2-6. Сага 1. Глава 2. Чай - сахар - белый хлеб

                ЧАЙ  -   САХАР   -   БЕЛЫЙ     ХЛЕБ!
           Когда  фельдфебель  бывал  в  особенно   хорошем  настроении   (а такое  случалось  обычно    при  заметном  усилении  мороза),  то  становился   еще  более  жизнерадостен,  голосист  и  словоохотлив.  В  такие  дни  он   уже  не  мог  обойтись  своим   обычным  «раз – два -  три,  раз – два – три»,  а  тем  более  его  усечённой  формой -  «раз – два,  раз – два»,  и  потому   щедро,  что  называется,   от  всей души  выдавал  полную  пространную  версию   команды:  «раз – два – три – четыре,  раз – два – три – четыре».
          Так  было  и  на  этот   раз:  сначала  он  пустил  солдатушек  шагом,  через  какое-то   время,  когда  они  сделали  по  плацу  пару  кругов,  последовала  бодрящая   команда  «шире  шаг!»,  что  означало  -  прибавить  в  темпе  движения,  ещё  через  пару  кругов   раздалось  радостное -  «согнуть  руки  в  локтях!»,  т.е.  приготовиться  к  бегу,  и  почти  сразу  же – с  нескрываемым  восторгом -  команда,  доставляющая,  по  всей  видимости,  ему  самому  наибольшее   если  не  удовольствие,  то  всё  же  явное   удовлетворение.  Он  и  выговаривал  её  с  каким-то  особым  чувством,  словно  смакуя,   и  отпускал  её  из  своих  уст  не  сразу,  не  всю   целиком,  а  по  частям,  как  будто  стараясь  ещё  на  какое-то  время   сохранить  у   себя  на  губах  и  в  гортани   столь   сладостное  ему  послевкусие  от  неё;  получалось  - «Беи-и-и-го-о-о-ом-ммммарш!!!»
          Теперь  свою   «считалку»  ему  приходилось  проговаривать  значительно  быстрее,  но  и  на  этом  он  не  мог  угомониться  и  всё  больше  и  больше  ускорял  темп: «раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре»;  отдельные  слова  сливались  в  звенья  цепочки,  где  они  становились  всё  менее  и   менее  различимы,  несмотря  на  его  превосходную  дикцию:  «раз-ва-ри-четыре-раз-ва-ри-четыре». 
       Некоторые  солдатики,  не  выдерживая  темпа,  сбивались  с  дыхания,  начинали  бежать  медленнее,  нарушая  строй,  и  постепенно  -  без  всякой  команды,  самостоятельно -  переходили  с  бега  на  шаг   и   двигались  уже  едва  волоча  ноги.  Это,  конечно,  не  проходило  незамеченным,  и  фельдфебель  по-новому  брал  в  свои   руки  т.н.  «бразды  правления».  Он  несколько  сбавлял  темп,  начинал  «считать»  отчётливее,  громче,  размереннее  и,  наконец,  немного  медленнее.
        Запыхавшиеся  слабаки  могли  немного  отдышаться,  возвращались  в  свою  шеренгу,  общий  строй  постепенно  восстанавливался  и,  следовательно,  можно  было   продолжать  «учёбу».  Если  бы  дело  этим  и   ограничилось,  взводный,  конечно,  перестал  бы  себя  уважать,  чего,   разумеется,  допустить   он  никак  не  мог.   Поэтому  после  обуздания  немногих,  вышедших  из  повиновения,  снова  нужно  было  вернуть  себе  командную  высоту.
        Конечно,  ему  были   известны  какие-то   «азы»  науки  управления,  а  уж  те,  что  толкуют  о  методах  «кнута  и  пряника»,  наверное,  в  первую  очередь.  И  не  только  известны  сами  методы,  но   и   некоторые  изощрённые  способы  их  применения.  Впрочем,  можете  судить  сами.   
         После  некоторого  лёгкого  разброда  «в   рядах»   своего  воинства,  наш  фельдфебель  не  стал  прибегать  ни  к  порицаниям,  ни   - тем  паче_-  к  наказаниям,  он  даже  не  стал   «закручивать  гайки»,  а  поступил  совершенно  наоборот:  соглашательски  сбавил  темп  бега  до  значительно  более   умеренного,  да  и  команды  стал  подавать  не  так  ретиво,  как  то  было  только  что,  а  намного  сдержаннее  или,  во  всяком  случае,  не  в  столь  вызывающем   стиле,  как  это  было  ему  свойственно  вообще.  Спустя  немного  времени  он  стал  «отсчитывать» ритм  таким  образом,  чтобы  обучаемые  перешли  на  обычный  шаг:  «раз – два – три,  раз –два – три»  и чтобы  они  уже  стали  считать  себя  стороной  победившей…
           Но  тут  солдатики  почувствовали,  что  морозец  основательно   начинает  их   пробирать:   еще  не  до  самых  костей,  но  уже  основательно  гуляет  под   военными  рубахами.  Они  стали  подавать  всякого  рода  знаки  об  этом    отцу-командиру,  и  тот,  не  проявив  ни  малейших  признаков   праведного  начальственного  гнева,  сразу  же  «смилостивился»,  скомандовав  «согнуть  руки  в  локтях!»  и  тут же -  «бегом  марш!»  То,  что  ещё  минуту  назад  было  для  них  сущим  наказанием,  теперь  показалось  если  не  наградой,  то  всё  же  настоящим  спасением:  уже  не  продрогнем  и  не  схватим  простуду  -  и  то  хорошо!
