Дикий маг в своей тарелке-1

Роман традиционно и принципиально антинаучно-фантастический, фэнтэзийно-утопический, неистребимо-романтический, заповедно-мистический, слегка юмористический, философически-космический, персонаже-насыщенный и размашисто приключенческий. Во всяком случае, пока так видится. Некоторые части по отдельности и с самостоятельными названиями уже публиковались на Прозе.Ру. Я их удалил, и теперь с них начинается эпопея Дикого мага. Остальные части будут выкладываться по мере написания.

ПРОЛОГ

А вам доводилось чувствовать себя, мягко говоря, немного неловко, когда ваш начальник ставил перед вами очередную задачу? И не ощущали ли вы себя при этом, как в дурном сне или даже, извините, идиотом? Что, постоянно ощущаете? Да ну, преувеличиваете! И что уж такого может вам сказать начальник, если честно? А вот меня, было дело, вызвал к себе редактор, с которым мы на тот момент знали друг друга лет пятнадцать, если не больше, и спросил, прицельно прищурившись:

— Ты же ведь увлекаешься всякой паранормальщиной, запредельщиной и тому подобной чертовщиной? И НЛО до кучи?
— Не сказал бы, что так уж увлекаюсь, но…
— Но в теме.
— Вроде того.
— Так вот. Мне тут через человека одного передали, что в одном из пограничных отрядов на Карельском направлении задержали снежного человека…
— Скорее уж, на одной из застав задержали…
— Точно! В общем, надо разобраться.

— Да этого не может быть. Ну сам посуди. Уже такой шум бы поднялся! А тут — полная тишина. И почему, как ты говоришь, через одного человека вот именно нам в редакцию сообщили? И что, позвонить нельзя было? Что за бред? Местным СМИ совсем не интересно, что ли? Прямо целое нагромождение несуразностей. Да не, наверняка мистификация какая-то.

— А если нет? Так или иначе, а разобраться надо. В редакционном задании всё будет как обычно, никакого снежного йети или как там его… Рядовой плановый выезд. А сам, конечно, смотри. Иными словами, на месте конкретно сориентируешься. Зайди сейчас в секретариат, забери там пропуск в погранзону. Видишь, как редактор о тебе заботится? Пропуск выбил, всё для тебя сделал!

— Что и говорить, золото, а не редактор.
— Цени!
— Ценю.

Н-да, дружба дружбой, а в Карелию-то переться мне. Не близкий путь, мягко говоря.

…Непосредственно до заставы добирался по уже почти весенней распутице в условиях холмисто-лесистого бездорожья. Ну да, вместо дорог — направления, по сути. Трудно, муторно, но подробности расписывать не стану, уж с этакой запредельщиной у нас знакомы все. И вот я прибыл. Представился начальнику. Теперь сижу в маленькой канцелярии, очень просто и предельно функционально обставленной и оборудованной.

Офицер, мельком пробежав пункты задания, настороженно и вместе с тем явно недоумевая, в упор сверлит меня колючим чекистским взглядом. Прицельным, я бы сказал. И во взгляде совершенно отчётливо читается: где основной пункт?! Только меня-то такими убийственными взглядами не запугаешь, я тёртый газетный калач. Меня на мякине не проведёшь. Никакая кривая коза с седоком на спине мимо меня не способна проехать и сколько-нибудь серьёзно смутить. Всякая лапша с моих ушей соскальзывает беспрепятственно. Да и вообще: не придумали ещё супер-компостера, способного напрочь закомпостировать мне мозги. Никто не…

— А вы что же, — решительно и даже резко спрашивает хмурый и крайне раздражённый начальник заставы, — со снежным человеком совсем не хотите, значит, общаться?

— Конечно, хо… То есть, с каким ещё снежным человеком?! Это вы сейчас о чём говорите?

— Да ладно вам! Только я редактору вашему сообщение об этом йети переправил, как тут же и корреспондент на заставу нарисовался! А до этого никогда у нас газетчики не появлялись. Таких совпадений не бывает.

— Да не знаю я ни о каком…
— Тогда пойдёмте, я вам его покажу!

— Нет, погодите. Мне не очень понятно вот что. А где же представители пограничного отряда, не говоря уж про штаб округа? Где телевидение и прочие средства массовой информации? Где впавшие в экстаз и широко известные в узком кругу учёные с мировыми именами?

— Во-первых, здесь пограничная зона, нечего здесь посторонним болтаться, — отрезал старлей. — А во-вторых… Вот попробуйте реально представить себя на моём месте. Звоните вы, значит, в отряд и докладываете оперативному дежурному, что задержали настоящего снежного человека. А теперь, наоборот, представьте, что вы на месте оперативного. Ваша реакция? Ну? Вот давайте, представьте реакцию, но только реально, без всяких увиливаний.

— Если реально, то тогда… ну-у… Вы что там, перепились все?! Примерно, так, я думаю.

— Да не примерно, а именно так. А надо ещё учитывать, что у меня год назад ЧП стряслось, из-за которого, собственно, до сих пор старшим лейтенантом хожу. Сами понимаете.

— Да понимаю, конечно. Но если даже допустить, что вы тут и впрямь йети поймали, то за то, что командование обо всём узнает через газету, вас тоже, мягко говоря, по головке не погладят. Ну пусть бы не поверили сначала, но потом всё равно кто-нибудь приехал бы. Не на снежного человека посмотреть, так хоть выяснить, что с начальником заставы стряслось.

— Ага, а пока они едут, задержанный надумал бы свалить. Удержать мы его не смогли бы… в силу некоторых обстоятельств. И что? Меня в дурдом, бойцов на дембель?! Понимаете, я просто не знаю, как мне быть… — обречённо махнул рукой начальник заставы. — А делать вид, что ничего не происходит, я же тоже ведь не могу. А он тут уже третий день торчит! Ничего не ест и не пьёт. И, судя по всему, нормально себя чувствует. Как такое может быть? Как?! А вы, по крайней мере, засвидетельствуете, что я тут не допился до чёртиков. Или до йетиков, если хотите. И что снежный человек действительно задержан!

— Может, это кто-то из местных просто, скажем, изображает йети? Костюм там реалистичный какой-нибудь, нет? — спросил я, пытаясь разобраться в своих чувствах. На розыгрыш это совсем никак не было похоже. Старлей действительно выглядел крайне измученным и задёрганным. А на меня почему-то смотрел так, будто я сейчас достану откуда-нибудь волшебную палочку, скажу подходящее заклинание а ля добрая фея-крёстная, и всё сделается, как раньше. — Может, шутка всё же?

