Дети Порт-Петровска

 


                Р о м а н               

               
                ч а с т ь    п е р в а я

                ЖИДРИХИ
    
       Осознавать и запоминать увиденное я начал рано. Едва перевалив за четырехлетний рубеж, я с достоверной точностью описывал взрослым эпизоды из моего недавнего младенчества, а они удивлялись и не верили, утверждая, что все это было заимствовано мной из их же рассказов. Наивные, скучные взрослые! В моей памяти и сейчас осталось немало ярких моментов из раннего прошлого, которые не стерли ни крутые повороты судьбы, ни суровое военное детство, ни безжалостная старость.
- А-гу! А-гу!
Я вижу, как меня подбрасывает над собой рослый мужчина, а я закатываюсь смехом и тяну руки к мальчику, играющему с машинками на полу. Это - мой старший братик Юра. Он одет в коричневую курточку и не разрешает мне трогать его любимую картинку, вырезку из коробки конфет «Серый волк и семеро козлят».
     Я много раз задавал себе вопрос, почему именно этот обрывок глубже других врезался мне в память и не находил на него ответа. Может быть, потому что с братиком нас разлучили родители, когда развелись, и вскоре после этого он умер? А может, потому что тот высокий, статный мужчина и есть мой родной отец, который в одночасье так запросто исчез из моей жизни, что я всегда думал, что он обязательно вернется и продолжал надеяться на это и ждать его вплоть до появления седины на висках.
     Я хорошо помню поездку моих родителей из Махачкалы в Нальчик. Это было до 1938 года, потому что тогда еще не было моей младшей сестры, Светы, она родилась немного позже. Перед посадкой в вагон мне купили в буфете шоколадный паровоз, который я потом вспоминал всю войну. Это лакомство долгое время оставалось для меня эталоном счастья, вершиной желаний с которым не сравняться никакие другие наслаждения в жизни. Хотя в поездке их было тоже не мало. Например, чего только стоило наблюдение из окна. В начале пути поезд проходил вдоль берега моря, где на пристанях стояло огромное количество лодок. Большие и маленькие, новые и совсем уже ветхие, казалось, они не кончатся никогда. Меня захватила мысль, как они все помещаются в море? Я думал об этом всю дорогу и под конец решил, что лодки плавают строго по очереди.
      В Нальчике мне запомнился зелёный, деревянный забор в частном доме, где мы жили. Когда я уже повзрослел и ходил по улицам родной Махачкалы, то, увидев похожую ограду, всегда останавливался и вспоминал ту мою первую удивительную поездку, которая, кстати сказать, оказалась для меня знаковой. Вечером в день приезда я сделал свои первые шаги. Может быть, этот эпизод и остался бы незамеченным в моей памяти, но когда я пошёл, родственники подняли такой переполох, шум и гвалт, что мне пришлось отметить в голове это событие. Впрочем, честно сказать, я не очень то этому удивился. Все окружавшие меня взрослые и их дети ходили, а значит, рано или поздно это должно было свершиться со мной. Способность анализировать я приобрел гораздо раньше, чем встал на ноги. Чтобы со мной не случилось, какое бы событие не произошло, я всегда пытался понять суть, найти причину, а потом уже думать, как реагировать. Это помогало мне в жизни всегда. Конечно, я еще не мог объяснить, откуда у меня так много родственников, и почему мы все живем в одном дворе, но я вместе со всеми вдыхал чадящий смрад от печки, пил ледяную воду из колонки и бегал в отхожее место одно на всех в дальний угол двора. Мой мир в силу моего возраста ограничивался территорией, огороженной нашим забором, но я уже тогда знал, что там, за воротами, существует совсем другой мир, совершенно не похожий на тот, что меня окружает: огромный, шумный город, с его многолюдными улицами, высокими зданиями и широкими площадями. Я увидел его, когда меня водили к дяде Азику, брату моего отца. Он встретил нас на пороге, долго молчал, щурился и рассматривал меня из-под кустистых бровей, а потом, вдруг, весело подмигнув, стал угощать разными сладостями. Я хорошо запомнил дорогую скатерть на столе, сверкающие, разноцветные рюмки и огромный, до потолка, полированный комод. У нас в доме такой красоты, конечно, не было, а размышлять об этом мне не хотелось, потому что в обеих руках я держал по леденцу, на столе пряно пахла халва, а рядом с ней серебристой фольгой сверкала поломанная на дольки шоколадка.

     Дальнейшие события моей начинающейся жизни не оставили у меня заметного следа, кроме одного случая, который запомнился мне на всю жизнь, и которому я так и не смог найти объяснений. Тот день был совсем обычным и не примечательным, я тихо играл во дворе, как вдруг за забором на улице что-то сильно прогрохотало. Отложив в сторону свои кубики, я выглянул за ворота. По дороге, поднимая пыль, и, дымя выхлопными газами, ехала машина. Громко переговариваясь, шли на учебу школьники. На углу стояла очередь за керосином. Сделав вывод, что вокруг нет ничего страшного, и все интересно, я с трудом открыл калитку и шагнул за ворота. Вкусив первый глоток свободы, я начал смелеть, и в моей головёнке, словно фигурки из кубиков, стали складываться грандиозные планы.
       Во-первых, надо было дойти до угла и заглянуть, что там находиться. Во-вторых, мой свежий ум мне подсказывал, что оно произойдет только тогда, когда случится во-первых. И, долго не думая, я отправился в путь. Благополучно дойдя до угла, и, заглянув, за него, я убедился что и там тоже нет никаких опасностей, а улица шире и еще интересней: по обеим ее сторонам стояли высокие здания, по дороге ехали грузовики, а по тротуарам шли нарядные люди. Не успев все это хорошенько рассмотреть, у меня в голове молнией сверкнула мысль: дядя Азик! И сразу же перед глазами замаячила распотрошенная на дольки шоколадка. Я решительно шагнул за угол и уже не сомневался, что надо идти именно туда.
        Один квартал, другой... я шел по Комсомольской улице, разглядывая ворота, и никак не мог найти знакомое место. Тогда это было слишком сложно для меня, но я продолжал идти, и мне все время казалось, что следующий дом будет тот, что мне нужен. Всю дорогу навстречу мне попадались прохожие. Некоторые из них обращали на меня внимание, останавливались и что-то мне говорили, но я их не слушал и настойчиво продвигался вперед.
      Вдруг, передо мной открылось огромное пространство: я дошел до центральной площади. Сделав по инерции несколько шагов, остановился и обомлел. Ничего подобного я никогда еще не видел. Как завороженный, я не мог оторвать глаз от открывшейся передо мной грандиозной панорамы. Неохватная ширина территории и внушительность зданий поражали. Легковые машины на другом конце площади казались игрушечными, а люди - маленькими человечками. У самого красивого дома возвышалось бетонное сооружение, на котором стоял огромный памятник.
     Мне вдруг стало так интересно, что я сразу забыл и про дядю Азика и про его дом с железными воротами, и даже про сладкую шоколадку. Перейдя площадь, я остановился и задрал голову вверх. Передо мной высилась гигантская фигура Сталина. Я его сразу узнал, потому что видел повсюду: на газетах, которые приносили, на почетных грамотах дяди Володи, на настенном портрете в комнате дедушки. О Сталине в нашем дворе говорили много. Это имя слышалось чаще других, но что-либо понять из разговоров у меня не получалось, и я тогда решил, что раз взрослые его не ругают, значит он хороший. Я еще раз осмотрел памятник. Сталин протягивал руки вперед и пристально вглядывался в меня. Его лицо было спокойным, но мне показалось, что он все-таки чем-то недоволен. Интересно, чем? Я решил поразмышлять об этом, как вдруг вспомнил, что еще с обеда ушел из дому, нахожусь неизвестно где, солнце уже спряталось за горизонт, а с моря веет вечерней прохладой.
    Ледяным обручем меня сковал страх. Я стоял и не мог сдвинуться с места. Это продолжалось совсем недолго, потому, что следом меня обуяла паника. Я ринулся бежать, но тут же остановился. Куда?  Я вертел головой по сторонам и не мог вспомнить, откуда я пришел. Мне стало страшно. Я решил громко заплакать, чтоб меня услышали и стал оглядываться по сторонам. Но возле меня никого не оказалось. Один только Сталин. Не зная почему, я развернулся к нему лицом и поднял голову. Все изменилось. Теперь его взгляд был направлен не на меня, а совсем в другую сторону. Я машинально повернулся и посмотрел туда же.
- Ух ты!
Вот, он сквер, мимо которого я шел, там - угол аптеки, чуть дальше - здание милиции, а вот и сам дядя милиционер...

        В районном отделении сильно пахло табачным дымом, ваксой и еще чем-то очень неприятным.
- Ну, и хто ты такий?
Моложавый милиционер в белой гимнастерке и редкими, прилизанными волосами выпятил на меня бесцветные глаза.
- Э-э! Пилипчук! Зачем пугать малчик?
Второй милиционер, по старше, с треугольничками на петлицах, посадил меня  на стол и протянул мне ириску.
- Салам! Как зовут?
Я решил конфету не брать и спрятал руки за спину.
- Бери, вкусный конфет, не бойся!
Старший милиционер положил ириску на стол. Я сидел и не шевелился. Сегодня так много всего свалилось на мою голову, что я просто не успевал на  это реагировать. Впрочем, этот милиционер был совсем не страшный, к тому же еще и угощал меня конфетами.
- Товарищу старшина, дывытесь, вин ни трохи не злякался. Як звирок очамы зыркае!
Пилипчук засмеялся, обнажив редкие зубы. Не знаю, почему, но он мне сразу не понравился. И даже не потому, что зажилил конфету, какая-то отталкивающая нехорошесть присутствовала во всем его теле. Мне, конечно, было трудно это объяснить, но он мне показался похожим на ящерицу, верткую, скользкую и противную. Не знаю, что было бы дальше, но в этот момент в дежурное помещение влетела моя мама и со слезами бросилась ко мне.
       Когда все успокоилось, маму посадили за стол и стали составлять протокол.
Старшина курил у окна, а Пилипчук задавал вопросы и записывал. Ириску я все-таки съел, и от нечего делать сидел, и, навострив уши, прислушивался к допросу.
- Хвамилия?
Пилипчук обмакнул ручку в чернильницу.
- Балкина Анна.
Мама достала носовой платок.
- По батьке?
- Дмитриевна
- Дивоча хвамилия?
- Эльсон...
Мама опустила голову. Пилипчук дернулся и поставил кляксу на лист.
- Ой, гралыся гуси! Товарищу старшина, знову жидрихи!
- Молчать!
Старшнина стукнул кулаком по столу.
- Як скажете.
Пилипчук пожал плечами, почесал затылок, придвинул ближе чернильницу.
- Муж хто?
- Балкин Леонид, парикмахер.
Мама сжала платочек в комок.
- Це ни Фимы - скорняка сын?
Пилипчук снова показал кривые зубы.
- Он.
Мама отвернулась. Пилипчук взял в руки протокол, поднялся, подошел к старшине.
- Шо писать? Там цило кодло...
- Дай!
Старшина выхватил из рук Пилипчука протокол, и, сверкнув глазами, разорвал его пополам. Затем взял меня за руку и подвел к маме.
- Иди, женщина, малчик кушать пора! Иди!
       Перед сном я спросил маму, кто такие жидрихи, но она мне не ответила. Такого с ней не случалось никогда. Усталая, нездоровая, занятая, она никогда мне раньше не отказывала, а, усадив перед собой, объясняла, показывала на пальцах, даже рисовала. Теперь же ее было не узнать: плечи сгорблены, пальцы сжаты, а лицо печально и насторожено. Позже я стал замечать, что и моя бабушка, и дядя Володя, и дед, ведут себя не так, как раньше: по вечерам они собирались на кухне, рассаживались по углам и вели неторопливые беседы. Я изо всех сил старался не спать, прислушивался к их голосам, и все чаще до моих ушей стало доноситься слово «война».

      Приближение войны чувствовалось во всем: в приглушенных разговорах взрослых, в бравурных маршах по радио, в подозрительных взглядах посторонних людей. Квартальные собрания жителей стали чаще. Я тоже туда ходил, и, сидя на скамейке рядом с дедушкой или дядей Володей, внимательно слушал про противогазы, зажигательные бомбы, затемнения и коварных шпионов.
     Про шпионов было особенно интересно. Мне казалось, что они повсюду, только их очень трудно распознать. Я перестал играть с кубиками и не находил себе места, размышляя, как можно их вычислить. То что у них огромные уши, как на плакате, я отверг сразу, потому что тогда бы их всех сразу обнаружили и поймали. Бинокль в руках тоже слишком заметный предмет, и я решил, что шпионы - это те, кто все время следит и много спрашивает. Сделав подобное умозаключение, я решил поделиться этим со своим приятелем, Борькой Либерманом, во время игр в детском саду.
- А еще у них, как у милиционеров, есть наган.
Я поднял руку и изобразил, что держу в ней пистолет.
- Ты их знаешь?
Борька перестал рисовать и прищурил глаза.
- Знаю!
Я сделал серьезное лицо.
- Кто шпион?
Борька замер. Он раньше болел свинкой, был слегка глуховат и поэтому все старились с ним говорить громко. Я с шумом набрал в себя воздух и принял важную позу.   
- Тимошенко!
Конечно же, я и представить себе не мог, что Тимошенко - это  недавно назначенный нарком Обороны и вполне естественно, что это имя чаще других произносилось взрослыми. Поэтому я и решил, что раз о нем так часто говорят, значит речь идет о шпионе. Как назло, в тот момент в игровой комнате находился директор детского сада и воспитательница, и совсем скоро моим родителям пришла повестка из НКВД.
       Вернулись они под вечер. Мама молчала, а отец завел меня в комнату и долго кричал. Я  услышал от него много новых и непонятных слов, и хоть я не знал, что они означают, но догадывался, что случилось нечто плохое, и в том целиком и полностью моя вина, привычка лезть куда не надо и совать свой нос, куда нельзя. С этого дня дверь в моей комнате родители стали плотно прикрывать, но я все равно продолжал подслушивать и узнал, что следователь, который их вызывал, раньше работал в милиции, и фамилия у него - Пилипчук.

- Поймал!
- И я!
- А у меня - богомол!
Я любил ловить кузнечиков. В этом деле зевать было нельзя, требовалась быстрота реакции и сноровка. В детском саду я приобрел себе многих новых друзей, и мы часто выходили в поле, за ограду и соревновались, кто из нас больше наловит этих насекомых. Борька Либерман был самым прытким, и в его коробке всегда было кузнечиков больше, чем у других. Хорошо ловил и его брат, Вениамин, которого все звали Веней. У меня тоже неплохо получалось. Хуже дело обстояло у Чивика, мальчика из армянского двора. У него была парализована правая сторона, но он, все равно, всегда старался поспевать за нами. Иногда с ним случались припадки, и мы его держали за руки, и за ноги, до тех пор, пока судороги не прекращались.
- Амба!
Борька хлопнул в ладоши. Мы присели на корточки и стали показывать свои трофеи.
- У меня больше!
Веня открыл свою коробку.
- Нет, у меня!
Борька победно поднял руку вверх. Я оглядел свой улов. Мне сегодня везло, и я поймал их довольно много. Вдруг я услышал тихое всхлипывание. Чивик уронил свою коробку в траву, и его кузнечики разбежались. Он уже начинал трястись, но я успел схватить его за руку.
- На, возьми у меня половину!
Я протянул ему свою коробочку. Чивик посмотрел на меня, успокоился, но кузнечиков не взял. Он поднялся с земли и вытянул здоровую руку в сторону дороги.
- Машина!
Это были солдаты. На наше поле стали часто привозить новобранцев. Они ставили ружья шалашиками, садились на землю, и дядя командир им что-то долго рассказывал. Потом они брали ружья, по очереди подходили к пучку соломы на деревянных ногах, и по команде «коли!» прыгали вперёд и протыкали штыком солому. Ах, если бы у нас были такие ружья, мы бы тоже так смогли!
     Выпустив кузнечиков, мы подбежали поближе и спрятались за кустами. Дальше было еще интересней. Солдаты выстроились лицом к лицу парами и стали махать и отбивать друг у друга ружья, а их командир ходил вокруг и тыкал огромной палкой каждого то в плечо, то в грудь, то в ноги.
    Вдруг со стороны города подъехала легковая машина.
- Эмка!
Борька Либерман хлопнул меня по плечу. Я отодвинул ветки и чтобы лучше было видно выглянул из-за куста. Из легковушки вышли трое военных. Один офицер и двое солдат. Форма у них была не такая, как у новобранцев: защитные гимнастерки, синие шаровары и фуражки с малиновым околышком. Офицер был опоясан ремнями с кобурой, а солдаты в руках держали очень короткие ружья.
- Автоматы!
Борька восхищенно ахнул.
- Что?
Я не понял.
- Ружья такие. Они стреляют, как пулемет.
Борька изобразил очередь.
- Откуда знаешь?
Я почему-то ему не поверил. Борька был большой придумщик и мог запросто соврать.
- Мне дядя Миша рассказывал.
Борька вытаращил глаза.
- Он на своей полуторке тоже солдат возит.
Между тем, командир уже построил свой отряд и стоял на вытяжку перед приехавшим офицером. Тот ему что-то сказал и пошел вдоль строя, осматривая стоящих по стойке смирно новобранцев. Чуть сзади, за ним следовали солдаты с автоматами. Дойдя почти до конца, офицер остановился напротив невысокого, сутулого новобранца и ткнул его пальцем в грудь. Когда тот вышел из строя, я его узнал. Это был дядя Азик, брат моего отца, который угощал меня недавно сладостями. Я очень обрадовался и решил уже бежать к ним, как в этот момент офицер ударил дядю Азика кулаком по лицу. Тотчас солдаты его подхватили и поволокли в машину. Я рванулся из зарослей сказать, что я его знаю, но Веня с Борькой схватили меня за рубашку.
- Стой! Куда?
- А-а-а!
Это Чивик от увиденного упал на землю и сильно затрясся. Борька и Веня схватили его за руки, а мне пришлось сесть и придавить ему ноги. Когда Чивик успокоился, я снова выглянул из-за веток. Дяди Азика нигде не было, скорее всего он вместе с солдатами уже сидел в машине, а офицер с папиросой во рту шел прямо на нас. Мы замерли и не шевелились, стараясь даже не дышать. Офицер остановился прямо перед нашим кустом и стал расстегивать ширинку на своем галифе. И тут я его узнал. Пилипчук! В своей новой форме он еще больше стал похож на ящерицу. Увидев нас, Пилипчук схватился за кобуру, но тут же засмеялся, показав полный рот кривых зубов.
- Жидрихи! Усюду жидрихи!
Он смачно сплюнул, отошел немного в сторону и помочился на соседний куст.
       В тот день я до самого вечера слонялся по двору и никому ничего не рассказал. Мешали две картинки, застывшие у меня в голове: солдаты, волочившие дядю Азика по земле, и оскалившееся в улыбке лицо Пилипчука. Жидрихи. Я так и не узнал, что значит это слово, хотя уже дважды слышал это от него. Кроме бабушки никого во дворе больше не было, и я решил дожидаться мамы, чтобы она мне все объяснила. У нее сегодня была репетиция в клубе, и она обычно приходила позже других. Иногда мама брала меня с собой, и это было для меня поистине настоящим праздником. Сначала она неторопливо собиралась, гладила свое любимое платье, а потом долго стояла перед зеркалом, слюнявила карандаш и рисовала себе брови на лице.
- Прям, артистка!
Бабушка всегда приходила с кухни на нее посмотреть. Прижав к груди полотенце, и, склонив голову, она стояла в дверях, и с восхищением наблюдала, как мама расчесывает свои густые, каштановые кудри. Мне это интереса не представляло, и я с нетерпением караулил ее у калитки. Было одно условие: что я буду тихо сидеть на одном месте и никуда не стану уходить, но я все равно украдкой обошел здание и все узнал. В клубе было много разных кружков и спортивных секций, а там, где репетировала мама, называлось «театр».
      Вся семья собралась, когда уже совсем стемнело. Мама пришла последней и сразу повела меня на кухню. Ужин уже заканчивался, и едва я сел за стол, как с улицы послышался громкий крик: «знамение!» Мама, отец, дедушка, дядя Володя, все как один, побросали ложки и выскочили во двор. Я едва успел за ними. Один, за другим, мы вышли на улицу из калитки. Повсюду группами стояли люди и смотрели в небо. Я тоже поднял голову: на верхнем роге у месяца горела яркая звезда.
      До поздней ночи взрослые всем двором обсуждали увиденное. Я ловил каждое слово, особенно когда говорили о Гитлере. Я многое не понимал, но одно уловил точно, что скоро будет война, и этот самый Гитлер хочет на нас напасть и всех до одного погубить. Ночью, когда меня уложили спать, я долго не мог заснуть и представлял себе Гитлера. Это слово мне виделось человеком, у которого много рук, а вместо головы фонарь из матового стекла, закрытого толстой, проволочной решёткой.
      
        Время шло, и я продолжал ходить в детский сад. Теперь, вместо кузнечиков мы с друзьями стали смотреть на пролетающие в небе самолеты. Раньше, над нами лишь изредка пролетали кукурузники, и мы хором пели: «эроплан, эроплан, посади меня в карман!» Новые самолёты были огромные, громко ревели моторами и шли, один за другим до самого подножья горы, а потом, отвернув в море, медленно скрывались в облаках.
      В один из воскресных дней, собравшись на репетицию, мама сказала, что возьмет меня с собой, только если я вымою руки и лицо. Не успел я включить колонку, как, грохоча сапогами, во двор ворвался целый отряд солдат. Двое остались у входа, несколько человек встали у домов, а остальные растянулись цепью у забора. Последним за ними вошел Пилипчук. Он приказал всем мужчинам построиться в центре двора, а женщинам и детям встать поодаль, и не мешать.
- Швидче! Швидче!
Он прохаживался по дорожке и похлопывал рукой по расстегнутой кобуре. Когда все вышли, Пилипчук велел показать документы. Отец, дядя Володя и дед полезли в карманы и стали доставать паспорта. Пилипчук шагнул было к ним, но, увидев нарядную маму, развернулся и пошел к ней.
- Мне тоже показать документы?
Мама раскрыла свою театральную сумочку.
- Не треба!
Пилипчук бесцеремонно оглядел ее с головы до ног.
- Розумна Парася ко всему сдалася...
Он снял фуражку и пригладил потные волосы. Мама насторожилась.
- Не поняла...
- Ступай, пока...
Пилипчук достал папиросы. Он стал шарить по карманам в поисках спичек, но не нашел, развернулся к солдатам, и вдруг увидел самодельную зажигалку, забытую дядей Володей на столе.
- Дай ие сюды!
Показал он мне пальцем.
- Пойди, принеси!
Мама легонько подтолкнула меня в спину. Я уже собрался выполнить ее просьбу, но, вспомнив про дядю Азика, остался стоять на месте.
- Тоби що казали, га?
Пилипчук выкатил свои бесцветные глаза. Мне стало страшно, как тогда в милиции, но что-то удерживало меня, заставляя стоять и не двигаться.
- Я принесу!
Мама подалась было к столу, но после громкого окрика вернулась на место. Мужчины заволновались, отец шагнул вперед, достал из кармана спички.
- Вот, возьмите!
- Всим стоять!
Пилипчук выхватил пистолет из кобуры.
- Нехай, сам несе!
Я так сильно испугался, что даже боялся заплакать. Ноги у меня тряслись, и если б я даже захотел, то не смог бы сделать и шага. Во дворе повисла гнетущая тишина. Было слышно, как жужжат пчелы над абрикосой. Неизвестно, чем бы   все закончилось, если бы не появился еще один солдат. Это был посыльный с красной повязкой на рукаве. Он подбежал к Пилипчуку и протянул ему пакет. Тот, не спуская с меня глаз, всунул пистолет в кабуру, разорвал бумагу, и, прочитав написанное, махнул солдатам рукой. Когда весь отряд вышел за ворота, он обернулся и пригрозил мне пальцем.
- До устричи, крысеныш!
      Уже на следующей неделе отцу пришла повестка, и он пошел в армию. Сначала его долго не было, и я не знал, как это воспринимать, но потом решил, что это здорово, потому, что когда он приходил, я сразу надевал его пилотку и ходил по двору, как настоящий солдат. Жаль только, что пилотка сильно пахла потом, да и случалась это довольно редко. А еще отец приносил нам солдатский хлеб, но он мне не нравился, потому что был твердый, чёрный и кислый. Один раз он приехал на телеге и покатал меня по городу. Мы заехали к какой-то тётеньке, и она мне подарила пачку цветных карандашей. Они немного поговорили и ушли в соседнюю комнату, а я остался за столом и рисовал самолеты, которые видел над горой.
               
      Как её не ждали, а война пришла неожиданно. Был тёплый, летний день, воскресный выходной, потому что мама была дома. Она набрала полное корыто воды и посадила меня в него. Такое бывало не часто, и, визжа от восторга, я хлюпался вволю. Мама смеялась надо мной, но вдруг стала серьёзной, и, выпустив из рук мочалку, бросилась к окну слушать радио. Эти мгновенья были последними секундами моего беззаботного, озорного детства, потому что с этого дня в него бесцеремонно вмешалась война. 
     Что было потом? Совсем другая жизнь. Не только моя мама, все люди вокруг стали очень серьёзными, часто плакали, особенно когда провожали своих близких на фронт. Проводы проходили повсюду. С нашего двора ушел мой крестный, у близняшек напротив отец и дед, а у соседей почти все сыновья. У нас больше никого не забрали, потому что дедушка был старый, а дядя Володя числился знатным стахановцем и работал на заводе имени Гаджиева. По приказу квартального они вырыли у нас во дворе просторное бомбоубежище между абрикосом и вишнями, в котором по сигналу воздушной тревоги мы прятались всей семьей.
- Раз-два, раз-два!
По нашей улице стали часто ходить солдаты. Город тоже менялся с каждым днём. В парке, где раньше по выходным мы с родителями гуляли и веселились, выкопали окопы и поставили зенитки. Они каждый день стреляли по «колбасе», которую таскал за собой над морем самолет. На высоких домах большими буквами написали «бомбоубежище», а в центральной гостинице организовали госпиталь. Потом под госпитали заняли большинство городских школ.
       До учебы мне было еще далеко, поэтому я был предоставлен самому себе. Отвадив от себя подросшую сестренку Светку, я бежал помогать чинить полуторку. Вторую неделю, как на нашей улице расположился автобатальон, и машин стало не счесть. Они все стояли под высокими деревьями, а штаб и мастерские находились в соседнем большом дворе.. Шофер-солдат, черный от грязи, сутками не вылазил из под машины, а я подавал ему ключи и мыл их в ведре с бензином. За это он мне дал подержать настоящую гранату, которая лежала у него под сидением.
- Эй, Герка!
Я поднялся с земли, вытер руки и оглянулся. Оба брата Либермана сидели на заборе и махали мне руками. Я подошел ближе.
- Посуду тащи, скоро печка приедет!
Борька блеснул алюминиевой миской. У Вени тоже был с собой примятый ковшик. Я махнул им в ответ и направился домой взять что-нибудь на кухне, но, услышав цоканье копыт, вышел посмотреть за ворота. На обочине стояла лошадь, запряженная в огромный бак с трубой на колесах. В белой куртке, солдат-повар огромным черпаком раскладывал пшенную кашу по котелкам стоящих в очереди солдат. Когда крайний боец отошел от печки, повар повернулся к нам лицом.
- Пацаны! Подходи по одному!
Борька Либерман, как всегда, проскользнул первым. Получив полную миску пахучего пшена, он сразу помчался домой. Следом за ним кашей разжился Веня, потом подошли два брата-близнеца, за ними прихромал Чивик. Я стоял и не знал что делать. Повар уже выскребывал из бака остатки, а у меня не было посуды с собой. А каша так вкусно пахла! Я старался не вдыхать этот запах, но у меня совсем не получалось, наоборот, в животе сильно забурчало, рот наполнился слюной, а из глаз, сами по себе, потекли слезы.
- Иди сюда, парень!
Повар нагнулся под брезент и протянул мне наполненный кашей зеленый, солдатский котелок. Не веря своим глазам, я взял его двумя руками и не уходил. 
- Беги, беги!
Повар хлопнул меня по плечу и засмеялся.
- Следущий раз с ним приходи!

     Голод набирал обороты. С едой стало совсем плохо, а мне, как назло, все время хотелось есть. Хлеб в магазине давали по карточкам. На всех его не хватало, и бабушка  пекла лепешки из кукурузной муки. Однажды, дедушка принёс с работы буханку, но, как только он положил ее на стол, то она вся сразу рассыпалась на крошки. Бабушка их все собрала, и, замесив на воде, испекла вкусные оладушки. По карточкам еще можно было получить ржавую селёдку и даже жидкое мыло. Это мыло было красно-коричневого цвета, и бабушка налила его в банку, в которой до войны у нас было варенье. Мама зачем-то полезла на полку, и, увидев эту банку, зачерпнула из нее и отправила прямо в рот. Хорошо, что рядом было ведро с водой!
     Один раз подобное приключилось и со мной. Бабушка принесла с базара маленькую наволочку жаренной кукурузной муки и спрятала ее в шифоньер, под одежду. Запах сразу распространился по всему дому, и когда мы со Светкой остались одни, я запустил пятерню в мешок, и набил себе мукой полный рот. С голодухи я так спешил, что часть ее попала мне в дыхательное горло. Увидев мои выпученные глаза, Светка заорала, как сирена воздушной тревоги, и только внушительные хлопки бабушки по спине вернули мне способность дышать.
     За последнее время я заметно вырос, но веса набрал мало и был очень худой. Как-то к нам в гости пришла крестная, и, увидев меня, сказала чтобы я приходил к ней в госпиталь на обеды. Я некоторое время ходил туда с задней двери, где была кухня, и повариха наливала мне полную миску борща. Я ел его с солдатским хлебом, и теперь он мне казался необычайно мягким и вкусным.
      Не одни мы, все семьи выживали, как могли. Близнецов родители кормили лепешками на тюленьем жире, поэтому от них постоянно воняло рыбой, Либерманы собирали на борщ лебеду, а Чивик ел кашу из отрубей. Наш дедушка починил старую лодку и ловил в море бычков. Он их продавал на базаре, а на вырученные деньги покупал постное масло и фасоль. Иногда он посылал меня за керосином, и, я, зажав деньги в кулаке, на всех парах бежал в магазин, чувствуя себя по-настоящему нужным и взрослым.

       Как раз в тот день в городском саду стреляли зенитки, и мне пришлось обходить через площадь. Теперь я ее знал, как свою ладонь: по периметру были расставлены ежи из рельсов, возле зданий - укрытия из мешков с песком, а возле памятника Сталину постоянно дежурили милиционеры. Там я и остановился. Статуя мне показалась не такой уж большой, как прежде. Я подошел поближе к постаменту и потрогал мешок с песком. Мне очень захотелось узнать, насколько он твердый раз может задержать пулю. Мешок оказался довольно мягким. Может, другой будет жестче? Я принялся ощупывать все мешки, пока не обнаружил, что денег в руке нет. Холодок пробежал по всему моему телу, я бросился их искать, но найти не смог. Безуспешно прокружив вокруг статуи, я остановился и сел. Теперь то уж мне точно попадет. Но меня угнетало не предстоящее наказание, а то, что я не смог выполнить простейшего поручения. Я видел, как с утра до ночи хлопочет бабушка, как много работает мама, в любую погоду в море пропадает дед, а тут такая беда.
      Настроение у меня совсем испортилось, я изо всех сил сдерживал слезы, как  вдруг вспомнил тот свой случай, когда я заблудился и не смог найти дорогу домой. Тогда Сталин указал мне взглядом путь. Может, получится и сейчас? Покажет, где деньги лежат? Я вскочил с постамента и задрал голову вверх. Лицо Сталина было безучастным. Наверное, он устал или ему было некогда, ведь у него очень много дел. Война, например. Ему сейчас точно не до меня. От этой мысли у меня опять намокли глаза. Я принялся вытирать их рукавом, как вдруг почувствовал тяжелую руку на плече.
- Что случился, малчик?
Я повернулся и увидел перед собой милицейского старшину. Того самого, который в отделении угостил меня ириской. Он был в той же форме, но теперь вместо треугольничков у него в петлицах были шпалы.
Я хотел ему рассказать про деньги и керосин, но вместо этого просто заплакал.
- Э-э, так не пойдет!
Старшина вытер мне лицо платком.
- Мужчины не должен плакать.
- Никогда-никогда?
Я начал успокаиваться.
- Никогда!
Как ни странно, он меня тоже узнал. Милиционер еще немного поспрашивал, где живем, как мама, кто у меня друзья, и, услышав, что я потерял деньги, покопался в кармане и протянул мне купюру.
- На, бери. Я нашел.
Я так обрадовался, что сразу ее схватил и стал запихивать в свой единственный карман. Но у меня это не получалось: карман был маленький, и я решил свернуть купюру трубочкой. Я начал ее сворачивать, но сразу остановился. Деньги были не те. Я еще не знал чисел и не разбирался в номиналах банкнот, но хорошо запомнил, что на моей был нарисован солдат с ружьем, а на этой был летчик с парашютом.
- Я не возьму. Это не мои!
Я протянул старшине деньги обратно. Тот сначала нахмурился, потом улыбнулся, вздохнул и погладил меня по голове.
- Бери! Это - подарок.
И не дожидаясь, сложил денежку квадратиком и положил мне в карман.
- Болше не теряй!
Не успел я как следует обрадоваться, как к нам подошли еще два милиционера.
- Товарищ капитан! Разрешите обратиться?
- Ух-ты!
Я едва не подпрыгнул на месте. Старшина уже капитан! Не зря у него в петлицах шпалы. Милиционеры о чем-то ему громко докладывали, а я стоял и был на седьмом небе от счастья. У меня есть знакомый офицер!
- Передайте, что Гасанов приказал!
Капитан поправил фуражку и нахмурился. Милиционеры сказали «есть!» и ушли. Я тоже ждать не стал. Во-первых, надо было успеть купить керосин, а во- вторых, мне опять повезло: я узнал, как зовут капитана. И крикнув ему на ходу «пасиба», я  уже через секунду во весь дух бежал в лабаз.

     Первое военное лето заканчивалось, а жить становилось все труднее. В доме всем заправляла бабушка. Она ходила на базар, умудрялась из всего, что можно готовить нам еду, шила одежду на зиму и ещё успевала выстоять очередь в собесе, чтобы выхлопотать пособие на нас, детей фронтовика. И откуда у нее было столько сил? Мама все время пропадала на работе и когда возвращалась, то вместо клуба шла на рытье окопов, после которых не могла даже шевельнуть пальцем. Она уже не стояла перед зеркалом, как раньше, а смотрела на свои руки и сильно вздыхала. Дедушка был все время или на работе или на рыбалке.
     Один раз я пошел его встречать. Было уже довольно холодно, к воде я не подходил и остался стоять на песке, чтобы посмотреть, как приплывали рыбацкие баркасы. Пляж был увешан сетями, пахло рыбой, в нескольких котлах кипел тюлений жир. Дедушки еще не было, и я задержался у только что причалившего судна. Рыбак большим сачком набирал пойманную кильку и вываливал ее в огромные плетёные корзины, стоящие рядом на песке. Увидев мои босые ноги, он набрал немного кильки в черпак и поманил меня пальцем.
- Подставляй что-нибудь!
Я вспомнил котелок с кашей и не растерялся: снял с головы кепку и подставил ее рыбаку. Тот наполнил ее до самых краев. Подобрав с песка упавших рыбок, я не стал дожидаться дедушку и отнес кильку домой.
- Ты где взял?
Бабушка остановила меня на пороге. Я не ожидал такого приема и не мог вымолвить ни слова.
- Украл?
Бабушка сделала страшные глаза. Вот теперь я все понял. Ничего не говоря, я прошел мимо и высыпал кильку прямо на стол.
- Это с баркасов. Рыбаки дали.
Вечером вся семья ела рыбные котлеты. Мама, дедушка, дядя Володя их нахваливали, а я сидел с непринужденным видом и чувствовал себя равным среди них.

       Приближалась первая военная зима, и к постоянному голоду прибавился ещё и холод. Наша хата отапливалась печкой, которую нужно было топить дровами, а лучше углём. Дрова продавались на базаре вязанками в несколько полен и стоили дорого. Зимой люди вместе с продуктами обязательно несли на плечах охапку дров. Нашей семье это было не по карману, потому что деньги тратились еще на лигроин для примусов и керосиновых ламп. Лигроин - это среднее между керосином и бензином, и чтобы лампы не вспыхивали, в них обязательно сыпали соль.
     Наш дедушка служил в молодости кочегаром на броненосце Потёмкин. Он на работе сделал горелку, работающую на нефти и установил её в нашу печку. Нефть он набирал в только ему известном месте, когда шёл с работы домой. Чтобы удобнее было нести, он сделал себе ведро, узкое и высокое. Благодаря этому, в нашей хате всегда было тепло, с одного бачка капала нефть, из другого вода, горелка жутко ревела, но раскаляла печку до красна. Когда было особенно трудно, дедушка починял соседям всё что ему приносили: примусы, кастрюли, керосинки, вставлял днища в вёдра, и за это соседи благодарили его, чем могли. Это, конечно, было неплохим подспорьем, но в корне проблему не решало, и на семейном совете было решено потесниться и пустить к себе в дом квартирантов.

- Далеко собрался?
Бабушка перегородила мне путь на улицу.
- Погулять!
- Смотри вовремя приходи. Чай будем пить.
Бабушка сделала таинственное лицо.
- С сахаром?
Я открыл калитку и остановился.
- Где ж его взять, с мамалыгой...
Дальше я ее уже не слышал, потому что спешил за угол, на улицу Леваневского. Вчера в самом конце квартала в открытые ворота я увидел мальчика в лётном шлеме, который держал в руках большой руль от машины. Я его не знал и раньше никогда не видел, поэтому нужно было обязательно с ним познакомиться.
    Добежав до тех самых ворот, я остановился и присел на скамейку, чтобы отдышаться. Из-за забора на всю улицу гремела перепалка.
- Здравствуйте, вам здесь! И где этот хлеб? Он что, по твоему, испарился?
- Смешно сказать, но я не знаю.
- А тебе не кажется, что его просто съели?
- Мамой клянусь, я здесь совершенно не причем.
- Оставь маму в покое, не дай бог приедет.
- Дура!
- Сам дурак!
Громко звякнула разбитая посудина, а следом послышались слова и выражения, которых я не знал, но понял, что лучше отложить свой визит и заглянуть сюда в другой раз. Я поднялся с лавки и не успел сделать шаг, как калитка открылась, и из нее вышел мальчик в летном шлеме на голове. Он внимательно оглядел мои панчохи, вздохнул и протянул мне руку.
- Буся Парижер. Шлем довоенный. Поносить не дам.
    Потом он завел меня во двор и стал показывать, где они живут. Домик у них был маленький, а двор огромный, заваленный множеством всяких интересных вещей: ржавых железок, дырявых бочек и истертых автомобильных колес. Но как только мы стали копаться в в этом хламе, как Бусю позвали в дом. Он положил на землю замасленный подшипник, вытер руки о штаны и повел меня к воротам. По дороге выяснилось, что он знает Борьку и Веню Либерманов.
- Жидрихи!
Буся сорвал сосульку с подоконника.
- Почему жидрихи?
Я услышал знакомое слово. Буся нахмурился и сунул сосульку в рот.
- Их все так называют.
- Кто?
Я тоже отломил себе сосульку.
- Все взрослые.
Буся открыл калитку.
- Мама и бабушка, ну и дядя Мулик, когда пьяный.
Мы оба вышли на улицу.
- А что это значит?
Я выплюнул ледышку изо рта. Вместо ответа Буся вздохнул и пожал плечами. В этот момент его снова позвали, на этот раз довольно грозно, и он, виновато улыбнувшись, махнул мне рукой и резво побежал в дом.

       В нашей семье произошли изменения. Теперь самые лучшие комнаты в нашем доме занимали новые жильцы, квартиранты Яков Моисеевич и Раиса Иосифовна. Он ходил в шляпе и с портфелем, а она все время сидела дома и всегда была в длинном халате. К ним в комнату никто никогда не заходил. Один раз бабушка послала меня к ним с каким-то поручением, и, громко постучав я открыл дверь. Едва я зашёл, как сразу почуял запах конфет, той самой карамели, которую мы ели до войны и про которую теперь уже совсем забыли. У меня мелькнула надежда, что хозяйка меня угостит хоть одной конфетой, но она оказалась жмоткой, хотя с виду была интеллигенткой.
     Я по натуре не мстительный, но однажды, увидев, как Раиса Иосифовна развесила белье, спрятался неподалеку за сарай и принялся размышлять. С одной стороны, она, конечно, жадина, могла бы и поделиться, но с другой стороны, это ее конфеты, и она вольна ими распоряжаться, как захочет. Не знаю, сколько бы еще я ломал голову, как внезапно пошел дождь. Медлить было нельзя: Раиса Иосифовна могла появиться в любой момент. Моя рука взяла хворостину, и, хорошенько пошурудив ею в луже, старательно разрисовала бельё буквами «Х».
    Не успел я налюбоваться своей работой, как раздался ужасный крик. Раиса Иосифовна, схватившись за сердце, вопила на весь двор, и мне ничего не оставалось делать, как забежать домой и закрыться. От этого крики еще больше усилились. Я уже стал представлять, какое страшное наказание мне предстоит вынести, как вдруг все резко стихло. Я выждал немного и выглянул в окно. Подталкивая прикладом в спину, солдаты выводили Якова Моисеевича, следом за ним под руки вели Раису Иосифовну. В центре двора, спиной к окнам, стоял офицер. Он был в плащ-накидке, курил и все время что-то говорил солдатам. Вдруг он резко развернулся ко мне лицом. Пилипчук! Он во весь рот улыбался своей кривой улыбкой и как прошлый раз, уходя, пригрозил мне пальцем. Квартирантов никто и никогда больше не видел, а белье, провисев с неделю, было снято и перестирано нашей бабушкой вновь.
      Маму опять вызвали на допрос и домой она пришла, когда я уже спал. Утром дед пытался ее поспрашивать, но она ничего не говорила, а отворачивалась и уходила в другую комнату. После этого случая она стала курить папиросы и всегда носить их в сумочке с собой. А еще все дружно решили больше квартирантов не брать, и на следующий день мы с мамой и Светкой переселились на прежнее место.

