Весна в Аду

                Весна в аду, или История любви Ангела и Ведьмы
               
                Я вижу сон, я взят обратно в Ад
                Б. Пастернак


       Почему-то меня давно волнует одно хранилище тайн, маленькая, закованная дряхлой оградой и заросшая крапивой могилка. Липа, посаженная над ней, выросла и не отклонилась от намеченного пути. Она захватила лапами своей плоти железо могильной  ограды.  Не отступили ни дерево – ни ограда,  они вросли друг в друга. И дерево уже почти поглотило ограду. Оно её дозаглатывает.
     Я хочу знать, почему живое сильнее неживого?
     Пирамиды говорят иное…
     Маленькая могила на Ваганьково, заросшая крапивой. Серебряная краска смыта временем.
     Кто же там похоронен? Я раскрутила проволоку на калитке, она была уже вся изъедена ржавчиной и в моих руках рассыпалась в рыжую труху, я обмотала платком руку и отодвинула кулисы крапивы, скрывающие какую-то, как я почувствовала всем своим творческим воображением, житейскую драму. Или, может быть, высокую трагедию?
     С выцветшей фотографии улыбался мне счастливый офицер. Молодой красавец капитан – водитель  больших морских судов. И прелестная девочка на его руках, в легком, газообразном, воздушном платье, что было в моде в шестидесятые годы, с большим капроновым бантом на макушке, светловолосое существо просто заливалось смехом. Фотограф поймал, может быть, самое счастливое мгновение в их жизни. Было ясно, что отец обожает своего ребенка. Её невозможно было не обожать – так прелестна была девочка.
      Ляля Левицкая. 1964 – 1969. И подпись – АНГЕЛ. Сергей Николаевич Левицкий 1939 - 1969.
      Место последнего приюта молодого офицера и четырехлетней девочки. Заросшая сорняками, вросшая в природу ограда, заброшенная, никому не нужная и никому не дорогая могила.
      Почему-то она поразила моё воображение, и оно  повело меня туда, к самому началу, к тому истоку, где зарождались эти драмы. И высокие трагедии.



                Глава 1

       Виктория Васильевна Малинина, закончив работу в белоснежном  здании,  что расположился на перекрестке  Каланчевской улицы и нового проспекта, проходя мимо скверика возле платформы Каланчевская, остановилась. Лицо её царапала снежная сечка. Очень метельный выдался март, но он уже шел к концу. Неделя-другая и появятся золотые пуговички цветов мать и мачехи. Но в этот вечер вьюга лютовала так, что люди в панике разбегались.
     И Вика почти бежала, стремясь оказаться быстрее дома, в своей уютной, расположившейся в кирпичном «престижном» доме, у метро Проспект Мира, квартире. Но её слух привлекли какие-то странные звуки, словно плачет, нет скулит ребенок… Она прошла мимо скверика несколько раз – мал он был, размером с пару мужских носовых платков. Она уже хотела уходить, как  услышав вновь эти звуки, обернулась и поняла, что доносятся они из сугроба, что намела вьюга за лавочкой.
     Вика быстро стала разгребать снег, обеими руками, как роется собака, добывая припрятанное лакомство.  Женщина уже поняла, что метель замела какое-то живое, пока ещё живое существо. Показалась голова подростка и ужаснула мужественную Вику. Лицо было превращено в месиво. Но эта маска смерти тихонько-тихонько стонала, в смысле попискивала.
     Почувствовав в себе невероятную силу; ведь спасала почти ребенка; она схватила его за руки. И выдернув из сугроба, уложила мальчика (это, как она подумала, мальчик лет тринадцати), на скамейку.
     - Что делать, что же  делать? - Метались в панике её мысли, - Надо бежать, надо вызвать милицию. Но пока они приедут. Пока протокол, пока то да сё, мальчик сто раз успеет умереть…
     Вика выскочила на проезжую часть и чуть ли не бросилась под   колеса какого-то автомобиля. Шофер, едва успев затормозить, выскочил и заорал. Что он кричал, Вике некогда было выслушивать, она подлетела к водиле и, вцепившись в него обеими руками, страшным тоном прямо в лицо сказала:
     - Там, - она кивнула на скверик, - умирает мальчик!