— Да какое там… Тут, доложу я вам, дураков нет — с пограничниками шутки шутить. Пойдёмте лучше. Сами увидите. Он в кочегарке сидит, с истопником нашим общается.
— То есть как в кочегарке?! Без охраны?!
— А его бесполезно охранять. Я же говорил вам про обстоятельства. Некоторые. И он, хоть и снежный, тепло очень любит. И… Совсем не местный. Совсем-совсем не местный.

Когда мы шли к кочегарке, миновали на подходе двоих бойцов. Они с нескрываемым и очевидным снисходительным любопытством посмотрели на меня. Заинтересованно-ехидно.  Ну-ну, мол, давай-давай, а мы поглядим, что за столичное светило прикатило? И синхронно затянулись сигаретами.

— А это кто такие? — спросил я, хотя уже и сам догадался.

— А это те самые бойцы, которые участвовали в задержании чёртова йети, — подтвердил мою догадку офицер. — Вернее сказать, они его не задерживали, а… Да они вам сами потом в цветах и красках распишут. Со всеми подробностями.

В кочегарке неожиданно уютно даже. И чисто. И тесно. Это потому что на массивной самодельной табуретке недалеко от топящегося котла сидит… снежный человек. Что и говорить — однозначно не местный!

Серовато-белая густая шерсть покрывает его с ног до головы длинными прядями. Голова — крупная, лобастая, с массивными, почти как у неандертальца, надбровными дугами, — выглядит низко посаженной. А, может, шеи просто не видно из-за шерсти. Прямой толстый нос, большой губастый рот, мощный подбородок. Руки как руки, только длинные и тоже все в шерсти, за исключением громадных лопатообразных ладоней. Плечи хоть и широченные, но сильно покатые, не как у людей. А вот ступни — размер пятьдесят пятый какой-нибудь — вполне себе человеческие, хоть и сильно заросшие сверху. И пальцы, по первому впечатлению, несоразмерно длинные. А вдруг он ногами, как руками хватать может?!

И только после этого общего, внешне невозмутимого осмотра, с помощью которого я пытался справиться с сильнейшим шоком, обратил внимание на глаза йети. Они, слегка прищуренные сейчас, глазами неандертальца отнюдь не были. Умные, чуть насмешливые, пристально разглядывающие меня. По моей спине вдруг пронеслись диким табуном ознобные мурашки.

И ещё одна деталь. Мой рост 1 метр 85 сантиметров. Я стоял, снежный человек сидел, но при этом был выше меня примерно на полметра. И смотрел, соответственно, сверху вниз.

Знаете, по пути к кочегарке я даже не волновался. Уверен был, что сейчас разберусь, установлю истину, бесконечно далёкую от какой бы то ни было сенсации, паранормальщины и запредельщины. Не говоря уж про НЛО. Ну да, я же самый умный и наблюдательный, а погранцы - так себе, погулять вышли. А на деле… Вот она, сенсационная истина, во всей своей нечеловеческой красе! В самой, что ни есть последней инстанции. Или, скорее, первой даже.

Честно говоря, стало не страшно даже, а натурально жутко. Этот йети мог прихлопнуть меня, как какую-нибудь муху. Не вставая. Чтобы скрыть своё паническое состояние, я обернулся к начальнику заставы и спросил, как мне показалось, достаточно твёрдо.

— А-а-а… ф-фотографировать м-можно хоть?
— Можно. Только смысла нет.
— А-а-а… почему?

— А он не запечатлевается никак. Хоть ты тресни! Всё, что рядом — отлично получается, а его нет на снимке и всё тут. Мы пробовали много раз во всяких режимах съёмки.

Ну что ж, попробовал и я. Всё верно. Когда я потом просматривал свежеотпечатанные снимки, то видел на них угол кочегарки, суровый настенный плакат с тезисно изложенными кочегарскими мерами безопасности, пустой табурет, водяные насосы и насосные трубы, экономайзер, край чугунного котла «Универсала»… Всё было на этих снимках. Кроме йети.

Пока суд да дело, снежный человек по-прежнему сверлил взглядом меня. С  нескрываемым (корыстным?! кулинарным?! злонамеренным?!) интересом. При этом казалось почему-то, что он ухмыляется, хотя улыбки на лице вовсе не наблюдалось. И вдруг йети сказал рокочущим, как из бочки, низким голосом.

— Хочу говорить ему только, — и недвусмысленно ткнул в мою сторону длинным указательным пальцем с широким желтоватым ногтем.
 
По-русски, кстати, сказал. Не видел остальных, но лично я от неожиданности, кажется, подпрыгнул.

Начальник понимающе кивнул и, будто в том была его большая личная заслуга, с нотками иррациональной гордости в голосе пояснил:

— Он и по-фински может.
— Откуда знаете?
— А он с пограничным нарядом сначала по-фински заговорил, когда только возник перед ним прямо на дозорной тропе.

— Хочу говорить ему! — раздалось громче и раскатистее. — Я говорить, он говорить, ты и ты — выходить, никак не мешать, — кивнул совершенно по-человечески на начальника заставы и кочегара, который всё это время, не отсвечивая, сидел неприметной серой мышкой в противоположном углу котельной на втором табурете, а после этих слов молча подхватился и опрометью бросился к выходу. Натерпелся, бедолага.

Офицер развёл руками и вслед за кочегаром шустро высочился наружу, успев при этом шепнуть мне:

— Вы не переживайте, он смирный вообще-то…

Должен признаться, совсем не понравилось мне это настораживающее «вообще-то». Но деваться было некуда.

…Сидим на табуретках, молчим, друг друга изучаем. Я отчаянно потею... от переживаний и ответственности. У меня, мать его, контакт! Официальный практически. С представителем внеземной… то есть, другой… иной, в смысле… цивилизации. Если не ошибаюсь, то никто на Земле этим похвастаться пока не может.
 
— Ты, значит, из большого города, из газеты, — неожиданно ухмыляется снежный человек. — Это хорошо.

Куда-то вдруг исчезли монструозный выговор и очень низкий тембр голоса. Чудеса!

— Почему хорошо? — я всё ещё в прострации.
— Правду напишешь, а то сочиняют про нас всякое…
– К-хм… Должен сообщить, что далеко не все газетчики правду пишут. Даже чаще просто врут откровенно. В подобных случаях.
– А ты правду напишешь. Знаю это.
— Ну… э-э… хорошо. Но тогда я просто обязан кое-что выяснить и задать несколько вопросов.
— Выясняй. Задавай.

