидов в единые разум и чувство, которые затушевывают личностные различия и снижают интеллектуальные способности. Каждый стремится походить на ближнего, с которым он общается. Это как лес, каждое дерево в котором походит на все остальные — как минимум, в стремлении отвоевать местечко под Солнцем.
Гюстав говорил единоплеменникам правду и нетрудно догадаться, как они относились к своему пророку. С того самого момента, утверждал он, как люди оказываются в толпе, невежда и ученый становятся одинаково неспособными соображать. Толпой, утверждает Гюстав, управляют люди, больные вождизмом и страстью, полные сознания своей миссии, которую считают святой. Какой бы абсурдной ни была идея, которую они защищают, или цель, которую они преследуют, любое рациональное суждение блекнет перед их убежденностью. Презрение и гонения лишь еще больше их возбуждают.
Толпа говорит: "Нас невозможно провести — нам по…, куда идти". Но это не так. Серая масса подразумевает, что можно во имя какой–то идеи творить любую мерзость, а потом все спишут на безумие лидера. "Я невиноватый, мне приказывали…"
Люди выдумали террор. Это такая система управления толпами, когда всем руководит животный страх. Лучшего метода принуждения к повиновению они так еще и не изобрели. Сокрытие правды, помноженное на террор — вот, что помогает негодяям двигать массы в… пусть каждый сам решит, куда.
В Тосином окружении в моде были какие–то немцы. Если кто не знает, мода — это тяга толпы к чему–то малозначимому. Одного из немцев звали Артур и пара его книжек имелась в Тосиной библиотеке. Точно знаю, что этот чертов Артур придумал пессимизм, что, как я позже узнал, означает "наихудшее". В плюс данному немцу то, что любимым его чтением были тексты с моей далекой родины, Упанишады.
Артур полагал, что наш мир — худший из возможных, а жизнь столь коротка, что надо говорить только правду, ибо только последняя способна жить долго. Он был бедным и больным, отсюда и столь мрачное мировоззрение. Даже счастье, считал Артур извращенно: он представлял настоящее несущимся над равниною облаком, под которым мрак, а свет прошедшего и грядущего дарит лишь отдаленное ощущение, которое и есть, собственно, счастье.
Немец по имени Фриц был еще более почитаем, хотя и считался сумасшедшим. Как можно относится к человеку, который изобрел оптимизм пессимизма… Северные страны вообще порождают странные явления, но меня особенно возмущает преклонение того края, в который меня забросила судьба, пред совершенно безумными немцами.
Вот, что я прочел у Фрица: "Кто рассматривает людей как стадо и убегает от них со всей доступной ему быстротою, того они наверняка настигнут и забодают". И еще: "Если ты начинаешь сражаться с чудовищами — остерегайся того, что сам станешь чудовищем. Если долго будешь всматриваться в бездну — бездна станет пристально всматриваться в тебя". Фриц утверждал, что человек — изолгавшееся, неестественное, непроницаемое животное, опасное другим существам не столько своей силой, сколько хитростью и сообразительностью.
Люди измыслили чистую так называемую совесть, чтобы питаться идеей величия и благоразумности своей души. Вся человеческая мораль, утверждал Фриц, есть наглая фальсификация, придуманная только лишь для того, чтобы люди испытывали ложное чувство душевного удовлетворения. Именно в этом казусе кроется сущность любого человеческого искусства.
Что касается последнего. Они полагают, что цель искусства — правда, цель науки — истина, цель религии — благодать. Искусство — набор средств и методов обмана. Наука — инструмент овладения ресурсами. Религия — попытка внушить идею бессмертия. Насчет последнего, пожалуй, соглашусь, но многое зависит от того, что ты подразумеваешь под жизнью и смертью.
Так повелось, что правду говорят дураки, сумасшедшие и шуты. И, кстати, чем истории лживее, тем они занятней. Вот именно поэтому сочинители в человеческой среде котируются выше, нежели три вышеназванные категории.
Еще одним немцем, говорившим неприятные людям вещи, был Альберт. В противовес предыдущим, Альберт не являлся дармоедом и даже, будучи коллегой моего Тоси, лечил людей.
Альберт полагал, что человечество входит в пору нового средневековья, и это выражается прежде всего в том факте, что из употребления уходит свобода мышления. Люди считают нужным принадлежать к какой–то группе или корпорации, вожди которых говорит, что надобно думать или говорить. Речь идет об утрате духовной свободы, охломонизации общества. Из года в год совершенствуется система распространения типовых мнений, поэтому включать свой головной мозг не обязательно. Так рассуждал Альберт.
Северные народы прислушивались к мнениям Артура и Фрица, а вот мысли Альберта в основном игнорировали. Отсюда вывод: люди любят дармоедов и недолюбливают трудяг. Да и как может быть иначе, коли Альберт вещал: "Страшная правда, заключающаяся в том, что по мере развития исторического общества и прогресса его экономической жизни возможности процветания культуры не расширяются, а сужаются, так и остается неосознанной". Так люди, ведомые идеями, мыслящие штампами и распространяющие мемы, бредут унылой дорогой в унылое время.
Помнится, Тося говорил, что все немцы напрочь лишены чувства юмора. Именно по этой причине Альберт выдумал этику благоговения перед жизнью, сущность которой заключается в том, что все живые существа должны благоговеть пред всякой жизнью. Ну–ну… иди — и благоговей перед крокодилом, ведь он умеет двигаться только вперед.
ЕГО ХОТЯТ ВСЕ
Правда — плохо, но счастье хуже: есть у этого северного народа такая поговорка. В их жилах кровь гуляет излишне заторможено, да и вообще любимый герой данной местности — ленивец по имени Иван–дурак, которому все достается только лишь за его наглые глазищи. Тося про свой народ говорил так: то, что в нормальных странах украшается розами и лилиями, здесь умаляется роковыми вопросами. У них даже словечко такое придумано: злосчастье.
В принципе, все люди — хоть на севере, хоть в других краях — однотипны. Почти у каждого имеются две руки, две ноги и голова. Хвосты отсутствуют, хотя я особо не всматривался. Любят похомячить, причем, процесс приема пищи внутрь организма они превратили в ритуал. Они вообще существа суеверные, верящие во все, что движется и не движется.
Иные из людей склонны полагать, что впереди их ждут рай или ад. Многие при этом порождают филиалы ада в своих сердцах. Я считаю, мы уже здесь и теперь живем в радости, где соединены ад с раем, да и все остальное. У людей свои представления, основанные на множестве предрассудков.
Как пишется в "Майтри Упанишаде", что пользы от наслаждений желанным в этом зловонном и лишенном истинной сущности теле, составленном из костей, кожи, жил, мозга, мяса, семени, крови, слизи, слез, глазных выделений, кала, мочи, ветра, желчи и флегмы? Что пользы от наслаждений желанным в этом теле, пораженном желанием, гневом, алчностью, ослеплением, страхом, отчаянием, завистью, разъединением с любимым, соединением с нелюбимым, голодом, жаждой, старостью, смертью, болезнью и прочими бедами? Только и пользы, что мы можем научиться быть счастливыми. Но не все по ряду объективных причин хотят.
Я горжусь тем, что произошел из таинственной страны, дети которой породили такие тексты. Вот еще оттуда же: "Высыхают великие океаны, обрушиваются горные вершины, склоняются звезды, обрываются нити ветра, опускается земля, уходят боги. Что пользы от наслаждений желанным в подобном круговороте бытия? Ведь видно, как насытившийся ими неоднократно возвращается сюда. В этом круговороте бытия я словно лягушка в безводном колодце".
Счастье, возможно, — майя, космическая иллюзия, с помощью которой «первозданное духовное начало» творит материальный мир: постижение ее обеспечивает мудрецу освобождение от земных уз.
"Упанишады" буквально переводятся на язык этой северной страны как "сидеть рядом". Я был рядом с Тосей и это было хорошо. То, что вы читаете сейчас, и есть мое рядышкомсидение. В моей нынешней темнице не все так как хотелось бы, но и здесь я могу мыслить и страдать, чему научился у Тоси. А еще — фантазировать и надеяться.
Один человеческий мудрец по имени Томас утверждал, что что страх перед невидимой силой, воображаемой на основании выдумок, допущенных государством, называется религией. Другой мыслитель, Барух, настаивал на том, что что все то, что когда-либо почиталось из ложного благочестия, ничего, кроме фантазий и бреда подавленной и робкой души, не представляет. Истоки религии Барух видел в неуверенности человека в своих силах, в постоянных колебаниях его между надеждой и страхом. На самом деле люди нелепы в своем религиозном поведении, ибо зачем–то выдвигают посредников для общения с высшими сущностями — как правило, специально подготовленных людей. А те их дурят как олухов царя небесного, причем среди последних бытует поговорка: вы не в церкви — вас не обманут.
Интересно, что на раннем этапе своего падения люди представляли своих богов в виде различных живых существ нечеловеческого типа. Возможно, и моего вида. Те времена они, то есть, двуногие без перьев называют "Золотым веком".
Тося говорил: "Свободное и глубокое мышление, которое стремится к уразумению жизни, и полное презрение к глупой суете мира — вот два блага, которых никогда не знал человек. И вы можете обладать ими, хотя бы вы жили за тремя решетками. Диоген жил в бочке, однако же был счастливее всех царей земных".
От кого–то из людей слышал, что счастье — делать любимое дело с тем, кого любишь. Глупость, коей человечество исполнено. Если я влюблен в маньяка и пошел и ним убивать, это что угодно, только не предмет вожделений.
Был такой глиняный народ, обитавший в болотистых местах. Они все делали из глины, да и сами тоже были сделаны из глины. От них не осталось ничего кроме глиняных табличек с письменами. Они, например, писали: "Счастье — в женитьбе, а подумав — в разводе". Или: "Между счастьем и правдой выбирай покой". В той стране особо почитали живых существ моего вида, мы у них служили заместо кошек, отважно уничтожая грызунов. Нас уважали не только за смелость, но и потому что мы милые. Поэтому нас не бросали в концлагеря.
Люди, жившие уже после того как глиняный народ растворился в небытии, насочиняли о природе счастья целые книги и первая из таковых — "Никомахова этика". Ее автор по имени Аристотель утверждал, что человек — животное общественное, а посему и все лучшее он обретает среди других людей. Аристотель даже попытался определить само понятие счастья и пришел к выводу, что наслаждение, богатство, почет, здоровье и знание лишь уточняют, что представляет собой искомое для данного конкретного существ при некоторых обстоятельствах. Но вся эта фигня, убежден Аристотель, яйца выеденного не стоит, ибо зависит от мнений других, то есть, от политики. Этот уважаемый по крайней мере мною человек (представляете: благодаря книге я испытываю симпатию к существу, которого физически не знаю!) заключил, что подлинное счастье мы найдем только в созерцательной жизни.
Однако речь идет не о бессмысленном созерцании, но об энергии добродетели, которая исходит от всякой души и действует в согласии с разумом. Искусство счастья по Аристотелю можно только воспитать, а в основе должна лежать любовь к прекрасному. И снова–здорово: если в этом мире кто–то кому–то что–то должен, это не лежит в сфере духовного.
Был такой мыслитель, его звали Вильям. Он полагал, что стремление человека к счастью есть проявление религиозного чувства. По Вильяму, "космические эмоции неизбежно выливаются в форму несдержанного энтузиазма". Я это прочел в книжке, тоже пылящейся в Тосиной библиотеке. Я дотошен, а потому выяснил: энтузиаст суть есть религиозный фанатик. Таковые чувствуют, что бог любит их, отчего и страдают благодатью.
Тося воспитывался в религиозной семье, в т.н. "страхе божьем" и его, следуя учебнику под названием ''Домострой'', крепко бивал его родитель. Я этого самого родителя знаю как облепленного: набожный до безобразия старец, казалось, сейчас лопнет от осознания собственной значимости. Хотя на самом деле он болезненно ничтожный человечишко, неудачник и завистник, то есть, типичный мещанин, вообразивший, что религия — путь к спасению души. Люди вообще характерны тем, что волнуются о душевном здоровье себя и окружающих, будучи само совершенно нездоровы — и не только душой. А еще они довольно наивны, ибо склонны верить в чудо. Это осадок зла.
Как тонко говорил когда–то Учитель Фу: "Богачи, изнуряя себя тяжкими трудами, накапливают столько сокровищ, что не успевают воспользоваться ими, да и к радостям плоти эти богатства ничего не прибавляют. Знатные мужи днями и ночами пекутся о своей добродетели, но их добродетель и подавно ничего не прибавляет к радостям тела. Человек печалится с самого своего рождения, а прожив долгую жизнь, впадает в помрачение. Как горько столь долго страдать, не умирая!"
Слушая штампованное выражение "человек создан для счастья как птица для полета", всегда думаю: почему крылатые существа не стали доминирующим видом на этой планете? У меня нет ответа.
На досуге Тося любил читать мне книжки Льва. Скажу правду: мой друг не считал этого самого Льва, тоже, между прочим, сына этой суровой страны с неулыбчивыми существами, большим писателем. Зато Тося воспринимал коллегу крупным мыслителем и порядочным человеком. Вот, что я запомнил из Львиных мыслей: "Я умру. Что же тут страшного? Ведь сколько разных перемен происходило и происходит в моем плотском существовании, и я не боялся их… Отчего же я страшусь этой перемены, которая еще не наступала и в которой не только нет ничего противного моему разуму и опыту, но которая так понятна, знакома и естественна для меня, что в продолжении моей жизни я постоянно размышляю о смерти все живых существ и мне было приятно об этом думать. Жизнь — случайная игра сил в веществе, проявляющаяся в пространстве и времени. Сознание же есть лишь искра, проскакивающая во время столь чудной игры. За счастливые мгновения мы способны охватить всю бесконечность Вселенной". Мягко сказано, но все же метко. Если бы, убежав тогда от Тоси, я смог бы попасть ко Льву, все в моей жизни было бы иначе. Ох уж это сослагательное наклонение…
АНДЕГРАУНД (исповедь опустившегося слишком глубоко правоохранителя)
Помнишь ли город тревожный,
Синюю дымку вдали?
Этой дорогою ложной
Молча с тобою мы шли...
Шли мы - луна поднималась
Выше из темных оград,
Ложной дорога казалась -
Я не вернулся назад.
Александр Блок
Тени
...сначала долго смотрел на лампочку, испускающую голубоватый, холодный свет. Она, жалкая и одинокая, болталась на проводе, растущем из потолка, перевязанном так, что образовалась петля. Потолок серый, кажется, бетонный. Свет от лампы образовывал на потолке причудливый рисунок — эдакая разорванная паутина. И петля отбрасывает такую зловещую тень...
Я уже понял, что ноги мои привязаны к спинке кровати. Немного больно, затекли лодыжки, нудно гудит в голове. Руки свободны - это плюс. Подтянулся, присел, попытался распутать узлы. Похоже, перевязано умело, да и веревка скользкая. Повозившись с пять минут, вымотался, обессилел. Отвалился, лег плашмя. М-м-мда, комфорта немного: тонкая дерюга, а под ней что-то ужасно твердое. Подушка не предусмотрена. Еще раз попробовал присесть — но отпал, больно ударившись головой о деревяшку, и будто в черепной коробке разбился стеклянный сосуд — в глазах салют, осколки пронзили мозг...
Отлежался, переждал, пока устаканится организм — хотя бы нормализуется пульс. Что же... время, наконец, сосредоточиться и понять, где я и что я. Оно конечно, неопределенность положения и пугающая, стремящаяся вогнать в состояние паники неизвестность явно не способствует адекватности мышления. Но есть плюс: я в фиксированном положении, меня никуда не уносит и никто меня не бьет. Хотя, кажется, били...
Итак, для начала — визуальное изучение среды. Тот, кто связывал мне ноги, прекрасно все предусмотрел: сесть я могу, но для того, чтобы оставаться в сидячем положении, надо прилагать усилия, а это отбирает силы. Зато можно еще и перевернуться на бок, положить под голову руку. Пошевелил ступнями, восстановил кровоснабжение, занял такую позицию, чтобы ничего не затекало. Итак, помещение просторное, примерно восемь на двенадцать метров, в дальние углы свет от хилой лампы едва добивает. Глаза адаптировались, свет уже не кажется отвратительно-холодным. Голые стены, серые потолок и пол, а из предметов здесь только кровать — деревянная, без острых углов. Никак не могу обнаружить дверь, окно или хотя бы люк. В том числе на полу и потолке. Как будто я заточен в ящик.
Мелькнула идиотская мысль: а вдруг меня какие-нибудь марсиане забрали — опыты ставить... Тьфу — начитался в детстве фантастики! Замуровали? А нахрена привязывали...
Рукой провел по гладкой каменной стене. Она показалась теплой. Та-а-ак, из одежды на мне они оставили все, даже кожаную куртку. Конечно же выпотрошили карманы, а там была ксива. Кобуру сняли с моим "стальным другом", табельным Макаровым. Отстегнули кожух с "браслетами", футляр с баллончиком. Значит, кто я — знают, сволочье. Сколько же я пробыл в бессознанке? Прилушался к своему организму, понял, наконец, что хочу жрать и пить. Подал голос:
- Эй!
И сам испугался: во-первых, дал петуха, а во-вторых мой визг отразили стены и эхо гулко погуляло по мрачной комнате.
Сделал паузу, проговорил уже тихо, без пафоса:
- Эй, если слышите меня. Чего вам надо-то?
Тишина. Сквознячок легонько развевает волосы, значит, в каземате есть вентиляция. Слышно как нервно дребезжит спираль лампы.
- Ну и коз-лы. - Произнес я уверенно. - могли бы и ответить.
Так, брателло, давай судить строго. Если бы тебя хотели бы убить — шлепнули как того же таракана. Значит, убить не хотели. Помучить? Ну, маловероятно. Что еще, какие могут быть варианты... ты только про инопланетян не думай. Ну, с ума я, наверное, не сошел. Ежели больно - значит, не сплю. Заложник? Интересно, а чего с меня возьмешь окромя анализа. У нас в отделе над унитазом написано: "НИЧЕГО ХОРОШЕГО ИЗ ТЕБЯ НЕ ВЫЙДЕТ". Это и про меня. Кстати... а если я захочу по нужде? Уже, между прочим.
Та-а-ак, а теперь, брателло, будем восстанавливать обстоятельства.
Итак, вчера ближе к вечеру я, старший лейтенант полиции ОВД "Заречное" Александр Павлович Маслов, участковый уполномоченный, забрался на территорию пуговичной фабрики. Когда-то в нашем городе делали классные пуговицы, которые, говорят, шли на экспорт — в Африку и на Кубу. А теперь не делают, фабрику закрыли, трудовой коллектив распустили. Наверное, кубинцы и африканцы сами научились пуговицы делать, или перешли на молнии. Давненько в дальнем ящике похоронена у меня стопочка заявлений от некоего гражданина Пандукяна, согласно которым на заброшенной территории слоняются странные личности. Этот чёртов Пандукян живет на пятом этаже хрущобы, и из окон его квартиры прекрасно просматривается фабричный двор. У нас ведь борьба с терроризмом, мы обязаны реагировать.
Собственно, я не собирался тащиться на фабрику. Нет события — нет дела. Мало ли кто где шныряет... Фабрика под охраной, забор не поврежден. Если не охранять, население по кирпичику растащит. Сторожей, к слову, опрашивал, но они утверждают, что ничего подобного у них на территории не творится. Молодежь не тусуется, наркоманы не водятся, подпольных производств нет. Просто, я проходил мимо фабрики и вдруг краешком глаза приметил, что некто перемахнул через забор. Мне, конечно, лень, но я в тот момент все же был при исполнении, на службе. Ну, я тоже перевалил через ограду — и опять увидел шмыгнувшую в одно из полуразвалившихся зданий красного кирпича фигурку.
Ну, очень не хотелось тащиться в эту дыру: дома, в холодильнике ждет пиво. Но руководство накачивает: типа согласно оперативной информации участились пропажи людей — причем, по всему городу. В отделе полно висяков, сверху и мое начальство тоже крепко имеют. С противоречивыми чувствами я забрался в недра мрачного здания. Притаился, прислушался. И где-то снизу, из подвала донесся металлический лязг. Гляжу: почти под ногами дверца в полу и оттуда, из щели — теплый такой сквознячок. Она легко подалась. Удивило, что в подвале было светло. Когда спрыгнул с лестницы, увидел перед собою довольно широкий коридор.
Казалась, в конце тоннеля — еще светлее. Я шел предельно осторожно. И слева, и справа встречались двери. Я пробовал их толкать и тянуть на себя — они были заперты. В конце концов, я дошел до тупика. Он представлял собою круглую комнатку, в середине которой зиял колодец. Светло было потому что сверху, в потолке, имелись дыры, сквозь которые сочился свет. На стене красовалась надпись — белой краской, от руки: "НЕ ВЕРЬ, НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ". Не люблю эти блатные понятия. Заглянул в колодец: каменная кладка уходит во мрак, дна не видно. Когда я еще ступал в коридор, подобрал кусок кирпича. Так, на всякий пожарный. Я бросил его в жерло. Тишина... И только секунд через двадцать глухое: "Бух-х-х..." Похоже, кирпичик-то о что-то твердое таки ударился.
Да ну его, думаю, мало ли чего привидится... Может, показалось — конец рабочего дня и прочее. Все же фабрика на моем участке, надо как-нибудь днем сюда прийти. А завтра схожу к этому гражданину Пандукяну, порасспрашиваю, чего этот хрен видел еще. И тут я услышал, что за одной из дверей, той, что в коридоре, кто-то чихнул. Звонкий, отчетливый чих. Чувства мои обострились — я точно знал, за какой дверью есть человек. Неспешно, стараясь не шуршать подошвами, я подкрался к той самой двери — и резко, со всей силы вдарил по ней ногой, одновременно прокричав: "Без шуток, спокойно, это полиция, если что стрелять буду!" И в самом деле, Макаров был у меня наготове. Дверь рухнула. За ней была тесная комнатушка, и в первую руку я увидел испуганные глаза. Жалобный голосок:
- Дяденька, не убивайте...
Я выволок задержанного в коридор. "Опять шпана..." - подумал я облегченно. Пусть с засранцем ПДНиЗП занимается, не хватало мне еще и с детишками возиться… Подросток, ростом, наверное, с метр пятьдесят пять, одет был во все черное, а полголовы скрывала дурацкая тинейджерская шапочка. Выделялись белые кеды, а худая фигурка в трико смотрелась жалко и смешно. Принципе, ничего такого он не совершил, и задерживать-то не за что. Стандартный вопрос (ствол я спрятал, да и вообще старался держать себя по-отечески):
- Та-а-ак, и что мы здесь делаем?
- Ничего... - последовал стандартный ответ.
- Ты здесь не один? Признавайся — иначе хуже будет.
- В каком смысле? - А вот это уже дерзость, не люблю, могу и разозлиться по-настоящему.
- Вот, что: я два раза вопросы не повторяю. Говори правду.
В этот момент я почувствовал: что-то не так. Мальчик, испуганный ребенок стоит передо мною не так, как обычно стоят пацаны. Резким движением я сорвал дурацкий колпак. Из-под него вывалилась копна густых волос. Девка....
Собственно, это все, о чем я успел подумать. В следующий момент что-то тупое врезалось мне в темя и наступила темнота…
…Раздался жутковатый скрип, на полу откинулась одна из плит. Будто из преисподней, показался… чёрт. Он медленно, кряхтя выволок свое тело из дыры, неуклюже распрямился и замер. Я пригляделся: рогов не заметно. Или это еще не ад, или у нас неправильно чертей малюют. Существо действительно было похоже на адского работничка, только сильно потрёпанного чертовской жизнью. Весь в желтоватой седине, коренастый, с ручищами-граблями… монстр закашлялся, как будто в своей кочегарке нахватался угарного газу. Я лежу, молча наблюдаю эту природную аномалию.
Откашлявшись, чёрт подошел, нагло, в упор меня просканировал. Облокотился на стену, достал пачку сигарет «Прима», зажег спичку, прикурил. Выпустив несколько клубов дыма, сипло вопросил:
- И что ж нам с тобой делать…
- Со мной? – парировал я внаглую. – Полагаю, с вашей этой шайкой-лейкой надо кончать. Нападение на должностное лицо при исполнении, незаконное лишение свободы. Только явка с повинной и чистосердечное раскаяние смягчат вашу участь.
- Да уж бывали…
- Где?
- В караганде.
- А зачем хамить…
- Извини, дорогой, мы и сами в замешательстве.
- Мы – это кто?
- Здесь, Маслов, вот, какое дело. У вас там на плоскости есть законы, понятия, правила. А здесь мир подземный, все у нас иначе, без условностей.
- То есть, вы можете совершать преступления, веря в отвратимость наказания. Людей привязывать и все такое.
- Все проще и яснее. В связи с обстоятельствами мы тебя, приятель просто так отпустить на плоскость не сможем. А меня, к слову, Эдиком звать...
Участок
С детства мечтал быть военным. И я им стал. В нашем селе Кривое жил (пусть земля ему будет пухом!) замечательный школьный военрук, который многих пацанов заразил вирусом армии. Его звали Поликарп Иванович Апальков и он был настоящий полковник. Пройдя славный боевой путь, дослужившись до закомандира дивизии, Иваныч (его почти все так звали) вернулся на малую родину и занялся выпестовыванием будущих служак Отечества. В военные училища поступали чуть не половина парней нашего села. Иваныч научил нас уважать Державу и не бояться трудностей. Хотя, может быть, вовсе и не стоило этого делать.
Поступил и я — в Омское танковое. Тогда это было престижно, конкурс — пятеро на место. Если говорить кратко, альма матер — лучшее, что было в моей жизни. Чудесные, насыщенные годы. За день так упахивались, что вечером одна мысль: добраться до подушки. Там же, в Омске я нашел и свою половинку. Ее зовут редко: Аркадия. Мы познакомились, когда я был на третьем курсе, и мне казалось, мы две части единого целого. Мы оба были романтиками, или думали, что являемся таковыми, хотя часто мы как раз и есть то, что из себя представляем, ведь не может светлое и чистое улетучиться так вот запросто!
По распределению я угодил в Забайкалье, в танковый полк. М-м-мда... видимо, мне не хватало информации. Или такой дурак и полный клиент системы. Я ведь учился неплохо, мог выбирать. Но еще Иваныч напутствовал: службу надо начинать в далеком гарнизоне, чтобы понять саму суть армии... Иванычу повезло: свою карьеру он начинал и заканчивал при советской власти, когда и армия, и отношение к ней были несколько иными, чем при нынешнем то ли феодальном капитализме, то ли капиталистическом идиотизме (не знаю уж, какой ярлык навесить нашей суверенной дерьмократии). Иваныч был дитя войны, из него система сделала подлинного патриота, он же, будучи свято верующим человеком (не в Бога, а в систему), пытался вложить в нас, деревенских парней, примерно то же самое. Теперь думаю: зря. Воспитывать надо не идеалистов, а реалистов; последние думают не о светлом будущем человечества, а о том как выжить в этом мире, даже если для достижения этой цели придется лизнуть. Гораздо более полезное качество в жизни — перманентно готовый влажный язык, а нормальные герои всегда идут в обход. Раньше я этого не знал.
А реалии оказались таковы. Прибыли мы с Аркадией в степной военный городок с нашими идеалистическими закивоками в качестве багажа. И нас встретила ужасающая разруха. Танки, древние Т-72, уже дышат на ладан. В подразделениях недобор, а бойцы из срочников столь не блещут интеллектом, что создается впечатление: их к нам из интернатов для "особо одаренных" набрали. Начальство только тем и занято, что разворовывает имущество и продает налево: это у них назывался "бизнес".
Военный городок — полный звиздец, ДОСы, наверное, со времен советско-китайского конфликта на острове Думанский ремонта не видели. В общем, рожать Аркадия улетела к себе в Омск. Сразу было ясно, что в ТАКИЕ условия жена не вернется. А дочку, которую назвали Светкой, я видел только один раз. Так случилось, что меня командировали в Екатеринбург. Уже четыре месяца дочурке, а я ее знаю только по фоткам "вконтакте". Я не предупредил, что еду, хотел устроить сюрприз. А сюрприз в итоге я устроил себе, родному.
В квартире кроме Аркадия и Светика встретил я незнакомого молодого человека. Постель была изящно помята тепленькое такое гнездышко, и не надо быть Пинкертоном, чтобы понять: это неслучайно, хотя как раз слово «случиться» здесь явно не лишнее. Я не стал разбираться что и как, лишь попросил глянуть на дочурку, поцеловал сонную малышку в лобик и молча ушел.
А командировка была такая: танковый полк расформировывали (и слава Богу - такое позорище ни в коем случае нельзя показывать вероятному противнику), и меня как перспективного офицера заслали в Екатеринбург, чтобы я мог посмотреть возможное место дальнейшего прохождения службы. После гостевания в Омске мне уже было все равно. Новая моя часть дислоцировалась вовсе не столице Урала а на самом севере Свердловской области: это были обширные военные склады, меня же поставили командовать ротой охраны. Тут-то я понял, что даже в херовом танковом полку — порядок по сравнению с гигантским хранилищем боеприпасов. Там рулила обыкновенная мафия, продававшая арсенал Державы кому угодно — хоть лесным братьям с Кавказа. И там все просто: если ты не закрыл глаза на воровство — сожрут, подставят, да еще обвинят во всех страшных грехах. Моего предшественника в роте охраны, честного принципиального парня упекли на зону, причем, обвинили бедолагу в преступной халатности.
Я писал рапорты наверх, просил послать на войну, в любую часть света и в составе любого рода войск. И мне на самом деле хотелось побывать в настоящем деле. Но в итоге действие возымел только один рапорт — об увольнении в запас.
Давай уж не будем рисовать картины маслом про мою личную жизнь. Там, в Забайкалье, когда Аркадия укатила домой, у меня тоже была женщина, мать-одночка. История была отвратительная: зампотылу совратил девчонку, сам же, пойдя на повышение, жестоко бросил — и ее, и дитя. Ну, как сказать... мы, в общем-то, физиологически жили, или не знаю как вернее выразиться, а пацанчик все равно меня, грешного, не признавал. С той женщиной мы расстались друзьями. Хотя, совесть иногда и грызет, ведь я здесь, в Европейской части, России, а она с пацаненком — в забытом Богом и властями бывшем военном городке. Конечно, я им ничего не обещал, но все же, все же...
В село Кривое возвращаться смысла не было: работы нет, даже совхоз, бывший некогда миллионером, захирел. Вместе с папкой и мамкой крутить хвосты телятам на домашнем подворье? Идти в фермеры? Для этого надо жилку крестьянскую иметь, а я не под это заточен. В райвоенкомате мне и предложили пойти в органы. В качестве поощрения власти даже комнату в общаге давали. И в страшном сне вообразить не мог, что влезу однажды в "голубой мундир". Впрочем, форму на милицейской (а вскоре и полицейской) службе по счастью одевать надо по праздникам и на проверки — у нас в этом плане либерализм. Ну, а что касается всего остального...
Втягивался тяжело, а, пожалуй, даже слишком: много "подводных течений", тем, в которые лучше не соваться вовсе. Бывали случаи, когда начальник вызывал: "Ты этого гавнюка не трогай. Да: пьяница, дебошир, но за него втупились хорошие люди. Ну, ты понимаешь..." Как не понять? Весь мир ныне состоит из тех, кого трогать можно, а к кому и на танке не подъедешь. Ну, а когда "вписался в формат", понял, кого прищучивать, а кого погодить (до особой отмашки), все пошло как по накатанной. Да, собственно, с криминалом у меня работы было немного — так, бытовуха. Авторитет зарабатывать сложно, но можно. Тут главное слабину не давать. Вот, собирается в конкретном дворе компания алкашей — так дай им понять: "Ведите себя пристойно, одна жалоба — сгноблю!" И действительно надо гнобить, если у них какая буча. Отведешь в отдел, там поработаешь с правонарушителем конкретно... Если не понял — под суд и административный арест. Тогда они в своем дворике себя пристойно уже ведут. А бухать они не бросят, это ж ясно как пень. Короче, обычная профилактическая работа современного городового.
Пользуясь случаем, обращаюсь к тебе, солнце мое Аркадия. Твои послания я получил и давно тебя простил. Не знаю, что выйдет дальше, тем более что, как ты поняла, я тоже не святой. Да хранит вас, родные мои, Господь!
Полупленник
- ...зря ты так о нас думаешь. Мы довольно сносные люди, покладистые. - Степа распалялся. - Эх, если бы ты... знал.
- А я разве сказал, что думаю о вас? Хотя бы что-то.
- Ну, ты не можешь не думать. И пойми: мы тебя отпускаем — ты нас… палишь. И если хочешь сказать про честное слово русского офицера и что-то еще в этом роде, сомнительно. Я, может, и поверил бы, а они — нет.
- Кто — они? - Люблю ловить на словах. Щас этот "Мефисто" будет у меня колоться. - Ну, говори же. Эдик тебе не начальник?
- Тут другая система, Сань. Если щас начну объяснять, ты не поймешь.
- А эти... из системы... это они велели меня не убивать?
- Опять двадцать пять. Никто тебя убивать не собирался... Да и нет здесь, как ты выражаешься, системы. Все иначе.
- Без системы быть не может, она есть даже в безумии. Не я придумал.
- Ну, а как же тогда…
Дверь открылась, вошла Аня. Это из-за нее я сюда угодил. Они со Степой родные брат и сестра. Сюда пришли добровольно, два года назад. Я же в подземном мире без году неделю. Уже через два дня после моего пребывания в каземате меня перевели на уровень вниз. Здесь просторно, говорят, бункер строили немцы, когда город был оккупирован. Я слышал там, наверху, в другой жизни, смутные легенды о секретном фашистском подземелье. Ну, там сплошные страшилки: якобы гитлеровцы изнутри забетонировались и до сих пор еще живут, ибо у них большой запас провизии. Ждут, значит, прихода четвертого рейха. Бред, короче.
Ну, не знаю... Они утверждают, что здесь у них типа "особый порядок". На самом деле бункер довольно запущенный. Здешние обитатели, конечно, пытаются наводить уют, но получается у них не шибко. Я насчитал их пятнадцать душ. Мне дали относительную свободу, а Эдик втолковал: все равно я отсюда не смогу свалить — потому как элементарно не найду выход. У этих "детей подземелья" особый способ оповещения: если что-то случается, включается сигнал, и о ЧП узнают все. Ладно... придет пора – проверим, как у них тут все работает. Они-то сами чёрт знает чем занимаются. Вроде бы при деле, а ни хрена не делается. Организованно поддерживают творческий беспорядок, в этом, кажется и заключается их работа.
У меня даже своя, персональная комната. На ночь меня все же запирают, сказали: "Так будет не всегда, вот придет время..." Сволочи, всегда недоговаривают. Время, значит. Поглядим еще, ЧЬЕ. Запирает и отпирает обычно Эдик, по звуку двери я узнаю, что настало утро. Комната метров двенадцать. В ней есть кровать, стол, тумбочка, два стула. На стене картина: вид Альп, наверное осталось от немцев. А, может, не Альпы а Кавказ или Гималаи. Я заглядывал в изнанку, там на холсте надпись на незнакомом мне языке, экзотическим шрифтом. Есть подозрение, это санскрит. В принципе, моя теперешняя камера (ну, а как ее еще назвать, коли я в плену?) довольно рационально устроена. Отдельно — санузел. Есть бумага, карандаши, ручки. Именно здесь я и начал вести дневник. Времени-то дофига. На всякий случай записи я прячу — в место, которое считаю надежным.
Питаюсь со всеми, на камбузе. Еда домашняя, что-то типа шведского стола, а готовит непонятно кто. Стоят плиты, есть холодильники, но я ни разу не видел, чтобы кто-либо кашеварил. Единого времени еды, по казарменной системе, нет, поэтому в пищеблоке не бывает много людей. Все они заняты своей имитацией систематического труда, редко размениваются на всякие разговоры. Меня вопросами не донимают, ни во что не вовлекают, я тоже не навязываюсь. Но обстановочку изучаю. Спиной чую неусыпный над собой контроль. Вечерами все чаще "тусуемся" со Степой, который, видимо, поставлен моим визави. Или надсмотрщиком — не знаю уж, как вернее.
Как бывший военный, я знаю, что бункер был задуман создателями как ЗКП, центр управдения войскамт на случай войны. Частенько при прогулках я утыкаюсь в забетонированные проходы — кому-то нужно было создать дополнительные препятствия. Я заходил только в Степино обиталище и скажу, что его комната даже меньше моей. Хотя, обставлена с любовью – любит парень уют. У него на стене картина иного содержания: морской пейзаж – без кораблей и без людей. Любопытно было бы посмотреть, как устроились Эдик и Аня, но меня туда не приглашают.
