Рогатка

До десяти лет Степка жил в деревне с матерью и бабкой. Его дед умер от инсульта через три года после рождения внука, и мальчик его не помнил. Знал только по фотографиям и частым рассказам бабушки. А вот отца помнил хорошо, особенно, как он пьяный колотил маму и запирал в сарае старшего брата, который пытался ее защитить. В конце концов отец их бросил, завел новую жену в соседней деревне и народил с ней двойню. Иногда Степка представлял, как выглядят его маленькие братик и сестричка. И если ему начинало казаться, что между ними есть сходство, он злился и заставлял себя их ненавидеть. В другой раз мальчику становилось очень жаль этих крошек, да так сильно, что от переживаний он в кровь обкусывал губы.
Сельская жизнь для Степки была проста и понятна. После школы он делал уроки, помогал маме и бабушке по хозяйству, а когда отпускали гулять - до густых синих сумерек играл с друзьями. Вместе они катались на товарных поездах, соревновались в меткости, швыряя мелкие камешки и шишки в проезжающие мимо деревни автомобили, строили в ближайшем леске индейские лагеря из пластилина, мха и палок. Но все хорошее не может продолжаться слишком долго – проверяя Степкины отметки за третий класс, которые, кстати, все до одной были круглыми пятерками, мама на секунду оторвала взгляд от листа и сказала:
- В конце июля поедем в город. Будем устраивать тебя в новую школу.
После этих слов она захлопнула дневник, положила его на письменный стол и вышла из комнаты. А Степка так и остался сидеть на кровати с раскрытым ртом.
Раньше он уже бывал в городе. Вместе с мамой они ездили в кукольный театр и цирк. Больше всего ему нравились клоуны и танцующие собачки. Он даже пытался надрессировать соседскую Бусю, но ленивая дворняжка нипочем не хотела крутиться, стоя на задних лапах, и как-то даже хватанула Степку острыми белыми зубками. В городе на дорогах лежал асфальт, не ходили ни коровы, ни куры, и машин было больше, чем людей, огородов перед домами не сажали, а сами дома чудились мальчику размером с гору. Еще в городе продавали мороженое. Идешь ты по улице и видишь: стоит железный ящик на колесиках, а рядом с ним тетенька в белом фартуке.
- Мне вафельный стаканчик! – скажешь ей с важным видом и протянешь 20 копеек, которые выпросил у мамы.
- Небось шоколадный? – подмигнет тетенька и поднимет крышку своего ящика.
А оттуда ледяной пар поднимается, и запах такой, что умереть можно от удовольствия. В первые секунды просто смотришь на стаканчик, вдыхая молочный аромат и любуясь застывшими крохотными снежинками, а потом аккуратно откусываешь краешек вафли. Хрустит! Ровненько объедаешь ее по кругу и, наконец, приступаешь к самому главному… Вкуснее Степка ничего в жизни не пробовал и только ради мороженого готов был ездить в город хоть каждый день.
Но разве может мороженое заменить ему друзей? Жека, Руслан, Серый, Кира и он, Степка, были неразлучны с тех пор, как им разрешили впервые выйти за калитку. А теперь между ними встала какая-то неизвестная школа. От обиды Степкин нос засопливился, а губы начали дрожать.
- Все равно сбегу!
В раскрытое окно влетел кусок карбида и ударился в спинку стула. Это был Жека, автор всех самых опасных проделок в их компании. Его появление заставило Степку забыть о грядущих переменах. Что бы там ни случилось после, сейчас у него – у них – были целых два месяца лета.
Степка бежал по дороге, демонстративно потрясывая над головой каким-то небольшим предметом. Сровнявшись с компанией, он показал им то, что крепко сжимал в руке – новенькую, сделанную из ветки сирени рогатку.
- Братцы! Смотрите, что у меня!
Мальчишки оживились и обступили Степку. Всем хотелось подержать рогатку и каждый надеялся стрельнуть из нее хоть разочек. 
- Ве-е-ещь! – одобрили товарищи. - Где взял?
- Васька вчера из армии пришел. Вот, сделал мне.
У Степки, единственного из мальчишек в селе не было отца, и его часто задевали взрослые ребята. Но теперь, когда старший брат вернулся домой, Степка знал, что его больше никто не обидит. 
- В кого пулять будем? – спросил Руслан.
Цепкие взгляды пяти пар глаз мгновенно рассредоточились по фасадам стоящих вокруг домов.   
- По курям? – Серый кивнул на стайку пеструшек, копошащихся в траве. 
- Очумел? – стукнул его по лбу Жека. - Бабка Лапши нас зараз прибьет. Видал, из окна следит?
Все разом посмотрели на крепкую избу с резными наличниками – суровое морщинистое лицо с нависшими над бровями коклюшками скрылось за накрахмаленной шторкой.   
- А не прибьет – так бате нажалуется, - вздохнул Руслан.
Ребята стали набрасывать другие варианты, но ни один из них не годился. К примеру, чтобы бить по бутылкам, их для начала нужно было стащить из сеней Петровича, магазинного сторожа. А он уже неделю как заперся дома – отмечал день пограничника.  Пощекотать кошек было тоже интересно, но долго такое веселье не продлилось бы. Стоило в какой-нибудь канаве или под кустом мяукнуть кошке, вмиг являлась тетя Нина и призывала самую страшную кару на головы безбожников, обижающих «ее милых деточек».
Лица мальчишек от разочарования скучнели, а Степка насупился, как небо перед грозой, и думал, что дома сразу запихнет рогатку под матрас.       
- Я знаю: дед Захар, – тихо сказал Кирилл.
Он был самым незаметным в компании, и каких-либо идей от него ребята никак не ожидали.
- Кто? – почти хором переспросили они.
- Ну Штирлиц же! – уточнил он.
На секунду среди буйных детских голов воцарилось молчание.