         Дело шло к Новому году. Я с утра до вечера гулял во дворе, дедушка и бабушка старались нас накормить, а мама все время работала. Она стала сильно уставать, особенно после рытья окопов. Один раз она пропустила и не вышла копать, и уже вечером к нам зашел квартальный и сделал маме предупреждение. Она пообещала, что это больше не повториться и на следующий день все равно никуда не пошла, потому, что у нее был день рождения.
       Мы все собрались на праздничный ужин: всё та же мамалыга и чай «вприглядку». Зато я маме сделал подарок: выстругал волшебную палочку из абрикосовой ветки и вырезал на ней узоры. Бабушка в качестве подарка отдала свой теплый платок, а дедушка купил вина на вокзале у грузин. Мама, выпив немного, придумывала нам смешные прозвища: Герка-самосерка, Светланка-засранка, Вовка-кривожопка. Мы покатывались со смеху и не заметили, как к нам пришли гости. Все взрослые почему-то сразу оробели и не двинулись с места, когда в комнату вошел капитан Гасанов. Он встал на пороге, приложил руку к шапке и поздоровался. Как тут усидеть! Конечно, я не смог удержаться, бросился к нему и пожал ему руку. Узнав, что у мамы день рождения, Гасанов вытянул из нагрудного кармана помятую шоколадку и положил ее на стол. Что тут началось! Все жутко обрадовались, особенно дети. Капитана сразу посадили за стол и налили вина в небольшую рюмку. Он долго отказывался, но потом за здоровье именинницы все-таки выпил. 
     Дедушка за столом всегда любил вспоминать, как он служил на флоте. Мы слышали его историю много раз, но сегодня у нас был гость, которому было интересно, и вся семья делала вид, что очень поглощена его рассказом.
- В рекруты меня забрали из родной деревни Зачепиловка, Полтавской губернии, на флот его Императорского Величества.
Дедушка всей пятерней пригладил свою седую шевелюру. Я немного отодвинулся от стола и чтобы не скучать, принялся наблюдать, что происходит вокруг. Бабушка свою дольку шоколадки не съела, а завернула в бумажку и спрятала в карман фартука. Светка, наоборот, все проглотила сразу и без устали болтала ногами. Мама довольно улыбалась, а капитан Гасанов внимательно слушал деда, и изредка бросал взгляды на маму.
- Направили меня на броненосец Потемкин, что стоял в Севастополе, а там, господи прости, смута, восстали матросики.
- Из-за чего начинался?
Гасанов отхлебнул из чашки. Дедушка закашлялся, заморгал глазами.
- Так, из-за мяса гнилого! Мичман в Одессе порченую свинину заготовил. С опарышами.
- Нехорошо!
Капитан покачал головой и снова уставился на маму. Она стала зевать и прикрыла ладонью лицо.
- Куды тут денешься!
Дедушка развел руками.
- Не стали мы тот борщ исть, так за пререкание охвицер меня лопатой вдарил,  аккурат по плечу, а я в отместку его паром окатил.
При слове борщ у меня противно забурчало в животе. Стол был уже пуст, и я глотнул чаю. Дедушка, видя к себе такое внимание, заговорил громче.
- За енто посадили меня во флотскую тюрьму-равелин, но скоро выпустили и отправили с предписанием на крейсер «Святой Пантелеймон».
- Воевал?
Гасанов вопросительно глянул на деда. Тот вздохнул.
- Всяко разно бывало...  в общем, дослуживал я на адмиральском катере, а
апосля подался сюды, на Каспий, аккурат в Порт-Петровск. Это еще до того, как его в Махачкалу переименовали.
Дед размял папиросу и закурил.
- Лихие были времена. За год в городе по три  раза власть менялась. То советы, то казаки, то горцы с шариатом. Аглицкие корабли прям у берега стояли. Они с деникинцами турок поперли, а апосля их самих, Красная армия отсель выбила.
- А местный?
Гасанов подкурил папиросу.
- Горцы за кого был?
- Кто за кого!
Дед задумался.
- Многие не понимали за что воюют. Куды ни глянь: голод, нищета, стрельба, разруха. Какая тут жисть? Сошлись мы тогда с Катериной, супружницей моей, хату поставили, хозяйство свое завели. Мой сынок, Володька, тольки ходить начал, вот и решили мы с Катей еще себе ребеночка взять, чтоб у мальца нянька была. Куды не кинемся, все в пустую! У абреков сирот всем тухумом растят, у православных - родичи забирают, иудеи испокон веков общиной живут. Походили-походили и сели на причинное место!
Дед замолчал, обвел хитрым взглядом всех присутствующих.
- Ан, нет, смилостивился над нами бог!
Он трижды перекрестился.
- Далече искали, да близенько нашли: у Катиных родственников по мужу.
Дед развернулся к маме.
- Из Эльсонов она, наша Аннушка!
Все сразу стали смотреть на маму. Дед затушил папиросу, пригладил усы.
- Сильный был род, зажиточный! Не пощадила его ни война, ни революция. Дома сгорели, имущество разграбили, осталась одна детвора, мал мала меньше... вот и отдали ее нам, чтобы жисть продолжалась.
Дед замолчал, вытер глаза рукавом, налил всем вина.
- За что пьем, за Анну?
Гасанов глянул на маму и улыбнулся. Дед кашлянул, задумался, поднял рюмку.
- За детей! Чтобы сирот никогда больше не было!
      Когда все выпили, дед начал рассказывать, как он ловил бычков и ставридку в порту, а Гасанов слушал его, молчал и все время посматривал на часы. Когда дед закончил говорить, капитан поднялся из-за стола, попрощался, и, кивнув маме, направился к выходу. Мама тоже встала и пошла его провожать. Едва они вышли в коридор, я шмыгнул за ними, встал к дверям и прислушался. Мама и Гасанов говорили не долго. Из их разговора я понял, что квартальный написал на маму жалобу, что она пропускает работы по рытью окопов, и капитан пока это дело придержит, и с квартальным поговорит.
- Надо ходить!
Гасанов чиркнул спичкой и закурил.
- Следующий жалоба НКВД будет.
- Я устала.
Мама вздохнула.
- У меня пальцы не гнуться, а я машинисткой работаю.
- Сейчас всем тяжело. Война.
Гасанов задумался.
- Я посмотрю, что можно сделать.
- Спасибо...
Дальше я уже не слышал: мама и Гасанов вышли во двор и направились к калитке.

      Скоро я нашел себе новое занятие, которое затмила все остальные. Это - кино. В единственном кинотеатре в то время шли в основном киносборники «Новости дня» про войну, но потом появились и фильмы. «Приключения солдата Швейка», «Насреддин в Бухаре» - их было немного, но кинозал был всегда заполнен до отказа. Дети были со всех районов и улиц Махачкалы. На протяжении всего сеанса они смеялись, визжали и топали ногами от восторга. На одни и те же фильмы ходили по нескольку раз, благо билеты были дешевые, всего один рубль. На входе всегда была ужасная давка, но контролеры все равно выхватывали из толпы безбилетников и отправляли их обратно.
     Один раз, выпросив у бабушки деньги, я вместе с Чивиком, Борькой и Веней Либерманами в очередной раз пошел на «Чапаева». Мы стояли возле кинотеатра, ожидая начала сеанса, и тихо разговаривали. Причина была веская: возле нас прохаживались мальчишки с соседней улицы. Они были старше и многие из них даже курили. Мы их знали, они часто наведывались к нам на улицу, и ничего хорошего от этого нам никогда не сулило. До начала фильма было еще далеко, и, чтобы не привлекать к себе внимания, мы решили зайти в кинотеатр. Но едва мы двинули ко входу, как мальчишки преградили нам путь.
- Билеты давайте!
Парнишка в рваном матросском бушлате протянул руку.
- Быстро!
Второй мальчишка показал нам кулак.
- С чего это?
Борька схватился за свои карманы.
- Евреи должны делиться!
Парень в бушлате схватил меня за шиворот.
- Не жмись, жидрихи!
Мальчишки засмеялись.
- Атас!
Это крикнул третий парень, который стоял чуть поодаль. Прямо перед нами на дороге остановилась легковая машина, и из нее вылез капитан Гасанов и еще один милиционер.
- Стоять!
Они быстро направились к нам, но все три пацана тотчас рванули за здание кинотеатра. Милиционеры немного нас поспрашивали про этих хулиганов, и, сказав, что их ждет тюрьма, сели в машину и уехали. Мы стали фантазировать про тюрьму с темными камерами и огромными, страшными крысами, но, услышав три звонка, сразу побежали ко входу.

      Весь вечер лил дождь, а потом пошел снег. Он был мокрый и сразу таял, оставляя на земле огромные лужи. Гулять было нельзя, моя обувь сразу промокала, и я остался дома. Не найдя себе никаких занятий, я сел к окну и стал наблюдать за падающими снежинками. Из головы не выходило сегодняшнее кино, вернее сказать, не сам фильм, а встреча с мальчишками. «Евреи должны делиться!» Эта фраза мне была не понятна. Слово «евреи» часто звучало в нашем дворе, особенно последнее время, когда началась война, но оно было «взрослое», такое, как Сталин, немцы, НКВД или Совинформбюро и мою детскую жизнь не затрагивало. Сегодня оно коснулось и меня. Конечно, можно было пристать к деду или бабушке и выведать все у них, но после вызова мамы к Пилипчуку, в нашем доме эти слова почти не упоминались, особенно в присутствии детей.
- Тук-тук-тук!
Скрип дверей вернул меня в реальность. К нам пришел гость: дед Фима, отец моего отца. Он был старенький и от холода на кончике его носа висела капля.
Фима был шапошником, жил в трех кварталах ниже по улице, но бывал у нас редко. И правильно: ни бабушка, ни наш дед его не любили и всегда с ним о чем-то громко спорили, а иногда даже ругались. Но на этот раз все получилось совсем по другому, его пригласили за стол и даже налили чаю. Причина обнаружилась сразу: он сшил мне шапку. Она была мягкая и тёплая, светло-рыжего цвета. Я сразу ее надел и стал бегать по дому. Когда все разошлись, я положил ее возле себя на подушку и стал гладить ладонью приятный и пушистый мех.
- Чегой-то его угораздило?
Бабушка, позвякивая чашками, убирала на кухне со стола. Я поднял голову, сполз с кровати и приставил ухо к двери. Дед сначала долго кашлял, затем стал чиркать своей зажигалкой.
- Никак, Ленька письмом с фронту упросил.
- А сам-то что?  Мог бы и Светочке сшить.
Бабушка придвинула к столу табуретку.
- Чай, его ребенок, не обеднел бы!
- У Фимы допросишься!
Дед крепко выругался.
- Тот еще евреюга!
Затаив дыханье, я стоял у двери и не верил своим ушам. Если дед Фима - еврей, значит и мой отец, и я тоже евреи? Я не знал, хорошо это для меня или нет, но решил во что бы то ни стало расспросить об этом маму.
     Я долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, и лишь когда весь дом стих, у меня в голове замелькала карусель: дед Фима в шапке, отец в пилотке со звездой, мальчишка в матросском бушлате, все по очереди, сменяя друг друга, показывали на меня пальцами и что-то говорили, а я вслушивался в их слова и ничего не мог разобрать. Эта круговерть не отпускала меня всю ночь и исчезла лишь когда я открыл глаза и обнаружил, что солнце взошло и за окном уже утро. Мама стояла у зеркала и расчесывала свои длинные волосы. Стряхнув остатки сна, я вылез из-под одеяла и сел на кровать.
- Мама, я - еврей?
Услышав мой вопрос, мама положила гребень на полку, села ко мне на кровать и взяла за руку.
- Кто тебе это сказал?
- Никто.
Я убрал руку. Мама глянула мне в глаза и улыбнулась.
- Ты насчет деда Фимы?
- Угу.
Я опустил голову.
- Наш дедушка сказал, что он - еврей.
- Ну и что?
Лицо мамы стало серьезным.
- Большие мальчишки тоже...
- Стоп, стоп, стоп!
Мама встала с кровати, прошлась по комнате, остановилась у ящика с игрушками.
- Это твои машинки?
- Мои!
Я глянул на свой автопарк.
- Какая самая любимая: красная, синяя или белая?
- Все...
- А если честно?
Мама прищурилась. Я на секунду задумался.
- Белая!
- Почему?
Мама не отставала.
- Она хорошо катается.
- А самая плохая?
Я слез с кровати, немного порылся в коробке и вытащил из нее черную легковушку.
- Эта!
- Почему?
Мама взяла у меня машинку из рук.
- Потому, что... потому что такая же у Пилипчука.
Я сказал правду. С тех пор, как этот офицер появился в моей жизни, все что с ним было связано вызывало у меня неприязнь и отторжение. Пилипчук ездил на черной эмке и следовательно, эта моя игрушка сразу же впала у меня в немилость. Мама положила машинку на стол, обняла меня и поцеловала в лоб.
- Так и в жизни и сынок. Люди все очень разные, но бывают либо хорошие, либо плохие.
- А евреи?
Я сжал ее пальцы.
- И они.
Мама секунду задумалась.
- Не важно кто ты, главное какой ты.
- Но дедушка говорил...
- Дедушка имел ввиду совсем другое.
Мама нахмурилась.
Тебе нравиться шапка?
- Очень!
- Значит, дед Фима - хороший человек?
- Да...
Я снова залез на кровать.
- Видишь, как все просто.
Мама улыбнулась.
- Никогда не слушай, что говорят, смотри, что делают!
Она еще раз меня поцеловала и пошла собираться на работу, а я еще долго не вставал и осмысливал, то что она мне сказала.

        И вот, наконец, выпавший снег не растаял, а лег на землю ровным, белым одеялом. Надев свою новую шапку, я выбежал на улицу. Здесь уже собралась вся окрестная детвора: лепили снеговиков, играли в снежки, катали друг друга на санках. У меня тоже были санки. Дедушка сделал мне их с деревянными полозьями, и они плохо скользили. Но зато когда мы катались с горки на улице Дахадаева, они съезжали не хуже других.
      Время пролетело незаметно, наступил вечер и нужно было возвращаться домой. Едва я отошел от горки, как передо мной вырос парень в танкистском шлеме. Он жил где-то в другом районе, но я часто видел его на нашей улице. Парень предложил мне обмен: свой танкистский шлем поменять на мою шапку. Какое счастье! Когда он приходил к нам в своём шлеме, я очень завидовал ему и всегда хотел иметь такой же. И хоть шлем был замасленный и старый, я без раздумий снял свою шапку и отдал ему. Всласть покрасовавшись в шлеме перед малышней, я взял свои санки и направился домой.
      Свернув с Леваневского, я сразу остановился. Перед нашими воротами стояла машина Пилипчука. Я ее сразу узнал: у нее были черные номера и такие же черные нафарники. У меня екнуло сердце. Ничего хорошего это не предвещало, и, бросив санки прямо на улице, я проскочил в калитку, и влетел в дом. 
       Пилипчук восседал в центре стола и курил папиросу. Напротив него, закутавшись в платок, на табуретке примостилась мама. Бабушка с серьезным лицом подавала чашки с чаем. Увидев меня в шлеме, она схватилась за сердце и выронила чашку.
- Бах!
Осколки разлетелись по всей комнате. Пилипчук стряхнул пепел в банку и засмеялся.
- Дывись, який воин!
Между тем, бабушка быстро пришла в себя и стала меня трясти за воротник.
- Где шапка?
Я молчал. По пути домой я придумал веселую историю, как обменялся шапкой с настоящим танкистом, который обещал меня за это научить ездить на своем грозном танке. Но сейчас у нас в комнате находился Пилипчук, и всякое желание говорить у меня отпало.
- Извините!
Мама вышла из-за стола, взяла веник и принялась сметать с пола осколки. Пилипчук затянулся папиросой, выпусил дым, отхлебнул из чашки.
- Шось чаек редкуват...
Он откинулся к стене и стал смотреть на маму, не мигая. Когда она закончила убирать, он резко повернулся ко мне.
- Куды шапку дел, шибеник?
- Я продолжал молчать.
- Злякався, хлопчик?
Пилипчук показал свои желтые зубы.
- А я вже думав, шо ты взрослый.
Пилипчук не угадал. Всему виной было его собственное присутствие в нашем доме. А вот, то, что мама сидит с ним за одним столом, а бабушка хлопочет и угощает его чаем, было мне не понятно. Зачем? Я видел, как они обе сильно взволнованы и напряжены и решил, что раз я не знаю, что здесь происходит, нужно обо всем молчать, а еще лучше постараться уйти в другую комнату. И надо же! Пилипчук непонятным образом разгадал эти мои намерения. Не успел я даже двинуться с места, как он привстал с табуретки, притянул меня к себе и снял шлем с моей головы.
- Иде взял?
И тут я впервые рассмотрел его руки: маленькие, пухлые, влажные. Они слегка подрагивали и шевелились, как будто все время что-то ощупывали.
- Говори, сынок. Так надо!
Мама вздохнула и опустила голову.  Я немного помедлил и рассказал ему все. Закончил тем, что парня, с которым поменялся шапкой, я не знаю, потому что он большой и совсем из другого района.
- О, господи, где ж мне его искать?
Бабушка набросила на голову платок и шагнула к двери.
- Стоять!
Пилипчук встал, потянулся, поправил ремни.
- Зарас найдется!
Он вышел из дому, что-то крикнул водителю и сразу же вернулся назад. Не успели мы заварить и поставить на стол новый чайник, как шапка была уже здесь. Вместе с ней солдаты завели в комнату того самого парня, а следом и его родителей: отца, инвалида без ноги, и трясущуюся от страха мать. Пилипчук внимательно осмотрел шапку, и, весело подмигнув, бросил ее мне. Затем подошел к парню, обыскал его, и, обнаружив в кармане деньги, положил их на стол.
- Як зовут?
- Алька. Самойлович.
- Звидкиля гроши? Покрал?
- Это мои.
Алька опустил голову.
- Брешешь!
Пилипчук грохнул кулаком по столу.
- Не губите!
Мать Альки встала на колени.
- Не надо, Софа!
Инвалид оперся на костыль и попытался ее поднять, но стоящий рядом с ним сержант оттеснил его к стене. Алька шагнул вперед.
- Отпустие их! Меня берите!
- Ось и добре!
Пилипчук дал отмашку солдатам. Они подняли женщину с пола и отвели ее в угол. Я посмотрел на маму. Она закрыла лицо ладонями, но было видно, что она плачет.
- Ну шо, видпустить його, або в турму?
Пилипчук подошел ко мне. У меня внутри все оборвалось. Я едва стоял на ногах.
- Не надо в тюрьму!
- Тоды пидуть воны!
Он показал пальцем на Алькиных родителей и засмеялся. От этого я весь задрожал и уже был готов броситься к маме, как вдруг со мной произошло необъяснимое: с отчаянной решимостью я оттолкнул от себя Пилипчука и бросился к двери.
- У-ух!
Меня подхватили чьи-то сильные руки.
- Зачем такая цирк, лейтенант?
Гасанов опустил меня на пол, погладил по голове и вошел в комнату.
- Яким витром, капитан?
Пилипчук оскалился в улыбке.
- Это мой район, Тарас!
Гасанов шагнул к Пилипчуку.
- Давай, як положено: товарищ лейтенант госбезопасности!
Пилипчук скосил глаза на свои погоны. Гасанов усмехнулся, сжал губы, оглядел родителей Альки.
- Это не твой дела.
- Та, ну?
Пилипчук засмеялся.
- А чьи?
- Милиции.
Гасанов повернулся, показал рукой на солдат.
- Что этот дом делаешь?
Пилипчук нервно захрустел пальцами.
- У мене перевирка.
- И протокол есть?
Гасанов прищурился.
- НКВД милиции не отчитывается!
Пилипчук выругался. Пока они разговаривали, остальные присутствующие стояли и даже не шевелились, особенно родители Альки. Они не сводили глаз с офицеров и вслушивались в каждое произнесенное ими слово. К всеобщей радости все разрешилось благополучно для всех: родители увели Альку домой, Гасанов и Пилипчук с солдатами уехали на своих машинах, и в комнате остались только мы: я, мама и наша бабушка.

          После этого случая в моей мальчишеской жизни как-то сразу произошли перемены. Во-первых, я перестал водиться с малышней, старался больше думать и размышлять и перестал бояться уходить далеко от дома. Вместе со своими друзьями, братьями Либерман, Чивиком, а позже и с Бусей Парижером мы чуть ли каждый день отправлялись бродить по всему городу.
         Чаще всего мы посещали железнодорожную станцию. Там было на что посмотреть. Взять хотя бы свалку немецкого металлолома. Чего там только не было! Развороченные танки, разбитые бронемашины, раздавленные пушки - вся эта грозная немецкая техника теперь ржавела под дождем и ожидала своего часа на переплавку. Мы даже один раз нашли морскую мину, жаль только, что она была пустая. Составы с поверженым немецким железом шли к нам с севера. На фронт же мчались вагоны с нашими новенькими танками, пушками, самолетами и много еще с чем, скрытым под плотным брезентом. Шли поезда и с продуктами. Они следовали всегда с хорошей вооруженной охраной. Один раз я проходил вдоль такого состава, и меня подозвал солдат. Он дал мне кусочек, очень похожий на черепок, коричневый снаружи и белый внутри. По запаху я понял, что это съедобное и сразу начал его грызть. Было необычно вкусно, но после этого у меня долго болели десна и даже выпал молочный зуб.
      Так заканчивалась моя первая, военная зима. Мы жили в тылу, но по радиосводкам знали, что война продолжается. Семьи получали похоронки,  госпитали были забиты ранеными, а на заводах были развешены плакаты «Всё для фронта! Все для победы!»
      И всё-таки наступающая весна немного облегчила жизнь людям. Не надо было топить печки, на грядках повылезала кое-какая зелень, а бабушка заговорила о Пасхе. Нашего деда пригласили резать кабанчика во вторую Махачкалу (сортировочную). Узнав, что он будет добираться на поезде, я попросился поехать вместе с ним.
        Мы встали рано утром, собрали дедушкины инструменты в его сумку и пошли на вокзал. Пока дед стоял в очереди за билетом, я решил немного пройтись по перрону. Меня заинтересовал поезд, который стоял поодаль от всех, в самом конце станции. Обычно так поступали с военными эшелонами, и мне стало интересно, что он везет. Миновав багажное и почтовое отделения, я направился к вагонам, как вдруг передо мной, словно из-под земли, вырос узкоглазый солдат.
- Стой!
- Ух-ты!
Я остановился и ахнул. У солдата в руках был новенький ППШ. Я никогда не видел автомат вблизи, поэтому ужасно обрадовался и остался стоять, стараясь рассмотреть его как можно лучше.
- Назад!
Узкоглазый солдат щелкнул затвором. А вот это уже серьезно! Жаль, конечно, но придется уходить. Вдруг послышался металлический скрежет, а за ним громкий лай собак. Я присмотрелся: из теплушек по одному стали выпрыгивать люди. Они сразу садились на корточки и убирали руки за голову. Охрана в несколько солдат с такими же ППШ стояла по бокам и держала их наизготовку.
- Первый?
- Есть!
- Второй?
- Есть!
- Седьмой?
- Где седьмой?
Здоровенный мужик в черной робе прыгнул прямо на ближнего охранника, и, сбив его с ног, рванул вдоль по перрону прямо в мою сторону.
- Стой!
Сразу же раздалась одна очередь, затем другая, но человек продолжал бежать. Я опешил. Узкоглазый солдат оттолкнул меня рукой, прицелился и выстрелил в приближающего к нам беглеца.
- А-а-а!
Захлебываясь кровью, громила махнул ножом, свалил узкоглазого солдата на землю и принялся вырывать из его рук автомат. Я стоял и не мог сдвинуться с места. Мне казалось, что то, что здесь сейчас происходит - это понарошку, а я либо сплю, либо нахожусь в кинотеатре и смотрю кино.
- Бах! Бах!
Громкие выстрелы вернули меня в реальность. Я вздрогнул, опустился на корточки и замер.
- Бах!
Пилипчук подошел к лежащему на земле беглецу, и, приставив пистолет к его голове, добил его третьим выстрелом. Затем оттянул веки узкоглазому солдату, вздохнул, выругался и снял фуражку.
- Ось як бувае!
Он поднял меня на ноги, стал о чем-то спрашивать, но я был не в себе и совсем не мог говорить. Я плохо помню, как появился дедушка, как мы сели в поезд, у меня перед глазами все еще стояло лицо убитого Пилипчуком человека. И только лишь когда дернулся вагон, и за окном замелькали рыбачьи лодки, я пришел в себя и спросил деда, кто он, и за что его убили.
- А бог его знает!
Дед закашлялся и сплюнул на пол.
- Может, разбойник какой, али вор, а может, кто из политческих.
- Шпион?
Мне становилось интересно.
- Нет, это не то.
Дед посмотрел по сторонам. Было раннее утро, и вагон был почти пустой, лишь у самых дверей сидела семья из какого-то горного аула.
- Политические, что они делают?
Я не отставал.
- Воруют? Грабят? Убивают?
- Да, нет, же!
Дед замотал головой.
- А, что?
Я слез со скамейки и схватил его за штаны. Дед вздохнул, снял кепку, пригладил волосы.
- Я в Севастополе в равелине сидел...
- Да помню я! Ты  еще офицера паром ошпарил.
- Во-во!
Дед поднял палец.
- За это меня в каземат к политическим определили.
- Ну!
- Что, ну?
Дед выругался.
- Люди, как люди. Такие же, как все.
Весь остальной путь дедушка со мной не разговаривал, про убитого я уже забыл, и, глядя в окно, представлял себе равелин с темными казематами, железными решетками и тяжелыми цепями, где сидят нормальные, политические люди.

      На Пасху бабушка устроила нам настоящий праздник. По карточкам выдали канадскую муку и американский яичный порошок, и она испекла настоящий домашний пирог. Из обрезков мяса кабанчика, что нам с дедушкой перепало, она сварила щавелевый борщ, а пяток яиц, взявшихся неизвестно откуда, покрасила луковой шелухой. После такого обеда мы с ней пошли на кладбище, где находились могилы её первого мужа и единственного ребёнка, умершего еще во младенчестве. Там мы стали приводить могилы в порядок. Бабушка обрывала траву, а я относил ее за ограду.
     Честно сказать, в основном работала бабушка, потому что уже через полчаса я пошел прогуляться и поглазеть на красивые памятники. Пройдя по центральной алее почти до самого края кладбища, я увидел несколько поваленных надгробий и свернул в их сторону. Возле самого большого памятника остановился. На нем были следы от ударов, трещины и сколы, но он выстоял. Сверху была вылеплена шестиконечная звезда. Я прошел немного вперед. На других тоже были такие же звезды. Вокруг стояли люди. Среди них я узнал Альку Самойловича, паренька, с которым зимой поменялся шапкой и свернул к нему. Он находился у самого края могилы и поддерживал за руку свою мать, которая была закутана в большой, темный платок. Увидев меня, Алька посадил мать на скамеечку и направился ко мне.
- Привет.
Он протянул мне руку.
- На Пасху?
Я кивнул и сжал его ладонь.
- А ты?
- У нас на прошлой неделе отца убили, Шиву закончили сидеть.
Алька сорвал себе травинку.
- Что сидеть?
Спрашивать на кладбище было неловко, но как часто бывает со мной, моя любознательность опять пересилила.
- Шиву. Траур такой.
Алька принялся жевать стебелек.
- Его настоящие евреи соблюдают.
- А разве бывают ненастоящие?
Я не отставал.
- Конечно.
Алька стал серьезным.
- Их всюду полно. Они даже называются не так.
Он выбросил травинку и глубоко вздохнул.
- Отец называл их гоями.
- Гои?
- Ага!
Алька сплюнул.
- Он их даже за евреев не считал. Гои не знают Торы и не соблюдают традиций.   Это они его убили.
Алька замолчал, вздохнул и отвернулся. Я же переваривал услышанное. Ходить на кладбище я не любил, и даже немного побаивался, но сейчас был доволен этой встречей: во-первых, Алька говорил со мной, как со взрослым, а во-вторых, мне было очень с ним интересно. Да и вообще, он мне сразу понравился: высокий, широкоплечий, с выразительными, добрыми глазами.
- Я обязательно найду, кто это сделал!
Взгляд Альки стал колючим.
- Отец был инвалидом, но сам многим помогал. У нас в доме всегда были нуждающиеся, кому нечего есть и негде спать, но это, похоже, не всем нравилось.
Альке, должно быть, очень хотелось выговориться, мне даже показалось, что он беседует не со мной, а с кем-то другим, незримо присутствующим здесь  человеком.
- У отца всегда было много врагов. Он никогда не работал, но к нам часто приезжали серьезные люди и по долгу с ним разговаривали. Иногда они сильно ругались. Мне кажется, что он что-то скрывал, потому что его не оставляли в покое до самого последнего дня.
Алька задумался и замолчал. Я глянул ему в лицо.
- А как ты будешь их искать?
- Пока не знаю. 
Алька пожал плечами.
- Бог подскажет!
Он отвернулся, но я успел заметить слезы в его глазах.

        С фронта стали поступать плохие вести. Немцы развернули наступление на Кавказ, а значит, на нас, и в городе сразу началась подготовка к обороне. Жители, все кто мог, выезжали за город для рытья противотанковых рвов. На улицах круглые сутки строили укрепления и ставили целые ряды ежей. В угловых домах заложили окна и сделали бойницы для пулеметных точек. 
    Участились бомбёжки, правда единичные случаи. Один раз после  объявления воздушной тревоги бомба взорвалась на вокзале. Она попала в помещение, и несколько солдат погибло. Ещё раз самолёт бросил бомбу, когда я  игрался на улице со своим самосвалом, подаренным мне еще до войны. Едва я загрузил его дорожной пылью, как вдруг раздался противный свист. Я уже знал, что это такое и бросился прятаться за ворота. Кстати, тогда бомба не взорвалась, а просто упала возле к пограничного училища. Ходили слухи, что под взрывателем нашли записку с приветом Родине.
       Наступило лето, но оно уже не радовало. За зиму мы все повзрослели и стали яснее представлять, что происходит на фронте. Репродуктор, чёрная тарелка на стене, каждый день сообщал о тяжёлых боях на фронте, об оставленных нашей армией городах и о зверствах врага в тылу. И хотя после сообщения играли бравые марши, легче от этого не становилось. Противник подбирался всё ближе и ближе. Немцы рвались к Сталинграду, к бакинской нефти, а путь к ней лежал через Махачкалу. Так рассуждали взрослые, а мы, дети, их внимательно слушали и уже многое что понимали.

      Едва потеплело, мы с пацанами стали ходить на море купаться. У нас набралась целая компания: братья Либерманы, хромой Чивик, я и Буся Парижер. Ходили босиком в одних трусах. Купались не все сразу, один всегда оставался сторожить одежду, причём надо было собрать все трусы в кучу и обязательно на них лечь. По-другому не получалось: можно было лишиться этого своего единственного предмета гардероба и потом возвращаться домой через центр города без трусов. Самое интересное было перебраться по воде на мель, но мы, малыши, ещё не умели плавать, поэтому ждали, когда кто-нибудь из старших ребят перевезет нас на спине через глубину. Один раз это сделал Алька Самойлович. Он тоже ходил купаться на это место, но плавал отдельно от нас и заплывал далеко в море.
     Когда мы наплескались и накупались до синевы, Алька перевез нас обратно на берег. Зарывшись в горячий песок, мы стали отогреваться, а Алька не ушел, а остался загарать вместе с нами. Солнце стояло в зените и нещадно палило, и, разомлев, мы стали рассказывать друг другу последние новости, основательно при этом придумывая, и, привирая.
- А мой дедушка починил свой Харлей!
Борька Либерман вытянул ногу из песка.
- Он едет быстрее, чем любая машина.
Досказать мы ему не дали, потому что знали, что этот древний мотоцикл времен гражданской войны еле двигался, при этом гремел и дымил, как настоящий паровоз. Его дед сидел на нем в летном шлеме и огромных очках и  напоминал настоящего летчика из кинофильма «Истребители».
- А еще, дяди Миша будет катать нас на полуторке!
Это уже Веня вступился за брата. Но и ему дали отпор: дядя Миша больше ее ремонтировал, чем ездил, и когда он это делал, то вся наша улица знала об этом, потому что буквально сотрясалась от изощренного мата. Настала очередь Буси. Он долго морщил лоб, а потом с серьезным видом заявил, что скоро всех евреев переселят в Палестину, и в городе останутся только одни жидрихи.
- Кто тебе это сказал?
Алька резко пересел к Бусе. Тот сначала испугался и замолчал, но потом все-таки сознался, что слышал это от их соседа, дяди Яши, когда милиционеры отбирали у него самогон.
       Я сидел на песке и не знал, что рассказать. Как Светка чуть не упала в колодец, и мы ее поймали? Вряд ли это будет всем интересно. Про дедушку, который пытался сварить варенье из буряка и сильно обжегся? Тоже не то.  Осколки от снарядов у себя в огородах тоже все находили, и я уже решил ничего не говорить, как вдруг неожиданно для самого себя, выпалил, что к нам заходит капитан Гасанов, и он мой друг. Алька сразу бросил приставать к Бусе и пересел ближе ко мне.
- Не врешь?
Он строго посмотрел мне в глаза.
- Нет.
- Зачем приходит?
Я не знал, что ответить и рассказал ему про деньги на керосин и про мамин день рождения. Пока я вспоминал эти случаи, Алька молчал, смотрел в даль и периодически бросал камешки в воду.
        С того самого дня мы с ним стали видеться чуть ли не каждый день. Алька научил меня плавать и нырять, показал, как вяжут сеть, и где в расщелине можно найти краба и еще очень много чего. Но интереснее всего мне было его слушать. Мы устраивались где-нибудь под деревом в теньке, и он, украдкой поглядывая на меня, неторопливо начинал свой рассказ. Я узнал от него про исход евреев из Египта, про Тору и Талмуд, кошерную еду и шаббад. Когда он говорил о боге, то я представлял себе строгого старичка с зелеными глазами, который был изображен на иконе в комнате нашей бабушки.
 
       Между тем, приближение фронта чувствовалось повсюду. В городе стало больше военных, на каждом перекрестке поставили ежи, патрули ходили по улицам и следили за затемнением. Все разговоры взрослых были в основном о Сталинграде. Постоянно везли раненных. С каждым днем их поступало всё больше и больше. В квартале от нас, на Фабричной, техникум переоборудовали под госпиталь, и мы по вечерам ходили туда смотреть кино. Его показывали на территории прямо под открытым небом. Сидеть приходилось на траве, зато бесплатно. Когда показывали «Чапаева», мне показалось, что Анка-пулемётчица
очень похожа на нашу маму. Я сказал об этом Альке и очень этим гордился.
     Фильмы заканчивались поздно, и Алька всегда провожал меня домой. По пути, он всегда рассказывал что-нибудь любопытное, а я шел вместе с ним, держал его за руку и старался как можно больше из услышанного запомнить.
- Сначала дарят подарки, а потом зажигают свечи, можно даже до захода солнца.
Алька вывел меня на дорогу.
- Зачем до захода?
Я остановился. Алька засмеялся.
- Обычай такой! Праздник Шавуот.
Мы снова пошли.
- А еще нарезают ветки и украшают дом.
Алька сорвал с дерева листик.
- Как на Троицу?
Я вспомнил, как бабушка раскладывала в доме траву.
- Похоже...
Алька на секунду задумался.
- У бога мы все одинаковые.
Больше он ничего не говорил. Мы дошли до наших ворот и остановились.
- Завтра воблу будут вылавливать. Встретимся, как всегда на нашем месте.
Алька отпустил мою руку и замер. Перед нашим домом остановилась машина.
Капитан Гасанов открыл дверь, что-то сказал шоферу и подошел к нам.
В руках он держал небольшой сверток, завернутый в газету.
- Почему не спим, молодой люди?
Он по очереди пожал нам руки и сразу развернулся к Альке.
- Шапка болше не меняем?
Алька от неожиданности промолчал, но скоро нашелся.
- Мне надо Вам рассказать...
Он сделал шаг к капитану.
- Я знаю за что убили отца... Пилипчук...
- Э-э! Стой, парень!
Гасанов схватил Альку за руку, посмотрел по сторонам, затем повернулся ко мне.
- На, дом неси!
Он протянул мне свой сверток. Я взял. Под бумагой прощупывались консервные банки. Мне ужасно не хотелось уходить, потому что было произнесено имя Пилипчука, но Гасанов усмехнулся и несильно подтолкнул меня в спину.
- Давай, давай!
Что тут поделаешь! Я крепко прижал сверток к груди и помчался во двор. Когда вернулся, то Алька и капитан уже сидели в машине. Мотор работал, и как только машина тронулась, я вышел на дорогу.
- Завтра как?
Я сделал руками, словно вытягиваю удочку. Алька улыбнулся, кивнул головой и показал мне большой палец.

     Но наша встреча так и не состоялась. Алька не пришел, а из порта ветром  вынесло мазут. Буся Парижер первым заметил эту качающуюся на волнах маслянистую полосу и заорал на весь пляж. Все, кто были в воде,  повыскакивали, как ошпаренные, потому что знали чем это заканчивалось. Меня, например, полдня оттирали тряпкой, пропитанной вонючей смесью из керосиновой лампы.
     День был испорчен, и я вернулся домой. А тут еще хуже: бабушка устроила нам со Светкой обработку от вшей. Сначала она вычёсывала наши головы частым гребешком, а потом, оглядев улов на белой подстилке, повела в пункт сан обработки. Их в городе было несколько. Туда приводили солдат и учеников школ. Мог прийти любой, никому не было отказа, потому что в городе многие люди болели тифом. В домике, похожем на баню, я сначала искупался под душем, а потом получил обратно свое белье, прожаренное в специальной камере.
     Алька больше не приходил. Мне по настоящему стало его не хватать. Такой поток знаний, который я приобретал от общения с ним я больше нигде не получал, а меня интересовало буквально все. В нашей семье все всегда были очень заняты, если, конечно, не считать маленькую сестренку Светку. Бабушка с самого утра до позднего вечера  хлопотала на кухне, стараясь как можно лучше нас накормить. Дед пропадал на рыбалке или в мастерской, дядя Володя работал в три смены, и только маму я еще мог застать вечером. Но это было уже перед самым сном, когда глаза мои слипались и спрашивать ее о чем-то или что-либо выяснять не было ни сил, ни желаний. Да и она сама, работая в двух местах, уставала так, что иногда засыпала прямо за столом.
     Сегодняшний день был исключением: наконец пришло письмо от отца с фронта. Серый, треугольный конверт без устали передавали друг другу и читали по несколько раз. Отец писал, что стал старшиной в хозроте и даже получил медаль за отвагу, когда  отбивался от наступающих на его подразделение фашистов. Я тут же представил, как он стреляет из ППШ, и, бросив гранату, встает во весь рост и идет в рукопашную. Но в этот момент во дворе кто-то закричал, и мы все выбежали на улицу. Над нами проносились черные облака. Как потом выяснилось, в Грозном подожгли нефть, чтобы она не досталась врагу. Передовые части фашистов уже были не далеко от Махачкалы, и вереницы машин, до отказа заполненных людьми, потянулись в эвакуацию.

      Я на всех парах бежал домой. Весь день я играл во дворе у Либерманов, и когда мои босые ноги от холода покрылись пупрышками, дядя Миша пообещал,  что из автомобильной камеры склеит мне сапоги. В таких самодельных ботах уже давно бегали по лужам Борька и Венька. Едва я вбежал в комнату, чтобы сообщить эту хорошую новость, как сразу потерял способность говорить: у нас в доме опять сидел Пилипчук. Он расположился на стуле и курил папиросу, стряхивая пепел в пустую консервную банку. Перед ним на столе лежали разложенные листы. Мама стояла у окна и курила в форточку.
- Як життя, солдатик?
Пилипчук выпустил дым кольцами.
- Хорошо.
- Що робыв?
- Играл.
- В чому?
Пилипчук затушил папиросу.
- В машинки.
Мне не хотелось с ним разговаривать, я замолчал и стал рассматривать лежащие на столе листки. Все они были исписаны мелким аккуратным почерком, и только на одном из них был рисунок. Я пригляделся, но что на нем было нарисовано не понял: там были лишь одни сплошные кривые линии.
- На машине поидишь?
Пилипчук прервал мои наблюдения. Он сложил листки в аккуратную стопку и положил на край стола.
- На настоящей?
Я шагнул ближе к столу, но мама быстро оттащила меня обратно.
- Мы никуда не поедем! Мы останемся здесь!
- Ты да! Остальные родичи в эвакуацию. Вона вже почалась.
- Почему?
Мама заплакала. Пилипчук встал, встряхнул ее за плечи.
- Нимцы вас першими разстреляють!
Он вернулся за стол, выбрал листок, показал его маме.
- Ось документ! У вас будит мисце в машини.
- Тогда и я поеду!
Мама снова закурила. Пилипчук усмехнулся, замотал головой.
- Ты мени тута потрибна, в горах будеш в допомогу!
Он сложил документы в полевую сумку, подошел к дверям и обернулся.
- Збирайтеся! Нимцы до Тереку выйшли.

        Я никак не мог уснуть и пытался представить, как мы все будем эвакуироваться. Прежде всего, мы возьмем с собой одежду и другие нужные нам вещи. Бабушка заберет посуду, а дедушка свои инструменты. Мои игрушки! Я их тоже не оставлю. Я стал прикидывать, что возьму с собой, а что раздам пацанам, как в моей голове поплыло, и я быстро уснул. Проснулся я от громких голосов на кухне. За окном было темно, и я никак не мог понять: сейчас уже утро или еще вечер.
- Мы никуда не поедем!
Дед громко закашлялся.
- Даже Либерманы остаются.
- Завод работает, да, я и сам не хочу!
Дядя Володя загремел табуреткой.
- Почему он тебя оставляет?
Бабушка говорила негромко, но все равно ее было слышно.
- Не знаю...
Мама прошлась по кухне.
- Так, узнай!
Дед стал чиркать своей зажигалкой.
- Город не сдадут, я слышал!
- Где?
Мама нервно засмеялась.
- На рыбалке?
- На митинге!
Дед поперхнулся, стал наливать воду в стакан.
- На каком митинге?
- Хлоп!
Это мама прикрыла дверь. Теперь, что-либо разобрать было невозможно. Я немного поворочался и скоро снова уснул.