          
                ***
          Они сидели на кухне, и пили чай. Вика внимательно наблюдала за Дмитрием, Димкой. За пареньком, которого она спасла от смерти в тот вьюжный вечер конца марта. Синяки и раны, при её материнском уходе, зажили довольно быстро. А когда она увидела его лицо, то просто оторопела.
      Перед ней сидел Ангел. Серо-зеленые прозрачные глаза, светло-русые, с легким золотистым отливом волосы.  Прямой нос. Прекрасно  обрисованные губы. Безукоризненные зубы.
      А улыбка?
      За такую улыбку можно жизнь отдать.
      В общем, ничего прекраснее лица этого мальчика она в своей жизни не видела.
       Ласков был этот ребенок невероятно. Мог подойти сзади и быстро поцеловать её в шею. Одно тревожило - мальчик  отказывался  рассказывать, что-либо о себе. Назвал только имя – Дмитрий.
       Виктория была женщина не бедная – возможностями Перестройки воспользовалась отлично, и денег на мальчика не жалела, но… Но… Это же чей-то ребенок.

       Сегодня, в субботнее утро, она решила поговорить с ним серьезно. Завершив завтрак, она потянулась к сигаретам, но мальчик взглянул на неё и тихо сказал.
        - Не кури.
       Она невольно отдернула руку. Странно, но с появлением в её доме этого человека, она перестала курить. И выпивать рюмку конька с кофе на завтрак. А после работы три рюмки!
        Но тут она разозлилась. Что происходит? Что, вообще, происходит? Она ему спасла жизнь, вылечила, кров предоставила. Кормит, наконец, а он  уже ею руководит.
        Быстро, однако, взял власть.

        - Ты скажешь, наконец,  кто ты и откуда взялся на мою голову?  – Она демонстративно затянулась ароматной «дамской» сигареткой.
        Мальчик  внезапно улетел из нашего мира.  Глаза его стали пусты – из них исчезла мысль.  Он замер, глядя в одну точку.
      Вика впервые заметила за ним эту странность и испугалась. Она  бросила в пепельницу сигарету и сказала примиряюще.
      - Не злись.  Видишь.  Не курю я уже. И курить не хочу! – Повысила она голос. 
     Но Ангел порхал в других мирах.
     Женщина подскочила к мальчику и стала трясти его за плечи.
     Но Ангел пребывал в иных Вселенных.
     Тогда женщина испугалась по-настоящему!   
     - Дима, - тихо прошептала она, – я никогда не  буду больше курить.
     Мальчик улыбнулся ей своей особой улыбкой, от которой сладко замирало сердце.
      Он повернул к ней свое лицо. Губы его приблизились к её губам,  и он поцеловал женщину поцелуем мужчины.
      - Что ты делаешь, - Вика с удивлением и страхом взглянула на него, - ты как меня поцеловал? Ты – ребенок!
      - Я не ребенок, - пристально глядя ей в глаза, отозвался он. – Мне  шестнадцать лет.
      - Сколько? – Пролепетала Вика.
      - Шестнадцать. – Дима прибавил себя год, чтобы не пугать женщину.
      