Штирлицем местные прозвали глуховатого вредного старика, который жил на окраине деревни. Уже лет пять, как приехал он в здешние места, да толком его биографии никто и не знал. Дружбы ни с кем не завел, водки не пил, жил бобылем и слушал с утра до ночи свою радиолу. Ветхая и покосившаяся изба, которую ему выделил колхоз, одним боком примыкала к околице. Бревна в стене прогнили и почернели. В мутных окнах по углам блестели круги паутины. Вокруг дома рос фруктовый сад, и его скрипучие деревья в непогоду издавали страшные звуки, похожие на человеческие стоны. Бог знает, сколько лет было этим яблоням, но каждый год они собирались с силами и приносили живые плоды. Под их тяжестью ветки свисали над дорогой, и мальчишки раз в три дня наведывались сюда, чтобы набить карманы штанов и курток. Обычно им удавалось уйти незамеченными, но если дед заставал их за воровством, самому расторопному попадало за всех. В конце концов каждый из компании отведал деревянной палки.
- Сегодня среда! Кирка, ты мозг! – обрадовались мальчишки. – Бежим!
По средам в магазин завозили продукты, и после обеда можно было видеть, как Штирлиц бодро шагал с авоськой, в которой лежал всегда один и тот же набор - тушенка, сыр и буханка черного хлеба. 
Чтобы незаметно пробраться к дому, они побежали длинной дорогой, которая пролегала через густо заросший участок леса. Ветки били по лицу и больно царапали руки и спину, но разве риск получить несколько ссадин и синяков когда-нибудь останавливал горячие головы?
Из открытой форточки громко хрипела радиола. Дед включал ее, как просыпался, и оставлял на весь день.
«Пройдет товарищ все бои и войны,
Не зная сна, не зная тишины.
Любимый город может спать спокойно
И видеть сны, и зеленеть среди весны», - пел красивый мужской голос.
Мотив песни детям был знаком – бабушки и дедушки часто включали их, но мальчишкам стариковская музыка была неинтересна. Вот и сейчас никто из них не вслушивался в слова.
Жека подпрыгнул вверх и повис на заборе – на дворе было пусто, а в окнах - ни света, ни движения.
Самая удобная позиция для стрельбы открывалась со стороны околицы. Право первого выстрела принадлежало Степке, потому что рогатка была его, а дальше очередность установили по старшинству.
Мальчик прицелился, натянул резинку и вдруг опустил руку.
- Окно такое большое. Куда стрелять-то?
- А давайте в фикус, - предложил Руслан.
- Верно! Кто попадет, тот и выиграл, - подхватили товарищи.   
Камень пулей вылетел из рогатки и вонзился в нижнюю половинку окна. На глазах мальчишек, как в замедленной съемке, по стеклу во все стороны поползли трещины, а потом оно разлетелось на куски. Звон был настолько оглушительный, что все пятеро вжали головы в плечи.      
- Вот это выстрел! – завистливо прошептал Серый.
- Подумаешь, - хмыкнул Жека. - В фикус все равно не попал.
Он грубо забрал рогатку из Степкиных рук и оттолкнул его плечом:
- Теперь моя очередь!
Не дожидаясь одобрения, он выпустил снаряд в другую часть окна. Пробивший стекло камень зацепил стоящий на подоконнике кувшин, и он свалился внутрь.
Следующим должен был стрелять Руслан. Ему еще не приходилось держать настоящую рогатку. Те, кто уже попробовал, смотрели на него свысока, а Серый легонько подталкивал в спину. В последний момент, когда нужно было отпустить резинку, у Руслана дрогнула рука, и камень отскочил в сторону.
- Мазила! – засмеялся Серый и потянулся за рогаткой, но Руслан стиснул пальцы и посмотрел исподлобья на остальных:
- Я буду стрелять еще раз.
- Нет! – Серый покраснел и оглянулся на Степку: - Так нечестно, скажите ему!
Степка не хотел ссориться, но сейчас каждый из этих двоих вцепился в него взглядом и буквально требовал решения в свою пользу. Счастливый обладатель рогатки был готов выбросить ее в реку или даже согласиться, чтобы она принадлежала любому другому, лишь бы не выбирать между друзьями. Кого бы он ни поддержал – второй все равно обидится.
Доска в заборе вдруг сдвинулась, и прямо перед ними вылез Жека.
- Пацаны, Штирлиц помер! – прошептал он.
Все с недоверием посмотрели на Жеку, а Жека был весь белый и смотрел на окна дома.
- Он там, на кровати лежит.   
Наступила тишина. Последние полчаса промелькнули в Степкиной голове буквально по минутам. Вот они придумывают пойти к деду Захару, вот ищут удобную позицию, вот расстреливают окна…
- Это мы убили его! – подумав, авторитетно сказал Степка.
Под укоризненным взглядом товарища мальчишки стали жаться друг к другу. 
- Из рогатки? – спросил Руслан, осторожно закладывая руки за спину.
- Начали колотить окна, а он испугался. Стариков знаете как легко убить? – Степка повесил голову и пошел к проселочной дороге.
- Ты куда? – хором спросили остальные.
- Сдаваться.
И все с восхищением посмотрели ему вслед.
- Эй! Ты чего? – Жека легонько тряхнул Степку за плечо.
Тот вздрогнул, огляделся и вдруг понял, что они с Жекой стоят на том же месте у забора, а остальные сбежали. «Значит, никакого разговора не было, - догадался мальчик. - Но ведь еще не поздно? Можно прямо сейчас пойти к дяде Славе участковому и сознаться». Но вместо этого он повернулся к Жеке и спросил:
- Где моя рогатка?
- Русик ее в шиповник бросил, - сказал товарищ. – Труханул.
В фильмах про шпионов первым делом прятали орудие преступления. А рогатка по всему была орудием к смерти старика самым подходящим, - так рассудил Степка и полез в колючий куст. Пока он шарил руками между веток, Жека придумал про него обидную частушку и успел несколько раз ее пропеть. Наконец рогатка нашлась: сперва Степка в сердцах хотел ее сломать, но потом пожалел и убрал в карман. Ветер усиливался, а небо становилось серым, словно кто-то натянул над деревней старую застиранную парусину. Умом Степка понимал, что им с Жекой уже давно пора вернуться домой и поскорее попасться на глаза родителям с каким-нибудь важным занятием. А ему еще предстоит заныкать подальше рогатку и уговорить брата никому про нее не рассказывать. Но что-то внутри свербило и не давало ему сдвинуться с места.    