         Благодетель  фельдфебель    вошёл  в  прежний  режим  и  в  своей  обычной  манере  оглашал  сухой  морозный   воздух   голосом  бодрым  и  жизнерадостным:  «раз – два – три – четыре!  раз – два -  три – четыре!»,  «левое  плечо  вперёд!»,  «прямо!», «раз-два-три-четыре!  раз-два-три-чептыре!»  Чётко,  энергично,  громко,  ритмично  - так,  что  казалось,  будто  не  подстёгивает,  а  всего  лишь  поощрительно  подбадривает   бегущих.  Подстёгивает  не  подстёгивает,  а  бежать  под  такой  аккомпанемент  было  действительно  легче:  «раз-два-три-четыре,   раз-два-три-четыре» -  а  ты  только  слушай,  не  ленись  да  ногами  пошевеливай!
         Милое  дело -  когда  половина  за  тебя  уже  сделана!   Уже  и  второе  дыхание   пришло,  солдатики  бегут  дружно,  легко,  как  бы  по  инерции,  но   мозги  от  напряжения  всё-таки  немного   перегреваются,  а  может  быть,  уже  и  закипают,  потому  что  вместо  привычного  «раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре»  слышится  кому  что,  разная  бессмыслица,  бредятина.  А  может,  просто  у  кого  что  на  уме.  Один  потом  признавался,  будто  явственно  различал   слова:  «час  на хер  прелый  греб»,  другому  прислышалось  совсем  иное:  «рай   Савва  тычет  еб»,  и  подумалось:  к  чему  бы  всё  это?  Кто-то  и  вовсе   умудрился  услышать  что-то  совершенно  несусветное   либо  такое,  что  при  одной  мысли  об  этом  невольно  содрогнёшься…
         А  дрожь  всё-таки  и  на  бегу  начинает  пробирать:  на  морозе-то  они,  поди,  уж  с  полчаса,  скорей  бы  в  тепло -  спасти  Божью  душу!  Да  ещё  взводный,  словно  издеваясь,  вместо  обычного  «раз-два-три-четыре,  раз-два-три-четыре!»  выкрикивает «ЧАЙ!  САХАР!  БЕЛЫЙ  ХЛЕБ!  Чай! Сахар! Белый хлеб!»   Нет,  не  бред  это,  не  слуховой  обман,  не  галлюцинация,  а  самая  настоящая  явь  -  это   «воспитательная»   придумка  фельдфебеля-изобретателя,  его  «рационализаторское  предложение»,  или,  как  выразились  бы  через  сотню  лет,  его  «ноу  хау». 
         Таким  вот  нехитрым  приёмом   он  и  слегка  наказывал  солдат  за  временное  ослушание,  и   одновременно  «воодушевлял»  воспитуемых,  вселял  в  них  новую  порцию  энтузиазма,   стимулируя   их  «пряником»,  пусть  себе  и   воображаемым,  виртуальным,  но  от  того  ведь  не  менее   желанным.  Такой  вот  воспитатель-самородок!  Впрочем,  на  Руси  их  и  сейчас   немало…
         А  про  утренние  экзерсисы  на    морозе в  20 – 30  градусов   и  притом  в  одних  военных  рубахах,  без  шинелей  -  это  не  выдумка,  и  не  «перебор».  Дело  в  том,  что  тут  не  обошлось  без   некоторых  хитростей.  Под  рубахой  у  Наума, например,  помимо  холщёвого  исподнего  белья,  имелась  ещё  и  душегрейка  из  легчайшего,  невесомого  гагачьего  пуха,  предусмотрительно  прикупленная  им  по  случаю  где-то  ещё  по  дороге  в  Сибирь.  Она  и  дальше  не  раз  выручала  его.  Другие  тоже  напридумывали  себе  разных  способов  от  сибирских  морозов  -   чего их,  в  самом  деле,  бояться!  Будем  и  мы  сибиряками!  Думаю,  что  и  ушлый  фельдфебель  был  не  глупее  своих  солдатиков-новобранцев  и  позаботился  о  выживании  на  сибирском  морозе.  Народ  давно  уже   на  своём  многолетнем   опыте   выработал  непререкаемую  мудрость:   «Не  бывает  плохой  погоды   -  бывает  плохая   одежда».
         Между  прочим,  есть  такой  анекдот,  рассказываемый  будто  бы  сибиряками  о  самих  себе: «Мы,  сибиряки,  ничего  не  боимся,  кроме  работы  и  холода!»  Вот  так-то!    А  про  этот  «чай-сахар-белый  хлеб»  отец  вспоминал  не  раз.  Я  бы  даже  сказал,  вспоминал  с  теплотой:  видимо  было  в  этом  фельдфебеле  и  в  его  деяниях   что-то  такое,  что  оправдывало  его  даже  в  глазах  тех,  кто  немало  претерпел  от  него.