Аня – тот самый "пацан" на пуговичной фабрике, за которым я по дурости увязался. Она старше брата на два года, хотя и выглядит ребенком. Насколько я правильно понял, они детдомовцы. Печать казенного учреждения за всю жизнь не смоешь – глаз у меня наметанный, вот что значит ментовской опыт. Почему опустились под землю, внятно не говорят. Зато я узнал от Эдика, что они жертвы черных риэлторов. Как-то утром старик вопреки обычаю излишне разболтался; похоже, он к ним относится как к своим детям. Сантиментален – в этом его слабость, надо это обстоятельство как-то исподьзовать. Им по выходе из детдома на двоих дали квартиру – где-то в Подмосковье. Ну, и захотели брат с сестрой влегкую срубить бабла: обменять жилье на чуточку меньшее и подальше от столицы, а навар вложить в какое-то дело. Настолько были уверены в успехе предприятия, то в банке взяли кредит. Ну, и нарвались... Квартирку-то у них хапанули. А еще вывезли болезных в лес, заставили выкопать яму. Но убивать и закапывать не стали, предупредили, что ежели пожалуются куда – удавят как котят. Пожалели, наверное, юных созданий. Ну, а дело, в которое вложено было бабло, выгорело. Коммерческой жилки и бизнес-опыта у обоих не оказалось.
А все же как-то они выходят на, как они говорят, "плоскость". То есть, в город. За куревом для деда, что ли, бегают? Аня, кстати, тоже изредка курит. Не люблю курящих баб, но... Надо аккуратненько выяснить, как они же выбираются на эту "плоскость". Главное – усыпить бдительность, заставить их поверить в то, что я сама покорность.
Предполагаю, что я попал в секту. Как она устроена и кто главарь, пока не понял, ну, и неясно, какому они поклоняются богу. В общении они просты и каких-то там обрядов не соблюдают, а какой-либо религиозной атрибутики покамест не заметил. Только... глаза у них все же порой горят как у религиозных фанатиков. Это настораживает, ведь и шахиды - тоже фанатики.
Аня улыбается, с ней это вообще-то бывает редко:
- Ну, что, полицай, уже не колбасит?
- Да ладно уж... ниньзя. Не забывай, что от тюрьмы не зарекаются и такие, как ты.
- Саш, сколько раз тебе повторять, что ты не в тюрьме. Так сложилось...
- Да ладно, проехали. А ты, Аннушка, сегодня особо бодрая. Небось в самоволку намылилась.
- Опять ты... остынь, здесь не войска.
- Вот мы о том же с твоим братом. Так что здесь, если не войска? А вдруг вы – шайка шпионов. А Родине я не изменяю. Даже с женой.
- А вот хочешь верь, хочешь нет – мне все равно, что. Нам здесь хорошо, а большего и не надо. Да, Степ?
- Ну, типа того... - пробурчал Степан. Вот, бывает же так: люди говорят об одном, но смысл вовсе иной, и не об этом надо вести речь. Лингвистический диссонанс. Каждый из нас троих думает о своем, а говорим о какой-то хрени. В подземелье есть женщины, но такая молодая и свободная только Аня. Степе от этого, думаю, ой, как тоскливо, очень даже понимаю юношу. Вот, возьму – и подколю его как-нибудь в смысле либидо. Ну, хотя бы должен парнишка понять, что демоническая бородка не красит...
Не скрою: до женского полу я охоч. Будучи городовым, монахом я не был, со всякими дамами у меня случалось. Короче, для меня Аня прежде всего женщина. И она это чувствует.
Признаюсь: только глядя на Аню я впервые в жизни понял, как прекрасно лицо женщины без макияжа. Мужчины вечно остаются детьми психологически, женщины до определенного возраста похожи на детей внешне, и все дамы глубоко переживают, когда теряют этот детский флер. Нам, мужикам, без сомнения проще, во многих смыслах.
-… А вот ты сказал, с женой. - Аня старается говорить вкрадчиво. - Так ты женат?
- Ну, как сказать... Был вообще-то. Все было. - Это я мачо из себя строю.
- И что у вас?
- В смысле?
- Ну, вы...
- Не-а. - Чувствую, какое на душе у девушки облегчение. Переживает. Нут-ка, поиздеваюсь: - Какое общение, коли я тут...
Погрустнела. Зря это я.
- У вас и дети есть?
Нет, так не играют. Надо поддаваться, говорить то, что от тебя хотят слышать. Я рассказал сопливую правду, ибо мне сейчас она выгодна. Аня, кажется, морально удовлетворена. Теперь моя очередь идти в атаку:
- А вот, скажите... ну, хотя бы ты, Степ, скажи, только честно: с какого вообще бодуна вас сюда занесло? Без солнца, без утренней росы, без шума листвы в лесах. Шахтеры по жизни, блин.
- Так срослось. К тому же, есть ценности гораздо более глубокие, нежели пейзажи. - Мы трое, как по команде, глянули на вид гор. Все же я зацепил за живое.
- А ведь ходите на плоскость. Тянет.
- Необходимость. Мы же не в космическом корабле.
- Ну, а цель? Для чего все это ваше... подполье?
- Вот - опять в тебе это... полицайское. - Воскликнула девушка. - Саша, ведь ты другой, поверь...
- А что, ответить так трудно. Вот все время вы уходите от темы. Еще ни на один вопрос не ответили по существу.
- Просто еще не время, да тебе об этом тыщу раз говорили.
- Ну, и когда?
- Что?
- Время это ваше придет.
- Мы не знаем. Здесь никто этого не знает.
Достали уже все эти пустые бла-бла-бла. Надо бы переводить разговор в иную область. Чтобы по существу и ближе к нашим подлинным мыслям:
-Послушай, Анна... - (здесь важно сделать грамотную паузу).
- Ну, говори. Я тебя слушаю.
- Неужели тебя там, на плоскости, ничто не держит?
Мы впились друг в друга глазами. Я прямо ощущаю, как по этому смутному каналу в обе стороны перекачиваются громадные массивы информации. Собственно, я и добивался этого – чтобы посмотреть в глаза друг другу и... как там у поэта: за кротким взглядом слышать чувственную вьюгу. Не знаю, как выглядит мой взгляд, а ее – испытующе.
- Ну, хватит! - воскликнул Степа. - Вот ты, Сань, опять со своими подковырками. Мы сделали осознанный выбор - и...
На самом деле "мэссадж" Степин означает: "Ребят, ваш флирт переходит уже в эротическую игру, кончайте, наконец – противно смотреть!"
- Нет, Саш, меня ТАМ не держит ни-че-го. - Ответила Аннушка тоном, как будто она убеждает себя.
- Как же ты, солнышко, жила, если не оставила привязанностей...
- А я еще не жила, Сашенька...
Попытка к бегству
Снова каземат, койка, параша. По идее я выбрал довольно интересный и не самый проигрышный сценарий, но в итоге – позорно просрал. Да, совершена ошибка, а за таковые следует отвечать. Этому еще нас в Кривом учил Иваныч.
Исходил я из того постулата, что в цепочке надо искать слабое звено, и был уверен, что его нащупал. Да и на руку этим фанатикам сыграло знание ситуации. Но ведь, обрящет лишь тот, кто ищет. Есть среди этих "детей подземелья" Артем, такой мужичонка средних лет, невзрачный, без особых примет, но шебутной. В смысле много слоняется туда-сюда, частенько исчезает. Я за ним подспудно следил, благо, все холерики имеют ослабленное внимание, и обнаружил, что пропадает он, войдя в один из рукавов бункера, практически – нежилой.
Довольно хитро суетясь в основной паттерне, я приметил, что Артем прикладывает в определенном месте ладонь к стене. Я не задерживался, проходил мимо, но в глубине рукава всякий раз разглядывал больше и больше. Итак, Артем держал ладонь секунд семь, после чего в стене прорисовывался проем. Далее – непонятно. Я рассчитал: сорок метров я могу пробежать секунд за пять-шесть. Можно рискнуть - чего терять-то? Конечно, непонятно, что дальше будет, но ведь смелого даже пуля боится.
Итак, в очередной раз выследив Артема, уловив момент, когда он в этом безлюдном рукаве приложил свою корявую длань куда обычно, я совершил спринт, и, оттолкнув опешившего мужика, нырнул во внезапно образовавшуюся нишу. В принципе, я был почему-то уверен, что Артем совершает ходки на плоскость. О дальнейших сложностях я старался не думать, исходил из старого принципа: делай, что должно – и пусть будет что будет. Сделав несколько шагов внутрь ниши, я резко оглянулся: сзади была темнота. Получается, у них все же не обходится без волшебства дыра, видимо, сама собой затянулась. Никакого шума не было, значит, погони пока что нет. Вперед, Маслов!
Для побега у меня были припасены несколько свечей и нож, который я таки умыкнул на камбузе. Я зажег свечку. Увидел коридор шириной метра два – с неровными стенами. Не теряя времени, двинулся дальше. Пламя свечи пару раз задувал довольно сильный сквозняк. Это добрый знак: воздух, простите за пошлость, может поступать только из земной атмосферы. Но где она, плоскость... Сделав шагов сто пятьдесят, я пришел на распутье. Коридор разветвлялся, влево, вперед и вправо уходили три рукава. Исходя из привычки, я двинулся налево. Очень скоро я очутился в зале метров десять на десять, с высоким потолком, который при свете моего источника почти было не разглядеть. Пол был неровный, будто выдолбленный киркой, создавалось впечатление, что строители этого помещения не закончили своего дела, бросили. Вот куда надо направить усилия обитателей бункера! А то заняты хрен знамо чем… Зал оказался тупиком. Только одна дыра вела наверх, из нее веяло прохладой. Ну, по крайней мере вентиляция здесь есть. На одном из выступов скалы было нацарапано: "SIC TRANSIT GLORIA MUNDI".
Из глубины коридора, по которому я пришел, послышались шорохи. Я задул свечу и медленно, прислушиваясь, вернулся к распутью. Там я обнаружил, что в самой бездне правого рукава (напомню: я был в левом) едва-едва теплится свет. Конечно же, я направил свои стопы туда. Очень скоро стало трудно дышать, как я понял, недостаток кислорода. К тому же я ощутил, что иду под уклон. В конце концов, сдался – повернул назад… Шагал и чувствовал облегчение.
Итак, оставался последний вариант: по прямой. Снова зажег свечу, ибо кромешная тьма и неизвестность. Видно было, насколько грубо вырублена эта паттерна. Мимо что-то прошелестело, в ушах неприятный свист. Сердце заколотилось, я прижался к полу, задул свечу. И тут понял: летучие мыши. Какая-никакая, а жизнь. Снова зажег свет, пригляделся к потолку: висят, милые, крылышки сложимши. И что они здесь жрут – уж не беглецов ли… На каменном полу, усыпанном каменной пылью, заметны были человеческие следы, довольно много. Верный путь?
Где-то через пять минут ходьбы тусклое пламя выхватило из темноты проем, с человеческий рост. Я ступил туда, осветил... и увидел, что нахожусь на круглой площадке, а надо мною шурф, и там, наверху – белый круг. И в этот момент площадка тихо-тихо стала меня поднимать! Я и очухаться не успел, как понял, что меня несет ввысь. Гладкая поверхность шурфа похожа была на пушечный ствол. О, сколько раз в другой жизни я туда заглядывал...
И вот я на свету. Оглядываюсь... круглая комната и надпись на стене: "НЕ ВЕРЬ, НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ". Нашел выход! Я ринулся в знакомый коридор с дверьми – скорее, на свободу! – но в этот момент передо мною выросли две фигуры в черном. Одна из них произнесла:
- Маслов, окстись...
Врешь, не возьмешь! Понимая, что в поединке главное не тормозить, я бычком воткнулся в одного из них, подсек ногой, головой вдарил по животу, руками подмял под себя, пнул – и побежал... Не тут то было: второй выставил копыто, я кубарем покатился, но наскоро вскочил. Выхватив нож – попытался отмахнуться. Он навалился на меня – увесистый, хряк! - вывернул руку, прижал мое лицо к полу. Перо звякнуло о пол… все – я безоружен и унижен. Подоспел и первый:
- Ты думал, все так просто...
- Гестаповцы хреновы. - Прохрипел я.
- Не без того...
...В знакомом уже каземате хватило времени продумать свои действия, проанализировать: где ошибка? Я пришел к выводу: не только недооценил противника, но и поторопился, недостаточно продумал план. По сути, допустил авантюру. Конечно они за мною следили и вычислили, где меня сподручнее отловить. Не все так просто, старший лейтенант Маслов... Так и не понял, кто эти двое. У обитателей бункера есть охранники? Это они меня тюкнули, когда я поймал Аню? Значит, все-таки система. И Аня, и Степа, и даже Эдик так же несвободны как я… эта идея меня успокоила.
Вживание
Не понравилось мне это объяснение: "Она ушла на понижение". Все загадками говорят, с-с-скоты. Ани нет, она пропала. А без нее мне здесь как-то пусто. Оказывается, эта хрупкая девчонка за короткий промежуток времени успела заполонить значительную область моего внутреннего мира. И сдается мне, здесь виновна не только биология. Втюрился ты, Санёк, вот ведь дела-то какие. И это "понижение" звучит издевкой. Куда – ниже плинтуса?
А вот Степа – со мной. Похоже, парню крепко досталось за меня: не уследил. Ну, что же, решил я для себя, надо продолжать вживаться. Это сложнее, ведь я проявил сущую неуправляемость. На зоне таким, как я, вписывают в личное дело: "Склонен к побегу" и переводят на особый режим. О, интересно, я еще пока что ничего не совершил, это они совершили, незаконно лишив меня свободы, и я еще за это должен страдать. Опять же, осознав, что мы ВСЕ здесь под приглядом, я значительно легче отношусь к своей участи. А вдруг мы тут навроде подопытных кроликов: кто-то ставит эксперимент по управлению социумом, замкнутом в не слишком вольготных условиях...
Много думаю про Аню. Может быть, просто истосковался по женскому теплу? Она-то как раз менее всех в разговоре увиливала в иносказания, а частенько даже договаривала до конца. Однажды рассказала про Эдика. По ее версии, на плоскости он был довольно крупной шишкой, вроде бы как начальником лесхоза. И на него сверху надавили: переводи, мол, часть реликтового леса в неугодья – хорошие люди там коттеджный поселок хотят забубенить, крутые любят природу, а особенно на ней посрать. Эдик фанат леса, он встал за лес горой. Ну, его и... ведь глупо стоять на путях, когда на тебя мчится паровоз.
А, кстати... ведь я об этом не думал: а вдруг... Вот, взять Эдика: Аня не четко тогда выразилась – возможно деда как-то подставили, и он, избегая правосудия, спрятался в подземелье. Или ушел с плоскости от обиды за торжество несправедливости, когда поступками людей правит золотой телец. Но вероятен иной вариант: Эдика... убили. И вообще мы все здесь мертвы. И я в том числе. Тот же Эдик в первый день, помнится, произнес: "Считай, ты в чистилище..." А почему бы и нет? Как-то здесь выглядит все абсурдно, иррационально. А меня не кокнули при задержании только лишь потому, что это невозможно. Я уже не в ТОЙ жизни, которую они именуют плоскостью. Это смерть. Никто же ТАМ, на плоскости не знает, что вообще такое смерть. Ну, по крайней мере, не хочется верить, что за порогом – небытие. От ить, как ты, Маслов, оправдываешь свое положение: якобы успокойся, смирись – внедряй парадигму "у-вэй", и все само собою образуется. Нет, не оставайся лежачим камнем!
Немало размышляю о ТОЙ жизни; слово "плоскость" сейчас приобрело для меня иное значение. Не исключено, что обыденность наша, в ТОЙ жизни, это как бы два измерения. Их можно назвать: "жрать" и "трахаться". А тут – иные эмпиреи, их можно назвать: "видеть сны". Отсюда и весь абсурд, присущий нашим грезам. Сейчас прям холодок по спине пронесся: я же здесь не вижу снов! Просто, проваливаюсь в пустоту – и будто сразу оттуда включаюсь в ткань бытия. Жаль, кстати. Очень любил на плоскости уходить в грезы, причем, там я обитал в знакомых с детства мирах. Их где-то семь, а, может, девять – не считал. Но я их прекрасно знаю, все детали и персонажи – как реальные, так и вымышленные – мне неплохо знакомы. Во всех этих виртуальных мирах мне интересно, уютно, иногда проснешься – и жаль, что так скоро покинул сие обиталище. И уверен, что бункер не из моих грез. Совершенно свежий опыт, хотя, некоторые эпизоды все же, кажется, в какой-то из моих жизней уже были. Но я спокойно отношусь ко всем "дежа вю", потому что знаю: цепочки событий, случается, повторяются в разных декорациях. Сознание наше темно...
Вижу Степину тоску: конечно же, он переживает разлуку с сестрой. Несколько раз я пытался задавать вопрос: почему Аня "на понижении", а он б нет? Бесполезно, не говорит. Ясно, вопрос для Степы сильно болезненный. Зато парень сбрил свою демоническую бородку, хотя бы на человека стал похож. Странно, но исчез тот самый Артем, которого я ловко тогда оприходовал. У меня такое ощущение, что мужик все-таки злоупотреблял своим правом подниматься на плоскость, иначе говоря, баловался самоходами. Если это так, значит, я здесь не один такой... не святой. О, всплыло слово "святость"! Опять возвращаюсь к версии секты.
...Сидим в комнатушке Степы втроем: Эдик, я, само собою, Степа. Теперь понял: без морского пейзажа здесь, в этой клетушке, было бы совсем беспросветно. Как-то заглянул на заднюю сторону холста и увидел надпись на том же незнакомом мне языке. Может, и правда санскрит? Степа не знает, да у него и образования-то с гулькин нос. Хотя на его столе стопка книжек, среди которых "Мысли" Блеза Паскаля, "О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов" Диогена Лаэртского, "О понимании" Василия Розанова, читающим я Степу что-то не видел. То ли для понта стол литературой загрузил, толь некто все же пытается поднять культурный уровень пацана. Сдается мне, усилия тщетны.
Дед в очередной раз закурил. Мы, некурящие, не ропщем б дым уносит под потолок и утягивает в вентиляционную дыру. Здесь развлечений с гулькин нос, разве только, лясы поточить, вот и кучкуемся. У меня сложилось впечатление, что бункер – как бы зал ожидания… интересно: ожидания чего? Как минимум, в коллективном бессознательном преобладает чемоданное настроение. Оттого и беспорядок в бункере, что все здесь на особом режиме, в ожидании чего-то неминуемого. Впечатление, будто авиационный борт задерживается с вылетом на неопределенное время, вот, все и убивают оное в меру своей испорченности.
Старик вещает:
- ...и так получилось, что Тенгиз этот вдарил парнишку так, что тот свалился на бок, черепушкой об асфальт тюкнулся - и не дышит. Ну, ему, конечно, искусственное дыхание и все такое. Кавказец кричит: "Я только толкнул, я не хотел!" Ага – не хотел... Тенгиз, оказалось, мастер спорта по боевому самбо. Об этом мы на суде услышали. Он знает все точки, куда надо бить, чтобы наверняка. И так ведь попал, чтобы в висок. А ты разве не слышал о той истории, Сань?
- Бать, - (я деда теперь батей зову), - щас столько таких историй. Люди как порох. Одна искра – и па-а-анеслась.
- Ну, и что с ним сделали? - Любопытствует Степа. - С Тенгизом-то...
- А, долгая там была катавасия. Он-то спокойно себя вел... ну, наши его пару раз приложили – так, для острастки. Он мирно сидел на асфальте, не рыпался, дождался, когда его соплеменники приедут. Они тут в пригороде целую деревню заполонили. В деревне-то никто не жил, дома брошенные. И понаехали эти дети гор, а наши...
Что-то пискнуло – будто из нутра Эдикова. Он, произнеся: "Щас, вернусь...", удалился. Я спросил у Степы:
- Заметил я, здесь у вас почему-то все – славяне. Так нарочно?
- Сань, ты часто задаешь вопросы, на которые я просто не знаю ответов. Я об этом думал. Наверное, совпадение. Валёк и Тамара все же больше похожи на каких-то, что ли, греков. У нас с Аней, между прочим, отцы – разные и по некоторым сведениям мой батя вообще... ассириец. А ты не замечал, что дядя Эдик все же чем-то на еврея смахивает?
Присмотрелся Степиному лику. Да, черты лица странные. Вот что бы подумал бы я о Степе, встретив его там, на плоскости? А, пожалуй, предположил бы, что это воришка. Такой, мелкий, юркий, с цепкими глазенками. Молдаванин – вот. А, пожалуй, там он воровал. Чему еще их в детдоме научат. Вот, интересно... а какой представилась бы мне Анна, встреть я ее на улице? Да никакой, наверное. Неприметная она, и это хорошее качество для вора. Может, про риэлторов – это все обычная зековская сказка. На самом деле, пощипывали они напару, а когда прищучили, свалили под землю. Блин... снова-здорово: опять вернулся к версии, что попал в воровскую малину. Устроили себе тут жизнь... по понятиям... Вообще, запутался в трактовках. Все здесь странно и как-то не по-людски. И может, слишком по-людски?
Вернулся Эдик:
- Да... так, на чем я кончил...
- На том, что с гор спустились. - Подсказал Степа.
- Ну, не с гор, конечно. Хотя, в каком-то смысле и с гор. Вышли на стрелку человек по двенадцать ихних и наших. Поговорили, конечно... по-свойски. И своего спортсмена они таки сдали. Иначе, сказали мы, попалим на хрен эту вашу деревню...
- Средневековье какое-то! - Воскликнул юноша.
- Не уверен. Вот ты, Саня, был мен... то есть, милиционером. Знаешь порядки. Ну, приехали бы ваши – и что?
- Бать, все зависит от ситуации и от соотношения сил. Если бы наших было достаточно, свинтили бы всех. Ну, и в отделе бы разобрались. Но достаточно наших бывает редко.
- Вот и я о том же. Свезли мы этого Артура в ментовку, а убитого – в больничку, в морг. И нам втык: "В чё, совсем одичали? И как мы теперь преступление будем оформлять документально?" Все знают: у нас тьмутаракань, ваших мы до утра бы ждали. Хотели же как лучше, тем паче у нас полно свидетелей. "А вдруг вы сговорились и круговую поруку устроили?" Короче, во всем оказались виноваты мы. А ты говоришь: купаться...
- Это как, дядя Эдик?
- Да образно я.
- Ну и что этому... убийце было-то?
- А на суде – цирк. Но сначала скажу, что в ментовке-то произошло. Мы сдали им Тенгизика, с нас взяли показания, запротоколировали труп. А утром спортсмена-то – бац! – и выпустили. Под подписку типа. По слухам, на крутых тачках приехали черные, вывалили, прости уж, Саш, за прямоту, ментам кучу бабла – и гуляй, дитя гор. И вот тут... Ну, короче, на центральную площадь, в белому дому сошлись тыщи две парней. Ваш-то, Саш, шеф мудрость проявил: распорядился опять задержать кавказца. Или ему сверху какая депеша пришла. Но факт, что народ продемонстрировал кулак и это возымело действие. Ну, а на суде... Адвокаты у этого Тенгиза были хорошие. Привели "независимого" эксперта, который подтвердил: стечение случайных событий, пнул рукой, потерпевший упал, ударился... все. И судья поверил.
- А как на самом деле?
- Вот, ты, предположим, умеешь убивать. Одним ударом. Ты вдарил – он упал и умер. Ты когда-нибудь бил человека?
- Ну-у-у... случалось.
- А ты, Саш?
- Я дипломатию предпочитаю.
- Ну, не в этом дело. Ты, Степа, бил когда-нибудь так, чтобы человек падал и умирал?
- Риторика, дядя Эдик.
- Точно. В общем, судья счел, что факт убийства – даже по неосторожности – не доказан. Адвокаты джигита, видно немало им отвалили, грамотно свернули дело к межнациональной розни. Ну, и обыкновенной бытовой драке с несчастным случаем. Наш-то пацанчик действительно что-то оскорбительное сыну гор сказал, причем, Тенгиз утверждал: в адрес девушки. Итог: два года. Условно. За хулиганство. Конечно, Тенгиза с той поры в наших краях уже не видели. По слухам, он в "лесные братья" у себя на Кавказе ушел. Ну и пусть с ним. С той поры, кстати, у нас в пригороде уже не одна "кавказская" деревня, а четыре. А нашего, между прочим, звали Денис. Неплохой был, но приблатненный несколько. Вот такая, понимаешь... сказка.
- Ой, у нас тоже случай был, - засуетился Степа, - тоже на этой почве... дружбы между народами. Поселился у нас негр. Из Африки. Ну, учился в России, женился на русской, остался. Его жена попросила: в деревне одной, там старухи одни, беспредльничает мужичок, откинувшийся с зоны. Он у одной пенсионерки поселился, издевался над ней, в страхе всех бабушек держал. Говорил: "Если кто стукнет, пожалуется – хату спалю!" Разобрался с ним этот негр... ну, и в пылу драки отправил мерзавца этого в кому. Сам испугался: ему, негру, столько страхов порассказывали про русскую тюрьму, что предпочел уйти в лес. Долго его отлавливали. Чтобы сообщить, что подонка в больнице таки выходили.
- И что: тот в деревню вернулся и снова стал беспредельничать?
- Хотел, да не успел. На негра ОМОНовцы стали охотиться, ибо тот стал разные деревни от всяких негодяев избавлять, ему заказы от бедствующих поступали, и про негра пошла слава по всей области как про местного "Дубровского". Якобы есть такой "партизан" который способен установить справедливость и наказать злодея. Ублюдка того аккурат из больницы выпустили, и он по дороге в свою несчастную деревню нарвался на ОМОНовский дозор. Оказал сопротивление – его и убили. Подумали, что ликвидировали самого "Дубровского", а негр наш – домой. В общем, счастливый конец.
- Где-то я эту историю слышал... - Закуривая, изрек Эдик.
Однако, замечу: мы в бункере много говорим о том, что творится на плоскости. Преимущественно негатив – как бы люди оправдываются за то, что ушли из ТОЙ жизни. Плоскость "держит", частью все мы все еще пребываем там. Ох, непросто все... вдруг осознал, что не вспоминаю совсем по Аркадию, про доченьку. Будто какая сила отсекает у меня прошлые привязанности. Боюсь и подумать об отце с матерью. Ведь в неведении старики… живы ли?..
Пролет, цыганочка с выходом
...какая-то непонятная засада, хотя, очень даже необычное приключение. Я до крайности растерян, и непонятно, зачем они мне устроили это... шоу. И одновременно – приобщили к своим темным (и в прямом смысле, и в переносном) делишкам. В общем, все по порядку.
Леша у нас есть такой, мужик лет тридцати семи, наверное, от роду. Молчун, неулыбчивый и угрюмый, немного на цыгана смахивает, или, что ли на пирата Карибского моря. Чернявый, кучерявый, приземистый. Ему бы еще через глаз повязку и через череп шрам, но пока еще, видимо, не заработал. Мне почему-то представляется, Леша был в той жизни могильщиком или похоронным агентом. А может быть, даже фээсбэшником. Ну, это мои предположения – за столько недель я с этим молчуном ни разу даже словом не перекинулся.
Тут я ведь в "привилегированном" положении: все они добровольцы, а я, грешный – по принуждению. Но и честь мне особенная: никто не знает фамилий друг друга. Кроме моей фамилии. Они про мою прежнюю жизнь знают почти все, а сами только разве фрагментами своего плоскостного бытия делятся – и то лишь по настроению, и, конечно же, не со всеми. И чего они со мною так таскаются, яко с писанной торбой? Э-э-эх... вот ведь какие... буры. Те тоже в Южной своей Африке с англичанами валандались, пленникам уважение оказывали. Те в благодарность выписали противникам... по первое число. Гуманизм в истории человечества никогда еще к хорошему не приводил. Да и не побеждал покамест, в конечном итоге, конечно – временные позиции светлые идеи таки завоевывали. Просветления обычно кратки, пока духовного запала в народе в достатке. Атомная бомба на Хиросиму – вот самый весомый аргумент. Остальное лишь суета и томление духа.
Да, забыл сказать: меня на ночь уже не запирают, в принципе, я могу гулять по бункеру в любое время. Наверное, хорошо меня изучили, знают повадки и нравы зверя Сани Маслова. Все закоулки я уже изучил, но пока что надежного пути к бегству не нащупал. Есть варианты, но они не сильно отличаются от эпизода с Артемом. Кстати, так и не узнал, куда он пропал. А вот с Аней любопытнее: Степан утверждает, что несколько раз она к нему... приходила. Правда, по его версии, сам не знает, откуда. Это типа свиданка с родственником. Мне все же обидно, что ко мне не забрела. Хотя бы на минуту.
Итак, заходит вечером ко мне Леша, без стука:
- Готов?
- К чему?
- О, как. Не знаешь?
- Не понимаю, в каком ты смысле. Я не юный пионер и не шлюха, чтоб быть всегда готовым.
Ага... значит, с организацией у них все же не очень. Или лукавит, цыган чернобровый. Леша изобразил на своем смуглом лице некое подобие сарказма:
- Понятно. Пошли.
Да ладно... не казнить же он меня хочет. Слышал, когда у нас смертная казнь была разрешена, палачи так и делали: выведут из камеры типа погулять, и в самый неожиданный момент - бац! - порешат, пулей в затылок. Но я ведь, кажется, не смертник. Да и шлепнули бы сразу, если б захотели. В конце концов, я вон уже сколько жратвы ихней употребил, зря что ль харчуюсь? А еще пользу начал приносить – по своей воле прибираюсь в некоторых помещениях. Конечно, с двойным смыслом: изучаю обстановку. Но после меня, между прочим, остается чистота.
Я выше Леши на полголовы. Но этот могильщик крепче меня, пожалуй, раза в полтора. Привычка оценивать людей: кто кого завалит... Я это к тому, то с Лешей мне так просто не совладать, как с Артемом. Степа опять же куда-то пропал... По вечерам он как правило рядышком тусуется, а тут как ветром сдуло.
Прошли безлюдной потерной, свернули в один из мертвых рукавов. Леша, как какой-то заправский сержант молодому бойцу, начал бубнить инструкцию:
- Суетиться не надо. Выходим спокойно, не шумя. Впереди я, ты за мною. Слов не надо, смотри: я поднял правую руку – мы стоим. Рука в сторону – внимание. Качнул я головой – вперед. Все просто. Сначала будет страшно, после получишь кайф. Уверяю. Теперь смотри сюда...
Леша положил ладонь на стену, через несколько секунд открылась небольшая ниша. Оттуда он вытащил два невзрачных рюкзачка:
- Одевай. Та-а-ак, погоди, застегну.
Похоже на компактные парашюты. Могильщик затянул на моем теле ремни, с укреплением своего рюкзака справился сам:
- Управление простое, головой. На плоскости объясню, и сам все испытаешь. И не забывай: первое время ты не вполне властен над левитатором. Это так, на всякий случай.
У меня было такое состояние, что я готов был принять любое действо – лишь бы уже не зависать в своей берлоге. Я чувствовал, что стою на пороге депрессии, так что сама психика возрадовалась движухе. Зашли в одну из пустых комнат. Недавно, похоже, там кто-то жил. Очень уютно, наверное, женщина. А вдруг – Анна? Над не застеленной кроватью картина: водопад в лесу. Леша дал знак – мы сели за стол. Мой инструктор достал из кармана коричневую склянку, два "наперстка", плеснул в оба; из коробочки, так же извлеченной из кармана, вынул две пилюли – они растворились с шипением, один "наперсток" протянул мне:
- Я тебе, Маслов, завидую. В первый раз – это классно. Запомни эту ночь. Тебе будет хотеться вернуться в нее. Но уже никогда не получится... так же как сегодня. Ну... вздрогнули. - А вот это мне уже не нравится. Так опытные торчки говорят начинающим – перед тем как последние в первый раз ширнутся. Но я без ропота проглотил. Ничего особенного, зелье не имело цвета и запаха, вода-водой. Организм на вливание никак не прореагировал. - Это не то, что ты думаешь. Специальное средство для улучшения работы вестибулярного аппарата. Иначе втемяшишься куда-нибудь. А жизнь и здоровье надо беречь, они еще на что-нибудь сгодятся. Ну, пошли. Как говорится, с Богом.
Ближе к тупику Леша вновь приставил ладонь к стене. Наверное, это у них все же идентификация. На сей раз образовался проем в человеческий рост. Мы шагнули в темноту. У Леши припасен фонарик, довольно яркий, с широким пучком. Шли быстро, свет выхватывал на мгновения фрагменты серых стен. Рукой и головой инструктор делал знаки, где остановиться, где поворачивать. Один раз почему-то несколько минут пережидали. Я сразу же понял, что это не тот коридор, в который я попал при попытке к бегству. Там стены были обработаны грубо, как в каменоломне, здесь - все ровнехонько, похоже, это бетон. Один раз луч вырвал из темноты знак радиации. Больше никаких примет – одна бетонная серость. Шли в общей сложности (если вычесть остановки) минут, наверное, пять или семь, причем, несколько раз поворачивали. Здесь тоже целая сеть ответвлений, настоящий лабиринт, без опыта легко заблудиться. Остановились у железной двери. Обыкновенной, что удивляло; я уже привык, что в этом андеграунде пролазы возникают из ничего и туда же пропадают.
Дверь открывалась при помощи штурвала, как в бомбоубежище, трудно и с неприятным ржавым скрипом, мне пришлось Леше помогать. За ней – вытянутый тамбур, освещенный лампочкой. Леша куда-то ткнул – я как будто отяжелел. Понял: мы в лифте поднимаемся наверх. Механизм (в отличие от ржавой двери) отлажен, смазан, мы ехали почти в тишине. Наконец, движение кончилось. Леша протянул руку вперед – и...
Над нами простирался Млечный путь. Это было настоящее, живое небо, усеянное звездами. Мы стояли на вершине башни, и под нашими ногами разверзся город. Точнее, огни города. Было довольно прохладно, аж пар изо рта, но – безветренно. Могильщик произнес:
- Только помни: у нас еще конкретная задача. Мы летим на Агрегатный и забираем там то, что нужно. Ну, поскольку ты впервые, можем и задержаться. Вкусить, как грится, в полной мере.
Агрегатный... Значит, все же под нами Духов. Не узнаю, улицы почти не освещены, только окна домов... А, нет – кажется, начинаю понимать. Это угол Ленина и Свердлова, самый центр города. Мы брошенной каланче, сие мрачное сооружение давно мозолит глаз духовчанам. Внизу-то настоящая пожарная часть, но огнеборцы историческим наблюдательным пунктом не пользуются – то ли им лениво взбираться, а, скорее всего, деревянная лестница обветшала настолько, что на нее просто боятся ступать.
Та-а-ак... а ведь до пуговичной фабрики отсюда километра три, а то и четыре. Эка мы забрели-то! Хотя... хрен его знает, где этот наш бункер вообще локализуется. Я отчетливо слышал такие, оказывается, приятные слуху шумы: подвывания собак, газующие автомобили, визги пьяных ссор... Странное чувство. Вроде, все вон оно, под ногами. Одновременно, жизнь плоскости представляется бесконечно далекой, удто бы вернулся из межзвездного путешествия.
- Ну, что... поехали! - Довольно пафосно воскликнул могильщик. Мне показалось даже, он улыбнулся.
- В каком смысле?
- А вот, смотри. - Леша пнул в мой рюкзак, в свой тоже. - Только ногами не дрыгай, и прыгать не пытайся. Бесполезно, и впросак попадешь. Все проще... - Инструктор дернул головой – его крепко сбитое тело приподнялось и повисло в воздухе. Шоу Коперфильда. - Усилий минимум, но концентрации не теряй. Смотри!
И Леша, чуть отклонив голову вправо, отлетел в сторону. Потом, сотворив нечто напоминающее петлю Нестерова, снова навис надо мной. Карлсон, блин. - Ну, давай, что ли, пробуй! Твой левитатор включен. Не тупи.
Я попытался мотнуть головой. Ноги не оторвались, зато я совершил аж два поворота вокруг себя. Сдержанный Леша не сдержал-таки усмешки. Я приподнял подбородок – и свалился на задницу. Стало досадно. Хладнокровный мужик по-доброму, все еще нависая надо мной, произнес:
- Маслов, не так резко, это тебе не кунг-фу. Ты как с девушкой давай: нежнее. Умеешь же. И сосредоточься, наконец.
Я едва приподнял голову – и понял, что... подвисаю в пространстве. Главное: тихо, никаких тебе моторов, винтов, турбин... В детских снах мы летаем так же! Я, аккуратно поворачивая голову, облетел вокруг каланчи, остановился рядом с могильщиком. И мы похреначили!
...Оказалось, левитатор действительно управляется гениально просто – поворотами головы. Куда вертаешь шею – туда и направляешься. Впрочем, Леша оказался прав: прибор повиновался мне не вполне, некая сила – и я это чувствовал – все-таки корректировала мой полет. Уже минут через пять витал вполне себе уверенно и мог сосредоточиться на своих ощущениях. Хотя, несколько раз все же успел неловко перевернуться в воздухе, сотворить незапланированные кульбиты. Похоже, на этот прибор не слишком действуют законы гравитации и динамики: резким рывком головы назад можно мгновенно затормозить (и никакой инерции), а энергичным рывком – резко развить скорость километров двести в час. Снадобье, похоже, действительно возымело действие, и я весьма легко ориентировался в пространстве.
