В чём оно достоинство человеческое?

 В моей жизни всё без перемен. Всё также новый день прикладывается ко дню прошедшему. И нет ничего нового под солнцем.
 Как обычно, привычно перебирая ногами давно изученные за годы работы все извилистые дворовые тропинки и тротуарные колдобинки, я шла на свой очередной квартирный вызов.  И как  всегда при этом я была сосредоточена на каких-то своих большей частью рабочих мыслях.
 Помню раньше, в прежние годы, когда я была ещё чуть поглупее и помоложе, когда груз ответственности и жизненного опыта ещё не слишком  придавливал мои плечи, я обычно перед собой видела совсем другие картинки. Они часто  менялись перед глазами как в калейдоскопе, но определённо были более весёлыми и жизнерадостными и несли каждый день новые, свежие впечатления.
 В те времена, когда-то уже давным давно, доходя до своего участка, я даже успевала заметить какое необыкновенно синее, высокое небо, с лёгкими перистыми облаками огромным куполом распахивалось над моей головой. Да. Кажется тогда я гораздо чаще смотрела вверх. И даже замечала какие новые цветы наросли на клумбах у знакомых подъездов за пару дней моего отсутствия. А ещё  помню я довольно охотно здоровалась со всеми знакомыми людьми, встречавшимися мне на пути, со всеми своими  пациентами, будучи всегда открытой к общению.
 С годами что-то безвозвратно изменилось во мне. Я стала замечать как постепенно во времени фокус моего внимания  с внешнего стал переходить на что-то внутреннее. И все внешние картинки перед моими глазами с годами заметно поскучнели.
 Меняется только обувь на моих ногах в зависимости от сезона, ну и ещё периодически изменяется попадающий в поле моего зрения довольно скучный антураж примерно в метре от моих ног. 
 И вот уже казалось бы только что припорошенные первым, свежим, белым снегом, скользкие, покрытые под этим снегом ледяной коркой тротуары вдоль домов постепенно под моими ногами превращаются в месиво из снеговой серой каши с солью, обильно посыпаемой местными  дворниками, которая в свою очередь спустя совсем непродолжительное время сменяется блестящими, переливающимися на солнце весёлыми лужицами. А после, не успеешь даже и глазом моргнуть, как местами, в трещинах тротуарного асфальта вдруг начинают прорываться к жизни, в нарушение всех законов физики, первые весенние цветы мать-и-мачехи. Но и это тоже не надолго. Чуть позже под моими ногами, и как всегда всё также неожиданно, появится обычная летняя дорожная пыль, которую совсем уже скоро в свою очередь сдует промозглый, осенний, пробирающий до костей ветер и окончательно смоют холодные, бесконечные, осенние питерские дожди, а на эти же тротуары и дворовые тропинки лягут первые, робкие желто-красные листочки. И всё по кругу… Всё по кругу...
 А я всё иду, иду, иду, смотря всё чаще только под свои ноги, как будто уже не ожидая от своей жизни чего-то интересного, значимого или нового - все надежды и мечты остались где-то в далёком, далёком прошлом. Как всё же быстро промелькнула жизнь. А, что ждёт впереди? Всё, увы, довольно предсказуемо. Как недавно в разговоре сказала одна моя давняя знакомая коллега, отвечая на вопрос чем же и какими словами она утешает и поддерживает своих престарелых пациентов (а это основной контингент с кем ей приходится работать), на, что она  то ли в шутку,  то ли всерьёз задумчиво ответила мне: « а я говорю им: « не расстраивайтесь, дорогие, из-за наступающей старости — старость не вечна...»»   
Ну а пока я всё ещё иду, то  кажется, что нет ни конца ни края этой моей дороге.
 Говорят, что на свете есть много стран где не существует как таковой участковой медицинской службы. И, что там на дом врача себе никто не может вызвать в принципе. Как-то люди обходятся без этого.
 Если что-то срочное вызывают неотложку, при необходимости едут в стационар. А все плановые, не срочные медицинские вопросы решают амбулаторно, на приёме у врача и разумеется по предварительной записи.
В некоторых же странах врача на дом вызвать возможно, но это для пациента слишком дорогое удовольствие, которое на наши деньги будет эквивалентно половине нашей пенсии. И это обстоятельство служит основной и главной причиной и мотивацией к тому что бы пациенты всё же охотнее шли на приём амбулаторный.
 Наша участковая служба — рудиментарное наследие советского периода, когда государство ещё было обращено к народу своим заботливым, добрым, отеческим с лёгким прищуром внимательных глаз, лицом, а не злым, бездушным, хищным, озабоченным единственно только наживой и прибылью, оскалом капитализма.