— А вы вообще откуда? Где живёте? А дома у вас какие? — заторопился я, опасаясь, что йети может передумать. — Или у вас пещеры? Или землянки? Сколько вас на планете? Вы же ведёте каким-то образом статистику или нет? Каково ваше самоназвание? А вы действительно можете во времени перемещаться на небольшие промежутки, как утверждают некоторые исследователи? А правда, что вы можете, как хамелеоны, менять окраску шерсти, чтобы маскироваться на местности? Извините, если что, но и такое про вас слышал. А чем вы питаетесь? А какова продолжительность вашей жизни? Я читал где-то, что вы можете развивать скорость до 70 километров в час. Это правда? А почему никто не видел ваших детей? А вы как-то общаетесь с теми, кто живёт в других странах или даже на других континентах? Вы общинами живёте или у каждой семьи свой ареал обитания? А сколько, например, конкретно вы языков знаете, если не считать русского и финского? И почему…

— Прервись! Не говори пока. А ты на самом деле из газеты. Видно это сразу. Дай пятку укусить, так ты всю ногу отхватишь! Но слушай. Всё не отвечу, потому что не дозволено Старшими. Живём на природе. Питаемся сообразно времени года тем, что лес даёт. Не сыроеды, пищу готовим на огне. Не людоеды. Рад этому?

— Рад! Даже очень…

— Живём в среднем лет по пятьсот-семьсот. Иные могут и тысячу прожить. Или больше. Как сами захотят. Скорость до семидесяти километров в час развивать не можем. Можем до шестидесяти пяти. Детей прячем. Не скажу где. И ты бы не сказал про своих. Как хамелеоны — можем. Я знаю ещё шведский, норвежский, эстонский, литовский, латышский, немецкий, французский, итальянский, английский… И другие многие. Перечислять дальше не вижу смысла. Наше самоназвание ты не произнесёшь и не напишешь, не сможешь потому что.

— Ну а всё-таки?

Он сказал. Я не произнёс и не записал. Не смог.

— Это так звучит ваша собственная речь?
— Так звучит.
— Ну а во времени-то…

Снежный человек внезапно исчез. Я опасливо потрогал табуретку. Пустая! И тёплая… Только убрал руку — мой сенсационный собеседник снова появился. И сразу охотно пояснил:

— Прыгнул на день назад.
— Именно поэтому вас никто поймать не может?
— Именно поэтому. Телепортацию знаешь?
— Знаю.
— Ещё поэтому. И ещё много почему.
— Например?
— Невидимыми становимся. Ненадолго.
— А как вы так делаете?
— Объяснить не смогу. Рефлексы просто.
— Ничего себе! Полезные какие рефлексы, мне б такие! Только вот какое дело… Неувязка получается.
— Не наблюдаю неувязки.
— Ну как же… Ведь, по идее, при перемещении во времени туда-сюда существует риск встретить самого себя. А это нонсенс, считается, что…

— Никакого нонсенса! Сливаешься сам с собой и всё. Но лишь в самом-самом крайнем случае, который настолько мало вероятен, что не каждый из моего народа испытает такое в течение всей жизни… Мы чувствуем время до сотых долей секунды, поэтому можем избегать слияния. Не очень приятное оно. Всего однажды вынужден был слиться. Болел долго. Но взамен новые способности появились. Могу теперь месяц голодать, ничего не пить и не слабеть от этого. Хотел и сейчас попробовать слиться, но решил пока не экспериментировать. Кто знает, что случилось бы...

— Феноменально! Никогда прежде о таком не слышал. О слиянии, я имею в виду. Ведь все писатели-фантасты пишут о парадоксах времени, и что даже Вселенная может исчезнуть, если вдруг сам себя встретишь.

— Они фантасты.
— Вы правду говорите, не шутите?
— Чистую. Не шучу.
— А что ещё необычное умеете?
— Ты не произнесёшь и не напишешь.
— Не смогу потому что?
— В вашем языке нет таких понятий. Как я тебе о них расскажу?
— А-а, как же тогда вас задержали-то?
— Никак не задерживали. Сам пришёл. Поговорить хотелось. Зимой скучно. И ещё греться люблю.
— Снежный человек любит греться?!
— У нас другое самоназвание, ты слышал.
— А вот лично вас как зовут?
— Тебе не произнести и не записать.
— Нет такого понятия в нашем языке?
— Просто не сможешь.
— А лет вам сколько?
— Триста тринадцать. Молодой ещё.
— Действительно… молодой.
— Намереваюсь пока до тысячи пожить.
— Здорово!
— Тоже нравится мне это.

В таком телеграфном ключе мы общались около часа, а потом удивительное существо вдруг издало странный щёлкающий звук, шумно и протяжно вздохнуло, после чего решительно заявило:

— Конец разговору. Устал долго говорить. Теперь не скучно. Повеселился. А ты напиши честно. Верю тебе. Всё. Я — домой!

И йети исчез. Причём не во времени переместился, а в пространстве. Телепортировался. Почему-то я на все сто процентов был в этом уверен и покинул кочегарку под огромным впечатлением от интенсивного общения с… вовсе не снежным, оказывается, человеком. Ко мне тут же подскочили начальник заставы, кочегар и давешние два бойца.

— Ну что?! Поговорили? — вопросили они нетерпеливым и на диво слаженным хором.

— Нормально пообщались, — скромно сказал я. — Он, кстати, домой ушёл. Как пришёл, так и ушёл.

— А надолго? Ничего он об этом не говорил? — с тайной надеждой спросил старлей.

— Если я правильно понял, то где-то до следующей весны. А, может, и дольше не появится. Пока не соскучится. Или поговорить не захочет. Он такой, знаете, любит пообщаться. Да он, может, вовсе и не на вашу заставу придёт. Какая ему разница-то? Эх-х, его бы переводчиком приспособить — столько языков знает! — помечтал я накоротке, завершая свой развёрнутый ответ.

— А мне бы успеть перевестись куда-нибудь отсюда! — тоже помечтал начальник с мучительной тоской в голосе.

Его можно понять, что ни говори.

И вот я уже в редакции. И подробно рассказал всё редактору. И никаких доказательств не представил. Не смог. Безотказный доселе диктофон записал только мою половину интервью, состоящую из прямых и уточняющих вопросов, другая половина оказалась представленной исключительно шумовым фоном. На следующем файле чётко зафиксировался разговор с бойцами. Всё. Узнал-то я это ещё на заставе, когда мы прошли в канцелярию, где я хотел проверить качество записи и дать послушать её старшему лейтенанту. Не успеет перевестись, так хоть знать будет, что к чему… Пришлось мне отдуваться самому, отвечая за йети на собственные вопросы.

— Так как поступим всё же? — кисло напомнил я о себе уже целую минуту молчащему редактору. — Мне делать материал об этом?

