Тронные войны Часть 3-3

Феликс Довжик
Тронные войны.   Часть 3-3

Тронные войны в коллективах

Волею судьбы и случая мне не только пришлось быть свидетелем тронной войны в масштабах нашего НИИ, но и быть её активным участником в качестве промежуточной передающей шестерёнки.
Первые четыре года моей работы, а самому НИИ четыре года и шесть месяцев со дня выхода приказа о его создании.

Создано было наше Истринское НИИ старанием директора и Главного конструктора Московского головного НИИ академика Иосифьяна, соратника Королёва, члена его неформального Совета Главных конструкторов и ответственного в ту пору за электромеханику ракет и космических аппаратов. Академик Янгель в шутку называл Иосифьяна, своего друга и спасителя, – Главный электрикос всех ракет.

Иосифьян для нашего НИИ в своем головном институте подыскал очень интеллигентных и очень порядочных людей довоенной закваски.
Директор Мкртычан – ему собирать кадры, главный инженер Тарханов, из семьи актеров Тархановых – ему отвечать за всё созданное молодыми выпускниками вузов, до сих пор ничего, кроме учебников, в руках не державших, и Вартанов, начальника нашего отдела космической направленности. А уже директор и Вартанов подобрали нам Борис Иваныча – начальника нашей лаборатории.
 
Довольно скоро выяснилось, что Игорь Джигурда и Слава Самборский, оба выпускника Новочеркасского политехнического явно самородки, а я без всяческих приёмов и интриг за счет выполненной первой полученной работы пристроился к Игорю по его правую руку.

Игорь ведет прибор для космического аппарата Днепропетровской фирмы Янгеля, и сроки очень жесткие, а Слава создаёт прибор для аппарата нашей головной фирмы. Сроки пока маячат далеко, и он поэтому в гордом одиночестве.

Много позже Игорь мне признался: «Я не хочу заниматься организацией работ неорганизованных работников». Этому принципу он следовал даже тогда, когда стал начальником этой нашей первой лаборатории. Игорь высказал мне следствие. Причину вижу я в другом. Организация работ – это неизбежно мобилизация других, убеждение и даже навязывание своей стратегии и тактики, а это всё не для Игоря. Ничего этого у него в помине нет.

Но и Слава в этом сродни Игорю. Он прирожденный математик. Для него оргработы – это нечто в очень далеком мнимом множестве. А у моего отца   всю жизнь работа – организация работ, и он вечерами ежедневно отчитывается перед мамой о проделанном, а она довольно часто ругает его за неумение держать себя в узде при общении с нерадивыми людьми. Я всё это невольно в себя впитываю, но заниматься такой работой не хочу. Но жизнь есть жизнь, и очень часто мое желание ей не интересно.

Борис Иваныч быстро сообразил, что меня можно нагружать помимо основной работы. Раз сказал и повторять не надо – будет сделано, если нет непреодолимых преград, но они почти не попадались в пределах нашего НИИ.

В головном институте была лаборатория очень близкого к нам профиля, руководил ею в ту пору Трифонов, очень крутой и жесткий мужчина, да ещё злопамятный. Он был назначен нашим куратором. Регулярно вызывал, как у вас дела. Но он же быстро сообразил, что нам можно спихнуть все свое сырое, главное сделано, пусть доводят, быстрее наберутся опыта, а сами за свежий торт возьмутся – за новые заказы.

А Борис Иванычу это зачем? Вези чужой воз почти без оплаты, когда свой надо торопить. Началась тронная война двух начлабов. Положение Трифонова весомее, но у Борис Ивановича смелости, хоть отбавляй, и за спиною свой главный инженер и директор. Они-то понимают всё. Что Трифонов с ним сделает? Не ему его снимать. Со своим начальством у Борис Иваныча великолепные отношения.

Наш начальник отдела Вартанов на совещания в директорат ходить не любил, за себя всегда посылал Борис Иваныча. Все к этому давно привыкли. Он фактически действующий и равноправно со всеми выступающий начальник, а Вартанов декоративный – с техникой не наигрался, играет с ней вместе с мальчишками.