В сторону Агрегатного мы полетели не сразу, Леша позволил вдоволь порезвиться. Пролетали и наш отдел, и мою общагу. В большинстве окон горел свет, наверное, сейчас непоздний вечер, народ прожигает жизнь у голубых и разноцветных экранов, переживая опереточные страсти Хулио и Кончиты.
Вот внизу черная дыра горсада. Криминогенное место – наши, из органов, всегда с придыханием чуть не вползают туда по ночам, если вызов. А молодежи фиолетово, они любят тусоваться здесь в любое время суток. У них отнимают мобилы, их бьют и насилуют, а им, экстремалам хреновым, там как медом намазано. Наверное, есть все же в нас ген, толкающий род людской искать на жопу приключений.
Царство света – табачная фабрика. Там работа идет в три смены, у фабрики тендеры на поставку дешевого курева в тюрьмы. Я понял: Эдик ведь курит местную продукцию, термоядерную «Приму». Ну, матерьялу бате явно хватит. Красиво освещена и центральная площадь – там, где Белый дом, дворец высокой культры. Цивильное место, даже с высоты птичьего полета видно.
Мы вознеслись на километр, а, может быть, на два. Здесь ветер, обжигающий лицо, особо не зависнешь. На плоскости оказывается завязалась осень, точнее – бабье лето. В эту пору воздух особенно прозрачен, свеж. Видны границы города, кругом, у горизонта – чернота. Где-то там, на Востоке – село Кривое, моя малая родина. Эх, слетать бы...
Но мы резко повернули в сторону жэдэ-вокзала. Линия железки как взлетная полоса, яркая стрела, пронзающая темноту. Самое, оказывается оживленное место в ночном городе, я об этом не знал. Еще бы: за сутки через станцию "Духовская" в обе стороны проходят до пятидесяти пассажирских составов. Это не считая товарняков и курьерских. Я любил раньше станции, запах тавота, тепловозные гудки... они навевают приятные ассоциации о дальних странах. Да и с той поры как узнал, что там, в "прекрасном далеке", такая же хрень, как и тут, все равно обожаю вдыхать в себя вокзальное амбрэ. Я снизился и стремительно пролетел вдоль железнодорожных линий – вплоть до конца станции, где рельсы теряются во мгле. Как будто самолет, заходящий на посадку! И вправду, кайф. Я набрал высоту, нырнул вниз – и, мягко войдя в бреющий полет, еще раз насладился зрелищем. Остановился, и, вися в воздухе, перевернулся, любуясь звездами.
- Для первого раза достаточно, тем более, заряд у левитатора не бесконечный. - Произнес подлетевший снизу Леша. - Пора к делу...
А вот и он – больной зу... то бишь, Механический завод. Наш городской монстр, некогда гремевший на всю державу. Теперь не гремит, но иногда все же тоскливо позвякивает. В каких-то цехах еще теплится производство всяких скобяных побрякушек. Раньше-то на оборонку и Космос завод пахал, теперь – на рынок хозтоваров. Мы приземлились на одном из пустынных задних дворов, почти в темноте. Могильщик дал знак: стоять, ждать. Очень скоро отворилась дверь сарая, и из нее выкатилась магазинная тележка. Я подумал, она катится сама, но ее на самом деле катил... ребенок. Поравнявшись с нами, малыш произнес, неожиданно грубым, мужицким голосом.
- На сегодня это все что собрали. Но качественно поверь.
Понятно: карлик. Или лилипут – уж не знаю, как точно назвать. Цыган вынул из-за пазухи пакет, передал маленькому человечку. Тот проворчал:
- Опять мелочью... у-у-у, сквалыги.
- Какие есть. - Коротко ответил Леша. - Ну... до связи.
Карлик, получив мзду (или не знаю уж, что там) молча развернулся и ушел в сарай, затворив за собою вход.
- Грузимся. - Приказал инструктор. Мы перевязали мешки, набитые чем-то мягким, пахнущим каучуком. Помогли друг другу взгромоздить ношу на плечи. Довольно тяжело, но левитатор справился – медленно, но уверенно мы неслись рядышком в сторону каланчи. Я не сдержался и громко спросил:
- А что мы несем? Вдруг это наркотики. Или взрывчатка...
- А я не в курсе. - Ответил Леша таким тоном, будто это искренне. - У нас задача – надо решать. Она ведь простая. Типа курьеры.
- Ага... для мафии, а то и террористов.
- Примитивно мыслишь. - Леша сверкнул своим цыганско-пиратским взором, это было заметно даже при свете звезд и городских окон – в равной мере там могут быть, например, человеческие страдания… в смысле, жалобы от граждан на всю эту… сам понимаешь. Или благотворительная помощь. Наше дело доставка.
- Ваше дело... - Пробубнил я. И замолчал, не стал доёживатся. Да ну, этого дуба-могильщика все равно не проймешь. А, кстати... город-то у нас небольшой, всех карликов я вроде как знаю. Видные они люди, а этого что-то не припомню.
А вдруг это у них шпионская сеть, подумал я про себя. Собирают, блин, информацию и отправляют куда-нибудь... Мешки уже изрядно давили на плечи, заболела спина. Очень скоро я уже думал только: когда товар скинем, наконец. На ощупь очень напоминает пластид. Взорвут они на хрен город! Хотя... Духов и без того на ладан дышит, а особо секретных объектов тут нет уже, все ценное для империи прое…ли. Может, и правда я зря? В смысле, проявляю гражданскую бдительность и патриотизьм...
...Мешки мы сунули в одну из привычных ниш, открывающихся от прикосновения ладони. Наверное, все же в бункере обитает какая-то черная кость, обслуга. Рабы, которых высшая каста держит на привязи. Мне позволили погулять – но все время я ощущал невидимую "уздечку". Отсюда и ощущение... засады. А все же левитатор штука занятная.
Двум смертям не бывать
Несмотря на всю трагичность ситуации, смею констатировать: я жив. Мелочь, а приятно. В смысле, не то мелочь, что я не мертв, а то, что я настоящий факт осознал и получил некосвенное доказательство. Выгляжу глупым, а вот послушайте.
Эдик здесь, в бункере, оказывается, не так и давно – года два или чуть больше того. Есть тут старожилы, практически мастодонты, которые лет пять уж подземную хавку через себя пропускают, а, может, и более. Та же Люба, к примеру – дородная женщина лет пятидесяти. Я от Степы узнал, что у нее два сына... были. Хорошие пацаны, может быть, при благоприятном стечении обстоятельств, из них выросли бы славные Сыны Отечества. Но случилось иначе.
Сыновья с малолетства присоединились к одной из влиятельных бандитских группировок, как в те времена принято было говорить, бригад. Конечно, пацаны оставались на третьестепенных ролях, практически, собирали дань с ларьков. Так бы им и оставаться мелкими рэкетерами, но случись так, что на зону влияния бригады наехала группировка из соседней области. Жили бы да поживали все эти криминальные тусовки, мирно делили территории... ан нет: хочется ведь завоевывать, наваривать, подавлять. Впрочем, в животном мире, кажется, так же. Даже медведи, говорят, воюют за обладание пространством, хотя, тайга более чем просторная. Обе бригады, к слову, чисто славянские. На стрелке случилась пальба, и боевое крещение для мальчиков (авторитеты с обеих сторон подставили молодых) окончилось восемью "двухсотыми", а среди неудачников – Любины сыновья. Других детей у нее не было.
Муж Любин, не вынеся горя, месяца через два после трагедии повесился. Люба, будучи человеком верующим и сильным, подалась в монастырь. Известно ведь, что судьба наших детей – прямое следствие грехов наших, а последние, согласно одной из версий, можно отмолить.
Монастырь – знаменитый на всю Святую Русь, с чуть не тысячелетней традицией. Матушки благословили Любу в послушницы, но с условием: для будущего пострига она должна избавится ото всей личной собственности. Жена Христова не может быть обременена земными благами – это искушение, противоречие самой сути монашеского деланья. А посему следует продать квартиру, дачу, мужнину машину (неплохую, кстати, недавно купленную – сыновья натыренными деньжищами тоже помогли)... в общем, все, что нажито непосильным трудом. Ну, а вырученные средства непременно надо передать в пользу Бога. Для Любы в Духове все одно не жизнь, она с легкостию согласилась.
Любе обещали в монастыре отдельную келию, ну, и довольно почетное положение. А поселили чуть не в казарму, в которой маялись двенадцать трудниц, половина из которых – бывшие зечки. Тягостная, в общем, атмосфера, как в концлагере.
Стала наша Люба права качать, а матушки ей: "Это тебя гордыня поедает, ты больше молись и постись – будет тебе благодать". И вот как-то приятельница приехала, рассказывает: в квартире, которую Люба по настоянию матушек продала через посредника, предоставленного монастырем, проживает сын настоятельницы, про которого известно, что он ведет, мягко говоря, далеко не праведный образ жизни. А на машине разъезжает один молодой да ранний батюшка, зело любящий вести светский образ жизни. Ну, и взбунтовалась вдова. Пыталась за правду-то побороться. И вынесли тетку казачки-охраннички за ворота святой обители, отправив с Богом на все четыре стороны.
Здесь, в бункере у Любы, как минимум, своя комната. Говорят, она вся в иконах, но я там не был. Практически, для Любы здесь монастырь, да еще и без послушания. Хотя – и, видимо, Люба это поняла – по большому счету не предназначена она для монашеского деланья. Слишком много в ней жизненной силы, широка она (и в прямом, и в фигуральном смыслах), а просто так не сузишь.
Занятный и горький факт: схлестнувшиеся на стрелке славянские группировки боролись за контроль над одним из городских рынков – тем, что напротив жэдэ-вокзала. Но в итоге рэкет с торговых точек стала собирать бригада, состоящая преимущественно из выходцев с Кавказа. Логичен вопрос: а что делали наши, в смысле, милиция (тогда органы в полицию еще не перекрасили)? Ответ: была в курсе. Все эти бандюганские дела тоже вариант правопорядка, точнее, понятие-порядка. Органам выгодно, что кроме официальной законности существует еще и альтернативная структура. Последние, то есть, бандюки, не идут на беспредел, они стараются держаться в рамках. И пресекают откровенное бесчеловечье б когда уж ни одна из моральных норм не действует. Если кто-то кое-где у нас порой... то есть, насилует, расчленяет, педофильствует – они, то есть мир криминала, сами помогают блюстителям порядка прищучить негодяев. А все вместе это именуется СИСТЕМОЙ. Хотя, замечу, и СИСТЕМА, случается, дает сбой. Это когда человек СИСТЕМЫ пускается во все тяжкие. Иные думают: СИСТЕМА своих не сдает. Еще как сдает! Со свистом.
Так вот... еще с утра Эдик был весел, шутил, меня со Степой подкалывал. Юморной дед наш Эдик, и меткий. Помню, заспорили мы об отношениях между мужчиной и женщиной, о том, что раньше и слова такого не было: секс. Батя и выдал: "В наши времена прекрасно и с обоюдным удовольствием трахались просто так - без секса..." Или к Любе: "Вот, ты как бы верующая. Я понимаю: Бог-отец, Бог-сын... а вот что такое — Бог-святой дух?" И Люба реально зависает. Еще вариант: «Вот, ты о высоком и глубоком. А скажи: почему коза – горошком, а корова – лепешкой?» - «К чему ты, бать…» - «А к тому, что ты сначала в говне разберись – а посля в высокое и глубокое лезь…»
Итак, с утра батя был такой… живенький. А днем стал задыхаться, покраснел. Сказал: "Устал, пойду, у себя полежу..." К вечеру вышел. Необычно бледный, точнее, пепельный. Захотелось сказать: "Надо бы скорую вызвать". Но какая здесь скорая? Чего ж они тут с врачами-то не продумали...
В камбузе Эдик как-то неловко осел, схватился за грудину и шумно плюхнулся на пол. Мы со Степой бросились к старику, пытались поднять. Дед прохрипел (страшно, с клокотом):
- Поздно, дети... уже все. Я тут, тут... отдохну.
Положили под голову дерюгу. Дед пытался хватать воздух, видно было, ему не хватало. Теперь уж лицо его совсем побелело, седая бородища казалась желтой. Последнее, что Эдик смог произнести:
- Мама, мамочка, зачем же так. Я скоро, скоро... им воздастся. Все...
И глаза его потухли, зрачки сузились до точек. Степа закричал:
- Кто-нибудь умеет делать искусственное дыхание, ч-чорт?!
Какое там дыхание, это смерть, летальный исход. Не скрою своей первой же, практически, кощунственной мысли: ага, коли здесь умирают, значит, мы уж точно не мертвые – и это никакое здесь не чистилище, не рай и не ад. Это жизнь, я жив, ядрена-матрена! Ведь двум смертям, помнится, не бывать...
Убедившись окончательно, что дыхания и пульса не наблюдается, я прикрыл веки старика. Степа надрывно заплакал, убежал к себе. В камбузе оставались несколько человек. Некоторые выглядели растерянными испуганными. Из оцепенения их вывела Люба – резким окриком:
- Ну, и что стоим? Не видели, как человек отправляется ко Господу? Все там будем – даже не надейтесь. У нас, грешных, теперь задача: достойно отправить тело, а душа раба Божия Эдуарда покамест пребудет с нами.
Люба молодец: за ночь она по хритианскому обычаю омыла тело, убрала Эдика как надо; мы из фрагментов мебели сколотили подобие гроба. Если я правильно понял, смерть в этой дыре явление нечастое. Вот, предположим, над нами ставят эксперимент некие господа из высшей расы. Почему они позволили бате помереть, не оказали помощь? Это тоже разновидность опыта?
...Несли гроб торжественно, причем, именно тем путем, которым я когда-то пытался драпануть. При свете фонарей поставили тело в том самом тупиковом зале, где на стене латинская надпись про GLORIA MUNDI. Люба, перед тем как закрыть гроб крышкой и заколотить, прочитала простую христианскую молитву про Отца, который на небесах сидит и хочет ввести нас во искушение. Весь вид людей, некоторые из которых не умеют даже креститься, говорил о том, что от религии они весьма далеки.
Оказалось, зал – не совсем тупик. В тот раз я нервничал и не разглядел. За одним из уступов скалы скрывался лаз, не закрытый никакими заклинаниями. Гроб молча заткнули туда. Люба, произнеся "Аминь!", вопросила:
- Может, кто-то что-нибудь скажет?
- Можно, я? - Робко пролепетал Степа. Видя, что никто не против, парень выпалил: - Прости, дядя Эдик. Мы... мы... да, ладно. Вот, для меня ты был как отец. Очень хотел бы, чтобы ты был моим родным отцом. Все глупо, глупо... - Степа отвернулся, утер слезы рукавом. Все, выдержав пристойную паузу и поняв, что ничего уже не будет, медленно двинулись назад. Я задержался, фонариком посветил в дыру. И увидел, что новенький гроб лежит поверх старых. Причем, нижние гробы под весом верхних продавились, а те, что в самом низу, практически превратились в тлен.
...В комнате Эдика сидели четверо: Степа, Люба, Леша и я. Впервые в я батиной комнате. Она чуть побольше моей, обстановка такая же - кроме стеллажа с книгами и ноутбука на столе. Картина над кроватью: густой лес, вид сверху. Изучил корешки книг: они преимущественно научные: геология, ботаника, биология, география. Много названий на иностранных языках. Мы аккуратно собрали со стола многочисленные бумаги, сложили их в коробку. Леша уверил: он разберет Эдиков архив. Так же могильщик прибрал и ноутбук.
Люба взгромоздила на стол две бутылки. Это водка. На этикетках написано: "Болдинская осень", производство Арзамасского ликеро-водочного завода. Да уж... почему-то за все мои месяцы в подземелье я не вспоминал о том, что есть в жизни простые человеческие радости типа пьянки. Повод, возможно, не самый удачный, но утонуть в парах алкоголя действительно хотелось. Нехорошо, наверное, ведь человека только что похоронили. Но стояла такая угнетенная атмосфера, что потребность на крыльях водки умчаться в нирвану стала идефикс. По крайней мере, для меня. Появилась и закуска, принесенная с камбуза. Люба трубно изрекла:
- Покойника помянуть не грех. Даже Сын Человеческий винцом не брезговал.
Разлили в чайные чашки – рюмок или стаканов здесь не предусмотрено. Помянули. Помолчали, не закусывая. Леша разлил еще. Снова молча выпили. На сей раз, закусили.
- И чего молчим? - Вопросила Люба. Ее глаза повлажнели, засалились. У меня глаз наметан: такое бывает у опытных пьянчуг. - Ведь мы живем. Да, Эдичка? - Обратилась она почему-то к картине.
- Ы-ы-ы... - Заныл Степа. - Надо ж что-то про дядю Эдика сказать. - Язык парня заплетался, кажется, он поплыл. Шибко быстро, видно мало упражнялся в употреблении...
- Да что говорить-то... - Рассудила Люба. - туда (все поняли, что она про смерть) тыщи путей. А вот, обратно...
- Но все же скажу, - встрял я (Леша, откупорив вторую бутылку, разлил по третьей), - и не промолчу. Ты, батя (я тоже вперил взгляд в картину), для меня был непонятен. Чистилище, говоришь. Грязнилище! Вот.
- Сашенька, - умитворяюще промямлила Люба, - не надо так. Да, у тебя особая история. Но ты молод, красив, наконец. У тебя впереди много...
- Люб, не надо, - резко отрезал я, - никто из вас не был близок ни к Эдику, ни к кому либо иному. Да и вообще вы все тут... поодиночке, упыри, б…я. – Как вы поняли, меня тоже торкнуло.
- С-саня, ты вр-р-реш-ш-ш! - совсем уж заплетшимся языком взвизгнул Степа. - Это ты как уп-пырь, а м-мы...
- Показал бы я тебе. На плоскости. Кто... вы. - Я почувствовал, что у меня сжимаются кулаки и возникло непреодолимое желание залепить Степе в его демоническую морду.
- Эй, петушки молодые. Поостыньте. Преставившегося поминаем все же. - Неулыбчивое скорбное Лешино чело – точнее, его каменное выражение – мой пыл охладило. Действительно, чего это я?
- Да уж... расколбасились.
- А вот ты скажи, Маслов, - исспросил Леша, – для чего мы тут все?
- Уточни вопрос. - Парировал я наконец смогши сконцентрироваться.
- Ты как бы извне попал к нам, и не по своей воле. Что ты о нас думаешь?
- Ничего. - Вполне искренне ответил я. - На самом деле вас нет, и вы никто. И что о вас думать!
- Мент, ты непр-р-раф! - Гаркнул Степа. Но его никто не слушал, потому как парнишка окончательно уплыл.
- Как-то у вас тут все... по-достоевски. - Раздумчиво произнесла Люба.
- Это - да. – Ответил могильщик. – Все потому как развлечениев маловато.
Частенько поминки доходят до сомнительного этапа, когда кто-то восклицает: "А ведь усопший, земля ему пухом, был все же веселым человеком!" Откуда-то появилась и третья бутылка. Степа яко младенчик спал на Эдиковой кровати, его бережно, по-матерински уложила Люба.
- Эх, Саня, Саня, - причитала женщина, - а жизнь-то проходит. Да, Ляксей?
- Ну, как сказать... - Могильщик наконец улыбнулся. - Все преходяще, вечной остается лишь любовь.
- Сегодня тебя любят, завтра тебя не любят... ты и не представляешь, сколько раз мы все это проходили.
- Давай уж жить сегодняшним днем. Усекла?
И они ушли, оставив меня наедине с Эдиковой комнатой, в которой, возможно, все еще обитает его дух. Ну, вырубившегося и сладко сопящего Степана в счет не беру. Я допил водку из своей чашки. Потом из Степиной. Бутылку-то Леша с Любой унесли с собой. Могильщик положил змия в коробку с Эдиковыми бумагами и ноутбуком, и все это, сволочь такая, уволок, хитрюга... А мне ведь тоже любопытно, что тут дед насочинял.
На душе было легко. Вот, на плоскости только и гундят о вреде алкоголя. А как мировую литературу возьмешь — она сплошь воспеванье воздействия пьянящих паров. Сколько всего интересного творилось в нашем бренном мире подшофе! Книги... В голове у гудело, но взгляд у меня оставался цепким, мысли текли как лесной ручей. Батя, батя... Видно, это ты Степе книги выдавал, старался парня приобщить. Ну-ка, посмотрим, что за литература...
Ага... Платон: "Государство". Никогда не читал. Я раскрыл книжку наугад:
"...Он видел, как души после суда над ними уходили по двум расселинам – неба и земли, а по двум другим приходили: по одной подымались с земли души, полные грязи и пыли, а по другой спускались с неба чистые души. И все, кто бы ни приходил, казалось, вернулись из долгого странствия: они с радостью располагались на лугу, они приветствовали друг друга, если кто с кем был знаком, и расспрашивали пришедших с земли как там дела, а спустившихся с неба – о том, что там у них. Они, вспоминая, рассказывали друг другу – одни со скорбью и слезами, сколько они чего натерпелись и насмотрелись в своем странствии под землей (а странствие это тысячелетнее), а другие, те, что с неба – о блаженстве и о поразительном по своей красоте зрелище..."
Высокопарно, но красиво. Надо почитать. Я поковылял с томиком Платона в свою келию. У себя я удобно расположился, раскрыл книгу в коричневом переплете:
"...постигнет ли человека нищета, или что иное, что считается злом, все это в конце концов будет ему во благо при жизни или после смерти. Ведь боги никогда не оставят своего попечения о человеке, который стремится быть справедливым и, упражняясь в добродетели, уподобляется богу..."
Конечно же, я очень быстро задрых...
Свиданка
Резко открыв глаза, я вначале не понял, где я. Так у меня часто бывает, но просыпаюсь-то я обычно (эх, написал это "обычно" и почти ужаснулся...) в темноте. А тут – светло. Да я ведь же вчера по пьяной лавочке свет не выключил, повалился в дрему с книгою в руках. Да, вот он, этот коричневый томик, валяется у стены. Вдруг я почувствовал что-то – будто ток по спине – и обернулся. У стола сидела Аня.
Я совершенно не удивился. Она стала другой: в синем платье, длинном, с рукавами, грудь закрыта по шею, белый воротничок, такие же манжеты. Отрастила волосы, они забраны в пучок. Эдакая... кисейная барышня. Смотрит на меня строго, испытующе. Я был уверен, что это не сон.
- Хорошо. - произнес я.
- Что – хорошо? - а голос не изменился - все такой же. Детский.
- Ты вовремя. Привет.
- Здравствуй. Пируете тут?
Я встал. Меня повело. Вот тебе и "Болдинская осень", блин, в пасти – помойка. Стыдоба.
Я сделал тайм-аут: сходил и принял холодный душ (горячей воды все равно не было), почистил зубы. Взбодрило. Поначалу чуточку раскалывалась башка, теперь – нет. Когда вернулся, Анна стояла возле кровати, листала книгу.
- У брата – была?
- Никакой. У вас здесь с дисциплинкой, смотрю, не очень.
- Ну, как сказать... что в первый раз такое – все равно не поверишь. Про деда знаешь?
- Да. Жалко...
- Я не совсем понимаю, вразуми: Эдик по-настоящему, или это вариант перехода. Ну, например, в ваши эмпиреи, на понижение...
- Что? Ах, про смерть. Да, для нашего мира дядя Эдик умер. Говорят, он оставил после себя труды. В них он и будет жить.
- Пафосно. Я надеялся, он все же с вами.
- С нами?.. Предполагаю, он и с вами тоже.
Теперь я внимательно изучил Аннушкино лицо. Оно чуточку изменилось, хотя все так же не испорчено косметикой. Жизнь заставила меня стать физиогномистом, это даже не от любопытства, а из-за инстинкта самосохранения. В ее глазах были написаны грусть и... легкий испуг. Как будто она разочарована. На краешках губ читается обида. Такое ощущение, что Аня играет заранее подготовленную роль, ан не очень получается, оттого и досада. Пальцы, держащие книгу, шевелятся, будто гамму на рояле играет, это от волнения.
- У вас там все так ходят? - Сказанув, я сразу же устыдился саркастического тона.
- Что? Да нет... наверное. И вообще – что ты имеешь в виду под "у вас"?
- Ну, здрасьте. Это ты, солнышко, ушла на понижение. Если они не соврали. А мы, грешные, тут вот... кантуемся.
- Знаешь, Сашенька... мы сейчас не о том говорим.
- Вразуми. О чем надо-то?
Она не ответила. Она подошла ко мне и трепетно прижалась...
...Мы лежали под одним одеялом и Аня, положив мне голову на плечо, говорила:
- ...Я и сама не ожидала, Сашенька, что все так сложно. Нет, я знала, конечно, что просто не будет, но мои ожидания оказались слишком... бедными. До конца я все еще не разобралась, да и такое у меня чувство, что это бесполезно. Ты на плоскости уже бывал?
- Случилось. Разок.
- Вот видишь... Это ваша привилегия.
- А ваша?
- Понимаешь... у меня остаются привязанности только здесь. Это… ты. И Степа, конечно. А там у меня не осталось ничего. В этом суть.
- Теперь понимаю. Еще вопрос можно?
- Только если несложный. Я не на все могу и себе-то ответить.
- Хорошо. Постараюсь попроще. Вы там... остаетесь людьми?
- Во многих смыслах да. Разве ты сейчас это не почувствовал?
- А в каких смыслах – нет?
- В очень немногих. Сашенька, я только еще там привыкаю, не все постигла. Там главное, что уже не нужно зависеть.
- От кого?
- Скорее, от чего.
- Ну, и от чего?
- От ситуации. Это в первую очередь. Там... - Аня сделала паузу, будто представляя свое "ТАМ", - ты абсолютно свободен. По крайней мере, в своих поступках. Я к тебе прийти решила потому что почувствовала, что тебе нужна. По-настоящему.
- Так не бывает. Мы всегда от чего-то зависим. Например, от судьбы.
- Это все наши, человеческие предрассудки. Мы выдумали все привязанности – том числе и судьбу. За каждым мгновением нашей жизни растет древо вероятностей. Это, конечно, не совсем цепь случайностей – но выбор у нас есть всегда.
- Ты сама себе противоречишь.
- Я знаю.
- А как же тогда... божий промысел?
- Я еще не умею этого объяснить. Но это же не зависимость, а... - Аня задумалась. Действительно, не находит объяснений. По опыту знаю: если человек просто и ясно неспособен передать суть, значит, сам не догоняет. Много раз проверено, в том числе и на себе. Боже мой... а я ведь когда-то командовал бронетанковым подразделением! И втолковывал тупым бойцам очевидные вещи. Как давно, бесконечно давно это было. А после еще следил за правопорядком на вверенном мне участке. Вот это помню вполне осязаемо. И веду себя сейчас, кстати, как мент. То есть, допрашиваю с пристрастием. Кому это понравится? Так вот... вдруг я действительно как тот боец Иванов из глухой чувашской деревни, которому хоть кол на голове чеши.
- А я знаю, что это. Думаю, у тебя какая-то матрица в голове. И ты в этом, солнышко, самой себе боишься признаться.
- То есть...
- А вот то и есть. Тебе в подкорку внедрили программу, которая противоречит твоей сути. И непонятно еще, зачем.
- Ну, если ты так думаешь...
- Именно так и думаю. Потому что чувствую: перезагружают и мой мир.
- Хорошо. Пойдем, погуляем. Я тебе что-то покажу.
Откровенно говоря, я был голоден. Предложил Ане сделать крюк на камбуз. Очень хотелось надеяться, что поест и Аня – я боялся, что в тех эмпиреях, где она обитает, земная пища уже не нужна. На мое счастье любимая призналась, что и сама съела бы теленка.
Было около трех ночи, но в пищеблоке сидел человек. Это Антон, мужик лет сорока двух, долговязый и с чертами лица, простите, Дуремара; когда я его впервые увидел, зацепила еврейская грусть в его глазах. С ним мы близки не были, так, перекидывались нейтральными фразами, ну, так я в сущности общаюсь почти со всеми здешними.
Антон пил чай. Он ничему не удивился, или, по крайней мере, мастерски делал вид, что не удивлен. Неудобно как-то при живом человеке, да еще в столь неурочный час, сторониться его. Он первый подал голос:
- Люблю это время. Есть возможность сосредоточиться.
- На чем? - Спросил я.
- На себе. Привет, Ань. Как там?
- Пока непонятно. - Мне показалось, Аня говорила искренне. - А вообще сложно. Все другое.
- Понятно. Рад тебя видеть. Ты как лучик света.
- В темном царстве. - Не удержался я. Язык мой враг мой.
- А, кстати, может быть. - Долговязый демонстрировал невозмутимость. - Только, понимаешь ли, старик, неизвестно, где оно – светлое царство. Сверху – снизу... А, ты как думаешь, Ань?
- Неправильная постановка вопроса. Свет – везде. Проблема в том, что не всякий умеет разглядеть и почувствовать.
(Точно – матрица, понеслось у меня в голове, - как будто Аннушкиным языком управляет кто-то. Или что-то.)
- Ты хочешь сказать, что мы уже типа в небесном граде Иерусалиме, только никто нам пока что об этом не сказал.
- Я хочу сказать, что мы все несовершенны. Все.
- Потому что совершенству нет предела.
- Нет. Мы рождены на плоскости. В этом наша проблема.
Я почувствовал вот, что. Видимо, Антон в свое время подкатывал к Ане, а она его накрепко отшила. По крайней мере оттенок обиды в речи этого длинного несуразного мужика есть. Человеческое, слишком человеческое... Забыл, кто так говорил.
- Вот и поговорили. Надеюсь, увидимся.
- Возможно...
"Не на этом свете, так на том!" - Хотел добавить я. Но на сей раз сдержался.
...Аня не прикладывала ладони к стене, стена сама разверзлась. Видно, ТАМ ей дарована дополнительная опция – управлять тайными механизмами при помощи мысли. Мы вошли в узкий коридор, который влился в довольно обширную паттерну. Она была освещена закрытыми решетками лампами. Аня, как опытная учительница, терпеливо объясняла:
- Андеграунд гораздо сложнее, чем нам всем кажется. Установлено, что его история тянется в доисторическую эпоху. Приходила новая культура, новая цивилизация – они не начинали заново, а использовали, разрабатывали уже существовавшую до них систему. Я, например, знаю, что часть подземелий – бывшие шахты. Какая-то из культур добывала здесь медь, олово и серебро. Но большей частью рудники заброшены – они опасны, ибо с плоскости поступает немало влаги, которая размывает породу. Вот, посмотри...
Перед нами открылось завораживающее зрелище: пещера, украшенная сталактитами, а внизу шумела подземная река. Не слишком широкая, но поток по ней несся стремительно. Аня продолжала свою... не знаю уж... ну, наверное, сопроводительную речь:
- Система подземных рек и озер сложна, но как раз очень неплохо изучена. Дело в том, что различные культуры старались использовать подземые себе на пользу и все отменно устроили. Есть загадка. Я тебе ее покажу...
В одной из ниш лежала лодка. Мы вынесли ее (она оказалась необыкновенно легкой), опустили на воду. Первой в нее прыгнула Аня, причем, уверенно, я же, повинуясь инстинкту самосохранения, перебрался в покачивающееся плавсредство довольно неуклюже, все время теряя равновесие. Я почувствовал, что пылаю от стыда, но Аня сделала вид, что не заметила. Мы оттолкнулись и понеслись вниз, будто в аквапарке (я не бывал, но видел по ящику... там, на плоскости). Довольно долго мы перемещались в полной темноте, конечно же я, повинуясь все тому же инстинкту, прижал Аню к себе и по возможности пригнулся. Она не сопротивлялась, даже обвила меня руками.
Неожиданно лодка вынырнула в освещенное пространство. Это был гигантский грот, с озером посередине. Я не мог не обратить внимания на стены и потолки: все они были разрисованы граффити. Там были изображены всякие животные – как знакомые, так и не очень. Как в школьном учебнике по естествознанию, были там саблезубые тигры, бизоны, крокодилы, мамонты. Я различил даже нечто напоминающее бронтозавра. Нарисованы были и люди, большеголовые – то ли с копьями, то ли с какими-то палками. При наличии воображения можно было представить, что они в скафандрах. Кругом валялись крупные кости и даже черепа. Животных, конечно – не людей. Узнавались большие бивни, которые в плоскостных музеях идентифицируются как бивни мамонтов. Из лодки мы ступили на берег.
- Скорее всего, - ровным голосом опытного экскурсовода вещала Аня, - здесь было языческое капище. Радиоуглеродный анализ показал: в подземелье люди обитали в эпоху Великого обледенения. Пойдем дальше.
Нырнули в какой-то малозаметный проход, явно искусственного происхождения. Долго спускались по старательно вытесанной из камня лестнице. Здесь так же имелись осветители. Я уже замучился топать, но по счастью наконец спуск кончился – мы очутились в большом зале, с колоннами. Чем-то он напоминал готический собор, вид изнутри. В той части, где на плоскости обычно располагаются алтари, красовалось светящееся изображение спирали. Не сразу я понял: это Галактика.
- ...Неизвестная религия. - Поясняла Аня. - Мы не знаем, кто были ее адепты, откуда они взялись и куда исчезли. По всей видимости, у них была причина прятаться столь глубоко...
Ага, думал я, и у вас причины тоже, кажется есть. И ты, Аннушка, старательно повторяешь чьи-то слова. Я съерничал:
- А сокровищ Али-Бабы тут случайно нет?
Аня вначале не поняла иронии:
- Да, кто ж его знает... - Потом, уловив мое настроение, подхватила мою игру: - Нет, но копи царя Соломона и клад капитана Флинта уже найдены. А вообще интересных мест в Андеграунде немало, и я тебе их как-нибудь покажу. Не сегодня.
- Но где же то место, где теперь обитаешь... ты?
Аня разливисто засмеялась – ну, сущая девочка, ребенок. Посмотрела мне в глаза, лицо ее излучало неземное тепло...
Испытание
Степа пропал. Долгое время я склонен был считать, что он вослед за сестрой "ушел на понижение". Я ошибался, но об этом – позже. Странно, но его у нас в бункере не вспоминали. По крайней мере, при мне. Идут отсев и перековка. Случай со Степой какой-то странный. Любимая еще несколько раз появлялась у меня, и я пытался узнать у Ани, что с ее братишкой. Тщетно.
Зато мы путешествовали. Подземный мир действительно чуден и многообразен, и я обязательно как-нибудь об этом расскажу подробнее. Например, о том, что моя шутка про сокровища Али-Бабы не так далека от истины. Нечто любопытное из эпохи Средневековья в недрах андеграунда таки сокрыто. Сейчас просто времени маловато, есть проблемы.
Жаль, но Аня уже довольно долгое время не приходит. Я, конечно, волнуюсь, но терпеливо жду. А ведь, по большому счету, я к ней жутко привязан.У меня появилась опция свободы: могу проходить сквозь стены. Тут все просто: в определенных местах (постигается эмпирически) прислоняешь ладонь к стене – и открывается проход. Видимо, я внесен в список "форма допуска номер такая-то", а моя ладонь идентифицируется как ключ.
Я вполне освоился с левитатором и сную над городом в одиночку, выполняя разные курьерские поручения. Их передает мне Антон, с которым мы все же сошлись. А вопросов о содержании посылок я научился не задавать. Пожалуй, Леша был прав: такого кайфа, как в первый раз, я уже не испытываю. Обыкновенные рабочие полеты. Бывает и дубяк, и сырость, как говорится, ветер в харю, а я шпарю.
У меня появилось такое подозрение, что в том инциденте на пуговичной фабрике, когда меня пленили, имел место спланированный акт и Аня была "живцом". Ловцы человеков, блин. Я стал подкованнее, начитался книг из Эдиковой библиотеки, некоторые не по одному разу. Могу вести речь на всякие заумные темы, но все равно – дуб-дубом, потому как не понял все же, к чему вся эта...
К старикам, то есть, отцу с матерью, я уже приходил. По крайней мере, предки уверовали, что я жив и здоров, только дали слово никому об этом не говорить. Я солгал, что меня перевели в службу внешней разведки и я выполняю спецзадание, так сказать, боец невидимого фронта. В Штирлицев старшее поколение верит у нас свято. У левитатора потрясающие свойства – я ведь даже смотался в Омск. Понял, что к Аркадии у меня никаких чувств. Я не стал "являться" – просто понаблюдал со стороны. Второй раз в жизни посмотрел на дочурку вживую. Подражая отчиму, Светик научилась перенимать выражения его лица и стала чуточку на него похожа. Что удивительно: кто-то от моего имени ежемесячно пересылает Аркадии деньги. Не слишком много, но достаточно, чтобы в относительно небогатом городе поднимать ребенка. Я просто увидел квитанции, лежащие на комоде.
Некоторая напряженность в отношениях между мною и Антоном все же остается. Мужик подкатывал к Ане, а я фактически у него девушку-то и увел. Ревность – инстинкт отвратительный, но ведь я сам когда-то порвал с законной супругой именно из-за частнособственнических чувств по отношению к женщине.