— Ну как поступим… Обыкновенно. Напиши, если хочешь. В первоапрельский номер поставим, — пожал плечами редактор. — Единственный вариант.

Было видно, что редактор и хотел бы мне поверить, но не может. Показания бойцов его не убедили. Несгибаемый реалист в …надцатом поколении. Фантастику, как жанр, не переваривает. Да на его месте я и сам бы не верил. Хотя он-то мог бы, между прочим. В порядке исключения. Всё-таки мы с ним друг друга, как уже упоминалось, давно знаем. И ни разу я его не подводил. А нынче в том, что, условно говоря, подвёл, моей вины нет.

Ну и ладно, что уж теперь.

Я всё равно написал то и так, что и как собирался. И даже «эксклюзивный снимок с места события» организовал. Как образом? Да очень просто. За двадцать минут грубо вытоптал в неглубоком снегу среди кустов городского сквера несколько больших отпечатков босых ног. Размера, сами понимаете, какого. Потом ещё руками минут сорок подправлял, доводя до ума.

Очень, кстати, убедительно на снимке получилось, как ни странно. Не зря я целый час вдохновенно следил на снегу. Нельзя ставить такой большой материал без хотя бы одной иллюстрации. Редакционный художник-ретушёр предлагал сделать рисунок. Но это было бы, согласитесь, совсем не то.

Да, отлично понимаю, что и следы фальсифицировать — тоже не то. Но в то же время я-то точно знаю, с кем продуктивно общался в кочегарке. И не моя вина, что настоящие теплолюбивые снежные люди никак не фиксируются? Интересные они — эти йети! Вот, чёрт! Я же мог попросить своего собеседника наследить для меня на снегу. Следы-то точно никуда бы не делись. Где были мои мозги?!

А вот лично вы видели когда-нибудь снежного человека? Не по телевизору, а воочию, так сказать.

А вот лично я… поговорил бы с ним. Побеседовал на разные увлекательные темы. А то маетно как-то на душе. Январь к тому же, всё в снегу, светает поздно, темнеет рано. Как же я раньше не замечал, что зимой и впрямь скучно и очень хочется поговорить?

Тем более, что-то подсказывает мне: мой необыкновенный карельский знакомец мог бы поведать ещё о многих «чудесатых чудесах». Может, в другой раз поведает, кто знает? Вот, скажем, поеду летом на Карельский перешеек за грибами-ягодами, а там и пересечёмся вдруг. Было бы славно!

А в нашей газете я уже не работаю. Редактор на пенсию ушёл, и я вслед за ним уволился. В других средствах массовой информации время от времени подрабатываю и именуюсь фрилансером. Звучит ничего себе, да? Породисто даже как-то. Но на самом деле мне это фрилансерство изрядно надоедать начинает. Суетно и однообразно по большому счёту. А главное — мои разного рода временные начальники периодически достают хуже горькой редьки. Всё ж бегом надо, всё ж в последний момент, как правило. Не люблю я этого. Да, вот так. Хоть я и лансер, но ни фига не фри. По
факту. И завязать бы, а жить тогда на что? То-то и оно.

ИНТЕРЛЮДИЯ

Ко мне друг Серёга пришёл. Он, знаете, периодически заходит, как только его шестое чувство говорит ему, что моё семейство уехало на дачу или там к бабушке. Через неделю обычно уезжаю и я, но пока-то дома. Даже завидно — какое у Серёги безошибочное шестое чувство. Вообще никогда его не обманывало. Может, он какой-нибудь феномен, и его надо сдать для опытов, как незабвенный почтальон Печкин говаривал?

— Привет, Сань! Ты как насчёт того, чтобы взбодрить организм?
— Как пионер! Всегда готов, в смысле.
— Вот согласись, было что-то хорошее в пионерах-то. Основополагающее что-то. Да много хорошего было! Скажи?
— Скажу. Я ж в пионерах от звонка до звонка.
— И я. И в комсомольцах ещё потом. Но не об этом сегодня речь.
— А о чём?

— А вот о чём! — Серёга эффектным жестом фокусника извлекает из-за спины полиэтиленовый пакет с эмблемой ближайшего супермаркета. Пакет набит плотно. Так плотно, что, кажется, сейчас лопнет. Следом появляется другой пакет. Который при извлечении недвусмысленно звякает.
 
Думаете, вышеописанный разговор в дверях моей квартиры сколько-нибудь нов? Вообще нет. Это как пароль-отзыв. Слово в слово почти. Каждый раз. Ритуал у нас такой своеобразный с Серёгой сложился. Постепенно... Только не надо думать, что мы алкаши какие-нибудь. Раза три, ну, четыре… или даже, может, пять раз в год мы устраиваем такие двусторонние саммиты. В формате ДЖ-2 (давай жахнем!) Не с бухты-барахты устраиваем, а когда назревает острая необходимость поговорить. Тема очередного саммита, как всегда, пока неизвестна высоким разговаривающим сторонам, что, безусловно, подогревает интерес мирового сообщества моего подъезда.
 
Просто, было однажды дело, которое обернулось незапланированным увеличением состава участников саммита и повлекло за собой значительное оживление дискуссии, приведшее к вмешательству сил правопорядка. Которые позже также присоединились к масштабному мероприятию, что существенно подняло градус дружеского общения. Мировое сообщество пригрозило, что составит соответствующее коммюнике, но ему объяснили, что это прерогатива участников саммита... Словом, мероприятие прошло во взаимно уважительной, тёплой атмосфере. И было решено иметь данный формат саммита в виду и подумать над расширением постоянного состава. Отвлёкся, однако. Возвращаюсь к ДЖ-2.

По установившейся традиции, за столом мы оказываемся очень быстро. Всё принесённое, а также извлечённое из моего холодильника уже ловко открыто, развёрнуто, напластано, умело разложено по тарелкам. И даже, следует отметить, разложено красиво. И в рюмки уже, как говорит Серёга, нОлито.

— Чистый ресторан, а?! «Славянский базар»! — предвкушающе потирая руки, восхищается он. Который ни разу в «Славянском базаре» не был. Как и я.
— Ну что, будем.
— Будем.

Звяк! Бульк! Хорошо пошла водочка, зараза! Теперь стожок холодной квашеной капустки на вилочку подцепить. Хрусть-хрусть-хрусть… Песня! А теперь сальца чесночного шматочек на кусочек свежего ржаного хлебушка и кружок свежего огурца сверху. Это к песне припев! Жуём и жмуримся от простого гастрономического счастья.