- Ты как узнал, что дед помер? – спросил он Жеку.
- Как-как? Батя говорил, что у него на стене висит сабля с Гражданской войны. А мне хоть один глазком... Я в окно, а он того… на кровати, глаза закрыты, руки на груди. И не шевелится. Как есть покойник!
- Все еще хочешь саблю посмотреть? – Степка указал на дом.
Он был уверен, что друг не упустит такой возможности, ведь теперь и бояться как будто стало нечего. Жека первым рванул через калитку и остановился лишь перед деревянной, с потрескавшейся краской, дверью. В избу вошли вместе. Полинялая циновка в сенях так сливалась с полом, что издали ее нельзя было разглядеть. На крючке висел дедовский тулуп и знакомая им легкая зеленая куртка, в которой по теплу ходил дед. Перед кухонным столом сидел черный котенок и, задрав голову, не сводил взгляда с небольшой кастрюльки, до краев полной еще горячей ухи.
- Пропадет же, - сглотнув, с тоской в голосе проговорил Жека.
- Не пропадет, - сказал Степка. – С собой заберу.
Весь быт деда Захара помещался в двух маленьких комнатах. В зале из мебели – коричневый шифоньер с потемневшим от времени зеркалом, круглый стол под белой скатертью, тумбочка с радиолой и диван, над которым натянут ковер. Сабля помещалась на двух гвоздях между шифоньером и разбитым окном. Это была настоящая парадная кавалерийская шашка с эфесом из черненого серебра и слоновой кости в виде клюва. На полу в воде валялись осколки стекла и кувшина, и Жека, чертыхаясь, старался пролезть к стене и не замочить ноги. Теперь Степка наконец мог приступить к тому, зачем пришел – незаметно для друга проскользнуть в спальню, чтобы проверить пульс деда Захара. Может, его еще можно спасти? Прошлым летом Кира провалился на речке в яму и нахлебался воды. Когда его вытащили, он был синий и не дышал. Все думали, что Кира не жилец, а Степка не растерялся и сделал ему искусственное дыхание, как учила мать. Она работала фельдшером и, перед тем как отправить Степку в первый класс, показала ему, как действовать при несчастных случаях.
Из-за прикрытой двери в спальню деда лучился слабый свет. Тихо переступая, Степка приблизился и заглянул в щелочку – на тумбочке под зеленой настольной лампой стояла черно-белая фотокарточка улыбающегося паренька в фуражке и лежала толстая книжка с закладкой. А вот кровать, на которой Жека увидел покойника, была пуста. И не просто пуста, а заправлена покрывалом, и поверх него высилась взбитая пуховая подушка.
- Маме бы понравилось! – подумал Степка, глядя на идеально ровную, без единой складочки поверхность покрывала.
О том, куда девался старик, мальчик подумать не успел, потому как мимо него с душераздирающими воплями стремглав пронесся Жека. Оторопевший Степка на ватных ногах пошел в зал – возле окна с тряпкой возился Штирлиц. Живой и сосредоточенный.
При виде Степки, он, ничуть не удивившись, прищурился и покачал головой:
- Ветер-то ехидненький… А ты в одной фуфайке шастаешь. Чай просквозит, - каждое слово дед почти выкрикивал, да так, что все внутри Степки содрогалось.   
Мальчик не ответил. Он исподлобья смотрел, как старик сгребает с пола воду вперемешку с осколками, и краснел.
Закончив уборку, Штирлиц выключил радиолу и махнул в сторону кухни:
- Марш мыть руки!
- З-зачем? – испугался Степка.
- Немытого за стол не пущу.
Рукомойник висел в нише за печкой у входной двери. Вода была теплая, а мыло так правдоподобно пахло клубникой, что Степка даже его тайком лизнул. Противно!
На дворе стало совсем темно, ветер задувал в разбитое окно холодные капли начавшегося дождя. Дома Степку кормили супом из консервы, а у деда Захара рыба была из речки, свежая и жирная. К ухе полагался черный хлеб. Степка, который обычно размусоливал мякиш по всему столу, вдруг заметил: старик ест свой кусочек ровно над тарелкой, чтобы крошки падали прямо в уху. С ними сытнее, подумал, мальчик и сделал то же самое. Рядом с ними, у ножки стола, хрустел рыбьими хвостами котенок.
- Нашел вот вчерась на дороге, - пояснил дед, заметив интерес мальчика. - Грешна моя душа, мимо хотел пройти, а он за мной – семенит лапками и мявкает. Как бы его прозвать?
- На Черныша похож, - сказал Степка.
Дед присмотрелся к черному урчащему облачку, которое уже почти полностью погрузилось в металлическую миску, покрутил головой так и сяк и кивнул согласно:
- Твоя правда. Пущай будет.   
Когда настала пора пить чай, старик достал из буфета небольшой мешочек с конфетами и высыпал их все в хрустальную вазочку.
- Налетай!
Среди мальчишек две конфеты «Мишки на Севере» приравнивались к полному кругу по деревне на велосипеде «Турист». В их деревне тринадцатилетний Лапша был единственным обладателем нового велика и раз в неделю позволял кому-нибудь из мелких на нем прокатиться.
Степка взял из вазочки конфету, развернул и откусил маленький кусочек. 
- Сынок, а ты не видал, кто мне стекла побил? – спросил дед.
Мальчик перестал жевать и посмотрел на старика. В его ярко-синих васильковых глазах не было ни подозрения, ни упрека, а наоборот, они излучали теплый ласковый свет. «Штирлиц спал и не видел, как мы стреляем», догадался Степка. И тут он почувствовал, что весь прежний страх и даже совесть куда-то исчезли, а его самого как будто подменили. 
- Не-а, - вдруг развязно ответил он, дожевывая конфету, - мы с Жекой никого не видели.
- А это у тебя из кармана чего такое торчит? – дед приставил к носу очки и указал загрубелым скрюченным пальцем на правую брючину Степки.