Между прочим мы с Аркадией повенчаны, как вы понимаете, пред Господом. Оно конечно, мы были юными романтиками, не задумывались о смысле поступков. Но... как обычно там говорят: незнание законов не освобождает от ответственности. Сейчас я говорю о законах бытия. Жизнь, мне кажется, несколько сложнее аксиом природы и религиозных запретов. Мы оттого зачастую и страдаем, что думаем иначе.
...Однажды вечером Леша позвал меня с собой. Сказал, надо устроить одно дело на плоскости. С нами пошел и Аркаша. Левитаторы одевать не стали, в вышли в знакомом месте, на пуговичной фабрике. Я понимаю, что Леша типа мой наставник, и в принципе ему доверяю.
Отвык уже ходить по улицам – летать как-то интереснее, да и безопаснее, опять же. Открыл для себя, что оказывается в нашем подземелье очень свежий воздух и отсутствует неприятный запах. Здесь, в городе не просто душно – в спертом воздухе трудно дышать. Накалившийся за день асфальт источал жар, и со всех сторон тянуло смрадом. Надо же, как я за свою жизнь на плоскости ко всему этому принюхался...
Что удивило, встречавшиеся изредка люди почти не обращали на нас внимания. Или просто делали вид, что не обращают… Боже мой, а ведь я в этом гетто когда-то охранял правопорядок!
Вышли на центральную площадь. Там, при свете фонарей казалось, можно расслабиться. Не тут-то было! Шумная компания молодежи неслась неведомо куда, в этом человеческом стаде шумело: «бум-бум-бум!» – подобие музыки буквально било по ушам. Я осознал: мы, трое – пришельцы в этом диком мире. Улица живет согласно законам, нам чуждым и отвратительным.
Кто-то из компании нас приметил, воскликнул:
- О, фраера! Пацаны, надо бы просканировать...
Из группы выделились человек семь, решительно направились в нашу сторону. Мои спутники не двигались, их уверенность передалась мне. Я приметил, в руках юношей что-то поблескивает. Сердце мое ускорило свои обороты б нервишки, как там на плоскости говорили... "очко жим-жим". Те подошли, но не ближе чем на пять шагов. У меня опыт, я чувствую: дрейфят все же. Три мужика – и не бегут... Даже слышно было, как шевелятся в одурманенных скверным алкоголем бошках жалкие извилины. После мучительной паузы один из шпаны кичливо вопросил:
- Эй, обезъяны... чего вы тут?
- Мимо проходи, гуманоид. - Спокойно и уверенно сказал Антон.
- Чё-ё-ё?..
- Что слышал.
- Не поял, мужик.
- Прослушай, парниша, - твердо произнес Леша, - сейчас я достану пушку и на хрен разнесу тебе тыкву. Теперь понял?
Дебил переваривал информацию, его подельники – тоже. Над группой агрессивно настроенной молодежи витало спиртовое облако. Да, думал я, вот тебе и самое безопасное место в городе... Леша поторопил юношей:
- Считаю до трех и.... р-р-раз, два...
Пытаясь сохранять некоторое достоинство, осколок одичавшего стада развернулся и стал удаляться прочь. Слышалось: "Психи... фээсбешники, наверное... шляются тут по ночам, покоя не дают нормальным людям..." В этот момент на площадь со скрипом выехал ментовский "УАЗ", затормозил посередине. Компания разбежалась врассыпную, мы удалились в тень. Вышли двое полицаев с АКМ-мами наизготовку, оглядели пространство. Гнаться ни за кем не стали, снова погрузились в "козла" и укатили. Ощущение, будто война и комендантский час. Мы двинулись дальше.
Опять темная улица, но людей чуть побольше. Выщербленным тротуаром мы шли в сторону горсада. Там шумно, ага, понял я, сегодня суббота - дискотека. Для нас, полицейских, адов день, ведь для органов это означает усиление, на полночи невеселых приключений. Я спросил у Леши:
- А пушка у тебя все же есть?
- Из всех видов оружия я предпочитаю дипломатию.
- По-моему, она выручает не всегда.
- Практически, всегда. Здесь вся сила в уместности того или иного дипломатического приема.
- Джиу-джитсу, мне кажется, эффективнее.
Леша не стал развивать тему. Могильщик хренов. А все же, подумал я, мне было бы гораздо спокойнее, если бы со мною был мой друг Макаров. Отобрали, гады, а ствол иметь полезно в эдакой среде. В этом мире дипломатия прокатывает все же не всегда.
- У нас цель-то есть? - наконец не сдержал я своего едкого любопытства.
- А вот, скоро будет. - Ответил Антон.
Мы вошли во тьму парка. Сразу почти наткнулись на парочку, занимающуюся любовью. Конечно, мы сразу отвалили – дело молодое. Гремела музыка, незнакомая – похоже, за время моего отсутствия появились новые хиты. Эти завывания певцов и певичек казались идиотскими, а все песни сопровождались все теми же там-тамами. Близко от адова танцевального круга я увидел наряд, среди ментов узнал даже знакомого парня из ППС, Сереню. Он опером был, прищучил кого не надо, вот – сослали. Мог бы уволится, но обиду проглотил: у него семья, кормить надо. Порыв подойти и поприветствовать я в себе погасил с трудом. Мы двинулись дальше, в глубь сада. С облегчением я осознавал, что звуки сомнительного человеческого веселья становятся тише.
Перейдя шаткий мост через реку, мы поднялись на обрывистый берег, к заброшенному храму. Зашли в пролом, зажгли фонарики. Все привычно: тлен и запустение, да еще воняет человеческими испражнениями. И вдруг голос, как из преисподней:
- Зажда-а-ался-а-а... Ну, сколько можно! - И давай звук гулять под сводами. - Саня, привет.
Знакомые интонации. Степан! Мы обнялись, парень произнес:
- А ведь я, Сань пошел по особой программе. Тут вот зависаю.
- Провинился что ль, Степка?
- Да, типа того. Или наоброт – отличился – я так и не понял. Ну, пошли, мужики. Щас начнется.
Степа откуда-то извлек металлические пруты, раздал нам. Мы встали на самую середину храма и выключили фонарики. Прислушивались к темноте, встав спиной друг к другу. Эдакая... круговая оборона. От кого, интересно… Минуты через три из-под купола полился красноватый свет, который скоро усилился настолько, что были видны закоулки церкви. И вдруг мягкий, но глубокий звук, обдало воздухом, будто сова перед лицом пролетела – и какая-то неопределенная тень свалилась на нас. Первым среагировал Антон – резко вдарив по тени прутом, отчего она отскочила и будто рассыпалась. От купола отвалилась еще одна хрень, за ней – еще, еще... Мы отмахивались, косили – и они рассыпались, рассыпались. Все происходило тихо, только шорохи и едва уловимый слухом свист. В какой-то момент на нас обрушился настоящий град теней – и вдруг все кончилось. Вновь потемнело. Мои спутники облегченно вздохнули, сдали реквизит (то есть, прутья) Степе. Мы, все четверо, вышли наружу. Уже вовсю в свои права вступила ночь. Я вполне разумно обратился к спутникам:
- Вы хоть скажите, что это было-то?
- Испытание. - Коротко ответил Антон.
- Для кого?
- А черт его знает.
Вот об этом я раньше не задумывался. Вдруг и вправду я стал служителем Преисподней…
- А в чем прикол? Какой-то дурацкий дешевый мультик.
- В том, что мы должны были оказаться в нужное время в нужном месте. И обязательно вчетвером.
- Не совсем, - встрял Степа, - еще им надо было посмотреть, как мы умеем в команде работать.
Ага… проболтался. Значит, все-таки ОНИ, некие "большие братья", существуют. И видимо, друг, ты с ними уже имел контакт...
Стали спускаться к реке, к горсаду. Там уже тишина, дискотека закончилась. Ради экономии во всем горсаду выключили освещение. Луны нет, тьма – кромешная. Пробирались чуть не на ощупь, дорожка петляла и я все время натыкался на деревья. Вдруг, из самой глубины чащи, раздались визги – благой мат. Леша произнес: Александр, поди, разберись, что там. Мы будем ждать на площади.
Я включил фонарик, рванул на голос, но не мог ориентироваться: крик замолк. Снова выключил свет, прислушался. И почувствовал дыхание. Едва уловимое, но это явно было дыхание людей. По моим расчетам, шагов десять. Я сделал хитрый маневр: пошел наискось, уже и обогнул тех, кто затаился, но в нужный момент резко обернулся - и осветил "сцену": лежит девушка, на ней разодрана кофта, наполовину спущены джинсы. Над ней парень, зажимает ей рот ладонью. Над жертвой склонился другой, с головы – держит девушкины руки. И три пары испуганных глаз. Я воспользовался немой сценой и закричал (думаю, достаточно истошно):
- Стоять, не двигаться, дернитесь - ур-р-рою! Слезь с женщины, ур-р-од!
Ублюдки вышли из оцепенения. Но опытные, скоты – резко разбежались в разные стороны. Я не стал за ними гнаться, это бесполезно, ведь они наверняка знают горсад лучше меня. Девушка приподнялась, точнее, села, и стала покачиваясь, как буддистский монах, пытаться одеть на себя стянутую одежду. У нее стринги, натянуть нелегко, видно, и насильники, задолбались снимать, что, в общем-то, несчастную спасло.
- Ты в порядке? - Спокойно спросил я.
- Ы-ы-ы-ы... - Заныла несчастная.
- Чего дома-то не сидится?
- Он танцевать пригласил. Хм... ы-ы-ы.... Сказал, до дома проводит. Такой... обходительный.
- Понятно. Где живешь?
- На Индустриа-а-альной...
Мой бывший участок, что-то даже теплое зашевелилось в душе, это ведь минут сорок пешком. С левитатором щас бы мигом, а тут...
- Меня не боишься?
- Бою-ю-юсь...
- Сколько тебе лет?
- Шестна-а-адцать.
Хотелось сказать: ну и дура. Идешь практически на заклание, в содом и гоморру, а думаешь, прынца встретишь. Но я не стал озвучивать мысли, дур поучать бесполезно.
- Меня бояться не надо. Я из органов. - (ведь не соврал, если говорить по большому счету). - Пошли домой.
- К кому?
Ну, как тут не выматериться.
- К твоим родителям. К кому еще? Или тебя никто дома не ждет?
- Жде-е-ет...
...Когда уже шустро топали по Индустриальной, она робко спросила:
- Дяденька... а ведь вы не из полиции. Вы откуда, если по-чесноку?
Мне показалась, она, едва оправившись от стресса, принялась со мной заигрывать. Как минимум, девушка приблизилась ко мне и время от времени задевала меня своим вполнеиуже себе дородным бедром. Что ждет это юное создание с рабочей окраины маленького городка в будущем? Если родители отпустили свое чадо в этот ад, значит, и воспитание соответствующее. Вот и выросла… потенциальная мать-одиночка, которая и свое чадо упустит в плане воспитания. Потому что в нее уже программа заложена: «жизнь не удастся полюбому».
- Из спецслужбы.
- Ух, ты. А мне показалось, вы из тех, которые... летают.
- Ты... видела?!
- Толька два раза. Мы на пятом этаже живем, я ночами люблю на звезды смотреть, и случайно заметила. Но я никому не говорила, чес-слово. А то подумают, что я... того.
Я ничего не ответил. Подумал: да ты, детка, и без того уже... того.
- А вы волшебник? Или... чёрт?
- Солнышко, я человек. Обыкновенный.
- Спасибо вам, человек. - она попыталась прижаться ко мне. Я отстранился.
- Тебя как звать-то?
- Алена.
В пятиэтажке горело только одно окно, на пятом этаже.
- Твои?
- А то. Сейчас будут мозг выедать.
- Лучше бы отодрали. Как сидорову козу. А почему не позвонила?
- Так этот... Эльдар... он у меня мобилу-то – отобрал.
- Надеюсь, теперь ты горем наученная. Хотя...
Девушка страстно в меня воткнулась всем своим довольно объемистым телом, попыталась найти мои губы. Не нашла. Но по ее поведению я понял: давно уже эта Алена не девушка.
- Скажи хотя бы, как тебя зовут... - Прошептала она.
- Владимир Владимирович. - Солгал я.
- Врешь.
- А это так важно?
- Ну и дурак!
И она впорхнула в вонючий подъезд.
...Так получилось, что путь к назначенному месту встречи пролегал мимо моей общаги. Конечно, я задержался, всмотрелся. В нескольких окнах горел свет. Мне слишком даже хорошо знакомы нравы этой "Растеряевой улицы": снова пьют здесь, дерутся и плачут. Т-а-ак, а где же МОЕ окно? Боже – в нем горит свет! И даже, кажется, оттуда – да, точно оттуда! – доносится ругань. Значит, меня заочно таки похоронили, а в комнату вселили какое-нибудь быдло. Все, я вычеркнут из ТОЙ жизни, и "моего" окна более не существует. Жалко ли тебе себя, Маслов? Если уж положить руку на сердце, да. Столько лет сущесвовал, как...
Антон, Леша и Степа таки меня на площади дождались. Степан ворчал:
- Гуляешь там. А мы тут... как проклятые.
- Да ладно, - подбодрил я юношу, - здесь тоже весело бывает, небось, не скучали...
- А вот, именно что скучали. - Буркнул Антон. - Не знали – придешь, или как.
- Потому что проклятые вы – причем, не "как", - съязвил я.
Когда шли к пуговичной фабрике, мужики были веселы – шутили, подкалывали друг друга. Степа вместе с нами в бункер не вернулся. Мы распрощались у фабричного забора. Парень, с оттенком сожаления, напоследок произнес:
- Не знаю, свидимся ли теперь. Анне передай: я вас… благословляю.
- Тоже мне... поп. Жениться тебе надо, вот, что. - Сказанул и сам не понял, чего это я вдруг...
В принципе, парень-то он нормальный, его проблема разве в том, что он мало пожил на плоскости до бункера, трудно привыкать к этой всей катавасии. На плоскости ему еще столько раз придется оступиться!
Свободен
Я понял, что никто уже не ограничивает и на направляет меня в моих полетах. Ну, я догадывался, конечно, об этом, но один недавний эпизод позволил мне абсолютно увериться в данном факте. Это произошло в момент, когда я, направляясь с обычной курьерской миссией в сторону Механического. Я углядел на плоскости знакомые Степины очертания. Он шел по улице с дамой. Полутемная улица была пустынна, и две фигурки выделялись очень даже четко. Я слихачил: подлетел сзади, на максимально близкое расстояние – так, чтобы они меня все же не заметили. Степа, энергично жестикулируя, доказывал даме:
- ...Все чушь несусветная. Могу предположить, что подземный мир существует, в конце концов, во всяком городе есть канализация. Но чтобы там жили лю-ю-юди... Глупость, ты много фантазируешь...
- Ничего подобного. – Тоном учительницы начальных классов внушала мадмуазель. – Об этом многие говорят. Что якобы там альтернативная цивилизация. Они помогают нам и в случае чего на дадут пропасть. Ну, правда...
- Ага, значит, наша цивилизация не вполне самостоятельная, малые детки в яслях. Обязательно нужно придумать дяденек и тетенек, которые о нас заботятся и нас любят как глупых, но родных чад. Утопия какая-то.
- А вот и не утопия, и не глупость. Ты, наверное, слишком хорошо думаешь о людях. Если бы не препоны, причем, искусственные, человечество давно бы провалилось в тартарары.
Со спины довольно плотно сложенная девушка показалась мне знакомой. Уж не та ли эта Алена из горсада?.. Не может быть б эта слишком грамотно говорит, видно, образованная. Хотелось залететь спереди, увидеть лицо. Но я подумал: а какая разница? У Степы личная жизнь налаживается – уже это приятно.
С вечера выпал снег. Я поступил по-мальчишески: скатал снежок и, прицелившись, кинул в Степину репу. Попал удачно – у него даже шапка слетела. Конечно же, я спрятался за угол, а потому не увидел его реакции. И, сидячи в закутке, я осознал: ежели ничто не остановило меня в моем безрассудном поступке, могущем, к слову, повлиять на ход миссии, значит, уже некому и нечему меня контролировать.
Итак, я абсолютно свободен, ничто и никто меня не удерживает. Вопрос: и что мне с этим делать? Все это, конечно, риторика. Наверное, ОНИ добились своего: мне незачем идти на плоскость, она мне отвратительна. Это и есть свобода? Да они мне просто "царя в голову засунули", перековали мозги. Или – заковали, что ли. По сути, со мной проведена работа того же примерно порядка, какую врачи делают с алкоголиками. Я закодирован от обычной жизни. Но физически-то я действительно свободен и совершенно волен в своих поступках!
Вчера летал над городом просто так, без задания. Было морозно, особо не задержался, но поймал себя на том, что будто я прощаюсь с плоскостью. И ни-ка-ких чувств. Нет, вру: чувство было – когда я вернулся. Я когда-то являлся гусеницей. Попал в кокон, "окуклился". У меня в бункере было много степеней несвободы. Чем для гусеницы был мир? Кормовой базой, не более. Функция только одна: хавать и пропускать через себя пищу, а мир делился на две части: "съедобное-несъедобное". Личинка в коконе спала и ей представлялись странные грезы: ночные полеты над плоскостью. Левитатор – лишь вспомогательное средство, вроде как костыли. Хочется без всяких устройств и таблеток расправить крылья и наконец вспорхнуть. Весь вопрос: куда. Неужели... а вдруг Аня такая же часть грез? И что там, за границами кокона?
Когда Аня ко мне приходила в последний (нет – лучше сказать: в крайний) раз, мы приблизительно об этом говорили. Как и всегда почти, она появилась под утро. Я ж теперь всякий раз просыпаясь, в первую руку включаю свет и смотрю: есть, или... На сей раз она начала первой:
- Представляю, как ты здесь себя чувствуешь...
- А как – ты? В смысле, ТАМ... - Парировал я.
- Как и всегда. Сложно, запутанно.
- А ведь признайся: хотела бы, чтобы все б просто и ясно.
- Стремление к идеалу не грех. Но ведь его нет.
- Греха или идеала?
- Что… а-а-а – шутишь.
- Нет. В последние дни я подозреваю, что идеал таки есть.
- И где же?
- Ну, если применить формальную логику, в центре Земли.
- Не остроумно. Я уже не один раз тебе говорила, что география лишь средство.
- А цель?
- Всегда одна. Как и у всего живого: бессмертие.
- И что мешает?
- Мы сами. Наши привязанности.
- Но мы же не от себя убегаем.
- Нет. Мы идем к себе. У всех только дорожки разные. Бывает, и кривые.
- Знаешь, что я заметил, Ань...
- Что?
- Как только мы начинаем заговариваться, ты сразу предлагаешь погулять.
- А сейчас не предложу. Давай говорить.
- Ну, коли так... скажи: а смысл-то б в чем? Ты же понимаешь, о чем я.
- В совершенстве. Ты думаешь, наверное, истина сложна и трудна к пониманию. А истина валяется под ногами и мы ее топчем, думая, что есть нечто возвышенное, великое и отдаленное.
- К чему тогда совершенство, если все под ногами?
- Чтобы осознать это.
- Но ты же сама сказала, что совершенства нет.
- Да. Иногда мы полагаем именно в этом ключе. Но просто не слышим. Я не говорила о цели как идеале. Я говорила о стремлении к идеалу. Почувствуй разницу. Совершенство – это процесс, а не результат.
- Здорово тебя там подковали.
- Много читаю. Опять же, размышляю.
- Ну, а учителя, наставники?
- В том смысле, в котором ты говоришь, их ТАМ нет. Но есть книги, природа и жизнь. Это и есть учителя.
- Книги написаны на плоскости.
- Большинство – да. Они и созданы для развлечения тех, кому на плоскости хорошо. Эти сочинения приближают к смерти. Но есть книги, которые писались в иных пространствах. Хотя, их авторы на плоскости и жили.
- А что ты скажешь... про...
- Степу? Он не совершил еще должного числа ошибок, которые суть есть наше достояние.
- Мудрёно. Надо, получается, нарубить дров, чтобы быть удостоенным? Или, что ли, напакостить.
- Кому-то – да.
- А тебе?
- Что – мне?
- Вот, я задам вопрос, попробуй ответить некриво.
- Попробую.
- Ты женщина. Разве тебе не хочется иметь детей, нормальную семью...
- Хочется, конечно. А еще хочется себя познать, сделать что-то полезное для нашей планеты. Жизнь, Сашенька, не состоит из одного только биологического плана. Повторю: мы все хотим победить смерть.
- Ну, и, конечно, бессмертие ты понимаешь не в телесном плане.
- Здесь нет разницы. Телесное и духовное едины. Просто, в животном мире больше телесности. Но, если взять, например, дельфинов...
- Или крыс. Или муравьев. Типа альтернативные цивилизации. И те, и другие, к слову – тоже культуры андеграунда. Как мы.
- Тонко подмечено. Но заметь: цивилизации крыс и муравьев гораздо древнее человечества.
- Мы не крысы. Но мы, смею подчеркнуть, - так же паразитируем. В частности, наша еда, с позволения сказать, кормовая база, – то, что мы умыкнули с плоскости. Мы даже электроэнергию воруем.
- Это только здесь, в бункере. ТАМ все несколько иначе.
- Прям какое-то "прекрасное далеко". Слушай, Аннушка... а вдруг этого "ТАМ" вообще не существует? - (Я накорец озвучил давнишнее свое предположение. Это как с загробным миром: мифов дофига, а реально никто еще не доказал наличие такового.)
- А что же тогда вообще по-твоему существует...
- Ты. И я.
- Двое – уже целая Вселенная. Мы только всегда почему-то этого стесняемся.
- Чего – этого?
- Того, что мы изначально, с самого своего рождения знаем: все самое сложное сокрыто в простом. А теперь…
ООМММ (исповедь представителя параллельной цивилизации)
Вчера с другом брали яйца. Такая удача случается не слишком часто, потому радостно. Обычный метод: друг вцепляется четырьмя конечностями в продукт – я тяну друга за хвост. Главное - чтобы яйцо пролезло в отверстие. Ну, да – на то и зубы, чтобы отверстия были такими, чтобы пролезали яйца. Благо, Господь нам, Великим и Совершенным, даровал резцы, которым подвластно любое вещество.
О, какое наслаждение высасывать через дырку эту благовонную субстанцию! Наевшись, мы с другом развлекаемся, притворно борясь и одновременно лаская друг друга. В то время как другие члены Рода тоже приходят трапезничать. В первую очередь питаются наши дети. Ведь мы, Совершенные, любим заботиться о молодых поколениях. Мы радостно взираем на возню малышни, вспоминая, что когда-то, два оборота Планеты вокруг Светила назад и сами были такими же – глупыми, неуклюжими и смешными. Наверное, какие-то из детей мои. Ведь я тоже участвую в любовных играх с нашими самками. Потому мы в Великие, что все дети Рода – твои, и нет презрения.
Как яйца, так и прочая еда сотворены для нас. Об этом говорит наш Бог Голод. Гиганты утрудняют доступ к нашему, и я знаю, почему: добыча еды – обряд поклонения Голоду. Каждая охота - сложное ритуальное действо, призванное не только ублажить Бога, но и показать свою значимость для Рода.
Ооммм. Так я прозываю себя. Я сам придумал себе имя. В нашей цивилизации эдакого излишества как звуковое имя нет, у каждого существа есть свой запах, это как лицо, которое видишь в темноте, как твой персональный код, который никогда не изменится и останется в тебе и во всех, кто познал тебя, навсегда. Я помню запахи сотен ныне живущих и тысяч уже ушедших, для меня это как живая история Рода. Имя – глупость, усложнение, но мне всегда были интересны иные цивилизации, в том числе и культура наших служак Гигантов. Если это вообще можно назвать "культурой". Они неумные, медлительные, они в конце концов созданы Богом для продолжения существования всех Родов Великих, но... вот, не могу с точностью определить. Есть у меня подозрение, что они – альтернативная цивилизация. Просто, им повезло менее, и они прокляты за какие-то прегрешения перед Верховным Богом.
Вот, что пережил недавно. Грохот, шум ломающихся ветвей какие-то странные запахи... Это было ранним утром, когда мы, Великие, по обыкновению своему спим после деятельной ночи. Выбредаю из убежища и вижу картину: на земле в раскорячку валяется Гигант. По глупому обыкновению своему, Гиганты покрывают свое тело тряпками. Может, им холодно? Ведь Гиганты, как наши дети, почти лишены растительности на теле. Эта особь была тряпок лишена. А растительности не имела даже на голове. Наверное, Гигант просто выпрыгнул из своего жилища, с высоты. Мы, Совершенные, не боимся падать - потому что умеем группироваться. А Гиганты, похоже, не умеют, и падения для них гибельны. И зачем эти нелепые создания возводят такие башни, ежели падать не умеют? Он еще дышал. Я имел возможность окончательно убедиться в том, что у Гигантов нет хвоста. О, какие уродины! И впрямь Богом обиженные, лишенные всяческих прелестей. Хотя, заметил, цвет кожи Гигантов очень напоминает наших младенцев. Это неспроста.
И вот, что странно: увидев меня, Гигант прошептал... мое имя: "О-ом-м-м-м..." И испустил дух. Глаза его стеклянно уставились в бесконечность, и я подумал: наверное, перед смертью Гигант увидел Бога, который ему сказал, как меня зовут. Я стоял завороженный до тех пор, пока не притащились другие Гиганты и не начали суетиться вокруг мертвого тела. Если это только можно назвать суетою: они ведь такие медли-и-ительные. Господи... неужто Ты и вправду меня избрал?!.
Думаю, Гиганты потому несчастны, что у них катастрофически большое тело. Сигналы от мозга просто не успевают доходить до конечностей, потому они так и неспешны. Кстати, и неуспешны. Сами же их мозги столь обширны, что токи гуляют, гуляют внутри – и не могут вовремя оформиться в мысли. Я уже не говорю о реакции. Видно, Господь их создал таковыми – именно для наших нужд.
А вот у друга имени нет. Он не романтичен и не странен. Вероятно, именно поэтому мы и дружим, что моя иррациональность компенсируется его расчетливостью. Мы такие разные – потому мы вместе. Диалектика.
К чему я все это записываю... ведь у нас, Совершенных, есть отменный способ передачи информации: Родовая Память. Мы помним все, случившиеся с нашей цивилизацией за все семьдесят миллионов оборотов Планеты вокруг Светила, что мы существуем. Все катастрофы, катаклизмы, эпохи благоденствий и лишений. Тебе достаточно только настроиться на нужную волну – Вселенский Эфир тебе все выдает враз. Нам не нужна дурацкая письменность, ведь материальные носители информации столь невечны.
И все же я записываю. Думаю, просто у меня поэтически-дерзостный склад. Мне важно не только знать, но еще и... чувствовать. Переживать. Прекрасно понимаю: постижение того, отчего мы ловко передвигаемся на четырех конечностях и хитро орудуем хвостами, явно не поможет нам ловчее бегать и правильнее направлять хвост. Мы изначально все знаем, о чем свидетельствует практика. Может, все дело... в сомнении? Ведь я и в самом деле сомневаюсь почти во всем, и частенько задумываюсь: а почему так, а не иначе? Именно поэтому, наверное, сородичи побаиваются меня. И только друг частично понимает мои сомнения, а кое-какие даже почти разделяет. Но мы об этом с другом не говорим, стараясь на задевать личные духовные пространства. Мы просто дружим – разве в этом мире надо большего? Ан, получается, что все же - надо...
И где я услышал это протяжное и заунывное: "О-ом-м-м-м-м..." Нам трудно произносить многие звуки из тех, что извергают из своих смердящих мехов Гиганты, в особенности низкие, к тому же мы говорим не губами или языком, а горлом. Но я упоротый, я научился. Тем более что с спектр звучания нашего, совершенского языка гораздо богаче, так же как шире наш словарный запас.
Что-то в этом звукосочетании – "О-ом-м-м-м-м..." – есть такое... Свыше. Наш Бог – это Голод. Он управляет нами, Он любит нас, Он защищает нас, но Он нас и испытует. Но, когда я пытаюсь произносить "О-ом-м-м...", чувство Голода как-то притупляется. Я - противник Бога? Нет, я просто пытаюсь осознать. Если звукосочетание влечет за собою изменение моего чувства Бога, значит, это имеет какое-то сакральное значение. Мания грандиозо? Возможно. Я не похож на других Великих – таков факт.
Я не такой, как все из моего Рода, да из иных Родов Совершенных тоже. По крайней мере, таких же мучеников саморефлексии я покамест не встречал. Я пытаюсь встать на место Творца, дабы почувствовать: а что ощущает Он, если Он вообще способен снизойти до ощущений, какого ему быть Отцом миллиардов Своих созданий - как Совершенных, так и тварей? Да! Моя писанина – попытка создать свой маленький мир, подобный Большой Вселенной, и опыт самокопания. Это сознательный выбор, и я понимаю: такие как в сообществе Совершенных не воспринимаются нормальными.
А зачем мне вообще быть таким же как все – частью серой массы? У меня есть убеждение, что настоящий Творец, из Великих, должен вызывать ненависть у коллег, побуждать споры среди любителей и ценителей, а так же он не вправе потакать вкусам большинства. Прекрасно понимаю, что сейчас все это никто читать не будет. Но я живу надеждою, что мои записки прочтут в будущем. У Великих из грядущего мира будет столько же знаний, что и у нас сейчас. Но они не будут знать, что мы чувствовали, в чем сомневались. Так же как и мы не знаем о чаяниях и душевных страданиях наших предков.
Хочу восполнить этот пробел. А то ведь не ровен час, уподобимся слабоумным Гигантам, умеющим только гадить и потакать энтропии. Одни только ихние металлические передвигающиеся дома чего стоит: от их вони я прям бешусь, готов укусить кого-нибудь! Хотя, и понимаю, что гнев – худший из попутчиков, но ведь в данном случае речь всего лишь о химии, которой Гиганты излишне доверяют.
Наверняка времени Гигантам на Планете отпущено немного. Надеюсь, они не успеют усрать все и вся. Они столь бессмысленно уничтожают ресурсы, что, мне кажется, Планета сама стряхнет это образование грибкового типа. Уж каким способом, Ей виднее. Надеюсь Верховное Божество нашлет на них такую болезнь, что все самые безмозглые Гиганты передохнут, а останутся разве те, кто искренне осознает истинное предназначение Гигантов.
И все же я Великий, а посему ничто великое мне не чуждо. Я должен мириться с существованием этого недоразумения Божьего, ведь именно они строят нам жилища и снабжают нас провизией. Гиганты и сами не осознают, что на самом деле их раса – лишь подспорье успешного существования нас, Великих и Совершенных. В этом и есть смысл существования этих туповатых созданий. К величайшему сожалению, Гиганты столь расплодились по планете, что уже и не осталось на Планете приличного места, где не наткнешься на этих тварей, или на ужасающие плоды их глупой, но упоротой деятельности. О, вспомнил! Один раз я попал в место, где Гиганты собрались толпою тысяч в сто, и все они неистово орали: "О-о-о-у-у-у-м-м-м!.." Вначале я думал, зовут меня, но вовремя понял: тупо бесятся. Видно, у них такое развлечение. Или совместное моление фальшивому идолу? Более страшного кошмара я не видел. И все же нам, Великим, покамест приходится уживаться с этими монстрами.
Мы, Великие и Совершенные, без Гигантов прекрасно проживем. Они нас оставят очень много всего, что мы будем есть, есть и есть. А уж сколько жилищ достанется нам в безраздельное владение!
Гиганты порою способны на ужасные изуверства. Так, согласно преданию (сам я такого не видел, передаю лишь ужасный миф), они коварно берут в плен нескольких из нас, Великих (самых глупых, что, конечно же, идет нашей расе на пользу) и запирают их в замкнутом пространстве без пищи и воды. Нашим собратьям приходится опускаться до самопоедания. И в конце концов остается один, который становится жестоким маньяком-убийцей Великих. Гиганты его выпускают. И Совершенный с поврежденной психикой принимается уничтожать своих же. Думаю, это выдумка. Сам я таких не видел, а за пугалки других отвечать не намерен. Они имеют утилитарное назначение: воспитывают чувство осторожности, которое никогда не помешает.
С Гигантами, а то и близ Гигантов, живут совсем уж отвратительные твари, волосатые и шустрые. Одни из них – вонючие и суетливые. Это раса Тупых. Другие не такие глупые и умеющие ходить бесшумно. Это раса Поедателей Великих Мне кажется, Господь, если Он, конечно, есть (а я порою сомневаюсь и в этом!) создал Поедателей Великих за какие-то наши грехи. Я пытался в Эфире уловить информацию об этом, но в ответ получил только миллионы фактов расправ Поедателей над моими сородичами. Они терзают Совершенных – как будто бы испытывая от своего изуверства наслаждение. Что-то здесь не так.
По счастью, среди Поедателей Великих абсолютное большинство – зажравшиеся поддельной пищей твари. Им просто лениво гоняться за нами, Великими и Совершенными. Мы их не боимся и зачастую показно равнодушно дефилируем мимо. И они делают вид, что им как бы нет до этого дела. Хотя, на самом деле они глубоко переживают оттого, что угнаться на нашими им мешают жир и нега, накопленные от ленивого образа жизни.
Среди Поедателей Великих попадаются все же и чрезвычайно коварные особи; они могут по полдня молча дежурить у выходов из наших убежищ. Нападают они внезапно – и далеко не всякому Совершенному удается вырваться из когтей этих чудовищ. Наше главное оружие, зубы, те самые, которыми мы перегрызаем железобетон, порою бывают бессильны, ибо Поедатели хватают за шею – так, что и не извернешься. По счастью, настоящих охотников среди Поедателей все меньше и меньше, поскольку их разум и силы целенаправленно уничтожает нездоровая поддельная пища.
По большому счету, у меня лишь два врага: личная лень и суета нашего мира. А уж с Поедателями и прочей мразью я разберусь. Ка-а-ак хватану за нос! Если, конечно, извернусь. Покамест изворачиваться удается – бегут прочь, аж бздят с перепугу!
Абсолютное большинство Гигантов нас панически боятся. Мы вызываем у них трепет и смятение. Иногда я задумываюсь: может, мы и есть их Боги? Ведь основа всякой религии – богобоязненность. Я много раз с удовольствием наблюдал как гигантские особи истошно вопят при виде Великого, и в меру своей неуклюжести стремительно улепетывают. Это доказывает одну простую истину: размер имеет не такое большое значение как харизма. А большинство Гигантов при виде нас, Великих – так вообще впадают в ступор. Уж кого я совершено не боюсь – ихних самок. У них мы вызываем подлинную панику. Хочу подчеркнуть: боятся – значит, уважают.
Наш Бог Голод вынуждает нас, Великих и Совершенных, творить чудеса. Наверное, мы все же богоизбранная раса. Ну, как еще объяснить тот факт, что мы предчувствуем опасность и умеем избегать ее? Мы знаем, когда будут потопы, пожары, землетрясения. Мы никогда не входим в дом, готовый развалиться, не идем туда, где нам приготовлена ловушка. Хорошо развитая интуиция – несомненный признак Искры Божьей.
Но Великие и Совершенные могут низко пасть. Нет ведь семьи без урода. Несколько раз я видел вовсе позор. Оказывается, некоторые из Великих могут попасть в рабство... к Гигантам. Те носят наших несчастных собратьев и сосестер на руках и даже... ласкают их! И те не кусаются, не убегают!!! О-о-о, как сложно устроен наш мир... Наверное их, несчастных чем-то таким накормили или облучили. Иначе как понять, что несчастные меняют свою окраску на белую и так отвратительно заискивают перед Гигантами! Даже тупые и Поедатели Великих, точнее, ихнее большинство, которые суть есть тоже рабы Гигантов, не опускаются до эдакой подлости. Замечу: Поедатели Великих – из настоящих охотников – как раз не подчиняются Гигантам и так же как мы, великодушно презирают их.
Слышал, мы, Совершенные, не единственные существа на Планете, кто умеет выражать радость и прочие положительные эмоции смехом. Как это ни странно, якобы то же самое могут делать и Гиганты. Какая глупость! То, что я слышал – "Кхе-е-е-е, кхе-е-е-е-е, кхе-е-е-е-е-е..." – все что угодно, только не смех. А, скорее всего, речь идет о каком-то изъявлении ненависти ко всему живому и тоске по совершенству. А Поедатели Великих и Тупые вообще ничего хорошего не умеют. Я даже сомневаюсь в наличии у них души.
Объективная причина нашего совершенства - продолжительность жизни. Мы, Великие, живем три оборота Планеты вокруг Светила. Этого достаточно для полноценного круга великой жизни, и в таком цикле последующие наши поколения быстро адаптируются к изменениям среды и передают накопленный опыт идущим следом. А Гиганты живут безумно долго, почти вечность, отчего и страдают. Их нервный центр, который и мозгом-то не назовешь – так, извилистая каша – просто деградирует и большую часть своей жизни бедолаги проводят в маразме.