— Согласись, Санёк, классно же!
— Кто бы возражал!
— Дальше гнать лошадей не будем, но, как водится, между первой и второй... — прозрачно интригует Серёга.
Решительно разрушаю интригу и делаю бесшабашно-одобряющий жест рукой:
— ...перерывчик небольшой. Наливай!

Звяк! Бульк! Теперь на чёрный хлебушек тоненький-тоненький кружочек лимона положить, сверху шпротину, а на неё веточку фиолетового базилика. М-м-м-м-м-м… Симфония! А вдогон дольку зелёного, но уже начинающего немного краснеть солёного помидора с кисточкой укропа. Нет слов…

 Кстати, рюмки у меня большие, гранёные. Высокие такие, толстого зелёного стекла. От прабабушки в наследство достались. Умели предки радоваться жизни! Каждая рюмка вмещает 75 граммов благородного напитка. Белого хлебного вина. Водки, проще говоря.

— Чё, перекурим это дело?
— Перекурим.

И это отдельное и очень большое удовольствие — курить на кухне, а не тащиться на балкон, под язвительные комментарии жены, развязавшей против меня оголтелую антиникотиновую кампанию. А тут… Форточку открывай и дыми, сколько хочешь. А попутно в микроволновку котлеты запихни. Жена ж перед отъездом расстаралась. Не сиди, говорит, голодом, не ленись, разогревай. Вот тебе в холодильнике борщ, вот котлеты, вот голубцы, вот картошка варёная, вот колбаса, вот яйца «в мешочек»… А! Чуть не забыл. Вот тебе пирожки печёные с разными начинками. Ласточка моя заботливая… Да ещё мне один товарищ по знакомству (не бесплатно, конечно) с Камчатки две полукилограммовых банки красной икры привёз. Не пропадём!
Курим молча. Переживаем счастливый текущий момент. Как же хорошо, братцы! Когда время от времени ты сам себе хозяин, когда старый проверенный друг напротив сидит, когда два сапога — пара. И они, сапоги, в дыму табачном уютно плавают. О! Уже котлетами запахло. Разогрелись.

— Серый, ты ж котлеты будешь с картошкой? А то я забыл тебя спросить, а они уже разогрелись.
— Я чё, похож на того, кто от домашних котлет отказывается?
— Ваще не похож.
— А чё ты тогда?
— Мало ли…
— Мало ли, много ли — наливай!

Дружно тушим окурки в принесённой с балкона шикарной синей пепельнице, покрытой снаружи россыпью фосфорных звёзд, которые светятся в темноте некоторое время после выключения света. Ласточка самолично подарила, когда ещё не вела кампанию.

Звяк! Бульк! Теперь вилочкой отделить от сочной горячей котлетки хор-роший такой кусочек, подуть на него для порядка и — в рот. А следом кружок хрусткого солёного огурчика — тоже домашнего, ядрёного. Первый концерт Чайковского! Божественно! И душа общения требует. Серёгина тоже. И она шустрее моей. Саммит опять же, а с темой ещё не определились. Пока консультации идут.

— Вот скажи, Сашок, — говорит Серёга. — Какая, к примеру, твоя генеральная тоска?

О как! Вот умеет же колупнуть по интеллекту. И всегда он так. Всегда! То есть, постоянно в тупик меня ставит своими нестандартными вопросами. Откуда только он их берёт? И что я теперь отвечать должен? Нет, есть, конечно, кое-какие домашние заготовки, чтобы резину потянуть и придумать ответ. Вот одна из них:
— В смысле?
— Ну-у… Главная тоска. Вот что тебе мешает жить? Главное такое. Самое главное. Ну вот что?
— Погоди, тут думать надо. Давай закурим.
— Давай. Но ты думай.
— Я думаю.
— Только серьёзно думай.
— Я серьёзно думаю.

Кольца табачного дыма неспешным паровозиком уплывают под потолок. Но тут их догоняет Серёгин шустрый локомотив. Столкнулись. Чёрт те что! Дым как дым теперь. Не эстетично! М-да… Генеральная, значит…

— Надумал чё-нить?

— Да чё тут надумаешь? Если генеральная, то… Ну… что помру… Жить бы хотя бы лет триста! А то только во вкус… как говорится… войдёшь… только, значит, в жизни соображать что-то по-настоящему начинаешь, а она… того…

— Это да, это генерально, крыть нечем, — с протяжным вздохом соглашается Серёга, и мы снова вдавливаем бычки в пепельницу. — А знаешь, что? Давай щас за жизнь выпьем.

— Давай за жизнь.

Звяк! Бульк! Маленький бутербродик со сливочным маслом и толстым слоем красной икры. Эва, благородно-то как! А потом по-простому. Стожок капустки, бутербродик с салом и колечком маринованного красного лука, горячей котлетки сочный кусочек. Сла-а-авно… Оркестр Поля Мориа! Это ж мы, получается, уже по триста граммов на грудь приняли. В голове дивное кружение. А на душе обвальное человеколюбие и благодать неземная. Но щас главное не перебрать. А то уже подразвезло как-то.

— А скажи, Сашок, тока честно, — опять опережает меня Серёга, — ты бы ххо… к-хм! … хотел бы… вввот штоб Хоттабыч на самом деле… того… сссущствовал?

«Выпить йаду» и «убицца ап стол»! Поворот темы, а?! В этом весь Серёга. Философ и мечтатель, исследователь и экспериментатор, анти-реалист и эгоцентрист, оратор и инсургент. Понятно, что все эти слова я бы сейчас ни за что не выговорил. Но мысленно могу. Мысленно я вполне себе ещё соображаю. Но про Хоттабыча… А согласитесь, есть всё же в этом сказочном Гасане Абдурахмане что-то такое. Исконное что-то, родное наше, непреходящее. Из детства. Как прекрасное далёко, которое уже, оказывается, было. Только мы об этом не знали.

— Очень. Оч-чень хтел бы! — искренне отвечаю я. — Т-ты даж не пре… став-вляешь!
Серёга прямо в яблочко попал. Сколько себя помню, столько же и хочу, чтоб Хоттабыч… вот это вот… был!
— И чё б ты тогда?
— В смысс-ли…
— Н-ну чё загадал бы? Попр…сил бы у него.
— Смеяться… нне буишь, Серёг?
— Нни за што! З-зуб на мясо!

— Тогда я бы… Я б штоб у америкосов… ффсё… вот прям фффсё-прифффсё оружие сделалось бы… плас-ти-линовым… или деревянным там… И штоб у всего НАТО этого гнилого тож плассстилиновое… Ииии… штоб з-заводы военные фсе — тож… спла-а-ашной пластилин… Зелёный…

— Чего-чего?!