 И населению, особенно взрослой его части, воспитанному при социализме, до сих пор трудно привыкнуть к тому, что мир  давно уже изменился.
 К тому, что врачи в государственной медицине в основной массе своей вымерли как мамонты и остались лишь единичные в поле зрения.
 Многие из оставшихся просто по инерции дорабатывают до своей пенсии, чтобы потом спокойно уйти уже  в более узкую специализацию, не теряя при этом кое-каких наработанных льгот. Хотя бы  в ту же геронтологию например.
 С этими своими, невесёлыми по большей части, мыслями я всё ещё шла на вызов.
 Вызов мой был к одному онкологическому, умирающему пациенту, которого я знала уже наверное лет двадцать.
 За долгие годы работы на участке невольно сдруживаешься со многими пациентами, а это не всегда бывает для врача благом. Тебя уже воспринимают почти как родственника и вызовы эти с медицинской точки зрения бывают зачастую абсолютно необоснованными.  Иногда истинная причина вызова - просто поговорить. Психологическая-то служба в России практически на нуле.
 Владимир Петрович (так звали пациента) помимо меня наблюдался также районными онкологами и получал всю необходимую лекарственную помощь. К нему на дом периодически даже приезжали врачи районного хосписа, но от госпитализации в хоспис он категорически отказывался.
 Его дети  наняли для него круглосуточную сиделку. Состояние Владимира Петровича длительное время было стабильно средне-тяжелое. Он постепенно худел, уже практически не вставал, но его сердце работало как часы, легкие дышали и, несмотря на неутешительные прогнозы онкологов, он продолжал жить.
 Лет пять назад он похоронил свою любимую супругу Татьяну. Я была невольным  свидетелем того с какой заботой и нежностью он к ней относился. А если учесть, что последние годы жизни его супруга находилась в полной деменции, не узнавая периодически ни своих детей, ни его самого — своего мужа, то было понятно, что его терпение и любовь к жене были практически безграничны.
 Я в тот день была сильно уставшая после приёма в поликлинике, да ещё вдобавок ко всему, замученная накануне очередным судебным разбирательством по поводу очередного своего пациента, совершившего преступление находясь при этом на листке нетрудоспособности. Судом ставились под сомнение и серьезные диагнозы в истории болезни подсудимого и даже легитимность выданного листка нетрудоспособности. Косвенно делались намеки на предмет  получения врачом взятки за больничный. Доказать, что ты взяток в принципе не берешь и что преступники как и все люди тоже могут болеть, суду к моему удивлению оказалось довольно проблематично.
 И мне в тот день прямо скажем было не до задушевных разговоров с умирающими больными.
Я с годами видимо становлюсь более циничной.
Сколько вот таких задушевных разговоров хранит моя память? Да сотни наверное. И какой в них толк? Всё это умрёт когда-нибудь вместе со мною. Всё когда-нибудь  обязательно закончится.
 Но иногда бывает, что совесть не дает не выслушать больного, хотя зачастую разговоры эти к медицине и здоровью никакого отношения не имеют.  А ведь можно было бы отмахнуться от человека и за этот час успеть пару консультаций к примеру провести по хозрасчету, деньги были бы совсем не лишними.
 Я сидела у кровати Владимира Петровича. На  тумбочке, рядом с его кроватью ритмично потикивали небольшие настольные часы.
 Жалоб новых в этот день, как я и предполагала,  у него действительно не было.  Осмотр терапевтический я давно уже провела и мы с ним просто беседовали, по характеру разговора, даже ни как врач с пациентом, а скорее  как старые знакомые.
 В какой-то момент я поймала себя на мысли, что я совсем перестала следить за
временем.
 Да ну его… Время это. Все эти условности. И кто вообще решил, что я ему сейчас при этом разговоре нужна больше, чем он мне? А может быть как раз мне сейчас Господь посылает это общение? И мне это тоже зачем-то нужно? А поучиться у Владимира Петровича точно уж было чему. С каким смирением например он переносит  свою болезнь. Как спокойно рассуждает о своей предстоящей смерти. Мы помнится и раньше на квартирных вызовах частенько с ним разговаривали. Рассказчик он был интересный и человек хороший, открытый, добрый. Он как-то помню рассказывал мне как он познакомился со своей супругой Татьяной. Ещё очень увлечённо рассказывал про свою работу. Как-то раз он подарил мне большую книгу - Евангелие с иллюстрациями знаменитых художников. А однажды к Новому Году они с супругой (она тогда была ещё в здравом рассудке) подарили мне небольшую картину в резной раме с новогодней тематикой. Хотя ничего особенного для них я не делала. Обычные пациенты.