       Вика была высокого роста – 174 см. Мальчик едва доставал ей до подбородка. И только сейчас она, внимательно оглядев его, поняла, что он не лжет.
        - Новый поворот сюжета! Я забочусь о ребенке, а в моем доме, значит живет юноша?
        - Да.
        - Это в программу не входило! 
        - Но я здесь. -  Пристально глядя на неё, с вызовом сказал он.
        - Тем более, - резче, чем хотела, произнесла Вика, - выздоровел, оправился, пора и честь знать.
         - Я уйду, хоть ты этого и не хочешь. -  Он поднялся с дивана, Роскошного, замечу, дивана. Из серо-голубого велюра, с подушками, подушечками, и совсем уж крошечными подушатами. Вика отхватила его у какой-то отбывавшей на родину предков семьи. Почти новый, почти итальянский.
         Но Ангел покинул этот роскошный диван.
         Он пошел к двери. Вика резко соскочила с того же самого дивана и бросилась за ним.
     Он надевал в прихожей куртенку из болоньи, цвет которой определялся словам – неопределимый.
     - Дима, я не хочу, чтобы ты уходил от меня.
    Он обернулся к ней и, притянув к себе, стал нежно-нежно, как Ангел, целовать женщину. Как целуют в первый раз.
     Она пыталась вырваться, но он держал её крепко. Потом отстранился, и снова улыбнулся своей загадочной улыбкой.
     - А как я-то не хочу уходить от тебя.
     - Но тогда оставайся и живи.

    Через некоторое время, Вика заметила еще одну странность в мальчике.  Он никогда не задавал вопросов, и не отвечал, если задавали ему. 
    Он был умный и эрудированный.  Вика отметила, что он много читает и далеко не подростковую литературу.
    Он читал Гомера. Это открытие настолько её потрясло, что однажды весь вечер она не смотрела телевизор, а наблюдала из-под тишка за Димой.  Он читал эту книгу с упоением!
     - Дима. – Позвала она.
     Он не отозвался.  На своих незримых крыльях он улетел туда, во времена, когда караваны судов подплыли к берегам Трои.
     … Бессонница, Гомер, тугие паруса…
     Я список кораблей прочел до середины… - Вдруг произнес подросток.
     Вика любила поэзию и знала эти стихи, но то, что их цитирует бедный  подросток, потрясло её.
     Она в шоке встала с кресла, в котором наблюдала за страданиями очередной Мари-Хуаны, и прошла в ванную.
      Там она уставилась на себя в зеркало. Ей исполнилось 27, она зрелая, она умная, она много пережившая женщина. И она влюбилась в мальчишку?
      - Почему тогда, в то заснеженное утро не завелся ее автомобиль? Почему она решила пробежаться до работы пешком, благо дворами идти было 15 минут. Почему выйдя из здания вечером, она не поймала частника и не доехала до подъезда?  Что привело её в тот скверик? – Задавала она себе вопросы. И отвечала. – С этим мальчиком никакого будущего нет у тебя!
     Её  ванная была великолепна. Лоснился дорогой испанский кафель цвета светлой бирюзы – его она подобрала в тон к своим глазам. Огромное зеркало, хрустальные флаконы, наполненные импортными гелями для душа, пенами для ванн,  жидкими мылами с самыми изысканными запахами. Шарики с маслом для ванн. Несколько разнокалиберных  флакончиков с французскими духами – вот легкие утренние ароматы, вот более тяжелые вечерние. Вот уточка-шкатулочка из туманного чешского стекла. В неё Вика складывала свои не дешевенькие украшения, когда собиралась принимать ванну.
     Все было изысканно и элегантно. Это был её мир! Мир без мужчин, их она не любила более. А как любить, если через них приходили к ней страдания?
     Конечно она живой человек, молодая женщина и были у неё любовники, но в свою душу, она их не допускала.
     Один был очень не глуп. Приятен ей чисто физически, влюблен в неё и предложил руку и сердце.
     Но Вика отвергла его. Мужчины не выносят отказа. Он потом долго преследовал её. Поджидал в машине у работы. А когда она вышла и отказалась сесть в его машину, внезапно ударил её по лицу.
     Вот удивил! С ней бывало хуже. Гораздо хуже…
     Она создала свой собственный мир – мир, полный комфорта и красоты. В этом мире не было места мужикам! Они были нужны только исключительно для секса.
     И вот в этот мир ворвался Ангел. Неземной красоты юноша и неземного поведения. И это настолько потрясло Вику, что она поняла:  никто и никогда больше ей не будет нужен, и пусть весь мир смеется на ней. Или осуждает. Вот здесь, в её душе, больше нет правил. Всем правилам противопоставлено  право любить и быть любимой.
     А вы как думали?
     Она случайно оказалась вьюжным вечером там, где умирал Ангел?
    