— Ну штоб… хренак! — и у них вот прям ффсе самолёты… ррр-кеты… бомбы ат-томные… корабли фсякие… лодки под… водные, танки там, пуш-шки, снар-ряды… афф-таматы, пулемёты, гранаты, винтовки...ну ваще фсё — хрррренн-нак!!! — и пласти… лин или осина голимая! Нно тока… штоб люди… нне пс… традали. Они б — хрен-нак! — и ффсе по домам мирно сидят! А фсякий там бензин с… с… этой, как там её… с-ляркой… и нефть у них… и што там ещё… штоб водой бы чистой стали… А заводы военные — ващ-ще картонные…

— Ты ж… х-тел, штоб зав-воды тож пласстилиновые…
— Да-а-а?
— Тощно я те грю…
— Не, пусь картон буит! А! И золото их фсё-прифсё пусь в медь превратится!

— Пусь! Ну ты… эта! Кла-а-ассс! Хрен-нак — и пластилин с деревом-картоном! Приколюха была б, как мой младшой выр-ражается. Эта… Щас давай, Санёк, закусим! А то чё-та меня тово… раз-вез-ло…

— И м-меня… Ещё даж товее, чем тебя…

Какое-то время мы молча и вдумчиво закусываем. Производим тотальную зачистку стола. Понятно, что не тотальную на самом деле. Тут ещё на троих таких, как мы, хватит. Ещё и останется что-нибудь. Вроде чуток погодя отпускает немного. Хху-ух…

— Слышь, Серёг… Пшли всё-тки… на балкон… Подышим…
— Тоись, покурим?
— Покурим…

На балконе хорошо. Я раздвинул импортные пластиковые окна на роликах, и звёздное небо приблизилось. Ну да, в моём спальном районе ещё можно видеть звёздное небо. И полную Луну. Представляете?! Я на самой окраине района живу. Нашим домом город практически заканчивается. На текущий момент, по крайней мере. Но уже что-то высотное совсем рядом строят. Закроют звёзды, гады… Ветерок ночной налетает. Хороший ветерок, чистый. А, может, и не закроют звёзды. Этаж-то у меня двадцать пятый как-никак.

Мы уже по второй курим. И дышим одновременно. Докурили. Сунули окурки в дежурную жестяную банку из-под консервов.

— Пшли?
— Ага.

Опять сидим. В бутылке-то ещё почти пол-литра есть. Доедаем котлетки. Ещё, что ли, по штуке разогреть? А! Потом. А то Серега уже наливает.

— Поехали?
— А куда деваться?

Дзынь! Бульк! Теперь на кружок солёного зелёного помидора листочек сдобренного лимонным соком фиолетового базилика положить и две крупных чёрных маслины. Без косточек. Ах ты ж! Музыка ночи! И крохотный бутербродик с копчёной колбаской вдогон. И с икрой бутербродик. Благостно как… Гармония в организме. Только резкость в глазах не сразу наводится. И это ж притом, что мы на балконе только что проветривались. Дышали!

— А я-а-а… Я бы вот чё загадал, — вдруг продолжает поднятую тему Серёга. — Я глобально бы… Нафиг пластилин, Сань. И дерево-картон тож. Ввот ты прик-кинь… Луч-че штоб и… Колумба этого… Христоффора… нафиг! И ффсех нафиг! А?! Штоб индейцы… Штоб сами по себе… А? А?!

— Сссогласен… Штоб индейцы… а фсех, которые… нафиг!
— Давай… за это…
— За это — давай!

Дзынь! Бульк! Капустка, колбаска копчёная, картошечка варёная под солёный огурец, дли-инное перо зелёного лука и чёрного хлебца кусочек. И половинку варёного яйца с чайной ложечкой майонеза следом. Образцовый оркестр русских народных инструментов! Душа поёт. Прям-таки Вэ-до-о-оль па Пи-итерэ-скаййй, па Тверы-ской-Ем-ской… Как там дальше-то?

Серёга за столом качается, как маятник. И ещё с подворотом. А чё он вообще качается-то? И лицо какое-то у него дикое сделалось. Глаза вытаращил, мне за спину смотрит и пальцем показывает. Щас, если обернусь, не факт, что удержусь на стуле. Ик! Перебрал. Вот на кой надо было так надираться? А-а-а… ик!.. ш-што Серёга там всё-тки…

Поворачиваюсь и… не падаю! Вцепился намертво в спинку стула. От испуга, наверное. И от неожиданности.

Потому что в дверном проёме кухни дядька пожилой стоит. Смуглый. Но видно, что крепкий. Поджарый такой, знаете. В длинном шёлковом халате насыщенного изумрудного цвета, белой чалме и в седой бороде. Тоже длинной… Не, не в бороде… С бородой… Ик! И это… откуда он взялся-то? Дверь входная на замок заперта. Или даже два. А этаж, как уже говорилось, двадцать пятый… Так… Надо как-то формулировать претензию…

— Слышь… муж-жик… ты… ик!.. хто?

— А я, о высокочтимые светочи души моей, именно что Гасан Абдурахман ибн Хоттаб. Хоттабыч, если не вдаваться в подробности и дабы легче было для вашего понимания, почтенные. Вы ведь желали меня видеть, о, достойнейшие?

— Жжжела… ли…
— Ж… ик!.. лали мы…

— Так возрадуйтесь же, о, Серёга ибн Ванюша и Сашок ибн Алёша! И не удивляй-тесь тому, что знаю я имена счастливейших отцов ваших, подаривших миру вас, о, благороднейшие мужи! Ибо Хоттабыч я, могущественный джинн. Многое мне ведомо и многое подвластно в подлунных мирах!

— Слы-ышь, Серый… Не мож-жет же ведь у нас быть… ик!.. один глюк на… двоих…
— Ваще… не можт… Наука ткое отриц-цает… Да эт… наверно… ник-кой не Хот-табыщ ващщще!
— А хто?
— Дом-мушник к-кой-то…
— Тощщно… Д-мушник…

— Я не обижаюсь на вас, о, бдительнейшие и хитроумные мужи! Ибо не со зла вы ведёте подобные речи, но по причине некоторого смущения рассудка, вызванного потреблением столь изрядного количества горячительного напитка, о, могучие Серёга ибн Ванюша и Сашок ибн Алёша!

— Не, Серёг… Ик! Не дом-мушник он… Вишь, как-кие у него т… Ик! Тапки-то загнутые… И без… задников.
— Как у… ффсякого ув-жающего ссебя Х-табыща…
— Нну! Как у ффсякого… Ик! Ф так-ких тапках и халате ф форр-тщку не зза-лезьшь…

— О, наблюдательнейшие, о, мудрейшие мужи! Убеждаюсь я, что устремления ваши чисты и искренни. И даже изрядно смущённый градусом рассудок не сотворил из вас демонов кровожадных и монстров алчущих, о, миролюбивые мои. Да продлятся ваши благословенные дни! Извещаю же вас о том, что наутро проснётесь вы, о, безмерно достойнейшие, в полном благолепии и телесном блаженстве, а к тому ещё и благоухать будете, подобно розам.