Нам очень легко победить Гигантов. Едва мы, сговорившись, пергрызаем лишь малую часть их проводов, которыми они так любят опутывать Планету, они оказываются совершенно бессильны, их жизнь превращается в страдание. Но мы не торопимся перегрызать все провода, ведь Гиганты формируют нашу кормовую базу.
У нас отменное чувство пространства. Мы не только определяем свое положение по магнитному полю Планеты, но и прекрасно знаем, что наша Планета имеет форму яйца. Потому что нам даны множество чувств. Мы уверенно ориентируемся в темноте, а информацию получаем из чего угодно. Все потому что мы способны внимать Эфиру и понимать язык Самой Природы.
И все же я имею привычку наблюдать за нравами Гигантов (уж не знаю... это не страсть, а, скорее, праздное любопытство), и заметил в частности, что у них нет равенства, и одни их создания жестоко эксплуатируют других. Они вообще имеют обычай делить друг друга на сорта! Так, некоторые из Гигантов обитают в нижних частях тех жилищ, которые построены для нас, и они явно презираемы теми из них, кто вьет свои гнезда выше. "Нижние" Гиганты какие-то запуганные и забитые. Наверное, они - изгои. Именно эта каста выгребает ту пищу, которую через Священные Трубы приносят нам в жертву "верхние", а после оттаскивает ее на наши капища. Характерно, что часть пищи они оставляют себе, что, вообще, оскорбительно по отношению к нам, Совершенным. Но мы им прощаем, Великие вообще от природы снисходительны.
Есть предание о том, что то из пожертвований, что недоедено нашим Родом, переправляется на некое Гигантское Капище, где обитают иные Роды. Я не знаю, является ли оно Раем Совершенных. У меня на то имеется свое мнение: Рай и Ад Совершенных – это наш реальный мир, тот самый, что простирается вокруг нас. Сейчас, теперь, а не вчера и завтра. Все зависит от твоего личного приятия или неприятия сущего. Несомненно, и Ад, и Рай Совершенных – внутри тебя. А смерти нет. Нюанс. Друг мне недавно сказал: "Ты останешься жить в своих произведениях". А я не хочу в произведениях. Я хочу жить в своем гнезде. Да, оно далеко от совершенства, но элементы Рая в нем все же есть. По крайней мере, я к этому стремлюсь, аккуратно располагая в гнезде свои находки – всякие блескучие предметы, так радующие взор. Все это безделушки, но ведь из таковых и сложена наша жизнь.
Язык сложная вещь. "Есть" – значит "утолять Голод", совершать обряд поклонения нашему Богу. Словосочетание "я есть" означает "я существую". Соединение двух слов "счастье есть" несет двойной смысл: пока я ем, то есть, общаюсь с Богом, значит, я счастлив. А счастье – это и есть Рай. Получается, когда мы едим, мы счастливы, ибо пребываем в Раю. А когда мы испытываем чувство Голода, мы тоскуем о Рае. О, как я сказанул! Практически, любомудр.
Не дает покоя миф о Гигантском Капище. Мне представляется, ежели оно существует (а мифы, ошибаясь в деталях, все же несут Истину), там обитают сонмы Великих, которые роясь в пище, массово и бездумно отдаются на волю Бога Голода. Лучшее съедаем мы, здесь, а им достаются наши жалкие объедки. Но мы кроме еды занимаемся еще сотней полезных для Рода дел. А у них нет других занятий кроме как рыться в наших объедках. Их участь незавидна – потому что они несут внутри себя Ад, который синоним жалкому существованию.
Гиганты здесь точно создали себе Ад Гигантов, ибо сгрудились здесь как те мириады Светил, что блистают ночами в небе. Там тоже Ад Светил. Это я сам придумал. Теперь – внимание. Капище названо Гигантским потому что его создали Гиганты. Оно конечно, для нас; они многое понатворили для нашей расы, но вот – Капище предназначено для тех из Родов Великих, которые прокляты.
Многие из наших хотели своими глазами увидеть, что там, на Гигантском Капище, происходит на самом деле. Они впрыгивали в металлические двигающиеся дома – даже несмотря на исходящий от них бесящий смрад – и отправлялись в неизвестность. Из них не вернулся НИКТО. Одно из двух; либо тот путь – в никуда, либо что-то оттуда не отпускает. А ведь металлические двигающиеся дома регулярно курсируют туда-сюда, при желании вернуться не проблема!
У нас, Совершенных, есть наимудрейший обычай: умерших или погибших наших собратьев и сосестер мы оставляем разлагаться на месте, где они испустили дух. Таким образом их опыт изливается в Мировое Информационное Пространство, обогащая наш духовный мир (замечу: слово "обогощение" суть есть приближение к Богу). Гиганты никогда этого не делают. Они все на тех же передвижных металлических вонючих домах увозят бездыханные (а иногда даже и дыханные!) тела куда-то... Задумываюсь: А уж не на Гигантское ли Капище они отправляют своих умерших?! Каков кошмар...
Наше преимущество – страсть к путешествиям. Не охота к перемене мест и не стремление двигаться (в конце концов, мы любим свои гнезда), а именно страсть к путешествиям. Дело в том, что в нас развито чувство первооткрывателя, к тому же мы всегда что-то познаем для того, чтобы сообщить нечто собратьям и сосестрам. А потому странно, что отправившиеся на Гигантское Капище ничего не сообщают о своих открытиях. Страсти губят Великих – это факт. Только малые дети не подвержены страстям, ибо воспринимают жизнь как увлекательную самодостаточную игру. Но, когда игра смешивается с настоящей жизнью и начинает хотеться большего...
О, счастливое, благословенное время детства! Моей матери давно нет в живых, но прекрасно помню ее удивительное тепло. Когда-то Мать заменяла мне весь Мир... Едва только возникало ощущение, что Матери рядом нет, я истошно вопил – до тех пор, пока Мать не появлялась. Мать была для нас Богом, ведь она вскармливала нас своим волшебным молоком, утоляя чувство Голода. По мере взрастания и познания мира я все дальше отдалялся от Матери. Я ощущал себя героем, а утолять Голод учился сторонней пищей. Но теперь все мои стенания – по крайней мере, мне так представляется – есть вопль к Матери. Но ее уже нет, лишь только ее дух витает в Эфире. Хотя, чувствую: Мать видит меня, она бесконечно любит меня, как никто другой. И я не разделяю Бога Голода и Мать. Да простит меня наш Бог Голод.
Прям без ума я от белой воды, которую для нас готовят Гиганты. Она напоминает мне ту животворную жидкость, которой меня вскармливала Мать. Белую воду добыть непросто. Но мы ведь на то и Великие, что умеем добывать ВСЕ. Достаточно только лишь захотеть и поставить цель, а тактику добычи уже определит твое существо. Мы с другом это хорошо умеем делать, Род нам должен быть благодарен.
Множество моих братьев и сестер – как младших, так и старших – растворились во Вселенной. Те из них, с кем мы часто встречаемся, не особо мне интересны. Они уже почти чужие, если не считать родной запах. Сестры не вызывают у меня чувства вожделения. Да и нет самки, которой бы я особо благоволил. Все они – средства претворить инстинкт в действо, а люблю я равно всех самок, с которыми соединяюсь. Так же как и всех детей нашего Рода. Надеюсь, это взаимно. Вообще, как я считаю, настоящие, глубокие отношения возможны только с другом. У кого есть друзья, у того нет друга. Эту сентенцию я придумал сам, причем, я имею в виду настоящую дружбу самцов. Вижу, что братья и знакомые посматривают на меня с опаской. Даже у Совершенных не приветствуется, если кто-то ведет себя и думает не так как все. Но, видно, такая у меня судьба, и я ее принимаю всецело.
Мы, Совершенные, умеем прыгать с большой высоты, мы умеем карабкаться по вертикальным стенам и даже потолкам, мы великолепно плаваем, мы умеем общаться без видимых или слышимых знаком, мы легко переносим удушающий зной и лютый холод. Но мы не умеем летать. Зато мы умеем думать и социально организовываться. А еще у нас есть правильные Понятия, которые нам даны нашем Богом Голодом. Возможно, я в каком-то смысле урод Рода Великих, ведь все подвергаю сомнению. Правильные Совершенные на распыляются на всю эту философию. Ну, а я уродился неправильным. Наверное, я – эксперимент Бога. Таких как я в Роду больше нет. А, поскольку других таких вот... бедолаг я не знаю, возможно, я вовсе в единственном числе. На всю Вселенную!
Иногда я с тоскою гляжу на пернатых существ, среди которых самые крупные, Большеклювы, почти так же умны, как и Великие. Эти черные отвратительно кричащие "Ар-р-р! Ар-р-р!.." существа неприятны на вид. Они и сильнее нас, хотя, и побаиваются Великих. В конце концов, они подлые и смердящие. Но они, сволочи, умеют летать. И я им прям по-черному завидую: сколько всего нового можно познать, воспарив над Планетою!
Есть легенда о том, что где-то в очень далеких краях обитают Великие, имеющие крылья. Вполне верю: Планета большая, и в ней, на ней и над ней немало чудес, что нашим мудрецам даже и не снились. Даже если Летающие Великие – всего лишь сказка, она прекрасна. Вот, что я думаю: эволюция обязательно должна привести к тому, чтобы Совершенные научились летать – не только над Планетой, но и к звездам и даже к Светилу. Наверное, я наивный мечтатель. А, ежели наша раса откроет другие Планеты, нам не надо думать о том, что наша Планета однажды умрет. Тогда раса Великих обретет бессмертие!
Слышал еще, что есть Черная раса Великих, с которой мы враждуем. Да, они тоже Великие, но вовсе не Совершенные. Они мелкие, противные и подлые. У нас с Черными война. Да, побеждаем мы, враги загнаны в самые проклятые места Планеты. Но все равно обидно, что есть представители нашей цивилизации, столь деградировавшие. И отчего? Наверное, у них не тот цвет, который нравится нашему Богу Голоду.
А были еще на Планете и почти равные нам, Великие, только Рыжие. Но мы их всех безжалостно истребили. Почему? Да потому что они истребляли нас. Здесь все жестко: какой-то из образцов Великих должен был остаться, так было угодно Богу. Нам, серым повезло. И это хорошо... вот, представьте себе, если бы на Планете царили Рыжие!..
А есть еще одни существа, которых мы именуем Мелкими. Это своеобразные уменьшенными копии Великих, разве только с карикатурным обликом. Не уверен, что члены этого пародийного племени обладают душою. Так – обычные зверушки, с интеллектом насекомых. Мы Мелких не трогаем, и даже охотно допускаем их на наши Капища. Они напоминают нам о том, что всякий Совершенный рискует так вот измельчать, ежели не будет почитать обычаи предков. Вообще, мир существ на Планете многообразен. Нет равных Совершенным по уму и порядочности. Но из этого не следует, что мы не должны считаться с фактом присутствия параллельных цивилизаций. Потому-то мы и Великие, что способны СОСУЩЕСТВОВАТЬ. Именно поэтому почти все из моих собратьев столь презрительно смотрят на Гигантов. Так и положено избранникам Божиим. Хотя... мне этих бедолаг что-то жалко. Например, у них нет таких великолепных как у нас усов, столь тонко воспринимающих реальность. Потому-то они непростительно далеки от правды бытия, что мало осязают реальность.
Кстати, мне любопытно: а видят ли Гиганты такие же чарующие и волшебные сны, что и мы, Совершенные? Сновидения – наша вторая реальность. Мы через сны получаем откровения - и вообще, переключаясь на иное бытие, мы как бы отдыхаем от забот ушедшей ночи. Спим мы днем, когда Гиганты и прочая нечисть лениво суетятся. И только Поедатели Великих ночами бодрствуют тоже. Но только не те, кто стал рабом поддельной пищи!
Говорят, Гиганты способны мыслить только головным мозгом, потому он у них столь бессмысленно огромен. Мы же мыслим всем телом, даже кончиком хвоста, в котором сосредоточено наше восприятие. Опять же, наше мышление вплетено в Эфир, мы великолепно взаимодействуем со Вселенной. Именно потому мы чувствуем вредные излучения и прочие тлетворные воздействия. Мы говорим на одном языке с Универсумом!
Периодически та пища, которой нас снабжают Гиганты, вдруг оказывается с ядом. Обычно отраву мы чувствуем, ибо наше чутье великолепно. Для определения степени ядовитости среди нас есть Пробователи, Совершенные, особо наделенные даром обаяния. Один из Пробователей – мой друг. Он гордится своим даром, но не кичится своим преимуществом. Но случается, в пищу попадают яды, которых мы не знаем. Тогда несколько Великих страдают или умирают. Но они успевают передать информацию Роду, и в наших телах вырабатывается противоядие. Думаю, наш Бог Голод таким образом испытывает нас. И не надо спрашивать, зачем это делает Высшая Сила – так задумано Великим Замыслом. Уверен: все, что творится Свыше – на нашу же пользу.
Оно конечно, среди самцов нашей среды культивируется игра в "царя горы". Мы частенько сражаемся за право считаться более мужественным и авторитетным, и даже до крови. А что - Гиганты, Тупые или Поедатели Великих -– не колбасятся? О-о-о, еще как. Даже Большеклювы, бывает, клюются до умопомрачения! Так выдвигается Национальный Лидер, который будет отвечать за всех. Но, ежели "Царь горы" единожды проявит слабость, его участи не позавидует никто. Он реально ответит. Потому что много на себя взял.
Мы уважаем своих стариков, подкармливаем их и всяческих о них заботимся. Но оступившийся Национальный Лидер – изгой, который подыхает, презираемый всеми. Редко встречал у Гигантов примеры трогательных отношений. Таковых даже у пернатых больше. Наиболее нежно Гиганты относятся к особям, которые, видимо, чем-то отравившись, истошно вопят, криво ходят и даже падают. Мне даже кажется, Гиганты сами стремятся отравиться. Видимо, в их гигантских мозгах настолько слабы нервные связи, что они находят в отраве удовольствие. Это помогает им приобщиться к суррогату Истины.
Говорят, у Гигантов есть т.н. искусство. Ну, это то, что противоречит естеству. В их среде встречаются художники, стремящиеся достичь известности. Все оттого что у них отсутствует Единое Информационное Пространство. Проще говоря, они не чувствуют Эфир. Таковой они заменили некоей Всемирной Паутиною, которая уничтожается перегрызением всего лишь нескольких проводов. Паутина, я слышал – это ловушка. Но КТО ее развернул перед Гигантами? Уж не наш ли Бог Голод?.. Ох уж, эти провода... до они опутали себя этой лапшой! Хотя... слышал я, есть такие существа, очень страшные, так вот они тоже опутывают себя паутиной. Не Всемирной, а персональной. Так вот, из образовавшийся куколки на Свет Божий однажды явится прекрасное создание. Неужто у Гигантов тот же процесс? Еще один повод быть внимательным к эволюции наших слуг!
Известность от неизвестности в языке Гигантов отличается немногим, всего двумя буквами. И все же, все же... взявшись за эту писанину, я опустился до уровня Гигантов, а это почти плинтус. В чем здесь ловушка? В иррациональности! Вот чего нам, Совершенным недостает. Не хватает на некоей чудинки,
Тот Гигант, что выбросился из окна, скорее всего, совершил самоубийство. Среди Великих подобное явление отсутствует напрочь. У нас есть самопожертвование. Мой друг тоже рискует, выступая в роли Пробователя. Но это делается ради спасения Рода. А ради чего они добровольно уходят из жизни?
Всем известно, что Гиганты ублажают нас, Великих, сладостными звуками. Уж не знаю, каким образом они улавливают и транслируют Музыку Эфира, но это факт. Ясно, что сами Гиганты ничего не выдумали, ибо, едва ты перегрызаешь провод, Музыка исчезает. Скорее всего, наш Бог Голод сделал так, чтобы Гиганты трафили нам и в этом. Хотя, зачастую Гиганты врубают такие ужасающие шумы! Прям дуреешь от этих "бум-бум-бум"... Прямое доказательство того, что Гиганты разрываемы между Богом и сущностью, противоположной Ему!
Я знаю, как они нас именуют: "крышами". Когда я гордо шествую по двору, они, указывая на меня передними конечностями, с ужасом вопят: "Крыша! Крыша!!!" Таким же словом у них именуется верхняя часть тех строений, которые Гиганты возводят для нас. Крыша – то, что защищает от бед. В этом наша Великая суть.
Почему я называю себя гигантским именем "Ооммм": я ответственен за эту не слишком разумную расу, ибо я их Бог. Мы всегда в ответе за тех, кого приручили. Давным-давно, много миллионов оборотов Планеты вокруг Светила назад мы, Великие, терпеливо и старательно приручали иную, чем Гиганты, расу, которая тоже готовила нам кормовую базу и строила наши жилища. Но они вымерли. Произошла катастрофа планетарного масштаба, а именно, предшественники Гигантов развязали между собою войну, в которой грань обычной драки была перейдена, и глупые существа стали применять орудия тотального уничтожения. Поскольку мы – Совершенные, мы выжили. Другие расы ушли из бытия, даже не оставив после себя следа. Еще ранее нам служила другая раса, а перед ними – другая. Они уходят, а мы, Великие - остаемся. И Гиганты уйдут – тоже, потому что, по слухам, и они начали потихоньку придумывать орудия тотального уничтожения. В ихней цивилизации культивируется стратегия уничтожения всего, что не нравится. Они со своими рыхлыми мозгами неспособны слушать Эфир, а видят только ложные цели.
Но скажу истину: уйдем и мы, Великие и Совершенные. Рано или поздно это случится - ибо не вечны ни Планета, ни Светило. Мечта обретения Великими крыльев, при помощи которых мы откроем иные Планеты и Светила – только моя фантазия. Есть вероятность, что фантастика обретет ощутимый результат, но надо признаться: она ничтожна. А, значит, мы все – и Великие, и Гиганты, и Тупые, и Большеклювы, и даже Поедатели Великих – равны перед Верховным Божеством. Кто-то из нас более одарен, кто-то – менее, но мы должны понимать друг друга. Даже если и ненавидим тех, кто нам чужд. В конце концов, от ненависти до любви меньше полушага. А вот между любовью и равнодушием или между презрением и индифферентностью – пропасть длиною в Бесконечность.
ДУХОВНОЕ РУЖЬЁ (исповедь нелепого засланца)
Немного ещё осталось.
Живи словно на горе.
Ведь совершенно безразлично,
жить ли здесь или там,
если человек повсюду в мире,
как в Граде.
Марк Аврелий Антонин
Впервые я очутился в Духове в виде неопознанного шагающего объекта. Выйдя на станции "Дородная" с целью ещё добыть выпивки, я безнадёжно отстал от своего поезда, впрочем, сердобольная проводница успела выкинуть на перрон мой хитрый скарб. Едва меня занесло на эту планетку, тут же к ней, сволочи такой, пристрастился. Я не о проводнице и Земле.
Выпить нашлось, мне полегчало. Следующий пассажирский состав останавливался только поздним вечером, было раннее утро и я решил перекантоваться в какой–нибудь уютной обстановке. На потрёпанном стихиями асфальте пустынной площади маленькая девочка цветными мелками создавала нечто невообразимое.
— Что это? – Спросил я наивно.
— Бог. – Спокойно ответил ребенок.
— Но ведь никто не знает, как Бог выглядит.
— Сейчас узнают. – Деловито заявила малышка.
Я замялся не зная, как отреагировать, и пошел на берег реки, которая, как позже выяснилось, именуется Дивья. Нутром чувствовал, как девочка прожигает мою спину взглядом. С обрыва открылся завораживающий вид. Особых примет у Духова нет, но весь он излучает какой–то упокой. "Вот место, в котором я мог бы зависнуть!" – воскликнул я тогда в пустоту. С той поры я не раз усомнился в данном постулате.
Прошли тридцать земных лет. Универсальный для этой планеты двадцатилетний срок "вписки" в чуждую общность давненько истек, меня почти считают за духовчанина, хотя некоторое напряжение остается. Девочка, которую зовут Машей Курдюмовой, выросла, произвела на свет Божий двух милейших реплик (мальчика и девочку), а тот, кто ей вдул, растворился в неопределенности пространства и времени. Теперь Мария — вечно усталая баба с испуганными глазёнками, тянущая двух уже увесистых киндеров в одиночку. Я так и не решился вступить с ней в прямой контакт, что, наверное, глупо. Но некоторую материальную поддержку всё же оказываю и пусть думает, что это проявление отеческой заботы предателя.
Машиного Бога смыло первым же ливнем, никто так и Его и не познал. А потом и ещё всякую фигню посмывало, природа не терпит определённости. Одно время Мария пыталась рисовать других персонажей, и я об этом чуть позже расскажу, но божественного там было уже не много. Я вот, что думаю: каждому из нас в жизни предоставляется шанс подарить людям представление о чём–то большем. Но, как правило, мы демонстрируем не то и не так. Вот и с Машей было нечто подобное. Так рыбу вытащишь из водоёма, она некоторое время ещё бьётся, пытается вернуться туда, где ей было хорошо. Потом смиряется и затихает в своём положении добычи.
Кто я? Существо из иного мира, увлёкшееся соглядатайством. Мог бы и завязать, но, когда понимаешь однажды, что абсолютно всё равно, в какой точке пространства ты находишься в данный момент, все миры сливаются в единое. Станция "Дородная", алкогольная эйфория, добросердечная проводница, излучина Дивьи — все эти элементы лишь звенья цепи случайностей. Как повернулось дышло — так и вышло. Выгляни из своей раковины — и во всякой былинке узришь Вселенную. Надо только без суеты, вдумчиво нос высовывать.
Миссия всё равно провалена, мне же остаётся наслаждаться положением едва видимого и всепроникающего. Не побоюсь этого слова, я остаюсь полубогом (или, если угодно, полубесом), обладающим некоторыми преимуществами по сравнению с заурядными людьми.
Самое страшное в жизни живого существа — пустота, к которой нет и тени надежды. Поэтому главная цель каждого из нас — заполнить и придумать смысл. Всякой твари в этой Вселенной при рождении выдаётся особое ружьё, из которого ты сможешь пальнуть особым духовным зарядом. И даже не по одному разу. Ежели не боишься привлечь внимание грохотом — на гашетку таки нажмёшь. А потом уж расхлёбывай, как тут принято говорить с оттенком сарказма.
Мне ещё чем любопытна эта страна: её создали литераторы, а потом они же и наводили смуту, которую здесь ещё обозначают как "тень на плетень". Каждый из обитателей этого царства стремится стать литературным персонажем. Даже обретя статус медийной фигуры, отдельные индивидуумы погружаются в непереносимую тоску, потому как идеал так и маячит за окоёмом, а в раскрашенной суетою пустоте скрывается сонм других бессмысленных пустот.
В Духове живы предания о существах, которые обитают под городом, ночами вылетают из подземелий и начинают кружить там и сям неизвестно зачем. Я-то знаю, где все эти собаки зарыты, однако всегда умиляюсь поэтической наивности здешнего народонаселения. В первобытной доверчивости духовчан нахожу их преимущество перед рациональными высокоразвитыми цивилизациями.
Маша пыталась отстаивать идеалы своего Бога, что на некоторое время возвышало её над серой массой. В другой жизни, надеюсь, ей зачтётся. Привожу ряд фактов, а вы уж сами допетривайте, насколько всё серьёзно. В конце концов, и я исчезну, а вам тут жить.
НЕМЕЗИДА И МАРС
Великое — в малом, а так же в мизерном и ничтожном. Это я называю фрактальной метафизикой. Если верна гипотеза о том, что де мы — все создания Божьи, то и наши поступки есть отражения некоей Искры. Может быть, так всё серо и текло бы, но у Маши была близкая подруга, вляпавшаяся в довольно мерзкое дело.
Обстоятельства этого весьма красивого и определённо полезного для общества приключения известны мне не понаслышке, ибо я был свидетелем всех перипетий. Глупо, конечно, начинать историю с конца, но постараюсь все же сохранить хотя бы подобие интриги.
Редко в Духов заезжает СОБР, на моём веку — так впервые. Спецназ брал квартиру на четвертом этаже пятиэтажки, на улице Заводской, с применением дымовых шашек и подствольных гранатометов. Финальный штурм со спусканьем с крыши на тросах и битьем окон был обставлен как высокое искусство, так и просящееся на экран. Весь квартал предусмотрительно выгнали за периметр и полгорода с немалым азартом наблюдало необыкновенное для нашего захолустья шоу. Злодеи пытались сопротивляться, отстреливались и надрывно кричали, что живыми не сдадутся. Но супротив лома приёма не бывает, а жизнь таки побеждает.
Из разгромленной квартиры изъяли приличный арсенал: пистолет ТТ с глушителем, охотничий винчестер неустановленного образца, винтовку Мосина, АКМ-74 и ящик гранат — аж 38 штук. Знакомые менты говорят: трудно жить не без пистолета, а без пулемета. Если бы они начали применять лимонки, урона не миновать. Но, видимо, хватило соображалки. Чаще всего нам её, родной, все же хватает — иначе доминирующему виду живых существ на этой планетке давно настал бы кирдык. Кстати, обстановка в квартире была очень даже скромная — и это при том, что бандиты ворочали немалыми материальными ценностями.
Попалились злодеи на крайнем своем эпизоде, когда в особняке наткнулись на целый отряд, состоящий из специально нанятых для этого дела частных охранников. Профи, преимущественно отставные спецназовцы, преследовали грабителей до Заводской улицы, там блокировали и ждали приезда органов, оснащённых тяжёлым вооружением.
Их — не охранников, конечно, а злодеев — судили в областном центре; там можно обеспечить надежную охрану (от потерпевших). Странно было наблюдать в "аквариуме" этих... даже не знаю, каким эпитетом их и наградить. В общем, злодейских героев. На заседаниях данные индивидуумы сидели прижавшись друг к дружке, хоть икону пиши — настолько чистые, просветленные и правильные черты.
Потерпевшие время от времени выкрикивали, что де извергов расстрелять мало, да ещё некоторые части тела поотрывать. А ведь а крови у этого народа, как их литераторы утверждают, хватает великодушия. Впрочем, основная масса духовчан о деяниях разбойников отзывалась в позитивном ключе, что подтверждает гипотезу Бахтина об амбивалентности героев этой страны. Что-то именно литературное в них было несомненно. Как минимум, они довольно высоко пали над всей нашей суетой.
Доказаны были далеко не все эпизоды, тем не менее судья вкатала девяточку и чёртову дюжину строгача. Статья-то тяжкая: разбой, причем, в составе организованной группы. Искреннего раскаянья никто что-то не заметил. А все же судья, солидная увесистая тетка явно их пожалела.
Цепь дерзких нападений на особняки богатых (скорее, чрезмерно зажиточных — богат по большому счёту тот, кто стяжал благодать Божью) наших духовчан не могла не напрячь органы. Уже известно было, что преступников двое и они крайне изощрены.
Особенность социальной географии Духова такова, что у нас нет "долины нищих" или "поля чудес". Всякие крутые и крутенькие строят свои крепостишки на месте полуразвалившихся халуп, как правило, в центре города. Этот контраст между дворцами нуворишей и лачугами плебса сильно порою режет глаз, который, впрочем, ко всему сущему притирается.
Протоколы допросов читать скучновато (а у меня такая возможность была), но поучительно. Преступники врывались в дом, угрожая оружием, вязали тех, кто там находился, и брали деньги и ценности. Если хозяева (или прислуга) выражали неповиновение и отказывались выдавать ключи или коды, били. Стены в особняках толстые — крики до улицы не доносились.
У злодеев была отработана стандартная модель: при помощи легкого альпинистского снаряжения они перебирались через забор, если во дворе собака — её безжалостно клали из ствола с глушителем. Далее они карабкались на второй этаж и легко вскрывали стеклопакет. Как правило, они знали, где сейф или шкатулка с бруликами. Весь эпизод занимал три-пять, максимум восемь минут.
На суде адвокат, демонстрируя копии платёжек, утверждал, что де все средства отправлены на благотворительность. Правда, большая часть смягчающих вину документов сгорела при штурме квартиры. Люди, полагаю, склонны придумывать о себе мифы, в особенности если они касаются реальной выгоды. Здесь шла игра на сокращение срока, и в принципе судьиха таки растрогалась.
Я не верю в праведников — в особенности в среде человечества. Думаю, все же парочка возжелала прославиться. Себя они звали Немезидою и Марсом. Она работала в мэрии, в отделе развития предпринимательства — мелкой разнощицей бумаг, но к информации конфиденциального характера доступ, однако, имела. С Марсом история особенная. Пробовал себя мужичонка в разных ипостасях — от грузчика на овощной базе до лесника. Ключевым же этапом биографии стала служба по контракту в Чечне. Во-первых, Марс приобрел там навыки, столь необходимые в лихом промысле. Во-вторых, заразился стойкой ненавистью к коррупционерам. В третьих, обзавёлся арсеналом. На суде он честно докладывал, что де им, контрактникам, приходилось платить немалый откат военачальникам — лишь для того, чтобы получить свои законные боевые. Каплей, переполнившей стакан, стал эпизод, когда награду за подвиг Марса (при зачистке спас жизнь командиру, отважно бросившись под пули) получил чей-то протеже. Не уверен, что всё — правда, к нему у меня почему–то ноль симпатии.
Немезида (мирское её имя — Люся, Людмила) была незамужней и бездетной. Они одноклассницы с Машей, а с Марсом просто ровесники. Последнее место работы Марса — истопник в детском садике, и там ему дали неплохую характеристику. У многих двуличие в крови. Думаю, творя добро, Немезида и Марс способствовали обогащению других жуликов. Вот, я, к примеру, уверен, что отнятые у нуворишей тугрики, которое они посылали на благотворительные счета, перекочевали в карманы хитропопых дядь и теть. И еще. Те, кого они грабили, вряд ли им это простят, а ведь скоро им выходить, как говорится, с чистой совестью.
Люсю я знал ещё маленькой, тихой девочкой. В принципе, знаю, откуда ноги растут: все мы находимся под воздействием ряда обстоятельств. Другое дело, каждый ли становится рабом таковых. Зря ли она немезидилась… ну, по крайней мере, ей будет о чем рассказать своим внукам, которых я Людмиле искренне желаю.
НАРИСОВАЛА
Однажды утром народ стал грудиться в центре улицы, напротив центрального рынка, попирая все правила дорожного движения, которые, впрочем, попирались и без того. Даже муниципальные и федеральные служащие опоздали на работу, ибо всем хотелось поглазеть на забавное творение: прямо на асфальте, в красках нарисован был портрет заместителя мэра по вопросам ЖКХ и Б. Рот чиновнику заменяла громадная колдоё... тьфу — выбоина.
Под шаржем на асфальте красуется:
"Не сомневайтесь, дорогие духовчане, что все улицы нашего города уже в скором времени будут благоустроены по европейскому образцу".
Это цитата из городской газеты, которая накануне опубликовала интервью с начальником ЖКХ и Б. Заголовок был: "С УВЕРЕНННОСТЬЮ СМОТРИМ В БУДУЩЕЕ". Все улицы Духова в колдоё... то есть, в выбоинах, практически — стиральная доска. Вышеозначенный чиновник между тем ездит в бээмвэ седьмой модели. И дорога к его особняку действительно имеет европейское качество, при этом 80 процентов жилья в городе изношено. Я уже не говорю о водопроводных трубах. Рожа зама мэра по ЖКХ и Б на асфальте, три на четыре метра, почти всем понравилась.
Никто во властных коридорах не сомневался, что речь идет о ЗАКАЗЕ - и наверняка в городе появилась группа, претендующая на престол, да к тому же она обладает серьезной КРЫШЕЙ. Ну, а для заммэра, кликуха которого (за глаза, конечно) Бирюк, якобы подписан негласный приговор. Уже и нашлись такие, кто перестал с осмеянным чиновником здороваться (ну, или по крайней мере стали его стыдливо сторониться — так, на всякий пожарный случай), а в народе заговорили, что Бирюк готов сбежать в Испанию, где у него давно куплено имение, да и семью свою он якобы уже в Европу отослал, что не совсем соответствовало действительности. Заммэра по ЖКХ и Б покамест оставался на посту, старательно делая вид, что ничего не случилось. Правда, семья и в самом деле куда-то пропала.
Я немного знаю Пашу, следака, на которого это дело навесили. Такой веселый толстый эпикуреец, которому перепадало немало висяков. Он пофигист, этому классу людей жить легче всех. Паша благополучно закинул тонкую папочку в нижний ящик, будучи уверенным в том, что срастётся само (что чаще всего и случается). Правда, для виду и отмазки опросил все же администрацию рынка и сторожа, не видели ли они чего. Нормальные люди у нас в Духове ночами спят (некоторые и днями), а потому "чего" никто не видел.
Пашу давно бы и выгнали из следаков, но он изредка все же раскрывает дохлые дела, к тому же он имеет связь с рядом людей, которые ночами по ряду причин не спят. Известно ведь, что как инь и ян, правоохранительная и правонарушающая системы в своем ядре едины. И неизвестно еще, какая сторона менее светлая, об этом говорит земная наука диалектика.
Может быть, так было бы все и спущено на тормозах, но, как говорят в известных кругах, враг не спит, а самураи для того, чтобы переплыть границу у реки, выбирают самый неподходящий для противника момент. Это я, конечно, выражаюсь фигурально. Приходят утром сотрудники в мэрию ; и созерцают такое граффити: на полтора этажа реалистичное цветное изображение вертолета марки "Сикорски". И надпись над ним:
"Мы трудимся во благо людей, во имя процветания Духова. Практически - как рабы на галерах".
Снова цитата из газеты, теперь уже фрагмент интервью с мэром. Никто не догадывается, но все знают: творение американского авиапрома есть собственность градоначальника. На своей даче, на охраняемой территории в пятнадцать га Толян (такая кликуха у мэра с младых лет) имеет парк летальной… пардон, летательной техники. Хобби такое у мужика. "Сикорски" - его самая свежая игрушка, говорят, стоит два лимона зеленых.
Должно быть, Толяну было обидно. Он ведь подержанную вертушку покупал, она много дешевле двух лимонов, максимум тыщ пятьсот. Через пару часов картинку закрасили. Но молву народную так просто не вымараешь ; тем более что у всех теперь мобилы, нафоткались и выложили.
Вскрылось неприятное: видеозаписей не сохранилось, ибо фирмачи, устанавливавшие систему, нахимичили, сэкономив для себя некоторое количество средств. Теперь Паша стал членом бригады из трех следаков и опера. Одного сыщика привлекли аж из убойного отдела. Дело засекретили, но в нашем городе чем глубже прячется тайна, тем большему кругу лиц известны детали.
Ушел в отставку Бирюк. Заперся в своем особняке, на связь с внешним миром выходил редко. По городу ползли слухи, что де замглавы по ЖКХ и Б под подпиской, ибо на него таки заведено дело о растрате средств, отпущенных на это самое Б. В управлении ЖКХ и Б, кстати, случился небольшой пожар и в результате очистительного огня были утрачены некоторые финансовые документы. Оказалось, власть столь слаба, что как та колыбель — колеблется над бездной. Мэр держался молодцом, старательно делал вид, что ничего не происходит. Он бывший военный, человек в некотором роде благородный.
В Духове есть художники. Органы скрипя зубами приступили к детальному анализу их творчества с целью поиска стилистических соответствий. Следаки и опер не сильны в области изобразительного искусства, а посему допрашиваемые живописцы привлекались и в качестве экспертов. Маэстро сходились во мнении, что следствие имеет дело с подлинными шедеврами монументального искусства и жаль, что их замазали.
Все — с придыханием там, вожделением или паническим восторгом — ждали третьего удара по престижу пошатнувшейся вертикали. Но новой "картины Репина" не появлялось, что весьма расстраивало плебс. Проверены были все командировочные и просто приезжие, находящиеся в городе легально или тихонечко. Побочный эффект — задержали одного мошенника и одного педофила, нет худа без добра.
В нашем городе то, что знает одна женщина, знают все. Паша проговорился жене, что среди его осведомителей нашлись-таки глазастики, видевшие роковой ночью "двоих в чёрном" — маленьких, юрких — и от них пахло нитрокраской. К расследованию подключился человек из горотдела ФСБ, к слову сказать, маленький мрачный человек в черном.
Вы, конечно, знаете, что такое игра в испорченный телефон и каковы глаза у страха. Растеклись слухи о какой-то банде "злых чёрных людей", готовящих то ли теракт, то ли вооруженный переворот. Если уж говорить по совести, народ из тех, кто помоложе, уже давно жаждал чего-нибудь такого, скучно жить так-то — с единомыслием и отсутствием социальных лифтов. У стариков, конечно, иная идея. Чтоб, значит, дали им спокойно помереть — без всяких сотрясений. Но в общем и целом жить стало веселее, ибо появилась интрига.
Фээсбэшник сразу ушел в чёрный запой, но Паша, проявляя буддистское спокойствие, потихоньку копал и кой-чего нарыл — правда на сей раз держал язык за зубами, даже на супружеском одре... ой, простите — ложе.