И при этих словах карман, где лежала рогатка, прямо-таки объяло огнем. Но мальчишка и глазом не моргнул, с невинным видом он вытащил орудие преступления и нарочито потряс им над столом.
- Здоровская, правда? Я ее у забора нашел. 
- И себе взял? – присвистнул дед.
- Ничья же.
- Как же ничья, когда ее кто-то вон вырезал и сюда принес? Негоже. Вернуть надо.
Дед забрал из Степкиных рук рогатку, осмотрел ее со всех сторон и одобрительно склонил голову:
- Хорошая работа. Из штуковины этой раз-другой и стреляли. Давай-ка мы ее с тобой, сынок, вот здесь пока оставим, - он положил рогатку рядом с радиолой, – пока хозяин не сыщется.
- Ага, так он к вам за ней и придет, - усмехнулся Степка. - Кому охота палкой по хребтине? Любой забоится.
- Вот мы и посмотрим с тобой. Если не забоится и придет, значит, не виноват и рогатка ему на доброе дело нужна.
- А как с рогаткой можно сделать доброе дело? – удивился мальчик, исподволь рассматривая свою игрушку. 
- Вот я тебе сейчас расскажу.
Дед прикрыл веки, втянул носом воздух и начал неторопливо говорить, нараспев растягивая слова. 
- Летом сорок третьего партизанили мы на Брянщине. Иду я, значится, с разведки, до петухов еще, слышу, в кустах кто-то шевелится. Думал, зверь какой. Затихарился, жду. А выходит ко мне заместо зверя малец. Беленький такой, навроде тебя, да годков поменьше. Волосы в паутине, сам чумазый, глазенки как два синих блюдца. Спрашиваю: «Ты чей такой красивый?» Молчит, трясется весь … - дед Захар снял очки и начал тщательно протирать их краем тельняшки. – Привел его, значится, к нам. Говорить он начал дня через три, как попривык. Про папку-летчика и про то, что мамка отправила его на поезде к тетке. Что с ним случилось, не помнил - как отрезало. Оставили мы его. Малец попался железный. Не плакал, не жаловался, еды не просил. Один разочек ко мне подошел и тихонечко так шепнул: «Дяденька, сшей мне зайку». А я за всю жизнь только портки и чинил. Дите-то оно и на войне, среди смерти, дитем остается, - старик взял чайник и подлил кипятка.
Степка, который следил за каждым его движением, сделал громкий хлебок из чашки и потянулся в вазочку за новой конфетой – пусто! Увы, пусто было и в мешочке. А под его рукой лежала разноцветная кучка фантиков. «Это я всё сожрал?!» - внутренне содрогнулся мальчик.
- Я не нарочно, - сказал он деду Захару и вдруг почему-то посмотрел на рогатку.   
- На здоровье! А у меня и зубов-то нет, - улыбнулся старик. – Сын раз в месяц гостинцами балует.
- А что дальше было с тем мальчиком? Сшил ты ему игрушку?
- Как не сшить! Насобирал лоскутов, сделал чертеж на бумажке и за ночь склепал. Получилась у меня ни дать ни взять неведома зверушка… - рассказывая свою историю, дед весь преобразился – плечи как будто распрямились, а взгляд стал горячим и молодым. Но Степа догадался, что он глядел вовсе не на него, а вглубь себя, в свою прошлую жизнь.   
- Вот, говорю, Петюня, принимай на постой. А малец как вцепился в своего зайку, так и не отпускал. Днем носил за пазухой, ночами прижимался к нему. Мечтал, как мама скажет: «Вот теперь у меня два зайчика!». А когда вырастет, то они вместе с зайкой станут летчиками, как его папка.
Пока дед рассказывал свою историю, Степка думал о его руках. При невысоком росте руки у старика большие, будто набитые изнутри. С годами кожа истончилась, совсем сухой сделалась, а сожмешь кулак чуть сильнее, кажется, разойдется, и наружу вылезет кусок свалявшейся ваты. И вот эти неловкие ватные молоты орудовали в ночном лесу иголкой, чтобы сшить зайчика маленькому мальчику.
- Так о чем это я, значится, хотел тебе рассказать? – дед вышел из-за стола, в третий раз разлил кипятку и подошел к разбитому окну.
- Про доброе дело, - подсказал Степка.
- Ага! Было это под конец лета уже. В нашем леске немцы устроили радиоточку в сторожке, а нам позарез надо было сообщение важное передать. Выждали мы, когда двое по делам уйдут, ну и подползли к избушке, лежим, кумекаем. Если одного выманить, то другого проще-то врасплох застать. И тут наш Петюня - а он всюду за мной ходил – и говорит: «Дядь, я придумал, как фрица достать». Я и ответить не успел, а он вытащил из-за пазухи рогатку и как пальнет в окно. Внутри чего-то такое звякнуло. Один из немцев выскочил, балакает на своем, мол, сейчас поймаю и голову оторву. Тута мы его и сцапали. А потом и второго. На обратной дороге мальца отругал, как полагается, чтобы в другой раз на рожон не лез, а он мне выдает: «Дядь, видал, какие фрицы злые? Чтоб их зло перешибить, всякому доброе дело положено сделать». 
- А разве так бывает, чтобы войну добром выиграть? – спросил Степка.
- Коли против твоей земли несметная черная сила собирается, так и добра, значится, должно быть до самого неба. И всем плечом к плечу встать, чтобы как кулак! – дед сжал огромную ватную руку и погрозил кому-то невидимому для Степки. – Хотел бы я тебе, сыночек, сказать, что не били мы фрицев из всего, что под руку попадало… Но ты уже взрослый, сам понимаешь, тогда нельзя было пасовать. Земля родная за нами. Вот и делали каждый свое дело – мужики шли умирать, а бабы хозяйство тянули. Да что там… бабы не хуже нашего брата и на земле, и в небе бились. И раны нам успевали перевязывать, и деток поднимать… А сколько ребятишек, таких, как ты… - старик махнул рукой и вздохнул, как умеют старые люди и старые собаки – с печальной мудростью в глазах.
Степка посмотрел на старика – знал бы он, что перед ним сидит хулиган и врун, огрел бы его уже своей палкой да и погнал прочь из дома.