Тарханов к себе никогда никого не звал. Придет внезапно к Вартанову, всех начлабов и ведущих созовут, и все дружно обсуждают проблемы.

На все свои схватки с Трифоновым Борис Иваныч возил с собой меня. Молодо не только зелено, но и мало бито. Я ни разу не задумывался, зачем ему нужен. Технические проблемы возникали очень редко, а мне обязательно нужно было свое мнение ляпнуть, особенно по части справедливости, а у меня от природы громкий голос.

 У Трифонова тоже голос, что надо – твердый, командный, но он начальник, ему позволено. Ему было неприятно, чтобы при его коллективе какой-то мальчишка, на целых пять-семь лет моложе, заполнял своим голосом всё помещение лаборатории. Борис Иваныч это замечал, а я увлечен сознанием своей правоты – мне важна моя мысль.
 
В конце концов мы победили. У нас в отделе создали отдельную лабораторию, которая занималась оживлением сырых приборов Москвы, а нашу лабораторию оставили в покое. Но Трифонов оказался человеком злопамятным.

Он уже начальник большого отдела и заместитель Главного конструктора, он уже Борис Иванычу отомстил по высшему разряду, но, если ему представлялась возможность и мне дать пинка или влепить подзатыльник, он себе в этом удовольствии не отказывал. Утешало лишь то, что не один я попадал по его увесистую руку.

Работал у нас в Истре почти с самого открытия НИИ конструктор Сараджев, очень толковый работник. Начинал он в головном институте еще до войны. Видимо, он другому работнику своими способностями мешал ползти по служебной лестнице, и тот написал на него грамотный донос.
После смерти Сталина случилась знаменитая амнистия, и Сараджева выпустили. Приехал он в головной институт, а там доносчик в первой десятке самых высоких постов живет припеваючи, и к нему не подступишься и даже в морду не плюнешь.

У меня с моей Валентиной завязывается союз нерушимых, и вдруг на тебе хлоп. Трифонов вызывает в Плесецк на Северный полигон. На черта я ему там нужен. Мы уже давно перестали бегать няньками за нашими приборами. С ними никогда ничего не случалось. Бросил я такую мысль своему начальству – на меня руками замахали. Беги бегом без разговоров.

На станции в Плесецке жду автобус. Время есть, пошел поглазеть, куда попал. Степь да степь кругом, это в другом месте. Здесь пьянь да пьянь кругом, а двенадцати часов дня еще нет. Но все молчаливые, все в резиновых сапогах.

 Деревянный дом стоит в низине относительно дороги посреди гигантской лужи. Лужа доходит почти до самого фундамента, а от дороги до входных дверей узкий деревянный настил, двоим встречным не разойтись.

Никакого сарая, никакой подсобки не увидел. Возле дома прямо в луже высокий столб нарубленных дров. Дров много, но сверху ничем не прикрыты. Как же его жена после дождя будет растапливать печку такими дровами. За домом близко лес. Наруби жердей и сделай навес, так мозгов уже нет сообразить такое. В голове уже пустая бочка водки.

Плюнул я с дороги в эту лужу и вернулся на станцию.

Автобус пришел вовремя. В гостинице подселили третьим к своим, давно и хорошо знакомым. Жизнь на работе – скукота. Утром после завтрака на автобусе привозят в МИК – малый испытательный комплекс.

Сразу радостная весть – тебя сегодня включать не будут. Жди – когда-нибудь дождешься. Через несколько дней – утро, в автобусе все в сборе – ждем Трифонова. Входит он и с порога: «Сараджев! Вам здесь делать уже нечего!  Отправляйтесь в Истру».

В автобусе гробовая тишина. Старик Сараджев, опустив голову, так в лагере привык ходить перед охраной, молча вышел из автобуса.
Через два дня мой прибор включили – никаких сюрпризов.
Утлом сажусь в автобус и думаю – в МИКе выберу момент и спрошу у Трифонова, можно ли мне уезжать.