       Утром мама взяла меня на митинг. Он проходил на центральной площади перед Домом Советов. Людей было очень много, хотя, конечно, не так, как на первомайской демонстрации, зато стоял целый строй военных с винтовками. Все люди молчали, и, подняв головы, внимательно слушали выступающих на трибуне. Мы с мамой находились не в первых рядах, но ораторы говорили громко, почти кричали, и все было очень хорошо слышно. «Мы, трудящиеся Махачкалы, готовы вместе с Красной Армией выступить на защиту Родины и сокрушить врага... жители города полны решимости бороться до последней капли крови...  с именем Сталина сплотим свои ряды!»
       Я посмотрел на статую. Лицо Сталина показалось мне сосредоточенным и суровым. Трибуна была до половины обложена мешками с песком и отделена от площади рядом противотанковых ежей, за которыми стояли легковушки командиров и городских начальников. Машин было много, но получше рассмотреть их мне мешали спины людей, а подойти поближе, не пускала мама. Выступающие, сменяя друг друга, говорили еще и еще, и от этого мне стало совсем невмоготу, и я начал  вертеть головой во все стороны, намереваясь найти для себя занятие поинтересней. Едва я заметил спрятанные за мешками с песком грузовики, как все дружно захлопали, митинг закончился, и люди стали расходиться.
        Мы с мамой тоже пошли, но вдруг ее окликнули по имени. Это был капитан Гасанов. Он вышел из стоявшей у памятника эмки и направился прямо к нам. Его шинель была перетянута ремнями, на боку висела кобура, а через плечо - полевая сумка. Они с мамой стали разговаривать, а я, пользуясь случаем, побежал посмотреть на грузовые машины, стоящие сбоку от здания. Первое, что я увидел - это зенитную установку, сделанную из совмещенных четырех пулеметов. Она находилась в кузове грузовика и была направлена стволами в небо. За ней была еще одна, у которой вместо пулеметов к кузову был приделан похожий на кастрюлю, огромный фонарь. Рядом с этой техникой прохаживался вооруженный винтовкой часовой. Обнаружив меня, он сразу направился в мою сторону. Я уже хотел было дать деру, как вдруг увидел Альку Самойловича. Он был в солдатской форме, и, стоя в кузове, протирал тряпкой фонарное стекло.
- Алька!
Я принялся ему кричать, но часовой был уже близко, и мне пришлось возвращаться обратно. Вот, это да! Алька - зенитчик! Я сразу представил, как он целится в небо и строчит из пулеметов по фашистским бомбардировщикам, ну и я, конечно, подношу ему ленты с патронами. От радости, что Алька нашелся, я решил больше никуда не ходить, и, обойдя памятник, остановился возле мешков с песком. Мама и Гасанов продолжали разговаривать, и я, от нечего делать, залез на трибуну стал за ними наблюдать. Говорил в основном Гасанов, а мама молчала и только кивала головой. Когда капитан попытался взять ее за руки, она их сразу убрала и попятилась назад. Затем стала оглядываться, и, увидев меня, помахала мне рукой. Я спрыгнул вниз и через секунду был уже рядом.
- Спасибо Вам за все!
Мама улыбнулась Гасанову, и, взяв меня за руку, потянула за собой. Всю дорогу она молчала. Ее лицо было красным, словно она зашла с мороза в тепло.
       Свернув на Левоневского, мы едва не столкнулись с дядей Мишей Либерманом. Он был солдатских сапогах, в защитном ватнике и с вещмешком за спиной.
- Призвали?
Мама поздоровалась.
- Нет, добровольцем.
Дядя Миша достал папиросы и закурил.
- Сейчас многие записываются.
- В окопы?
- Не-е!
Дядя Миша скривился и сплюнул.
- На полуторку! Провиант буду возить.
- Он похлопал по своему вещмешку.
- Шофер, он везде шофер!
- А где записывают?
Мама сильно сжала мою руку.
- В военкомате.
Дядя Миша поправил ремень.
- Только там сейчас очередь. Лучше с утра приходить.
- Спасибо, сосед...
Мама на секунду задумалась. Дядя Миша выбросил окурок, шагнул ближе.
- А то, давай, Аннушка, вместе...
Он пригладил усы, но мама потянула меня за руку, и мы пошли по улице вниз. На углу она остановилась, достала из сумочки папиросы, подержала их в руке, а затем снова положила обратно.
- Беги домой, сынок!
Она поправила мне шапку.
- А ты?
Я продолжал сжимать ее руку.
- Я скоро приду. Беги!
Мама наклонилось, поцеловала меня, а затем, быстро пошла назад и свернула за угол.

      Первое, что я увидел, когда проснулся, это был вещмешок. Такой же, как у дяди Миши. Он стоял на столе, а вокруг сидели все обитатели нашего дома.
- Ты хорошо подумала, Анна?
Бабушка теребила край своего фартука.
- А у меня есть выбор?
Мама закурила.
- Вы сами видите, что происходит. Покоя, не будет никому.
- Это война!
Дед покачал головой.
- На войне убивают.
- Я при штабе буду. Машинистки на передовой не воюют.
Мама развела руками.
- Ну, раз решила, так тому и быть!
Бабушка поднялась из-за стола.
- За детей не волнуйся. Не пропадут.
- Я знаю!
Мама обняла бабушку.
- Знаю.
Через час за ней пришла машина, и мы пошли ее провожать. Плакали все, кроме мамы. Она улыбалась и долго махала нам на прощание рукой.

      В конце ноября люди стали внимательнее прислушиваться к репродукторам. Торжественным голосом диктор сообщал, что наши войска под Сталинградом перешли в контрнаступление. Это была огромная радость для всех нас, живших несколько месяцев в тревожном напряжении. На лицах взрослых появились улыбки, а нам, детям, конечно же передавалось их хорошее настроение. Мы даже перестали драться и стали чаще ходить в госпиталь смотреть кино. Раненые тоже повеселели. Собираясь группами по нескольку человек, и, не стесняясь выражений, они громко обсуждали, как дальше будут гнать фашистов до Берлина. День ото дня радиопередачи все больше наполнялись воодушевлением и задором, все чаще звучали названия освобожденных поселков, городов и деревень, росло количество взятых в плен немцев, захваченной и уничтоженной техники, сбитых самолётов.
   Это продолжалось весь декабрь. И хотя, на первый взгляд, ничего не изменилось и было все также голодно, тревожно и опасно, жизнь стала совсем другой. У людей появилась вера, что война скоро закончится. Да и по карточкам снабжение стало лучше. Начали давать американскую тушёнку. Мы узнали вкус кокосового масла и фиников. Эта помощь союзников шла через Иран, поэтому не всё проезжало мимо Махачкалы. И лишь по прежнему мало было сахара, а нам, детям, всё время хотелось сладкого. Тот сахар-песок, который получали по карточкам у нас в семье никогда не клали в чай. Бабушка его сначала варила, а потом наливала в тарелку. А когда он застывал и превращался в светло-коричневый толстый блин, дедушка доставал специальные щипчики и аккуратно колол его на маленькие кусочки.

      Наконец-то выпал снег и установилась морозная погода. Бабушка достала из сундука коньки, а вместе с ними начались мои мучения и слезы. Пацаны уже катались по утоптанному снегу на тротуарах, скользили по замёрзшим лужам на дороге, а я даже не знал, как привязывать свои снегурочки. Когда старшие мальчишки мне всё-таки это показали, я пошёл домой искать крепкие верёвки. Бабушка пожертвовала кусок из своего запаса, и мы с ней принялись привязывать коньки к панчохам с галошами, потому что другой обуви у меня не было. Когда начинали закручивать палочкой верёвку на подъёме, то галош весь скручивался, ногу сдавливало и было очень больно, но я все равно терпел и молчал.
   Кое-как закрутив веревки, я встал, и, не обращая внимания на боль, поковылял к воротам. Не пройдя и половину двора, я остановился и сел на землю, потому что один конёк у меня вывернулся, а другой съехал и оказался на боку галоши. Весь в слезах, я вернулся назад к бабушке, и всё началось сначала. Были моменты, когда мне все-таки удавалось выйти за ворота и прокатиться несколько метров, но большую часть времени я стоял и с завистью смотрел, как мальчишки постарше носились по дороге и цеплялись проволочным крючком за борты проезжающих машин. Весь месяц я провёл в мучениях с креплением коньков и почти не катался. В конце-концов желание пересилило, и я обменял свои блестящие снегурочки на ржавые, как будто бы выкопанные из земли, дутыши, и уже на следующий день с крюком в руках караулил проходящие по нашей улице грузовики.
- Едет!
Буська Парижер махнул нам рукой. Я,  Борька и Венька Либерман приготовились к рывку, но увидев, что машина военная, вернулись на тротуар. А грузовик и впрямь был диковинный. В кузове громоздились квадратные огромные раструбы с многочисленными рукоятками, шлангами и рычагами.
- Следующую подождем.
Борька присел на скамейку. За ним последовали и все остальные. Кроме меня. Я ждать не мог. Зима заканчивалась, а я только-только начал кататься. Когда машина приблизилась на нужное расстояние, я, высекая искры, рванул к ней наперерез, и, догнав ее, зацепился крюком за задний борт.
- Вперед!
Полуторка продолжала ехать по улице вниз, а я, затаив дыхание, скользил за ней и чувствовал, как морозный ветер обжигает мне лицо. Вдруг машина остановилась. Я так увлекся процессом, что не успел отцепиться, и чья-то рука схватила меня за шиворот. Я резко развернулся и опешил: передо мной стоял Алька Самойлович. Он был в солдатской шапке, коротком, защитном ватнике и сапогах.
- Глянь, как подрос!
Алька хлопнул меня по плечу.
- Кто это, р-рядовой?
Из кабины послышался строгий голос.
- Свои, товарищ сержант!
Алька взял меня под руку и подвел к кабине. Дверь была открыта, и я увидел пожилого военного в круглых, темных очках. Он повернулся, поставил ноги на подножку, и Алька помог ему спуститься вниз. С ним была деревянная палочка, с какими ходят слепые.
- Хор-ро-шо!
Пожилой сержант смешно выговорил букву "р", как будто рычал.
- Постоим, а то укачало немного!
Он потянулся и шумно вдохнул в себя воздух. Я шагнул ближе к кузову.
- Это...
- Звукоулавливатель.
Слепой сержант улыбнулся.
- У вас дома есть гр-раммофон?
- Нет, но я у квартирантов видел.
Я продолжал рассматривать установку.
- Это нечто похожее, мой юный др-руг. Только он ловит звук мотор-ров.
Слепой сержант закурил, а мы с Алькой отошли в сторону.
- Ты с ним служишь?
Я оглянулся на слепого. Алька покачал головой.
- Я ему помогаю. Это самый лучший слухач из всех. Он раньше в клубе оркестром дирижировал, а сейчас бомбардировщики за двадцать километров засекает.
- А как же лампа?
Я вспомнил про большой фонарь, который видел на митинге.
- Прожектор!
Алька засмеялся.
- Я тоже за ним слежу. Стекло должно быть очень чистым.
Он порылся в кармане, достал два кусочка сахара и протянул их мне.
- На держи!
- Спасибо.
Я взял сахар.
- Меня к зенитчикам Гасанов устроил.
Алька поправил солдатский ремень.
- Наш комбат его друг. Взяли на полное довольствие.
Я хотел спросить его про зенитку, но Алька, увидев, что сержант пытается сам залезть в кабину, бросился ему помогать. Уезжая, он крикнул, что скоро меня найдет и что у него есть для меня задание.

       Проходили дни, а Алька не появлялся. В это время наши войска полностью окружили немцев под Сталинградом и взяли всех в плен вместе с их же командующим. Мы смутно представляли что творилось на фронте, но с каждой неделей проходящих через вокзал эшелонов с битой немецкой техникой становилось все больше. Мы радовались и гордились нашей армией, которая сокрушила это страшное чудовище, которое из грозных боевых машин превратилось в искорёженный железный хлам. Лазая на свалке по этим изуродованным останкам, мы представляли, что, может быть, этот танк или эта пушка убила нашего крестного или соседского дядю Федю, или отца братьев-близнецов, а сейчас ржавеет под дождем и ждет, когда советский рабочий переплавит ее и превратит во что-нибудь нужное и полезное для всех.
      Весна принесла с собой радость и веселье. Стало больше света и тепла, а главное, прибавилось множество разных игр. Мы снова вспомнили про лапту, чижика, скрутили из тряпок футбольный мяч. Я, как и все взрослые пацаны, стал играть в альчики. Чтобы мы, дети войны, делали, если бы у баранов в коленке не было этой замечательной косточки? Она могла ложиться на спинку, на живот или на бочок и очень редко выпадать стоймя. Каждое положение имело своё название и своё значение. Старшие пацаны играли ими в «джяй» на деньги. Они сидели на корточках, в кружок, по очереди бросали пять альчиков на землю и хлопали себя по ляжке ладонью. От того, в каком положении ляжет каждый альчик, зависел выигрыш или проигрыш. Мы же играли совсем в другую игру, требующую ловкости и меткости. Выигрыш - те же альчики. Если везло, то временами их собиралось столько, что приходилось носить их в мешочке. Были у нас и другие интересные дела, например, стрельба из рогатки по воробьям. Успех во многом зависел от резины, а достать её было сложно. Я выменял резинки из противогаза на десять альчиков, сделал себе рогатку и сразу сбил воробья. Долго не думая, принёс его домой, и бабушка мне его сварила. Птичка оказалась вкусной, потому что она была настоящей добычей охотника. Но такая удача была редкостью, потому что, как только я выходил на охоту, то воробьёв во дворе почему-то уже было трудно найти.

      Следом за весной наступило лето, и мы начали ходить на море. Купались утром, после обеда, а иногда даже вечером. Я научился нырять ласточкой, хорошо держался на воде и доплывал уже до камней, где любил купаться Алька Самойлович. Он по прежнему не показывался, и я перестал его ждать. Размышляя по этому поводу, я сделал вывод что, скорее всего, зенитчиков уже нет в городе, потому что на Кавказе немцев разбили, и фронт откатился далеко на запад, как вдруг однажды, загорая на песке, увидел его идущего прямо ко мне.
- Не сгоришь?
Алька остановился, взял меня за руку и поднял с песка.
- Пойдем, меня всего на час отпустили.
Я сгреб свою одежду, и мы направились к молу, сделанному из огромных, наваленных друг на друга, камней. Алька умылся, намочил волосы, сел на валун и начал говорить. Говорил он не громко и не быстро, и на этот раз я его хорошо понимал, потому что весь его рассказ, словно кадры из кино, проплыл у меня перед глазами.
    Вот, Алька и его отец ранним утром выносят из дома большой чемодан, и грузят его на подводу. А это они уже едут по дороге ведущей к морю, и,  немного не доезжая старой пристани, останавливаются. Отец что-то говорит Альке, и когда тот слезает с подводы, дергает за вожжи, и следует дальше один.
- Он вернулся только под вечер, и этой же ночью его убили.
Алька опустил голову.
- За что?
Я напряг слух.
- Думаю, из-за чемодана.
Алька бросил в море камень.
- Он никому не сказал, где его спрятал. Даже мне.
- А что в чемодане, знаешь?
Я глянул на Альку. Тот поискал глазами, подобрал крупную ракушку и протянул ее мне.
- Цдака.
- Ц... что?
Я взял у него ракавину.
- Пожертвования общины. Средства на постройку синагоги.
Алька замолчал, встал, отряхнулся, пересел на другой камень.
- Отец был габбаем. Когда синагогу закрыли, а раввина арестовали, миньян стали проводить у нас в доме. На совете общины цдаку поручили спрятать ему.
- Миниян...
Я запнулся.
- Миньян!
Алька проговорил слово громче.
- Это когда соберутся больше десяти евреев. Тогда проводят богослужение.
Алька замолчал, расстегнул ворот. Было видно, как он разволновался. Я сел к нему ближе.
- Кто это сделал?
- Тот, кто знал про поручение.
Алька задумался.
- Кто-то из совета.
Он отвернулся и сжал кулаки.
- Там всего пять человек, и я их всех знаю!
Алька резко выдохнул.
- Но сначала нужно найти цдаку.
- Почему?
Я не понял ход его мыслей. Алька кивнул, снял пилотку, вытер ей лицо.
- Отец всегда все записывал. Найду чемодан, найду и убийцу!
- Трудно будет?
Мне становилось интересно.
- Не думаю.
Алька покачал головой.
- Смотри!
Он встал и вытянул руку.
- За пляжем дороги нет. На костылях тяжелый чемодан далеко не унесешь. Вывод один: тайник где-то рядом!
Алька спрыгнул на мокрый от прибоя песок, нашел щепку и принялся на нем рисовать.
- Вот пляж, вот дорога... здесь мы купаемся.
Алька чертил на песке, а сидел на корточках и следил за его действиями.
- Тресь!
Щепка сломалась, Алька ее отшвырнул, взял другую, провел длинную линию.
- Вот мол, здесь мы купаемся...
Чем дольше я вглядывался в его художества, тем все больше рисунок казался мне знакомым. Где я это видел? Где? Я на секунду закрыл глаза. Откуда-то глубоко из памяти сначала выплыл наш обеденный стол, потом консервная банка с окурками и следом за ними разложенные Пилипчуком исписанные листки.
- Вспомнил!
Я едва не подпрыгнул.
- Я это видел!
- Что видел?
Алька замер. Я наклонился и пальцем пририсовал крючок к длинной линии.
- Вот так правильно. На бабушкину тяпку похоже. Там их вот сколько!
Я показал три пальца.
- Молы!
Алька хлопнул меня по плечу. Я рассказал ему про визит Пилипчука, про нашу не состоявшуюся эвакуацию и когда закончил, он взял меня за руку и поднял с песка.
- Что еще было на рисунке? Может, крестик какой, кружочек, стрелочка?
- Ничего...
Я изо всех сил напряг память.
- Только буквы.
- Какие?
Алька крепко сжал мне пальцы.
- Я не знаю...
Громко протрубил пароход. Алька вздрогнул, глянул в море, затоптал рисунок сапогами.
- Пилипчук тоже ищет цдаку, и похоже, не он один.
Алька закрыл глаза и задумался.
- Они знают район, но не знают место... так, слушай приказ!
Он застегнул гимнастерку, выпрямился и прижал руки к галифе, как настоящий командир.
Я тоже встал «смирно».
- Никому ничего не говорить!
Алька нахмурил лицо.
- И все?
Я выдохнул.
- Нет, не все!
Алька улыбнулся и обнял меня за плечи.
- Походишь, понаблюдаешь, кто еще тут кроме наших тут крутится, а когда я вернусь, обо всем мне подробно доложишь.
- А ты на долго?
Мое хорошее настроение сразу испортилось.
- Один бог знает!
Алька выпрямился, поправил ремень.
- Как победим!
Он приложил ладонь к виску, и, подмигнув, развернулся и быстро пошел по песку. Через минуту он уже скрылся за деревянными постройками. Я залез на камни и осмотрел берег. У самой воды чернели огромные валуны. За пляжем на изъеденной ишаками траве стояли полуразвалившиеся бытовки рыбаков. Кое-где на деревьях начинала желтеть листва. Лето заканчивалось. Мне предстояла школа.




















                ч а с т ь   в т о р а я

                ШКОЛА

          Ровно за месяц до первого сентября меня начали готовить к школе.
 Бабушка сходила на толкучку и купила мне портфель, ручку и несколько перьев. Портфель был сделан из парусины и выкрашен в оранжевый цвет. Ручка оказалась простой деревянной палочкой зелёного цвета, а на перьях стояло или 86, или просто звёздочка. Чернильницу-невыливайку бабушка купила позже. Она была из жести, пропаяна оловом и хоть, и называлась невыливайкой, но если ее хорошо потрясти, чернила все равно разбрызгивались по сторонам. Я сразу же в этом убедился, как только взял ее в руки.
     Чернил в доме не было, и дедушка мне их сделал из химического карандаша. Он сразу проверил, как ими пишет ручка с пером 86. Делал он это неторопливо и основательно. Прежде чем выводить букву, он сначала нацеливал перо, затем несколько секунд крутил им над бумагой и только после этого начинал вырисовывать красивые буквы с разными завитушками. Дедушка закончил всего один класс и так великолепно писал! Для чего ходить в школу ещё девять лет? Я уложил все эти вещи в портфель и поставил его на стол. Ну, что ж, солдат к бою готов!
         Бабушка меня записала в первую школу. Я знал, где она находится, потому что часто проходил мимо ее забора, когда меня посылали за солью или за керосином. Она была недалеко от центра города и существовала ещё при царе. Накануне первого сентября бабушка нарядила меня в отглаженные штаны, светлую рубашку, и, повелев ждать, пошла в комнату за обувью. Когда она вынесла чемодан, я вздрогнул. Алька! Приказ! С этой школьной суетой я совсем забыл про его поручение. Между тем, бабушка открыла чемодан и достала из него кожаные американские сандалии. Это была так называемая помощь союзников. Вот и хорошо! Будет в чем выполнять задание. После разговора с Алькой у меня в голове созрел план. Я решил, что буду не только наблюдать за нашим пляжем, но и сам начну обследовать окрестности. Работа предстояла большая, потому, что укромных мест вокруг было превеликое множество: между огромными, как скалы, камнями, под обветшавшими полами строительных вагончиков, внутри полусгнивших, перевернутых лодок. Но и это еще не все. Если пройти немного дальше, то на холмах среди зарослей маслянки и тамарикса можно было набрести на глубокие звериные норы, больше похожие на маленькие пещеры.

     Чемодан с пожертвованиями вполне мог быть спрятан и там. Я уже приготовил себе коробку спичек, половинку свечи, веревку, а главное, на куске оберточной бумаги вычертил по памяти рисунок, который видел у Пилипчука на листке.
- Не жмут?
Бабушка подвела меня к зеркалу. Я глянул на себя и пришел в восторг: на меня смотрел аккуратный, прилежный первоклассник. Но мое счастье было не долгим, появилась Светка, ее стали одевать и даже заплели в косы бант. Зачем?  Это же мужская школа!  И хотя мне объяснили, что Светка пойдет просто так, за компанию, моё праздничное настроение было окончательно испорчено.
       Когда мы втроем пришли в школу, весь ее двор был заполнен пацанами с родителями. Я внимательно оглядел собравшихся. Вокруг ни одной девчонки, только моя сестричка красовалась со своим огромным бантом. Мне показалось, что все смотрят только на нас. Что они обо мне подумают? Неужели, что Светка будет учиться вместе со мной? Мне стало так стыдно, что я решительно направился к калитке и вышел на улицу. Бабушка кричала, чтобы я вернулся, но меня уже было не остановить. Опустив голову, я шёл в гору по улице, а сзади за мной бежала и звала меня моя бабушка. Вдруг передо мной выросла огромная фигура.
- Салям, солдат!
Капитан Гасанов протянул мне руку. Он был в белой, летней форме с оружием и весь в ремнях. Гасанов стал меня спрашивать, как живем, пишет ли мама, и когда подоспела бабушка, посмеялся над моей бедой. Затем, мы все вместе пошли в школу обратно.
- Девочки в другой школа ходят.
Гасанов показал рукой в сторону.
- Знаю!
Я отвернулся. Теперь мне стало стыдно еще больше. В первый класс с милицией! Но перед самым входом Гасанов остановился, и, оглядев толпившихся в школьном дворе людей, наклонился ко мне.
- Друзей много пришли?
- Да.
Я понял, что капитан дальше не пойдет и очень этому обрадовался.
- Борька Либерман, Буся, Чивик... все здесь!
- Давно они дружишь?
Гасанов прищурился.
- Давно.
Я совсем успокоился.
- Мы на санках, на коньках, даже в кино вместе.
- А на море?
Гасанов достал папиросу.
- И на море тоже.
- Купаться где ходите?
Гасанов закурил. Я насторожился.
-  На наше место...
- За старый пристань?
Он улыбнулся.
- Откуда знаете?
Я вспомнил Альку и сразу замолчал. Капитан усмехнулся, выбросил папиросу и хлопнул меня по плечу.
- Иди, учись, солдат!
Он поправил ремни, вышел на дорогу, и тотчас к нему подъехала машина.

        Дома, после уроков, я поделился своими впечатлениями. Во-первых, вместо того, чтобы учиться писать буквы мы стали рисовать карандашом палочки в тетрадке, которую нам выдала учительница. А во-вторых, эти палочки не так-то и просто было рисовать. Они должны проходить точно по косой линии, и все быть одинаковой высоты. Хорошо, что нам ещё не ставили оценки, а то бы я «порадовал» всех в первый же день учёбы.
     И все-таки не это меня волновало. Гасанов! Почему он спросил, где мы купаемся? Раньше ведь не спрашивал. Жаль, что нет Альки. Я бы ему рассказал об этом. Но раз его нет, то я решил молчать и самому ничего никому не говорить. Впрочем, скоро учеба захватила меня, каждый новый день приносил новые трудности, и я, как и все мои друзья, героически их преодолевал. Так в повседневных трудах пролетела первая четверть. Конечно, мы с пацанами  продолжали играть и носиться по улице, но я все равно держал в уме свой план и готовился к его осуществлению.
     И вот, в один из дней, уложив свое снаряжение в самодельный рюкзак, я отправился к старой пристани, на наше место. Вода в море была холодной, никто уже не купался, и вокруг поблизости никого не было. Это мне было на руку, и я приступил к поискам. Место, где мы загорали, я, конечно, осматривать не стал, а сразу полез под вагончик. Он стоял на камнях, и под ним был довольно высокий просвет. Чтобы получше все рассмотреть, я зажег свечу. Сгнившие сети, ржавые консервные банки, пустые бутылки: ничего, кроме всякого хлама и столетнего мусора там не оказалось. Почти тоже самое меня ожидало и под другим вагончиком, и я решил перенести свои поиски на холмы. Не успев отойти от пляжа, я увидел, как в мою сторону, пыля по дороге, направляется легковушка. Прятаться было поздно: я стоял на открытом месте и меня было видно за версту. Когда машина остановилась, я похолодел: это была эмка Пилипчука. Он был без солдат, и сам сидел за рулем.
- З кривого дерева — крива й тинь.
Пилипчук вышел из машины, оглядел мою пыльную одежду, хрустнул пальцами.
- Що шукаем, хлопчик?
- Ничего...
Я опустил голову. Мне стало страшно. Пилипчук имел привычку обо всем всегда с пристрастием допытываться, а так как складно врать у меня никогда не получалась, я боялся, что могу сболтнуть ему лишнего. Я украдкой глянул на тропинку между кустов, собираясь дать деру, но Пилипчук, уловив мои намерения, шагнул вперед, стащил с меня рюкзак и развязал узел.
- Подывимся, що тут...
Веревка, огарок свечи, кусок хлеба, луковица... Пилипчук проверял содержимое  поклажи и переодически смотрел мне в глаза, как будто хотел прочитать все  мысли в моей голове. Переворошив весь мешок, он нащупал бумажку с планом, и, вытянув ее, быстро развернул.
- Опаньки! Що це таке?
Он вгляделся в рисунок.
- Ты где это взял?
У Пилипчука от увиденного пропал акцент. Он вытащил из коробки папиросу, уронил, достал другую, но тут же отшвырнул ее в сторону и схватил меня за ворот.
- Кто тебе это дал?
Он принялся трясти меня, но вдруг остановился, выдохнул и опустил руки.
- Самойлович?
Я молчал. У меня подкашивались ноги, сердце стучало где-то в горле, а голова тряслась, как в лихорадке.
- Йды зо мною!
Пилипчук подвел меня к машине, вытащил из-под сиденья небольшой бумажный сверток и протянул его мне.
- Не бийся! Це тоби.
Я машинально его взял, но все равно продолжал молчать. Пилипчук закурил папиросу, отошел на шаг назад и стал меня рассматривать, как буд-то видел в первый раз.
- А ты, хлопец, що треба, не пальцем робленный!
Он аккуратно свернул бумажку и положил мне в карман.
- А що, не хай буде у тебе, а мы побачимо!
Он погладил меня по голове, сел в машину, развернулся, и, помахав мне рукой,  поехал по дороге в сторону порта. Я же стоял и не двигался с места до тех пор, пока его машина совсем не скрылась из вида. Только окончательно придя в себя, я развернул сверток. В нем оказались конфеты «Карамель».
     Дома я долго не находил себе места, пока не отдал конфеты Светке. Спрятавшись ото всех в конец двора, я просидел там до самого вечера. Алька! Получалось так, что я не только не выполнил его приказ, а еще и выдал план за карамельки. Кому? Самому Пилипчуку! С такими мыслями я заснул только поздно ночью, а утром, собираясь в школу на занятия, решил, что больше ни за что не стану сам заниматься поисками, буду спокойно учиться и ждать возвращения Альки с фронта.

       Все хорошее всегда быстро заканчивается. Каникулы тоже. Меня и еще несколько пацанов из нашего квартала перевели в пятую школу. После ухоженной первой школы пятая показалась мне казармой: большая, трехэтажная, с голыми стенами и пустыми окнами, в которых ни цветка, ни занавески. Зато учительница в нашем новом первом «б» была очень хорошая. Не такая, как  в «а» классе, толстая, злая, с лицом, как у баснописца Крылова, любившая бить учеников линейкой по голове.
    Мы все быстро перезнакомились, и, как потом оказалось, пятая школа собрала у себя детей рабочих кварталов, сирот и окраинной бедноты. Многие получали материальную помощь, например, сиротские ботинки, ставшие предметом моей зависти. Они представляли собой деревянные колодки с верхом из брезента, и когда пацаны приходили в школу утром, то на свеженатёртых мазутом полах катались на них, как на коньках.
   С фронта сообщения поступали всё лучше и лучше. И хотя в городе мало что изменилось, все те же голод и холод, лица людей посветлели в ожидании того, что все плохое скоро закончится. И стар и мал помогали армии, как могли. Мы, первоклашки, тоже старались изо всех сил. В нашем районе, в техникуме находился госпиталь, и мы туда ходили навещать раненых. Они очень радовались, когда дети приходили к ним в палаты. У каждого из них где-то тоже были дети, и, конечно, они по ним очень скучали. Либерманы читали им стишки, Буся показывал свои незамысловатые фокусы, а я пел песню со словами «я по свету немало ухаживал». Когда допел до конца, то один пожилой раненый сказал мне, что по свету хаживают, а ухаживают за девушками. В следующей палате я уже пел «хаживал».
      Однажды вечером в наше окно кто-то постучал. Бабушка приоткрыла ставню, и, ахнув, выбежала во двор открывать. А потом, в хату вошла наша мама. Мы со Светкой бросились и повисли на ней. Мама была в солдатской шинели, с вещмешком и с забинтованными руками. Мы очень соскучились и не отходили от нее ни на шаг. Мамина часть воевала в районе Краснодара и после его освобождения, и отхода немцев с Северного Кавказа,
женщинам-добровольцам предложили возвратиться домой. Мама согласилась, потому что у неё были обозжены руки кислотой. Её лечили в медсанбате, и ожёг уже проходил. Я надел на себя солдатский ремень и мамину шапку со звёздочкой и стал ее носить, а свою рыжую отдал Светке.
      Как-то в воскресенье мы со Светкой пошли в кино. Фильм был, конечно, про войну, и как опытный кинозритель я встал в очередь к билетёру, чтобы первыми зайти в зал, и занять лучшее место на подоконнике. По первому звонку я протащил Светку в зал, и, устроившись выше всех, мы сели по удобнее и приготовились смотреть кино. Сначала показали сборник номер четырнадцать. Стреляли пушки, бросали бомбы самолеты, солдаты бежали в атаку. Всегда одно и тоже, и вдруг я заметил, что немецкие буквы не такие, как наши. Азбуку я уже знал и умел сносно читать, а вот немецкие слова почему-то не мог. Мне стало интересно, как же они произносятся, как вдруг в зале раздался визг. Кричала моя сестра. Это потому что с экрана, прямо на нас с цоканьем сапог шла целая колонна немцев в касках. Зрители повернулись к нам и недовольно загудели. Мои уговоры Светка не слышала и продолжала орать, как пожарная сирена. Мне ничего не оставалось, как взять её за руку и потащить к выходу. Пожилая тётенька-билетерша открыла нам выходную дверь, и едва мы оказались на улице, сразу же закрыла ее на засов. И тут к моему ужасу я увидел, что Светка стоит на холоде без моей рыжей шапки. Я бросился к широким дверям, из которых мы только что вышли и принялся в них колотить изо всех сил, но никто нам так и не открыл. Скорее всего, из-за громкого звука в зале меня просто не было слышно. Я снял свою военную шапку и нахлобучил Светке на голову, а свою обмотал ее маленьким шарфиком. Всю дорогу домой я самыми страшными клятвами зарекался брать сестру в кино и решил, что теперь буду ходить в кинотеатр с Бусей. Благо он тоже любил смотреть фильмы, был легок на подъем и к тому же жил совсем недалеко от нас.
      Не прошло и пары недель, как, купив билеты на новый фильм, я зашел за ним. Сделал я это немного раньше, чем следовало, и Буся завел меня в дом. В небольшой комнате, где я находился, было полно разных вещей. В самом центре возвышался громадный комод с керосиновой лампой наверху, в углу стояла ножная швейная машинка «Зингер», а у окна деревянная этажерка с подсвечником на семь свечей. На стене висели старинные часы-ходики и очень много фотографий в рамочках. Из них выделялся портрет мужчины в шляпе и с длинной бородой. Я хотел было спросить Бусю, кто это, но меня заинтересовал небольшой деревянный ящичек с прорезью сверху и буквами спереди. Я подошел поближе, чтобы их прочитать, но никак не мог сложить слово из четырех букв. Буквы П, Р, У были нормальные, а третья буква Г была нарисована в обратную сторону. Под буквами была вырезана шестиконечная звезда.
- Не ломай голову, это - цдака.
Одетый Буся улыбался на входе. 
- Цдака - это...
- Знаю!
Я сразу вспомнил Альку, чемодан с пожертвованиями и свой план. Я почему-то подумал, что на чемодане тоже должны быть написаны эти буквы, а под ними нарисована звездочка, и мне опять очень захотелось начать его поиски.  Пилипчук на глаза мне давно не попадался, капитан Гасанов тоже, и я решил, что, как только учеба закончится, то сразу пойду обследовать норы на холмах.
      А весна уже была не за горами. К этому времени я уже хорошо писал, конечно, не так, как дедушка, а как учили в школе и мог читать, правда по складам. Когда начались проблемы с тетрадками дедушка, мастер на все руки, сшил мне их из какой-то желтоватой бумаги и даже разлиновал. Мне всегда нравилось смотреть как он работает. Дедушка всё делал не спеша и очень аккуратно. У него был какой-то особый нож, который он всегда носил в кармане и не давал никому, даже мне, перепортившему ему огромное количество инструмента. Прежде чем начинать делать любую работу, дедушка сначала к ней долго готовился. Перед изготовлением тетрадок он кропотливо, как иголку, затачивал свой карандаш, потом очень точно все отмерял и только после этого, постоянно прицеливаясь, действовал своим ножом. Иногда казалось, что он даже капусту на борщ тоже резал по линейке. 

      Первый класс я закончил без приключений, и нас распустили на каникулы. Нашей учительнице не нравилось это выражение, и она ворчала: «вы и так распущенные», но всё равно, впереди было целое лето! Чуть ли не в первый же день долгожданной свободы я начал обследовать холмы за нашим пляжем. Теперь моя экипировка была гораздо серьезнее. Во-первых, у меня, как у дедушки лежал в кармане перочинный нож, который я выиграл в альчики, во-вторых, вместо куска старой бельевой веревки в рюкзаке был аккуратно свернут длинный фал, и, наконец, самое главное: вместо огарка свечи я держал в руках настоящий электрический фонарик. Его подарила  мне мама, когда вернулась с фронта. Он был защитного цвета, квадратный и со звездой, внутри которой стояли буквы «КИМ». Конечно же, светил он лучше, чем свечка, но я старался беречь батарейку и пользовался им только тогда, когда это было крайне необходимо.
      Сейчас настал именно такой случай. Нор было много, но я осматривал только те, в которые мог влезть чемодан. Чего в них только не было! Груды костей, черепа животных, перья птиц и еще чьи-то полусгнившие шкуры. Чем выше я забирался, тем больше попадалось змей и пауков. Некоторые из них были ядовитые, и я поскорее старался покинуть опасное место. День подходил к концу, и, облазив все близлежащие щели, я сильно испачкался, порвал штаны, и выбился из сил. Ни чемодана, ни его следов, я так и не нашел. В изнеможении я опустился на траву и стал рассматривать дырку на коленке, как вдруг в голове мелькнула мысль, и меня буквально подбросило с земли. Каким таким образом пожилой, на костылях, инвалид мог бегать по холмам и лазать по норам, да еще и с тяжелым чемоданом в руках? Я сам чудом едва не скатился со склона и не упал, хорошо, что успел схватиться за кусты. Как же я раньше до этого не додумался! Мне стало так стыдно, что я встал, закинул за спину рюкзак, надел кепку и стал спускаться обратно к нашему пляжу. Был теплый день, и я решил обмыться, прежде чем предстать перед бабушкой со своей дыркой во все колено. У зарослей я остановился. За двумя мощными акациями виднелась тропинка, которая уходила к скалам. С пляжа ее не было видно, и мы с пацанами сюда никогда не заходили. Я развернулся и направился по ней. Обогнув заросший колючими кустами пологий холм, я вышел к морю. Узкая полоска берега была отделена от этого дикого пляжа огромными камнями. Они образовывали своеобразные маленькие купальни, до которых почти не доходили волны. Кое-где скалы подходили прямо к воде, и в них темнели углубления и расщелины. Я разделся и залез в воду. После жаркого дня и карабканья по склонам это было очень приятно.
     Искупавшись, и, отдохнув, я стал собираться в обратный путь, как вдруг увидел, как из-за камней выплыла большая, черная птица с загнутым клювом.
- Баклан!
Дедушка рассказывал мне о них. Я встал и полез рассмотреть баклана поближе, как вдруг увидел рисунок на скале. Каким-то острым предметом на мягком песчанике была вырезана шестиконечная звезда. Сделано это было очень ровно и красиво, но с небольшим огрехом: верхний ее луч был выше остальных, и она напоминала заглавную букву «А». Рядом с ней темнела широкая расщелина, величиной с небольшую дверь.
- Ух-ты!
Я вернулся, достал фонарь, и, подсвечивая себе под ноги, полез внутрь пещеры. Она была совсем небольшая, но сухая и сильно загаженная. Повсюду лежали пух, перья и птичий помет. Обследовав все ее закоулки, и, не найдя ничего интересного, я стал протискиваться обратно, но больно наступил босой ногой на какой-то острый предмет. Подняв его, я вышел из пещеры и положил на камень. Передо мной лежала пукля, металлический уголок от чемодана.
     Баклан уже давно уплыл, солнце спряталось за горизонт, а я сидел на песке и никак не мог определиться, как воспринимать находку. По имеющимся признакам само место, где был спрятан чемодан я нашел, и вроде бы мне повезло, но там его не оказалось, значит, все в пустую и мои усилия напрасны? Я сначала расстроился, но, немного поразмыслив, решил, что все не так уж плохо, как я сразу себе представил. Во-первых, я не зря провел день, много чего увидел, и пусть, даже порвал свои штаны, но довел дело до конца. Во-вторых, я почувствовал себя взрослым, которому многое по плечу! Решил найти и нашел, не смотря ни  на что! Ну и самое главное: азарт кладоискателя захватил меня с потрохами, и я понял, что теперь бросить поиски цдаки я уже просто не смогу.
      С такими очевидными для меня выводами я положил пуклю в рюкзак, перелез через камни и зашагал вдоль притихшего вечернего прибоя.
        Дома вместо наказания за порванные штаны меня ожидала приятная неожиданность: бабушка в какой-то организации выхлопотала мне путёвку в  пионерлагерь «Тарки». Конечно, это было здорово, но найденная мной пукля от чемодана напрочь затмила эту радость, потому что я стал похож на охотничью собаку, вставшую на след. Алька говорил, что чемодан был большим и тяжелым, и, улучив момент, я прокрался в бабушкину комнату и приложил найденную в пещере пуклю к уголку ее чемодана. Моя была гораздо больше, и я сделал вывод, что в пещере, однозначно, была спрятана цдака. Шестиконечная звезда, нацарапанная на скале, подтверждала мои выводы, но так как самого чемодана я не обнаружил, то его либо нашли, либо просто перепрятали. Я стал размышлять над этим и даже не хотел уезжать в лагерь, собираясь продолжить поиски, но уже через день подъехал грузовик, и, нас, счастливых обладателей путевок, повезли в горы в открытом кузове со скамейками.