За окном сгущались сумерки, а в комнате от сквозняка стало совсем зябко. Дед Захар достал из шифоньера толстое шерстяное одеяло, от которого сильно пахло пылью, и постарался заткнуть им дыру в окне. Пока он возился, Степка заметил, что из раскрытой дверцы на пол вывалилась обувная коробка. Внутри нее что-то блестело. Мальчик заглянул и увидел завернутые в тряпочку разные боевые награды. На звук прибежал Черныш и запрыгнул в коробку. Его привлекали звенящие кругляшки, и он с любопытством дотрагивался до них лапкой.
- Давай вместе смотреть, - Степка посадил котенка на одно колено и стал выкладывать награды на тряпочку.      
Разбирался в них он не очень хорошо, но две узнал сразу. Однажды они всей семьей ездили в город на 9 мая. По центральной улице шли нарядные мужчины и женщины с гвоздиками, на груди у них были приколоты разноцветные планки. Тогда мама и рассказала ему, что самыми ценными солдаты считали медаль «За отвагу» и Орден Славы. Все глядели на ветеранов с восхищением и размахивали шариками и флажками, а сами ветераны плакали. Степка спросил у матери, к чему лить слезы в День Победы, а она, глядя на гуляние, ответила каким-то чужим голосом: «Ты еще маленький. Вырастешь - узнаешь».
- Дед Захар, почему никто не знает, что вы герой? – мальчик показал ему на лежащую на полу коробку.
- Какой же я герой? – смутился старик.
- Я знаю, - твердо сказал Степка, - такую звездочку за подвиги дают.
Добродушное лицо деда переменилось и стало суровым, и тут Степка уже во второй раз вспомнил мамины слова про «вырастешь-узнаешь» и пришел к выводу, что ему еще расти и расти.
- Хотите, я вам честное пионерское слово дам, что никому не расскажу? – разгоряченно спросил мальчишка. – Даже маме не скажу!
Дед Захар вздохнул и покачал головой:
- Вижу, мамку больше всех любишь. А коли мамку твою кто обидеть решит, пойдешь ее защищать?
- Да!
- А будешь себя героем считать?
- Нет, - без раздумий ответил Степка. - Это же мама. А я… я - мужчина.
- А Родина что мама. Защищать ее – дело святое, - объяснил дед Захар. - И нечем тут хвастаться.
Он убрал коробку обратно в шифоньер и закрыл дверцу:
- Побрякушки эти не ношу. Для баб они подходящие.
В окне замаячила голова Жеки. Он делал огромные глаза и рукой вызывал Степку на улицу.
- Мне домой надо, - вяло сказал мальчик.
Уходить ему совсем не хотелось. А хотелось еще сидеть, согревая ладони о чашку с кипятком, и слушать, слушать, слушать, пока за ним не придет мама и скажет, что пора переезжать в город.
Со двора Степку обдало темнотой и холодным, насыщенным влагой ветром, в воздухе густо пахло зеленью и землей. От Жеки, нетерпеливо пляшущего у калитки, прямо-таки исходили электрические волны.
- Ты куда пропал? – набросился он на товарища. - Он тебя запер? А где рогатка?
Степка смотрел на беспрестанно открывающийся и закрывающийся рот товарища и не услышал ни слова, кроме самого последнего.   
- Рогатка… - повторил он и неожиданно побежал назад, к дверям.
Деда Захара он нашел в спальне – тот протирал тряпочкой пыль с тумбочки.
- Я забыл спросить! – с порога закричал он. – Стали летчиками Петя и его зайчик?
- А как же!
Дед повернул к мальчику фотокарточку, которая стояла под лампой. Паренек с копной завитков под фуражкой напомнил Степке его старшего брата. Такие же распахнутые лучистые глаза. Мальчик подумал, что ему в жизни, может быть, и противную манную кашу есть никогда не приходилось.
- Это он вам фотокарточку прислал?   
У старика дрогнула рука, карточка вылетела, но Степка ее ловко поймал – на обороте было выведено красивым почерком «Петенька, 23 года». Взглянув на эту надпись, дед Захар заулыбался, правда, эта улыбка показалась мальчику печальной.
- Когда наши освободили Брянщину, - сказал он, - отвел я мальца в деревню к бабке-знахарке. Помню, он кошку по дороге поймал, обнял ее: «Кисонька милая, как я рад, что тебя увидел. Дай я тебя поцелую». А потом ко мне голову обратил: «Дядь Захар, смотри, у нас есть кошка. У нас теперь будет настоящий дом». Не мог я с ним остаться, ушел на фронт связистом. А как война кончилась, сразу про Петьку вспомнил. Одни они с зайчиком на белом свете остались. И я один. Стал он мне родным сыночком, - дед вытер глаза. – Долгая история. У стариков не бывает коротких историй…
До дома Степка почти бежал, и дело было не в том, что он боялся, как бы мать не отходила его старым коромыслом. Дело было в Жеке, который, не умолкая, приставал с вопросами. Главным образом его интересовало, как ожил дед и не сдал ли товарищ всю компанию. Степка же в этот момент думал о том, что ничего не смыслит в остеклении окон.
Ложась спать, он твердо пообещал себе две вещи. Во-первых, с утра пораньше пойти к деду Захару и во всём признаться. Во-вторых, во что бы то ни стало починить окно – можно было попросить брата или в крайнем случае отца. И, в-третьих… Нет, для одного дня, пожалуй, слишком много обещаний.
В восемь утра мама разбудила Степку и попросила сходить в аптеку за лекарством. У нее от работы сильно разболелась спина, а мази в тюбике осталась пара капель. Старший брат еще с вечера уехал по делам в город, и надежда была на одного Степку.
- У нас завоз завтра, - развела руками тетя Клава. – Приходи завтра, ну или топай в село. Там аптека большая. 
- В село, - кивнул мальчик и выбежал на улицу.
- Ты у матери спросись, может, она тебя и не пустит так далеко, - крикнула ему вдогонку фармацевт.