— С… пасиба… — поблагодарил джинна кто-то из нас.

И этот… в халате, с бородой и в тапках… вот прямо как стоял в дверях, так и перестал стоять. Исчез просто. Вот как не было его никогда! Мы с Серёгой долго молчали, в размышлении того, что… может, коллективные глюки порой имеют место… быть. Потом Серёга сказал:

— А давай… за Х-табыща выпьем!
— О! Тощ-щно! За… ик!.. Х-табыща!
— Штоб хорошо фсё у него…

Дзынь! Бульк! Быстрокрылым соколом пала водочка в организм. И с закуской нечего мудрить. В два счёта делается, гвардейский пыж называется. Это когда между двух небольших тонких ломтиков сыра кладут подсоленный и тоже небольшой тонкий кружочек лимона. Чтобы всё сразу в рот поместилось. А мы, между прочим, благополучно достигли уже той закономерной стадии щедрого застолья, когда водка пьётся легко и приятно, как простая вода. И значит, завтра вставать будет, ох, как тяжело и неприятно.

…Но… Вот ведь удивительнейшее дело! Поутру (где-то в 12.30 пополудни) мы с Серёгой чувствовали себя превосходно! Как никогда! Обычно-то… ну, вы понимаете. А нынче… Невесомость в организме ощущалась необыкновенная, как после хорошей баньки. Никакого бодуна, ничего не болело, настроение — распрекраснейшее. И это… розами почему-то сильно пахло. Даже слегка одуряюще. Словно во дворе ялтинского домика Чехова, где я имел необыкновенное счастье побывать в далёком советском детстве. «Как хороши, как свежи были розы»!

— Слышь, Сашок, такое ощущение, как будто мы вчера и не пили совсем, — широко улыбается Серёга. — Даже странно. А ведь я же помню, что мы не только пили, но и нарезались до изумления. Но вот что настораживает. Помню я это, как свершившийся факт, понимаешь? Только исключительно как факт. А подробности вообще никакие не всплывают. Ни малейшие.

— Я тоже деталей не припоминаю. Совсем. Провал в памяти капитальный. Как будто ветром выдуло. Никогда такого раньше не случалось, — ещё шире улыбаюсь я в ответ, несмотря на очевидные проблемы с памятью. — А вот ощущение, что душевно посидели, это точно — есть.

— А главное, ни башка не трещит, ни организм не возбухает, ни вообще никаких неприятных последствий! Просто праздник какой-то! — радостно скалится сияющий друг.

— А то! — лаконично подхватываю его радость. — К тому же лично я по поводу невозбухания организма абсолютно не расстраиваюсь.

— И я. Ладно, пойду я, наверное, Сань. Погодка-то, а? — немного как-то потерянно хохотнул Серёга. — Гуляй, понимаешь ты, не хочу!

— Да погоди. Давай хоть чаю попьём, потом и пойдёшь. Моя ж там ещё пирожков напекла! — жизнеутверждающий смешок. — Не знаю, правда, с чем. Да какая разница, если их под чаёк душистый горячий? Не откажешься ведь?

— Я чё, по-твоему, похож на того, кто от фирменных домашних пирожков отказывается?

И после этой его сакраментальной фразы мы одновременно друг на друга озадаченно уставились. Что-то она нам смутно напомнила. Ускользающее что-то. Важное. Но просветления, увы, не произошло. И мы пошли на кухню, где — о, великое чудо Маниту! — ничего не напоминало о вчерашней пьянке. Всё прибрано, всё чистенько, всё очень уютно и солнечно, как будто жена никуда не уезжала. Мы, выходит, вчера ещё и прибраться умудрились?! И посуду помыть??! Полный анамнез, как один мой знакомый врач выражается.

— Надо телевизор включить, — беспечно сказал я.

— И это правильно, товарищи, — очень похоже воспроизвёл Серёга горбачёвские интонации. — Хоть настроение маленько испортим себе. А то лыбимся, как два идиота!

— Это точно, — по-доброму усмехнулся я и расслабленно придавил кнопку на пульте.

… — Никто пока не может дать сколько-нибудь вразумительных комментариев по поводу произошедшего! Судите сами.

С голубого экрана в сильнейшем возбуждении громко и взахлёб вёл репортаж один из наших широко известных специальных корреспондентов.

— Скрыть самое, пожалуй, невероятное, самое поражающее воображение событие за всю историю человечества у Северо-Атлантического альянса с Соединёнными Штатами во главе уже никак не получится! Первые, совершенно фантастические сообщения о произошедшем начали поступать в наш берлинский офис ещё несколько часов назад. Но не было никаких сколько-нибудь достоверных подтверждений. И откровенно говоря, их никто и не ждал. Слишком уж они противоречили здравому смыслу. У нас и сейчас нет неопровержимых фактов, поскольку нашей съёмочной группе, равно же, как и группам местных телекомпаний, проезд к месту происшествия перекрыт. Однако нам удалось найти очевидца. Это некто господин Иоганн Бейкер, чей дом расположен недалеко от дороги, по которой ночами нередко перемещаются колонны боевой техники и грузов с американской военной базы и обратно. Итак, давайте послушаем господина Бейкера!
В кадре толстый низенький бюргер с выпученными испуганными глазами быстро залопотал по-немецки, жестикулируя, как итальянец. Пошёл корявый закадровый перевод:

— Я проснулся, когда на дороге… когда по дороге громко поехала техника… Когда танки по дороге поехали и бронемашины тоже… Я увидел, как техника ехала… И там ещё была грузовая техника… И там сидели солдаты… И вдруг они… и вдруг солдаты пропали… исчезли прямо в моих глазах… на моих глазах! И потом стало тихо… А танки и бронемашины… и грузовая техника остались… остановились… И никого не было… Я позвал своего брата, и мы пошли на дороге… к дороге… Мы хотели узнать, что случилось. И когда мы пришли, там не было солдат, а танки и одни бронемашины и грузовая техника… были сделаны из пластилина! А другие были сделаны из дерева.

— То есть, вы утверждаете, что стали свидетелями того, как вся колонна военной техники внезапно превратилась в поделки из дерева и пластилина?!!