     Раздевшись, Вика встала под душ.  Пошли в ход гели. Выбрила подмышки. Прошлась пальцем по коже ноги – эпиляция была сделана вчера в салоне. И весьма качественно! Вымыла волосы – они спускались чуть ниже шеи.  А цветом были немного темнее волос Ангела. Она мысленно стала называть его так. Провела пемзой по пяткам, но это так, для очистки совести. Педикюр был сделан в том же салоне и просто пальчики оближешь. Ухоженные руки с длинными красивыми ногтями. Старалась маникюрша, еще как старалась, за такие-то денежки!
     Стройное тело, конечно, есть кое какие изъяны, но  хороша! Одно плохо, что она собиралась сейчас соблазнить мальчика…

     Выйдя из ванной, она прошла к себе в спальню. Он уже лежал в её кровати.
      - Какая наглость…
      - А разве не об этом ты мечтаешь?
      Вика остолбенела. Мысли он что ли читает?
      - Ты кто? – Вырвалось у неё. – Я тебя просто боюсь…
      - Не бойся, я нежен. Я буду с тобой так нежен, так ласков, так страстен…
      - Ты уже делал это? – У Вики  округлились глаза.
      - Да! – Но и здесь Дима солгал. Ведь подглядывание за играми доктора и медсестры не тянули на полноценный… Хотя оргазм был очень сильный… И Вике, чтобы сбросить дурацкие путы морали посторонних людей, нужен был именно этот ответ. Когда-нибудь он ей скажет правду.
     Этот ответ окончательно освободил ее от запретов. Если юноша уже занимался сексом, значит она, лично, не развращает его. Она вздохнула с  облегчением. Ведь только что она думала, правила ее не ограничат, но поняла, это была бравада. Правила есть! Заниматься сексом только по обоюдному желанию, и с тем, кто достиг половой зрелости.
      Она подошла и робко прилегла с краю. Дима перекатился к ней и стал ласково целовать её губы, он делал все так нежно и деликатно, не засовывая язык в рот, а только слегка прикасаясь к губам, но это возбуждало сильнее всякой грубой страсти.
      Потом они лежали, обнявшись. Мальчик оказался неутомимым, страстным, великолепным любовником. Она не понимала, как это может быть, но было!   
      Никаких запретов, никакого насилия. Только ласка и страсть.
      - Пропала, - сказала она себе,  - пропала ты, девка. Без его ласк как будешь жить? Или ты решила, что всю оставшуюся жизнь проведешь с ним? Он моложе тебя на 11 лет! Ему нужен весь мир, а не только твоя кровать.
      - Нет, - ответил он, - я счастлив только здесь и с тобой! Не нужен мне мир. Мне нужна женщина, которая спасла мне жизнь, когда я, избитый на вокзале несколькими уголовниками, умирал за лавочкой. Которая ухаживала за мной, совершенно не зная, кто я. Которая ходила на работу, оставляя чужого человека в квартире. 
      Которая, черт возьми, только что стонала в моих объятиях!
      Вика смотрела на него со все возрастающим изумлением. Такую длинную фразу  он произнес впервые.
      - И все же мне придется тебя отпустить!

      Три ночи они провели не смыкая глаз, они любили друг друга, они упивались друг другом. Ничего прекраснее в жизни Вики не было. Эти ночи не были наполнены похотью. Похоть, срам, сладострастие, все эти слова не подходили – от них несло зловонием.
       Это были цветы!  Это были пчелы и бабочки. Это были летящие в облаках лебеди. Это были панды!  Весь живой, безгрешный мир – вот кем были они.
       Сверкающий, наполненный любовью мир. Такой, каким его создал Бог.
       А после проведенной ими третьей и самой прекрасной ночи; Вика стала свободной ото всех предрассудков, всех ограничений, выдуманных людьми, а Дима им не следовал с самого начала, словно и не знал об этих запретах; он исчез.
      Вышел на улицу и не вернулся.
 