И тут — новый высокохудожественный и наглый удар. Начальник городской полиции утром обнаруживает свой джип марки "Лендровер" расписанным с колес и до крыши... козлиными мордами. И надписи по бокам и на капоте: "Велком, поповицкий козел!" Дорогущее авто с вечера стояло в тёплом гараже, в личной резиденции ментовского шефа (у которого, к слову, и погоняло: "Шеф"), наутро джип красуется на улице, и возле него фоткаются зеваки.
Смысл, простите за грубое слово, мэссэджа всем был понятен: у Шефа своя фирмочка в Праге, в том же городе имеются и апартаменты, а проживают в них его чадушки. Имеются вполне достоверные сведения, согласно которым Шеф по своим каналам переправляет за кордон левую водку, и с большой долей вероятности поставляет в европейские бордели экзотических ночных бабочек.
Шеф, настоящий полковник и вообще человек в сущности "блаародный", рвал и метал. Следственной группе шибко досталось и от городского прокурора, у которого, к слову, кликуха: Понтий Пилат. Между тем случился нервный срыв у отставленного начальником ЖКХ и Б. Бирюка задержали добропорядочные граждане: горе-чинуша бежал по улице в одном исподнем, изредка восклицая: "Врешь, не возьмешь! Врешь, не возьмешь!.." Списали на "белочку", что для этого края типично и поместили в психдиспансер.
Человеку свойственно легко и непринуждённо схватывать все самое скверное, и от невинного увлечения до эпидемии порою меньше шага. Всякого рода граффити стали появляться в городе чуть не каждую ночь. Как принято говорить в молодежной среде (а ведь почин подхватили именно молодые), настал "жесткач", веселое время смуты. Уж не буду описывать сюжеты, украсившие город — их спектр разнообразен. Хотя, в основной массе своей это банальная похабщина. Ну, да взрастают те зерна, которые сеют. Визуальное хулиганство уже не замалёвывали — в городской казне не хватало денег на замалёвку.
В магазинах исчезли все виды быстросохнущих красок. Лакокрасочными товарами вообще запретили торговать — под страхом… да каким ещё к лешему страхом... Слабинку ВЛАСТЬ дала — никаким государственным террором не спасёшься. Непопулярные меры завсегда танками надо подкреплять. Возник черный рынок краски, который процветал даже несмотря на то, что к борьбе с граффити привлекли смотрящего от братвы. У рынка свои законы, ему, как и ветру, не прикажешь.
Полиция фактически перешла в режим чрезвычайного положения — с перманентным патрулированием улиц. И снова польза: преступность в городе утихла до штиля. Состоялись и первые задержания визуальных хулиганов. Но попадалась всё шушера — разгильдяи да пэтэушники. Задержанные вели себя преимущественно борзо и не было ясно: а вдруг причина действительно лежит где-то глубоко и сверху — и все же имеет место тщательно спланированная операция некоей влиятельной структуры?
Совершеннолетних графитчиков сажали на пять, а то и десять суток, родителей несовершеннолетних штрафовали, но самодеятельное художественное творчество масс расцветало. Кажется, это именуется "духом противоречия". Однажды сорвался даже крепкий орешек мэр: публично заявил, что полезно было бы хулиганов расстреливать на месте. Слово не воробей. Слухи о возможных расстрелах плавно растеклись по мозгам духовчан, и это возымело некоторое действие, но практически ничтожное.
Попытка жесткого воздействия на общие настроения народонаселения привела к тому, что визуальное хулиганство обрело более политический характер. Власть не сомневалась, что за надписями типа "Толян - вор" или "Менты - козлы" стоит крепкая руководящая и направляющая сила неясной природы, очевидно желающая отжать целый город.
Эх, Маша, Маша… со своей напарницей, такой же неудовлетворённой жизнью, пардон, ибанутой они понаделали шуму. Паша давно всё знал, но наверх докладывать не спешил. Когда дошло до главка, приказано было забить и замять, что, конечно же, мудро. Пусть, рассудили на верхах, пар спускают, главное, чтобы Путина не трогали.
Не прошло и полугода, как все вернулось на круги своя. Эпидемия визуального хулиганства сошла на нет. Как после запоя отдельного организма, в обществе возобладали глубокое уныние и пессимизм относительно перспектив добра. Но так и не раскрыта тайна, касающаяся чудесного перемещения джипа Шефа из гаража на улицу.
ДОЧЕРИ ПРОРОКА
На мой взгляд, на руку БГ сыграла его демоническая красота, что в православной среде именуют прелестью. Ну, я и сам в общем-то не отнесу себя к особо светлым силам — но не до такой же степени. Его стать, черты античного бога, умение общаться с противоуположным полом (или манипулировать дамским обществом) помогли БГ обрести в нашем городе некоторую популярность. А вот неумение находить общий язык с лицами мужеского полу как раз оказалось значительным минусом. Ладить надо со всеми, даже с собакой дворника (чтоб ласкова была). И всё же он просек главную фишку нашего времени: нужно уметь грамотно пиариться. Любой ли ценой?
Когда четыре молодые женщины после окончания Литургии вбежали на амвон Христорождественской церкви и начали распевать странную песнь о "конях Апокалипсиса" перемежая человеческие слова отвратительным ржанием, многие подумали: "Ну вот, и у нас теперь ЭТО..." Слов-то почти никто не разобрал, поражены верующие были видом странных дур: одеты в чёрное, волосы прикрывают серые вязанные шапочки, взоры пылают как у фурий... После минутного замешательства старухи выволокли богохульниц наружу. Хотели бить, но не дал пастырь.
Отец Аркадий, будучи священником совестливым и к пастве (да и вообще к людям) внимательным, пытался провести с дурами умиротворяющую беседу. Не получилась — девки несли околесицу и вообще вели себя будто сомнамбулы. Кто-то вызвал полицию, бесноватых отвезли в отдел. Нашлись и те (из верующих) кто написал на "кощуниц" заявление. Людей понять можно: мы боимся смуты, в особенности — в умах. Ничего нет сквернее развращенья мозгов, с этого все революции прорастают, а заканчивается-то всегда расстрелами, повешеньем, а то четвертованьем.
Конечно, народ испужался. Там, в Белокаменной, какие-то пуськи набогохульствавали — так весь "цивилизованный мир" за них встал горой. Типа: у них художественный перфоманс, а вы, ортодоксы, ни черта не поняли! Отец Аркадий в полицию ездил, снова пытался поговорить по душам с девочками, выяснить по крайней мере, зачем они это всё. Опять не получилось беседы — одни только междометия. Толком никто и не запомнил текст ихней песни. Там было что-то про грехи, про искупление. Ну, а главное - о якобы "зажравшихся попах". Несколькими днями позже богохульная песня трансформировалась в народную частушку:
Бледный конь ко мне придёт -
Постучит копытами.
Если милый зацелует,
Притворюсь убитою.
Отец Аркадий, к примеру, вовсе не выглядит зажравшимся. У него даже отсутствовал привычный атрибут белого (а зачатую и черного) священства — мамон. Четверка бунтовщиц против устоев, оказались нашими, городскими. Одна воспитательница в детском садике, другая ; медичка; так же среди них были продавщица и безработная. Когда я узнал, что Маши среди них нет, у меня как отлегло. Через "сестер" (так они себя называли) довольно скоро вышли и на кукловода.
Зовут его Бронислав Альбертович Головнюк. Для сокращения, а так же из особого почтения подельницы звали своего сотворённого кумира "БГ". Он местный уроженец. Про отца, западного украинца, "бандеровца", известно мало что. Приехал на шабашку в наш город, сошелся с Марией (матерью БГ), а, когда та отяжелела, наскоро свалил обратно, у него, оказывается, там семья.
БГ в детстве звали Броней и он мало чем отличался от сверстников. Окончил ПТУ, где выучился на сварщика, но поработать толком не успел, призвали в армию. Со службы парень вернулся другим человеком. Уж не знаю, убивал ли он там кого, а, впрочем, времена были такие, что ежели не ты — тогда тебя. После дембеля Броник в Духове прожил недолго. Опять же, по слухам, он поступил послушником в один из прославленных православных монастырей. Что-то не заладилось в плане монашеского деланья и он вернулся в родной город. Аккурат сгорела от рака его мама. Вот тут и стало доноситься до слуха узкой общественности: "БГ, БГ..."
Халупка на окраине в криминальных сводках не фигурировала, а потому особо органы не озадачивались тем, что творится в ее недрах. У нас ведь какой принцип: никого не убили, не ограбили, не изнасиловали — значит, гуляй пока. Так сказать, дали волю, вот секта и разраслась.
На следующее утро после инцидента в храме Пророк вышел к Белому дому (то есть, к нашей мэрии) с плакатом:
"СВОБОДУ МУЧЕНИЦАМ ВЕРЫ!"
Согласно закону акция Броника — одиночный пикет, всё чисто. Но ведь у нас как делается: встает рядом кто-то в гражданке, обоих винтят — тут тебе и статья. В тот же день судья вкатал нашему Пророку пятнадцать суток административного ареста. Наша тюрьма старая, говорят, построена была еще при императрице Екатерине Великой. В царские времена в камерах сидели по четверо, теперь же в них набивают по тридцать душ, но других ухудшений условий содержания в тюремном замке спустя два столетия не допущено. Улучшений — тоже. Административно арестованных содержат чуть гуманнее, нежели тех, кого держат под следствием. Но кормят всех одинаково — как скотов.
На следующее утро у стены тюремного замка собрались около тридцати женщин. Преимущественно молодых, одетых в черное и в серых вязанных шапочках. Вот среди них–то Маша и была замечена.
Они просто стояли такой компактной толпой и молчали. Вызвали ОМОН. Приехали, значит, брутальные ребята, вышли из автобуса, потоптались… и спокойно так заявляют: "Мы женщин бить не будем". Правда на их стороне: кому хочется прослыть цепным псом режима? Прибыл Шеф, начальник городской полиции, люди из мэрии. Конечно, принялись гавкать на ОМОНовцев: "Выполняйте приказ — пресекайте". Командир ОМОНа и говорит: "Тогда я погоны на стол. Мы даже в Чечне женщин не били". Да и то ясно: среди протестующих ; чьи-то родственницы, знакомые.
Непонятно, откуда приходят новости — наверное, по ноосфере. Стало известно, что Пророк объявил сухую голодовку — с единственным требованием: выпустить четверых задержанных его соратниц.
С молчаливыми бунтовщицами пытался вести переговоры и Толян (мэр). Те отвечали только "Мы молимся про себя во спасение наших и ваших душ". Молитвенным стояльщицам было предложено разойтись по домам и обратиться к Богу в более интимной обстановке. Пошел дождь, холодный и противный. Вся правоохранительная система попряталась в автотранспортные средства, а женщины всё так же торчали невзирая на стихию.
Такое нельзя не уважать, даже если они глубоко неправы. К тюремному замку начали сходиться духовчане. В нашем городе развлечений не так много, мы умеем таковые ценить. ОМОН не вмешивался принципиально, играл "итальянку". Чтобы не развивать позор, спецназовцев отпустили к месту постоянной дислокации.
Вокруг тюрьмы уже собрались несколько сотен людей, осадки их не остановили. Почти все они просто пришли поглазеть на зрелище и конечно сделать селфи. Просьбы разойтись по домам, звучащие в матюгальники, действовали слабо: кто-то и расходился, но подгребали новые любопытствующие.
Наконец, кто-то из начальства снизошел спросить протестующих об их требовании. "Отпустите наших сестер и БГ" — коротко ответствовала одна из бунтарок. Им официально сообщили, что гражданин Головнюк уже осужден, четверо хулиганок вскоре будут судимы, следовательно, требование женщин противоречит действующему законодательству. "Но вы же знаете, что они ни в чем не виноваты," - последовал вполне разумный аргумент из уст одной из самых юных возмутительниц спокойствия, между прочим, преподавателя детской школы искусств, девушки, которую, как я знаю, детишки обожают. Господи, тогда я подумал, чем же он эту девочку одурманил… "Осуждены... или будут осуждены - значит, виновны и должны искупить" - заявил представитель мэрии, человек в общем–то незлобивый, но в данном случае его сделали крайним.
Набрали таки человек пятьдесят послушных ментов, которые принялись теснить народ с площади. Поднялась волна народного гнева. И мужики, и даже старухи принялись поддавливать правоохранителей, раздались уже крики типа "Кровопийцы, дармоеды, душители свободы!" Учитывая значительное численное превосходство противника, полицаи отступили.
По большому счету о Пророке и его секте до этого злополучного дня мало кто знал. Ну, собираются экзальтированные особы женского полу в халупе на окраине — кому до этого дело? Теперь же появились вполне конкретные МУЧЕНИКИ, и каждый видел в них воплощение определённых настроений. К вечеру народ все же стал рассасываться. Поползли мерзкие слухи, обрастающие гиперболами, что якобы кощуницы — любовницы Пророка и вообще БГ развел у себя чёрт-то-что. Пропаганда вызывала споры, разделяла людей, что работало на рост популярности БГ и его апологеток.
Ночью "сестры", прижавшись друг другу, полубдели-полудремали, а ближе к утру (Духов освещен неважно - хоть глаз выколи...) оказалось, что пространство вокруг тюремного замка оцеплено солдатиками. И области пригнали внутреннее войско.
Настала суббота, выходной день. К месту действия пришло раза в три больше людей, нежели накануне. Раздавались голоса об оккупантах, фашистах и прочее. Возник флаг, изображавший серого коня. Запахло чем-то похожим на гражданскую войну, ибо притопали крестным ходом — с хоругвями, иконами и прочими аксессуарами — человек триста православных христиан. Эти требовали построже наказать бесноватых, а тридцать зомбированных дур отправить на вправку мозгов в дурдом.
Под охраной бронетехники тюремный замок покинул автозак. Все почему-то знали: повезли "банду четырёх". Известно было, куда: в областной центр, в следственный изолятор. Тридцать дур затянули песнь. Все ту же – про коней Апокалипсиса.
Ближе к вечеру город одурманил новый слух — о том, что де всю эту акцию спонсируют америкосы, рвущиеся до наших нефти и газа и ненавидящие православную Русь как… эпитет придумайте сами. Якобы четверым бунтовщицам уже уплочено по лимону зеленых, не остались в обиде и остальные апологетки. Что касается БГ — так он вообще резидент ЦРУ.
Экстремисты есть везде – ты только ослабь нажим. Городские заборы и бараки потихонечку стали украшать надписи типа: "Попы с пОпами", "ДОЛОЙ САМОДЕРЖАВИЕ", "ВЛАСТЬ НАРОДУ И УЧРЕДИТЕЛЬНОМУ СОБРАНИЮ", "РЕВОЛЮЦИЯ" и прочая глупость. Ну, вы уже знаете, что в Духове любят искусство.
В следующую ночь, еще более холодную, с протестующими дамами разобрались по-свойски. В их расположения врезалась толпа молодых людей с монтировками и арматурой. Очень вовремя место действия осветили фары военных автомобилей, а солдаты с ментами только наблюдали жестокую экзекуцию. Никто из нападавших не был задержан, зато "скорая" на место происшествия ехала часа три.
С рассветом открылась истина. Она заключается в том, что с народом воевать бессмысленно. Чтобы управлять методом кнута, необходимо растлить общество до такой степени тоталитаризма, что даже само слово "свобода" произносилось бы только шепотом и в своём кругу ; но потом народ отомстит вдесятеро. На самом деле в Духове давненько зрели протестные настроения и БГ пришел на благодатную для себя почву. Когорта приверженцев Пророка составляла уже не тридцать, а триста человек. В черное были одеты и мужчины, стоявшие плечом к плечу со слабой половиною. Преимущественно они представляли нашу духовскую интеллигенцию. Она у нас все же есть. Бунтарей поддерживала толпа сочувствующих, тыщи две. Но наличествовали и группы реакционеров, тоже нехилые: разных концов города подходили крестные ходы. В воздухе пахло грядущей бойней.
В этот момент раскрылись ворота тюремного замка — и появился Пророк. Один, без охраны, одетый в рваные джинсы и клетчатую рубашку. Всклокоченные русые волосы, взор как у дурака, играющего кинороль гения. Он завел речь. Говорил тихо, но почему-то все его слышали:
- Люди, нами овладевает безумие, окститесь. Неужели мы опустимся до того, что начнем друг друга убивать? Да: нами была допущена ужасная ошибка — и нет нам, грешным прощения. Пробудили лихо... Братья и сестры, знайте: жизнь проходит, утекает из-под пальцев, а мы размениваемся на суету. Бог в нас, в каждом из нас, Он нас видит, любит и, надеюсь, простит. Мы выпустили демонов, но в нашей воле загнать всю нечисть назад. Оставьте ненависть в стороне, она приведет вас к страшной беде. Идите домой, вас там ждут. Любите друг друга и помните: ничего в этом мире не проходит зря.
Народ безмолвствовал.
И Пророк пошёл. В сторону от тюрьмы. Толпа расступалась перед ним. Через полчаса площадь перед тюремным замком совершенно опустела. На следующий день с заборов исчезли политические лозунги.
Больше Пророка в нашем городе никто не видел. Поступают слухи, что с БГ сталкиваются то в одном, то в другом городе, или просто молча бредет по дороге. Кощуниц таки выпустили, правда, вскоре девушки уехали из города. Навсегда, так же как два десятка особо отъявленных Брониных апологеток. Цирк уехал, а Маша осталась.
У отца Аркадия всего лишь за год после инцидента с БГ вырос животик, да и характер поменялся: он стал более жестким и бескомпромиссным. Духов вздохнул полной грудью тут же и затаил дыхание и вновь заговорил о ночных летающих существах.
Что же касается Марии Курдюмовой, она уже ни в какие авантюры не влезает. Скорее всего, заряды её духовного ружья иссякли. Хотя… Теперь буду внимательно следить за ростом Машиных киндеров, в которых наверняка ангелы с бесами сойдутся.
ТОПОРИАНА (исповедь обожамого Фёдором Михалычем Достоевским предмета)
Что прикажешь делать?
На грех мастера нет.
Александр Пушкин, "Капитанская дочка"
Если б мне не суждено было стать орудием выдающегося злодейства, валялся я к какой–нибудь клоаке и не вякал. Так мир сей устроен. Однако моя миссия позволяет рубить… эту… правду–матку с видом значительным и... Да что ж это я ворчу! Не желаешь — отойди в сторонку, не то зашибу твое самомнение и фамилии не спрошу.
Гипотетически я вечен. Ежели во мне менять топорище и не допускать влажных условий хранения, переживу тысячи человеческих поколений. В космос запусти — залечу хоть на край Света. В этом мои преимущества и беды. Дело в том, что нравы и обычаи меняются, мораль расплывчата, я за меня берутся во все времена.
Мною можно бриться, со мной обожают позировать и даже если мое изображение украшает благородный герб, все одно образ мой нависает зловеще. Пущай я один из миллиардов, но мне дарована особая роль. Некий трагический сочинитель по имени Федька прописал изощрённые способы моего использования, за коим последовало мучительное наказание — не мое, а человека.
Я жил тогда в коморке дворника и никого не трогал. До времени я оставался заурядным рабочим инструментом, но однажды преступник, воспользовавшись отсутствием хозяина, умыкнул меня. Я мирно покоился под лавкой между двумя поленами и молчал. Моя проблема заключалась в том, что меня время от времени точили, отчего я блестел. А, в общем–то, это вовсе и не моя проблема, а человечества в целом. Просто я попался под руку очередному бесноватому, коих хватает во все времена.
Люди любят убивать. Они даже игру такую выдумали, войною зовется: согласно ее правилам убившему наибольшее число собратьев назначаются награды и почести, про них даже книжки сочиняют, причем, не только победители.
Чтобы я был незаметен, мой палач заранее пришил к исподней части своего ветхого пальтишки петлички. Это означает, что он убийца по осознанию. Я знаю, что люди убивают, как говорится, и спонтанно, например, рожа не понравилась либо некто бросил неосторожное словечко. Но в основном оное творят для удовольствия и по плану.
Он бодро шёл, осознавая мой холод, я же читал его мыслишку: "Не рассудок так бес!" Похоже, он был счастлив, что незаметно завладел мною. Он меня то и дело нежно ощупывал, при этом стук сердца злодея учащался. Я уже понимал, что задумано нехорошее, но что могу сделать, ежели, обладая разумом и совестью, я напрочь лишен органов, способных остановить изуверство.
Не буду повторять подробности преступления. Таковые красочно расписаны в сочинении, причем, Федька явно наслаждался в деталях. Скажу только, это омерзительно. Зря считают, что мне все равно, как меня пользуют. На самом деле даже малый вред отзывается болью Вселенной, а уж причинение смерти приводит к содроганию всего эфира. Вы же знаете, что способов лишить жизни множество, порождение же таковой сопряжено со значительными трудностями. Только люди могли придумать циничную шутку: "Пойти, что ли, бабок нарубить…"
Трудно только в первый раз, потом всё идет как по маслу: это знает любой убийца и всякая... эта... а, впрочем, неважно. Мировая литература учит иному, а именно, что первая твоя жертва — трагедия, все остальное — статистика. По правде говоря, я не могу подтвердить, ведь не я же убивал, а мною.
И меня, и мое топорище после совершения убийства со всею тщательностью, с мылом отмыли. Чрезвычайно не люблю крови, но топоры терпеть умеют. Вытерев чистым постельным бельем, убивец долго и с любовью меня осматривал. Могла в тот день быть и третья жертва, Бог же любит троицу, но Он на сей раз ограничился. Хотя я и был в руках изверга наготове, возможный третий ретировался.
Потом меня вернули на прежнее место, в дворницкую. Надо заметить, что все происходило в одном городе, построенном на болоте, в котором популярна так называемая "расчленёнка". Конечно, все от нездорового духа. Теперь я стал уликой, а это означает, у меня такой статус, что одни силы должны от меня избавиться, другие — обнаружить и всячески оберегать. Мне по душе вторые, ибо таким образом они даруют покой и охрану.
Кроме меня и других представителей моего рода, есть и другие предметы, могущие при случае стать средствами лишения жизни. Но символом стал я — потому что красив и совершенен. Мы, топоры, есть верные спутники человечества. Более того: только открыв нас, неразумные существа стали людьми. Надеюсь, вы понимаете, на что я намекаю. Нет? Рубану с плеча: без топора немыслим Разум.
Археологи только по виду откопанного топора могут определить, что за люди их делали и когда они жили. Характерно, что они подразумевают только лишь людей, а не каких–то иных существ. Даже когда речь идет о моих предках вытесанных из камня, теория работает.
На самом деле, сварганить топор из камня — целое искусство. Современный человек вряд ли это сможет, и это при том, что он породил уйму всяких довольно хитрых устройств. Навыки нужно передавать младым поколениям, что и приводит к движению общества. То есть, мы, топоры, и стали причиною прогресса, хотя я не уверен, что данное явление является положительным.
Дабы вы не заподозрили меня в дидактическом пафосе, осеку себя же: ныне существует множество иных орудий, в том числе и педагогика, некогда дружившая с розгами, отчего взрастали Платоны и Невтоны. Напомню смысл слова "пестовать": бить, колотить и перемалывать.
Установлено, что мы, топоры, появились около четырех миллионов оборотов третьей планеты по убыванию от звезды, называемой людьми Солнцем, вокруг, собственно, данного светила. Человечество зародилось несколько позже, а доказательство простое: топоры умеют держать не только люди.
Мы, топоры, хороши тем, что универсальны. Нами даже бриться можно, хотя я не вполне понимаю, зачем. Думаете, повторяюсь? Нет ; бравирую. Лучше все же нами раскалывать кости, чтобы добираться до вкусного и питательно продукта, называемого мозгом. Людям, как и другим хищникам, нравится мозги выедать.
Племена соперничали за территории, а верх брали те, чьи топоры получались сподручнее и острее. Так и началась гонка вооружений. Как вы понимаете, мы сразу приобрели множественное назначение, а как может быть иначе, если мы в руках существ, стоящих близ вершины пищевой пирамиды. Орудие ли ты созидания, или войны, все равно твоя задача — рубить. Даже русский рубль появился от нас, топоров, не говоря уж о рубеже или искрамсывании правды–матки. Кстати, само слово ''топор'' очень старое, оно было даже у древних ариев.
В какой момент мои предки из булыжников превратились в топоры? Или: был ли у нас Создатель… Спорный вопрос. Так же как нет четкого разграничения между обезьяною и человеком. Кому как не вам знать, что и ныне среди тех, кто умеет рассуждать и отдавать деньги в рост, встречаются приматы.
В стране, где мне довелось стать орудием преступления, плотники одними только топорами храмы строят, чем все обитатели данного царства–государства неимоверно гордятся. Да, выражение "топорная работа" означает не то, что мне хотелось бы. Да и слова "застопорилось", "топорщится", словосочетание "плавает как топор без топорища" не обозначают положительных явлений. Я не сетую: всяк топорок знай свой шесток.
Край моего происхождения иной: туманная Саксония. Тамошние жители умеют варить и закаливать отменную сталь, что им потом здорово обухом выйдет. Что-то в германских болотах из недр планеты выделилось и помрачило довольно ладные умы. Люди, не селитесь в низинах!
Для страны преступления я — символ не созидания, но бунта, как правило, бессмысленного и кровавого. Вождей восстаний схватывали и зверски казнили — естественно, с использованием топоров, кстати, предназначенных именно для изуверского четвертования — я же, к примеру, задуман создателем был для мирных целей. Ну, по крайней мере, так подразумевал майстер Фридрих, меня, сотворивший.
Но вы знаете, что кузнецы издавна почитались лучшими друзьями всей нечистой силы. Владеющей тайнами изготовления топоров обладал магическими способностями, ведь орудие — это власть и всё причитающееся. Вот, говорят, искусство — это магия. Нет — искусство есть страшная сила, завораживающая, вводящая в ступор, заставляющая впадать в состояние экстаза, наводящая животный страх. Когда–нибудь люди научатся делать двигающиеся картинки, целью которых будет запужать зрителя. Уверен, этот аттракцион будет пользоваться немалой популярностью, а главные герои со значительным видом станут потрясать нами в помещениях и на открытых пространствах, отчего залы восторг придут.
Орудий у человечества хватает. Уж в этом–то они весьма преуспели. Добыть что-то — только насущная задача. Но им хочется добиться чего–то большего, аж руки зудят. Один властитель, например, возжелал прорубить окно в Европу. Для этого он бросил в северные болота тысячи своих подданных, умеющих во всех смыслах хорошо обращаться с топорами. Вот и сошёл с ума в этой затхлости тот, кто меня прославил.
На Руси, впрочем, у меня есть один достойный конкурент, огонь — не в плане свершения добрых дел. Взять тех же раскольнков, которые в приступе фанатизма предавали себя огню, полагая, что таким образом на своих "кораблях" достигают Царствия Небесного. Напомню: раскол со строчной буквы — результат работы именно что топора.
Ради истины не оставлю позиции коренного саксонца. Как говорил один из русских, неистовый Виссарионушка, для его земляков думать и чувствовать, понимать и страдать — одно и то же. Из этого постулата вытекает почти всё. Их философы все сплошь поэты, последние же, принято у них говорить, больше чем поэты: герои и страдальцы. Был у русских такой любомудр, Колька, который утверждал, что данному племени при всей слабости формы присуща огромная сила стихии, и явно неслучайно слово это однокоренное со стихами. Прям рельефно себе представляю этого Кольку со мной в волосатой руке, проповедующего какую-то прописную истину.
Без меня и моих сородичей русские не могут обойтись потому как Русь страна лесная. Нами созидали, нами покоряли, нами казнили. Одной из святынь этой страны является Топор Андрея Боголюбского, которого, между прочим, зверски убили.
Ну, и ставшее притчей во языцех: "К топору зовите Русь". Одна из самых страшных русских террористических организаций, которую возглавлял бес Нечаев, называлось: "Общество Топора". Нечаев мог стать таким же героем, но в итоге всемирно знаменит другой, являющийся лишь плодом нездоровой Федькиной фантазии. В этой стране мы любим только выдумки.
Теперь — о нём. Он есмь сила, которая вовсе не желает добра и зла. Его цель ; разделять. В мире, который он выстроил по своему разумению противоборствуют две силы: дьявол, прельщающий всеми суетными благами, славой, роскошью и богатством, и нищий странник, ведущий с ним непрестанную борьбу. Он и есть — главный герой всей русской художественной литературы, тысячеликий и всепроникающий. Я не о страннике, если что.
Вернусь к раскольникам. Когда русской художественной литературы еще не существовало, идея Антихриста воплощалась в действительных людях. Уже во время коронации Алексея Тишайшего некий суздальский отшельник утверждал в, что новый царь — "Рог Антихристов". В реформах, эпидемиях и войнах следующего десятилетия русские пророки находили множество знамений, возвещавших, что этот устрашающий последний период истории уже настал.
Едва патриарх Никон принялся возводить на русской земле Новый Иерусалим, приверженцам старой веры новостройка больше напоминала о царстве Сатаны, который согласно Писаниям должен утвердить свою вселенскую власть именно в Иерусалиме.
В Москву явились два высокоучёных брата, Потёмкины, утверждающие явление Антихриста в самом скором времени. Спиридон Потемкин был встречен раскольниками с распростертыми объятиями, как пророк, а по рукам ходили десять его трактатов о приближающемся конце мира. Спиридон вычислил, что Риму понадобилась тысяча лет после рождения Христа, чтобы порвать с православием; еще шестьсот лет — белорусским и малороссийским иерархам, шестьдесят лет после этого великороссам и еще шесть — до наступления конца света.
Спиридон внезапно помер, а его брат Ефрем удалился в леса к северу от Костромы, чтобы ожидать конца в посте, молитвах и чтении писаний Отцов. Взяв в монашестве имя апокалиптического Сирина, Потёмкин в своих пророчествах утверждал, что Второе пришествие вот-вот произойдет, надо запастись провизией, ибо семь лет без хлеба, предсказанные в Книге пророка Даниила, уже начались.
В начале 1666 года от Р.Х. царь отправил в Заволжье отряд сжигать скиты последователей Ефрема. Большинство раскольников было схвачено и выслано в кандалах в Сибирь, а сам Потёмкин привезён в Москву. Его вынудили отречься от ереси и отправили в унизительную поездку для того, чтобы он публично исполнял новые обряды. Акт предательства только усугубил апокалиптический ужас староверов и толкнул их на поиски более точных указаний об ожидаемом конце света.
Знамения прихода Антихриста отыскал и Феоктист, отставной игумен Златоустовского монастыря, отправленный в Соловецкий монастырь. В своем сочинении "Об Антихристе и его тайном царстве" Феоктист утверждал, что царствование Антихриста уже началось, и приложил список знамений, которые следует ожидать.
Потом раскольники решили, что царь Петр Алексеевич и есть Антихрист. Много с той поры воды утекло в наших реках… Через сто лет в наших просторах расцвёл злой гений Алексашки. "Чудовище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй..." Вообще–то это про Цербера, но у того только три пасти, а вовсе не сто. Скорее, Алексашка так поэтично видел зверя, охраняющего вход в адскую пучину. По большому счёту, опус посвящён Чудовищу.
В своем последнем сочинении, трактате "О человеке, о его смертности и бессмертии", Алексашка отверг материализм французских энциклопедистов и представил достижение человеком совершенства — и даже бессмертия — путем героических усилий и творческой эволюции, включая возрождение мертвых. А потом он отравился и отправился на тот свет в страшнейших муках.
Прошло ещё сто лет. Болезный Всеволод сочинил рассказ "Красный цветок", в котором героя заточают в сумасшедший дом из-за его болезненной озабоченности злом, царящим в мире: якобы Антихрист уже давно на земном троне. Юноша вообразил, что всё зло мира сосредоточено в красном цветке во дворе желтого дома. Его находят мертвым в палисаднике. "Когда его клали на носилки, попробовали разжать руку и вынуть красный цветок. Но рука закоченела, и он унес свой трофей в могилу".
Демонизм просочился даже в русскую живопись. Художник Мишка писал Демона в самых разных видах и любил поговаривать о "сеансах" с самим Сатаной. "Демон поверженный" был завершен в тот год (1902-й), когда Мишка сошел с ума.
Чуть позже отличился со своим "Дневником Сатаны", Лёня, который вжился в данный образ и попробовал посмотреть на нас глазами своего героя. Лёнин Антихрист попробовал любить людей, но становится жертвой блудницы, похожей на богиню. Выяснилось, что в новом мире Сатана вовсе не нужен, ибо люди и без того исполнились зла, построив на Земле филиал ада.
"Чёрный супрематический квадрат" Казимира — тот же образ бездны, которая пристально всматривается в тебя. Казимир пошёл дальше, создав демонические декорации и эскизы костюмов для футуристической оперы с прометеевским названием "Победа над солнцем". Костюмы из картона и проволоки преображали людей в "подвижные машины". Одни персонажи говорили только гласными, другие — только согласными, а театральный зал полнился ослепительным светом и оглушительными звуками в стремлении обеспечить человеку победу над светом — свободу от всякой подчиненности традиционному миропорядку.
Алёшка, один из популярнейших рассказчиков конца империи, верил, что миром правит дьявол. Образ Сатаны, выписанный ярким народным языком и фантастическими метафорами русской деревни, сделал Алёшку едва демонической фигурой. Его постановка "Бесовского действа" в театре марионеток была своеобразной сатанистской мистерией, а "Огненная Россия" отдавала дань автору сочинения про меня и Раскольникова как творцу того странного дуализма и богоборчества, которые составили основу его собственных экзотических сочинений.
Я вам неприятен? Ребята, вы просто не знаете реальности или не хотите таковую узреть. Когда рубят — щепки летят, а кто ж из вас хочет оказаться щепкою. Врубайтесь, на носу себе зарубите: никуда вы от меня, роднулечки, не денетесь.
СУРОВАЯ ПРОЗА (исповедь альтер-эго Александра Сергеича Пушкина)
Сожги то, чему поклонялся
и поклонись тому, что сжигал.
Завет святого Ремигия Хлодвигу
Редко встречаются талантливые и одновременно умные сочинители. У некоего писателя, обладающего первым качеством и почти что обделенного вторым, я прочитал, что ежели человек до двадцатипятилетнего возраста ничего выдающегося не придумал, толку из него уже не выйдет.
Так вот... мне аккурат исполнилось двадцать пять и я получил письмо от управителя моего родного дяди, сообщавшего, что мой последний при смерти. Стремительно покинув Петербург, я отправился на почтовых в имение, расположенное в благословенной глуши, на границе Тверской и Смоленской губерний. Да и как мне поступить иначе, ежели я единственный наследник человека, обладавшего кроме состояния идеальными представлениями о порядочности. Отца моего не стало, меня атаковали заимодавцы… Вопреки своим честным правилам, дядюшка вынужден был войти в роль домашнего деспота, мне же была уготована участь великого терпилы.
В ту пору финансовое мое положение значительно расстроилось, в том числе благодаря весьма расточительной жизни отца, которого его брат здорово недолюбливал. Хочу заметить, что папа мой служил отлично благородно и совершенно не брал взяток, что и сказалось на нашем благосостоянии, но вовсе не послужило росту репутации семьи.
Я в то время тщился стать англоманом, стараясь одеждой и прическою походить на лондонского денди. Постигая тонкости света, я более всего учился помалкивать в умных разговорах, тем самым думая, что приобретаю флер таинственного величия, так нравящегося и ныне юным особам слабого пола. На самом деле то была молодецкая глупость, ибо, стремясь к оригинальности, я попросту гнался за модой и растрачивал личность.
К сожалению, я тогда уже стал говорить только лишь для того, чтобы говорить и вынудить глупцов мною восхищаться. Знания мои во всем поверхностны и ныне, хотя не настолько, чтобы я мог вставить в разговор какую-нибудь заумную цитату, окончания каковой не помню.
Позволю себе отвлеченное рассуждение. Я вовсе не живой индивид, а литературный персонаж. Данный факт не мешает мне являться подлинным, настоящим. Миллионы физически бывших людей вернулись в Землю прахом, не оставив после себя заметных следов, я же покамест жив и даже становлюсь героем анекдотов.
Один талантливый сочинитель по имени Лев как-то сказал, что обычно романы кончаются тем, что герой и героиня женились. «Описывать жизнь людей так, — продолжает он, — чтобы обрывать описание на женитьбе, это все равно, что, описывая путешествие человека, оборвать описание на том месте, где путешественник попал к разбойникам». Как этот Лев косноязычен.
Все тогда разыгрывали роли. Даже Бонапарт, скотина, выкаблучивал вариант: "торжество гения над роком". В жизни у него вначале довольно сносно получалось, а после он передал данную миссию художественной литературе. То было замечательное время: героями становились характеры. При столь тесном сближении искусства и жизни уже не так и важно, что есть что.
Мой создатель, следуя одному ему известной причине, в первой же главе поэмы обо мне безжалостно топит читателя в деталях. Он, кстати, был отправлен из столицы в ссылку за недостойное поведение, за что несомненно литературно мстил в форме стихотворного романа, названного в мою честь. Еще одно замечание: когда он начал лепить мой образ, ему было всего двадцать три года, что соответствует теории вышеозначенного писателя. И я живее, к примеру, хитроумного и всесторонне положительного Ивана Выжигина, бывшего при земной жизни наших создателей гораздо меня популярнее. Мою биографию и ныне проходят в школах, мне посвящают ученические сочинения — пусть и рисуя меня "лишним человеком". Человеком!