      Сначала мы долго ехали по равнине среди виноградников, потом дорога стала постепенно уходить вверх, а впереди перед нами все время стеной стояла высокая гора. Когда мы к ней приблизились вплотную, дорога начала извиваться серпантином, и машина въехала в огромное ущелье. Оказывается, в нашей горе, которую мы каждый день видели из окон нашего дома, внутри есть аул! Да, еще такой живописный! Он стоял на крутом откосе, напоминающем огромную чашу, в которой, утопая в зелени, домики лесенкой поднимались вверх по склону.
      Пионерский лагерь располагался в школе, в небольшом одноэтажном здании с крохотным двориком. Здесь было очень мало горизонтальных площадок, и детям выделили самую широкую. Остальная территория вокруг школы была покрыта густыми лесными зарослями, среди которых журчал чистый и холодный ручей. Нас разместили в классах по группам. Спали прямо на полу, на матрасах с простынями и подушками. Целыми днями мы лазили по зарослям, собирая кизил и боярышник, а когда это надоедало, то играли в войну, в немцев и партизан. Я немного отошел от «чемоданной горячки» и даже  прибавил в весе, потому что нас здесь  неплохо кормили.
      Так, в интересных играх и занятиях пролетело время, и вот он, прощальный костёр! На ужин каждый ребенок получил кусочек шоколада, завёрнутый в газету, а уже утром мы собрали свои вещмешки и стали ждать машину. Её долго не было, а я так соскучился по дому, что решил идти в город пешком.
- А если заблудишься?
Борька Либерман вытащил репейник из штанов. Его брат, Венька, сделал страшные глаза.
- Вчера всю ночь шакалы выли. Утянут в горы и съедят!
- Не съедят! У меня вот что!
Я вынул из кармана свой перочинный нож. Борька и Венька попробовали пальцами острие и, молча, отошли к воротам. Наверное, они мне позавидовали. Я слышал, как они шептались, собираясь тоже идти пешком, но все-таки побоялись.
- Скажи вожатым!
Я хлопнул Борьку по плечу и двинулся в путь. Идти под гору было легко, переступай себе ногами и смотри на окружающую красоту. Мне вспомнилась картина, которую я видел в музее на экскурсии. Она называлась «Пётр Первый высаживается у аула Тарки». Значит, когда я спущусь с горы, то домой буду идти по дну Каспийского моря. Эта интересная мысль захватила меня, но следом за ней сразу пришла другая, та, которая все время не давала мне покоя: где искать цдаку. Алька был далеко на фронте, кроме найденной пещеры и оторвавшейся от чемодана пукли у меня никаких зацепок не было, и что дальше делать я не знал. Бросить все и забыть я не мог, уж слишком вся эта история меня захватила. Конечно, я не раз представлял, как выйду на след, как найду сокровища, как отдам их Альке, но это были всего лишь мечты, а в реальности все обстояло совсем по другому. Я оказался в глухом тупике. Вспомнив про тупик, настроение  у меня сразу испортилось, я остановился и решил передохнуть.
     Сойдя с дороги, я пролез через кусты боярышника и направился к высоким дубовым деревьям, под которыми шумел маленький ручеек. Сняв с себя рюкзак, кепку, и, обмыв руки и лицо, я присел на камень и огляделся. Вокруг было прямо, как в сказке. Огромные дубы стояли обвитые лианами, под ними перепутались заросли ежевики и кизила, а чуть дальше, в низине, желтели облепленные плодами дикие груши. Вдруг что-то меня насторожило. Мне показалось, что я здесь не один, и кто-то за мной пристально наблюдает. Тотчас мурашки поползли у меня по телу, я завертел головой во все стороны, но ничего подозрительного не обнаружил. Но едва я поднялся с камня, как ветки разошлись, и из кустов к ручью вышла большая, серая собака.
- Привет!
Я вытянул руку вперед.
- Барсик... нет... Серый...  как тебя зовут, песик?
Я не боялся собак, потому что на нашем квартале их было пруд-пруди, и мы с пацанами очень любили с ними играть. Я шагнул вперед, но от глухого рычания сразу встал и замер. Собака оскалилась, показав огромные загнутые клыки.
- Тихо, тихо, я не сделаю тебе ничего плохого!
Я стоял и не шевелился и уже пожалел, что сошел с дороги в лес. Пес тоже не двигался и внимательно следил за моими действиями. И тут я вспомнил, как Либерманы стращали меня шакалами и по настоящему испугался. А вдруг это и есть шакал? Я никогда не видел их вблизи, только слышал вой очень похожий на детский плач. Но этот зверь совсем не выл, а молчал, и лишь когда я шевелился показывал зубы и грозно рычал. И тут, как удар молнии, меня пронзила мысль: это - волк! Не тот, что нарисован в букваре и на коробках конфет, а настоящий, страшный, хищный зверь.
      Холод сковал все мое тело, ноги затряслись, я с ужасом подался назад, но  видя, что зверь тоже пошел на меня, сразу остановился. Я вспомнил про свой нож. Он лежал у меня в кармане, но я не стал даже его доставать. Я и представить себе не мог, как могу ударить или проткнуть это животное. Между тем, казалось, волк тоже раздумывал. Он не отводил от меня глаз, все время крутил ушами и прислушивался к звукам. Я понял, что двигаться мне нельзя. Как только я шевелился, волк сразу подбирался на шаг ближе ко мне. Что делать я тоже не знал. Бежать нельзя, сразу догонит, да и поворачиваться спиной к нему было страшно. Отпугнуть тоже нечем: ни камня, ни палки, ничего такого вокруг. Обдумав все варианты, я решил просто стоять. Уйдет же он когда-нибудь? Ведь, должны у него быть какие-нибудь его волчьи дела? Вдруг зверь насторожился, задрал морду вверх и стал принюхиваться. Я тоже прислушался, но вокруг по прежнему было тихо. Лишь лесные птички щебетали в кронах дубов. И только где-то через минуту со стороны дороги послышался приближающийся шум мотора. Это грузовик вез наш отряд. Я глянул на волка. Он сразу преобразился: ссутулился, прижал уши к голове, а хвост - к задним ногам.
- Ага, боишься!
Я сразу осмелел.
- Вали, от меня!
Я топнул ногой, но волк уже и сам без моей команды перепрыгнул через ручей и исчез в зарослях так же быстро, как и появился.
      
        Осень принесла добрые вести. Немцев погнали по всем фронтам, и взрослые стали все чаще обсуждать, когда придет конец войне. Мы с пацанами тоже об этом говорили, но мало, потому что началась учеба. Во втором классе учиться было нетрудно. С начала занятий нам стали выдавать настоящие тетрадки. Мы приносили деньги, и учительница вручала их по списку, одну в косую, а одну в клеточку для арифметики. Чернильницы никто домой не носил,  их клали каждый в свою ячейку в общем ящике. Теперь можно было во всю размахивать портфелем и даже им драться. Уроки я делал быстро и шел гулять на Левоневского. Там постоянно кто-то играл на улице: то ли Борька с Венькой, то ли Буська с Чивиком. Всегда можно было заняться чем-нибудь интересным, например, покататься на двухколёсном велосипеде, пострелять их рогатки или поиграть в жмурки в огромном Буськином дворе с зарослями кустов и множеством закоулков.
     Вскоре всех нас приняли в октябрята и начали раздавать поручения. Я почему-то согласился редактировать классную стенгазету, хотя совсем не знал, что там нужно рисовать и писать. Когда сказал об этом маме, то получил хорошее внушение, чтобы никогда не брался за то, чего не знаешь. Мама сама за вечер сделала ее, и уже утром, перед первым уроком, я вешал на стену красочный лист с нарисованными цветами и веселым стишком. Пацаны сразу же ее обступили и стали рассматривать, а я гордо наблюдал за маминым творением. Вдруг кто-то сзади положил мне руку на плечо. Когда я обернулся, то не поверил глазам: это был начальник милиции нашего района капитан Гасанов.
- Сам такой сделал?
Я посмотрел на застывших от удивления пацанов и опустил голову.
- Нет, это - мама.
- Молодец, что не врешь!
Гасанов пожал мне руку.
- Много летом на пляже был?
- Почти каждый день.
Я насторожился.
- Кто еще взрослые там видел?
Я ожидал подобный вопрос. Последнее время вокруг меня завертелась настоящая карусель, причем крутились одни и те же люди и задавали мне одинаковые вопросы. Я хотел сказать, что ничего не видел, но вместо этого отвернулся и покраснел.
- Пилипчук...
- Пилипчук?
Гасанов резко замолчал. Следующий вопрос он задал только через минуту.
- Солдаты тоже был?
- Нет. Он был один.
Я поднял голову.
- Он обыскал мой рюкзак и дал мне конфеты.
Гасанов посмотрел по сторонам, потом взял меня за руку и отвел к окну.
- Пилипчук что спрашивал?
- То же что и Вы.
- Вот она как!
Гасанов сжал кулаки. На его выбритых скулах заиграли желваки.
- Кого еще видел кроме Пилипчук?
Я глянул на открывших рты пацанов и принялся вспоминать.
- Рыбаки на баркасе, они там сети сушат, женщины с рынка, дед местный на ишаке...
- Лохматый человек с черная борода видел?
Гасанов не мигая смотрел мне прямо в глаза.
- Нет... не видел.
В этот момент прозвенел звонок, пришла наша учительница и представила капитана классу. Весь урок он рассказывал нам очень интересные истории про воров и разбойников, а я гордо сидел за партой и ловил на себе завистливые взгляды ребят.

         После нового года нам пришла первая посылка от отца с фронта, свёрток зашитый в материю. Там были наряды маме: платья, блузки, туфли, что-то Светке и мне часы. От всего этого добра по комнате распространялся какой-то ненашенский запах. Мама надела обновки и стала очень красивой, а я сразу нацепил на руку часы. Они блестели, как золотые. Вот пацаны будут завидовать!
Хотя, как говорят, не все то золото, что блестит! Часы шли очень неточно и все время останавливались, а рука под ними становилась чёрной.
      Дядя Володя сказал, что это - «цилиндр». Я не понял, что это такое и  догадался сам, что ерунда, но все-таки несколько дней носил часы в школу. Мне очень нравилось наблюдать, как пацаны цокали языками и по очереди прикладывали часы к уху, чтобы послушать ход. Потом посылки приходили еще и еще, наверное, командование разрешило их переправлять. У дедушки теперь были красивые брюки и швейцарские часы величиной с блюдце. Когда он их заводил, они трещали так громко, что весь дом сразу просыпался. Мама забила свой гардероб красивой, трофейной одеждой, да и мы со Светкой тоже стали одеты как артисты в кино. Настоящей гордостью у меня были ботинки а, ля гитлерюгент, очень прочные, все в шипах и подковках. Надев их, я иногда специально выходил побродить по улицам, чтобы люди обратили на меня внимание. Один раз я оказался на центральной площади и от нечего делать залез на трибуну. Сталин стоял на своем месте, и казалось, был доволен моим новым прикидом. Да и вообще, что ему не радоваться? Дело шло к весне, и по радио каждый день объявляли о взятых городах с незнакомыми названиями. Взрослые говорили, что война вот-вот закончится. После сводок по радио играли марши Ипполитова-Иванова, а это значит, что на фронте всё хорошо, потому что наши войска уже шли с боями по Германии и неумолимо продвигались к Берлину.   
        В классе пацаны ждали своих отцов. У некоторых они погибли, было  немало и тех, кто выжил и вернулся без рук или без ног, но большинство еще воевало на фронте. Я тоже ждал. Однажды я признался себе, что ожидаю Альку больше, чем своего отца. Почему это так, я не знал, может, потому что все еще надеялся найти цдаку. Кстати сказать, после разговора с Гасановым меня все время мучил вопрос, зачем он спрашивал о человеке с черной бородой. То что  капитан тоже интересуется цдакой было понятно с самого начала, а вот когда он обмолвился о «бороде», я решил, что цдакой интересуется еще один персонаж. И это человек с длинными волосами и черной бородой! И теперь к пещере, пукле и к шестиконечной звезде в форме буквы «А» добавлялась еще одна зацепка: «Черная борода». Я стал прикидывать варианты, где искать этого человека и сразу расстроился, потому что понял, что сделать это будет достаточно сложно, а если честно, то невозможно совсем. С такими невеселыми мыслями я стал спускаться с трибуны и оглянулся на Сталина.
- Ух-ты!
Он уже не смотрел в даль, обозревая новые горизонты, а, казалось, пристально глядел вниз. Интересно, куда?  И тут я чуть не упал с лестницы: центр площади пересекал человек с черной бородой.
     Топая тяжелыми ботинками, я рванул за ним. Чем больше я к нему приближался, тем сильнее во мне крепла уверенность, что это и есть тот самый человек, Черная борода, о котором меня спрашивал капитан Гасанов. Он все время оглядывался назад и шел так быстро, что я уже за ним почти бежал. Чернобородый был одет в серый макинтош и темные брюки, из-под широкополой шляпы выбивались длинные, густые волосы, а лицо закрывали большие, темные очки. Перейдя площадь, Черная борода еще больше ускорился. Мои тяжелые, фашистские ботинки совсем не способствовали быстрому преследованию, и я стал от него отставать. Еще немного и я потеряю его из вида! В этот момент Чернобородый свернул за угол и сбавил ход. Возле серого дома с облупленной штукатуркой он остановился, снял шляпу и посмотрел в мою сторону. Я вовремя среагировал и шмыгнул за фонарный столб. Только бы не заметил! Я прижался всем телом к столбу и, казалось, даже не дышал. Сколько я так простоял, сказать трудно, но когда выглянул, то Черной бороды уже не обнаружил.
     Решив долго здесь не отсвечивать, я направился к Бусе, потому, что вспомнил его фотографии в рамочках и портрет мужчины на стене. Он чем-то напоминал мне Чернобородого, тоже был в шляпе, круглых очках и с длинной бородой. Я очень устал, но уже через полчаса стучался к нему калитку. На удивление быстро Буся вышел из дому и даже уже был одет для прогулок.
- Пойдем!
Он шагнул из двора, закрыл калитку, и мы пошли с ним по улице вниз. Буся никогда не молчал и был мастер рассказывать. Конечно, половину он придумывал, но все равно слушать его было всегда интересно. Вот и сейчас, я уже почти забыл, зачем к нему пришел и до слез смеялся от его незатейливой истории.
     Дело в том, что у Буси был брат, Левон. Младший. Совсем еще маленький полуторагодовалый, кудрявый мальчик. Левочка был всеобщим любимцем, и его жутко баловали и разрешали буквально все. В свои полтора года Левочка «пристрастился» курить. Он просил кого-нибудь из взрослых свернуть ему бумажку и зажечь.
- Турить! Турить!
Левочка дымил самокруткой и от счастья подпрыгивал и хлопал в ладоши. Сначала это всех забавляло, а потом надоело, но он продолжал топать ножками за взрослыми и просить сделать ему еще. В конце-концов Левочку поругали и «турить» больше не дали, и тогда он решил попробовать сам. Но плотно скрутить бумажку ему не удалось, и он просто засунул ее в рот и зажег. Когда она разгорелась, Левочка испугался, но сплюнуть ее не смог, потому что она прилипла к губе. Нежный носик был подпален, но зато после этого случая «турить» Левочка окончательно бросил.
     Слушая Бусю, я даже не заметил, как мы дошли до улицы Дахадаева. Только когда мы свернули за угол, я вспомнил про Черную бороду и спросил его про портрет на стене.
- Это родственник.
Буся остановился.
- Он был раввином.
Раввины все носят бороду?
Я подошел ближе.
- Адрат паним.
Буся сорвал веточку с дерева.
- Борода их защищает.
- От чего?
Я не понял.
- От холода?
- Зачем это тебе?
Буся разломил ветку пополам.
- Не знаю... так просто...
Я замолчал.
- Его убили!
Буся выругался.
- Так просто.
Он швырнул ветку на дорогу и направился к Борьке Либерману, возившемуся со своим двухколесным велосипедом. Весь оставшийся день мы с Бусей больше не говорили, и ничего нового я не узнал, но зато сделал вывод, что Черная борода от кого-то скрывается и живет где-то в соседнем районе, совсем недалеко.

      Он приближался, этот день. Девятого мая я проснулся затемно от стрельбы. Выскочив во двор, понял, что стреляют во всём городе, из всего что есть: автоматов, пистолетов и даже из охотничьих ружей. Дедушка включил репродуктор, и все в доме, поднявшись с постелей, стояли, как вкопанные и слушали о полной и безоговорочной капитуляции немецкого командования и об окончании войны. Мы бросились обниматься, а мама и бабушка плакали от радости.
      Я быстро оделся и побежал на площадь. Там, возле статуи Сталина, уже было полно народу: военных, гражданских, мужчин, женщин, даже детей. Все обнимались и поздравляли друг друга с Победой. Город сразу изменился. Во многих дворах с открытыми воротами уже стояли накрытые столы, как будто люди заранее готовились к этому счастливому дню. Через некоторое время опять возобновилась стрельба, не такая, конечно, сильная, как была, но все же грохотало очень даже прилично.
      В школе тоже было не до уроков. Все были радостны и счастливы от учеников до директора. Учебный год подходил к концу, и табеля можно было раздать хоть сейчас. Все хотели бежать на вокзал, где ожидали победителей. Но это желание проявляли только ученики, а учителя, может и думали так же, но в открытую этого не показывали. На уроках мы сидели, как на иголках, но стоило прозвенеть последнему звонку, как весь класс в мгновение ока сорвался с места и исчез за дверями, оставив потрясенную учительницу одну. Ничего не попишешь: Победа!
       В первые дни после праздника поездов с фронтовиками ещё не было, зато через неделю повалил состав за составом. Вместо вагонов были теплушки, а паровоз весь в цветах и обязательно с портретом Сталина впереди. На перроне люди тоже стояли все с охапками цветов. Поезд ещё не успевал остановиться, а солдаты уже выпрыгивали из вагона и сразу оказывались в объятиях встречающих. Знакомый, не знакомый, все равно люди обнимались и целовались  друг с другом. Глядя на это обилие цветов, я подумал, что Победы, наверное, бывают только в мае, чтобы цветов хватило всем, даже тем, кто не вернулся и остался лежать в братских могилах и на кладбищах.
      Я ходил на вокзал после уроков и стоял, ожидая очередного эшелона с солдатами, но ни Альки, ни отца так и не встретил. Либерманы дождались дядю Мишу. Он привез с собой молодую жену и маленькую дочку, которых поселил у себя во дворе, во флигеле. У Чивика отец пришел раненым и сильно контуженным и вскоре умер, а сосед Буси, самогонщик и дебошир, вышел из вагона весь в медалях и орденах, и в звании старшего лейтенанта. 

        Наступившее лето захватило меня, и я целыми днями пропадал с друзьями на улице. Мы играли во все наши игры, не вылазили с пляжа, ходили на новые фильмы, и все мои поиски отошли далеко на задний план. Лишь однажды, встретив старьевщика, татарина с длинной бородой, я вспомнил о цдаке. В тот день с самого утра накрапывал дождь и было довольно прохладно, и вместо моря я решил сходить к серому дому, туда, где потерял след Черной бороды. Размышляя, я брел по улице и вспоминал все события, касающиеся цдаки, с самого начала: смерть Алькиного отца, самого Альку, его приказ наблюдать за посторонними на пляже. После была пещера, чемодан, звезда, пукля. Так, что было еще? Я остановился и прислонился к забору. Мимо меня прошли два милиционера. Есть! Вспомнил! Гасанов, Черная борода, расспросы, похоже, все. Я снова зашагал по тротуару, но какое-то чувство внутри мне подсказывало, что главное я все-таки упустил. Что? Я свернул на Ермошкина и остановился. За старой телегой притаилась черная легковушка. Я потихоньку подошел ближе.
- Ух-ты!
Это была эмка Пилипчука. Так, вот кого я забыл! Мне сразу вспомнился план на листке, обыск моего рюкзака и карамельки. Вот это совпадение! Интересно, что он здесь делает?
       Я спрятался за фонарный столб и принялся за ним наблюдать. В машине  Пилипчук находился один. Он что-то высматривал, то и дело выглядывая из открытого окна. Меня он не видел, потому, что я был у него за спиной и почти не высовывался. Мимо шли люди, ехали машины и повозки, а я стоял и не двигался с места, стараясь ничего не упустить. Прошло полчаса, затем еще час, но ничего не происходило. Дом, телега, машина, Пилипчук и никакого движения. Когда у меня сильно затекли ноги, я решил вернуться. Какой толк в слежке, если ничего не происходит? Вдруг дверь в сером доме открылась, и на улицу вышел Чернобородый. Едва он спустился по лестнице, как из подворотни к нему наперерез бросились двое мужчин. Черная борода на мгновенье опешил, но когда Пилипчук с криком «стоять!» выстрелил из нагана в воздух, одним махом влетел на забор и спрыгнул во внутренний двор.
- В машину!
Пилипчук сделал еще один выстрел и завел мотор. Мужчины запрыгнули в эмку, и, она, визжа колесами, быстро скрылась за углом.
      На улице опять стало тихо и безлюдно. Я постоял еще немного для верности, и, удостоверившись, что ничего подозрительного нет, вышел из своего укрытия. До серого дома было совсем недалеко. Оглядываясь по сторонам, я осторожно приблизился, остановился и стал его рассматривать. Дом был старый, штукатурка во многих местах потрескалась и отпала, обнажив потемневший, дореволюционный кирпич, поэтому вблизи дом казался больше бурым, чем серым. Окна были плотно закрыты массивными ставнями и пришпилены ржавыми, железными перемычками. Дверь тоже была не новая, но еще крепкая, крашенная бесчисленное количество раз. Весь ее низ чернел от сажи, а по всей ширине корявыми буквами были написаны  ругательства. И только в самом верху голубой краской была аккуратно выведена шестиконечная звезда. Так же как и у пещеры ее верхний луч был выше остальных, и она  напоминала заглавную букву «А».
      Весь обратный путь домой я задавал себе вопросы и сам пытался на них отвечать, но быстро закончил, потому, что вопросов было очень много, а ответ у меня нашелся только один: Черную бороду хотят поймать и ему угрожает опасность.

       Три месяца лета пролетели, как один день, первое сентября уже толкался на пороге, и мы пошли в школу на перекличку. Все ребята за лето заметно подросли и окрепли, были загорелыми и в новой одежке. На этот раз в первый класс пошла и моя сестра, Светка. Ее нарядили, как куклу и привели в школу за руку. 
      В середине сентября с войны вернулся наш отец, только не с немецкой, а уже с японской. Когда наши войска взяли Будапешт и установили там порядок, его часть секретно погрузили в эшелоны и повезли на Дальний восток, потому, что Сталин объявил войну Японии. И только потом, после ее разгрома его отпустили домой.
        Отец привёз много разных вещей. Себе всё для работы в парикмахерской, дедушке - марочное ружьё, а маме - богатые наряды. Я тоже получил в подарок шерстяной костюмчик, но носить его не стал, уж очень в нем был похож на немчуру. Когда все примерили свои подарки, отец показал нам главный трофей: золотые часы величиной со взрослый кулак. Он сказал, что за них купит дом на Кубани, и мы все будем там жить. Как следует не отдохнув, он сразу приступил исполнению задуманного плана: продал часы и уехал на Кубань.
 
        Третий класс - это уже серьёзно. В первых двух я учился налегке, а тут начались арифметические задачи-головоломки: «в одну трубу вливается, в другую выливается», и они мне очень не нравились, потому что не получались. Как сразу я их не понял, так дальше и не пошло. Не знаю, как бы я сам их осилил, если бы не моя бабушка. Она в детстве закончила три класса при церкви, но до сих пор помнила все стишки и знала особый способ определения строчек таблицы умножения, которому их научил местный священник. Когда выполняла арифметические действия, она накладывала пальцы одной руки на пальцы другой и точно знала искомый результат. В общем, дело пошло, и скоро я стал щелкать задачки, как семечки.
      А вот у Светки с самого первого дня учеба совсем не заладилась. И хотя мама уделяла ее домашним заданиям много внимания, все равно у нее ничего не получалось. Я тоже занимался с сестрой, садился рядом и учил ее, как правильно проводить палочки в косой тетрадке, но толку от этого было мало, Светка портила тетрадки, орала, ревела и лила слезы по каждому поводу. Что тут поделаешь!
      Настал день, и нас, всех учеников третьего класса, приняли в пионеры. Мы стали носить красные галстуки и старались лучше учиться и меньше нарушать дисциплину. А если кто и нарушал, то вызывали на Совет дружины и там его пропесочивали по полной программе. Кстати, хулиганов после таких прорабатываний становилось меньше. Если пацанам нужно было подраться, то теперь выходили всем классом за школу и болели каждый за своего бойца. Драка была до первой крови, а судьями были сами болельщики.
      Когда заканчивалась первая четверть с Кубани вернулся отец. Без дома, без денег и без слов. Бабушка долго не сокрушалась, да и мама решила, что все что случилось к лучшему, хотя, конечно, жить стало гораздо труднее. Дедушка продал подаренное ему ружьё на толкучке и устроился работать в пекарню кочегаром. Хлеб ещё выдавали по карточкам, и он, возвращаясь после смены, приносил целую буханку, которую делили на всех. К новому году его стали приглашать колоть свиней, и он в свободные от смены дни ходил по адресам и хоть немного, но обеспечивал нас мясом.
       Однажды в доме послышалось громкое хрюканье. Дедушка решил сам выкормить свинью и принёс с базара в мешке поросёночка. Мы, дети, очень обрадовались, потому что он был очень хорошенький, розовенький и забавный. Ваське, так мы его назвали, устроили место в сарае, где он должен был жить, но начались сильные холода, и дедушка взял его в дом. Стало еще интересней, можно было целый день с ним играть, но Васька быстро освоился и стал справлять нужду под обеденным столом. Бабушка, конечно, сразу же убирала за ним, но душок из комнаты не уходил. Дедушка всех успокоил, рассказав нам, что в его родной деревне испокон веков в морозы весь молодняк скотины сохраняли в хате, и действительно, со временем мы привыкли к этому неудобству, потому что человек привыкает ко всему.

         В этом году, в феврале, состоялись первые после войны выборы в Верховный Совет СССР и Дагестанской АССР. Нас, пионеров школы, привлекли к агитации населения. За каждым был закреплён свой квартал, и мы обходили  дома и рассказывали людям за кого они будут голосовать. Избирательный участок и комиссия находилась в клубе Рыбников, где нас инструктировали и давали отпечатанные в типографии плакаты, газеты и памятки.
      Однажды я опоздал и пришел в клуб один. Буся, Чивик и Либерманы уже  получили печатную агитацию и ушли по адресам, а мне пришлось остаться ожидать в коридоре, потому что дверь в комиссию была закрыта. В концертном зале репетировал оркестр, и я решил пойти посмотреть. Зал был огромный, а музыкантов с инструментами много. Мне очень понравилось, как они играют, и я присел на самое заднее кресло, и стал слушать. Вдруг музыка резко оборвалась, и дирижер, сидящий на высоком кресле ко мне спиной, громко объявил перерыв. Музыканты стали расходится, а я остался  и никак не мог вспомнить, где я слышал его голос. Решив не ломать себе голову, я спустился вниз и обомлел: в дирижерском кресле находился «слухач», слепой сержант зенитчиков, которому помогал Алька. Он был в темных очках и курил, стряхивая пепел в небольшую гильзу от снаряда.
- Здравствуйте!
Я специально громко топнул по деревянному полу.
- Не стоит шуметь, мальчик, я все прекр-расно слышу.
Дирижер развернулся ко мне лицом.
- Я друг Альки Самойловича... я тогда зимой...
- Я помню, помню.
Дирижер затушил папиросу, выдохнул дым в сторону.
- Вы цеплялись за наш пеленгатор-р...
- Скажите, где Алька?
Я не дал ему договорить. Дирижер не ответил, задумался, снова закурил.
- Здесь, в Махачкале, если, конечно, никуда не уехал.
- А Вы не знаете...
Я подошел к его креслу.
- Не знаю!
Дирижер закашлялся. Он достал носовой платок и принялся вытирать себе лицо. Я едва вытерпел, пока он закончит.
- Может, Вы видели...
- Не видел!
Дирижер положил платок в карман.
- Все, мальчик, мне надо р-р-аботать!
Он привстал с кресла и громко хлопнул в ладоши.
- Так! Все по местам! Скр-р-ипачей из кор-р-идора позовите.

       Весь день я ходил по своему участку, четной стороне улицы Пушкина, стучал в двери, показывал жильцам плакаты и раздавал газеты со статьями о кандидатах. Делал  я это почти машинально, потому что все время думал об Альке. Он здесь! Известие слепого дирижера буквально окрылило меня, впрыснув огромную порцию восторга и радости, и хоть Алька так и не появился, я все равно был на седьмом небе от счастья. Он все равно объявиться, думал я, и мы вместе продолжим искать цдаку. Тем более мне есть, что ему рассказать. И про пещеру, и про Черную бороду, и про Пилипчука с Гасановым, которые, без всякого сомнения, тоже занимаются поисками чемодана с пожертвованиями.
     Обойдя все дома аж до железной дороги, и, раздав все что у меня было, я повернул домой. Теперь я шел и все время оглядывался. Мне казалось, что за каждым деревом, столбом или подворотней стоит Алька и наблюдает за мной.
Но как я не крутил головой, как не вглядывался в лица прохожих, я так его и не обнаружил. Свернув с Левоневского, я быстро добрался до дома. Во дворе слышались голоса и громкий смех. Все мои домочадцы, обступив деда и дядю Володю, буквально покатывались от хохота. 
      Дело в том, что дядя Володя, знатный стахановец и активист, баллотировался в Верховный Совет Дагестана от завода имени Гаджиева, и сам встречался со своими избирателями. Сегодня, чтобы беседа прошла поинтересней, решил взять с собой нашего дедушку и представить его, как матроса с мятежного броненосца Потёмкин. Вполне естественно, что люди сразу заинтересовались легендарным мореманом и стали спрашивать про его революционную деятельность на корабле. Дедушка, не долго думая, им и рассказал, как  выпив по чарке, они командой сошли в увольнение на берег, где в течении дня посетили все портовые кабаки и прочие злачные места, передрались с местными биндюжниками и были задержаны полицией.
- А, что касаемо революционной деятельности, - резюмировал дедушка, - то, конечно, были на корабле баламуты, так их мало кто слушал, потому, что у матросов есть своя голова на плечах.
     На том беседа с избирателями и закончилась, потому что дядя Володя не стал дожидаться продолжения и сразу увел дедушку домой, чтоб еще чего не наговорил.

         Как не сопротивлялась зима, приближение весны проявлялось повсюду: в воздухе, на земле, в лицах людей, даже в школе, потому что нас отпустили на весенние каникулы. Забросив портфель подальше, я вышел во двор и стал дышать полной грудью, чтобы ощутить всю прелесть свободы и насладиться  теплым, солнечным днем. Раздумывая чем себя занять, засмотрелся на нашу гору и, к своему же удивлению, обнаружил, что возле ее вершины видны развалины крепости. Как я раньше этого не замечал? Наверное, из-за того, что узнал о ней только после недавнего посещения музея. Это было строение времен Шамиля. Я призадумался. А что, если слазить на гору? В моей голове сразу закипел котёл фантазий: вот я взбираюсь по непроходимым кручам, долезаю до вершины, осматриваю древние руины, а там прямо из земли торчат старинные сабли, штыки и кинжалы, пускай, немного поржавевшие, но пустяки, можно отчистить, только собирай их в мешок и неси к себе домой. Чем больше я всматривался в очертания крепости, тем сильнее распалялось мое воображение. Тут тебе и ружья с пистолетами и ядра от пушки, а вот и она сама, настоящая, тяжелая, чугунная... а под стенами, конечно, сундук с золотыми монетами.
       Стоп! Сундук вернул меня в реальность. Я вспомнил про Алькин чемодан.  Прошло уже не мало времени, как я перестал заниматься его поисками, но не потому, что мне надоело, а из-за того, что просто не знал где и как его искать. Алька все не приходил, а где он живет я не выяснил, потому что слепой дирижер почему-то не захотел мне это говорить. Черная борода тоже больше нигде не появлялся, хотя несколько раз я наведывался на Ермошкина и дежурил у серого дома, но кроме запертых дверей и наглухо закрытых окон так ничего интересного, и не обнаружил. У меня даже созрела мысль сходить к Сталину на площадь, потому что получалось так, что в самых безвыходных ситуациях он всегда мне помогал, но этот вариант я оставил на самый крайний случай, а сейчас решил просто развлечься и отправиться на гору, в крепость. Я уже стал собираться в поход, как вдруг подумал, что одному туда идти нельзя. Не потому что испугался, а потому что на обратном пути находки могут отнять. А там их будет, конечно, много. Да и тащить будет тяжело, и я решил, что нужно идти всей нашей командой.
      Моя уверенность в успехе с трудом, но все-таки передалась Бусе, братьям Либерманам и Чивику, и мы договорились выступить в поход уже завтрашним утром. Собравшись с рассветом, мы пошли по знакомой дороге мимо нашей школы, и, выйдя из города, направились прямо к горе. Чем дальше мы отходили от построек, тем труднее становилось идти. Скоро наша команда влезла в такое месиво, что я потерял галоши, Буся упал в лужу, а Чивик не смог вытащить ногу из жижи.
- Давай, обратно!
Оба Либермана остановились и стали счищать грязь с сапог.
- Я не могу ходить!
Чивик выбрался на траву, сел и разнюнился. Буся вытер руки о штаны, и, глянув на дорогу, повернулся ко мне.
- Чо делать будем?
- Идем вперед!
Я нацепил калоши, обошел Чивика и стал пробираться вдоль канавы, где было не так грязно. Буся помедлил минуту, и, глубоко вздохнув, пошел за мной. За ним последовали и остальные. Не знаю почему, но я был почти уверен, что эта грязища должна скоро закончиться. Так оно и вышло. Как только тропа стала забирать вверх, все сразу изменилось. Земля стала сухой и каменистой, вокруг появились кустики с раскрывшимися листочками, а кое-где, среди травы, запестрели голубые и желтые цветы. Наше настроение сразу улучшилось. Мы бодро стали подниматься в гору и принялись шутить, кто и что найдет первым. Но подъем становился все куруче и круче, и скоро нам уже было не до шуток, потому что приходилось лезть вверх на четвереньках, цепляясь за камни и кусты.
      Наконец, мы дошли. Вид внутри крепости нас не порадовал: от развалин мало что осталось, все пространство заросло колючими кустами и деревьями, и лишь под стенами темнели небольшие ямы куда еще можно было подлезть. Немного передохнув, мы приступили к работе. Борька Либерман занял самую большую промоину, и, вытянув из рюкзака детскую лопатку, начал ковырять ей землю. Венька копал рядом с помощью самодельного строительного мастерка, а Чивик заострил себе короткую палку и острым концом тыкал ей в землю. Я долго присматривался и никак не мог найти себе места для раскопок.
Не успел я пролезть за кусты, как громко заорал Чивик.
- Есть! У меня есть!
В здоровой руке он держал грязный, бесформенный предмет. Мы все бросились к нему.
- Давай, очистим!
Либерманы положили находку на траву и принялись счищать с нее землю.
- Я первый нашел!
Чивик от радости подскакивал на одной ноге.
- На, смотри!
Борька протянул мне артефакт. Это был двуствольный, кремневый пистолет, ржавый, подгнивший, но все еще не плохо сохранившееся оружие горцев и царских офицеров.
- Класс!
Мы бросились копать с удвоенной силой. Не прошло и часа, как, взвизгнув от радости, Венька нашел позеленевшую пуговицу с двуглавым орлом, а Борька - подкову. Мне ничего хорошего не попадалось: глиняные черепки, зола, ржавые бесформенные куски железа, и я решил попытать счастье в другом месте. Увидев за кустами свободное пространство, я встал на четвереньки и полез вдоль стен. Ветки были колючие и цеплялись за спину моей фуфайки, и мне пришлось уже ползти по-пластунски. Возле зарослей я остановился, перевел дух и не поверил своим глазам: на стене была нацарапана шестиконечная звезда.
- Ух-ты!
Я протиснулся ближе и присмотрелся: верхний луч ее был выше, как у буквы «А».
- Вперед!
Я полез напрямик через кусты и застрял намертво. Сразу вспомнился дедушка. Он рассказывал мне про Держи-дерево, из которого трудно выбраться, но я все равно начал трепыхаться, и чем больше я шевелился, тем сильнее колючки впивались в мою одежду. Ничего больше не оставалось, как расстегнуть фуфайку и вылезти из неё. Но я все-таки смог подобраться к звезде. Под ней зияла небольшая яма, по-видимому выкопанная недавно, потому что земля по краям была еще свежей.
      Яма была пуста. Ничего, кроме комков глины и мелкой каменной крошки в ней не было. Я немного поковырял вокруг для порядка и вернулся доставать свою фуфайку. Это было непросто. Держи-дерево совсем не хотело ее  отпускать. Промучившись с полчаса, я что есть мочи дернул за рукав, и, вырвав из нее приличный кусок, с треском вытянул из куста.
- А это еще что?
Рядом с клочками белой ваты от моей фуфайки на колючках чернел пук волос. Я осторожно снял его с ветки и осмотрел. Волосы, как волосы. Черные и длинные.   И где я такие видел? Где? Я напряг память и у меня перед глазами появилась высокая фигура человека в шляпе. Черная борода! Точно, он! Что он здесь делал? Я обмерил яму взглядом. Чемодан поместится вполне. Вполне возможно, он был здесь и его недавно забрали. Я так обрадовался, что только сейчас почувствовал, что замерзаю. Надев фуфайку, я пополз дальше вдоль стен, внимательно осматривая кусты, но больше ничего интересного не нашел. Зато пацаны нарыли целую кучу старого хлама: пули, пряжки, ржавые гвозди, кусок цепи, еще одну подкову, но главной находкой был, конечно, пистолет Чивика.
     Вернулись мы, когда уже совсем стемнело. Дома я сразу разложил волосы на столе и стал их рассматривать.
- Что это у тебя там?
Дед присел рядом.
- Человеческие волосы!
Я с гордостью выпятил грудь. Дед надел очки, прищурился, потрогал прядь пальцами.
- Они конские.
- Не может быть!
Я едва не слетел с табуретки.
- Лошадь там не пройдет. Там даже человеку не повернуться!
Дед поднес волосы ближе к очкам.
- Они были на человеке. Видишь, здесь слиплись от клея.
Он разложил их на ладони.
- Это клок от парика. Твой человек ходит в парике!
Дед аккуратно положил волосы на стол, потрепал меня по голове и вышел, а я остался сидеть и пытался связать вместе все последние события.

        Светка осталась на второй год, и у отца с мамой по этому поводу был тяжёлый разговор. Отец обвинял маму в том, что она мало уделяла внимания её учёбе, а та, в свою очередь, осуждала его, заявив, что это тоже его дочка, и  должен заниматься с ней. Не знаю, кто был из них прав, но я подумал, что если бы со Светкой занималась бабушка, то все могло быть иначе. Хотя вряд ли. По правде сказать, сестра учиться совсем не любила, зато с удовольствием посещала танцевальный кружок, в который ее устроила мама, работая в клубе Госторговли.
      В один из дней Светка пригласила меня посмотреть их концерт. Я, конечно, скептически отнёсся к перспективе любоваться девчячьими танцами, но там можно было бесплатно посмотреть кино с обратной стороны экрана, достаточно было взять стул в мамином кабинете, потихоньку пройти на сцену и не шуметь.
Но танцы всё-таки смотреть пришлось. В кружке танцевали одни девочки, и в этот раз они исполняли «Норвежский танец» Грига. У девчонок на штанишках были пришиты белые заячьи хвостики, и они смешно выделывали забавные движения, и, судя по аплодисментам зрителей, даже имели успех. После танцев была ещё другая клубная самодеятельность, но я терпеливо ждал киносеанса, и когда все закончилось, с удовольствием посмотрел фильм.
      Это мероприятие мне понравилось, и я зачастил в клуб. Потом была поездка с выступлениями в колхоз, и я тоже поехал. В конце-концов, я прижился в этом коллективе, став привычным его атрибутом, к тому же мне очень понравилась одна девочка, Стелла Миллер. С ней на репетициях и концертах часто была её мама, но иногда приходил и отец, представительный мужчина с шикарной шевелюрой на голове. У Стеллы тоже были великолепные волнистые волосы, а на висках курчавые завитки. Она очень хорошо танцевала, и я, спрятавшись где-нибудь в сторонке, незаметно для всех ей любовался.
     Однажды я все-таки поддался уговорам руководителя кружка, Ирины Васильевны, которую за глаза все звали Ивой и встал к станку.
- Первая позиция, ножки ровненькие, колени тянем, стараемся не уходить на большой палец...
Ива взялась за меня всерьез. Она понимала, что с моим приходом в группу сразу оживится репертуар, будут не только однообразные девчячьи пляски, а еще и сольные номера. Я отбивал малые и большие батманы, артистично водил руками, постепенно всё ниже и ниже садился на шпагат.  Не дай бог бы меня увидели пацаны с нашей улицы или из класса, об этом было даже страшно подумать! Вся группа внимательно следила за моими успехами в ожидании полной готовности к выступлениям. Как-то, мучаясь со шпагатом, я решил немного пошутить и сел на него с поджатой передней ногой, а к коленке приставил чей-то сапог, валявшийся возле пианино. Девчонки завизжали от радости на весь клуб, но потом расстроились, когда увидели подвох.
      И вот, наконец, пришёл день, когда я впервые вышел на сцену, правда пока только на репетицию. Бабушка к этому времени сшила мне белые балетки, и я сначала выполнял движения сольной партии вальса, а потом уже с партнёршей. Когда всё было отработано, меня одели в синие шорты, белую сорочку и включили в программу концерта. Я старался изо всех сил, выполнял с партнершей прыжки и поддержки, и у меня даже очень не плохо получалось. Зрители, в основном местные старушки, умилялись и плакали, глядя на мое выступление.
     Слава нашего кружка пролетела по всему городу, и мамаши потащили в клуб своих дочек. Занятия в кружке стали похожи на настоящее столпотворение. Отказа не было никому, но когда дети посмотрели и поняли, что тут нужен тяжёлый труд, то многие новобранцы быстро отсеялись, хотя кое-кто все-таки остался. Наши солистки на концертах танцевали со мной по очереди. Я четко и непринужденно выполнял свои па с каждой из них, за исключением Стеллы. Когда она была рядом, я сильно краснел и очень волновался. Я не мог понять, почему это со мной происходит, и очень из-за этого расстраивался.
       В один из дней из-за болезни Ивы занятия отменили, и я решил по нормальному посмотреть фильм в кинотеатре. Еще издалека возле входа увидел Бусю с двумя девочками из нашей школы. Все трое ожидали сеанса.
- Ух-ты! Вот так Буся!
И тут у меня в голове возник план: пригласить в кино Стеллу Миллер. Нащупав в кармане свои два рубля, я побежал обратно в клуб, чтобы спросить, где она живет. Но напрасно я бегал по этажам и приставал ко всем, кто мне попадался, никто не знал ни дома, ни улицы, ни даже из какого она района. Сильно расстроившись, я решил вернуться домой и уже на выходе машинально спросил уборщицу, которая мыла фойе. Она отставила швабру и хитро улыбнулась.
- Где проживают не знаю. А вот где ихний папа бывает видела.
- Где?
Я замер на месте.
- В клубе Рыбников. Он в оркестре на скрипке играет. Я там тоже на пол ставки полы мою.
Последние ее слова я уже не слышал, потому что во весь опор бежал на улицу Пушкина. Перейдя железнодорожные пути, я остановился и перевел дух. Лишь бы отец Стеллы был еще там. Так, стоп! Там, это где?  В оркестре, конечно. Он же скрипач. И тут до меня дошло, что отец Стеллы играет в оркестре слепого дирижера. Интересное круазе получается. Все люди вокруг меня друг с другом пересекаются. Пилипчук и Гасанов, слепой дирижер и отец Стеллы. А еще Черная борода. Я больше его не видел, но почему-то был уверен, что он где-то совсем не далеко, ходит рядом и изподтишка наблюдает за мной. С такими мыслями я добежал до угла клуба и сразу спрятался, потому, что из центрального входа вышел отец Стеллы Миллер. Я пропустил его вперед, и, отстав на несколько шагов, осторожно пошел за ним. Какой смысл его спрашивать, когда он сам приведет меня к себе домой?
      А скрипач тем временем пересек пути, гуляющей походкой прошелся по Комсомольской, затем несколько кварталов по Фабричной и на большом перекрестке остановился. Я тоже встал и спрятался за фонарный столб. Миллер немного помедлил, поглядел по сторонам и вдруг резко свернул вправо на Ермошкина. Я выждал секунду и последовал за ним. Вот она, знакомая подворотня, вон там поломанная подвода, а вот и ...
- Ух-ты!
Я встал и замер. Миллер поднялся по ступенькам серого дома и громко постучал в дверь. Ее сразу же открыли, и он быстро вошел в дом. Такого развития событий я никак не ожидал. Не свезло, так не свезло! Кино не посмотрел, где живет Стелла не узнал, а тут еще такой поворот. Я расстроился и решил не ждать и возвращаться домой. Почему всех интересует серый дом? Что в нем такого? Черная борода, Пилипчук, теперь папа Миллер? Ответа я не нашел. В раздумьях я прошагал несколько кварталов и свернул на Левоневского. Возле Бусиных ворот местные малыши наблюдали, как его брат Левочка на всю улицу стучал в пионерский барабан.
- Там, там, та-там!
Я встал рядом и прислушался.
- Там, там, та-там!
Где-то я уже слышал такое. Где? Ага, вспомнил! Серый дом! Так только что постучал в дверь отец Стеллы Миллер.
- Бам, бам, ба-бам!
Это что,  совпадение? Или это такой пароль?
- Стой!
Я отобрал у Левочки палочки.
- Кто тебя научил?
- Никто!
Левочка захныкал. Я спрятал палочки за спину.
- Где слышал? Говори, а то не отдам!
Левочка вытаращил глаза.
- Так дядя Миша стучит! Меня мама гулять отпускает, когда он приходит.
Я отдал Левочке палочки, перешел на тротуар и свернул на нашу улицу. Вон оно как! Из взрослых на районе Миша был один, и им был дядя Миша Либерман.