      
      Сначала она не поверила. Не могла поверить, что всё кончится так быстро. Страшная боль превращала её сердце в фарш. А мозг холодно и отстраненно спрашивал – ПОЧЕМУ?
       Сам же отвечал  – ты сама сказала, что ему нужен весь мир, вот он и ушел в этот мир.
       - А я? Как жить мне? Как мне жить без него?
       - Как и жила.
       - Это невозможно. После того, что было, невозможно. Ну почему так быстро все кончилось?
       Этим вопросам и этим терзаниям не было конца.

       Весна бушевала, весна цвела и пахла, весна рассыпалась соловьиными трелями.
       Весна  в аду, который несла в своей душе эта добрая, несчастная женщина.
       Она не пыталась его искать. Зачем? Этот мальчик ушел добровольно…

                ***
       Он не хотел уходить. Здесь было его логово и его самка. Женщина, единственная мире, не причинившая ему страданий. Она спасла его! Она подарила наслаждение, о котором он мечтал уже  год, то подглядывание за врачом и медсестрой в больнице, когда он возбудился и неожиданно испытал острый оргазм, не в счет.
       Конечно, он обманул женщину. Он прибавил себе год, ведь ему было только пятнадцать. Но разве это обстоятельство что либо меняло? Они были плотью единой! И уходить он не хотел!
       Но мальчик услышал Зов. Противостоять было невозможно, потому что этот Зов исходил не из внешнего мира, он был в его душе, и противится ему Дима  не мог.  Никогда не мог.
       Он позвонил из автомата, и цепные псы его отца прилетели через десять минут – врубили на крышках своих джипяр сирены.

        Отец сидел в кабинете, в конце квартиры. Посетители проходили анфиладу комнат и обалдевали. На это и был расчет. Сколько комнат в их квартире мальчик не знал и не интересовался. Она была огромна. И располагалась на Фрунзенской  набережной, где под окнами проходили светлые корабли и проплывали деловитые баржи.
        Отец, молодой сильный умный мужик, ограбивший сотоварищи, т.е. с такими же молодыми комсомольскими вожаками миллионы людей, открыв первые частные банки, скупил все коммуналки на лестничной площадке. А строптивого мужика из двухкомнатной, который на отрез отказался продавать, просто сделали наркоманом. Подумаешь!  Подержали недельку прикованным к батарее, да и попотчевали героином.
        В  отличии от кровожадных представителей их стаи,  отец придерживался бескровного принципа передела собственности. Во-первых: биологическая субстанция жива и никто не посмеет обвинить Дмитрия Оленина в убийстве! Во-вторых: эта биологическая субстанция добровольно продала свою собственность! В третьих: никаких наследников! В четвертых: грех убийства на душу не взял.
       Квартира, наконец, приобрела законченный вид – эти две комнаты с туалетом и кухней, отец отдал горничной и сиделке.
       Бывшая жена, мать сына, получив отступного и не слишком печалясь о своем больном ребенке, а впрочем ей Диму никто бы и не отдал, отбыла ПМЖ на южный берег Франции.  Сам отец, перебрав  несколько десятков мисок,  мисс – компромисс, женился на красотке из Таганрога, надеясь, что землячка Чехова  и Раневской обладает хоть какой-то культурой. Напрасно! Дура была набитая, причем соломой. Но удачно в постели имитировала оргазм. Чем и взяла.
        Набив свои апартаменты всяческим антиквариатом, удовлетворив страсть к вещам, отец затосковал. Потерял интерес к бизнесу. Смысла нет!  Весь этот бизнес не поможет вылечить сына, ведь от этой болезни не лечат. Вину мальчик на себя взвалил. Вину, которая не его вина.
        Но Дима, уже подрастал, горничная, смущаясь поведала, что у него начались поллюции.
       Вырос! Но остался жить только в своих мечтах. Книги, книги, книги… И на пятнадцатилетние отец подарил ему  швейцарские часы.  Стоимость которых не афишировалась (именно за них Диму чуть и не убили!), но отец этого не знал.
      Мука мученическая была в сердце отца! Мальчик исчез. Сначала он ждал, что потребуют выкуп; братаны осваивали новый вид бизнеса; однако никаких требований не последовало.  Прочесана была вся Москва, но Дима исчез.
      Полтора месяца день и ночь искали. А в сердце отца, в сердце бессердечного этого человека, мука была мученическая.