И что касается деталей, в которых, как известно, разные силы сидят. Ах, ножки, ножки! Доживу ль до почтенного возраста, когда при произнесении одного только этого слова буду представлять хорошо прожаренные куриные окорочка… Более всех авторов мне по душе тогда был эротичный Назон, которого, правда, я знал лишь в изящном французском переводе. По большому счету, мое знание женщин основано было на романах, сочиненных лягушатниками. Однако во мне была особенная природная легкость, присущая далеко не всякому молодому человеку. Эта помесь харизмы и решительности мешала мне при карьерном росте, ибо вызывала раздражительность в вышестоящих лицах, зато помогала обретать друзей и разбивать сердца девиц.
Будучи довольно учтив и благопристоен в обществе, я умел бросать нравам дерзкий вызов. Они никак не понимали, в чем именно состоит мое нахальство — хотя и чувствовали, что я нахал. Впрочем, и лицемерить умел я тоже, но еще воспитывал в себе холодное равнодушие к сущему, что было присуще всем модным чудакам. То были однообразные и пестрые дни веселий с желаниями — можете представить, каково было выдвинуться из кутерьмы Света в патриархальную глухомань.
Следует сказать, что к тому времени мною овладела меланхолия, или, если судить вернее, гипохондрия, которая на нашей почве чаще всего именуется "русской тоской". Полагаю, то была усталость сознания от... да, наверное, что ли, бессмысленной жизни. Или повлияла английская пища — рост–биф, биф–штекс и пр. — приводящие, как известно, к сгущению крови.
Я пытался черпать чужой ум из книг, но в итоге разочаровался и в средоточиях сладкой лжи. В конце концов, полку с фолиантами я задернул траурной пеленою, отдавшись сплину. Прошло время и недуг, овладевший мною в тот период, стал именоваться иначе: буржуазной тоской. У верхних слоев общества образуется слишком много свободного времени и они не знают чем таковое занять. Отсюда тяга к путешествиям с надеждою найти на свою пятую точку приключений.
Хотел ли мой автор сотворить из меня русского Шильд–Арольда, измученного хандрою… Да спросите у него самого, он же живой человек, оставивший к тому же после себя ворох исписанных бумаг, толпу восхищенных друзей да еще и долги. Согласно русской традиции он за все отвечает.
Я тоже в те времена, создав себе условия затвора, пытался что–то сочинить, но муза моя, и ныне хилая, вовсе не стремилась будить воображение неопытного бумагомарателя. У меня и сейчас писание вызывает зевоту, что, собственно, ни о чем не говорит кроме моей природной лени.
Шурик уверяет, что мы были хорошими знакомцами и частенько прогуливались вдвоем по болотам Невы — он даже успел привыкнуть к моему колкому стилю общения, обзывая меня иронично: "мосьё". На самом деле он всего лишь думал о том, что меня знает. Как и любой образ, я живу независимо от воли автора, со своими тараканами и бабочками в голове. Что же касаемо того факта, что я его воображаемый друг… пускай все это останется на его совести.
И знаете, что, братья и сестры… все эти государства, религии, идеалы — такие же вымыслы, коими являются литературные герои. А когда–нибудь мы или наши потомки доживем до времен, когда уже никто не будет способен отличить правду от чьей–то фантазии, сон от яви, подлинное от жалкой реплики. Но таков человек, что он способен строить иные миры, пусть и не всегда перфектные.
Живым увидеть дядю я так и не успел. Лишь когда гости после поминок, сытые, пьяные и довольные ретировались, я ощутил себя хозяином солидного достояния. Два дня я отдал неспешным прогулкам по своему злоприобретенному имению, а на третий ощутил все отчаяние идиотизма сельской жизни. Похоже, хандра нагнала меня и здесь.
Господский дом был довольно крепок, а от северных ветров его защищала гора. Залы обширны, обустроены по вкусу умной старины, но все внутри изрядно обветшало. Из окон открывался вид на речную долину, в которой ютились деревни, а по вольным лугам гуляли стада. К Востоку тянулся большой, но запущенный сад, вполне способный звать к невинным наслажденьям. Согласно моим тогдашним настроениям, я преимущественно созерцал с верхнего этажа ландшафты и давил мух, что оказывается способно даже развлечь.
Довольно скоро я приучился жить в Богом данной деревне анахоретом. Вставал рано, в седьмом часу, отправлялся налегке к реке, переплывал до противоположного берега, возвращался и шел пить кофе, потом одевался запросто, по–русски. Чтение, обед с бутылкой белого вина, конные прогулки… вот, собственно и весь распорядок, который изредка нарушал разве младой и пылкий поцелуй черноокой белянки.
Следуя почерпнутым у Адама Смита знаниям, я заменил для своих крепостных оброк на легкую барщину, отчего в кругу соседей–помещиков прослыл "опаснейшим чудаком". Поначалу они наносили визиты, стараясь установить добрые отношения, но, поскольку, едва заслышав стук дрог я приказывал подать с заднего крыльца жеребца и скакал восвояси, все оскорбились и окончательно прекратили со мною отношения, составив мнение, что я не то франкмасон и либерал, не то просто хам и сумасброд.
Разве что сошелся я с одним юношей, который тоже недавно прибыл в свою вотчину. Его звали Владимир Ленский. Он носил черные кудри до плеч, имел странный взгляд и мрачное мировоззрение. Все это мальчик злоприобрел в туманной Германии, где некоторое время верхоглядствовал. Начитавшись Канта и мня себя пиитом, Вовочка (так я его снисходительно звал) любил говорить восторженно и пылко, чем меня весьма забавлял.
Впрочем, общались мы с ним на равных. В Вовочке мне импонировали его милая невежественная наивность, открытость миру. Вера Ленского в обретение родственной души, в честность дружбы, ей–богу, меня умиляли. Будучи сам далеким от поэзии, не берусь судить о качестве Вовиных виршей, но тот факт, что теперь по прошествии стольких лет их не переписывают в альбомы, свидетельствуют не в пользу моей жертвы. В этом смысле, я не вполне снискал славу Дантеса и Мартынова.
Сошлись мы на почве общей нелюбви к пустым беседам дворян о хозяйских мелочах. Вовочка был богат, отчего и желанен во всех домах, в покоях которых обитали созревшие девицы. Сходились мы тяжело, как стихи и проза: сначала казались друг другу скучны, потом просто заинтересовавшись характером, но в конце концов съезжались верхом чуть не ежедневно. Хотя, по большому счету, приятелями мы стали от скуки.
Ближе к концу лета в наших с Вовочкой разговорах все чаще фигурировала тема оставленных нами страстей. Менее опытному собеседнику я говорил о пустых радостях городской жизни с явным оттенком сожаленья. Я слушал откровения глуповатого юноши как "инвалид любви", сохраняя важный вид. Так я узнал о его согретых девственным огнем чувствах к Оле Лариной.
Они были знакомы еще в детстве, вместе играли, родные же умиленно прочили Вовочке с Олей венцы. Уж как юноша мне ее расписывал! Впрочем, в основном наивно влюбленный использовал штампы, почерпнутые у изящных, но слащавых галлов. Ленский, между прочим, неоднократно двусмысленно намекал мне, что у его Киприды есть старшая сестра.
Кто–то сочтет это мое писание черновиком заключительного слова подсудимого. Ежели так судить, всякое сочинительство от первого лица есть попытка оправдания. Я не намерен выкручиваться: у нас всех без исключения есть Тот, кто заключит или помилует в соответствии с нам неведомыми соображениями. Я же здесь просто изливаю свою искусственную (или, если угодно, искусную) душу, столь подверженную искушениям, как умею.
Мы жили в интересную эпоху, когда человек создавал литературу, последняя же определяла человеческое поведенье. Алкая жизнь узнать заране, превращали таковую в роман и были сотканы из цитат да аллюзий, последствия же наших поступков выражались в том, что в итоге творились великие и прочие дела. Счастье так мало было создано для нас.
Роман–поэму обо мне Шурик посвятил своему приятелю Плетневу, ставшему впоследствии профессором Смольного института и воспитавшему немало великосветских дур. Между прочим, Плетнев первым стал преподавать произведение про меня, и при чтении многих строк девицы краснели. Они говорили: "Ваш этот Пушкин — эн дэ са". То есть, охальник, ведь он беззастенчиво использует слово "панталоны". А про меня плохого институтки не говорили.
Со слов Ленского, при появлении Оли цветы расцветали, от старшей же сестры, Тани, прокисало молоко. Он, говоря языком охотников, осторожно меня натравливал на Лариных, как позже выяснилось, себе же на горе.
В тихих омутах, надо сказать, водятся не только черти. Нечисть сидит во всей этой французской заразе, которую именуют романами. Невинные юные особы, начитавшись всей этой беллетристики, не то чтобы умопомрачаются, а, скорее возбуждают свое воображение настолько, что становятся способными совершать разные поступки. Жаль, что отец сестер Лариных, когда еще жив был, не запрещал литературу, их мать же сама взрастала на книжках. Будучи отданной замуж по принуждению и отправленной в деревню, вначале билась яко пойманная лань, но через какое–то время пообвыкла и смирилась с участью, тем более что открыла тайну манипуляции опостылым супругом, с коим мне не довелось познакомится, ибо к моменту моего вхождения в этот дом он уже пребывал в иных эмпиреях.
В дом Лариных меня ввел Вовочка — причем, запросто, едва я изъявил беглое желание посмотреть на его "Филлиду". Много я теперь отдал бы за те варенья, которыми нас угощали хозяева… Все Ларины по московскому обычаю говорили нараспев. Так же они любили долгие, мучительные чаепития. Их глубокий провинциализм, впрочем, был довольно мил.
В первый раз мы с Ленским долго там не задержались. На вопрос приятеля "Как они тебе?" я всего лишь отметил, что старушка Ларина чресчур проста и выразил предположение, что брусничная вода, которой нас напоили, может и бед наделать. И, между прочим, попросил Вовочку уточнить, которая из дочерей Татьяна. Напарник пояснил: та, что тихо войдя, молчаливо села у окна.
"Если бы я был поэтом, – отрезал я, – выбрал бы ее. Понимаешь, Ленский… В чертах Ольгиных я не увидел жизни, будто она мадонна Ван Дейка. Лицо у нее круглое и красное как эта ваша луна на таком же глупом небосклоне". Конечно я обидел Вовочку свой прямотой, но он промолчал. На самом деле Оля отличалась миловидностью, Таня же наоборот. Но что есть красота…
Я даже и не подозревал, какой фурор произвело мое явление Лариным. В своем замкнутом мирке это семейство вкупе со слугами и рабами произвело на свет миф о том, что якобы Тане жених явился. Без меня уже и оженили, разве только, согласно дурному толку, свадьба покамест расстроилась оттого, что колец модных не достали. Впрочем, я был еще в выгодном положении по отношению к Ленскому, ибо в глазах обывателей он давно уже считался Олиным подкаблучником.
Шурик, конечно, много всего насочинял про Танины переживания — на то он и сочинитель. Я не хочу идти у своего создателя на поводу, ибо даже такой пень как я уразумел: не следует верить пиитам. Выскажу разве свое соображение: у Шурика, когда он живописал страдания девицы, все вышло плоско и даже пошло. Возможно, это он и хотел подчеркнуть, однако вышло неизящно, как говорится, по–нашему, по–топорному.
Тане при ее положении сельской затворницы только и оставалось влюбиться в кого–нибудь, как у нас на Руси говорится, в проезжего молодца. Помноженные на обольстельный обман французских книг чувства готовы вылиться в самой экстравагантной форме. Отсюда совет всем матерям: выводите дочерей в свет вовремя! Все эти дурацкие бумажные Клариссы, Юлии и Дельфины на хорошее не надоумят. Хотя… Я только один недостаток вижу в Тане: полное отсутствие чувства юмора, отчего она все в жизни делает хотя и естественно, но — всерьез.
…Это послание принес мне мальчонка. Писано было по–французски. Даже такому цинику как я неприлично было бы предавать огласке его содержание — даже при учете того факта, что Таня есть такая же литературная фантазия, как и я. Я долго размышлял над любовным признанием малознакомой мне девицы. Мы друг дружку видели только раз, причем я — мельком. Нужно было тщательно продумать дальнейшие действия.
Шурик ловко сочинил мои мысли, с коими я направился на разъяснения к Тане, да его перевод Таниного письма ; это скорее наглый выпад стихоплёта. На самом деле я движим был благородным порывом: облагоразумить наивное дитя. Доверчивость невинной души предать грешно, да и, по совести говоря письмо меня чрезвычайно тронуло.
Она пыталась спрятаться в саду, но от судьбы вряд ли убежишь. Таня была бледна и очевидно испугана. Я подошел решительно, правда, речь свою начал после значительной паузы. Попросив не отрицать авторства, я в отместку за Танину искренность выдал ей… нет, не отповедь, а, скорее, исповедь.
Я совершенно честно заявил, что не искал бы иной невесты кроме Тани, ежели б имел идеалом семейный круг и заботы мужа и отца. Создан я для другого, и вовсе не достоин Таниного внимания. Само супружество станет для нас мукой, ибо вскоре после свадьбы я вновь найду одну только скуку. Я и теперь думаю, что высказал правду. Сказав далее, что люблю Таню любовью брата, я солгал. Я же ее совсем не знал, чтобы испытывать к ней серьезных чувств, а в мгновенные просветления верить не склонен. Закончил же пошлой сентенцией: "Учитесь собой властвовать, а неопытность ведет только к беде".
Я говорил и видел, как из ее испуганных глаз катятся слезы. Ничего не сказав в ответ, едва дыша, Таня опустила голову. Я подал руку, она как–то механически на нее оперлась… Мы явились в дом вместе, и никто не посмел нам на то пенять. Я был уверен, что урок пошел Тане впрок. Как бы то ни было, у нас все же было свидание.
Полагаю, я не просчитал последствия. Я рассчитывал, что Танина страсть по крайней мере умерится, ведь мне ее было жалко. Меж тем настал уж ноябрь. Реку сковал пока еще робкий лед, кругом воцарились пустота и покой. Вечера стали мучительно тягучими, и уже нет желания над вымыслами литераторов обливаться слезами, зато рука все чаще тянется к кружке, а после к кию — и катать в гордом одиночестве шары до умопомрачения. Разве только время от времени Вовочка на чахлой тройке заедет, других приятелей в деревне у меня так и не завелось.
Едва Ленский показывался на пороге, на стол тут же водружалась мерзлая бутылка Вдовы Клико, в трубках воскурялся ароматный голландский табак. Хорошо согретые, мы тешились беседой, меж тем подступал период времени, галлами поэтически именуемый "между собакой и волком". Ленский, чуть захмелев, сетовал на то, что я, только дважды побывав у Лариных, туда и носа не кажу, меж тем они ждут меня, тем более что в субботу у Тани именины. Я был не против, что Вовочку обрадовало, он тут же стал расписывать в присущих стихописцам красках всякие Олины прелести. Через две недели назначена церемония соединения молодых узами Гименея с последующим познанием тайны брачной постели. Вовочка, думал я тогда, сердцем рожден стать героем романа во вкусе Лафонтена… какая скука!
Шурик сочинил Танин вещий сон, в котором я в зверском облике пронзаю ножом Вовочку. Напомню: все мы — фантазии изрядно развращенного автора. Но в определенном смысле и Пушкин есть плод нашего коллективного воображения. Я вот, что про Таню скажу: она недалека в своих духовных притязаниях, ее вершина — выдуманный пошляками халдейский предсказатель Мартын Задека, посредством календарей внушающий глупым представительницам (да и представителям) человечества идею детерминизма в самой примитивной ее форме. С другой стороны, разве не желали вы такой вот супруги, не ищущей разного рода приключений, но свято заботящейся о благополучии вашего союза? Блаженны нищие духом!
…К Лариным на праздник понаехал всякий сброд. Характерно, что у Шурика в адрес каждого из званых гостей нашлось колкое словечко, я же в этом плане останусь безучастным, ибо мне прибывшие лица абсолютно незнакомы. Полковой оркестр тогда не преминул быть — какой де бал без фанфар. Когда приехали мы с Вовочкой, помещики уж гремели за столами посудою. В тот же момент я перехватил изумленный Танин взгляд. Все, видно было так подстроено, чтобы я сидел прямо напротив нее, чем ее очевидно смущал. Заметно было, что она сдерживает слезы ценою неимоверных усилий… хоть и потупила томный взор, старалась выглядеть независимой.
Я уж довольно перенес нервических женских явлений, но претерпевать таковые мог все же с трудом. В каждом из нас сидит свой чертёныш. Мой вдруг с какой–то невыразимой досады возжелал обязательно взбесить Вовочку.
Конечное же, не один я заметил Танино смятение, но по счастию всеобщие взоры привлек внесенный жирный именинный пирог, который, как позже выяснилось, был изрядно пересолен. Под цимлянское пошла череда пошлых поздравлений. Когда очередь дошла до меня, я лишь молча ей поклонился, и в этот миг мне стало предельно жалко уставшую, перепуганную барышню. И я посмотрел в ее чистое лицо как можно более нежно. Не слишком ловкую заминку прервал на удачу шум толпы, повалившей подобно пчелам из улья в гостиную, где уж раскрыты были зеленые ломберные столы. Успели сыграть только восемь робертов — уже несут чай. Едва девицы взялись чинно за блюдечки, донесся шум фагота и флейты. Я с откровенно дурацкой ухмылкой подошел к Оле и, усадив ее на стул, завел с ней речь о том–сём. Потом вовлек младшую Ларину в танец, при этом краешком глаза наблюдая, как вскипает Ленский.
Перешли в бодрой мазурке. Желая подлить масла в огонь, я наклонился ближе к Олиному ушку и шептал банальности. Дождавшись окончания танца, Вовочка желает пригласить Олю в котильон, но вот досада: его невеста уже занята — сами понимаете, кем. Я прямо читал мыслишки пылкого юноши: "Кровь, только кровь!" Но и Оля хороша: едва, считай, выбралась из пеленок — а уже, кокетка, ветреный ребенок, готова изменить…
Пулей Вовочка вылетел из зала. Уже понятно, что рассудят нас только выстрелы. Я остался доволен, но помрачнел, даже не замечая, что глупая Оля еще рядом. Она совершенно не поняла произошедшего и всё искала Ленского своими наивными глазками. А этот бесконечный котильон все тянулся и тянулся… После ужина гостей стали укладывать спать, ночлег готовя им от сеней до самой девичьей. Я же уехал к себе.
С вызовом пришел старый отгулявший свое гуляка Зарецкий, человек приятный, но в глубине души тёмный. Прочитав дерзкую Вовочкину писульку, своеобразный кортелик презрения, я тотчас ответил, что всегда готов. Что я чувствовал? Откровенно говоря, я ненавидел сам себя — и за то, что вечор пошутил над нежной и робкой любовью, и за свое откровенное ребячество… пристало дурачиться юнцу, мнящему себя поэтом, я же не мальчик, но муж с честью и умом. И угораздило же меня родиться с эдаким багажом в России!
И уже не отвертишься, ежели в дело ввязался каналья, известный сплетник Зарецкий. Коль на попятную пойду, не избежать общественного мнения, выражающегося преимущественно шепоте и хохотне глупцов. Итак — завтра на старой мельнице!
Потом я узнал, что Вовочка весь вечер накануне дуэли торчал у Лариных. Уточню возраст девиц: Тане тогда было семнадцать, Оле едва стукнуло шестнадцать. Что они, дети, понимали… Только на прощание Оля вопросила у Ленского, пристально глядя ему в лицо: "Что с вами…" — "Так…", ответствовал тот рассеянно и был таков. Это я узнал от Шурика, на котором, как вы знаете, и пробы уж негде было ставить. Он еще сочинил, что накануне дуэли я спал сном праведника. Эх, если бы… но давайте уж не будем заостряться на моих переживаниях. Я действительно под утро забылся, посему значительно опоздал. Судьба, однако, была терпелива.
Вовочка стоял в эффектной позе, опершись на плотину, Зарецкий цинично отмечал недостатки жернова. Старый вояка, меня завидев, искренне удивился: "Но… где же ваш секундант…" Я встрепенулся, но очень скоро ответил: "Вот же, мсье Гильо. Вы его не знаете, но он, поверьте, честный малый". При этом я указал на своего слугу, затрапезного французишку. Зарецкий закусил губу. "Что ж, начинаем?" – обратился я к Ленскому. "Пожалуй", – ответил юноша, при этом голос его дрожал.
Мы, опустив головы, пошли за мельницу. Происходящее больше походило на тягучий сон. "Уж не разойтись ли нам полюбовно…" – думал я. Вот засмеюсь сейчас — и все разрешится миром и застольем. Сдерживал меня только Зарецкий, мое раскаяние готовый превратить в светский позор.
Блеснули пистолеты, гремел молоток о шомпол, пули равнодушно уходили в граненые стволы… щелкнул курок, сыплется серой струйкой порох на полку, взведен кремень… Все происходит как будто время замедлилось, я же про себя повторяю: "Как глупо, глупо..." На снег брошены плащи, Зарецкий хладнокровно отмеряет тридцать два шага. Мне стыдно смотреть на Вовочку, я понимаю свою очевидную вину. Чувствую, что все ждут от меня слова, но я как язык проглотил. Вздохнув, Зарецкий нас развел и торжественно произнес: "Теперь сходитесь".
Я прекрасно понимал, что Вовочка желает меня убить. Я поднял свое оружие первым, на четвертом шагу. Заметив, что и противник подымает руку, я глянул наконец в лицо Ленского и увидел зажмуренный левый его глаз. Я нажал на курок. Грохот — я вижу, что Вовочка уронил пистолет. Он молча положил руку на свою грудь и осел. Я тут же к нему подбежал, с ужасом наблюдая, как затухает его взор. Он не произнес ни слова. Я чуть не кричал: "Володя, Володька!" Это был конец. Зарецкий тут же установил: в грудь, на вылет. Из раны, дымясь, текла кровь. "Ну, что ж… убит", констатировал секундант Ленского.
Я отошел в строну. Зарецкий деловито водрузил труп на сани и не оглядываясь на меня, дернул удила — кони понесли мою жертву, оставляя лишь серую порошу. Мой слуга, испуганно озираясь, вышел из–за пня, за которым успешно прятался. "Не сон…" – сказал я в пустоту. Гильо сокрушенно вздохнул.
Шурик на фабуле, как говорится, оттоптался. Уж навиршеплётствовал по самое… Это же из него: "Мечты, мечты, где ваша сладость…" Вы наверняка заметили, что я не из людей, подвластных собственному либо чужому воображению. Да, в значительной мере я выдумка, но признайтесь: целостный характер гораздо реальнее даже самой отъявленной серой реальности.
Как и следовало предполагать, о юноше, мнящем себя поэтом скоро забыла даже его возлюбленная. Оля выскочила за красавца улана, от которого у всякой девицы головушка вскружится. Похоронили Ленского, как самоубийцу, за оградой погоста и вскоре могила перестала иметь вид ухоженный. Вот и вся твоя прыть, Владимир.
Не имея ни службы, ни семьи, ни дел, я отдался всецело демону перемены мест, превратившись на долгое время в Агасфера. Странствия без цели есть бесплодный способ подавить искренние желания, но предо мною стояла и высокая цель: разглядеть, наконец, Святую Русь. По крайней мере, так полагал, не зная еще, что на лету далеко не всё разглядишь.
Великий Новгород, Валдай, Торжок, Тверь… Везде мне было невесело. Немного потешила разве Первопрестольная: здесь меня приняли за шпиона и одновременно нарекли "завидным женихом". Оставив искушения, по Волге я спустился до Астрахани, а по пути проникался бунташным и утрудившимся русским духом. После — Кавказ: Терек, Арагви, Кура… горцы с несклоненными головами, может, и способны будить в русском имперские чувства — но не во мне. Через Тамань я переплыл в уютную Тавриду, после же — в пыльную Одессу, где мне довелось теснее пообщаться со своим создателем. Шурик утверждает, что несказанно обрадовался, увидев меня на пороге своей квартиры. От него я узнал, что, пока я был в бегах, Таня захаживала в мое имение. Дворня пускала ее кабинет и она перелистывала оставленные мной книги. Прознав о чудачестве старшей дочери, мать отослала ее в Москву, на ярмарку невест...
Мы вволю побродили по берегам Эвксинских вод, при этом Шурик воображал, что подобен опальному Назону. Болтали о разном, но самое главное чувство, оставшееся во мне после посещения неожиданно грязной Одессы, заключается в единении двух душ. Первая дала жизнь второй, но мы были абсолютно равны и вольны — пускай один из нас томился в ссылке, другой бежал от чёрт его знамо чего, именно ощущение внутренней свободы остается во мне по сию пору.
Помнится, мы разговорились на больную для Шурика тему: про Байрона, с которым нашего пиита завсегда сравнивали. Вот что сказал этот сукин сын: "Мы видели его на троне славы, в мучениях великой души, в гробе посреди страдающей Греции. Толпа жадно читает исповеди, записки и прочая, потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врёте, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе". Считаю, это и про меня отчасти сказано.
В завершении своего круиза я вернулся в Петербург. Позвали меня на один скучный светский раут. Все было чинно, упорядочено — но вдруг толпа заколебалась и в зал ступила… Она. Неторопливая, тихая, величественная, легкая… Богиня! В Ней не было пошлых аристократических ужимок и подражательных затей — только одно естество. И снова Ее трудно было назвать красивой, однако время выкристаллизовало из Нее нечто большее, чем прекрасное. Облик Ее не портил даже модный малиновый берет. Я спросил у знакомого князя, который довольно располнел с нашей последней встречи, кто эта женщина. Старший товарищ с ухмылкою ответил: "Моя жена".
Когда князь подвел меня к своей собственности, Таня ни единым движением не выдала своего смятения, хотя я, полагающий, что знаю женщин, чувствовал, насколько она взволнована. Ровным тоном, даже бровкой не поведя, испросила, давно ли я здесь, из каких краев, какими судьбами. Я всматривался в черты княгини и никак не узнавал Тани прежней. Я что–то пробормотал, она же, бросив на супруга усталый взгляд, скользнула вон. Я остался стоять как истукан.
Шурик все же мерзавец. Была бы моя воля, я отдал бы ее письмо ко мне отправительнице — и пусть делает со своим искренним признанием что желает. Так этот абиссинский засранец опубликовал интимное послание, при этом его еще и опоэтизировав… А стыдно между прочим мне, ведь получается, я передал безнравственному борзописцу компрометирующий невинную женщину материал.
Не сомневаюсь, что на эдакой почве однажды вырастет еще большая мразь, которая без придыхания состряпает на моей истории детективчик. Я в нем буду обрисован злодеем, не только хладнокровно убивающим юношей, но еще и шантажирующим светскую даму. Такого рода литературных падальщиков и в наше время доставало. А, кстати, так и не нашелся борзописец, состряпавший бы историйку про темные отношения моего Шурика с инфернальной Каролиной Собаньской. Наверное, это всё же хорошо.
Я обескураженный отправился домой. Сон мой был приблизительно таким же как перед роковой дуэлью, наутро же меня ждало то, что я менее всего ожидал. Князь, Танин муж приглашал меня на вечер. "Боже, – воскликнул я вдохновенно, – к Ней, к Ней!!!" Когда я царапал учтивый ответ, в голове все крутилось: сон, прекрасная грёза… Теперь я был в положении безумно влюбленного… зря, получается, плевал в колодец.
Мучительно тянулись часы до вечера. Войдя, наконец, в величественный дом, я увидел княгиню. Одну. Несколько минут мы сидели, я не в силах был из себя выдавить хоть что–то. Таня была покойна и вольна. Наконец вошел муж и прервал наш мучительный t;te ; t;te. Он вспоминал наши проказы и шутки прежних лет, о коих я помню смутно, я рассеянно поддакивал. Стали прибывать другие гости и я слился с фоном. Там были разные типы высшего общества, но внимание мое всецело было во власти непреступной богини.
Боже, как Она изменилась! Таня очень даже органично переняла ужимки сана. Я в этот вечер несказанно мучился, и знаете… это было счастье, ведь рядом была Она.
Так я впервые в своей жизни по–настоящему влюбился. Каждый Божий день я подъезжал к Ее крыльцу, ибо мысли мои заняты были Ею полностью. Я с отрадою ловил мгновения блаженства, когда мне удавалось накинуть Ей на плечо боа, чуть коснуться Ее руки или поднять платок. Она меня почти что не замечала, разве что изредка перекидывалась парой–тройкой ничего на значащих фраз, чаще же ограничивалась лишь холодным поклоном. Я стал сохнуть, врачи во мне заподозрили чахотку и захотели отправить на воды. Я не ехал, ибо знал, где обрести сладостную боль. В конце концов, я составил страстное послание своей возлюбленной.
Мое письмо Татьяне снова как бы попало пииту, а Шурику палец в рот не клади — уж распишет так, что классики в гробах перевернутся. Ответа не было. Я, предаваясь эпистолярному рвению, все строчил и строчил послания любви. В конце концов я поехал в одно собрание и встретил там Ее. Едва вошел — Она навстречу, полна крещенским холодом. В Ее милом лице я прочитал только оттенок праведного гнева.
Скорее всего своей настойчивостью я стал причинять Ей вред — только разве муж не замечал моих терзаний. Надежды не было, я уехал, проклиная свое безумство. Я стал затворником в своем кабинете, единственной подругой сделавши хандру. Вновь стал без разбору читать, но данным занятием увлечены были только мои глаза, мысли же витали в иных местах. Духовными очами я узревал иные строки.
И все чаще стал являться мне лежащий на снегу труп юноши. И голос: "Что ж… убит!" Вкруг меня теснились великосветские скоты, рычащие, мычащие, блеющие, хрюкающие, визжащие: "Убийца! Убийца!!!" И лишь одна картина способна была по крайней мере вернуть душу мою из этого ада: спокойно и величественно сидящая у окна Богиня. В своем затворе я чуть не превратился в поэта — известно ведь, что все лирики суть несчастны — но Господь миловал.
Я мог бы испепелиться в топке своей гордыни, но настала весна и я как сурок таки выполз из норы. Ясным утром я понесся в санях вдоль Невы. На синих, иссеченных льдах играло радостное солнце. С чувством какого–то неизъяснимого облегчения я направлялся к Ней.
Я понимал, что более похож на мертвеца, но иначе поступить не мог. В прихожей не было никого. Неисправленный чудак, я прошел в залу… здесь тоже пусто. Отворив одну из дверей, я поразился: там сидела Она — неубранная, бледная. Богиня читала письмо, из Ее прекрасных глаз текли слезы. Я мгновенно узнал в Ней прежнюю Таню!
Я пал к Ее ногам. Она вздрогнула, но молчала. Она посмотрела на меня, без удивления и гнева. Не став отымать своей бесчувственной руки от моих жадных уст, она тихо произнесла:
– Довольно, встаньте. Я должна с вами объясниться откровенно. Надеюсь, вы помните свой урок в саду… Теперь моя очередь. Тогда я была моложе и, кажется, лучше...
Далее я не буду передавать содержание Ее ко мне обращения. Пусть Шурик опять навыдумывает согласно своей натуре. Только сути коснусь. Богиня меня не винит, на самом деле поступил я тогда довольно благородно. Она даже благодарна мне, ведь я мог иначе воспользоваться Ее доверчивостью. Мне не импонировала дикая, экзальтированная девочка, теперь же я влюблен в богатую и знатную особу, чей муж изувечен в сражениях, за что его ласкает Двор. А, может быть, позор тогдашней Тани теперь всеми был бы замечен и мог бы мне принести определенную пользу? Не верит Она моей искренности, ведь по сути я — раб мелкого чувства. И все же Она призналась, что всю пышность придворного маскарада Она отдала бы за полку книг, дикий сад и ветхий дом, в котором Она впервые меня увидела. Счастье было так близко, так возможно, но Ее судьба уж решена. Она меня любит! Но, выйдя замуж за другого, верна ему будет до гробовой доски. Таня, милая моя Таня, уповая на мои гордость и прямую честь, попросила оставить ее. Навсегда.
И Она ушла. Долго еще я стоял будто пораженный громом. Вернул в действительность меня звон шпор. Показался строгий князь — и я понял: это конец.
Интересна дальнейшая моя судьба как литературного героя? Шурик настолько ко мне привязался, что сочинил про меня десятую песнь, причем, в зашифрованном виде. А потом взял — да сжег все листы, касающиеся меня, оставив потомкам разве что злобные строки о русских самодержцах да героях декабрьского мятежа. Посему дальнейшая судьба моя есть чистый пепел.
Приложение к «Суровой прозе»: чему нас в школе учат
О маленькой светлой любви
Одна девушка жила в бедной семье в пригороде большого города. Отец помер, а мать лежала при смерти. Каждое утро младая особа собирала в лесу или поле цветы на везла их продавать на главной улице мегаполиса, чтобы заработать на лекарства для мамы. Однажды весною возле девушки остановился шикарный экипаж, из которого вышел приятный молодой мажор. Он заплатил за все ландыши в два десятка раз больше и спросил, часто ли девушка здесь бывает. Девушка сказала, что ежедневно. Хорошо, сказал богачёнок, ты приходи с цветами завтра, я опять у тебя куплю. Ночь девушка не спала, а едва расцвело, набрала отборного привета теплого мая и полетела в центр. Цельный день она простояла на главной улице, но козырный красавчик не приехал. В сердцах она пошла к Патриаршему пруду и ландыши бросила в воду. Едва вернувшись в свою слободу, она вдруг увидала уже знакомый экипаж, из которого вышел вчерашний знакомый и ее приветствовал. Сказал, что будет теперь сам за цветами приезжать и вообще. Ну, цветы — не цветы, а мажор теперь часто в пригород заезживал. Они гуляли, вели разные беседы и всё такое. Но как-то мать девушке говорит, что де сватается к ней один парень из местных, зажиточный. Мне, говорит мама, помирать скоро, хочу, чтоб судьбинушка твоя наладилась. Приехавшему кавалеру девушка о том сказала, а тот давай ей втирать, что, мол, я тебя не брошу и так далее. Расчувствовавшись, девушка отдала мажору самое свое дорогое. С того дня красавец к своей периферийной зазнобушке охладел. Видимо, молодца привлекали чистота и непорочность девицы с окраины, а теперь привлекать было нечему. Да к тому же ему не хватало характеру запросто сказать человечку иного сословия «досвидос» и хотя бы чрез скандал — но разбежаться. И однажды он заявил: я отправляюсь на боевую службу в армию, Отечество превыше всего. Она и поверила, тем паче он обещал, вернумшись, воссоединиться с нею теперь уже навсегда. Но как-то, гуляя в тоске все тою же главной улицей, девушка увидела своего козырёныша выходящим из увеселительного заведения в обнимку сразу с двумя гламурными блондинками. Счастливая, она бросилась мажору в объятья, то же, отстранившись, холодно сообщил, что де обстоятельства изменились и он помолвлен с другой. В качестве сатисфакции молодой повеса передал бывшей слюбовнице сумму денег. Изменившимся лицом девушка бросилась прочь. На берегу Патриаршего пруда девица отдала деньги маленькой девочке, попросила отнести в слободу своей матери и наказала малышке никогда и ни при каких условиях не верить мужчинам. А потом она утопилась. В социальных сетях целую неделю обсасывали фото прекрасной утопленницы с блаженной улыбкою на губах. Донесла ли девочка деньги до больной старухи и доверяла ли она во взрослом состоянии мужикам, то нам неведомо. Мажор всю свою оставшуюся долгую-долгую жизнь был фатально несчастлив.
О большой темной любви
Другой мажор тоже вел жизнь полную светских забав и острых приключений. Его дядя самых честных правил не в шутку занемог, старик уважать себя заставил — и лучше выдумать не мог. Сельская местность — неплохой полигон для развития всяческих фантазий, в том числе — и амурных отношений. Полагаю, таково воздействие свежескошенных трав. Дядюшка помирает и молодой повеса, растративший прежнее состояние в прожигании жизни, пытается адаптироваться к роли помещика. Аккурат из туманной Германии возвращается мнящий себя талантливым поэтом юноша. Двое... нет, не влюбляются в друг дружку, а становятся приятелями. Юноша проникся высокими чувствами к девушке, живущей в имении по соседству. Старший товарищ скуки ради посещает то имение и открывает, что у девушки есть старшая сестра. Последняя без ума влюбляется в нашего повесу. Она пишет письмо, трогательно объясняясь в своих чувствах. Возлюбленный встречается с ней и читает нотацию — о том, что она дура, начитавшаяся французских романов. Давайте уж по совести: молодой человек поступил даже порядочно, не опустившись до низкой игры. Но старшая сестра что-то расстроилась. Проходит осень, наступает зима. На балу в честь именин старшей сестры повеса забавы ради ухлестывает за сестрою младшей. Он же не думал, что чувства старшей столь глубоки. Дело доходит до дуэли с поэтом. Старший приятель успевает стрельнуть первым и поэт — труп, ему уже никогда не прославиться. Младшая сестра страдает недолго: скоро влюбляется в красавца-улана и все у нее хорошо. А у старшей сестры все нехорошо. Она посещает имение сбежавшего от судебного преследования за убийство повесы, читает книжки с его пометками и осознает, что тот — уникальная помесь ангела с бесом. Все предложения потенциальных женихов она решительно отвергает... Проходят годы. Наш повеса, поскитавшись и ничего полезного на для Отечества, ни для человечества в целом не сделав, возвращается в свет и на одной элитной вечеринке в гордой неприступной красавице узнает ту девушку, страстную любовь которой он когда-то как из ушата в сельской местности охладил. Мужчина проникается глубоким чувством и принимается ее домогаться при посредстве все того же эпистолярного жанра. Та, храня гордое терпенье, на них не отвечает. По сути, он одержим тою, чью несколько болезненную любовь он предал. Вероятно, ни тогда, ни теперь он ее не любил, а теперь свое взял спортивный азарт. В конце концов рандеву случается. Она ему признается: все так же она его глубоко любит, но в свое время она была вынуждена уступить требованиям матери, так что теперь она другому отдана и будет век ему верна. В отчаянии бывший повеса отправляется творить добрые и благородные дела...