- Герка! Выходи в футбол играть!
Меня звали уже в третий раз. Значит, команда не набиралась. Я выглянул в окно и замотал головой.
- Занят!
Я действительно был занят. Я читал книгу. Походы в клуб, балет, Стелла Миллер с кучеряшками на висках, как будто и не было ничего, словно все само-собой растворилось и бесследно исчезло во времени. Я так увлекся чтением, что забросил все свои мальчишеские игры и развлечения, и почти не выходил из дому, разве что сменить прочитанную книжку. Да, я не забыл про цдаку, серый дом и все что с ними связано, но все это постепенно отошло на второй план, уступив место новому измерению - увлекательному миру книг. Настоящим открытием стали для меня приключения « Остров Баранова», затем последовал «Таинственный остров» Жюль Верна, а за ним еще и еще. Я глотал книги одну, за другой, не останавливаясь и даже не заметил, как пролетел учебный год.
      Я успешно сдал экзамены за четвертый класс и радовался предстоящей трехмесячной свободе, чего нельзя было сказать о Светке, она  опять осталась
уже  на третий год. Снова у родителей был большой скандал, и на этот раз отец ушёл от нас насовсем. Наша бабушка, которая всё видела насквозь, сказала, что это только повод, а главное в том, что отец решил жить с другой женщиной, чтобы не напрягаться на всю нашу большую семью. Так он и сделал: сошёлся с продавщицей магазина, лет на десять старше его, и переехал к ней в дом, в двух кварталах выше по улице от нашего двора.
     Я совсем не расстроился из-за этого события, потому что бабушка ещё до его ухода однажды намекнула мне, что он мне не родной, а настоящим моим отцом был Павел, тот самый высокий мужчина, который любил подбрасывать меня на руках, когда я был еще совсем маленьким. И теперь, когда об этом заговорили открыто, я очень обрадовался, что я не еврей, хотя толком сам не понимал почему. Чуть ли ни все мои друзья: Алька Самойлович, Буся Парижер, братья Либерманы, даже мною обожаемая девочка, Стелла Миллер, были евреями. Я считал их очень хорошими людьми, никогда не стыдился, а, наоборот, даже гордился этим и запросто всем об этом говорил. Я долго ходил под впечатлением случившегося, но, в конце-концов, решил дождаться мамы и обо всем ее расспросить.
       Она пришла поздно, немного поела, затем принялась проверять Светкины тетрадки, а я все это время ходил за ней по пятам и терпеливо ждал, когда она освободится.
- Что ты хочешь спросить?
Мама села за стол и закурила.
- Бабушка сказала, что я - нееврей!
Я присел рядом.
- Вот ты о чем!
Мама усмехнулась.
- Мой отец, Павел, он же русский?
Я посмотрел ей в глаза.
- Русский.
- Значит, и я - русский?
Я замер. Мама вздохнула, налила себе в кружку воды.
- Это что-то меняет?
- Просто хочу знать.
Я не отставал.
- Хорошо.
Мама отставила кружку, взяла папиросу, снова закурила.
- Я тебе расскажу, а выводы сделаешь сам.
Она покосилась на дверь, дотянулась, взяла меня за руку.
- Бабушка и дедушка тоже не совсем родные нам люди.
Мама посмотрела мне в глаза.
- Наша кровь из старинной еврейской семьи.
- Это то что дедушка Гасанову рассказывал?
Я заерзал на табуретке.
- Молодец, вспомнил!
Мама стряхнула пепел.
- Так, вот, слушай, дальше. Поселились Эльсоны здесь очень-очень давно...
- Когда еще Порт-Петровск был?
Я снова не выдержал.
Мама улыбнулась, покачала головой.
- Гораздо раньше.
Она на секунду задумалась.
- Тогда еще не было ни города, ни улиц, ни домов, а была только крепость и пристань.
    Затаив дыхание, я слушал мамин рассказ. Передо мной, как на экране в кино, попеременно возникали то часовые на крепостных стенах, то парусные корабли на пристанях, то набитые товарами лавки торговцев. Не останавливаясь, крутились каменные жернова деревянной мельницы, рабочие-силачи спускали в амбары мешки со свежей мукой, а едкий дым от рыбной коптильни поднимался над плоскими, просмоленными крышами. И за всем этим зорко наблюдал одетый в черное, большой, седобородый человек.
      Мама давно закончила говорить и мыла посуду в тазу, а я все еще никак не мог вернуться в реальность, сидел и смотрел в одну точку, переваривая только что услышанное в уме.
- Ну, что, интересно?
Мама расставила тарелки и повесила полотенце.
- Да!
- Вопросы еще есть?
Она встала рядом и улыбнулась.
- Есть.
Я поднял голову.
- Кто был Павел?
Наступило молчание. Мама отошла к окну, поправила занавески, вернулась и села.
- Он был сильным и смелым человеком.
- А где он?
Я затаил дыхание и даже не шевелился.
- Он жив, и у него другая семья.
Мама вздохнула и отвернулась.
- Ты их знаешь?
Я схватил ее за руку.
- Знаю.
Мама взяла свои папиросы, направилась к выходу, но остановилась и обернулась ко мне.
- Повзрослеешь, найдешь его сам.
Весь дом давно уже притих, а я лежал с открытыми глазами, никак не мог заснуть и представлял, как возьму билет, сяду на поезд, и поеду далеко-далеко, туда, где живет мой настоящий отец, сильный и смелый человек по имени Павел.

         Минул 46 год. Он был неурожайным и трудным. Продуктов не хватало, и люди стали использовать любые возможности, чтобы выжить, зачастую подвергая себя серьезному риску и опасности. Дядя Володя с дедушкой тоже нашли способ кормить семью, но им нужен был третий помощник. И им стал я.
       Вечером, собрав свои снасти, мы выходили из дома и пешком шли до переезда в самый конец Комсомольской улицы. Там по особому хитро загружались в автобус: сначала дядя  Володя с двумя деревянными палками, глячами, затем дедушка с мешками, а потом, после всех уже я. Ехали по дороге на Каспийск до Химзаводского озера и на остановке сходили уже в обратном порядке. Подобравшись поближе к воде, мы раскладывали снасти и ложились на песок, чтобы нас не было видно в невысоких барханах. Нужно было дождаться, когда пройдёт охранник. Он ходил вокруг озера всю ночь, причем один оборот занимал у него ровно полтора часа. За это время мы должны были спуститься к озеру, размотать невод, успеть забрести и вытянуть улов.
- Так, тихо, идет!
Дядя Володя прижал палец ко рту. В сумерках показался охранник с винтовкой за спиной. Мы все притихли и перестали разговаривать. Как только он исчез в темноте, все поднялись и начали готовиться к заброду. Взрослые скинули одежду и пошли к воде, на ходу разматывая бредень. Моя задача была собрать их вещи, взять мешок и идти по берегу до места выхода рыбаков из воды. Если заброд был удачным, то рыбалка на этом заканчивалась, а если рыбы было мало, то заброд повторяли, а я, собрав пойманную рыбу в мешок, шёл дальше с ней по берегу.
      Закончив свой промысел, мы выходили на дорогу и шли с поклажей до самого дома пешком. Обычно приходили, когда уже светало, высыпали рыбу в огороде на траву, заливали водой из колодца и ложились спать. За это время бабушка успевала сходить на базар, продать рыбу и ещё нажарить нам к завтраку свеженьких сазанчиков. Такие походы мы совершали через каждые один-два дня, и одному богу известно, сколько бы все это еще продолжалось, если бы однажды наша рыбалка не пошла совсем по другому сценарию.
     Дело в том, что в тот день, а, вернее в ночь, улов превзошел все наши ожидания: мы набили рыбой все принесенные с собой мешки.
- Бери, вот еще!
Дядя Володя затянул узел на рюкзаке.
- Как понесем?
Дедушка едва поднял свою поклажу.
- Придется машину ловить.
Дядя Володя вышел на дорогу. Я последовал за ним и стал озираться по сторонам. Залитая лунным светом, хорошо просматривалась наша гора. Город спал, лишь на центральных улицах, на мачтах кораблей и на пристани в порту тускло мерцали фонари. Далеко за вокзалом, постукивая колесами, и, освещая путь мощным прожектором, шел поезд. Машин не было нигде. Сколько мы  простояли я не знаю, но только под утро на дороге появился первый грузовик.
       Водителя долго уговаривать не пришлось. Это был дядя Миша Либерман, который возвращался из ночного рейса. За пол мешка рыбы он даже помог нам закинуть в кузов наш богатый улов. Мы сели на пол, прижались к бортам и, подскакивая на кочках, поехали. Скоро, все как один задремали. Раннее солнце уже стояло над морем, когда вдруг машина остановилась. Это был переезд через пути на Комсомольской улице. Со стороны кабины сначала перед нами появилось лицо милиционера в фуражке, а следом и его команда «выгружаться».
       Скоро мы все втроем вместе с нашей добычей оказались в районном отделении. Дядю Володю и дедушку поместили в маленькую комнату с решеткой, а меня посадили напротив дежурного. Это место было мне знакомо. Еще до войны здесь состоялась моя первая встреча с Гасановым и Пилипчуком, когда я потерялся на площади. Все тот же ободранный стул, заваленный бумагами старый, рассохшийся стол, даже запах тот же, удушливый, затхлый и неприятный. Возле окна, поставленные рядком, как живые, шевелились наши мешки, и милиционеры беспрестанно шутили по этому поводу. Вдруг они резко замолчали, повскакивали с мест и встали навытяжку. Я повернулся к двери: в дежурке появился капитан Гасанов.
      Выслушав рапорт старшего, он покосился на улов, прошелся по комнате, взял себе стул и присел ко мне.
- Салям, рыбачок!
Гасанов пожал мне руку.
- Что ж это вы, такой семья...
Он вздохнул и покачал головой. Мне стало так стыдно, что я не знал куда спрятать глаза. Мое лицо стало горячим, а в висках забили маленькие молоточки. Гасанов усмехнулся, достал папиросу и закурил.
- Теперь твои родственники тюрьма посадят.
- Не надо!
Я вскочил со стула, но Гасанов усадил меня обратно.
- А что с ними делать?
Капитан прищурился.
- За воровство все должен сидеть.
- Меня возьмите!
Я даже не понял, как я это сказал. Гасанов сразу замолчал. Я боялся поднять на него глаза, но когда все-таки посмотрел, то увидел, что он широко улыбается.
- Магомедов!
- Я!
Старший милиционер вытянулся в стойку. Гасанов поднялся, шагнул к решетке, глянул в камеру.
- Открой. Пусть идут!
- Есть!
- Рыба тоже, пускай, забирают.
Он ткнул ботинком в мешок.
- А мальчик?
Милиционер посмотрел в мою сторону. У меня в груди екнуло сердце.
- Малчик останется.
Гасанов хитро улыбнулся.
- На обед.
     Меня накормили до отвала. Гасанов ничего не ел, все время курил и слушал мой сбивчивый рассказ об озере, охраннике с винтовкой и как никогда хорошем улове. Когда я вернулся домой, то дядя Володя и дедушка закапывали рыбу в огороде. От нее уже шел душок, и она стала совсем непригодной.

        Начался учебный год в пятом классе. Стало много интересного. Появились новые учителя, каждый по своему предмету, а еще в класс набрали несколько новеньких. Их перевели из начальной школы аула, но не из Тарки, а того, что находился на противоположном конце нашей горы. На занятия они ходили пешком. Эти ребята по нескольку раз пересидели в каждом классе и по сравнению с нами выглядели взрослыми мужиками. Мы учились во вторую смену, темнело рано, и один из переростков показал нам способ заканчивать уроки раньше времени. На последней перемене он сначала долго жевал промокашку, затем выкручивал лампочки из плафонов и снова вкручивал, наложив ее на центральный контакт. Учительница приходила в класс и как только начинала проверять домашнее задание, то лампочки в плафонах тухли одна за другой. Урок на этом заканчивался, а мы уже с собранными портфелями наперегонки выбегали из класса.
     Эти детские шалости долго не продержались, возраст брал свое, и, хочешь  не хочешь, мы стали интересоваться своей внешностью. Появилась мода зачесывать волосы назад. Если еще в прошлом году нас организованным порядком стригли наголо, то теперь, ложась спать, я мочил  водой свою шевелюру, тщательно зачёсывал и обматывал на ночь полотенцем, чтобы утром встать уже с готовой прической.
      После посещения милиции, походы на озеро и другие подобные авантюры у нашей семьи прекратились, а дядя Володя, посовещавшись с дедушкой, решил разводить гусей. Он купил несколько пар, и они свободно гуляли у нас по двору, ежедневно отравляя мне жизнь. Дело в том, что гуси, а если точнее, то один гусь, вожак по кличке Черчиль, почему-то меня ненавидел. Ко всем он относился совершенно спокойно, словно не замечал, зато увидев меня, сразу же преображался, набрасывался, как коршун, шипел, щипал мои ноги и больно бил крыльями. По этой причине во дворе я теперь не задерживался и старался по быстрее проскочить расстояние от дома до ворот, пока гусь меня не заметил.
     Сегодня мне повезло, потому что дядя Володя привязал Черчиля в сарае, чтобы подготовить его к новогоднему столу. В хорошем расположении духа я пересек двор, открыл калитку и вышел на улицу. Я направлялся в отделении милиции. Попросил меня об этом Борька Либерман. На районе все знали о моей дружбе с капитаном Гасановым и конечно очень этому завидовали. У Борьки был другой резон. На прошлых выходных, проезжая мимо, капитан увидел, как они с Венькой курят вместе со взрослыми пацанами. Он остановил машину и отобрал у них папиросы вместе с портсигаром, который они стащили у дяди Миши. Портсигар был трофейный, серебряный, и дядя Миша по этому поводу очень сильно расстроился. Сначала он выпорол Борьку, затем Веньку, а после этого заявил, что выгонит их всех из дому, и сам будет в нем жить, если они портсигар не вернут. В общем, был большой скандал и за возврат портсигара Борька предлагал мне любую вещь, даже свои наручные часы. Часы были хороши, но я, зная про их огромную библиотеку, остановил свой выбор на книгах. Иметь доступ к такой сокровищнице было для меня настоящей находкой, и я, не раздумывая, пошел выручать дядин Мишин портсигар. Я был почему-то уверен, что капитан Гасанов отдаст его мне, и, подходя к отделению, уже прикидывал, какую книгу возьму почитать первой.
- Ух-ты!
А вот этого я не ожидал! У входа в милицию стояли двое. Один из них был Гасанов, а другой - Черная борода. Оба стояли ко мне спиной и меня не видели. Я шмыгнул за угол и попытался их подслушать, но в этот момент, как назло, на улицу выехал трактор, и мои усилия превратились в немое кино. Черная борода, размашисто жестикулируя, что-то говорил, а капитан курил, слушал и кивал головой. Вдруг из дверей выскочил сержант и что-то сказал Гасанову. Тот выбросил папиросу, и, похлопав Черную бороду по плечу, поспешил за сержантом в помещение. Я решил себя не обнаруживать, перебежал улицу и спрятался за дерево на другой стороне. И правильно! Черная борода завернул за угол и быстро направился в сторону порта. Что ж, портсигар подождет. За ним можно прийти и в следующий раз. А сейчас - Черная борода! Теперь уж я от него не точно отстану! Интересно, куда он пойдет?
      Немного выждав, я двинулся по противоположной стороне 2-й Верхней, и как в шпионских фильмах старался быть не замеченным: то немного отставал, то делал вид, что завязываю шнурки на ботинках, то читал расклеенные на заборах афиши. По всей видимости, Черная борода никуда не спешил. Гуляющей походкой он свернул на Вокзальную, и мне пришлось остановиться, чтобы себя не выдать, потому-что в этом месте спрятаться было не за что. Я присел на корточки и стал делать вид, как буд-то бы что-то ищу, не забывая при этом смотреть по сторонам. Сначала мимо меня прошла пожилая женщина, за ней инвалид на костылях, громко смеясь, гурьбой пробежали местные мальчишки. А это еще что? Возле остановки стояли двое мужчин. Они курили и разговаривали. Их лица мне показались знакомыми. Где я их видел? В этот момент Черная борода свернул к вокзалу, и, оба, бросив папиросы, быстро пошли за ним, едва не столкнув меня с тротуара. Вот оно как!  Похоже, эти двое тоже следят. Теперь я их узнал. Это были люди Пилипчука, которые гнались за Черной бородой возле серого дома.
      А это уже серьезно. Я вспомнил, как тогда Пилипчук стрелял из нагана. Кстати, где он? По логике он должен быть где-то поблизости. Где? Я внимательно осмотрел улицу, и, ничего не обнаружив, пересек дорогу и пошел за преследователями по четной стороне. Те продолжали «вести» Черную бороду и совсем не подозревали, что за ними тоже следят.
      А вот Черная борода, кажется, обнаружил всех. Он сначала несколько раз посмотрел в мою сторону, затем стал оглядывался назад, и, подойдя к скверу, свернул на дорожку и побежал. Преследователи сразу рванули за ним, а из-за деревьев выехала легковая машина и с визгом затормозила на выходе. А вот и сам Пилипчук! Я спрятался за кустами и стал наблюдать. Видя, что все отходы перекрыты, Черная борода остановился, вытащил из кармана бумажку, и, смяв ее в комок, незаметно сунул в урну. Затем подошел к скамейке, сел и закрыл лицо руками. Когда Пилипчук вышел из машины, а преследователи достали наручники, Черная борода резко встал, и, перепрыгнув через металлическую оградку, заскочил в отправляющийся с остановки автобус.
      Пилипчук громко выругался, сел в машину, и, забрав своих помощников,
рванул за автобусом. Я понаблюдал за погоней, пока было видно, и когда все скрылись за поворотом, вышел из своего укрытия, залез в урну и вытащил из нее смятую Чернобородым бумажку. На ней был нарисован план.
      
      Вечером к нам домой пришел дядя Миша. Он всегда появлялся, когда ему нужно было что-либо починить. Дед его не любил, но отказать не мог, потому что к нему всегда можно было обратиться за транспортом или занять денег в долг. Дядя Миша Либерман был братом отца Борьки и Веньки. Когда он узнал, что того надолго посадили, то переехал к ним жить и стал сам воспитывать племянников. Впрочем, до воспитания дело доходило редко, потому что дядя Миша все время был в разъездах, а Борькой и Венькой занималась их мать, крикливая молдаванка из Одессы. Вернувшись с войны с молодой женой и дочкой, дядя Миша отремонтировал низенький флигель, и, перетащив в него свои вещи, стал там жить с новой семьей, лишь изредка устраивая Борьке и Веньке выволочки за серьезные провинности.
- Пацан дома?
Дядя Миша поздоровался на пороге. Дед нахмурился, протянул ему руку, повел на кухню.
- Зачем он тебе?
Они сели за стол и закурили.
- Да за своих оболтусов узнать.
Дядя Миша придвинул к себе пепельницу.
- А это вряд ли!
Дед закашлялся.
- Герка не расскажет, как не пытай.
- А ты позови!
Дядя Миша разгладил усы и засмеялся.
- А мы поглядим.
      Первое, что мне бросилось в глаза - это портсигар на столе. Тот самый, который я должен был по просьбе Борьки забрать у Гасанова. В последнее время я мало чему удивлялся, поэтому спокойно взял себе табуретку и сел за стол.
- Вырос-то как!
Дядя Миша повернулся к деду.
- Мы поговорим?
Тот кивнул, встал из-за стола и вышел. Дядя Миша открыл портсигар, достал папиросу, но курить не стал, а положил ее на стол. Я молчал. Я знал, что он будет у меня спрашивать и поэтому был к этому готов. Борька и Венька пристрастились курить еще прошлым летом. В магазине папиросы им не давали, и они просили сходить за ними взрослых ребят. За услугу отдавали полпачки, а иногда и деньгами, которые предназначались им на завтраки и на проезд. Дядя Миша, выждав паузу, чиркнул спичкой и закурил.
- Давно знаешь Гасанова?
- Давно.
Я ожидал этого вопроса.
- Часто видишься?
- Бывает.
Тоже  заготовленный ответ.
- Курить пробовал?
Дядя Миша ехидно улыбнулся.
- Пробовал. Не понравилось.
Я отвечал ему, как выученный параграф на уроке.
- Про Борьку и Веньку не знаю. Сами у них спросите.
- А что спрашивать, я и так все знаю!
Дядя Миша засмеялся.
- Зачем тогда звали?
Я встал с табуретки.
- Что на Ермошкина делаешь?
У Либермана задергалась правая щека. А вот этого вопроса я никак не ожидал. Откуда он знает про серый дом? Что он видел? Я молчал, не зная, что сказать. Дядя Миша поднялся, положил мне руку на плечо.
- Мои пацаны тоже там околачиваются?
Он грозно посмотрел мне в глаза.
- Ну, говори, говори, им ничего не будет.
Я не отвечал. Понятно, что Борька и Венька - это только предлог. Дядя Миша просто так никогда не приходит. Его всегда интересуют только деньги. Тем более, портсигар уже у него. Наверное, сам забрал у Гасанова. Стоп! Значит, они должны быть знакомы. Точно! Его тогда из-за рыбы даже не задержали. Тогда зачем он пришел? Что ему нужно? Неужели, он тоже знает про цдаку? Пауза сильно затянулась. Либерман сильно тряхнул меня за плечи.
- Ты что, онемел что ли?
- Здравствуйте!
Выручила меня, как всегда, моя бабушка. Она принесла с базара полную сумку бурака и кукурузной муки, и, видя, как та с трудом ее держит, я бросился ей помогать. Дядя Миша ухмыльнулся, потоптался на пороге, и, пообещав зайти завтра, распрощался и ушел. Вечером, засыпая, я вновь представил себе крутящуюся вокруг меня детскую карусель. На белых лошадках сидели Алька и  Гасанов, на серых - папа Миллер и слепой дирижер, ну, а Черная борода и Пилипчук со своими ищейками конечно же на черных. Так, а дядя Миша? То, что Либерман тоже купил себе билет на карусель, сомнений не возникало, оставалось только понять, на какую лошадь его водрузить: белую, серую или черную.

      Мама уволилась из клуба Госторговли и устроилась работать в санаторий «Талги» библиотекарем, пообещав нам со Светкой, что мы всё лето будем жить с ней в горах. И вот, наконец, учебный год подошёл к концу, и мы отправились в путь. Поездка в Талги была очень увлекательной. Мы долго ехали по равнине, а когда достигли аула Тарки, то стали подниматься между горами. Дорога была извилистой, все время петляла, причём с одной стороны всегда был склон, а с другой - глубокий обрыв с речкой на дне. Я никогда не ездил по такой дороге, и у меня, буквально, захватывало дух, потому что после каждого поворота открывалась живописная картина, от которой трудно было оторвать глаза. 
     Едва мы приблизились к санаторию, как я сразу учуял необычный запах. Я закрыл нос и скривился, но мама сказала, что это сероводородные источники, главное лекарство для больных, и что скоро я перестану его ощущать. Санаторий состоял из главного корпуса и одноэтажных помещений для обслуживающего персонала. В одном из них находилась и наша комната. В ней стояли две кровати, одна для меня, а другая для мамы и Светки. Пока они устраивались, я вышел на площадку и решил пройтись для изучения обстановки.
      Обойдя все вокруг, и, осмотрев все что можно, я нашел скамейку и сел. Моя голова все еще была наполнена мыслями о случившемся в сквере. Пилипчук снова пытался поймать Черную бороду, а тот, оценив ситуацию, успел скинуть план и уйти. И теперь он у меня. То, что это карта, где находится чемодан с пожертвованиями, я абсолютно не сомневался. Во-первых, на рисунке обозначено море, наш пляж с вагончиками и пещера, где я нашел пуклю. Во-вторых, четко показана гора с крепостью, в которой во время похода была обнаружена яма и волосы от парика, и наконец, надпись из четырех букв, что на иврите означает Цдака. Получалось, что чемодан все время переносят и прячут на новом месте. Зачем? Скорее всего, потому, что слишком много желающих его найти. И самое главное, где сейчас спрятана цдака?
       Я достал листок и уже в сотый раз принялся всматриваться в рисунок. Места, где был спрятан чемодан, крупно обозначены шестиконечными звездочками. Вот прежние два: один значок в пещере у моря, другой - в крепости Шамиля. Так, где еще? Вот где, в горах! Звезда с длинным верхним концом была обведена кружочком. Рядом три квадратика, один большой, другие два поменьше, по-видимому, какие-то дома или строения. Недалеко ручей или небольшая речка. Ни названий, ни обозначений, ни надписей, прямо таки настоящий ребус!
- Привет!
Я так увлекся разгадыванием плана, что даже не заметил, как ко мне подошли.
Возле скамейки стояли две девочки, примерно моего возраста, одна темненькая с косичками, другая рыжая, коротко остриженная «под мальчика». Они улыбались и рассматривали мои короткие, на лямках, штаны.
- Привет.
Я быстро спрятал листок в карман и поднялся.
- Ты тоже на все лето?
Девочка с косичками протянула мне свою ладонь.
- Я - Нина Чайковская.
- А я - Рита!
Рыженькая тоже пожала мне руку.
- Мой папа - рентгенолог.
- Реге...
- Рентгенолог!
Рита засмеялась.
- Он всех людей насквозь видит!
Девчонки повели меня по территории, где я только что ходил, и, перебивая друг друга, стали посвящать меня в особенности местной жизни.
- Это - главный корпус.
Нина показала на внушительное двухэтажное здание.
- Здесь в палатах находятся больные, кабинеты врачей, столовая и ванны с грязью.
- С чем?
Я подумал, что ослышался.
- Здешняя грязь очень целебная, ею больных лечат, понял?
Нина стала серьезной. Я кивнул головой, но решил по подробней расспросить об этом маму. Мы обошли здание с торца и остановились.
- А - это...
- Знаю!
Я показал пальцем на наш корпус.
- Здесь живут сотрудники.
- Правильно, пятерка!
Рита засмеялась.
- Там дальше еще один. Он тоже жилой.
- Ага...
Рита стала тараторить, кто из детей где живет, а у меня перед глазами возник план Чернобородого. Как все похоже! Вот, один квадратик - большой, а вот, другие два - поменьше.
- А речка где?
Я резко оборвал Риту.
- Там внизу...
Девочки переглянулись. Они стали мне что-то объяснять, но этого я уже не слышал, потому что уже во весь дух мчался по дорожке вниз. Возле самого берега реки остановился. Похожая на ручей с мутной водой, маленькая речушка вытекала из-под узенького мостка, и, огибая глинистые наносы, скрывалась за заросшими травой и кустами холмами. Я развернул листок. Есть мост! Как раз под его значком стояла звездочка в кружочке. Я выдохнул и сел прямо на землю. Чемодан здесь!

     В санатории, как оказалось, было много детей сотрудников, приехавших вместе с родителями на весь период летних каникул: как мальчиков, так и девочек. Этим же вечером я познакомился с Эльдаром. Он жил в нашем корпусе, был на год старше меня и намного выше ростом. Его дедушка, с которым он приехал, напоминал мне профессора, хотя я так и не понял, какую роль он играл в санатории, имея необычную фамилию по типу арабской. Эльдар сразу выпалил, что учится в музыкальной школе по классу скрипки, и у него есть фотоаппарат «Комсомолец».
- Сейчас девчонки придут.
Он многозначительно поднял палец.
- Будем готовиться к восхождению.
Когда пришли Нина и Рита, Эльдар предложил слазить всей командой на гору в том месте, где она ближе всего подходит к санаторию.
- И еще...
Он расправил плечи и глянул на нас сверху.
- Я буду старшим, а старшего надо слушаться!
Меня это перекосило, а по лицу Риты, я понял, что не только меня. И хоть я готовился к одиночной вылазке к мосту, я согласился, потому, что с Эльдаром шла Рита, которая сразу мне очень понравилась.
        Я уже имел опыт хождений по горам и бодро лез вверх, радуясь, что буйная растительность, какая была у нас, здесь отсутствовала. Портил все Эльдар, устраивая привалы через каждые пять минут. Мы останавливались и послушно садились отдыхать, а он в это время всех нас фотографировал. Через два-три таких привала первой пыхнула Рита, а я за ней, и, мы, не обращая внимания на гневные окрики Эльдара, продолжили лезть вверх. Он кричал нам что-то вдогонку, но мы его не слушали и поднимались все выше и выше.               
      Добравшись до самой вершины, я нашел более-менее ровное место, и мы с Ритой на него встали и глянули вниз. Наш санаторий был, как на ладони. Крошечные дома, серая ленточка реки и совсем, как игрушечный, кукольный мостик. Вдруг неожиданно налетел порыв ветра, Рита зашаталась, и, взвизгнув, схватила меня талию. Я едва удержался, но устоял. Ветер скоро ослаб, а Рита рук не выпускала и продолжала крепко цепляться за меня, а я, замерев, стоял, как столб и знакомился с новыми ощущениями.
      После этого похода Эльдар перестал со мной разговаривать, но я не придал этому особого значения, потому что был поглощен подготовкой к экспедиции за чемоданом. Прежде всего, нужно было добыть фонарик, нож, веревку и конечно же, мешки, потому что чемодан был тяжелым, и целиком мне было его не унести. Решив перепрятать его содержимое по частям, я стал искать подходящее для этого место. Вокруг было огромное количество укромных уголков, но я хотел найти укрытие понадежней, потому что предполагал, что рано или поздно кто-нибудь из искателей цдаки здесь обязательно объявится.

        В санатории постоянно проходили концерты самодеятельности силами обслуживающего персонала, и по счастливой случайности в числе выступающих однажды оказался и я. Как-то, осматривая кладовку у мамы в библиотеке, среди прочего инвентаря я нашёл простенький 3/4 аккрдеон, и так как с самого детства меня тянуло к музыке, принялся реализовывать свою мечту. Получив разрешение взять его к нам в комнату, я устроился на скамейке у входа в корпус и стал подбирать знакомые мелодии, работая лишь одной правой рукой. Тотчас, откуда не возьмись, прибежали мальчишки из соседнего корпуса, за ними пришли Рита и Нина, и последним явился Эльдар. Послушав мое исполнение, он буквально взорвался от смеха, и, желая развлечь девчонок, принялся придумывать, где мне следует устраивать свои концерты. Но я его не слышал, потому что был поглощен изучением функций кнопок на левой панели, которых совсем не знал. Эльдар, насмеявшись вдоволь, повернулся и ушел, но уже через минуту вернулся, держа в руках черный футляр. Я прекратил растягивать мехи, а ребята сразу обступили Эльдара. Он  вытащил из него скрипку и смычок, провел по струнам и начал играть такую красивую мелодию, что, казалось, даже птицы на деревьях утихли, а со всех сторон к нам потянулся чуть ли ни весь санаторный персонал: врачи, медсестры, рабочие и даже завхоз. Я и сам так заслушался, что даже совсем забыл про свой аккордеон.
     Закончив свое выступление, и, победно защелкнув футляр, Эльдар принялся посвящать Нину и Риту в тонкости игры на скрипке, не забыв при этом упомянуть, что у него абсолютный слух и особая техника исполнения, а я не заметно ушел в нашу в комнату и дал себе слово, научиться играть не хуже Эльдара. Самоучитель, который мне нашла мама в библиотеке, мне не помог, но вместо этого я стал ходить вечерами на танцплощадку, садиться слева от баяниста и смотреть, как он работает левой рукой. Дома повторял увиденное по нескольку раз и буквально, через пару недель стал играть обеими руками нечто похожее на музыку. Таким способом я разучил модную песню «Летят перелётные птицы» и на концерте сорвал хорошую порцию аплодисментов. На этом дебюте моя концертная деятельность не закончилась, и я продолжил упорно совершенствоваться, и вскоре на слух мог сыграть любую знакомую музыку без всяких репетиций.

     Эльдар больше надо мной не смеялся и в один из дней, как ни в чем не бывало, предложил пойти к нему, и заняться фотографиями. Для меня фотодело было загадочным таинством, и, не смотря на растущую к нему неприязнь, я не смог устоять. Эльдар занавесил окно своей комнатки одеялом и принялся за дело, а я сидел в темноте, ничего не видел, а только прислушивался к звукам и терпеливо ждал результата. В полнейшем молчании Эльдар наощупь отмерял шестисантиметровые куски плёнки и проявлял их каждый отдельно, а потом контактно печатал снимки, иногда с отрезанной головой. Тем не менее, мне это священнодействие очень понравилось, и этим же вечером я попросил маму купить мне фотоаппарат, на что сразу получил разъяснение, что ее зарплата не позволяет взять даже самый дешевый. Я сначала очень расстроился, но потом решил, что сейчас не до этого, нужно поскорее найти цдаку, пока за ней еще не пришли, и только после этого уже думать о фотоаппарате. А еще у меня появилась Рита, которая с каждым днем нравилась мне все больше и больше.
      Она была очень живой и общительной. Увидев меня, лазающего по кустам, она сначала весело смеялась и шутила, а потом, узнав, что я ищу тайники, стала это делать вместе со мной. Мы осматривали норы и расщелины, колючие заросли и пространства между камней, и Рите, похоже, такая игра очень нравилась. Именно игра, потому что я ей ничего про цдаку не рассказал. А как хотелось! Я даже иногда представлял, как мы с ней вместе залазим под мостик, находим чемодан, раскрываем его а там...
- Ой!
Рита отпрянула назад и прижалась к дереву. Из-под корней высохшего куста выползла большая змея. Я сразу ее узнал: взрослая гюрза. Змея подняла голову над землей и развернулась к Рите.
- Замри!
Я медленно присел, дотянулся до куска сухой глины и осторожно поднял его над головой. Гюрза не двигалась, лишь изредка подергивала кончиком хвоста. Когда я сделал шаг, она зашипела и резко развернулась ко мне.
- Мамочка!
Рита заплакала. В этот момент я размахнулся и бросил комок немного левее  змеи.
- Бац!
Словно стальная пружина, гюрза сделала выпад влево и тут же уползла в густую траву. Я не стал ждать, схватил Риту за руку, и мы быстро отбежали к ручью. Я зашел на самую середину, набрал в пригоршню воды и побрызгал ей лицо.
- Спасибо!
Рита взяла меня за руку, обняла и крепко поцеловала.

        Наконец-то, моя подготовка к походу завершилась. С мешками и веревкой проблем не возникло, я их прихватил на хоздворе, а вот с ножиком и фонарем дело обстояло сложнее. После долгих раздумий, я решил не брать наш тупой, столовый нож и сделал его себе сам. В ход пошел кусок ржавого полотна от пилы, один край которого я заточил о камень, а место для рукояти туго обмотал куском толстой веревки. Хуже дело обстояло с фонарем. Я долго упрашивал маму принести мне хоть какой-нибудь, пусть даже самый завалящий, но ничего от нее не дождавшись, сделал себе факелы: подобрал в гараже кусок промасленной ветоши, и, разорвав ее на лоскуты, плотно намотал их на палки. Ну, а спички, конечно, пришлось позаимствовать у нас на кухне. Чтобы не привлекать к себе внимания, я решил идти ночью, когда санаторий уснет. Новое место для тайника я выбрал недалеко от моста, чтобы было меньше тащить. Это была вымоина в русле реки, большая и сухая, потому что вода спала еще весной.
     Поужинав на ходу, я направился в самую дальнюю беседку, где по вечерам все дети сотрудников собирались, когда в главном корпусе не показывали кино. Сегодня как раз образовалась большая компания. Пришли не только Эльдар, Нина и Рита, а еще и несколько ребят из соседнего корпуса. Все с интересом наблюдали, как Эльдар организовал фотосессию. Усадив Риту на перила, он щелкал ее своим «Комсомольцем» то справа, то слева, то прямо перед ее лицом. Увидев меня, он хитро улыбнулся, приблизился к Рите и принялся поправлять ей волосы, заявляя, что следующий кадр будет художественным. Я вошел в беседку, но Рита на меня даже не взглянула, вся поглощенная творческим процессом. Когда Эльдар стал приглаживать ей платье, я психанул и вышел. Я брел по алее и клялся, что обязательно накоплю денег на фотоаппарат и тоже буду всех фотографировать. Всех, кроме Риты. Пусть и дальше фотографируется с Эльдаром!
      И вдруг у меня в голове мелькнула шальная мысль: в чемодане же деньги! Много денег. И если взять себе немного на фотоаппарат, то никто не заметит. А вернуть можно будет потом. Я стал представлять, как уже завтра выйду со своим «Комсомольцем» и начну снимать всех, кто попадется, но вместо физиономий девчонок и пацанов перед глазами почему-то все время стояло только одно лицо, лицо Альки Самойловича. Он смотрел на меня тем же осуждающим взглядом, как тогда зимой, когда я зацепился за их грузовик.
       Едва дождавшись темноты, я вытащил из-под шкафа всю свою амуницию, взял со стола спички и спустился к мосту. Под ним было очень темно, и я сразу зажег факел. Было тихо, чуть слышно журчала вода, возле куста  шевелилась трава. Я вспомнил про гюрзу, зажег второй факел и бросил его под ветки. Движение сразу прекратилось, и моим глазам открылось все пространство под мостом. Облазив камни между опор, я принялся осматривать насыпь. Между деревянным настилом и берегом образовалась довольно широкая щель, но, когда я ее осветил, она оказалась пуста. Чемодана не было нигде. Небольшая зеленая змейка выползла из травы, и, увидев меня, скользнула к сваленным в кучу доскам. Сегодня точно не мой день! Я схватил увесистый камень и запустил в змею. От удара доски съехали и обнажили наскоро притоптанную землю. С самого края виднелся кусок зеленого брезента. Я положил факел рядом и принялся руками разгребать грунт. Земля была рыхлой и податливой, и я быстро откопал тюк внушительных размеров. Он был тщательно завернут в плотный, армейский брезент и стянут узкими кожаными ремешками. Не долго думая, я достал нож, обрезал ремни и распорол ткань.
      Факел догорал. Его свет отражался от вороненой стали пистолетов и автоматов, мелькал в ребристых округлостях лимонок и деревянных рукоятках гранат. Завораживающе поблескивали стекла бинокля, компаса и стопки топографических карт, завернутых в слюду. Все было немецким.
      
       Солдаты, один за одним, поспрыгивали с грузовика, и, оправив форму,  стали строиться в две шеренги. Молодой лейтенант с хмурым лицом все время их подгонял, то и дело поглядывая на приближающуюся к санаторию легковушку. Когда та остановилась, крикнул «смирно!» и пошел докладывать. Буквально через минуту взвод уже прочесывал местность, а ко мне, скрипя сапогами, неторопливо вышагивал Пилипчук. Он сильно поправился и теперь имел на погонах одну большую звездочку. Когда Пилипчук вошел в беседку, я встал со скамейки и надел панаму.
- У, як вырос!
Пилипчук протянул мне свою ладонь. Она была такая же потная и вялая.
- Кого биля моста бачив?
Он сразу начал спрашивать.
- Никого.
- Я замотал головой.
- Що соби взял?
Пилипчук посмотрел мне в глаза. Я не смог выдержать его взгляда и отвернулся.
- Ничего...
- Брешешь! Сюды дывись!
Пилипчук навис надо мной сверху. Я хотел было повернуть голову, но не смог, кровь ударила мне в лицо, ноги стали ватные, а тело покрылось противными мурашками. Трудно сказать, чем бы это все закончилось, но в этот момент один из солдат что-то обнаружил и стал громко кричать. Пилипчук прекратил свой допрос и ушел смотреть. Вернулся он довольно быстро, сел на скамейку, снял фуражку и закурил.
- Звыдки узнал про схрон?
- Случайно.
 Я снова напрягся.
- Добре.
Пилипчук расстегнул воротничок.
- А що шукал пид мостом?
Я не ответил. Врать было бессмысленно. К тому же я и не умел. Пилипчук встал, прошелся по беседке, присел рядом.
- Зрозумий, хлопець! Шпигунов богато, а ты в молчанку граешь, як малый.
- Я...
-  Хто про зброю рассказал!
Пилипчук хлопнул кулаком по столу.
Я закрыл глаза. Пилипчук схватил меня за плечи и стал трясти как грушу.
- Самойлович? Он?
- Нет!
Я оторвал его руки от себя и резко встал.
- Сам нашел!
Пилипчук такого поворота не ожидал. Он сразу сник, ссутулился и уселся на скамейку.
- Добре...
Минут пять он вертел в руках папиросу и молчал, потом, не спеша, закурил.
- Коли Гасанова бачил?
- Еще весной...
Я немного успокоился.
- Що пытал?
- Ничего особенного...
- Про мамку цикавился?
- Не помню.
Я опустил глаза и отвернулся. Пилипчук выдохнул дым и затушил окурок.
- Не напружуйся, я и так все про всих знаю.
Он тяжело вздохнул, встал, и, взъерошив мне волосы, пошел к машине. Крикнув что-то лейтенанту, сел и быстро уехал.
      Солдаты искали до самого вечера. Не знаю, нашли ли они еще что-нибудь,  но едва их грузовик выехал за ворота, я сорвался с места, прокрался на хоздвор и вытянул из-под железной бочки сверток. В нем были компас, бинокль и пистолет. А еще: маленькие, картонные коробочки полные патронов. Я взял в руку оружие. Это был новенький Вальтер. Он был скользким от смазки, тяжелым и холодным.   

