Зигзаги мечты

     Маринка бредила театром с самого детства. Как-то увидев по телевизору спектакль о жизни королевских особ, она «заболела» навсегда. Название того спектакля она не запомнила, да и смысла не поняла – маленькой была, но костюмы!.... Вообще, сказать, что увидела спектакль, - это слишком громко. Просто он шел фоном по телеку – мама забыла выключить, и взгляд Маринки выхватил на экране сцену бала.
     Пышные юбки и декольте завораживали.  Ничего подобного в ее повседневной детсадовской жизни не было. В детском саду тоже случались праздники с танцами, но там все были, в основном, белочками, зайчиками, снежинками.
     Став чуть-чуть постарше, и уже оставаясь одна дома, Маринка давала волю своим самым смелым фантазиям. Она забиралась на табурет, встав на цыпочки, доставала в бельевом шкафу постиранные и выглаженные мамой тюль и штору и сооружала из них бальное платье. Особого внимания требовало декольте. Сложив перед собой руки (хотелось бы сказать: на груди, но увы…, до груди было еще далеко), она подпирала ими свои крохотные грудки, и над тюлевым воланом слегка угадывались бугорки.
     Потом приходилось придумывать и долго объяснять маме, что она искала что-то важное в шкафу, и нечаянно уронила тюль и штору, а ввиду их большого размера и тяжести, не смогла сложить также красиво и ровно, как это делала мама.
     Учась в школе, Маринка узнала, что открывается театральный кружок. Казалось, какой-то волшебник подслушал ее тайные мечты и решил осуществить их – ведь она окончила второй класс без троек, и вполне заслужила исполнения самого заветного желания.
     Но в кружок брали только с пятого класса. Мама попыталась договориться с руководителем, чтобы взяли третьеклассницу. Тот согласился только при условии, что у нее обнаружатся явные способности. Способности не обнаружились. Во всяком случае, явные.
     Горевала она не очень долго: на новогоднем спектакле театрального кружка выяснилось, что никаких там королевских платьев, тем более декольте. Почти те же белочки и зайчики, что в детском саду. Нет, конечно, не только белочки и зайчики, там еще и ребята были, которые на Новый год старались делать добрые дела, и злой волшебник, который им всячески мешал. Но красивых нарядов точно не было. А значит, не много она потеряла…
     Школа пролетела не очень заметно. О театре Маринка вспомнила, когда заканчивала девятый класс. Надо было думать, куда поступать. О десятом и одиннадцатом с его ЕГЭ речи не было. Она уже вполне адекватно оценивала свои театральные способности, вернее, отсутствие таковых.
     Но в тех закоулках юношеской души, где живут детские воспоминания, что-то всколыхнулось, когда среди зазывающих к себе техникумов она наткнулась на колледж искусств. В нем оказалось театральное отделение. Она не успела понять кого там готовят: мама одним махом, точнее, тремя словами (если за слова считать союзы и частицы) убила затеплившуюся, было, надежду: «И не думай!».
     Позже до ее слуха с трудом доносились мамины аргументы. Словно уши заложило – как тогда, когда приземлялся самолет. Она летала однажды на самолете и хорошо запомнила это неприятное ощущение. Потом оно не раз возникало уже без всякой связи с самолетом – когда ее начинали ругать или отчитывать за какие-то провинности, у нее закладывало уши. Ей-богу, не специально – само собой получалось.
     Вот и сейчас, сквозь эту заложенность в уши проникало: «Какая культура?!  Хочешь всю жизнь на нищенской зарплате просидеть? Медицина, конечно, тоже не самая престижная сфера, но уж точно полезнее культуры. А, может, будешь богатым клиентам на дому капельницы ставить. Богатых сейчас хватает. Им до поликлиники лень или некогда добраться, вот они на дом и вызывают. Чем не приработок. Да, и хорошо, когда в семье есть медицинский работник. Хоть и не врач, но в экстренном случае помочь сможешь».
     Так и была определена Маринкина профессиональная стезя. И началась студенческая жизнь в районном центре. А там…
     Театр. Не Большой, конечно, но располагался в большом доме с колоннами, говорят, сталинских времен. Про эти времена им что-то на уроках истории рассказывали, но при чем здесь это красивое здание, с барельефами, изображающими книгу, лиру и что-то еще, что трудно было с земли разглядеть под самой крышей, она не вникала.
     Она частенько останавливалась перед афишей, иногда открывала массивную дверь и оказывалась в театральном гардеробе, где довольно шустрые женщины принимали пальто, давали номерок, а после спектакля обмен происходил в обратную сторону. Ей было очень приятно протягивать женщине свое пальто – это, словно поднимало ее на ступеньку социальной лестницы. Во всех других местах, где ей доводилось снимать верхнюю одежду, номерок надо было брать самой, а то и просто запоминать, куда повесила – номерки там отсутствовали.
     Сюда же – в их районный театр – приезжали с гастрольными спектаклями труппы из местных театров соседних городов. Каждый поход в театр становился событием, но, увы, не частым. Стипендия была не большой, из дома тоже присылали не много.
Как-то осенним днем она стояла перед афишей, выбирая, на какой спектакль сходить в этом месяце.
     … Голос прозвучал совсем близко, так что Маринка от неожиданности вздрогнула.