Ум — не разум
Некий молодой, считающий себя высокообразованным и благородным мужчина три года странствовал в чужих краях. Возвратившись в Москву, он сразу направляется к девушке, с которой в детстве дружил. Та же между тем выстраивает отношения с молодым человеком серьезным и неветренным, да к тому же имеющим карьерные амбиции. Он правильный, наш же возвращенец — вольтерианец, что равносильно супостату. Короче, в европах наше русское рыло нахваталось либерализьма, что всегда оканчивается воинонащекинством. На балу вольнодумец всячески обличает московское общество, недоумевая: как девушка, которой он благосклонен, может оказывать внимание серому всему из себя правильному бездарю? Меж тем барышня, посчитав оскорбленными свои чувства, распространяет слух о том, что де баламут не в своем уме. Заезжий гость-провокатор внезапно узнает, что на самом деле его соперник влюблен совсем в другую ; служанку ; за госпожой же ухлестывает исключительно из карьерных соображений. То же самое открывает и сама юная госпожа. Человек, отравленный Европою, не может перенести столь вопиющего лицемерия, всех кряду обличает о отправляется переживать всю низость русского высшего общества в деревню, в глушь, в Саратов.
Хочу
Еще один человек из высшего общества мажором не был. Ему довелось участвовать в усмирении Кавказа, и там он весьма преуспел и даже чувствовал себя в своей тарелке. Однажды этого молодого офицера пригласили на праздник к одному лояльному русской короне горскому князьку. Там ему приглянулась местная аборигенка, дочь князя, и офицер ее захотел. Эта же девушка нравилась диковатому, независимому джигиту. А у последнего была прекрасная лошадь, которую захотел сын все того же князька. Парень за животное готов был душу Шайтану продать, поэтому он согласился выкрасть свою сестру и передать русскому за то, что тот выкрадет лошадь у джигита и даст ее юноше. Изначально мальчик предлагал выкрасть сестру для джигита, но тот все же свою лошадь ставил выше и отказался. Кто знает Кавказ, никого осуждать не будет: таковы там обычаи. Дело удалось. Юноша обрел лучшую на Кавказе лошадь, русский офицер — горскую красавицу. Последняя содержалась взаперти и владелец пытался всячески ублажать свою добычу. Сердце красавицы с трудом, но отогревалось. Джигит же неимоверно страдал, ведь его лишили предмета егойной гордости. Может все бы и устаканилось, ведь время лечит, но джигиту удалось похитить девушку (видимо, лошадь вернуть не получилось). Поскольку любимой лошади у него не было, погоня настигла джигита и он ранил красавицу, посчитав, что пусть уж она не достается никому. Девушка умерла через два дня на руках офицера, и больше он с свей добыче не вспоминал никогда.
Душевная история
Один молодой человек был, как принято говорить, в меру хитропопым. Именно «в меру», поскольку его занятие не противоречило действующему законодательству. А именно, сей деятель хотел поднять свой рейтинг путем скупки умерших рабов. То есть, не самих рабов, конечно, а документов о собственности на таковых. Ну, примерно так же сейчас — за счет несуществующих душ — накручивают рейтинги во Всемирной Паутине. Однако звучало сие ужасающе: приобретение мертвых душ — это вообще неприятно. Отсюда – демонизация пройдохи жителями той губернии, в которой молодой человек принялся шерстить; дошло до того, что скупщика душ стали считать чуть не Наполеоном. Таинственный тип ездит по имениям и по-свойски договаривается с каждым из владетелей мертвых душ, заключая сомнительные сделки. В городе о сем персонаже уже носятся всякие слухи, а это практически — слава. На бал наш скупщик прибывает с ореолом героя, как минимум, дамы от него без ума. Но один из недавних продавцов, человек и без того скандальный, затевает скандал, громогласно заявляя о том, сколько еще наш скупщик мертвых душ наторговал. Через скандал у нас приходят к успеху, даже нынешние ушлые негодяи любят, когда их демонизируют, но в данном вопросе переусердствовали злые языки. На следующий день вся губерния знает, что в сием болоте завелся упырь, вздумавший печатать фальшивые ассигнации, да еще и похитить губернаторскую дочку (не аффилированную компанию, а именно что родную дочь). Не вынеся напряжения от удара помирает прокурор. Дальше автор раскрывает всю подноготную нашего прощелыги, подлинного героя нашего времени, умеющего делать деньги из любой мерзости. Например, жулик боролся с коррупцией и при этом брал взятки, организовывал строительные пирамиды, не гнушался и контрабандой. В наше время такой бы пролез в Госдуму или стал благодетелем и владельцем футбольных клубов, заказывающим в лучших верфях планеты тыщеметровые яхты. Но тогда были иные времена. Накануне начала поэмы (история про упыря именно что поэма) наш жулик узнает, что из-за бюрократических проволочек возникает временной лаг между смертью души и регистрации таковой в реестре — и решает воспользоваться косяком, чтобы стать де-юре владельцем огромного числа крепостных, а, следовательно, влиятельным человеком. Что главное в профессии мошенника? Правильно: свалить. Автор быстренько отправляет своего прохиндея во второй том, который явно не удался и в результате исчез в огне.
Не надо выёживаться
В деревню к отцу приезжает молодой аристократ, да не один, а с ученым дружком-нигилистом, думающим, что он (не аристократ, а нигилист) умнее всех, а Бога нет. А мы уже знаем, что ум — это еще не разум. Между тем «старенькому» папане едва исполнился сороковник, в его возрасте Бьерндаллен на Олимпиадах побеждал. Да он и не промах (не биатлонист, а папаша): оставшись вдовцом, взял на содержание девицу и та уже успела от него родить. Встреча двух поколений проходит холодно, да к тому же сходу друг дружку невзлюбили ученый приятель сына и старший брат отца. Зато к нигилисту прониклась челядь — видно молодой человек обладает харизмою. Дальше начинаются бесконечные споры на отвлеченные темы. Между тем юноша и его товарищ влюбляются в двух сестер: вдову и девицу на выданье. Нигилисту неймется: он пристает к сожительнице отца своего друга, так что дело доходит до дуэли. Ученый стреляется вовсе не с отцом товарища, а с его братом, у которого за спиной богатый бэкграунд. Оба выживают. Пока нигилист живет темными страстями, младший его товарищ заводит более тесные шуры-муры с тою девушкой, в которую влюбился сизначалу. Нигилист почему-то обижается (хотя и не гомосексуалист) и уезжает, а там пытается забыться в работе во благо простых людей. Однажды исследователь осознает, что страшно далек от народа, смерды же держат его за шута горохового. Но поздно душить прекрасные порывы: вскрывая труп, ученый заражается смертельной болезнею. Перед смертью он вызывает вдову, признается ей в своей любви и помирает. Вскоре одновременно венчаются юноша с сестрой вдовы, да его отец с приживалкой. Жизнь у всех налаживается, а на могилу нигилиста приходят лишь дряхлые старички, его родители.
Бабок нарубил
Бедный студент юридического факультета от нищеты существования (а, вероятно, и духа) заключает, что он не тварь дрожащая, а право имеет. В состоянии стресса молодой человек получает весточку о том, что де в его городке к его же сестре домогается один старый развратник. Вместе с тем сестричка готова выйти замуж за небедного садиста — только лишь ради того, чтобы были деньги на завершение образования нашего студента. Разве только родственники еще не знают, что молодой человек учебу забросил, зато одержим смутными индивидуалистическими идеями, приползшими на Русь-Матушку с цивилизованного Запада. А, кстати, сестра и мать должны приехать в столичный город проведать сына и братика. Студент приходит к болезненному выводу о том, что ему непременно надо убить одну вредную старушку, промышляющую ростовщичеством. Якобы тем самым он избавит человечество хотя бы от какой-то доли мирового зла, да деньжатами разживется то ж. Орудием возмездия выбран топор. Добро торжествует, но случайно на пути встает сестра процентщицы, бабушка кроткая и безгрешная. Свидетельницу приходится убрать тем же методом. От этого студент искренне страдает, а вот материальная сторона дела остается без выигрыша. Студент ловко заметает следы, но одновременно знакомится с одной юной, совершенно чистой душой проституткой. Меж тем кругом вьются преимущественно подонки, оскорбляющие чувства сестры убийцы, и творятся всякие нехорошие мерзости. Проститутка ведет христианскую проповедь и постепенно избавляет студента от мании наполеонщины. Далее девушка старается уговорить студента явиться с повинной. Тот сначала ерепенится, но потом сдается и отправляется на каторгу. Проститутка следует за ним, и все ее любят за милый нрав и незлобивость. Студента же не любит никто кроме этой святой девушки.
Допрыгалась
Молодая женщина вышла замуж по расчету за сыночка местного богатея. Его сестре она тайком признается, что храме Божием испытывает особенное чувство, та же заключает, что свояченица в кого-то наверняка влюбилась. Замужняя барышня воображает ангелов в огненном луче и мечтает, раскинув руки, однажды воспарить. Хозяйка богатого дома хребтом чует измену и заявляет, что красота в самый омут ведет. И это вообще правда. А тут еще появляется вечный русский геморрой — странница, которая внушает, что якобы во всем надо прислушиваться своей души и пугает всякими сказками о правильности праведной жизни и неправильности греха. Видимо, старуха плохо знакома с классической русской литературою. Молодой муж уматывает чёрт знает куда, жена же в ответ на просьбу взять с собой получает пожелание мотать на все веселые буквы. Она и уматывает. А немногим погодя изменяет мужу с — с чувством, без толка, но с расстановкой. Налетают ветры злые, разверзается гроза, изменница думает, что щас её поразит, а не хрена. Не работает языческое мировоззрение. Любовника женщины-отступницы посылают далеко и надолго (не словами, а физически — в Сибирь), муж пытается простить неверную, но ему не дает повеликодушничать (ну, или смалодушничать — тут уж с какой стороны посмотреть) его такая-сякая мать, в итоге женщина бросается с обрыва в омут и погибает.
Двоенравие
В благословенной глуши проживает ленивый молодой барин. Он пробовал обосноваться в столичном городе, но в итоге понял, что суета — это не для него, а настоящих друзей у него только двое: мягкий диван да бедный полунемец, человек деятельный и амбициозный. Богатое имение в триста пятьдесят душ позволяют ленивцу лениться вволю, но полунемец пробует разбудить в приятеле зверя. В определенном смысле ему это удается, но только лишь потому что ленивец влюбился. Пока полунемец крутится по миру, обделывая делишки, ленивца окружают жулики, готовые прибрать имение к своим рукам. По счастью, полунемец (справедливости ради скажем: и полурусский — тоже) разгоняет всю эту шушеру. А вскоре женится на женщине, в которую влюблен его друг. Но это вовсе не трагедия, ибо ленивца женит на себе одна простая женщина, которая рожает от него сына. Женщина окружает мужа заботой, в результате чего тот превращается в совершенного овоща и благополучно помирает. Мальчика берут на воспитание полунемец и та, в которую был влюблен мальчиков отец. И правильно делают: может хоть из этого какой-нибудь толк выйдет.
Падла
Шестнадцатилетней девочкой одна сиротка совершенно искренне, чисто полюбила красавца-студента, приехавшего в поселок погостить. Тот вырос, выучился и развратился по полной программе, то есть, пардон, стал частью реального мира, который живет во грехе и в ус не дует. Когда сей молодец вновь заехал в поселок, он с легкостью совратил девушку, заплатил за то денег и умотал. А чего еще ждать, коли он благородный и небедный, а она — наоборот? Девушка залетела, родила, мальчика. Того отправили в приют, где он стал ангелом, чуть не скончалась роженица, но выжила и нанялась проституткой в публичный дом. Там она вляпалась в грязное дело по отравлению одного богатенького дурака ради денег и попала под суд. Меж тем ее возлюбленный собирался выгодно жениться на девице из своего высокоблагородного круга. Судьба-злодейка сыграла злую шутку: совратителя назначили присяжным заседателем по делу той девицы, с которой он забавы ради поиграл в шуры-муры. Судебная машина работает исправно: ее осуждают весьма строго и угоняют на каторгу. Особенно его тронуло, как соучастница его молодецких подвигов разрыдалась вместо последнего слова. Ее по этапу угоняют в Сибирь, он же, мучимый совестью, увязывается за ней как собачонка. Однажды на свиданке он даже предлагает ей жениться, но она заявляет, что ей противны и очки его, и егойная поганая жирная рожа, и пусть он катится в тартарары. Но он терпит, катится в столицу и начинает хлопотать о помиловании, уповая на судебную ошибку. На этапе в зечку влюбляется один тоже осужденный еврей из политических, и, когда прежний соблазнитель возвращается с выхлопотанным решении о помиловании, она сообщает, что останется при еврее, ибо прониклась либеральными идеями. Барчук переживает и в конце концов, заглянув в отрицаемую евреями книгу, осознает, что... впрочем, автор сей сказки по одной ему известной причине не сообщает, чем вся эта страсть-мордасть окончилась.
Человек — это звучит горько
В приюте для бомжей появляется один языкастый старикашка, то и дело старающийся съязвить — причем, по любому поводу, по-современному говоря, троллит общество. Порою он даже проявляет цинизм, видимо, он отставной вольтерианец. Меж тем обитатели дна жизни разыгрывают шекспировские страсти — типа они благородные персонажи. На самом же деле они — настоящее отребье, и каждый вполне заслуживает свей участи. Старика до определенного момента терпят, ибо он умеет имитировать утешение. Одного из клиентов лукавый доводит до самоубийства, другого же — до убийства. Когда начинает попахивать жареным, старикан благополучно сваливает. После его пропагандистской работы, навевания золотых снов и трагической развязки в сердцах недолюдей зияет абсолютная пустота.
Все тонет в фарисействе
Книжку можно было бы назвать: «Моя жизнь среди евреев»; в ней многие хотят лишить жизни либо себя, либо — кого-нибудь еще. Но вообще эта история о враче, балующемуся на досуге сочинением стишков. Но он не графоман — вирши слагает чоткие, многие из таковых мы помним чуть не наизусть. Например, про то, что жизнь прожить — это тебе не поле перейти. Доктор страдает комплексом: он уверен, что человек, косвенно повинный в смерти его отца, покончившего с жизнею в стиле Анны Карениной (они вместе бухали — не с Карениной, конечно, а с отцом врача), есть демон, всюду преследующий и его. Кстати, выясняется, что он был недалеко от истины, хотя поэты все же склонны к мистификациям. Пережив войну, революцию, снова войну, любовь, предательство — доктор (между прочим, хороший) бухает в одиночестве и пишет стихи, обращенные к женщине. Меняются власти. Белые, красные, голубые, зеленые, коричневые... все это творческому человеку глубоко по, ибо по его наблюдениям все социальные активности заканчиваются одним: кровью. К нему приезжает друг, ярый противник большевиков, они вместе бухают, но в ту же ночь друг кончает жизнь самоубийством путем стрельбы в себя из пистолета. Доктор впадает в окончательную депрессию, перестает лечить, сочинять чоткие стихи и медленно, на протяжении девяти лет умирает, при этом успев еще повторно жениться и дважды стать отцом. Короче, книжка о том, что еврей в России — больше чем еврей. Автор явно не умел писать романов, но пиар ему создал знаменитый мем, который произносился именно в адрес данного опуса: я не читал, но осуждаю.
Недотепы
Стареющая барыня желает избавиться от родового имения, дабы решить финансовые вопросы. Она давно уже свалила из рашки, ей и в Париже неплохо, но вот финансово дама растратилась на альфонса, который крутит ей как хочет. Но дама не торопится раскрывать своих планов близким и слугам, боясь их травмировать, ведь с гнездом их связывает очень-очень много духовных нитей. У барыни есть моральное оправдание: здесь когда-то утонул ее сын. Имение с удовольствием купил бы бывший крепостной барыни, оборотистый мужик. У него уже есть бизнес-план: попилить большой вишневый сад на участки и сдать их в аренду дачникам — аккурат начинается мода на дачи, а тонкая душа бывшего раба наживу очень даже чует. У барыни есть бездарный брат, который уже окончательно одурел от идиотизма русской жизни и разговаривает со шкафами. В усадьбе собирается немало народу, все что-то говорят, но никто не хочет слушать других. Торги состоялись, имение купил бывший раб. Скоро вишни начнут вырубать, но всем уже по барабану. Отставная барыня уезжает в Париж к своему альфонсу, который требует новых денег. Ее брат притворяется, что нашел работу, хотя на самом деле полностью потерян, ведь теперь не будет возможности разговаривать с милыми сердцу шкафами. Все разъезжаются кто куда, усадебный дом запирают, забыв в нем престарелого слугу.
Любовь-морковь
Наверняка вы заметили: чем лучше книга, тем короче на нее аннотация. Вот эта книжка — вообще гениальна, ведь лишних слов не надо: потрясные характеры, после прочтения начинаешь глубоко уважать донцов и вообще всех наших людей. Один молодой казак с бандитской рожей влюбился в замужнюю своенравную казачку, которая еже в детстве подверглась домашнему насилию, и это взаимно. Причем, парочка того не скрывает. Казачка говорит: «Не жанись. Сухота одна…» Но казак женится на нелюбимой и кроткой, любовница же пытается наладить отношения с мужем. Своим, если что. Но все-таки они бросают своих законных и пытаются жить вместе, служа одному развратному барину. Тот домогается до казачки, доходит до непристойностей, но вообще в этой книжке очень много сцен отвратительного насилия. Казак запутывается в личной жизни и доводит жену до самоубийства, правда она выживает. Тут начинается череда войн, казак воюет то за одних, то за других — в итоге и в политике запутывается тоже. Казаки убивают, бухают и занимаются любовию со всем, что движется — казачки спят с кем попало и рожают. Казаков убивают — детишки помирают от болезней. И так продолжается тыщу лет. Навоевавшийся всласть за кого только можно и против кого только дозволяет лукавый, казак хоронит таки помершую от отчаяния жену, закапывает убитую у него на руках любовницу, бросает оружие в прорубь и с легким сердцем отправляется в Вечность.
Испортил квартирный вопрос
Раз Сатане стало любопытно: как живет общество, в котором отменен Бог? И он явился в сталинскую Москву, с собою прихватив демонов, внешне прикольных, а по сути — сеющих жуткие кошмары. У них, конечно, кредо: якобы они, творя зло, несут добро. Это отмазка — на самом деле они исключительно темные силы. Сатане интересен некий москвич, который взял — и переписал в своей манере Евангелие. Меж тем у сочинителя роман с одной московской замужней ведьмой, но его заточили в дурдом и даже лишили имени. Сатана предлагает ведьме стать королевой устраиваемого им бала, и та соглашается — только лишь ради того, чтобы лукавый вернул ей возлюбленного. Ведьма на балу великолепна, в благодарность же Сатана умерщвляет и ее, и автора переделки Евангелия — влюбленные обретают покой и волю. Но уже не в этой жизни.
БЫЧИЙ ХЛОП (исповедь мумии вождя мирового пролетариата)
Теперь уж ровно ничего
нельзя было разобрать, -
и дурак, и умно.
Николай Чернышевский
Идейно мы с Владимиром Ильичом Лениным,
конечно, расходились,
но я имею сведения о нем,
как о человеке добрейшей и поистине
христианской души.
Патриарх Тихон
Жизнь — азартная игра, ставкою же является сама, собственно жизнь. Да, человечество в целом не глупо, а архиглупо, но для чего–то Матушка–Природа сделала нас доминирующим видом на этой планете.
Люди… какие ещё люди… массы имеют обычай следовать за вожаком. Это у них от лености собственного ума и нежелания принимать самостоятельные решения. Теперь мне легко говорить об этом, ибо я стал литературным героем, и даже фольклорным персонажем наподобие… а, кстати: какого героя чаще всего эксплуатируют русские сказки?
Всегда понимал, что безлюдье и безделье для меня лучше всего… но только самые близкие о том ведали и всегда с сочувствием провожали меня в столь обожаемые мною горы. Так просто сложились обстоятельства, что, даже став сложносочиненной фигурой, я влиял на умы миллиардов. Доступность моих пропитанных формалином мощей широким массам — и есть кара за мои грехи (а кто не грешен?) и очевидную ясность моих речей. Но чем тогда православные святые провинились… или мы — одного болота ягоды?
В плотской своей жизни я был против идолопоклонства, хотя и понимал значимость личности. Литература немыслима без героев, а жизни читающих людей строятся по некоему образу и подобию. Однажды мыслящие и страдающие ужасно устали от словесных фигур ; и они возжелали воплощения своих внутренних демонов. Отсюда и всё причитающееся.
Многого стоит подарить мечту о мире, свободе, равенстве и братстве всех народов и сословий. Бесценна вера в достижимость идеала, особенно когда ты берёшься строить рай на Земле. А бога вовсе не ищут — его создают.
В анкетах в разделе "профессия" я неизменно обозначал: "литератор". Хоть и писал преимущественно на политические темы да к тому же в публицистической манере, это тоже литературное творчество. В художественной прозе и поэзии особо себя не пробовал — но это не означает, что эти направления я не любил. Я ими упивался!
Долгое время поклонники моего творчества культивировали идею о моём бессмертии, даже придумав лозунг: "Ленин и теперь живее всех живых!" Такова моя кара за любовь к призывам. Но разве всякий творец не желает остаться жить в веках? "Россия опять беременна: то ли диктатором, то ли поэтом". Хоть убей, запамятовал, чьи слова. Вот, что желаю заявить: Антон Палыч Чехов заронил больше семян, проросших потом революцией, чем почитаемый мною Нечаев. Впрочем, оба делали одно дело: тщились освободить личность из футляра условностей, выдавить из себя раба. Когда-то Чехов привёз с Цейлона мангуста, которому дал имя Сволочь. Он его сначала приучил, а потом бросил. Подло, бесстыдно. Вот, где Каштанка зарыта: слово, даже художественное, у них лишь фигура речи.
Взять ту же религию, в которой я младенцем был крещён: она же подразумевает, что все мы — божьи рабы. Это разве хорошо? Отсюда ещё один лозунг, родившийся в нашей революционной среде: "Мы — не рабы, рабы — немы". Эх, Расея… страну моею я в сущности мало знаю: Симбирск, Казань, Петербург, курортная деревня под Красноярском… Москва, да и та местами… вот, собственно, и всё. Потом что–то переименовали во имя моего культа, наставили истуканов. А что вы хотите от тех, кому тысячу лет вдалбливали: "Раб, раб…"
Поссорился ещё с Горьким, заявившим, что де мой духовный отец — протопоп XVII века Аввакум, веривший, что дух святой глаголет его устами. Ох уж эти несвоевременные мыслишки Алексея Максимыча… не понимает он, что богоискательство принципиально отличается от богостроительства, иначе говоря, боготворчества приблизительно как чёрт жёлтый от синего чёрта. А лысого чёрта, батенька, не желаете?! Знайте, что религии — одна из самых гнусных вещей, которые только есть на земле. Труположство одно.
Вспоминаю своего крёстного отца, папиного партнёра по шахматам Арсения Белокрысенко. Это был набожный и глупый человек, от которого польза если и была, о таковой никто не ведал. Вот не упомяни я сейчас мужа сего, вы и не знали бы, что и Ленина тоже окунали в святую воду. Говорят, в детстве я смеялся сатанинским хохотом. Выдумки: с младенчества я отличался весёлым нравом, а взрослым смеялся очень даже обычно, и делал это совершенно искренне.
Считают, что я отомстил за своего старшего брата. Нет, мы просто делали с Сашей одно в сущности благородное дело: старались всколыхнуть мир. Вот только обладали разными темпераментами. Разве можно представить меня корпеющим над кольчатыми червями? Золотую медаль, полученную за этих гадов, Саша обменял на ингредиенты для изготовления бомб.
Впрочем… когда после получения известия о казни брата приятели затащили меня в портерную "У лысого", впервые в жизни хватанув целый стакан водки, я процедил сквозь зубы: "Гадом буду, отомщу…" Но в итоге я просто довершил задуманное Сашей, исключительно в духе Ветхого Завета: "до последнего колена".
В те времена я увлекался произведениями Тургенева. Пока Саша не уехал за своею судьбой в город, который потом назовут в честь меня, мы вместе читали. Я — Ивана Сергеевича, причём до дыр, Саша — Маркса. Но перед своею казнью он читал Гейне, томик стихов принесла ему мама.
Она в ночь после последнего свидания с Сашей напрочь поседела. Мама, мама… долгое время ты была для меня всем. Едва только на Пасху семнадцатого года меня вернули в Россию, я тут же отправился на Волково, чтобы поклониться твоей могиле. Лёг на холмик и так вечно бы лежал. Хотелось бы, чтоб наши останки почивали рядом. И кто тогда мог предположить, что сделает Коба из меня мумию и положит в склепе. С тупым покорством примутся массы поклоняться законсервированной плоти того, кто всю свою жизнь боролся против варварских обычаев.
Один крестьянин мне как–то сказал: "А ты, Ильич, помрешь от кондрашки". На вопрос о том, почему он так думает, мужик ответил, как бы шутя: "Да шея у тебя уж больно короткая". Да, шея коротковата, зато с соображалкой всё в порядке было.
Первый мой настоящий учитель — Чернышевский. Я бы так сказал даже, что он меня выстроил. Через его книги я пришёл к философскому материализму и овладел диалектическим методом Гегеля. Говоря проще, Николай Гаврилович подарил мне смысл — так же как я распространил таковой среди миллионов. Иные ругают Чернышевского за слабый литературный дар. Да что толку в одарённости словом тех же Бухарина или Троцкого! Хотя — нет: они хотя бы дело делали. А взять всех этих Сологубов, Андреевых, Арцибашевых с их звенящими кимвалами… Чернышевский своими литературными трудами сотни, тысячи людей сделал революционерами. Такого влияния бездарные произведения не имеют.
"Что делать?" я впервые прочёл в четырнадцатилетнем возрасте, удивившись слабости и неуклюжести романа. Снова погрузился в книгу Николая Гаврилыча я уже после казни брата. Вот тогда–то Чернышевский меня и перепахал! Он не только показал, что всякий думающий и действительно порядочный человек должен быть революционером, но и другое, еще более важное открыл: каким должен быть революционер, каковы должны быть его правила, как к поставленной цели он должен идти, какими способами и средствами добиваться ее осуществления. Перед этой заслугой меркнет все его литературная неряшливость.
Я читал и перечитывал Николая Гаврилыча с карандашом в руках, делая из прочитанного большие выписки и конспекты. Тетрадки у меня потом долго хранились, я из них много всего черпал. Узнав адрес Чернышевского, я даже написал ему письмо и весьма огорчился, не получив ответа. Для меня идеалом был Рахметов, я даже по его примеру попытался научиться курить. Мама не дала, сказав, что пока я не научился денег зарабатывать, не смею позволять себе такую роскошь как сигары.
Ещё один пример — Андрей Колосов, сотворённый гением Тургенева. Колосов, как и Рахметов, тоже курил, только — трубку. Курильщики, как я заметил, склонны всё же к деспотии, но ничего решительного без диктатуры не сделаешь.
А как Колосов говорит! С иронией, нетонко, убедительно. Вот цитата: «Ты сидел с ней под яблоней в саду? Помнится, в мае и я сидел с ней на этой скамейке… Яблонь была в цвету, изредка падали на нас свежие белые цветочки, я держал обе руки Вари… мы были счастливы тогда… Теперь яблонь отцвела, да и яблоки на ней кислые». Вот, думал я в юности, как Иван Сергеич выписывает искреннего целостного человека!
И Колосов, и Рахметов предлагали альтернативу затхлому мещанскому быту. Авторы, создавшие эти образы, давали нам, молодым модель решительного поведения. Когда я более 14 месяцев находился в тюремном заключении, каждый вечер, перед тем как лечь спать, отжимался на полу по пятьдесят раз, доводя себя до изнеможения, чем очень развлекал стражу, наблюдавшую иногда за мною в дверной глазок. Те всё дивились и не могли понять, кому я молюсь и какой я веры, если отказался ходить на службы в тюремную часовню. Я же просто воображал себя Рахметовым, разве только на гвоздях не спал.
Удивительная вещь книги! Они наставляют и научают, даже если между автором и читателем неизмеримая дистанция. Вот, чему научил Чернышевский сначала Сашу, потом меня: революционер должен быть беспощадным, не бояться пролития крови, не жалеть людей, не жалеть жертв. А вот «чистоплотные люди», с пугливым нравственным чувством, с моральными нормами, боящиеся покрыться грязью и пылью, участниками настоящей революции быть не могут. Если кто не знает, революция — это работа топором. Достаточно одного лишь кружка единомышленников, а то и единственной личности, чтоб массу всколыхнуть в мировом масштабе. Этому учат даже религии.
"Войну и мир" графа-идеалиста Толстого считаю всё же великой вещью. Правда, морально-философские размышления, которые вклеены в роман, есть очевидная глупость. Лев Николаич предупреждал: "Берегитесь, вот придет Чингисхан и будет управлять по телефону". У меня на письменном столе в Кремле стояли три телефона, и дело не в предсказании, а в эффективности управления. Разве вы не знали, что мысль без решительных поступков мертва?
С интересом читал "Обрыв" Гончарова, хотя главного героя романа Райского считаю никчемным болтуном и разгильдяем. В поднадзорном Марке Волохове вижу скверную карикатуру на русских революционеров. И что касается "Обломова"… я бы взял не кое-кого, а даже многих из наших партийных товарищей, запер бы их на ключ в комнате и заставил читать этот опус. Прочитали? А ну-ка еще раз. Прочитали? А ну-ка еще раз. А когда взмолятся, больше, мол, не можем, тогда следует приступить к допросу: а поняли ли вы, в чем суть обломовщины? Почувствовали ли, что она и в вас сидит?
Достоевский с его омерзительными "Бесами", явно реакционной гадостью, подобной "Панургову стаду" Крестовского, бросил непростительную тень на Нечаева и его соратников. А ведь этот титан революции обладал такой силой воли, таким энтузиазмом, что и в Петропавловской крепости, сидя в невероятных условиях, сумел повлиять даже на окружающих его солдат таким образом, что они всецело ему подчинялись.
Чернышевский правильно говорил устами Рахметова: "В тысячах других повестей я уже вижу по пяти строкам с пяти разных страниц, что не найду ничего, кроме испорченного Гоголя, - зачем я стану их читать?" Достоевский — даже не испорченный, а размусоленный Гоголь, ибо смотрит на мир глазами уголовника. Даром что с эшафота сняли и в каторгу. А за что на эшафот? За то, что посмел публично читать письмо Белинского Гоголю. Стал в итоге махровым реакционером, фанатичным монархистом, юдофобом и ненавистником поляков — и это при том, в "Записках из мёртвого дома" он характерно прописал всю мерзость режима. Царизм умеет человека коверкать.
Про меня всякого насочиняли да и разнесли. Один из мифов носит название: "Ленин и зайцы". Якобы, будучи в ссылке в Сибири и оказавшись на образовавшемся от весеннего паводка острове, я, увидев столпившихся там испуганных зайцев, набил их прикладом своего ружья столько, что даже лодка просела от тяжести добычи. "Чёрный Мазай", говорите? Открою вам правду: зайцы умеют плавать. Это знает любой охотник, а Некрасов не знал или допустил ложь сознательно.
Но как литератора Некрасова люблю. Особенно у него хороши описания природы: "Идёт, гудёт зелёный шум…" Самое мне близкое из Николая Алексеича:
"То сердце не научится любить,
Которое устало ненавидеть…"
Что касается моего литературного дара. Сила небольшая, да ухватистая. Мне льстило, когда мне говорили: "Плеханов — борзая: потреплет, потреплет и бросит, а вы — бульдог: у вас мертвая хватка". Именно так.
РСДРП, полагаю, была самой литературной партией и в когорте моих соратников я был далеко не самой тусклой фигурою. Лейтмотивом нашего творчества оставалась "Марсельеза". Вы же не полагаете, что новое можно построить без решительной ломки старого?
Да, мы уничтожаем, но помните ли вы, что говорит Писарев: "Ломай, бей все, бей и разрушай! Что сломается, то всё хлам, не имеющий права на жизнь, что уцелеет, то благо". И не преуменьшайте ни одного из зол революции. Их нельзя избежать. На это надо рассчитывать заранее: если у нас революция, мы должны быть готовы оплачивать ее издержки. Да, без террора никак. Он нанесёт и революции тяжелые удары как изнутри, так и извне. Надо только выяснить, как избегать его, контролировать или направлять его, и много нужно знать о психологии человека, чтобы провести страну через безумие. Макиавелли сказал, что, если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый краткий срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут…
Запомните: я счастлив, что посильно участвовал в создании величайшего произведения в истории человечества: общества всеобщей справедливости и целесообразности. Позже скажут, что де выковывание нового человека бессмысленно. Нет — до смысла вы ещё не доросли.
Как говаривал Наполеон, on sengage, et puis on voit. Надо в социальном творчестве смело начать с чего-нибудь, а лучше всего сразу с нескольких пунктов, чтобы неудача в одном не остановила дела; а там уж действовать, смотря по обстоятельствам, как подскажут опыт и практика. Морали в этом деле не бывает: есть только целесообразность. Вот она судьба моя! Одна боевая кампания за другой, тридцать лет. И ненависть пошляков из-за этого. Ну, я все же не променял бы сей судьбы на мир с пошляками.
Когда я нелегально проживал в Галиции, польские бабы написали на меня донос в полицию. Подверженные психозу империалистической войны, эти записные дуры добровольно организовали за мною наблюдение и обнаружили, что я с книгой хожу на ближайшую от своего дома горку, сижу там подолгу и что-то пишу. Курвы решили, что я снимаю планы деревни, а следовательно — шпион.
Мои сожители по тюрьме, в которую меня поместили, назвали меня: "бычий хлоп", что значит "мощный парень", что мне льстит по сию пору. Пленение мое было совсем короткое, 12 дней всего, и очень скоро я получил особые льготы, включая ежевечерние свидания с Наденькой. В среде уголовников я, представьте себе, стал "душой общества" и даже, благодаря знанию юриспруденции, кем-то вроде старосты, получившего привилегию централизованно приобретать для арестантов махорку. И это при том, что в том краю повсюду гуляли лозунги: "Jedem Russ ein Schuss!"
Многих тогда лепила русская литература. Взять Инессу. В юности она была крайне религиозна и очень мятежна. Прочитав в возрасте 15 лет "Войну и мир", Елизавета (такое имя дано ей было при рождении) внутренне возмутилась против удела Наташи — самки, производящей на свет детей. Но через пять лет после свадьбы она сама уже была матерью троих. А потом и ещё двух — от любовника, которого мы потом с ней вместе и похоронили.
Как она играла! И не только на фортепиано. Именно Инесса заразила меня любовью к Бетховену, да и не Бетховена я любил, а её игру. Полагаю, товарищ Инесса являла собой редкостный случай полного единства формы и содержания и в качестве такого примера должна быть включена в программы по диалектике.
Снова вернусь в Андрею Колосову. Тургенев меня научил, что близкие отношения мужчины и женщины должны быть основаны на безраздельной, полной любви и искренности. Как только человек чувствует и сознает, что его сердце уже не вполне проникнуто женщиной, еще недавно им любимой, не боясь упреков, не поддаваясь мелким чувствам, он должен с нею расстаться. Этого требует святость любви, так поступать — значит быть естественным и целостным. Я был непоследователен? Нет: всю жизнь свою я учился быть таковым.
Скажу так: отдай себя всецело делу революции, как это сделала товарищ Инесса. "Вот почему воззрения романтиков, которые раньше казались вполне приемлемыми, теперь уже кажутся..." Это последние строчки её дневника. Далее – пустота.
© Copyright: Геннадий Михеев, 2024
Свидетельство о публикации №224081001671
Свидетельство о публикации №224081001671
Рецензии