      Я прославился на весь санаторий. Знакомые, незнакомые, встретив меня, сразу надоедали с расспросами. Даже директор в своем кабинете угощал меня чаем с пряниками и тоже интересовался, как все случилось. В этом списке не было только Риты. Я видел, что ей очень хочется со мной поговорить, но Эльдар со своим фотоаппаратом все время был с ней рядом и очень старался, чтобы этого не произошло.
      Решив не загружать себя мыслями по этому поводу, я ломал голову о другом: почему под мостом вместо чемодана с пожертвованиями оказался немецкий тайник. Это совпадение, или звенья одной цепи, которая с каждым разом становится все длиннее, запутанней и опасней. Я снова и снова разворачивал листок, стараясь найти, что я упустил, но все было правильно: вот горы, рядом домики, речка, мостик. Неужели обманка? Вдруг я увидел в правом углу маленький значок: стрелка с хвостиком, а над ней буква «С».
- Роза ветров!
Мы проходили ее на географии. Так на картах обозначают Север. По мне поползли мелкие мурашки, а следом недоброе предчувствие. Я забыл сличить стороны света! Перепрыгивая через клумбы, я помчался на хоздвор, достал из свертка компас и бегом поднялся к верхней беседке. Отдышавшись, нажал на кнопочку тормоза и вытянул руку вперед. Стрелка компаса задрожала, несколько раз колыхнулась и показала на ту гору, куда мы лазили вместе с Эльдаром и девочками. Север был там. Я судорожно развернул листок. Мои опасения подтвердились. В плане горы были в противоположной стороне. Да и река с мостом были нарисованы совсем не там. У меня екнуло сердце. Цдаки здесь нет! Я ошибся. Это не то место. Я сел на скамейку, снял панаму и с силой швырнул ее на пол.
- Что, жарко?
 Это была Рита. Она вошла в беседку, присела рядом, вгляделась мне в глаза.
- Вечером артисты приезжают. Говорят, будет сам Вольф Мессинг. Пойдешь со мной? Я спрятал компас в карман и кивнул, а Рита в ответ протянула мне свою маленькую ладошку.

       Концерт получился очень интересным. Сначала выступили музыканты и певцы, а потом появился сам Вольф Мессинг. Он очень просто обратился к зрителям и спросил, кто хочет поучаствовать в опытах. Я взял Риту за руку, и мы вместе с еще несколькими людьми вышли на сцену. Туда принесли объект, напоминающий шар на высоком штативе, который переливался и весь блестел, как зеркальный. Мессинг предложил сцепить руки за головой и смотреть на этот шар. Все так и сделали. Мы с Ритой тоже. Через пару минут ни я, ни Рита, ни  другие люди не смогли разомкнуть рук и продолжали стоять, не понимая, что происходит. Дело закончилось тем, что Мессинг принялся обходить участников, и сам разжимал им сцепленные пальцы. Когда все пришли в норму, он поклонился и объявил о следующем номере. Зрители зааплодировали, а мы с Ритой вернулись в зал. 
    Два часа пролетели незаметно. Люди расходились, с восторгом обсуждая представление знаменитости, а мы с Ритой направились к верхней беседке.
- Эй, паря, сюда иди!
Это был голос Эльдара. Вместе с пацанами из соседнего корпуса он стоял возле складского сарая и махал мне рукой.
- Не ходи!
Рита сжала мне пальцы.
- Он драться будет.
- Все равно придется.
Я отстранился от нее и направился к пацанам.
Драка с Эльдаром назревала уже не один день, и после случая с моей находкой, когда я стал в санатории центром внимания, она стала неотвратимой. Я не любил драк, но как любому мальчишке нашего района мне приходилось регулярно в них участвовать.
- Что ты хочешь?
Я встал перед Эльдаром и приготовился. Остальные пацаны переглянулись и образовали круг.
- На!
Эльдар махнул кулаком. Я отбил его руку, ударил в ответ, но не достал. Снова тычок. На этот раз уже точно. Эльдар совсем не умел драться, но его руки были намного длиннее моих, и хочешь не хочешь, он все-таки попадал мне по лицу. Последний удар мне пришелся по самому носу, и из него сразу потекла кровь.
- Все! Амбец!
Пацаны встали между нами. Все драки были до первой крови.
- Ну, что, получил?
Эльдар довольно потирал пальцы. В этот момент Рита, протиснувшись между  ребятами, достала свой  носовой платок и принялась вытирать мне лицо. Эльдар такого не ожидал. Он выругался, и, растолкав мальчишек, один побрел по алее вниз.
- На, мой возьми!
Свой платок достала и Нина.
- Уже не течет!
Рита взяла меня под руку.
- Всем аривидерчи!
Она потянула меня вверх. Через пять минут мы с ней сидели в верхней беседке и целовались.

     Утро выдалось хмурым и прохладным. Задевая верхушки гор, по небу плыли темно-синие облака, из которых временами сыпал мелкий дождь. Пообещав Рите сюрприз, я приступил к его исполнению. Начался он с похода в горы, но не  туда, куда мы ходили прежде вчетвером, а в сторону лощины, находившейся далеко за рекой, и к которой не было даже тропинок. Поднявшись на невысокое взгорье, и, прошагав около часа, мы стали спускаться вниз, то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться красотой местной флоры и фауны. Видели много разных птиц, зайцев, взрослую косулю. Попадались и змеи, но мы их не трогали и обходили стороной. Возле небольшого ручья сделали привал. Рита умылась и стала брызгаться на меня, но я не поддержал ее затею, а снял рюкзак и достал свой Вальтер.
- Это оттуда?
Рита вытерла руки и подошла ко мне ближе.
- Оттуда. Хочешь пострелять?
Я протянул ей пистолет. Рита помедлила, затем неловко взяла его в руку.
- Какой тяжелый! Как это делается?
Она направила пистолет на кусты.
- Нет, не туда!
Я взял ее за плечи и развернул лицом к склону.
- Спускаешь с предохранителя, отводишь затвор, затем, нажимаешь на курок.
Я сделал за нее все манипуляции.
- Щас...
Рита стала давить на скобу.
- Бах!
- Ой! 
Она чуть не выронила Вальтер из рук.
- Стреляй еще!
Я подобрал гильзу с земли.
- Нет, хватит.
Рита отдала мне пистолет и села на камень. Ее лицо стало пунцовым.
- Потом...
Я сделал несколько выстрелов, и когда затвор отскочил, проверил обойму. Рита наблюдала за моими действиями с нескрываемым восхищением.
- Где ты этому научился?
- Не поверишь, в кино.
Я спрятал Вальтер в рюкзак.
- В кино?
Рита засмеялась. Она стала приходить в себя.
- Это совсем не сложно.
Я взял ее за руку.
- Зачем тебе он?
Рита убрала руку и поднялась с камня. Я стал думать, что ей ответить, но ничего путного не нашел.
- Пока не знаю... потом пойму.
        Возвращались мы, когда уже совсем стемнело. В одном месте увидели необычную картину: по голому земляному бугру бегали синеватые огоньки. Это кто-то зажег горючий газ, который  просачивался через трещинки в породе. Выглядело, как настоящее чудо. Налюбовавшись феерическими всполохами, мы лишь к полуночи вернулись в санаторий. Возле нашего корпуса присели на скамейку. Помолчав с минуту, Рита поцеловала меня в щеку, встала и ушла. Больше я не видел ее никогда, потому, что утром разразился страшный скандал, и мама отправила меня домой.

       С началом занятий в школе меня самого ждал сюрприз. В наш класс попал Буся Парижер, который остался на второй год, и чему мы оба очень обрадовались. Появилось несколько новых предметов, и для экономии времени  мы стали готовиться к урокам вместе. Но большую часть дня мы посвящали фотографированию. Заразившись этим в санатории у Эльдара, я ни дня не проводил без фотоаппарата, деньги на который я все-таки выпросил у мамы. «Комсомольцев» уже не было, и я купил себе «Любитель», почти тоже, но с наворотами, которые сразу же отказали, как только я начал им пользоваться.
      Были и позитивные моменты, например Буся придумал свой способ проявления плёнки без бачка: мы целиком опускали рулончик в поллитровую банку с проявителем, а чтоб она не склеивалась, периодически вытягивали ее за кончик, и, подержав немного на воздухе, снова опускали в банку. Не фонтан, конечно, но в двенадцать раз быстрее, чем у Эльдара, да и плёнка оставалась целой.
     Я тоже решил не отставать от друга и сотворил примитивный увеличитель, сколотив из фанеры коробку с лампочкой внутри, и, закрепив в ней фотоаппарат с открытой задней крышкой. Фотобумага устанавливалась вертикально и  фиксировалась перед аппаратом. В итоге получались хорошие увеличенные фотографии, не то, что у Эльдара, всего только 6х6.
     Наш тандем с Бусей получился такой результативный и увлекательный, что мы с ним иногда засиживались до самой полуночи.  Мы брались за любые проекты и успешно реализовывали их. Взять хотя бы наш патефон, который мы сконструировали буквально из ничего: обрезков той же фанеры, старого, поломанного репродуктора и прочего ненужного хлама. Когда включили его в середине ночи, то стены в доме задрожали, и мирно спящие родственники в одном нижнем белье с ужасом прибежали смотреть что происходит.
        Мы никогда не сидели сложа руки. В честь праздника 7-го ноября в Доме пионеров устраивали маскарад и конкурс карнавальных костюмов, и мы с Бусей решили побороться за призовое место, и получить премию. Особых средств для изготовления костюмов у нас, конечно, не было, но зато был мастер Буся, который быстро скроил из бумаги две маски с треугольными носами, раскрасил их красками и приклеил к ним висячие усы из рогожной мочалки. Получились две смехотворные рожи. Когда стали примерять их, в комнату вошла мама Буси, и, оценив наше творение, заявила, что премии нам не видать, потому что для этого нужно изобразить что-нибудь политическое. Мы сняли свои костюмы и призадумались. И как это сделать? Я долго ломал голову, пока вдруг не вспомнил про Сталина. Конечно же он! Тот, к которому я часто обращался, и который всегда мне помогал. Он выручит и сейчас. Буся, выслушав мою идею, живо вырезал две бумажные ленты и красками крупно на них написал: «Да здравствует товарищ Сталин!»
       Аккуратно сложив свои костюмы в газетный пакет, мы пошли в Дом пионеров. Бал уже начался: гремела музыка, было полно народу, а на сцене за столом сидело авторитетное жюри. Быстро, по солдатски, переодевшись, мы с Бусей поспешили к залу, но едва отошли от раздевалки, как были схвачены двумя мужчинами в темных костюмах и галстуках.
- Это еще что?
В мгновенье ока они затащили нас обратно в раздевалку и сорвали все надписи. А уже буквально через час наша мама сидела в кабинете у Пилипчука. Весь вечер мы ее ждали всей семьей: бабушка, дед и даже маленькая Светка. Я очень волновался и часто выходил на улицу из ворот, чтобы ее встретить. Вернулась она поздно. Когда все успокоились, мама немного поела, выпила чаю и стала курить прямо за столом.
- Ты же уже взрослый парень.
Мама стряхнула пепел в банку.
- Должен думать головой, что можно, а что нельзя.
Я заранее заготовил, что сказать в свое оправдание, но промолчал.
- Ну, почему меня опять вызывают?
Мама затушила папиросу.
- Это может плохо закончиться. Для всех.
Я опустил голову и отвернулся.
- Про Сталина везде говорят. На каждом углу.
- Зачем тебе он?
Мама хлопнула рукой по столу.
- Давай, объясни!
- Он мне помогает.
Я встал.
- Что?
Мама закашлялась.
- Как? Каким образом?
- Он... он...
Я замолчал. Мне очень хотелось рассказать маме про чудодейственные свойства статуи, про то, как она указала мне дорогу, как вывела на Черную бороду, как вселяет уверенность и успокоение, но мама глядела на меня таким взглядом, каким врач осматривает тяжело больного пациента.
- Понятно...
Она снова закурила.
- Радио наслушался.
Она пересела ближе, взяла меня за руку.
- Нельзя доверять всему, что слышишь и верить всем подряд.
- Это как?
Я не уловил ее мысль.
- Просто.
Мама встала.
- Ум дан человеку, как крылья птице! Не держи ее в клетке, отпусти, пусть летит!
 Она взъерошила мне волосы.
- Сначала думай, а потом делай!
Мама затушила папиросу и ушла, а я остался и смотрел, как из консервной банки тоненькой струйкой к потолку поднимался летучий, синий дымок.

          На большой перемене Буся сказал мне, что хочет вступить в комсомол. Я еще был под впечатлением маминых напутствий и поэтому промолчал, обдумывая услышанное, но уже на следующей перемене мы оба сидели у секретаря комсомольской организации и писали заявления. Мне еще не было четырнадцати лет, но я вовремя сообразил и благополучно приписал себе год. После этого нам выдали Устав организации и рассказали как следует готовиться. Как принимают в комсомол я хорошо знал, потому что в клубе Госторговли играл сцену в спектакле о Молодой гвардии, где меня, то-есть Радика Юркина, принимали в Комсомол в подпольной организации, и по этому на зубок учил только основы демократического централизма.
       И вот пришёл день комсомольского собрания, на котором нас должны были принимать в члены ВЛКСМ. Я очень опасался, что кто-нибудь спросит о моем возрасте, и я должен буду с ясным взором соврать, чего делать не мог, да и никогда не любил. Собрание открыл секретарь. Он сообщил о присутствующих, отсутствующих и причинах. Следом за ним встал с места и подошёл к председательскому столу один из комсомольцев. С серьезным лицом и проникновенным голосом он предложил избрать почётным членом президиума собрания товарища Сталина. Все единогласно проголосовали «за» и сами себе поаплодировали. После этого избрали рабочий президиум.
      Первым вопросом был приём в члены. Нас было всего двое, я и Буся, и поэтому, задав нам по паре вопросов из устава, нас приняли. Теперь мы, как равноправные члены с гордым видом участвовали в обсуждениях и голосованиях. Собрание шло с таким пылом, что можно было подумать, что мы решаем вопросы государственной важности. Особенно старались наши десятиклассники, которые устраивали целые дискуссии, выступали по нескольку раз, брали свои слова обратно, но обращались при этом почему-то к бюстику  Пушкина, специально установленному на шкафу у задней стенки. В общем, все закончилось удачно.
      Кстати сказать, что свой комсомольский билет я ожидал тоже с напряжением. В горкоме могли узнать, что я приписал себе год, и вместо билета выставить меня на позор. Но опять всё обошлось благополучно, и домой я шёл, буквально повизгивая от счастья, потому что новенькая, ярко-красная книжечка лежала у меня у самого сердца и казалось, грела мне душу.

      Первое комсомольское поручение не заставило себя долго ждать. На нас с Бусей возложили художественное оформление тематического вечера по истории средних веков, и мы с воодушевлением приступили к его выполнению. У Буси проявились незаурядные способности в живописи, ну, а я был у него на подхвате, в основном по части фантазии. Мы решили на сцене сделать фоном старинный замок, перед ним поставить наряженного рыцарем ученика, создать освещение бликами и включить пластинку с подходящей по теме музыкой. Сказано-сделано. Колесо закрутилось. Буся принялся клеить огромное полотнище, а я пошёл домой мастерить фанерную коробку под осветительный прибор. Вечером, когда стемнело, мы приступили к испытанию нашей затеи. Буся повесил на стену свой замок, а я из физического кабинета принес радиолу и запустил музыку. Когда потушили свет, я подключил сеть и начал крутить ручку своего изобретения. Получилось, как в кино, только не хватало рыцаря, но Буся сказал, что это пара пустяков.
      Вечер всем очень понравился, особенно наша увертюра. Когда на очередном комсомольском собрании зашёл разговор о выполнении комсомольских поручений, то я  попросил слова и сказал, что мы с Парижером свое задание выполнили и оформили тематический вечер. Ребята из нашего класса своими криками моментально подтвердили это, но в конце послышалась еще одна реплика.
- Не мы, а я оформил!
Это был голос Буси. Я, конечно, такого от него не ожидал, и после этого впервые наша дружба дала трещину.

     Комсомольская работа не прекращалась, и после этого мы с Бусей получили новое поручение: быть старшими пионервожатыми в младших классах. Теперь я занимался не только своей учёбой и дисциплиной, а отвечал еще и за назначенный мне 1-й «а». Было забавно смотреть, как малыши с почтением смотрят на тебя, как на взрослого. После своих уроков я листал классный журнал своего подшефного класса и выписывал фамилии двоечников, чтобы серьёзно поговорить с ними при встрече.

      Сегодня был черед Волика. Это был неряшливый, кудрявый мальчик с любопытными глазами и не имевший ни одной положительной отметки ни по одному предмету.
- Тетрадки покажи!
Я стал листать его русский и арифметику, но кроме двоек и единиц других оценок не увидел. В каждой тетрадке  красными чернилами были написаны послания родителям, чтобы обратили внимания на сына и помогали ему готовить домашние задания.
- Ты что, учиться не хочешь?
Я сурово сдвинул брови и хлопнул по столу. Волик пригнул голову и опустил глаза в пол.
- Хочу...
- Почему тогда одни гуси и колы?
Волик не ответил.
- Сколько ты уроки делаешь?
Я повысил голос.
- Пять минут и готово? 
- Я не делаю...
Волик захныкал.
- Совсем не делаешь? Почему?
Я понял, что перегнул и заговорил тише. Волик насупился, поднял на меня мокрые глаза.
- Мне негде.
 - У тебя места нет?
Я выдохнул.
- Неа...
Так, вот оно что! Пацану негде готовить уроки. Я выглянул в коридор, но их учительница уже ушла проверять тетрадки, к заучу идти не хотелось, и решение созрело быстро.
- Пошли!
Я взял Волика за руку.
- Куда?
Мальчик затрясся.
- Домой! Будем искать тебе место.
Сообразив, что наказание отменяется, Волик радостно взвизгнул, сгреб свой портфель и через минуту мы уже шли с ним по улице. Волик провел меня по Комсомольской в сторону театра, затем мы свернули за угол и, пройдя еще один квартал оказались на Ермошкина.
Ба! Знакомые места! Здесь я следил за Пилипчуком, здесь вычислял Черную бороду. А вот и знаменитый серый дом!
- Стоп!
Я встал, как стреноженный.
- Ты где живешь?
Я схватил Волика за плечи.
- Тута...
Мальчик показал пальцем на знакомое крыльцо.
- В этом доме?
Я на миг похолодел.
- Да...
Волик отошел от меня, взбежал по ступенькам, забарабанил в дверь.
- Там-там-та-там!
А вот и пароль! Я вспомнил про этот условный стук и быстро поднялся за ним.
Через пару минут дверь открылась, и мы вошли. Нас впустила пожилая женщина, закутанная в темную шаль. Ничего не сказав, она сразу куда-то скрылась. В прихожей было довольно темно, поэтому разглядеть что-либо было трудно.
- Сюда!
Волик открыл боковую дверь и махнул мне рукой. Я пошел за ним, и мы очутились в небольшой квадратной комнате. Окна в ней были наглухо закрыты ставнями, поэтому здесь тоже царил густой полумрак. Волик пробрался к противоположной стене, щелкнул выключателем, и когда под низким потолком загорелась допотопная лапочка, я смог разглядеть обстановку. Сказать, что помещение было сильно заставлено, значит, не сказать ничего. Комната была буквально завалена вещами. На полу, на столе, на полках: везде были расставлены глиняные кувшины, корзины, подсвечники и чугунные утюги.  Один угол занимала старинная, ножная швейная машинка, а другой - самодельная, деревянная детская люлька. Но большую часть пространства заполнял огромный кованный сундук, на котором лежала светлая накидка с шестиконечной звездой.
- Это твоя комната?
Я поднял тяжелую ткань.
- Тсс... тихо.
Волик прижал палец к губам.
- Там люди.
Я прислушался. Из соседней комнаты через тонкую перегородку доносились  мужские голоса. Перебивая друг друга, беседовали несколько человек, но о чем говорили, разобрать было трудно.
- С тобой все ясно!
Я пошел назад, к выходу, но у двери остановился. За стеной заговорили громче, и я узнал голос Гасанова.
- Гэбэшники хотят поймать Ариэля.
Капитан тщательно подбирал слова.
- Поэтому он не приходит?
Снова знакомый баритон. Где я его слышал? Ага! Папа Стеллы Миллер тоже здесь? Я вернулся, присел на сундук и напряг уши.
- За цдакой охотится Пилипчук.
Гасанов выругался.
- До сих пор?
Папа Миллер щелкнул портсигаром.
- Деньги то старые. Теперь это просто бумага.
- Денег там мало.
Гасанов подвинул табурет.
- Люди приносили самое ценное: столовое серебро, кольца, нательные цепочки, даже фамильное золото. За несколько лет насобиралось много всего. Синагогу можно построить.
- Не смеши мои сандалии!
Миллер громко выругался.
- Пока правит тиран, в стране хозяйничают такие, как Пилипчук. А мы им совсем не нужны.
- Пр-равильно!
А это уже вступил в разговор слепой дирижер. Я узнал его по раскатистой букве «р».
- Пилипчук - нехор-роший человек, все вр-ремя р-рыщет, как волк на овчар-рне.
- Пилипчук ничего не найдет!
Гасанов ударил кулаком по столу.
- Ариэль увез чемодан в горы.
- А кто еще знает, где цдака?
К говорящим присоединился незнакомый голос. Он был негромкий и с заметной хрипотцой. Гасанов ответил не сразу. Было слышно, как он ходит по комнате.
- Место знает толка один Ариэль!
Гасанов остановился.
- Хотя...
Он снова замолчал.
- Кто-то еще?
Хрипун не отставал. Гасанов чиркнул зажигалкой и закурил.
- Сейчас расскажу.
Он придвинул табуретку и сел за стол.
- Есть один малчик...
- Трр-р!
Дверь открылась, и к нам в комнату вошла женщина в темной шали. Она держала в руках небольшую тарелку с тонкими лепешками.
- Пожалуйста, возьмите!
Женщина поставила тарелку на сундук.
- А ты, давай со мной! Тебе еще суп есть!
Она потянулась к Волику.
- Ба, я не хочу!
Волик захныкал и замахал руками. Женщина с минуту подождала, затем, без лишних слов, поймала Волика за руку и потянула к двери. Как только они ушли, я перелез через швейную машинку, пробрался в угол и прижал ухо к стене.
- Вот такой дела!
Гасанов закончил говорить и налил себе воды.
- Насколько все серьезно?
Папа Миллер заскрипел на табуретке.
- Что он знает?
- Пойди, спроси!
Гасанов выругался.
- Все равно не расскажет.
- Рисковать нельзя!
Миллер поднялся из-за стола.
- Провороним цдаку, община нам этого не простит. Нужно обезопаситься.
- Я пр-ротив!
Слепой дирижер уронил на пол свою трость.
- Это р-ребенок. Лучше пр-роследить.
- Ты что ли будешь следить?
Миллер захохотал.
- Э-э! Давай, без истерик!
Гасанов постучал по столу.
- А ты, водила, кому молчишь? Рядом живешь, машина имеешь!
Наступила тишина. Гасанову никто не ответил.
- Говори!
- Давайте, лучше я!
За перегородкой снова послышался голос хрипуна.
- Пацан от нас никуда не денется. Возьмем его под контроль. А вот, как тяжелый чемодан попал в горы, это интересно!
 - С туристами на машине.
Гасанов засмеялся.
- Ариэль перевез его вместе с группой. Маршрут проходит прямо через аул.
- Толково!
Хрипун вставил крепкое словцо.
- В ауле не засветился?
- Вряд ли.
 Гасанов поднялся из-за стола.
- Это очень маленькая аул. Всего три дома, речка и древний мост.

       Попросив бабушку Волика выделить внуку место для уроков, и, пообещав обязательно вернуться и проверить, я спешно покинул серый дом. Я и представить себе не мог, что это комсомольское поручение поможет мне в решении уравнения со многими неизвестными. Я узнал, что Черную бороду зовут Ариэль, что цдака находится в горах, в маленьком ауле, через который проходит туристический маршрут. Стал известен и совет общины, который постоянно собирается в сером доме. Это - капитан Гасанов, папа Стеллы Миллер, слепой дирижер и еще двое неизвестных, один из которых имел хриплый голос и спрашивал про перевозку, а другой, «водила», не проронил ни слова и все время молчал. Но самое главное, я выяснил, что все эти люди знают про мои намерения и теперь станут за мной следить. Зачем? Я не собираюсь ничего себе присваивать, а лишь хочу помочь другу. Чемодан с пожертвованиями был у Алькиного отца, и раз теперь его нет, должен остаться у Альки. Стоп! Алька говорил, что отца убил кто-то из совета. Кто? Неприятный холодок пробежал у меня по спине. Я остановился, сошел с тротуара и осмотрелся по сторонам. Все как обычно: едут машины, идут люди, ничего подозрительного. Я увидел скамейку под деревом сел и заставил себя успокоиться. Что ж, ничего страшного не произошло, скорее наоборот, мне повезло и теперь я знаю, что нужно делать!
     Я встал со скамейки и во весь дух побежал в школу, чтобы застать там учителя географии. Он по совместительству отвечал за все экскурсии, путешествия и походы детей и как никто другой знал туристические маршруты. И как ни странно, удача снова мне улыбнулась, потому что когда я влетел в учительскую, географ был еще там.
- Тебе чего?
Он поднял на меня усталые глаза.
- Хочу стать туристом.
Я присел на свободный стул.
- Желаешь пойти в поход?
Учитель снял очки.
- В горы!
Я старался не говорить лишнего. Географ кивнул, вытянул из своего портфеля тонкую тетрадку.
- Мы уже набираем группу.
- Куда?
Я придвинулся ближе к столу.
- Какой маршрут?
- Куда, куда, раскудахкался!
Географ засмеялся.
- Маршрут один: Махачкала - Буйнакс - Гуниб - Кубачи.
- На машине?
- Только до Буйнакса. А дальше, молодой человек, пешком, на своих двоих!
- Сколько людей пойдут?
Я стал крутить глобус, но географ его остановил.
- Десять учеников и двое провожатых. Больше в машине не помещается.
- А кто второй провожатый?
Я поднялся со стула.
- Учитель английского.
Географ взял ручку и открыл тетрадь.
- Так, что, тебя писать?

      С того самого дня я начал подготовку к походу. Бабушка по моей просьбе сшила мне небольшой вещмешок из брезента, в который я сложил зубную щетку, порошок, мыло, полотенце и кое-что из белья. Ножик, веревку и фонарик я положил в специальный кармашек. Целый вечер я не мог решить, что взять из своих трофеев: компас, бинокль или пистолет. Компас, конечно, нужен, потому что заблудиться в горах очень легко, бинокль слишком тяжелый, да и следить в походе мне вряд ли придется. Оставался пистолет. Переправив Вальтер и патроны из санатория домой, я стал ходить на дюны, за дикий пляж, и упражняться в стрельбе. Мишенями мне служили ржавые консервные банки, которые я находил или приносил с собой. Растратив добрую половину патронов, я научился неплохо стрелять и мог попасть в банку из-под горошка с десяти шагов.
      Я взял Вальтер в руку. Его холодок  успокаивал и вселял уверенность. Что ждет меня в горах? После услышанного в сером доме я стал осторожнее. Иногда мне казалось, что за мной кто-то идет, и я останавливался, оглядывался назад, а иногда даже нырял в потайную дырку в заборе, чтобы пройти дворами. Я чувствовал, что цель близка. Наконец все стало на свои места. У меня есть план, я знаю маршрут, обозначено место. Меня беспокоили двое неизвестных, которые присутствовали на совете. Кто они? И что от них ожидать? Я протер компас, набил патронами две обоймы, и, завернув пистолет в тряпицу, положил на дно рюкзака.
     Оставалось найти деньги. Просить у мамы не хотелось, и я решил немного подзаработать. У меня возникла идея, и, посовещавшись с Бусей, мы купили в магазине диапроектор и несколько катушек с народными сказками. Написав на воротах афишу о демонстрации детских фильмов с платой за вход 20 копеек, мы натянули простыню, сели и стали ждать вечера. Едва стемнело, как детвора буквально повалила к нам во двор. Мы собрали деньги и пошли начинать сеанс. Я вращал ручку проектора, переставляя кадры, а Буся читал титры и сопровождал их музыкой и шумовыми эффектами. Детвора буквально визжала и подпрыгивала от удовольствия. Мы показали несколько народных сказок и объявили о конце сеанса.   
      Подсчитав наш доход, и, докупив ещё несколько пленок, мы с Бусей на следующий вечер повторили показ. На этот сеанс детей собралось намного больше. Они едва помещались во дворе. Очевидно слава о сказочных  демонстрациях быстро распространилась далеко за пределы нашего квартала. Отработав вечер, я хотел посчитать выручку, но Буся сказал, что сделает это потом, и мы, довольные, разошлись по домам. В классе Буся меня как будто не замечал. То же было и на следующий день. И тогда я понял, что почувствовав вкус денег, он расценил мое участие в общем деле незначительным и решил со мной не делиться. Требовать свою долю я не стал, посчитав для себя это слишком унизительным, но дружбу с Бусей прекратил и больше не возобновлял уже никогда. Мама мне тоже денег не дала, потому что дело было под зарплату, но она написала записку и сказала, чтобы я сходил к дяде Мише Либерману. Он одалживал деньги знакомым под небольшой процент, и на районе многие пользовались его услугами.
        Поздоровавшись с Борькой и Венькой, и, немного поглазев, как они натягивают цепь на старый велосипед, я обошел стоящую во дворе полуторку и
остановился у саманного флигеля. Едва я приблизился к двери, как она открылась, и на пороге появился дядя Миша.
- Тебе чего?
Он был в одних трусах и грыз свежий огурец.
- Вот.   
Я протянул ему мамину записку. Дядя Миша выбросил огрызок в траву, взял у меня записку, и, прочитав, вернул ее мне.
- Ну, что, поход дело хорошее. Моих оболтусов, блин, туда не затянешь. Далеко идете?
- В горы.
Я спрятал бумажку в карман.
- Понятно...  группа большая?
Дядя Миша вытащил из кармана потертый портмоне.
- Десять человек и сопровождающие.
- Из учителей?
Либерман стал перебирать деньги.
- Да.
Я отвернулся, чтобы на него не смотреть.
- Географ и учитель английского.
- Что?
Дядя Миша выронил портмоне из рук. Деньги рассыпались по земле. Он выругался, присел на корточки, принялся их собирать. Несколько купюр ветром отнесло под скамейку, и я полез их поднимать.
- Стой! Я сам!
Либерман оттеснил меня в сторону, встал на колени и проворно подобрал улетевшие банкноты. Он их все пересчитал, положил в портмоне, но тут же достал и пересчитал снова.
- Когда едете?
Он протянул мне две сотни.
- Четвертого.
Я взял деньги и положил их в карман. Дядя Миша на минуту задумался, затем прямо в трусах пошел меня провожать. Он все время молчал. У ворот остановился, открыл калитку, хлопнул меня по плечу.
- Удачи тебе, турист!

    В условленный день вся наша туристическая группа собралась в школе. Географ всех пересчитал, сделал пометки в своей тонкой тетрадке и представил нам еще одного сопровождающего, учителя английского языка. Оба во время войны воевали, были офицерами и знали толк в ориентировании на местности. Разместившись в теньке, мы сели на свои вещмешки и стали ждать машину.
     Устав от жары и безделья, я выбрал момент, подошел к географу и попросил показать весь маршрут.
- Я же уже объявлял: Буйнакс, Гуниб, Кубачи, затем спуск и домой!
Географ нахмурился.
- Разве не понятно?
- Что он хочет?
К нам присоединился учитель английского.
- Ух-ты!
Где я слышал этот голос? Негромкий, спокойный с хрипотцой. Пока я изо всех сил напрягал свои мозги, «англичанин» осмотрел меня с ног до головы, достал из рюкзака сложенную гармошкой карту и протянул ее мне.
- Топографией интересуешься?
Я взял у него карту и застыл. Я его вспомнил. Хрипун! Англичанин был в сером доме. Это он спрашивал Гасанова про перевозку чемодана. Я сделал вид, что рассматриваю маршрут, а сам едва не взорвался от мыслей. Зачем он идет в горы? Чтобы найти цдаку? А вдруг это он убил Алькиного отца?
- Ну, что разобрался?
Англичанин улыбнулся, стал водить пальцем по бумаге.
- Вот это - Буйнакс, видишь? Мы доедем до него на машине, а дальше пойдем пешком по дороге на Гуниб.
Он принялся подробно рассказывать мне о походе, а я стоял, не слушал и  продолжал задавать вопросы самому себе. Что он задумал? Ему поручили, или он сам по себе? А вдруг это просто совпадение? Такое вполне может быть.
- Ну, что врубился, следопыт?
Учитель английского весело рассмеялся. Я что-то промычал в ответ и уже хотел, было, отдать ему карту, как вдруг увидел на ней значок моста. Англичанин тоже заметил это и сам забрал карту у меня.
- Это - арочный мост. Он каменный, но очень древний. Мы будем проходить его после Кубачей.
      Машина пришла с большим опозданием, и мы выехали почти вечером. Это был грузовик с тюками соломы в кузове, и, утомлённые длительным ожиданием,  все, как один, попадали на солому и с наслаждением вытянули ноги. Смотреть было особо не на что, но путь проходил мимо нашего дома, и я поднялся и сел, чтобы проехать родные места. Вот свернули с Левоневского, а вот и наши ворота... а это еще что? Сзади нашего грузовика ехал еще один. Эта машина приципилась к нам от Комсомольской и все время следовала сзади, держась на небольшом расстоянии. Когда наш водитель притормозил перед глубокой канавой, я присмотрелся и не поверил своим глазам. Это была полуторка дяди Миши! Без всяких сомнений, вот немного погнутый слева бампер, треснувшая фара и, наконец, ядовито-зеленый кузов, который я совсем недавно помогал красить Борьке и Веньке. Только номер был почему-то другой.
     На перекрестке наша машина остановилась, а полуторка дяди Миши свернула с дороги и скрылась за деревьями. Я решил лечь и поразмышлять об этом, но не успел, потому что нас обогнала черная легковушка. Кто бы сомневался! Пилипчук тоже здесь. Как же без него. Этот человек имел особенность всегда появляться в нужный момент в нужном месте. Интересно, откуда он все знает? И вообще, что происходит? Я лег на солому и уставился в небо. Вышла луна, зажглись первые звезды, натруженно ревел мотор, а отряд уже спал крепким сном. Ну, что ж, путешествие началось и без всяких сомнений, обещало быть интересным, тревожным и даже опасным.

         Буйнакск мы проехали по тёмному. Через пару часов машина остановилась, и, высадив нас прямо на дороге, развернулась и скрылась за поворотом, оставив  стоять в полной темноте. Это продолжалось не долго. Пересчитав всех по головам, географ построил нас в колонну по одному, и, заняв место впереди, повел по дороге. Англичанин шел сзади и следил, чтобы никто не отстал и не потерялся во время движения. Прошел час, потом еще один, затем целых два. Окруженные кромешной темнотой, мы продолжали идти, едва не засыпая на ходу. Мне всё время казалось, что мы ходим по кругу и возвращаемся на одно и тоже место, и только когда занялась заря и немного посветлело, в сознании появилась осмысленность нашего движения. С рассветом мы все увидели, что идем вверх, слева и справа дорога окружена густыми, лесистыми склонами, а далеко впереди высятся вершины высоких гор.
- Привал!
Географ остановился, сошел с дороги, и все, как подкошенные, попадали на траву. Англичанин, казалось, совсем не устал. Он осмотрел обочину, ближайшие кусты, и, закурив папиросу, присел рядом со мной.
- Как самочуствие, следопыт?
У меня екнуло сердце. Что ему надо? Не зная что ответить, я принялся натружено кашлять, а он, усмехнувшись, похлопал меня по спине и пересел ближе к географу.
     Через полчаса привал закончился, и мы снова пошли. Уже где-то через километр по обоим сторонам дороги потянулись сады с яблоками на ветвях, а впереди показался первый в нашем походе населённый пункт. Это был довольно крупный аул. Домов было много, заборы сложены из неотосанных камней, а дворы утопали в густой, сочной зелени. Географ и англичанин привели нас к одноэтажной школе и дали команду располагаться в классе. Он был пустой, парты стояли во дворе и ожидали ремонта и покраски. Мы все страшно обрадовались, и, бросив вещмешки вдоль стен, попадали прямо на пол, который после ночного перехода показался нам мягкой периной.
        Не успели мы заснуть, как в класс вошли две девушки-горянки. Они внесли огромную кастрюлю кипячёного молока и скатерть, полную пахучих чуреков. Алюминевых мисок на всех не хватило, поэтому молоко пили по очереди. Наевшись и напившись до отвала, все попадали спать. Проснулись, когда уже за окном было темно. Вышли во двор и осмотрелись. Все ребята были с разных классов, поэтому знакомиться друг с другом и обсуждать поход стали только сейчас. Я был не любитель новых компаний и незаметно от всех ушел со двора  и спустился к обрыву, где журчала речка. Ярко светила луна, освещая могучую гору, темнел лес, в окнах домов мерцали огоньки. Прохладный воздух стал заползать мне под рубашку, и я решил вернуться в класс. Еще раз окинув взглядом ночную идилию, я повернулся и замер. Ниже ручья, у самого леса, обозначилась тень. Это был силуэт человека в дождевике. Я попятился назад и ахнул. Кто-то схватил меня сзади.
- Ты чего здесь стоишь? Ну-ка, пойдем!
Это был учитель английского. Я пришел в себя и стал подниматься к школе вместе с ним. Перед воротами, улучив момент, оглянулся назад: человек в дождевике исчез. Было видно, как покачивались потревоженные ветки на кустах.
      Географ собрал всех в классе и стал нам рассказывать, что населённый  пункт, куда мы пришли, называется Хаджалмахи, и что он славен своими вкусными яблоками, а завтра нам предстоит переход в Гуниб, известный на всю страну водохранилищем и Гергебельской ГЭС.
- А если обратиться к истории, то в прошлом веке здесь шла кавказская война, и Гуниб был вотчиной Шамиля.

    Дорога к Гунибу проходила по долине горной реки Каракойсу. Мы всё время шли на подъём, поэтому часто делали привалы и пили воду из родников, которых было достаточно много. К водохранилищу подошли уже в сумерках. Я остановился у самой кромки воды. Она была такой прозрачной, что был виден каждый камушек на дне. Несмотря на то, что я был в ботинках, мне очень захотелось погрузить ноги в воду. Я уже подался вперед, как вдруг мои глаза перестроились, и я увидел, что стою на краю обрыва метров десять высоты.
- Ой!
Не успел я испугаться, как чьи-то сильные руки подхватили меня сзади и оттащили назад.
- Куда?
Это был англичанин. Он подобрал упавшую с меня кепку и протянул ее мне.
- За тобой, следопыт, глаз да глаз нужен!
Он похлопал меня по плечу, и, не став ждать пока я приду в себя, пошел к географу обсуждать дальнейшие действия.
     Мы шли по берегу водохранилища, а я никак не мог отойти от случившегося.
Если бы не англичанин, все могло закончиться прямо сейчас. Хорошо, что он был рядом. Кстати, как и вчера. Он что, за мной следит? Или меня охраняет? С такими мыслями я вместе со всеми доковылял до аула и возле школы снова увидел человека в дождевике. Он сразу зашел за угол, но на этот раз я все-таки успел его немного разглядеть. Капюшон был надвинут почти на все лицо, но он не закрыл густые черные усы и чисто выбритый подбородок. Мне показалось, что я где-то их видел. Где? Интересно, что он здесь делает? Я решил пойти за ним и посмотреть, но не успел, потому что англичанин был уже на углу. Он обошел здание школы и вернулся назад.
- Всем размещаться в маленьком классе!
Географ поднялся по ступеням и открыл входную дверь.
     День был трудным, мне очень хотелось спать, но я все-таки решил немного поразмышлять. Прежде всего, англичанин. Понятно, что он идет с нами не просто так. Это из-за меня. А если быть точнее, то из-за цдаки. Что он задумал, пока не известно, но похоже, он не желает мне зла. Но это пока... а вот с человеком в дождевике не очень непонятно. Кто он? И зачем скрывается? Это не добрый знак. Его надо опасаться и быть начеку, потому, что завтра мы уже пойдем на Кубачи. И это последний переход, дальше будет только спуск. Я решил прикинуть, как буду действовать, но глаза стали слипаться, и меня быстро сморил сон.

- Эй, просыпайся!
Меня тормошил парень из параллельного класса. Звали его Саша Костенко. Это было настоящее, ходячее приключение. Костенко был известен тем, что на спор пытался проходить всю зиму в майке и за день до Нового года попал в больницу. Он ни с кем не дружил и любил в одиночку лазить по разным свалкам, помойкам и развалинам. На вопрос, кем хочешь стать, всегда отвечал, что землекопом. И это еще не последние его странности, в общем, товарищ был неоднозначный, и от него можно было ожидать все что угодно.
- Тебе чего?
Я протер глаза и поднялся с пола.
- Уходим!
Костенко засмеялся и зашагал к двери. Я оглядел класс. Он был пуст. Вся группа была уже во дворе. Когда я встал в строй, географ тихо выругался, и, спрятав тетрадку в карман, еще раз посчитал нас по головам.
- Все?
- Все!
- Тогда вперед!

      Это был самый трудный переход. Очень сказывалась высота. Не хватало воздуха, голова была тяжелой, ноги ватными. Привалы делали чаще, чтобы попить воды, восстановить дыханье и силы. Географ уже не пытался на ходу рассказывать исторические факты и на остановках даже не курил, а сидел, прислонившись к дереву или камню и отдыхал вместе со всеми. Англичанин вел себя иначе. Чем ближе мы подбирались к аулу, тем серьезней становилось его лицо. Не выпуская папиросу изо рта, он прислушивался, приглядывался, а перед самым аулом сел на дорогу и принялся рассматривать следы. Мне стало очень интересно, и я незаметно подошел к нему сзади. Англичанин поднял несколько камешков с дороги, и, понюхав их, положил в карман. Когда он вставал, то с боку, под рубашкой, мелькнула кабура.
- Ух-ты!
Что-то такого я и ожидал. Мои предположения подтвердились. Все очень серьезно, и развязка уже будет скоро.
   