- Я частенько вижу Вас перед нашей афишей. Интересуетесь театром? – невысокий мужчина средних лет смотрел на нее с лукавым прищуром.
- Да, интересуюсь театром, - ответила она машинально, как учили в школе – полным ответом.
- Часто бываете на спектаклях?
- Часто не получается. У вас же льготные билеты только для пенсионеров. А у студентов, между прочим, стипендия поменьше их пенсии, - осмелев, почти с вызовом сказала она.
- А знаешь, у меня к тебе есть предложение. Кстати, к тебе можно на «ты»?
Она кивнула.
- Игорь Петрович, - представился мужчина. – Я новый директор этого театра. Меня назначили, так сказать, оживить театральную жизнь у нас в районе. А как ее оживить? У нас же не звезды играют. Но есть у меня одна идея.
     «Неужели он увидел во мне ту, кто может оживить эту самую театральную жизнь? Вот сейчас скажет: «Приглашаю тебя в нашу труппу. Нам нужны молодые и талантливые…»
     Но то, что продолжал Игорь Петрович, стало доходить до Маринки как сквозь вату – уши, словно, опять заложило.
- Знаешь, есть такая старинная профессия: клакеры. Это люди…..,- и он подробно объяснил, что Маринке предстояло делать.
     Поскольку этой должности не был в штатном расписании, зарплата ей не полагалась. Зато она могла ходить на спектакли хоть каждый день.
     Поначалу было как-то неловко. Любить театр, в тайне мечтать быть в нем хоть кем-то – это одно, а привлекать к себе взгляды и внимание окружающих – совсем другое. Но она освоилась довольно быстро. В ее задачи входило аплодировать, что есть силы, кричать «Браво!» и вставать в конце спектакля или концерта (случались и они), поднимая за собой зал. Она заметила, как люди с готовностью присоединяются к ней, благодаря актеров за игру. Почему-то каждый боится встать первым. А когда кто-то встал, уже не страшно.
     Игорь Петрович предложил позвать кого-то из друзей – свободные места в зале были всегда, а клакеров желательно располагать в разных концах зала, чтобы, как он говорил, создавалось мощное эмоциональное поле.
     Маринка оказалась перед выбором: с одной стороны, ей хотелось сохранить эксклюзивность своей роли – хоть и клакерской – в этом театре, значимость того, что ей было поручено директором, с другой, подруга Лена приставала с расспросами, куда она ходит. А вечера, проводимые порознь, дружбу как-то охлаждали. В конце концов, Маринка решила вовлечь подругу в театральную жизнь.
     В тот момент, когда она с упоением рассказывала об их предстоящей совместной деятельности, за спиной раздался, нет, не смех даже, а какое-то ржание. Это ржал Славка из параллельной группы. Он одной рукой держался за живот, а другой тыкал в Маринку, и, задыхаясь от своего ржания, повторял: «Квакер! Квакер!»… Так и приклеилась к ней эта кличка.
     Лену «квакерская» перспектива не прельстила, а Маринка, слыша себе вслед сквозь ватную заложенность в ушах «Квакер, ты куда? На болото квакать?», научилась не обращать на это внимания. Славка и его друзья были ей не интересны. Если совсем честно, то сначала интерес к Славке был. Но своим ржанием и этой прилепившейся к Маринке кличкой он этот интерес убил.
     Настоящая Маринкина жизнь была вечером, когда заполнялся, правда, далеко не всегда полностью, зрительный зал, и начинался спектакль или концерт.
- Ты обеспечиваешь успех артистам, это очень важная роль, - не уставал повторять Игорь Петрович.
     И она исполняла свою роль. Точнее, она жила ею. Кресла в зале, где она сидела, были ее маленькой сценой. Их приходилось менять, чтобы бурные аплодисменты и крики «Браво!» не исходили всегда из одного и того же места. Но, в каком бы конце зала Маринка ни находилась, она чувствовала себя одной на сцене. Она видела обращенные к ней взгляды, в основном, сидящих поблизости зрителей, которых, наверное, оглушали ее восторженные крики. Кто-то поглядывал на нее с любопытством, мол, такая молодая, а как чувствует актерскую игру; кто-то с недоумением: что может в этом нравиться?; ну, а вдруг и правда, в этом искусстве что-то есть, да я не разбираюсь – и на всякий случай присоединялся к аплодисментам – сначала жидким, а потом усиливающимся ее стараниями. Кто-то смотрел на нее с осуждением и даже цыкал, особенно, если актеры на сцене были явно не на высоте. Она краем глаза и всей своей душой ловила этот интерес к себе – не важно, был он со знаком плюс или минус. Он распалял ее еще больше. Она – скромная студентка медицинского колледжа – преображалась в одухотворенную исполнительницу важной для театра роли.
     А когда в ответ на поклон артистов Маринка вскакивала на ноги, отбивая ладони и крича «Браво!», ее зрителями были уже не только сидящие рядом, но и весь зал. Ей казалось, что прожектор направлен на нее, и актеры кланяются лично ей, благодаря за обеспеченный успех. Ее счастье достигало своего пика, когда она видела, как один за другим со своих мест поднимаются другие зрители, и создается то самое эмоциональное поле, о котором говорил Игорь Петрович.
В этом поле она была примой.