Всю дорогу до аптеки Степка шел без остановок. Ему хотелось, чтобы противная боль поскорее отстала от его мамы, а для этого – он представлял - нужно преодолеть великие испытания. Высокие косматые деревья казались ему страшными великанами, едва заметные среди зарослей тропинки – дорожкой к избушке людоеда, а шум реки – шепотом колдуньи, которая нарочно хочет сбить его с пути. Вернулся Степка к обеду – довольный, весь в репьях и с промокшими ботинками. Мать, которая уже и не знала, что думать от переживаний, сидела скрючившись на крыльце дома и тревожно смотрела на дорогу. От неминуемого наказания мальчишку уберегло купленное лекарство – на его счастье, поход без спроса за пять километров оказался ненапрасным.
Вслед за младшим вернулся и старший брат. Его развеселую голосистую гармонь было слышно с соседней улицы. И все в доме сразу поняли, что в их семье какой-то праздник, но они еще не знают какой.
- Мама, мама! – во все горло заорал Степка, вбежав в комнату к матери, которая прилегла отдохнуть. - Ваську в городе на работу взяли! Васька теперь будет в доме культуры в оркестре играть! Он теперь артист!
В порыве радости мать приподнялась на локтях:
- Я сейчас, я приготовлю…
Но боль в спине не позволила ей встать.
- Не надо, мама. Мы с бабулей сами.
Вместо застолья бабушка снарядила Степку помогать дяде Ване чинить крышу, потом они с ней в четыре руки закрывали банки с яблочным компотом. Без четверти восемь прибежал Жека и начал колотить в окно.
- Айда в футбол играть!
- Не могу, мать слегла, дел много, - Степка отворил створку и тут же ее обратно захлопнул.
По правде сказать, дел по дому у него больше не было, после ужина он хотел сходить к деду Захару и даже успел из вазочки в буфете все пряники себе в куртку пересыпать.   
Но Жека не унимался и продолжил стучать.
- Ну чего еще?
- Там Лапшу гулять выпустили, он против нас бить будет. Если ты не пойдешь, кому на воротах стоять? Опять же продуем!
Тут Степке ничего раскладывать было не нужно, он и сам понимал, что Лапша им десяток мячей накидает будь здоров. Однажды Степка уже подвел товарищей, когда за день до матча упал с дерева и распорол левую ногу чуть не до кости. Досталось тогда им от Лапши.
- Не продуем, - буркнул Степка. – Погодите, у матери отпрошусь.
Игра получилась трудная и жаркая. Бились за каждый мяч. До дома мальчишку, перепачканного землей, в порванных штанах и со сбитыми коленками, торжественно пронесли на руках через всю деревню под крики «Ура!». А Степка глядел на бледнеющие в небе звезды и думал о том, как легко быть смелым и неутомимым, когда рядом с тобой товарищи и у вас общая цель.
В следующие два дня они вдвоем с братом перебирали крыльцо – прогнившие доски меняли на новые и крепкие и под строгим присмотром бабушки пропитывали их льняным маслом.
За старательную работу бабуля торжественно вручила Степке рубль:
- Любаша сказала, в наш магазин мороженое завезли. Пломбир.
Она собиралась добавить, что хорошо бы еще купить домой хлеба, но мальчик уже был у соседнего дома.
- Мне пять стаканчиков! – попросил Степка.    
- А горло не заболит? – подмигнула тетя Люба, складывая мороженое в полиэтиленовый мешочек.
- Это для… - «друга» хотел сказать Степка и не успел.
С улицы вошли две женщины. Одна из них – маленькая, в платке, с испуганным взглядом, была мать Кирки, вторая, в широком цветастом платье, своим шумным дыханием и громким голосом моментально заполнившая все пространство магазина, носила по деревне почту.
- Слыхали, Штирлиц богу душу отдал! – объявила она с ходу, обратившись сразу к тете Любе и Степке.
- Не может быть! – воскликнула продавщица и полезла под прилавок. - Такой крепкий старик был! А я ему консервы отложила.
Три банки тушенки были водружены на полку к остальным продуктам.
- Консервы! У меня посылка для него! Куда ее теперь девать? Назад придется слать.
- А как, как узнали-то? – спросила тетя Люба, спешно листая какую-то исписанную столбцами тетрадку.
- Как? Так я посылку принесла. Стучу – молчок. Пошла на двор, а он там лежит под яблоней. Охолодел уж. Бобылем жил, бобылем и помер.
- А посылка от кого? – тихо спросила Киркина мать.
Почтальонша вся взвилась от возбуждения, будто ждала этого вопроса много лет.
- Так это, видать, сынок его. Фамилия одна и та же. Москвич! Хоть бы раз старика-то навестил. Нет! Посылками откупается.
- Уф! – облегченно выдохнула продавщица. – Не осталось за ним долгов. Всю ведомость прошерстила – четыре года назад трех копеек ему на сырок не хватило, на другой день занес.
Степка слушал, как взрослые обсуждают смерть деда Захара и не понимал, причем тут консервы и три копейки, причем тут посылка, которую надо отправлять обратно. Разве это главное?
- Вам его жалко? – спросил мальчик.
Женщины разом замолчали и, кажется, только что заметили маленького мальчика с зажатым в руке мешочком мороженого. 
- Вы знаете, что дед Захар спас мальчика во время войны? Вы знаете, что он был герой? – сказал он, переводя наполненные слезами глаза с одного лица на другое.
- Степа, что с тобой? – Киркина мать протянула к нему руку, но он отстранился.
- Ты откуда все это знаешь? – с усмешкой спросила тетя Люба.
- Он – мой друг! Я ему мороженое купил! – Степка уронил на пол пакет и с рыданиями вылетел из магазина.
Он несся, оглушенный болью, не разбирая дороги, спотыкаясь о камни и цепляясь за траву. Несколько раз упал, сквозь заляпанные землей и разорванные на коленках штаны сочилась кровь. И чем больнее ему было, тем быстрее он бежал.
- Нет! Нет! Нет! – задыхаясь от слез, твердил он.