      Аул Кубачи испокон веков славится своими мастерами художественного промысла. Каждый кувшин, каждое блюдо сделанное здесь - это настоящее произведение искусств. Расположившись в школе и, немного передохнув, мы всем составом пошли в художественную мастерскую, главную достопримечательность аула. Это была сакля, с длинными  деревянными столами внутри, за которыми на таких же длинных лавках сидели и работали дети. Острыми инструментами они выковыривали на деталях из драгоценного металла восточные орнаменты, причём даже без предварительной разметки. Весь пол был усыпан крошками из золота и серебра, поэтому на пороге нас  обули в специальные войлочные тапки.
       Всей этой армией малолетних творцов руководил старый мастер, который ходил между рядами, следил за процессом и все время что-то подсказывал. На вопрос географа, чем занимаются сейчас, он с гордостью ответил, что готовят чернильный прибор в подарок ко дню рождения товарища Сталина. Другую работу, такую, как пайка и чернение серебра выполняли взрослые мастера. Меня удивил слепой вальцовщик, который наощупь превращал куски серебра в ровные пластины, прокатывая их на вальцах вручную. Полазив немного вокруг единственной, сохранившейся древней крепостной башни, мы вернулись в школу. Саша Костенко снова всех удивил: он где-то подобрал несколько кусочков темного металла и утверждал, что это настоящее, старое серебро.
        Весь остаток дня все отдыхали и рано утром отправились дальше по маршруту. Теперь мы спускались с гор, идти было значительно легче, и наш путь был почти без привалов. Как и прежде ведущим был географ, а замыкал группу англичанин. Он переодически останавливался, пристально всматривался назад, а потом бегом догонял отряд. Дорога была извилистой, вокруг только горы и густой непролазный лес, и лишь ближе к вечеру показались домики с загонами для баранов. Аулом это врядли можно было назвать, потому, что домов было всего три: один побольше и два совсем маленьких. Когда мы подошли ближе, я вздрогнул. Вот, он, ориентир на карте! Я незаметно вытащил компас. И горы стоят, там где им положено стоять. Где -то недалеко должна быть речка и мост.
- Привал!
Географ остановился и поднял руку.
- Будем проситься на ночлег.
Опять повезло! У меня будет время найти мост. Но едва мы сошли с дороги, как из-за загонов выскочила целая свора собак. Огромные, с обрезанными ушами, они все, как по команде, встали перед домиками и начали злобно лаять на нас.
- Назад!
Англичанин жестом приказал нам возвращаться на дорогу, а сам продолжал стоять до тех пор, пока весь отряд не отошел на приличное расстояние. Наши провожатые, посовещавшись, решили идти дальше до следующего жилья. Мы снова выстроились на дороге и по команде «вперед!» двинулись в путь. Я шел и все время выглядывал из-за спины впереди идущего, стараясь обнаружить мост.
      А вот и он! Сначала повеяло прохладой, затем послышался шум воды, и наконец, открылся сам мост, старинный, арочный с мощными каменными опорами, в которых были сделаны ниши, очень похожие на небольшие кладовки. Едва мы к нему подошли, как начался дождь. Укрыться было негде, и мы спустились вниз, к реке, которая напоминала узенький ручей. Когда отряд разместился под мостом, географ свернул газету в трубочку, зажег, и, войдя внутрь опоры, стал осматривать углы на предмет наличия змей. Ничего не обнаружив, махнул нам рукой.
- Заходим!
- Стойте!
Это крикнул англичанин.
- Где Костенко?
Все встали ближе друг к другу и осмотрелись, но его с нами не было.
- Может, отстал?
- Саша! Саша!
Минут пять мы всем составом безуспешно кричали, а потом устроили военный совет, на котором решили идти его искать.
- Слушай меня!
Англичанин поднял руку.
- Мы возвращаемся!
Он развернулся к географу.
- Вернешься назад. Посмотришь у загонов. Далеко никого не отпускай!
- А ты?
Географ закурил. Англичанин глянул на мост.
- Я пройду вперед. И еще...
Он бросил на землю свой рюкзак.
- Всем снять вещмешки, пойдем налегке!
Англичанин затушил папиросу и шагнул ко мне.
- Останешься здесь и покараулишь!
Я молча кивнул и отошел к сложенным вещмешкам. Я ни на минуту не сомневался, что будет именно так, потому что в последнее время все, что  происходило со мной было подчинено какой-то неумолимой, неведомой силе, у которой заранее был заготовлен свой, особенный план.
     Когда группы ушли, я вытащил фонарик и осветил внутренность опоры. Провсюду темнел позеленелый, древний камень. Интересно, сколько ему лет? И эта вековая, по щиколотку пыль. Она, словно снег, покрывала пол и по ней даже было мягко ходить. Где-то здесь должен быть чемодан. Где? Еще немного и фонарик потухнет. Стоп! Я остановился и выдохнул. Искать надо там, где потревожена пыль! Если кто-то здесь был, значит наследил, и место будет заметно. Я направил фонарь вниз, но он несколько раз мигнул и погас.
- Ничего!
Я вытащил спички, и, обжигая пальцы, стал осматривать пол. Везде пыль была не тронута. Вторая опора встретила меня неприятным шуршащим звуком. Когда я зажег спичку, то сразу отпрянул назад: возле стены, кольцом скрутилась змея. Увидев меня, она подняла голову и стала выбрасывать изо рта свой раздвоенный язык. Что это за змея в темноте разобрать было невозможно и входить было страшно. Я вернулся к мешкам и достал Вальтер. Сняв его с предохранителя и поставив в боевое положение, положил в карман. Затем оторвал от промасленной тряпки внушительный кусок, и, намотав его на ветку, зажег и дал разгореться. Когда факелом осветил опору, то змеи уже не было. В пыли остался лишь ее зигзагообразный след.
- Ух-ты!
В дальнем углу опоры пыли почти не было. Кто-то сгреб ее к стене. Я вставил факел между камней, достал нож и принялся разгребать пол. Он был рыхлым и податливым. Сначала показалось знакомая пукля, а затем и весь чемодан. Я с трудом вытянул его на поверхность и открыл.
      Капитан Гасанов говорил правду. Чемодан был доверху заполнен свертками, коробочками, мешочками и разного рода футлярами. В пожелтевшую газету были завернуты литые столовые ложки, вилки и ножи. В самом углу лежали связанные тонкими веревочками пачки денег. Я поднес к свету небольшой сверток и развернул мягкий пергамент. В мерцающем свете блеснуло золото. Массивная цепочка с кулоном ввиде шестиконечной звезды. Я положил ее в чемодан и открыл маленькую коробочку из зеленого бархата. В ней были серьги и два кольца с белыми камешками. Налюбовавшись ими, я положил коробочку обратно и поднял инкрустированную, костяную шкатулку. Она сама открылась, и из нее со звоном стали выпадать золотые и серебрянные монеты. Этот звук меня буквально заворожил, и я не мог оторвать глаз от сокровищ.
    Вдруг снаружи до меня донесся шум, а затем послышались голоса. Я бросил шкатулку в чемодан и замер.
- Так, это - ты!
Я узнал голос англичанина.
- Это ты убил габбая, чтобы завладеть цдакой!
Англичанин перешел на крик.
- Ты все время охотился за ней! Зачем?
- Зачем?
Это был уже другой голос. Очень даже знакомый.
- А то ты не знаешь!
Я не поверил своим ушам: дядя Миша Либерман!
Снаружи раздался металлический щелчок. Затем снова голос Либермана.
- Да, ты лучше меня понимаешь, что синагогу построить не дадут! Никогда!
Дядя Миша крепко выругался.
- Сколько времени прошло! Война, реформа, вон, деньги пропали... а мне бы они  тогда даже очень пригодились!
- Это деньги общины!
Англичанин закашлялся.
- И ты не имеешь никакого права...
Раздался выстрел. Затем, еще один. Я прижался к стене, вытащил Вальтер и сжал его в руке. Вскоре послышались шаги, и в проеме показалась фигура человека в дождевике. Капюшон был откинут назад. Это был дядя Миша. В одной его руке был фонарь, в другой - наган. Несколько секунд, не мигая, он смотрел на содержимое чемодана, затем вздохнул и поднял пистолет.
- Шлеп!
Со стены упал факел, и я машинально нажал на курок.
- Бах!
- А-а!
Дядя Миша тоже выстрелил и отпрянул назад. Затем прозвучали еще два хлопка, и мне на голову посыпалась каменная крошка. Я разрядил всю обойму в проем и спрятался за чемодан. Наступила тишина. Руки дрожали, но я все-таки смог вставить новую обойму. Немного успокоившись, я поднял потухший факел, зажег его и выбросил наружу. Тихо. Я подождал еще немного, затем медленно, на четвереньках, вылез из опоры и осмотрелся. Дождь закончился, сгущались сумерки. Дяди Миши нигде поблизости не было. Я поднялся с земли и увидел лежащего у воды англичанина. В руках у него был зажат ТТ. Он не шевелился и не дышал.
      Вернувшись в опору, я закрыл чемодан и вытащил его наружу. Где-то за мостом послышался фырчащий шум мотора. Полуторка! Значит, Либерман уезжает. Что ж, скатертью дорожка! Я сделал себе новый факел, но зажигать не стал, а, осторожно ступая по камням, потащил чемодан вниз по течению реки. Он был очень тяжелый, и я скоро выбился из сил. Усевшись на валун, перевел дух и огляделся. В этом месте пологий берег становился отвесным и дальше идти было уже невозможно. Склон весь зарос кустами и деревьями, а под огромными обломками скал зияли вымоины от весеннего разлива. Я зажег факел и подлез к самой верхней из них. Она была сухая и просторная. Подойдет! Я затянул чемодан внутрь и заложил его камнями. Затем, достал нож и нацарапал на скале шестиконечную звезду. Верхний луч сделал длиннее остальных.
      Возле моста, по прежнему кроме мертвого англичанина не было никого. Я зашел в нишу, заровнял яму, а сверху присыпал ее пылью. Я почему-то был абсолютно уверен, что дядя Миша не вернется, сел на свой вещмешок и стал ждать. Скоро совсем стемнело. На небе зажглись звезды. Между двумя соседними вершинами показался серп луны. У меня стали слипаться глаза.
       Вдруг хрустнула ветка, и сверху посыпались камни. Кто-то спускался к мосту. Я вытащил Вальтер, передернул затвор и спрятался за камень.
- Эй! Есть кто-нибудь!
Это был Саша Костенко. Он был весь в грязи, тяжело дышал и прижимал к груди небольшое пушечное ядро.

       Весь июнь у меня прошел в допросах. Чуть ли ни каждый день я приходил в кабинет к Пилипчуку и говорил одно и тоже: не видел, не слышал, не знаю, не брал. В конечном итоге ему это надоело и, я был отпущен на каникулы. Капитану Гасанову я тоже ничего не сказал. Я решил дожидаться Альку. Но он  не появлялся, кстати, как и дядя Миша, который тоже куда-то исчез вместе со своей полуторкой.
       Мама попросила меня  помочь ей в санотории, и я стал собираться в Талги. За день до отъезда я вспомнил про свою палочку-выручалочку и отправился на площадь к статуе. Как ни странно, у подножья не было цветов, отсутствовал дежурный милиционер, а на трибуну нагадили птицы. Я поднялся по ступенькам, снял кепку и поднял голову вверх. Сталин смотрел усталым и безучастным взглядом.
- Привет! Где Алька, знаешь?
Я приложил ладонь к ногам статуи. Было жарко, палило солнце, а она, как и прежде, была холодной, как лед.
- Не хочешь сказать?
Я не убирал руку. Сталин молчал и продолжал равнодушно взирать на город. На площади почти не было людей, только стайка мальчишек сгрудилась возле дородной мороженщицы, стоящей под большим, полосатым зонтиком. А больше совсем никого. Впервые Сталин мне не помог. Я понаблюдал еще немного, спустился вниз и побрел домой, но уже через минуту вернулся назад. Кепка! Я забыл ее на трибуне, а солнце сразу дало мне об этом знать. Возле памятника я остановился. Меня буквально подбросило на месте. Цдака! Нужно вернуться и вывезти ее. Пойдут летние дожди, река поднимется и тогда... я с ужасом представил, как бурлящий поток размывает камни, подхватывает чемодан, и тот исчезает в бушующей водной стихии. Я забежал на трибуну, взял кепку и шлепнул ей по сапогу вождя.
- Куда свезти цдаку? Где сделать тайник?
Сталин сосредоточенно смотрел в море. А это мысль! Что, если снова закопать чемодан на пляже, там где он был? В пещеру его привез отец Альки, но он мертв. Черная борода, он же Ариэль, забрал его оттуда и второй раз в пещеру уж точно не придет. Больше про нее не знает никто, кроме меня, конечно. А я не собираюсь никому про нее рассказывать, пока Алька не найдется. А он обязательно придет! Я был  абсолютно в этом уверен, потому что по другому и быть не могло. Оставалось только придумать, как все устроить.
- Спасибо!
Я помахал Сталину на прощание, пересек площадь и встал у дороги, пропуская просигналивший мне грузовик. Он уже давно проехал, а я продолжал стоять и смотреть ему вслед. Чтобы перевезти чемодан, мне нужна машина. И в санатории она есть.




                ч а с т ь   т р е т ь я

                ЦДАКА 
               
               
         По приезду в Талги я в первый же день познакомился с Жорой, очень интересным парнем, который работал на санитарке и возил пациентов на процедуры, ну и туда, куда пошлют. Настоящее имя его было Зайнетдин. Он был сиротой, его усыновил заведующий гаражом санатория и сделал его шофёром. Жора был намного старше меня и имел семью, но я с ним быстро нашел общий язык, потому, что сразу попросил его научить меня ездить на машине, а он, будучи очень добрым и отзывчивым парнем, мне не отказал. В библиотеке у мамы я нашел книжку  «ГАЗ - АА» и уже через неделю, выучив всю ее на зубок, с утра до вечера ездил на санитарке вместе с Жорой по его маршрутам, внимательно наблюдая, как он это делает.
      Жору очень любили пациенты, в большей мере инвалиды войны. Он хоть и был маленького росточка, но часто брал на руки неходячих инвалидов и один заносил в салон машины, не забывая после этого спеть забавную кумыкскую песенку и станцевать смешной танец, держа одну руку вверху, а другую сзади, и, помахивая ей, как хвостиком. Увидев такие  представления наши пассажиры от души хохотали и забывали про все свои недуги и болячки.
     Я вынашивал план как можно скорее научиться управлять автомобилем и приставал к Жоре чуть ли ни каждый день. В выходные он все-таки согласился и рассказал мне об особенностях управления нашей полуторки. Во-первых, она имела огромный люфт руля, во-вторых, педаль тормоза не работала и была безнадёжно утоплена до пола, в - третьих, ручник тоже нулевой, ну и вдобавок ко всему перечисленному, аккумулятор на машине присутствовал исключительно для балды. Отсюда и указания: мотор выключать исключительно когда машина стоит на уклоне, а тормозить только скоростью. И всё это при езде по горным дорогам! Ну, что ж, другого варианта у меня не было, и я  со всей серьезностью приготовился к освоению полуторки.
      И вот, наконец, настал момент, когда Жора выбрал относительно ровный участок дороги, вышел из кабины и предложил мне сесть за руль. Я влез на его место, а  он на моё. Мотор работал на низких оборотах, и моё сердце стучало в такт ему. Итак, скорость включена, я, как положено, добавил газу и отпустил сцепление и ... о, ужас! Машина затряслась, дернулась и заглохла. Почему? Что не так? Я очень расстроился, но Жора меня успокоил и объяснил, как правильно трогаться с места, чего не было написано в книге.
- Давай, по новой!
Жора похлопал меня по плечу и сел ближе.
- Поехали!
Я собрался с духом и... вот оно счастье, я еду сам! Докатившись до поворота, я глянул на Жору. Тот улыбнулся и поднял руку.
- Здесь стоп!
Я въехал на склон, включил первую передачу и рванул провода, чтобы выключить зажигание, потому что замка на машине не было. Наша санитарка несколько раз дёрнулась и остановилась, как вкопанная, а Жора поздравил меня со сдачей экзамена по вождению.
      После этого дебюта я стал учиться ездить на полуторке. Когда никого с нами не было, Жора сажал меня на свое место, и я оттачивал навыки в управлении, наматывая километры, и, набираясь опыта. Довольно скоро я уже уверенно ездил по извилистым горным дорогам, где постоянно с одной стороны была гора, а с другой - крутой обрыв.
       Однажды у Жоры заболела маленькая дочка, и он попросил меня съездить самому. Чувствуя холодок на спине и дрожь в ногах, я загрузил полную машину пациентов, и сам повёз их на процедуры. Опытные фронтовики подбадривали меня и хвалили, а я был на седьмом небе от счастья, потому что почувствовал себя настоящим шофером и теперь вполне мог отправиться за цдакой.
         
      Было воскресенье, когда ранним утром я выехал за ворота санатория. Этот день был выбран не случайно, потому что почти весь персонал с субботы уезжал в город, а пациентов не надо было никуда везти. Жора с головой увлекся своими домашними делами, и всю последнюю неделю я работал вместо него, доставлял пациентов к источникам, мотался за продуктами и перевозил все, что мне поручат. Накануне вечером я наполнил под завязку канистру бензина, собрал немного еды и положил под водительское сиденье Вальтер, компас и фонарь. У меня было задание: забрать со склада в Буйнакске ящики с посудой и привезти их в нашу столовую, вот я и решил совместить обе поездки, сначала к мосту за чемоданом, а уже на обратном пути заехать на склад.
     Дорога была знакомой, видимость хорошая, лишь в низинах клубился плотный, белый туман. Шурша колесами, санитарка весело бежала по гравийке и уверенно вписывалась в бесконечные повороты, спуски и подъемы. После Буйнакска дорога стала похуже, и мне пришлось снизить скорость. Начался затяжной подъем, и я стал посматривать на мутное окошко уровня бензина, расположенное на овальной панеле. Было уже меньше чем полбака, и я решил в аул не заезжать, а миновать его по грунтовке, по которой в начале лета наш отряд путешествовал пешком. Оставив сзади загоны для баранов, я начал спуск, и, добравшись до моста, остановил машину. 
        Воспоминание о погибшем учителе английского языка испортило мне настроение, но, немного поразмышляв у опоры, и, вспомнив события того похода, я сделал вывод, что поступаю правильно, раз судьба ко мне так благоволит. По сути, англичанин дважды спас меня: не дал упасть на дамбе и уберег от кровожадного дяди Миши, не побоявшись встать у него на пути. Теперь его нет, поэтому нужно быть осторожней и не торопиться, и тогда у меня все получится, как я запланировал. Успокоив себя, и, почувствовав прилив сил, я пошел по берегу, обходя валуны, и, продираясь сквозь прибрежные деревья и кусты. Но уже совсем скоро пришлось спуститься и идти по реке, потому что всю неделю в горах шли дожди, и русло сильно пополнилось. Последние метры я уже брел по колено в бурлящей воде. Заметив звезду на скале, я остановился и принялся откидывать камни. Один, второй третий... вот он и чемодан.
- Кр-р!
Надо мной тревожно крикнула хищная птица. Я поднял голову и увидел, что над горами появились огромные, темные тучи.
- Скорей!
Я рывком вытянул чемодан, и, спотыкаясь о камни, потащил его к машине. Несколько раз я садился и отдыхал. Едва я его загрузил, как начался дождь. Сначала мелкий и редкий, он с каждой минутой усиливался, и скоро с неба на землю сошел настоящий водопад. Ехать было невозможно, и я сидел и слушал, как тяжелые струи лупят по крыше моей санитарки. Так продолжалось не долго. Прогрохотав, словно железнодорожный состав, ливень быстро закончился, и я запустил мотор и поехал. Но на первом же повороте, я остановил машину и вышел из кабины. В этом месте со склона сошел сель, и вся дорога была завалена поломаными ветками, глиной и огромными камнями. Некоторые были величиной с барана. Нужно было возвращаться и ехать по объездному пути. Он проходил между горами и был в три раза длиннее, чем та дорога, по которой я приехал.
- Ничего!
Я развернул санитарку и глянул на панель приборов. Бензина осталось меньше  четверти бака. Хорошо, что я взял с собой канистру!
        Мотор монотонно гудел, из-под колес вылетали брызги от луж, а я крутил руль и представлял, как еду мимо нашего дома, как пацаны выходят из дворов, как машут мне в след, как у самой дороги...
- Дрынь! Бах! Хлоп!
Мотор несколько раз чихнул, заглох и машина остановилась. Я глянул на  приборы. Вот оно что! Я так размечтался, что совсем забыл про бензин. Я вышел из кабины и полез в задок за канистрой. Затем залил бензин в бак. День подходил к концу, а мне еще нужно было засветло попасть на склад, поэтому времени на отдых совсем не оставалось. Я размял спину, немного прошелся и остановился отлить на обочине.
    За кустами спеющего боярышника трава была притоптана. Я раздвинул ветки и замер. На заросших дикой растительностью склонах расположился древний, заброшенный город. Вековые строения были сильно разрушены, загорождения и стены развалены, только круглая башенка мечети сохранилась почти полностью. К ней вела извилистая тропинка, проходившая мимо покосившихся надгробий. Она терялась у высоких каменных стен некогда могучей крепости.
- Ух-ты!
        Я вспомнил, как географ рассказывал об ауле-призраке и решил, что обязательно сюда приеду и все здесь осмотрю, но только потом, а сейчас необходимо сделать главное: отвезти и перепрятать цдаку, как и намечал. Я уже  развернулся, чтобы уйти, как вдруг услышал голоса. Спрятавшись за куст, я выглянул из-за веток и увидел двоих, бредущих по кладбищу. Один был старик в длинном балахоне, другой - взрослый мальчик с палочкой и с повязкой на глазах. Старик держал паренька за руку и что-то ему говорил, а тот кивал  головой и покорно следовал за ним. Возле самого высокого надгробья они остановились. Старик вытащил из-под одежды маленький коврик, расстелил его на земле, и, встав на колени лицом к надгробной плите, принялся громко произносить незнакомые слова. Мальчик слушал его, стоял и похоже, даже не шевелился. Длилось это недолго. Закончив свои заклинания, старик трижды поцеловал землю, поднялся, прижал ладонь мальчика к плите и сорвал с него повязку. Мальчик громко вскрикнул, схватился за глаза, и, обронив палку, чуть не упал. Старик поддержал его и погладил по голове. Парень убрал руки и стал смотреть во все стороны, вскрикивая от восторга. Увидев свою палку, он поднял ее, и, переломив пополам, зашвырнул далеко в траву. Уходили они не так как раньше: теперь первым шел мальчик, а за ним следовал старик.
      Когда они скрылись из вида, я не удержался и подошел к этой могиле. По видимому, она была очень древней, потому что солнце, ветер и дожди сильно истерли каменную плиту. Я пригляделся: по всей ширине светло-серого песчаника была выбита ажурная арабская вязь. В некоторых местах плита была выщерблена, но в целом эпитафия почти не пострадала. Что там на ней? Молитва святого?  Магия доброго волшебника или наоборот, заклинание погребенного колдуна? А может, это тайное послание из прошлого, которому уже тысячу лет? Я задумался. В принципе, какая разница, если это исцеляет слепоту и помогает человеку прозреть. Мальчику уж точно все равно, чьи это письмена, потому что я собственными глазами видел, как он ликовал, и не скрывал восторгов, когда обрел зрение. В общем, увиденное так сильно зацепило меня и захватило мое воображение, что я достал путевой лист и на обратной стороне огрызком карандаша срисовал с могилы все вензеля.
      Дальнейший путь прошел без приключений. На складе сторож помог мне загрузить ящики с посудой, и через пару часов я был уже в городе, у старой пристани, на нашем месте. Удостоверившись, что никого нет поблизости, я притащил чемодан в пещеру и закопал в песок на том же месте, где он когда то и был. Внутри пещеры ничего не изменилось: все тот же птичий помет, кости и перья, не было только баклана, наверное, он нашел себе жилье по спокойней.
       В санатории я пробыл до конца лета. Все это время я не вылазил из-за руля, а когда пришло время возвращаться домой, то Жора не выдержал и расплакался. Мне тоже стало немного не по себе, и я обнял его на прощание. Расставание получилось коротким, я буквально рвался в город: слишком много интересного ждало меня там: новый учебный год, поиски Альки, а еще, мне предстояло узнать, что за послание на могильной плите, которое творит чудеса и открывает человеку глаза на мир.
      
           Сентябрь подкатил незаметно. На школьной линейке посвященной началу учебного года меня ждал настоящий сюрприз. Дело в том, что за лето я так вытянулся, что перерос даже самых высоких парней, и в строю уже стоял самым первым. Учебный класс остался тот же, но многие учителя по предметам поменялись. Нашу новую классную руководительницу, Марию Павловну в первый же день окрестили Марьюшкой и по другому больше не называли. Она преподавала литературу и была очень нервной и строгой, особенно к тем, кто не читал первоисточники, каковым являлся и я. При всей моей любви к книгам я всей душой ненавидел школьных классиков, что сразу сказалось на моей успеваемости, потому что выше тройки за сочинения я никогда ничего не получал. По остальным предметам проблем не было, особенно хорошо было по химии. Этот занудный предмет в классе никто не учил, зная, что «химик» в конце четверти все равно переправит все колы на четверки.
      Приятным новшеством стали тематические вечера, которые поощрялись и жёстко контролировались учителями. Суть их заключалась в том, что определялась тема из пройденного по литературе материала, назначался докладчик и самое главное, приглашались девочки из параллельного класса женской школы. Начинался вечер на полном серьёзе, читался доклад, присутствовала дирекция школы, но мы ждали только одного, когда объявят танцы. В миг разносились зрительские кресла, школьный оркестр занимал своё место на сцене, учителя садились вдоль стен и... пошло, поехало! Первым объявлялся, конечно, вальс, потом пляски эпохи царизма, и лишь когда педагоги уходили, в зале гремели фокстроты и танго.
       Так что, время у меня проходило в постоянной учебе, и другими делами я почти не занимался. В пещеру я больше не ходил, чтобы не привлекать к себе внимания и куда бы не отправлялся, то старался внимательно смотреть по сторонам, потому что в любой момент мог появиться дядя Миша, и такая встреча вряд ли бы могла стать для меня приятной. Впрочем, я не очень то верил, что он вернется, потому что после всего что случилось, это было слишком опасно для него. Я ждал Альку. Бежали дни, складывались в недели, выстраивались в месяцы, и я постепенно стал о нем забывать. Тем более, что жизнь не стоит на месте, и с каждой пройденной мной четвертью всегда появлялось что-нибудь новое и интересное, разнообразившее мои школьные будни.
        Единственное, что мне мешало и не давало в полной мере наслаждаться жизнью - это  ненавистная литература, которая продолжала меня угнетать. Кстати, не только одного меня. Трудности в классе испытывали многие ребята, и кто-то из наших придумал довольно продуктивный метод подготовки: ходить в республиканскую библиотеку, набирать книги известных критиков и выписывать на листочках цитаты, которые потом по смыслу подставлялись в сочинения. Это коробило нашу Марьюшку, потому что все работы стали одинаковыми, как под копирку, но зато в классе резко выросла успеваемость.
        В первый же поход в библиотеку я попросил словарь арабского языка и попытался перевести сделанную в мертвом городе запись. Я стал искать похожие буквы, выписывать их вместе, чтобы составить слова и прочитать фразу. Как я ни старался, получалась сплошная белиберда. Промучившись до самого вечера, я сильно расстроился и решил, что без помощи специалиста я не обойдусь, и мне обязательно нужно найти такого человека. Возвращаясь домой, я перебирал все возможные варианты, кто бы мог мне в этом деле помочь и вдруг обнаружил, что за мной идут. Было темно, на многих улицах уже горели фонари, но я отчетливо разглядел странный силуэт, следовавший за мной по пятам. На вид это была фигура человека, но с несуразно огромной головой. Сомнений быть не могло. Я несколько раз останавливался, сворачивал за угол, меняя свой маршрут, и каждый раз тень странного преследователя оказывалась у меня за спиной. Возле дома я резко встал и оглянулся. Темный силуэт тоже остановился, а затем, медленно отошел назад и встал за дерево. Я не стал ждать, открыл калитку и проскользнул во двор.
       Кто это? Дядя Миша? Не похоже. Он бы сразу себя проявил. Слежка Пилипчука? Тоже маловероятно. Я и так весь, как на ладони: школа, дом, библиотека... тогда, кто? Мысли о необъяснимых, таинственных и  сверхъестественных вещах сначала испугали меня, но потом мне стало стыдно, как  я, взрослый, советский парень, комсомолец и активист, додумался до глупых ребяческих страшилок и прочей мистической ерунды, не в состоянии найти случившемуся реальное объяснение .
     Успокоив себя таким образом, я принялся вычислять людей к кому можно обратиться, чтобы мне помогли найти переводчика с арабского языка, но их оказалось совсем немного. Первым номером стоял капитан Гасанов. Он всегда помогал нашей семье, не раз выручал и скорее всего, не отказал бы и сейчас, но я опасался, что он начнет задавать вопросы про цдаку, и поэтому мне не подходил. Из школьных учителей я мог попросить только географа, но после нашего похода он сильно изменился и мало с кем разговаривал, тяжело переживая гибель своего лучшего друга, англичанина. Папа Стеллы Миллер и тем более слепой дирижер тоже не годились: они состояли в совете общины и знали про цдаку. Других знакомых из числа интеллигенции у меня не было, а посвящать в свои тайны семью я не хотел.
       Отсутствие плана действий сильно расстроило меня. Я лег на кровать, натянул на себя одеяло, но уснуть не мог. Где искать переводчика? Этот вопрос  не уходил из моей головы. Еще раз поименно перебрав всех, кого знал, и, не найдя ни одного мало-мальски подходящего человека, я сдался и решил больше себя не мучить. Какой толк биться головой о стену, если все равно ее не прошибешь! Что ж, послание подождет. Есть дела и поважней.
      Оставив решение проблемы «напотом», я закрыл глаза и повернулся на бок, собираясь уснуть, но в этот момент на кухне заговорили громче, и моя давнишняя привычка ничего не пропускать мимо ушей заставила меня сесть на кровать и прислушаться. Сначала долго басил дядя Володя. Он говорил прерывисто, часто затягиваясь папиросой, но все было ясно и понятно. На заводе - сплошные аресты. Забрали главного инженера, проектировщиков, а вчера - профорга Зильбермана.
- Метут всех без разбора!
Дядя Володя звякнул стаканом.
- Всех?
Дед закашлялся.
- Всех евреев.
Дядя Володя выругался.
- Особенно руководство.
- А у нас в санатории главврача взяли, а он там двенадцать лет проработал.
Мама со скрипом открыла форточку.
- В клубе оркестр шерстят, говорят, что с репетиции дирижера увезли.
- Да, ну!
Бабушка заохала.
- Он же слепой!
Мама чиркнула спичкой и закурила.
- А еще скрипача и флейтистку.
- А она то за что?
Дед выругался.
- Тихая женщина...
- У нее отец в Минздраве.
Мама придвинула табуретку и села.
- Его в городе первым арестовали.
- Уезжай, Анна!
Дед с шумом выбрался из-за стола.
- Все утрясется, тогда вернешься.
- Почему?
Мама повысила голос.
- Я ничего не сделала! Тогда не поехала и сейчас не побегу!
- Может, все-таки передумаешь?
Бабушка заплакала.
- Мы за детьми присмотрим, не в первой.
- Мне некуда бежать!
Мама бросила ложку на стол.
- Мой дом здесь!

       Я снова лег, но сон не шел. Плохо! Теперь я уж точно никого не найду. Ощущение беспомощности неприятно холодило грудь и подкатывало к горлу. Последнее время меня преследует сплошная невезуха: только что-нибудь задумаешь, получается с точностью до наоборот. А если совсем отказаться от этой затеи? Ну, что такого особенного может быть написано на этой могиле? И будет ли от этого польза для меня? Тому мальчику она вернула зрение, но я то хорошо вижу, и мне это ни к чему!
     Я перевернулся и лег на другой бок. По большому счету, то то что я задумывал, я сделал. Я нашел цдаку, она у меня в целости и сохранности, Пилипчук меня не дергает, Гасанов с вопросами не пристает. Альку, конечно, я еще не обнаружил, но он где-то рядом, объявится, когда сможет. Так, что у меня все хорошо! В который раз я попытался себя успокоить, но на этот раз у меня не получалось. Во-первых, я привык все свои дела доводить до конца, а во-вторых, за все эти годы я привык все время что-нибудь искать: то чемодан с цдакой, то Альку, то Черную бороду, и теперь, когда я поставил перед собой задачу разгадать тайну древней могилы, я понял, что отказаться от этого и дать заднюю я уже не смогу. А тут еще непонятная слежка появилась. Это тревожило и угнетало, а если признаться, то даже пугало меня. Кто это? Кто? С такой головой людей не бывает. Значит, это - не человек? Бред! И все-таки, древняя могила... может, это оттуда... блин! О чем это я? Совсем что ли спятил?
       Я поднялся с кровати, прошел на кухню и выпил воды. В доме уже давно все спали. Проходя мимо окна остановился и глянул на стену. Свет от уличного фонаря исказил мою тень: тело стало маленьким, а голова, наоборот, вытянулась аж до самого потолка.
- Ух-ты!
А вот и ответ! Я от радости чуть не подпрыгнул. Это - человек! Вернее, его тень, искаженная преломленным освещением. Нечто подобное проделывали мы с Бусей во время нашего средневекового тематического вечера. Я даже особый прибор тогда сконструировал. Обрадовавшись своему открытию, и, перебрав с десяток персон, я пришел к выводу, что следить за мной могут только два человека: либо Ариэль, потому что я увел у него цдаку, либо дядя Миша Либерман, который очень хочет ее заполучить. Оба варианта ничего хорошего мне не сулили, но это были люди и значит, все снова встало на свои места. Просто нужно быть осторожнее и по вечером брать с собой Вальтер.

       Сказано-сделано! Я принес пистолет из тайника, протер, смазал и положил в карман. Свои вечерние походы в библиотеку я прекратил и чтобы не скучать от безделья, попросился на дневное обучение в школьный оркестр, где как раз не доставало второго тенора. Руководителем оркестра был наш штатный учитель пения, который имел звучное прозвище «Певец» и был помешан на операх, и опереттах. Он часто прокручивал нам самые известные арии, которые исполнялись на итальянском языке, а потом рассказывал о чем там поют, и я решил, что как только обживусь в коллективе, то обязательно обращусь к нему с просьбой найти мне переводчика.
     В оркестр меня приняли, но сначала Певец подвёл меня к доске, мелом начертил нотный стан, все знаки, которые на нём располагаются и объяснил, что они означают. Потом вручил мне инструмент и показал, как надо учиться извлекать из него звуки. На этом курс моего обучения прекрасному закончился, зато начался кошмар дома, потому что игра на духовых инструментах занятие довольно громкое, и жителям нашего двора предстояло перенести всю прелесть рождения нового музыканта. Буквально через неделю я уже сидел в оркестре рядом с альтушками и играл свои «та-та-та».

          С самого утра день пошел не по резьбе. За завтраком я разбил любимую мамину чашку, наступил на хвост Барсику и самое неприятное, опоздал в школу на репетицию.
- Так!
Певец рассерженно бросил на стол потрепанные ноты.
- Сегодня это разучиваем, завтра выступаем!
Уже с первых аккордов мы поняли, что играем похоронный марш, а наш дебют состоится на кладбище. Я прослушал на чьих  похоронах мы будем играть, потому что вспомнил про встречу с Алькой, когда тот приходил на могилу отца. Это произошло восемь лет назад. Был апрель, Пасха, кажется, пятое число. Я напряг память и принялся вычислять. Семь дней они сидели Шиву, значит семь дней назад...
- Ух-ты!
Назавтра как раз выпадала годовщина смерти Алькиного отца. Я так разволновался, что даже забыл сыграть свои «та-та-та».
- Балкин!
Певец хлопнул указкой по столу.
- Опять спим! Всем все сначала!

      Дома я сел за сочинение, но не смог написать ни строчки, потому что все мысли были о завтрашнем дне. Придет Алька на кладбище или не придет? Без всяких сомнений, шанс его встретить конечно же был, и я даже на секунду представил эту нашу встречу. Вот, он, хмурый и сосредоточенный склоняется над могилой отца, кладет цветы и вдруг... в общем, сочинение я не написал, да и другие уроки тоже не сделал. Какая тут биология, когда намечается такое!
      Между тем, похороны затянулись. Сначала долго ждали машину, затем, еще дольше добирались, и вот, наконец, все собрались у выкопанной ямы. Надо сказать, что наш выездной состав оркестра справился с задачей на отлично. Играли громко, слаженно и даже почти не лажали. Я все время вертел головой во все стороны, стараясь наблюдать за обстановкой вокруг. Других похоронных процессий кроме нашей на кладбище не было, курили в сторонке копатели с лопатами и несколько посторонних посетителей копошилось у могил. Я старался вспомнить место, где была могила Алькиного отца, но никак не мог это сделать. Кладбище за эти годы сильно выросло, да и я тогда был совсем маленьким и ни к чему не присматривался.
      Когда все закончилось, я положил инструмент и пошел по центральной аллее. Где это место? Где? Я до рези в глазах всматривался в портреты и имена, но все безрезультатно. Зацепиться было не за что. У самого края аллеи я остановился. Слева от меня, за железной оградкой была повалена надгробная плита. За ней - еще одна. Из глубины сознания, одна за другой, стали  всплывать обрывки картинок. Погнутые оградки, разбитые надгробья, шестиконечные звезды. Есть, вспомнил! Еврейское кладбище! Я свернул по тропинке и пошел в глубь сектора. Это оно!
- Ух-ты!
Я споткнулся и едва не упал. За кустами сирени стоял человек. На нем было длинное, черное пальто, шляпа и темные очки.  Я приподнял ветки. Это был Ариэль. Черная борода склонил голову над могилой и что-то шептал. Я присел за соседнюю плиту и замер. Ариэль несколько минут молчал, затем выпрямился, поправил шляпу и направился к забору. Выбрав подходящее место, он подтянулся на руках, ловко перемахнул через вверх и исчез за деревьями. Я вышел из-за кустов и прочитал надпись. Это была могила Самойловича, отца Альки.
      
      На весенних каникулах власти города устроили нам, старшеклассникам, настоящий «подарок»: вместо отдыха и развлечений нас строем водили на стадион разучивать ораторию, посвящённую вождю народов, товарищу Сталину. В центре футбольного поля стоял духовой оркестр, который перед исполнением сначала трижды проигрывал мелодию, чтобы было проще запомнить. Текст, распечатанный на листочках, был роздан каждому заранее, а руководство школы зорко следило за порядком в рядах. Возле стадиона дежурили наряды милициии и люди в штатском, очень похожие один на другого. Первые наблюдали за обстановкой, а вторые - за тем, чтобы никто не покинул мероприятие раньше времени.
     Мелодия оратории была сложная, написанная в национальных традициях, витиеватая и помпезная, но мы старались изо всех сил, не забывая поглядывать на девчонок из второй школы, которые пели рядом с нами. Я заметил, что у крайней девочки все лицо было в веснушках и начал размышлять по этому поводу, как вдруг кто-то сильно толкнул меня локтем. Я непроизвольно дернулся и обернулся назад. Это был Борька Либерман. Он был в дворовой одежде и тяжело дышал.
- Ваш дом горит! Пожарные приехали! Вот!
Я глянул на учителей. Они отошли к трибуне и разговаривали.
- Бегу!
Я протиснулся сквозь выстроенные ряды учеников и рванул к огорождению стадиона. С восточной стороны были так называемые проходы, а если точнее, дырки в заборе, и скоро я уже во весь дух бежал по Леваневского. Дым был виден издалека. Только бы никто не погиб!
      Я завернул за угол и остановился. Две пожарные машины стояли возле выгоревшей до тла керосиновой лавки. Она еще дымилась, но огнеборцы уже скручивали шланги, отгоняя от техники назойливую детвору. Чуть дальше, у нашей калитки, подбочинившись, дед наблюдал за происходящим. Ни наш дом, ни соседние строения ни пострадали. Увидев меня, дед полез в карман, вытащил бумажку и помахал ей над головой.
- Тебе письмо!
Я перешел дорогу и  взял у него листок. Это была записка. На половинке  странички в косую линию аккуратным почерком было выведено: «жду в восемь вечера на нашем месте». 
- Алька! Ну, наконец-то!
Я обнял деда.
- Кто принес?
- Никто.
Дед достал папиросы.
- В окно постучали, я и вышел. Она туточки была.
Он поднял крышку почтового ящика. Я еще раз прочитал записку. Что ж, про наше место на пляже знали немногие. Либерманы, Буся, Чивик, ну и Алька, конечно. Только зачем так поздно? В восемь вечера уже темно. Впрочем, скоро узнаю! Я шагнул к дому, открыл дверь и оглянулся на сгоревшую лавку. Борька Либерман, он что, обознался? Как-то на него не похоже. Лавка была ниже по улице, аж на три двора. Ладно, это все потом. Главное, Алька объявился!

