Альтруистка Часть 1 Глава 11

Десятью годами ранее описанных событий Александр Петрович сидел в своём кабинете и, нахмурив высокий, шишковатый лоб, торопился составить одно важное послание. Принцесса Евгения старалась не мешать мужу во время работы, но, видя, каким озабоченным он был последние сутки, решилась всё-таки зайти, пока рядом не было многочисленных визитёров, просителей, камердинеров и адъютантов, - и напрямую узнать, что случилось.

Когда она к нему обращалась, он, чем бы ни был занят, исправно откладывал в сторону своё занятие и уделял внимание супруге. И только по его суетливо скользнувшему взгляду она понимала, что внутренне Саша раздираем нетерпением, желанием скорее продолжить и довести дело до конца, причём в самом лучшем виде. Паузы и простои тяжело давались его кипучей, деятельной натуре, но он никогда не раздражался и выучился такой выдержке, которой можно было позавидовать.

Евгении стало его жаль: при дворе многие не воспринимали его идей и предприятий всерьёз, втайне подтрунивали и ждали с его стороны какой-нибудь оплошности. Но Александр был не из тех, кто вступает в прения с миром, равнодушный к общественному мнению. Супруге приходило на ум такое несимпатичное, но вполне справедливое сравнение: он, тяжёлый и оттого слегка неуклюжий, шёл через терния, подобно медведю, продирающемуся через цепкие заросли. В своём устремлении он был настолько упорный и мощный, что даже не замечал мелкие колючки, которые цеплялись за его шерсть, - они не причиняли ему ни малейшего вреда и, затасканные, отваливались сами собой.

Саша фонтанировал идеями, при этом не будучи легковесным мечтателем, у которого сегодня - одно, а завтра - другое. Он умело мог подстроить любые жизненные обстоятельства под главный план. Он запоминал людей, выделяя талантливых и одаренных, и многим в последствии давал дорогу в жизнь, позволяя проявить себя на том или ином поприще. Принц обладал талантом соединять дополняющих друг друга умельцев, чтобы добиваться общей цели. Строгий к людям, он был ещё более строгим и требовательным к себе, и Евгении как жене приходилось считаться и с его отлучками по службе, и с его «невнимательностью», и с его недосыпами, и со своим простывшим супружеским ложем.

Они обладали средствами, которые грех было не использовать на благо людей. Этот альтруизм был у принца Ольденбургского в крови. Его отец, Пётр Георгиевич, с деятельной помощью его матери, умницы и красавицы, Терезии Ольденбургской открыл в Санкт-Петербурге институт для женщин, общину сестёр милосердия, детский приют и училище правоведения. Кроме того, принц состоял попечителем Императорского Александровского лицея и был инициатором и первым председателем основанного в Санкт-Петербурге «Русского общества международного права». В его бумагах найден, после его смерти, сделанный им перевод на французский язык «Пиковой дамы»…

Естественно, что после его кончины управление всеми этими многочисленными учреждениями перешло к сыновьям, и Саша отличился здесь особенно, потому как брат Константин был менее деятельного и резвого нрава.

- Кому ты пишешь? - аккуратно спросила супруга, готовая по первой просьбе удалиться. Но нет, - Саша, как обычно, был любезен, - правда, угадывалось, что мысли его витают где-то далеко, и он сам силится их словить, как выпорхнувших из клетки голубей.

- Луи. Один из моих гвардейцев накануне вечером был укушен собакой. У него рваная рана плеча и предплечья. Пса застрелили…

- Я, кажется, поняла. Водобоязнь*?

- Да. Я должен помочь моему подчинённому.

Это ощущение долга у Александра Ольденбургского было неразделимо с самой жизнью. «Раз я живу, - значит, я должен», был его негласный девиз. Должен защищать Родину, хотя по натуре своей он не был блестящим воякой и полководцем. Его скорее манила врачебная, лекарская стезя, но опять же по долгу происхождения он не мог стать простым эскулапом, хотя всей душой мечтал об этом ещё с молодых лет, когда от туберкулёза погибла сестра Екатерина, с которой принц был особенно близок. Тогда он сильно мучился от вынужденного бездействия и невозможности изменить ситуацию. Он считал своим долгом заботиться об этом милом, изящном существе, как, впрочем, обо всех женщинах, представлявшихся ему хрупкими и незащищенными созданиями. Корень своего бессилия Александр видел в недостатке знаний, поэтому такие учёные, как Луи Пастер неизменно вызывали в нём глубочайший трепет и почтение.

В жизни этих двух людей было ещё одно обстоятельство, которое породнило их узами несчастья. Нежно привязанный к семье, Луи потерял девятилетнюю дочь Жанну, а позже и тринадцатилетнюю Сесиль, - обеих девочек унёс брюшной тиф. Пастер считал эти смерти своим личным поражением, как учёного. Апогеем его горя стала потеря малышки Мари-Луиз, которая умерла в результате печёночной опухоли, будучи двух лет от роду. Пастер никогда и нигде не распространялся о том, какой отпечаток оставили в его душе эти роковые смерти, - о его глубоких переживаниях можно было судить по череде инсультов, после которых учёного парализовало с левой стороны.

Он писал Александру, что буквально чувствует, как разрушается левая сторона его мозга, - что не помешало ему, однако, именно в эти годы сделать свои самые громкие и важные открытия.

- И ты решил обратиться к месье Пастеру за помощью?