— Это так… Мы с братом начали… мы с братом сначала не поняли ничего… было темно… но потом подошли близко и увидели, как отлепилось зеркало от кабины грузовика… И оно упало и было не зеркало, а из пластилина… очень хорошо вылеплено, как настоящее… И у всех танков стали гнуться стволы… и бронемашины и грузовая техника стали таять… искривляться… делаться мягкими. И стали поливать… разливаться бензин и топливо… Много топлива и бензина… А Дитрих… мой брат… он первый сказал, что это пластилин… мы очень испуганные… испугались. Мы никогда раньше не видели, как танки и бронемашины делались деревянными тоже… И столько бензина… много… Но он был не бензин, а вода… И мы помочили… к-хм… и мы намочили ноги…

— Спасибо, господин Бейкер, за ваш потрясающий рассказ! Вы нам очень помогли!
И снова восторженный корреспондент:

— Если бы на календаре сейчас было первое апреля, то можно было бы списать всё на чей-то странный и весьма дорогостоящий розыгрыш. Но день дурака давно миновал. А если же всё подтвердится, то трудно вообразить глубину грядущего мирового кризиса! Ведь в этом случае Америка и её многочисленные сателлиты без своей военной дубинки, с помощью которой они давно привыкли решать многие экономические и политические проблемы, превратятся в страны третьего мира, если не предположить и гораздо худший сценарий. Их финансовые рычаги также перестанут быть таковыми. Доллары стремительно превратятся в никому не нужные фантики, каковыми, собственно, они и прежде являлись по факту.

Тележурналист явно получал колоссальное удовольствие от собственного репортажа. Но не от того даже, как привычно быстро, чётко и грамотно звучала его речь, а от фантастического во всех смыслах её содержания.

— Что же касается евро, то тут, пожалуй, пока ничего определённого сказать нельзя, однако, вероятнее всего, и его позиции, мягко говоря, серьёзно пошатнутся. Какие катаклизмы при подобном раскладе будут происходить в странах, превращённых в сплошное НАТО, — страшно подумать. Учитывая ещё и острейшую проблему беженцев. Как на всё это отреагирует мировая экономика — страшно представить. И не спровоцирует ли то, что произошло, новые войны за ресурсы и территории. Неужели нас ждёт очередной радикальный передел мира?! В условиях, когда успевшие, опять-таки очень мягко говоря, насолить всему миру американцы окажутся, по сути, беззащитны перед внешними угрозами. И будет ли этот новый мир лучше?! Время покажет. Наталья? О-о-о!!! Наталья, извините! Прошу буквально ещё одну минуту. Мы только что получили информацию, которая уже совсем не фантастика! На американских валютных биржах разрастается грандиозная паника, котировки ценных бумаг стремительно падают, улицы городов заполняют толпы растерянных людей, начались погромы торговых центров. Полиции, по сути, нечем восстанавливать порядок. Если это первый день нового мира, то… Знаете, мне первый раз в жизни искренне хочется сказать: Боже, спаси Америку! Наталья?
 
На экране появилась очень сдержанно улыбающаяся Наталья, в глазах которой не было ни капли веселья:

— Спасибо, Александр за ваш увлекательный репортаж! Надеемся в скором времени узнать чуть больше подробностей и фактов. Итак, уважаемые телезрители, следите за эфиром. Эксклюзивные интервью и горячие новости, самое оперативное освещение событий, серьёзная аналитика, мнения авторитетных экспертов и свидетельства очевидцев ждут вас на нашем канале. Не переключайтесь!

Я и не стал переключаться, я просто выключил телевизор. Он свою миссию гарантированно выполнил: испортил настроение. И совсем даже не маленько! Мы всё вспомнили.

— Серёг, слушай, надо Хоттабыча опять как-то вызывать.
— Да однозначно надо. К гадалке не ходи! Но как? Снова до чёртиков нажраться, что ли?

— Не надо нажираться, о, двуединый свет очей моих! — возник на кухне старичок с добрыми глазами и коричневым от многотысячелетнего загара лицом. — Я мигом всё поправлю.

— Точно?!

— Конечно, о, самые ответственные мужи из всех ныне живущих!

Мелькнул зелёный халат, и мы с Серёгой вновь остались вдвоём за кухонным столом. Некоторое время молчали, с трудом переваривая увиденное и услышанное. Я нервно барабанил пальцами по столешнице, бледный Серёга столь же нервно жевал собственную нижнюю губу. Как бы не откусил. Однако, не откусил. Наоборот, именно он собрался и, округляя глаза, выдавил через силу:

— Врубай опять телевизор.

Я с внутренней дрожью нажал кнопку. Чувство такое, будто она стартовая. От всех ядерных ракет сразу.

— В Москву с официальным трёхдневным визитом прибыл Верховный вождь Северо-Американского Союза индейских племён господин Инчучун Красное Перо — сын Виннету Орлиного Когтя. Как нам стало известно, встреча Верховного вождя с Самодержцем всероссийским государем императором Владимиром вторым состоится, по предварительной информации, уже сегодня. Стороны намерены обсудить вопросы двухстороннего сотрудничества в сфере крупнотоннажного кораблестроения, работу по дальнейшему укреплению торговых и культурных связей, экологическую ситуацию в мире и целый ряд рабочих проблем. Подробности — в нашем следующем репортаже. Не переклю…

— Вырубай!

Я вырубил, поспешно придавив кнопку. Ну, Хоттабыч! Подсуропил, что называется. Джинн-юморист!

— Опять не угодил, о, достойнейшие? — нет, ведь запросто же своими эффектными появлениями-исчезновениями до инфаркта доведёт!

Сказочный персонаж — во плоти! — смиренно ждал нашего ответа.

А мы с Серёгой промолчали. Что тут говорить-то? Пьяные фантазии — это одно, а реальная жизнь — совсем другое. Посмотрел на нас джинн, вздохнул, покачал головой и — как не было.

…Ко мне друг Серёга пришёл. Он, знаете, периодически заходит, как только его шестое чувство говорит ему, что моё семейство уехало на дачу или там к бабушке. Через неделю обычно уезжаю и я, но пока-то дома…

— Слышь, Сань, — как-то неуверенно сказал Серый, — у меня такое ощущение, что мы с тобой чуть ли не вчера виделись. Или вообще сегодня.
— Та же фигня. Я даже как-то по тебе ещё не особо соскучился.
— Так мне чё, уходить, что ли? — Серёга показательно тренькнул бутылками в пакете.
— Да не, какое там уходить? Ты же знаешь — я как пионер!
— Вот было всё-таки в пионерах что-то хорошее, скажи?
— Не то слово!

Про Хоттабыча мы вспомнили на четвёртом тосте. Большие у меня рюмки-то. От прабабушки остались.