       Я едва дотянул до семи. Проверив фонарик, я, на всякий случай, взял с собой спички. Мало ли что! В пещере было довольно темно, и хоть я знал ее даже наощупь, решил не рисковать. Я долго сомневался, брать с собой Вальтер или нет, но желание похвастаться перед Алькой перевесило, и пистолет был заряжен и положен в карман.
       Солнце еще не спряталась за горой, а я уже прохаживался по пляжу. Было тихо. Далеко в море виднелся рыбачий баркас. Чайки укладывались спать на отмеле, толкались и клевали друг друга, стараясь занять место получше. Я сел у мола и стал, как Алька, бросать камешки в воду.
- Плюх!
Что ж, я все-таки добился своего. Цдака у меня, и сегодня я передам чемодан Альке. А сколько всего было! Сколько пришлось вынести и преодолеть!
- Плюх!
Пожертвования теперь будут в надежных руках. Алька знает, как с ними поступить. Я взял еще один камень, но бросить не успел: выстрел поднял чаек в воздух. Пуля вошла в песок недалеко от моей ноги. Что это? Я вскочил и спрятался за бытовку, но следующая пуля разнесла в щепки доску выше моей головы. Я лег на землю и притаился. Стреляли, по всей видимости, из-за кустов, что были возле дороги.
- Бах!
Сверху на меня посыпались стекла из окошка вагончика.
- Вот, как!
Кто-то просто хочет меня попугать, поэтому и целит выше. Врядли это Ариэль. Это дядя Миша, больше не кому. Значит, старший Либерман в городе. Это он написал записку. И он заставил Борьку соврать про пожар. Что ж, теперь он в покое меня не оставит. Когда прозвучал еще один выстрел, я достал Вальтер, и, направив его на заросли тамарикса, два раза нажал на курок. Стрельба из кустов прекратилась. Но я все равно не покидал своего укрытия и все время смотрел по сторонам. Солнце уже зашло, стало быстро темнеть и оставаться на пляже было небезопасно.
- Пора!
Я осторожно выглянул из-за угла. Проскочив прыжками до второй бытовки, я прижался к стене и осмотрелся. Вроде никого. Ну, что, дядя Миша, не нравиться, когда стреляют в ответ? Хотя, честно сказать, мне было страшно самому, и я, на всякий случай, не пошел по дороге, а дал крюк через старую пристань.
      Дома меня ждали буквально все. Дед, бабушка, дядя Володя с женой и даже заплаканная Светка.
- Маму забрали!
Светка в голос заревела. Дядя Володя отвел меня в сторону.
- Я на завод, в партком звонил...
Он нервно закурил папиросу.
- Ребята узнали, это гэбэшники Анну увезли.
- Пилипчук?
Я плюхнулся на лавку.
- Не было окоянного!
Дед закашлялся.
- Молодой охфицер и сержанты.
- Его люди!
Дядя Володя сжал кулаки.
- За что?
Бабушка стала вытирать глаза фартуком.
- Анна не сможет в тюрьме!
От упоминания тюрьмы у меня задрожали колени. Я вскочил, забежал в дом, спрятал Вальтер и умылся. Через полчаса я уже сидел в кабинете Пилипчука.
- И що мни с тобой робыти?
Пилипчук откинулся в кожаном кресле.
- Я к вам всий душою, а вы до мэне дупой!
- За что маму забрали?
Я старался не смотреть на его новые погоны подполковника и разглядывал истертый, замызганый пол.
- За що?
Пилипчук хлопнул кулаком по столу.
- Якби не я, вже б давно вси сидилы!
Он встал, потянулся, шагнул ко мне.
- Чому втик з репетиции. Розумиишь, для кого вона робиться?
- Для Сталина...
- Ось, як!
Пилипчук ухмыльнулся, покачал головой.
- Ты чуешь, що маты подвел? Тоби залучить я не можу, малый ще, а вона зараз сяде!
- Не трогайте маму!
Я вскочил с места.
- Меня заберите!
- Мовчать!
Пилипчук силой усадил меня на стул.
- На кой втик? Хто навчив?
- Никто... Борька Либерман сказал, что пожар, я и побежал.
- Либерман?
Пилипчук отошел к окну, задернул шторы, задумался, затем снова открыл.
- Не брешешь?
- Нет.
Я поднял голову.
- Значиця батько послав... и що це означае?
Пилипчук на секунду задумался.
- Не знаю...
Я отвернулся.
- А я знаю!
Пилипчук растянул лицо в улыбке.
- Зараз все у тэбе! Ось як!
Он шагнул к столу, взял себе стул  и уселся напротив меня.
- Кажешь дэ цдака, зараз маты отпущу!
Я ожидал от Пилипчука всего что угодно, пытался просчитывать даже самые страшные варианты, но такого поворота никак не предполагал. Я молчал, тупо смотрел в пол и был полностью обескуражен.
- Ну! Дэ схоронив? Сюды дывысь!
Пилипчук сделал страшные глаза.
- Нигде!
- Я сжал кулаки.
- Та, я тебе...
Пилипчук вскочил, замахнулся, но передумал, пошел к выходу и открыл дверь.
- Ибрагимов, Балкину сюды!
- Не надо!
Я поднялся со стула.
- Я покажу!
- Ось и добре!
Пилипчук засмеялся и громко хлопнул в ладоши.
- Ибрагимов, отставить!
Он закрыл дверь, залез в стол и вытащил из ящика ТТ. Затем демонстративно осмотрел обойму и положил пистолет в карман.
- Хибо мало що!
- Фонарик возьмите, в пещере темно.
Я надел кепку и поправил рубашку и ремень. Пилипчук кивнул, снял со шкафа большой, военный фонарь, и, открыв дверь, вышел в коридор.
- Поихалы!

     По пляжу шли гуськом: я впереди, Пилипчук сзади, освещая мне путь фонарем. Возле пещеры остановились.
- Лызь!
Пилипчук направил луч в темноту. Он подождал, пока я пройду внутрь, затем протиснулся сам.   
     Яму даже не заровняли. Чемодан тянули волоком до самого входа, потому что отчетливо была видна глубокая борозда на песке. У меня екнуло сердце. Я повернулся к Пилипчуку.
- Я не обманул! Он был!
- Бачу!
Пилипчук осмотрел яму, поводил фонарем по стенам и вылез наружу. Я поспешил следом.
- Товарищ подполковник!
- Иды до дому!
Пилипчук заковылял к машине.
Я бросился за ним.
- Отпустите маму, Вы же обещали!
- Тикай, казав!
Пилипчук, тяжело дыша, добрался до эмки, сел, запустил мотор и поехал, оставляя глубокую колею на песке, а я стоял, не двигался и смотрел ему вслед.
        Когда я вернулся домой, мама была уже там. Она курила на кухне. Ее никто ни о чем не спрашивал, а она ничего не рассказывала. Бабушка пыталась ее накормить, но мама даже не притронулась к еде. И лишь когда я собрался идти спать, она улыбнулась и поцеловала меня в лоб.

       Беда никогда не приходит одна. Я раньше не предавал значения всем этим пословицам и поговоркам, но теперь, когда на нашу семью обрушилась новая напасть, я стал понимать, что они имеют право на существование. Дело в том, что не прошло и недели, как нашу маму обворовали, вытащили деньги из сейфа, который она забыла запереть. Сумма была немалая, деньги казенные, и маме грозил суд и срок. Ни у нас, ни у наших родственников и знакомых таких средств не было, поэтому возместить ущерб было нечем, и это могло негативным образом повлиять на решение суда.
      Я не находил себе места и ломал голову, как выйти из положения. Ах, если бы цдака была у меня! Я бы, конечно, помог маме. Но теперь у меня ее нет, и, толком ничего не придумав, я решил идти к капитану Гасанову.
       Он, как всегда спокойно выслушал меня, затем вышел из-за стола и принялся ходить по кабинету.
- Я читал ее дело.
Гасанов остановился, достал папиросы и закурил.
- Деньги надо вернуть, иначе будет срок.
- Тогда ее оправдают?
Я привстал со стула.
- Нет!
Гасанов развел руками.
- Могут дать условно.
Он подошел ко мне и прищурился.
- У тебя есть такой болшой деньги?
- Нет...
Я опустил голову и отвернулся. Гасанов улыбнулся, подтянул себе стул и устроился рядом со мной.
- Я буду тебе немного рассказывать, а ты тихо сидеть и внимательно меня слушать.
Он затушил папиросу, достал новую и снова закурил.
- Очень-очень давно из Палестины на этот земля пришел древний народ.
Гасанов выдохнул дым, задумался, затем снова продолжил.
- В этих горах он нашел себе новый родина и уже много веков живет здесь.
Дым от папирос расплылся по кабинету и повис в воздухе, словно туман. Капитан пригладил волосы и повернулся ко мне.
- Таты, джут, джухур... нас разно все называют, но мы - горские евреи и всегда будем этому гордиться.
Он замолчал.
- Мы?
Я не поверил своим ушам.
- Да!
Гасанов улыбнулся.
- И я тоже.
Я вгляделся в его лицо, не шутит ли он, но его взгляд был серьезным и сосредоточенным.
- Анна в болшой беда, но я постараюсь ей помочь.
Гасанов затушил папиросу, поднялся, расправил плечи.
- Община соберет нужный сумма, не переживай!
- Наша семья не в общине...
Я тоже встал. Гасанов усмехнулся, провел рукой по моим волосам.
- Твой мама из семья Эльсонов. Это хороший род. Многие его знал и уважал.
Он обнял меня за плечи.
- Хочешь к нам?
- Не знаю...
Я с трудом подбирал слова.
- У меня... отец русский.
- Евреев по матери признают.
Гасанов прищурился.
- Давно тебя знаю. Настоящий мужчина растешь. Не обижают?
- Нормально...
Я опустил глаза.
- Просьба есть какой?
- Нет...  есть!
Я вытащил из кармана листок. Гасанов развернул его, вгляделся в мои каракули.
-  Арабский?
- Вы его знаете?
Я схватил его за руку. Капитан вздохнул и покачал головой.
- Читаю иврит. Там есть похожий слова.
Он стал водить пальцем по строчкам.
- Смерть - это дверь... все сущее - тленно... нет ничего выше неба...
Он замолчал.
- Дальше, дальше!
Гасанов кивнул, напряг зрение.
- Еще про мир и про детей.
Он аккуратно сложил листок в четверо.
- Зачем тебе такой надпись?
- Она творит чудеса!
Я глянул ему в глаза. Гасанов вздохнул, покачал головой.
- Чудо делает только Бог.
- А человек?
- Человек...
Гасанов задумался.
- Человек свой руки подставляет.

Он засмеялся.
- Я знаю хороший переводчик.
- Покажите?
Вместо ответа Гасанов взял с о стола карандаш и написал на листке. Я глянул на запись. Это был адрес серого дома.

        Когда мне нужно в чем-либо разобраться или принять серьезное решение, я всегда стараюсь уйти из дому куда-нибудь в тихое место, в парк или сквер, выбрать свободную скамейку и не спеша поразмышлять в тишине. Это помогает  мне  правильно оценивать ситуации и находить выход даже из самых трудных положений. После разговора с Гасановым я решил, что пора определиться и наметить себе план, как быть дальше, потому что за последние дни слишком много всего произошло, породив путаницу в моей голове. Поэтому я отставил свою подготовку к экзаменам, пришел в детский парк и принялся перебирать последние события.
     Итак, прежде всего - цдака. Чемодан утащили, и у меня теперь его нет. Кто мог это сделать? Тут всего два варианта. Первый: его мог найти случайный человек, которому очень крупно повезло. Тогда, без всяких сомнений, это - конец истории, как говорится, фенита ля комедия! Другой вариант тоже не на много оптимистичней. Кто знал про это место? Прежде всего отец Альки, который в самом начале принес его в пещеру и там закопал. Но его убили, и вопросов тут нет. Из пещеры его забрал Ариэль, Черная борода, и прятал его сначала в крепости, а затем, увез в горы и зарыл под мостом. Откуда он узнал про пещеру? Кто ему о ней рассказал?
    Я откинулся на спинку скамейки и закрыл глаза. Ариэль! Вот, он весь передо мной: высокий, в очках, шляпе, прямо как на фотографиях родственников Буси Парижера. Он, скорее всего, не старый, потому что лихо прыгает по заборам, быстро перемещается по городу и бегает от Пилипчука, который очень хочет его поймать. Знает Гасанова и даже иногда заходит к нему. Так, что еще? Кладбище! Он был на могиле у Алькиного отца! А это совсем меняет дело. Выходит, он его знал. Так, стоп! А вот и ответ. Ариэль мог узнать про пещеру только от Алькиного отца. Получается, что тот ему все-таки про нее рассказал, хотя Алька заверял меня, что отец про тайник не вымолвил ни слова. Отсюда вывод: если чемодан не стал счастливой находкой постороннего человека, то из пещеры его снова забрал Ариэль. Но тогда напрашивается другой вопрос, как он пронюхал, что цдака снова там?
     Я поднялся со скамейки. В парке заиграла музыка, появились люди. Они шли по алеям смеялись и разговаривали. Я поправил рубашку и снова сел. Мне уж точно не до смеха, потому что кроме всех этих хитросплетений, загадок и ребусов есть еще дядя Миша Либерман, который считает, что чемодан с драгоценностями у меня и будет пытаться заполучить его всеми доступными и недоступными способами. Впрочем, он уже начал это делать. Решив меня припугнуть, он устроил пожар в керосиновой лавке, учинил стрельбу на пляже и конечно же, это еще не последнее, что можно от него ожидать.
     Я снял кепку пригладил волосы и посмотрел по сторонам. На площадке под деревьями стояли два киоска. В одном продавали мороженное и напитки, а в другом книги, газеты и журналы. Людей было больше у мороженщицы. Понятное дело, с самого утра было жарко и всем хотелось охладиться и съесть мороженного. Кстати и мне тоже. Но это потом. Сейчас идем дальше. Пилипчук! С самого начала он гоняется за цдакой. Он не предсказуем и опасен, потому что все про всех знает и всегда появляется там, где его не ждешь. Это нужно помнить и стараться лишний раз не попадаться ему на глаза. Но главное в другом: раз он поехал со мной к пещере, значит, про нее не знал и  следовательно, не поймал Ариэля и тот пока еще на свободе. Ну что ж, хоть какой-то позитив. 
        Послышались детские голоса. Я повернулся. Мимо меня прошли два пацана. Морщась от удовольствия, они лизали эскимо на палочке. Надо купить себе пломбир! Я нащупал деньги в кармане, глянул на киоски. За мороженым выстроилась очередь. Подожду. Так, кто следующий? Капитан Гасанов. Без всяких сомнений, он очень хороший человек и долгое время помогает нашей семье, но с ним тоже все не просто. Гасанов - горский еврей и не последний человек в общине. Он, как никто другой, имеет прямое отношение к цдаке. Кстати, это он один знал, где  прятал чемодан Ариэль. Черт! Опять этот Ариэль! Все дорожки сходится к нему. Кто ты, Черная борода? Мне очень нужно тебя найти, потому что другого пути у меня нет!
     Я снова оглянулся на киоски. Ни у одного, ни у другого людей не было. Пора. Я поднялся со скамейки, вытащил из кармана деньги и направился к мороженщице. Так! Чуть не забыл! А надпись на могиле? Я ее до конца не расшифровал. То, что перевел мне Гасанов, не в счет. Не точно и не все. А еще тень с большой головой. Как не крути, она же была! Зачем себя обманывать? Пусть, это и человек, а не страшный упырь из кладбища, все равно с этим нужно разобраться, чтобы спокойно ходить по вечерам. Но сначала нужно съесть пломбир. 
    Когда я подошел к киоскам, у книжного выгружали товар: свежие газеты и журналы. Продавщица, пожилая женщина в очках, вытащила внушительного вида книгу из ящика и аккуратно приставила к витринному стеклу. Я шагнул ближе и присмотрелся. На обложке был изображен самолет, летящий над обледенелым кораблем.
- Каверин, «Два капитана», новое издание.
Женщина сняла очки.
- Вы ее не читали, юноша?
Я не ответил, потому, что считал свои деньги. Если купить книгу, то на мороженое не хватит.
- Можно посмотреть?
Я придвинулся к окошечку. Продавщица кивнула, подала мне книгу. Я развернул страницы, принялся разглядывать иллюстрации. Самолеты, шхуны и небо. Небо! Про него сказано в послании. Я еще раз глянул на запотелый ящик с мороженным, проглотил слюну и высыпал всю свою мелочь на прилавок книжного ларька.
- Беру!
Продавщица улыбнулась, посчитала монеты, сгребла их в ящик.
- Правильный выбор, молодой человек, вы еще не раз об этом вспомните!
      Но вспомнить мне пришлось про экзамены. Даже половина билетов была не выучена, и я решительно нарезал бумажных полосок для шпаргалок. Только поздним вечером я открыл купленную книгу. Я читал ее до утра. И на следующий день тоже. Когда я перевернул последнюю страницу, то начал читать ее снова.

      В нашем классе были ребята, которые летали в аэроклубе. Краем уха я слышал, как они, щеголяя авиационными терминами, рассказывали о своих полетах на планерах, но меня это совсем не интересовало. Я сразу определился с авиацией: «не мое» и продолжал заниматься музыкой и посещать оркестр. Каверин за три дня перевернул мое сознание, потому что после повторного прочтения «Двух капитанов», я твердо решил, что обязательно стану летчиком, как Санька Григорьев.
      Между тем, непрятности не покидали нашу семью. Как и предполагал Гасанов, маме дали срок условно, но ей все-таки  пришлось уволиться с работы. Ее взяли на полставки машинописное бюро, и чтобы денег хватало, она стала брать работу на дом. Теперь, по вечерам, вместо радиотрансляций в нашем доме слышался стук печатной машинки.
     Экзамены по литературе я завалил. Пытаясь схитрить на сочинении, я не ставил знаки препинания сразу, чтобы сделать это перед сдачей, сверив с соседом по парте, но отвлекся, забыл и получил пару. В итоге меня оставили на осень по литературе письменно. Лето было испорчено: нужно было ходить в школу и писать диктанты, а в конце августа - сочинение, чтобы перейти в десятый класс. Но и это еще не все. Выйдя однажды поздно вечером во двор по нужде, я увидел тень в самом конце двора. Она не двигалась и была похожа на человека с большой головой.
    
- За что нам наказание такое, господи! За что?
- Не хнычь! Еще ничего не случилось!
Голоса доносились из нашего окна. Я ускорил шаг и вошел в дом. Все собрались на кухне. Бабушка вытирала слезы фартуком, а мама и дед курили за столом.
- Что? Что случилось?
Я бросил портфель на пол.
- Светочка пропала!
Бабушка зарыдала в голос.
- Искали?
Я присел на табурет.
- Везде.
Мама затушила папиросу.
- Нигде ее нет. Все осмотрели, всех обошли, как будто и след простыл.
- Надо в милицию идти!
Дед закашлялся.
- Они найдут.
- Бегу!
Я рванулся к дверях.
- Стой! Не надо!
Мама вышла из-за стола.
- Я уже звонила Гасанову. Он знает.
      Во дворе было тихо. Детвора, побросав игрушки, ушла на море. Я поднял с земли свой старый грузовичок. Еще цел, трудяга! А вот чья-то совсем еще новая машинка. Красивая. А это уже кто-то из девчонок забыл свою ленту...
- Ух-ты!
Я сдернул с ветки шелковую полоску. Это был Светкин, розовый бант. На нем чернела надпись, сделанная химическим карандашом: «Меняю чемодан на сестру».
       В обойме Вальтера осталось всего два патрона. Я обыскал все свои вещи, но больше ни одного не нашел. За все это время я полностью истратил весь свой боезапас. Дядя Миша ждал меня как и в прошлый раз в восемь на нашем месте. Но теперь у него в заложниках была Светка, и это сильно осложняло ситуацию. Но самое плохое заключалось в том, что Либерман не поверит, что чемодана у меня нет. И что тогда? Что будет с сестрой? От этой мысли у меня затряслись колени. Так, спокойно! Ни в коем случае нельзя говорить, что цдаку унесли. Нужно сначала попытаться выяснить, где Светка, а потом уже действовать. Убеждать бесполезно, просить тоже, оставалось только надеяться на чудо. Я вытер с лица пот, но мурашки тут же побежали у меня по спине. Страшно! Я набрал в себя воздух и выдохнул. Все эмоции - в сторону! Светку нужно спасать, и будь, что будет! Я положил Вальтер в карман, надел кепку и направился к морю.

     Дядя Миша даже не прятался. Он стоял возле ближнего вагончика и курил.
- Где чемодан?
Либерман выбросил окурок.
- Где Света?
Я опустил руку в карман.
- Не дури, пацан, не надо!
Дядя Миша вытащил револьвер.
- Отдашь чемодан - получишь сестру. Разойдемся по хорошему, как соседи!
Я скосил глаза на дальний вагончик. Замок сломан, дверь слегка приоткрыта. Скорее всего, для вентиляции. Значит, Светка где-то внутри. Но сперва, нужно в этом убедиться.
- Цдака - не Ваша!
Я показал Либерману пустые руки.
- Ее собирала вся община на новую синагогу.
- Что?
Дяди Миша матерно выругался.
- Ты здесь с какого боку?
Он поперхнулся и сплюнул.
- Чемодан! Считаю до трех! Раз... два...
Либерман взвел курок револьвера. Я поднял руку.
- Там... сейчас покажу...
Я развернулся и пошел в сторону вагончика. Дядя Миша, не опуская револьвера, последовал за мной. Услышав тихий всхлип, я остановился. Есть! Светка внутри!
- Здесь!
Я показал на кусты. Либерман сунул револьвер в карман и раздвинул ветки.
- Руки!
Я рванул Вальтер из кармана и направил ему в лицо. Дядя Миша усмехнулся, поднял руки и тут же выбил ногой у меня пистолет. 
- Щенок!
Он прижал наган к моей голове.
- Бах!
Выстрел прогремел издалека. Либерман выронил револьвер и схватился за плечо.
- Ну, ты, Балкин, даешь!
Подбежавший капитан Гасанов отбросил ногой револьвер, схватил дядю Мишу за шиворот.
- Вставай, шакал!
Не успел дядя Миша подняться, как прогремела автоматная очередь, и на пляж  въехала полуторка, полная солдат. Из кабины вышел Пилипчук.
- Я не вчасно?
Он поднял Вальтер с земли, стряхнул с него песок, повернулся ко мне.
- Твий?
- Мой!
Гасанов забрал у него пистолет.
- Ну-ну!
Пилипчук оскалился в улыбке, закатил рукав, ударил Либермана в лицо.
- Покуйте!
- Света!
Я бросился к вагончику. Солдаты вынесли ее на руках. Светка дрожала, как осиновый лист и ошалело таращила глаза по сторонам. 
      Домой нас привез  Гасанов. Светке дали валерьянки и уложили спать. Мама и бабушка плакали от радости, не зная, как благодарить капитана.
- К нам еще не надумал?
Гасанов положил мне руку на плечо.
- Нет, пока...
Я опустил глаза.
- А переводчик ходил?
Я не ответил. Гасанов усмехнулся, похлопал меня по спине и пошел к машине. На улице зажглись первые фонари. Августовское небо чертили метеоры.

      В первые же дни после каникул в школу пришли представители аэроклуба в кожаных курках и в фуражках с голубыми околышами. Они провели с нами беседу и предложили записаться в аэроклуб на пилотское отделение. Обучение было вечерним и расчитано на весь учебный год, а полёты только после окончания школы. Я первым из всего класса написал заявление, но, как оказалось, нужна  была еще справка об успеваемости от классного руководителя.
      Марьюшка дала справки всем кроме меня, отыгралась за мою ненависть к литературе. Конечно же, меня это не остановило. Пообещав принести сразу положительный аттестат зрелости, я уже на следующий день с замиранием сердца переступил порог аэроклуба. О, божественный запах авиационного бензина! С величайшим благоговением и трепетом я прикоснулся к стоящему в ангаре самолету. И пусть, он был без крыльев и даже без обшивки, но это был настоящий САМОЛЁТ!
      Нас посадили в класс, рассказали, как будут проходить занятия и познакомили с персоналом. Первым предметом стало изучение матчасти. У преподователя была интересная особенность: он не говорил, а почти кричал и  переодически бросал  учебные экспонаты на железный стеллаж. От грохота мы  вздрагивали, а порой даже подскакивали с места, что, по словам обучающего, способствовало хорошему усвоению материала. Другие  уроки проходили спокойнее, но от этого интерес к авиационным дисциплинам не убавлялся. Я так увлекся новым делом, что, казалось, впитывал полученные знания не только умом, но и даже кожей. Скоро я уже не представлял свою жизнь без авиации, которая стала для меня буквально всем.
      
     Приближалась весна. Оживала природа, стало теплеть, перестраивалась и менялась вся моя жизнь. Теперь я буквально разрывался на дню. С утра  школа, днем домашние дела и подготовка к урокам, вечером занятия в аэроклубе. Цдака, Алька, Ариэль, послание: все это постепенно отошло на второй план, уступив место моим новым увлечением авиацией. И только тень с большой головой никуда не делась, периодически напоминая о себе. Кстати, мои догадки насчет преломления света подтвердились, потому что при разном освещении  тень менялась и выглядела совсем по другому. Конечно же это был человек, который просто за мной следил. Происходило это в темное время, поэтому я замечал только его тень. Она провожала меня в аэроклуб, выглядывала из-за деревьев, пряталась в конце двора, а порой, мелькала совсем рядом. Один раз она оказалась настолько близко, что я отчетливо услышал негромкие, торопливые шаги. 
- Кто ты?
Я резко развернулся и сжал кулаки. Преследователь не двигался и не отвечал. Рассмотреть его было невозможно: уличный фонарь светил мне прямо в лицо. Жаль, что Гасанов отобрал у меня Вальтер, я бы быстро узнал, что ты за фрукт. Между тем, «шпион», как будто прочитав мои мысли, отступил назад и быстро исчез, а я всю оставшуюся часть пути продололжал останавливаться, прислушиваться и оглядываться по сторонам. Честно сказать, эта история со слежкой очень меня беспокоила и сильно отравляла мне жизнь. Я постоянно размышлял по этому поводу, стараясь вычислить, кто это мог быть, но, в который раз перебрав все возможные варианты, и, не найдя ничего конкретного, решил, что нужно идти за помощью к Сталину на площадь. Он всегда помогал мне в самых затруднительных ситуациях: указывал путь, устраивал нужную встечу, наводил на правильную мысль. К тому же в последнее время из-за загруженности я забросил все свои поиски, и у меня накопилось много не завершенных дел. Я просмотрел свой график занятий и, не найдя на неделе свободного времени, спланировал себе поход в центр города на воскресенье.
     Но он состоялся раньше, потому что уже в пятницу сообщили, что Сталин умер. Уроки отменили. Учителя плакали и рыдали. Женщины падали в обморок. Всеобщая скорбь охватила буквально всех, от малых детей до стариков. Над городом стоял тяжелый, непрерывный гул. Гудели фабрики и заводы, паровозы на станции и пароходы в порту. В школе был проведен траурный митинг, а потом всех учеников повели на центральную площадь, которая  была вся заполнена людьми.
      Я глянул на Сталина. Статуя потемнела и как будто бы даже стала меньше.  Сможет ли он помочь мне, как раньше? Я сколько мог протиснулся вперед сквозь ряды и вгляделся в памятник. Сталин по прежнему напряженно смотрел вдаль. Мне показалось, что его взгляд похолодел и теперь уходил далеко за горизонт. Я сделал вдох и напрягся. Ну, помоги! Сделай, как раньше! Дай подсказку! Вдруг, чьята спина выросла впереди, потом меня больно толкнули и наступили на ногу, а затем и вовсе оттеснили назад.
- Не свезло!
Я стал выбираться из этого людского муравейника, и, потеряв пару пуговиц, едва живой с трудом вылез из толпы. Решив не ждать свой класс и возвращаться, я нашел свободное место, перевел дух и осмотрелся. Словно один живой организм, площадь шевелилась сплошной, плотной массой. Толпы людей, окна административных зданий, тяжелые облака на небе и даже потускневшая фигура вождя: все было серым.
- Ух-ты!
Серый дом! Как я мог про него забыть! Только сейчас мне в голову пришла мысль, что все, кто имеет хоть какое-нибудь отношение к цдаке его посещали. Это и люди из совета общины, и Ариэль-Черная борода, и Пилипчук со своими головорезами, а теперь еще и переводчик с арабского, который, по словам Гасанова, там благополучно обитает. Как же я раньше не догадался? Решено! Завтра же я обязательно туда пойду, и что-то мне подсказывает, что на этот раз я найду ответы на все свои вопросы.

     Как часто в жизни бывает, хорошие намерения не всегда выполняются. После всеобщего траура в аэроклубе начались полеты, и свой поход в серый дом мне пришлось отложить. Нас, несколько курсантов, усадили в бортовой ГАЗ-51 с деревянными скамейками и повезли на аэродром на ночные полеты. Дорога мне была знакома, когда-то мы ездили по ней ловить рыбу на озеро. За ним, в паре килиметров, находилось летное поле. Мое сердце застучало, когда я увидел ряд самолетов По-2 и несколько планеров. Собственно до полетов нам, курсантам, было еще далеко, наша задача была следить за керосиновыми фонарями, обозначающими взлетно-посадочную полосу и чистить их, когда они закоптятся.
- Контакт!
- Есть контакт!
Техники провернули винты, а летчики запустили моторы. Самолеты один за одним порулили на старт. На линии исполнительного они останавливались, мигали огнями, запрашивая разрешение на взлет, и, получив ответную световую команду, взлетали и исчезали в темноте. Всё это было так интересно и ново, что мне казалось, что это происходит во сне, хотя спать совсем не хотелось. К тому же через пару часов фонари закоптились, и мне пришлось бегать по всей полосе, становиться на коленки, снимать стекла у фонарей и протирать их начисто.
     Ночь пролетела незаметно. Когда начался рассвет, техники зачехлили самолеты и собрались возле машины, чтобы возвращаться в город. Только  усевшись на скамью в кузов, я почуствовал, как сильно мне хочется спать. Всю дорогу домой, устроившись калачиком  на узенькой скамеке, я продремал и очнулся только тогда, когда машина остановилась. Рядом стоял грузовик планеристов, которые направлялись на свои дневные полеты.
- Балкин, айда с нами!
Это был Рашид, знакомый планерист. Он уже давно летал на планерах и часто рассказывал мне о них. Я не думал ни секунды.
- Иду!
Перемахнув через борт, я залез в их машину и сел рядом с ним на скамейку.
- На, вытри лицо, людей распугаешь!
Рашид засмеялся и протянул мне платок.  Я вытер сажу с лица и избавился от остатков сна.
- Поехали, я готов!
       Эти полеты отличались от наших. Самолет был задействован только один.
Он буксировал планер на высоту, потом отцеплял его от троса, и пока тот кружился в пилотажной зоне, камнем снижался вниз, садился, забирал следующий планер, и всё повторялось снова. Когда дошла очередь лететь Рашиду, он подвёл меня к руководителю полетов.
- Это - Балкин, курсант с пилоткого отделения. Я возьму его за пассажира?
Получив разрешение, Рашид принес мне шлем, и я занял место в задней кабине. Техник помог мне застегнуть привязные ремни, и когда к нашему планеру подрулил самолёт, зацепил за него буксировочный трос.
      На планере не было шасси, а только деревянная лыжа, поэтому в начале нас основательно потрусило. И вот, наконец, самолет взлетел и стал набирать высоту. Я глянул на приборы. Сто, двести, восемьсот метров. Рашид из передней кабины дернул какой-то рычаг, самолет отцепился и ушел вниз, а наш планер застыл в пустоте. У меня захватило дух. Ни звуков, ни шорохов. Полная тишина. Вверху - бездонное, голубое небо, внизу - земля с крошечными домиками и до самого горизонта бирюзовое море. Божественное ощущение полета! Так, наверное, ощущают себя птицы, когда парят на теплых, восходящих потоках.
- Я тоже летаю! Я теперь, как они!
     Зона пилотажа была над морем и мы, долетев до её центра, начали выполнять фигуры пилотажа. На планере они простенькие, зато при разворотах лучше  видно, что делается на земле. Между тем высота уменьшилась на столько, что ее хватило только чтобы долететь до аэродрома и произвести посадку. На земле планеристы поздравили меня с первым полетом и угостили стартовым завтраком, а я расскзал им о своих впечатлениях. Когда я сел отдохнуть, то сразу  уснул, как убитый, растянувшись на брезентовых чехлах.
   
         Полеты на планерах сделали мои дни еще более напряженными. Я не пропускал ни одного летного дня и даже не заметил, как подошли выпускные экзамены в школе. А еще нужно было сдать зачеты в аэроклубе и пройти медицинскую комиссию для поступления в летное училище. Я долго откладывал ее на потом, и когда, наконец, собрался, то было уже поздно. Комиссия завершала свою работу, и ее последний день выпадал как раз на мой письменный экзамен по литературе. С ужасом я вбежал в учительскую к Марьюшке и стал просить ее отпустить меня на комиссию прямо с экзамена.
- Ты сам понимаешь, о чем ты просишь?
Классная дама выпучила глаза.
- Отпустить с выпускных экзаменов не может никто! Ни я, ни директор, ни даже  гороно. Тебя без сочинения просто не аттестуют!
- Я за час напишу, только отпустите!
У меня от напряжения потемнело в глазах. Вместо ответа Марьюшка села за свой стол и стала перебирать тетрадки. Я продолжал стоять, ожидая чуда. Минута, другая... Марьюшка отложила ручку и усмехнулась.
- Разговор окончен, Балкин! Иди и готовься, чтобы не вышло, как в прошлом году! 
      В этот же день снова появилась тень. Она весь вечер выглядывала из-за забора. Я отшвырнул ненавистный учебник по литературе и вышел во двор.
- Кто ты? Что тебе надо от меня?
Я поднял обломок кирпича и грохнул по воротам. Тень спряталась, но тут же возникла, но уже с другой стороны. Я сел на скамейку и выдохнул.
- Серый дом! Надо идти!

         Утро выдалось дождливым и прохладным. Небо было затянуто низкими, темными облаками, и от этого улицы города стали мрачными и хмурыми. Я свернул на Ермошкина, перешел дорогу и остановился. 
- Ух-ты!
Я едва узнал серый дом. Ставни у окон были открыты, ступеньки на крыльце отштукатурены, а дверь недавно выкрашена в небесно-голубой цвет.
- Какой там пароль?
Я стал вспоминать условный стук, но, увидев, что дверь не заперта, толкнул ее и вошел в дом.
- Есть кто-нибудь?
 Я заглянул в боковую комнату и застыл на пороге. За столом, прислонившись к стене, сидел Ариэль. Черная борода смотрел на меня сквозь очки и улыбался.
- Шалом! Глянь, как вымахал! Даже меня обогнал.
Ариэль поднялся, отцепил приклеенную бороду и снял очки. В груди екнуло сердце: из-под темных бровей на меня смотрели озорные глаза Альки.
- Привет...
Я машинально сделал шаг и протянул ему руку. Тысячи раз я представлял себе эту нашу встречу, год от года изменяя, и, переделывая воображаемый сценарий, но сейчас, когда Алька стоял рядом со мной, живой и настоящий, получилось совсем не так, как я ее себе рисовал: просто, обыденно и сухо, как будто мы с ним расстались только вчера.
- Не ожидал?
Алька подался вперед и обнял меня за плечи.
- Совсем взрослый. Мужчина! Что молчишь?
- Ты... ты...
Я не мог вымолвить ни слова.
- Так, давай все по порядку!
Алька подвел меня к столу. Едва мы присели, как в комнате появилась бабушка Волика. Она принесла на подносе чай и вазочку с конфетами.
- Угощайся!
Алька подвинул вазу ко мне. Я кивнул, взял конфету, отхлебнул из чашки.
- Почему...
- Почему сразу не объявился?
Алька не дал мне договорить.
- Да, меня, как волка обложили, и если бы не парик и борода, мы бы с тобой точно здесь не сидели.
Алька бережно погладил театральный реквизит. Я обвел комнату взглядом.
- Ты тут часто бываешь?
- Я здесь живу.
Алька вздохнул.
- И всегда жил. Это дом моего отца.
Я глянул Альке в глаза.
- Ты говорил, он про тайник тебе не рассказал!
- Так и есть!
Лицо Альки стало серьезным.
- Когда я в сорок пятом вернулся, то нашел его дневник. Там был план. Я не знал, кто еще посвящен в его дела и решил на всякий случай цдаку перепрятать. Я забрал чемодан из пещеры и закопал в развалинах крепости. При первой же возможности перевез его в горы и спрятал под мостом. Но ты его нашел!
Алька с таким восхищением смотрел на меня, что я опустил глаза и отвернулся.
- Я для тебя старался...
- Верю!
Алька хлопнул в ладоши.
- Хотя сначала это ох как меня напрягало. Я даже хотел прийти к тебе и все  объяснить, но Пилипчук буквально ходил за мной по пятам, и я решил не рисковать и просто оставил цдаку у тебя.
Алька прищурился и погрозил мне пальцем.
- Но я за тобой все время присматривал!
- Тень!
Я подскочил с табуретки.
- Тень с большой головой!
Алька засмеялся, открыл сундук и достал длинный, брезентовый плащ. У него был широкий, с отворотом, капюшон. Я потрогал плащ пальцами.
- Ну и дела!
- Можно?
Бабушка Волика приоткрыла дверь.
- Покушайте кугель.
Она поставила сковородку на стол. Вкусно запахло гусиным духом.
- Спасибо, тетя!
Алька взял нож и принялся разрезать запеканку.
- Кошерная пища.
Я поймал его за руку.
- Где сейчас цдака?
Алька усмехнулся, положил нож на стол.
- Ее нет. Вернее, нет чемодана с пожертвованиями. Теперь это - деньги, которые лежат в банке и ждут своего часа.
- Ты про синагогу?
Я придвинул к себе тарелку. Алька замолчал, задумался, глубоко вздохнул.
- Мы ее обязательно построим!
- Когда это будет?
Я принялся за лапшу.
- Скоро!
Алька встал, подошел к окну, распахнул шторы.
- Все меняется. В Буйнакске открыли мусульманский центр, православные храмы полны народу, почему мы, евреи, хуже других?
Алька поднял с пола менору, поставил ее на стол.
- Отец говорил, в Порт-Петровске было одинаково для всех: для православных - церкви, для мусульман - мечети, для евреев - синагоги. Никто не был обделен, и все друг с другом уживались! Почему не так в Махачкале?
Он замолчал, сел за стол, скомкал конфетную обертку.
- Пойми, все под Богом ходим! И небеса для всех одни! Мы все - его дети, а нелюбимых детей не бывает!
Я прекратил жевать, достал из кармана листок с посланием и разложил его на столе.
- Что это?
Алька прищурился, пробежался глазами по строчкам.
- Где ты это взял?
- Гасанов сказал, что здесь живет переводчик.
Я подтолкнул к нему бумагу.
- Ах, вот ты о чем?
Алька засмеялся.
- По другому мы могли бы не встретиться.
Он еще раз глянул на написанное, встал и обнял меня за плечи.
- Здесь то, о чем я тебе только что говорил!
Он отошел от стола, занавесил окна, вернулся и сел.
- Поверь, добро всегда побеждает зло. Пройдет время, и евреи будут спокойно изучать тору, соблюдать шаббад и посещать синагоги. И никто не сможет им это запретить.
- Но сейчас все не так!
Я забрал со стола свой листок.
- Знаю!
Алька на секунду замолчал, взял в руку смятый фантик, швырнул его в угол.
- Многих из общины арестовали. Миллера посадили, даже слепого дирижера не пожалели...
Он сгреб со стола остальные обертки, но я поймал его за руку.
- Дядя Миша Либерман. Это он убил твоего отца. И меня хотел.
Алька не ответил. Он притянул к себе менору и согнул в кольцо толстый, бронзовый рожок.
- Гасанов мне все рассказал.
Алька выдохнул.
- Такие персонажи бывают у всех. У нас тоже.
Он опустил голову и отвернулся. Снова наступило молчание. Я взял чайник, добавил в чашки кипятку.
- Спасибо!
Алька тряхнул головой и улыбнулся.
- И все-таки, хороших людей намного больше!
Он поднял чашку.
- Вот, Гасанов, например, настоящий человек! Всегда поможет в любой беде.
- Подтверждаю!
Я кивнул головой.
- Он много помогает нашей семье.
- И не только вашей...
Алька на секунду задумался.
- Гасанов сейчас в общине за габбая. Как закончит службу в милиции, совет его утвердит.
- А кто раввин?
Я глянул на друга. Алька хитро улыбнулся, нахлобучил шляпу, наценил на нос очки.
- Угадай с трех раз!
- Неужели...
- Да!
Алька встал.
- Этого хотел отец. И так решила община. Но сначала нужно будет много-много чему научиться.
Я смотрел на Самойловича и не верил своим глазам: мой друг, Алька, которого я ждал столько лет, вот уже больше часа сидит со мной за одним столом, такой же улыбчивый, озорной и шутливый, и вместе с тем, возмужавший и совсем уже взрослый человек.
- Почему к нам не идешь?
Алька заглянул мне в глаза.
- Мы бы многое смогли вместе.
- У меня экзамены, выпускные, а еще...
Я замолчал.
- Ну, говори, говори!
Алька подался вперед.
- Хочу поступить в летное училище.
Я выдохнул.
- Если успею, конечно...
Алька прищурился, встал, положил мне руку на плечо.
- Что-то не получается?
Я отвернулся и опустил голову.
- Литература...

      На экзамен я шел, как на казнь, но в класс вошел первым. Там уже находилась комиссия, повсюду в вазах стояли цветы, а на партах были разложены тетрадные листы, заверенные несколькими печатями. Представитель из гороно, очкастая тетка в пиджаке, торжественно вскрыла конверт, а наша Марьюшка написала на доске темы сочинений. Я не стал ждать, взял ручку, и, выбрав «руководящую роль партии в Молодой гвардии» сразу принялся за дело. Так мы договорились с Алькой, который пообещал мне помочь.
    Через пару часов стук в дверь прервал экзаменационную тишину. Я поднял глаза: в класс вошел сержант с красной повязкой посыльного.
- Балкина срочно в военкомат!
Посыльный нахмурил брови и поправил пилотку со звездой.
- Ух-ты!
Я едва узнал Альку в солдатской форме.
- У нас экзамен... мы не можем...
Марьюшка в ответ замахала руками, но тетка из гороно, зашипев на нее как змея, живо подскочила с места.
- Как, как фамилия, товарищ сержант!
Алька расстегнул гимнастерку, полез во внутренний карман, вытащил бумажку.
- Учлет Герман Балкин!
Марьюшка метнулась к мой парте.
- Ты хоть что-нибудь написал?
- Все!
Я протянул ей листы и встал.
- И даже проверил.

     Медкомиссию я проходил последним. Только увидев штамп «годен к летному обучению», я успокоился и перевел дух. Алька меня поздравил и поделился еще одной хорошей новостью: Пилипчук переведен к новому месту службы, и в городе его больше нет.
- Видишь, как все хорошо складывается!
Алька крепко сжал мне руку.
- Добро всегда побеждает зло!
- Учту, товарищ раввин!
Я в первый раз за день засмеялся. Алька, наоборот, выглядел немного грустным.
- Главное, не пропадай!
Он продолжал держать мою ладонь.
- Если что, община всегда поможет!

      После трудного дня ноги сами отнесли меня на площадь. Я остановился у статуи вождя и вздохнул полной грудью.
- Привет!
Первый раз я пришел к Сталину без желаний, без просьб и без бед. Я ни в чем не нуждался и твердо стоял на ногах: закончена школа, найден друг, впереди летное училище.
- Спасибо!
 Я поднялся на трибуну и положил ладони на гранит. Он был чистым, теплым и гладким. Сталин смотрел на меня сверху мягким, отеческим взглядом.
- До встречи!
Я махнул ему на прощание, как вдруг, из-за трибуны послышалось хныканье, и тут же, следом, громкий, детский плач. Я сбежал по ступенькам и заглянул за ограждение. На асфальте сидел мальчик трех-четырех лет, и, растирая слезы по щекам, звал маму. Я поднял его и поставил на ноги.
- Что случилось, парень!
- Я потерялся!
Мальчик заревел еще громче. Я достал платок и вытер ему лицо.
- Ты где живешь?
- Там!
Мальчик всхлипнул и вытянул руку. Я обернулся. Ультрамарином отливало море. Над кораблями горбились краны в порту. Дымя от натуги, тащил цистерны с нефтью трудяга-паровоз. У подножья горы в сочной зелени утопали новые дома.
- Не реви!
Я крепко взял мальчика за руку.
- В этом городе ты никогда не пропадешь!