Оказавшись у околицы, мальчик привалился спиной к плетню и так стоял с опущенной головой, уставившись под ноги и не находя в себе смелости посмотреть на то место, где из-за яблонь выглядывала крыша почерневшей избы. Вот бы сейчас увидеть, что все по-старому: окно цело, на весь двор заливается радиола, и дед Захар жив и протирает тряпочкой пыль. За это Степка бы отдал все свои самые заветные желания. Однако такого обмена, увы, никто не предлагал.
И вдруг среди привычных звуков деревни – шума листвы, пения птиц, лая собак, скрежета ржавой колодезной цепи - ворвался тонкий жалобный голос.
- Мяв, мяв, мяв!   
Мальчику было знакомо это настойчивое «мяв». Он утер глаза и нос и прислушался.
- Черныш!
Вопреки Степкиным опасениям котенка разрешил оставить, а мама пообещала, что после переезда в город его заберут с собой.
- Жалкий он какой-то! – мать подняла найденыша за шкирку и стала рассматривать на свету. – Ну ничего, откормим – вырастет красавцем.
На похороны деда Захара собралась вся деревня. Люди, тихо переговариваясь, тянулись за гробом по дороге на кладбище. Степка плелся чуть позади матери и бабушки и старался не поднимать глаз – ему казалось, что все вокруг смотрят на него и говорят о нем. Но все – даже его мама и бабушка – обсуждали дорогой дубовый гроб и человека, который его нес вместе с местными мужиками. В деревне его никто не знал. Никто, кроме Степки, который сразу догадался, что это Петенька с дедушкиной черно-белой карточки. Та же рослая, плечистая фигура, непокорные, но уже коротко остриженные кудри и распахнутые глаза. Вместо детского удивления в них затаилась печаль. Он не плакал, как другие, чужие деду Захару люди, а всё цеплялся взглядом за бледно-восковое с заострившимися скулами лицо, будто ждал, что старик сейчас, кряхтя, поднимется с белой подушечки и пойдет ставить чайник. Перед тем как гроб закрыли, Петенька вытащил из-за пазухи старую тряпичную игрушку и бережно вложил в руки покойника.
- Зайчик! – затаив дыхание, прошептал Степка.
С кладбища народ разошелся быстро, некому было горевать по старику. А Степка отпросился у матери погулять, а сам незаметно вернулся на могилу. Бабушка рассказывала, что душа человека после смерти какое-то время остается на земле – нужно было успеть обо всем рассказать дедушке Захару.
От вскопанной земли пахло прелыми листьями и сыростью. Фотокарточку на крест еще не примостили, и Степка не знал, к кому обращаться.
- Дедушка Захар! Это я во всем виноват. Соврал вам, а потом конфеты ваши ел, - торопливо произнес мальчик, глядя на табличку с именем. - Простите меня, пожалуйста. Я хотел все исправить. Честно.
Где-то надрывно взвыла собака – Степка вздрогнул, упал на коленки и обхватил руками крест.
– Я так по вам скучаю. Вот бы еще послушать ваши рассказы. Про партизан и про Петю.
- Мне тоже нравились его рассказы, - раздалось за спиной.   
Степка обернулся – над могилой стоял сын деда Захара.
- Здравствуйте! – воскликнул Степка. - Я вас знаю. Вы - Петенька… Я хотел сказать…
- Можешь называть меня «дядя Петя», - приветливо сказал мужчина. – Слышал, ты конфеты любишь. Пойдем чайку попьем?
Старый дом у околицы стих и совсем сгорбился, так что его едва стало видно из-за деревьев. Степка думал о том, как это несправедливо, что никто из провожавших деда Захара не знал его на самом деле. Но они все равно вздыхали и плакали. Разве плачут по тем, кого даже не любили? Или они плакали, потому что на похоронах так принято? Однажды Степкин класс повезли на конезавод. Почти два часа им показывали конюшни и рассказывали о повадках лошадей. Никому из ребят это было неинтересно – все они много раз видели лошадей, ходили с ними в ночное и ездили безо всякого седла. Но их учительница была из города и мечтала хотя бы погладить живую лошадь. После экскурсии она вся светилась и через каждые десять минут спрашивала учеников, понравилось ли им. Чтобы не обмануть ее ожидания, все мальчишки и девчонки изобразили восторг и наперебой галдели, какие удивительные животные – лошади. Вспомнив эту историю, Степка понял: плач на похоронах нужен для того же. Уходя с земли, душа должна знать, что ее здесь любили и будут по ней скучать.
- А вы сразу полюбили дедушку Захара? – спросил Степа.
Дядя Петя укладывал чемодан. Рядом на кровати ровными кучками были разложены разные предметы: завернутая в гимнастерку сабля, гора кружевных салфеток, стопка пластинок, несколько альбомов с фотографиями, коробочка с медалями, на полу стоял граммофон. Степка привык, что взрослые долго подбирают слова, стараясь ответить на детские вопросы, будто солят суп и боятся перестараться. Но дядя Петя не раздумывал и ответил сразу:
- Мне для этого понадобилось целых шесть лет.
- Почему так долго? – раскрыл рот Степка. - Он вас колотил?
- Помню, когда увидел его, первое, что заметил, - мощные ручищи, как два молота. Он мог в одиночку повалить дерево, пленные фашисты боялись его больше, чем автомата. Если бы они видели, как он ухаживал за обгоревшим волчонком в лесу, как смазывал раны и согревал на животе по ночам…
Рассказывая об отце, дядя Петя снова превратился в того паренька с фотокарточки.
Вышитая белая салфетка в его руках зависла над чемоданом.         
- Отец заботился обо мне с первого дня, как нашел в лесу. Распекал, конечно, за шалости, не без этого, но руки не поднимал. И я к нему привык и был так рад, когда после победы он вернулся за мной. Но как я мог полюбить этого чужого человека, когда за мной должны были приехать мама с папой? Я засыпал и просыпался с мыслью о них. И ждал. Мне никак нельзя было истратить свою любовь на кого-то друго… - дядя Петя перебил сам себя и обратился к Степке ищущим поддержки растерянно-детским взглядом: - Ты понимаешь, о чем я говорю?