В этот раз Владимир Петрович говорил тише обычного и уже вначале разговора
сказал, что предчувствует свою скорую смерть.
 В комнате было тихо, только с улицы отдалённо доносились детские голоса. От открытой фрамуги потягивал лёгкий  ветерок, слегка отдувая своим напором край занавески.
- Умираю, Лариса Васильевна. Вот попрощаться с Вами захотелось — мы какое-то время оба молчали.
- Не страшно Вам, Владимир Петрович? - прервала я молчание - Спите-то как? Может быть Вам успокоительных добавить?
- Нет не  нужно успокоительных. Всё хорошо...Всё хорошо...В жизни страху много было. А теперь уже не страшно. Одно только меня тяготит, что с Богом я не примирился. Да матушку свою родимую до конца понять и простить не смог — дальнейший наш разговор трудно назвать диалогом, так как говорил в основном один Владимир Петрович, а я лишь изредка вставляла какие-то малозначительные реплики или периодически поддакивала ему, обозначая просто своё присутствие. Видимо ему сегодня как никогда хотелось выговориться.
— А вот Вы, Лариса Васильевна, в Бога верите?- спросил вдруг неожиданно он меня. Я задумалась:
- В Бога то я верю. Только вот религиозным человеком в строгом понимании этого слова я конечно не являюсь и обрядовая часть религии во многом мне кажется придуманной людьми. Но в Бога — да, я конечно верю, Владимир Петрович. И верю в то, что Божьи заповеди — это и есть главная инструкция к нашей человеческой жизни. К базовым настройкам так сказать. А у Вас есть сомнения на этот счет?
- Нет сомнений. И я верю, Лариса Васильевна. И с самого раннего детства верил. И жить старался по заповедям насколько мог. Но вот с Господом Богом в подростковом возрасте у меня конфликт случился серьёзный и я до сих пор так с Ним до конца и не примирился — во время разговора Владимир Петрович периодически замолкал. Молчал какое-то время, затем продолжал
говорить. А я же в свою очередь старалась его не перебивать:
 — Матушка моя, Лариса Васильевна, сильно верующей была. Из старообрядцев. А подруга у неё была Ольга, для меня тетя Оля  — та была тоже верующая, но из простой православной семьи не старообрядческой. Моя матушка в вере во всём построже её  была. Мать моя посты строго соблюдала. Молилась каждый день. Лампадка у нас в красном углу завсегда горела. Жили мы хорошо до войны, справно. Сызмальства к труду были приучены. Я и ещё братишка маленький у меня был Егорка. А потом война. Батек всех наших пацанят сельских на фронт забрали, ну и нашего батьку тоже. А село наше немцы оккупировали. Штаб неподалеку от нашего села они организовали в помещении бывшего сельского клуба.
 Сил-то на обработку полей без мужиков и так не хватало, а в один год так ещё и засуха была и неурожай полный. И голод, и мор пошел по всем близлежащим сёлам. Мы от голода-то еле живые ходили. И мать моя вся исхудавшая, бледная как полотно, ходила качалась, за стенки придерживалась. У неё уже и на улицу сил выходить не хватало. А я пацанёнком все дни только одним озабочен был — где бы чего съестного раздобыть и самому голод чтобы заглушить и матушку с братишкой моим младшим чем бы накормить. И вот, Лариса Васильевна, как-то раз захожу я к другу своему — к сыну тёти Оли этой маминой подруги, а у них вроде бы как радость какая в дому. А это друг мой Ванька тоже по съестному делу целыми днями промышлял и на карьере наткнулся на мышей песчанок. И рассказывает он тёте Оле, что там их видимо невидимо. Миллион не менее.
Сообразил он что-то тогда, наставил ловушек и принес тёте Оле целый мешок большой этих мышей. А они крупные были мыши то эти, жирные. Хоть поначалу и брезгливо было. Но голод то не тётка. Стали они их чистить, промывать, и в большой кастрюле уварили. И такой бульон наваристый получился, и мясо вполне съедобное. И тётя Оля от радости плачет. Какой сынок то у неё мозговитый и весь молодец! «Всех, говорит,  ты нас
родимый спас!» Да и село всё от голода он спас по большому то счёту. Потому что со всеми соседями они поделились этой находкой то его.