      А вокруг бушевала весна! Расцветала тюльпанами. Курлыкала возвращающимися из временной ссылки журавлями. Рассыпалась соловьиными трелями.
       Весна в аду, который носил в своей душе сильный, смелый, жадный хищник.
       Дима позвонил сам. Когда его привезли, отец сидел в кабинете и пытался нацепить на лицо маску холодности. Но мальчик вошел, даже не взглянув на отца. Сел в кресло и уставился своими серо-зелеными глазами вдаль. 
      - Какая мука! За что? За что? За то, что облапошил несколько миллионов людей? Ах, ерунда, каждого на небольшую сумму. Что отнял квартиру и превратил хозяина в овощ? А тигры едят мясо!  Их тоже за это наказать? Меня, о Боже, за что? - Глупо было вопрошать Бога, он миллионы в концлагерях не защитил и не спас. Да и сам Дмитрий Оленин отлично знал за что!
       Не за грехи юности и молодости он имел больного ребенка. Когда Дима родился, сам отец трудился, крутился на крупной комсомольской должности. Но не слишком денежной и не совсем грешной. А за смерть маленькой девочки, случайную  смерть, но по его вине.  И эта трагедия развалила семью. Три года прошло, и все явственнее стала проявляться болезнь – вялотекущая шизофрения. Ребенок тоже чувствовал себя виноватым в гибели сестры и спрятался в болезнь.

      Зная, что сын его не слышит, отец все равно заговорил.
       - Где ты был? Ты исчез внезапно! Ни слова никому не сказал! – Чувствуя, что стал взвинчиваться, он оборвал себя. – Ладно – жив, цел, а о том, чтобы тебя везде сопровождали, я позабочусь.
       Мальчик встал и вышел из кабинета отца. Он шел туда, где испытывал счастье высокое.  К своим друзьям и собеседникам – к Пушкину и Данте, к Гюго и Акутагаве, к   Толстому,  к веселым своим дружкам – Остапу Бендеру, Гаргантюа и Пантагрюэлю, к «Мастеру и Маргарите».
      К Ста летам одиночества
      Отец, оставшись один, лег лицом на руки и заплакал. Вот и сбылись мечты детства иметь миллион долларов, всего лишь облапошил миллион вкладчиков. Как просто!  Кстати миллионов стало так много, что можно уже и отдохнуть. Бесполезно… У других их еще больше, а кто стоит на месте, тот отстает.  Все не то! За что? Да пресыщенность наказание не из легких, пресыщенность и скука это ад сверхбогатых.

        Вспомни Дима драку во дворе, где тебя избили, и ты поднял руки. Деньгами от той драки не заслониться… Просто струсил тогда, встал на колени, просил прощения, чтобы не били. А бил-то тебя только один, причем твой ровесник.
        Ничем, ни миллионом, ни миллиардом не стереть этого воспоминания. Лучше бы убили тогда!
        Подумаешь, сопляки передрались – но там решалось, человек ты или тварь дрожащая.
        Встал на колени?
        Садись, два! Это неправильный ответ.
         - А бугай безмозглый, забыл имя, он что ж, сильнее всех? А интеллект? А правда? А справедливость?
         - Садись, все равно два! В дальнейшей своей жизни ты не вспоминал слова – правда и справедливость.
        Как не хочется верить, что Бог есть.  Что он проверяет наши души на какую-то пригодность. К чему и зачем?
       Отец повернулся к компу. Хватит оплакивать свой детский позор – ребенок вернулся. А это самое главное.