Степка понимал. Когда отец завел других детей с новой женой, мама сказала, что теперь он больше не может его любить. Вскоре отец действительно перестал приходить раз в неделю, как раньше, а однажды впервые забыл и про Степкин день рождения.    
- Дедушка Захар по вам скучал, - сказал Степка. - Я видел вашу карточку у его кровати. 
- Несколько лет назад мы поссорились. У нас с женой должен был родиться ребенок, и я решил уйти с военной службы. Отец как услышал про это, раскричался, что долг каждого мужчины – быть солдатом, а я предатель Родины. Кончилось тем, что он все бросил и уехал. Насилу нашел его в избушке этой. А он меня на порог не пустил. И на письма не отвечал, - дядя Петя вытащил из чемодана и показал аккуратно перетянутую зеленой ленточкой стопку писем с московским штемпелем. Среди вещей Степка заметил еще три такие же большие стопки, но с красной, синей и белой ленточками.
- Это вы ему конфеты присылали? У нас в магазине такие не продают.
- Когда я был маленький, он покупал мне их раз в неделю и разрешал есть по одной в день. А я терпел и в воскресенье устраивал себе праздник.
Неожиданно этот большой и сильный мужчина, военный летчик, заплакал. Плакал бессильно, тихо всхлипывая, и, как показалось Степке, немного стыдясь этой своей слабости. И мальчик подумал, что если бы у него умер кто-то, кого он очень любил, то ему бы хотелось рассказать об этом человеке самое лучшее. 
- Дядя Петя, за что дедушке Захару дали орден? – спросил Степа.
- Он никому об этом не рассказывал, стеснялся очень, – сквозь слезы произнес мужчина. – Но один раз к нам в гости пришел Тимофей Ильич, они служили в одном взводе, и я его тайком расспросил.
От важности момента Степка весь вытянулся и даже попытался вспомнить, причесывал ли сегодня волосы.
- На фронте отец был связистом. Знаешь, что это такое?
Степка поспешил кивнуть, чтобы его не сочли неучем.
- Однажды их рота оказалась в лесу отрезанной от своих. Чтобы получить приказ, им нужно было связаться с командованием. А кабель перебило осколком снаряда. И вот наш, - он нарочно подчеркнул слово «наш», - дедушка Захар под вражеским огнем тянул за собой этот кабель. Он осмотрел каждый сантиметр, нашел место обрыва и заново всё подсоединил.
- И они победили?
- Солдаты приняли правильный ход боя и одолели фашистов в том бою.
- Почему ему не было страшно? – спросил Степка.
- Было. Герои тоже люди и также боятся смерти, - сказал дядя Петя.
За любознательность мама называла Степку репейником, а бабушка – банным листом. Что делать со своим языком, который задавал вопросы быстрее, чем Степка успевал сжать зубы, он не знал. Вот и сейчас у него в голове, как на колокольне, стоял чудовищный перезвон. И молчать уже не было сил.
- А если все боятся смерти, как потом героями становятся? – снова заговорил Степка. 
- Они просто делают то, что можно сделать. А другие этого не делают, - объяснял дядя Петя. - Оборванный кабель починить мог только дед Захар, так?
- Так.
- А тащить его под обстрелом мог кто угодно, любой здоровый боец. Вот и получается, что из целого взвода на амбразуру бросается только один. Все знают, что это сделать можно, но сделает лишь один из всех.   
- Значит, я тоже могу стать героем? – подумав, с надеждой спросил Степка.
- Можешь.
Дядя Петя сунул руку под подушку и вытащил оттуда знакомую рогатку.
- Это, наверное, твое?
Степка повесил голову, но, едва взглянув на свое «орудие преступления», встрепенулся и с подозрением посмотрел на дядю Петю.
- Так получилось, что я знаю… - пожал плечами мужчина. – Нашел на столе у отца недописанное письмо. Первое за пять лет.
Он вытащил из нагрудного кармана свернутый вдвое тетрадный листок и положил перед Степкой. Но Степка знал, что читать письма, адресованные другому человеку, нельзя, потому что можно нечаянно взять на себя чужие грехи.
- Бери-бери. Там и про тебя есть. Он бы разрешил.
- Здравствуй, сыночек Петя! Как ты живешь? Ладно ли у вас с Катей? – прочитал Степка вслух и запнулся.
- Читай свободно, - разрешил дядя Петя.
И Степка с волнением продолжил:
- Васька уже большенький? Спасибо, что не забываешь. Ты прости старика. Не прав я был. Это мы на войне привыкли делить все на черное и белое. А в жизни все не так. Как подумаю, что столько лет зубами скрипел, тошно становится. Столько лет упустил… А намедни один малец с рогаткой глаза мне на всё и раскрыл…
От последних слов Степку так и бросило в жар. Он закрыл глаза, чтобы не видеть текст, и на всякий случай зажал уши. Но это письмо – все, что осталось от деда Захара, последняя весточка. Неужели он, Степка, снова сбежит?
Читать про свои проделки было стыдно. Но еще стыднее было от того, что дед Захар рассказывал о нем по-доброму, будто каждым словом его ласково по голове гладил… Жадно глотая предложения, Степка добрался до последней строчки. Письмо было не окончено, но в их с дедушкой истории наконец стояла точка.   
Расставаясь с дядей Петей, Степка по-мужски крепко пожал его большую твердую руку и спросил:
- А партизан посылают в ад или рай?
- Тут как Бог решит… - растерялся мужчина. - Ведь за жизнь человек совершает много разных поступков. 
Степка, не глядя на него, задумчиво продолжил свою мысль:
- Бабушка говорит, что даже жука раздавить жука – грех. А место грешников – в аду. Вот дед Захар бил фашистов… Но потом он ребенка спас – вас то есть - и к себе взял, и котенка подобрал…  А вдруг Бог ничего не знает? Ни про вас, ни про Черныша? Ни про медали?
Степка поднял встревоженные карие глазенки и посмотрел сквозь зеленую листву и пронзительную синеву. Но небо оставалось безмятежным и немым.      
- Хорошо, что вы дали дедушке Захару зайчика. Вместе им будет нестрашно, - сказал мальчик и улыбнулся.