Входит Трифонов и с порога: «Довжик! Тебе здесь больше делать нечего! Отправляйся в Истру!» Вот и моя порция позора.

На полигоне за каждый день тридцатипроцентная доплата. Надо же, какой я крохобор. Иду, опустив голову, чтобы никому в глаза не смотреть. Уже вне автобуса я начинаю понимать, какой же я дурак. Ждал бы Трифонова вне автобуса, лишил бы его возможности устроить мне подлянку.

Еще один раз ему такая возможность представилась.
Вдруг сверху приказ – мы обязаны считать вероятность безотказной работы наших приборов. Вполне разумное решение, но нашему поколению в школе и в вузе о теории вероятности ни слова не сказали, но я сразу понял, что вероятность того, что начальник отдела именно мне поручит это делать, близка к единице. Но этого мало.

В головном институте развернуть это направление получили Трифонову. А у него мой характер – он должен немедленно показать, что он, помимо основной работы, в сфере организаторской деятельности может тут же любые горы своротить.

Мне команда – лети в Москву на совещание. В актовом зале я сел у самой дальней от президиума стены за спинами очень высоких мужиков. Так он же меня все равно высмотрел, и со счастливой улыбкой на лице предоставил мне слово.

В моем школьном детстве с третьего по шестой класс я работал артистом – чтецом-декламатором стихов о войне. Отец эксплуатировал мой звонкий голос. Он заведующий отделом культуры исполкома. Ему отвечать за концерт любого праздника.

Однажды я даже поэму Симонова «Сын артиллериста» отбарабанил со сцены. Женщины-старушки слезами обливались, когда я читал стихи. Научился владеть залом, чувствовать его и совершенно не боялся. Но в шестом классе меня освистали на ликёроводочном заводе.

Одноклассники подняли шум и гвалт, а молодые парни поддержали их – им танцы подавай. Я не стал долго ждать и ушел со сцены. Родителям твердо заявил, что выступать больше не буду. Они волновались, думали, я буду переживать, а я в душе обрадовался – у меня уже появились другие интересы. Но польза от моей загубленной карьеры была – я никогда не боялся выступать, но к серьёзным выступлениям всегда тщательно готовился.

К совещанию у Трифонова я совершенно не готовился, но не испугался. Пяток минут продержался – помог опыт. Однако в электричке по дороге домой чувствовал себя, как будто меня снова освистали.

Первый расчет вероятности безотказной работы нашего очередного прибора я сделал сам, а потом у нас в НИИ создали лабораторию надежности.  На новые приборы мне приходилось писать им задания для расчета. Предыдущий опыт очень пригодился, я понимал, на что им надо обратить внимание. Полчаса, передавая задание, рассказывал им о всех особенностях и всё – они меня больше не тревожили. В положенный срок сдавали свой отчет.

Слава Самборский с самого начала все свои проблемы по прибору с Трифоновым улаживал сам. У него с Борис Иванычем были отношения с прохладцем. Борис Иваныч его очень уважал, но подобрать к нему ключи ему не удавалось. А Трифонов однажды Славе очень здорово помог.

Трифонов уже зам Главного конструктора, а Слава по работе приехал к нему что-то утрясать. Все решили и даже подписали, Слава на полпути к дверям из кабинета, а ему вдогонку вопрос: «Слава, как дела с диссертацией?». А дела хуже некуда. Институт космических исследований Академии наук отказался дать отзыв, а без него защита танцевать не будет.

Мы тогда в этом вопросе были дети малые. Когда у нас в отделе, кроме Славы были ещё два кандидата технических наук, к нам частенько прилетали рефераты соискателей. Почитают, ознакомятся и точка. А вот если сначала был звонок – к вам придёт такой-то реферат, то больше объяснять ничего не надо было. Садились и писали положительную рецензию.