- Думаю, что на сегодняшний день это единственный человек, который в состоянии помочь. В этой области я не знаю другого учёного, равного Пастеру. Я отправляю моего гвардейца в Париж сегодня же, дорога каждая минута. Интуиция подсказывает мне, что на начальных этапах водобоязнь можно победить. Он должен будет передать Луи это письмо, которое будет означать, что просящий - мой протеже.

С этими словами Александр Ольденбургским приписал в конце письма: «Je vous prie de reserver pour mon pauvre soldat un accueil chaleureux dont, je le sais bien, votre grand coeur est capable. Je reste, de mon cote, votre ami et admirateur fidele. Prince Alexandre d’Oldenbourg»

Немного позже за ужином, когда страждущий офицер вместе с письмом был отправлен во Францию, супруги Ольденбургские вернулись к начатому разговору.

- Надеюсь, что мы не опоздаем и у господина Пастера получится помочь твоему подопечному, - проговорила Евгения. - И всё же… Я вспоминаю, ты говорил, будто чувствуешь некую дистанцию между тобой и Пастером, причём воздвигаемую именно с его стороны.

- Ничего удивительного: он - учёный и, как все гениальные люди, трясётся над своими научными трудами и открытиями, как над собственными детьми. Мне эта ревность понятна. Он не обязан распространяться о своих экспериментах, даже если его корреспондент - русский принц. Я думаю, что перед тем, как делиться с кем бы то ни было, Луи желает получить патент на свои вакцины, а уж потом - позволить им уйти в широкие массы. Но частным пациентам, которые нуждаются в его помощи, он, как человек благородного сердца, никогда не откажет. Вот увидишь, так будет и в этот раз. Делиться с принцем Ольденбургским - ни за что, но если я приползу к нему больной, он примет меня с распростертыми объятиями.

- Судя по тому, как блестят твои глаза всякий раз, когда ты воспеваешь господина Пастера, ты, Саша, многое бы отдал, чтобы побывать в его лаборатории.

- Не буду скрывать. Меня всегда очень увлекала эта область, но сам я - умом к;роток, да и поставлен на другую службу. Но вот, что я тебе скажу, Евгения: именно в силу моей должности я понимаю всю значимость открытий Пастера для людей, не только французов, - но всех без исключения людей в нашем мире! Технический прогресс позволил нам углубиться в материи, о которых раньше мы не имели ни малейшего представления. Я с удовольствием и искренним интересом заглянул бы в микроскоп господина Пастера! Области медицинского знания разворачиваются перед человечеством  с небывалой быстротой, и у России нет права плестись в хвосте этого процесса. Восхищаясь Луи Пастером и его лаборантами, я пребываю в уверенности, что и русская земля способна рождать великих учёных в области медицины, и мы имеем этому множественные подтверждения. Так, незаурядным талантом обладает, например, Николай Гамалея, - я думаю, этот юноша далеко пойдёт. Я не говорю уже о нашем друге Илье Ильиче*. Но и они так или иначе связаны с Пастеровской школой. Потому что мы не можем управлять озарениями и никогда не знаем, в каком уголке земного шара и в какую голову спустится Божие благословение  проникнуть в очередную тайну мироздания.

Когда ужин был закончен и супруга удалилась к себе, принц вышел в сад для вечернего моциона. Он любил ходить быстро, принцесса не поспевала за ним, поэтому своей «спортивной» ходьбе он предпочитал предаваться в одиночестве. Когда он быстро двигался, мысль его тоже текла стремительно и живо. Все грандиозные проекты рождались в его голове, когда принц выходил из тесных стен, а русский простор, будь то море, степь или лесные дали, брал его за душу каким-то даже болезненным объятием.

Говорят, что русская пустота и монотонность пейзажа высасывают взгляд, - его же они томили желанием действия, какого-то подвига, - до того, что в такие моменты единения с русской природой, с её малахитово-изумрудными соснами, зелёной кипенью тины, наброшенной на болотца, с жалобным криком утки, с моросящим туманом, стремящимся завладеть всеми тайными уголками леса, с тоскливым «ку-ку», бередящим такие глубины души, о которых раньше даже не подозревал, - до того даже, что уголки его глаз начинало щипать от подступавшей солёной влаги.

Он, потомок знатного немецкого рода, чьи земли волею Всевышнего и благодаря политической хватке Екатерины II вошли в состав Российской Империи, считал себя русским и хотел послужить своей названной родине. В Александре, конечно, производили своё действие хваленые немецкие деловитость и практицизм, но он любил Россию всем своим существом, - так как любит её не каждый русский. Принц видел её потенциал и желал, чтобы этот потенциал не только развивался, но чтобы никто не растаскивал его с исторической территории. Несметные богатства должны были оставаться в лоне этого государства и служить его сынам. Они должны были обогащать, а не обеднять этот славный и талантливый народ. В замыслах самого принца было построить целый город-сад, в котором люди могли бы дышать благотворным воздухом на пользу своим лёгким. Жаль, что Катенька не дожила до того часа, когда будет, наконец, реализована его идея. Он уже не сможет построить этот город для больной сестры, но возведёт его в память о ней.

Во Франции вот есть прекрасная солнечная Ницца, - а он, Александр, даст такую же Ниццу русским, на зависть тем европейцам, которые уверены, что к востоку от Днепра простираются только гиблые болота да непролазная тайга с медведями.

* Бешенство
* Мечникове