Я у них тарелку тогда этой мясной похлебки съел и ровно бы ожил. Силы вернулись. И тоже было обрадовался. Вот думаю теперь и брата и матушку свою подниму на ноги. И на другой день отправился с Ванькой с другом этим на поимку мышей песчанок. Я всё мысленно представлял как и моя мать меня похвалит, как обрадуется, что и я молодец. И вот приношу я домой тоже целый мешок мышек то этих. А мать как на меня накинулась чуть не с проклятиями. Откуда только и силы у неё взялись? Криком кричит: « убери говорит с глаз долой падаль эту! Нехристи! Да лучше уж помереть да достоинство человеческое сохранить!»
А я говорю: « Мама, но ведь это сытно и вкусно, давай хотя бы попробуем. Тётя Оля похлебку из них варит. Все живы. Поправляться стали. Ведь она же подруга твоя. Мы же тогда все с голода умрем, мама» А она ни в какую: « Не подруга она мне больше - кричит- а нехристь языческая. Она к фрицам ходила, на кухне им обеды  готовила за очистки картофельные. И ещё неизвестно чем там занималась. Ей лишь бы выжить. А по мне так лучше помереть, но достоинство человеческое сохранить! Я не в жизнь это есть не стану! Да, что же разве Господь нашей нужды не видит и руку помощи нам не подаст? Что мы будем с этими маловерами заодно?» Я плакал тогда. Матушка моя упёртая была, ничего ей не докажешь. И всё размышлял я тогда: « Так в чём же оно достоинство то это человеческое? Да разве же в этом?» И только чувствовал я в своей детской душе, что в простой житейской правде тёти Оли правды Божьей больше. И жалости и любви к людям больше. Да, она конечно может и не сохранила достоинства этого человеческого, может и заповеди какие нарушила, но ведь не для себя, а ради детей. И меня она тогда от смерти голодной спасла.  Я каждый день тогда к ним ходил и она меня тайно от матери моей подкармливала. Батька мой в войну погиб на фронте. Матушка моя с братом в тот год так от голода и померли. Тётя Оля помогала мне их хоронить. Да я  у них до конца войны так и кормился чем Бог пошлёт. А у тёти Оли муж с войны живым вернулся, хоть и без ноги. И всех детей своих она сохранила.
 Потом до старости она была прихожанкой в нашем сельском храме. На клиросе пела хорошо. Молитвенница была. За могилками моей матушки и брата Егорки до конца своей жизни присматривала.
Закончив свой рассказ Владимир Петрович опять надолго замолчал. Слышно было только  потикивание часов на тумбочке. Спустя какое-то время он  заговорил снова:
- Я тогда поклялся, что в церковь ходить ни за что в жизни не буду. И никогда Бога за матушку свою и за брата Егорку не прощу. Это из-за веры в Него они умерли. Всё на Его помощь рассчитывали. Так  я будучи подростком размышлял. А сейчас вот  думаю - может пришла пора мне с Богом то примириться и простить Его? — при этих словах на губах Владимира Петровича промелькнула едва заметная улыбка - Но как? Да может и поздно уже? А Вы как думаете, Лариса Васильевна?
- Я думаю примириться с Богом Вам обязательно нужно, Владимир Петрович.
И главное - не откладывая в долгий ящик. Надо детей ваших попросить и сиделку тоже, чтобы вызвали Вам на дом священника. И надо чтобы это по Вашей инициативе было. Поисповедуетесь, причаститесь, а там уж, что Бог даст.
Такие вот я дала ему «терапевтические», не прописанные в стандартах ВОЗ, рекомендации.
- Я уходила с вызова окончательно потеряв счёт времени. Столько было ещё не доделанных срочных дел. На небе собрались тучки. Накрапывал дождь.
Я открыла зонт и пошла дальше по своим дворовым тропинкам и тротуарами.
А спустя примерно пару недель ко мне в кабинет, уже после основного приёма заглянул высокий, хорошо одетый, интеллигентного вида мужчина, как оказалось сын Владимира Петровича. Он сказал, что его отец  перед своей смертью просил мне передать, что рекомендации Ваши терапевтические, Лариса Васильевна, были своевременно и пунктуально исполнены. Что на дом они вызывали батюшку из местного храма. И ещё о том, что чаемое примирение случилось. Кто и с кем примирился при этом не уточнялось, мол Лариса Васильевна в курсе дела. А мне был вручен небольшой пакет со сладким угощением на помин души усопшего, новопреставленного раба Божия Владимира. Упокой милосердный Господи его добрую, чистую душу.