«Ну-ка вернись, сядь, посиди, я сейчас позвоню», – приказал Славе Трифонов. Разговор его по телефону был коротким. «Завтра к двенадцати подъезжай к ИКИ, позвонишь, тебе вынесут отзыв».
Когда делишься работой, а деньги перетекают из фирмы в фирму, тогда и дружба дружбой.

Одна ленинградская фирма делала для космического аппарата головного института и нашего филиала очень серьезный прибор. Они попросили нас сделать устройство связи их устройства с аппаратом. Мы сделали, у нас готовый прибор, и тут они спохватились, что в их задании всё не так, как надо.

Трифонов вызвал к себе Беляева, нашего начальника отдела, Славу и меня. Против Славы и меня сидят два Зам Главных, а Беляев сбоку. Душою он за нас, а карманом за начальство.

В чем тут фокус. Конечно, переделывать наш прибор проще, чем ленинградский, но у нас свои трудности. Я могу за неделю все схемы переделать, а конструктора за три месяца не справятся, прибор же через месяц нужен позарез.

Вторая проблема смешная, а для меня серьёзная. Почти все конструктора женщины. Они все переделки воспринимают трагически. Им все равно, кто напутал. Кто дает им такое задание, того они с шестого этажа из окна на асфальт выбросят.

Ленинградский Зам предлагает применить реле. Это нам понятно, но какого это нам. Довоенной техникой корректировать современную электронику. Да при этом не уложимся ни в массу, ни в габариты. Правда, если честно, в сроки, пожалуй, можно уложиться.

Трифонов видит, что даже Слава стоит насмерть. Он же Славе открыл дорогу к диссертации, и тут такая благодарность, но он же понимает, что мы правы, но как к другу и к Ленинграду не пойти навстречу, в этом тоже свои пружины и крючки. И тут он применяет трюк, который мы не сразу раскусили. Он объявляет перерыв на обед. Вы идите, а ты, Беляев, останься.
Возвращаемся – Зам Главных нет. Решение принято.

Впервые в жизни я увидел Беляева в злобе. Девчата звали его Мямликом, а тут такая воля. «Я вам дам дополнительную массу, какая потребуется, я вам дам дополнительные габариты, я сам всё с конструкторами улажу».

Через два дня я положил ему на стол схемы. Он сам отнес их конструкторам.
В срок уложились. Этот прибор оказался самым нелюбимым и самым долгожителем. Я уже был на пенсии и жил в Москве, а прибор работал и работал, его применяли и применяли вновь.

О Борис Иваныче я не забыл. Я хотел показать, какой человек следил за ним издалека, поскольку не желал иметь такого конкурента.

Прошло четыре года нашей совместной работы. В НИИ намечались серьезные изменения. Главный инженер Тарханов и начальник нашего отдела Вартанов просьбу Иосифьяна выполнили и главное сделали – собрали кадры, сплотили коллективы и создали условия тем, кто хотел, научиться самостоятельно работать. От нас уже есть отдача, есть продукция, и она жизнеспособна, она работает, а у них самих возраст уже не детский, чтобы шесть раз в неделю кататься в электричке на работу и обратно.

Их уход ни для кого не был секретом. Борис Иваныч почувствовал, что приближается его звездный час. Но он же не был стратегом, он был очень способным тактиком. Он хорошо чувствовал, что надо делать в эту минуту, в этот час, а что будет завтра, не угадаешь, завтра посмотрим по обстоятельствам.

Он вскрывал текущие недостатки, он сыпал дельные на данный момент предложения, он требовал от других активности своего уровня и наживал недоброжелателей.

Всем было ясно, что он целится сразу на место Тарханова, минуя промежуточный пост начальника отдела, но не всем хотелось иметь такого Главного инженера. Явных врагов у него не было. Если бы он целился на пост начальника отдела, никто бы не возражал, все бы охотно его поздравили, но он этот пост уже перерос, а нависшая над некоторыми опасность получить неугомонного начальника, побуждала их сплачиваться.

Но они же не ходили с флагом «против», наоборот, они изображали одобрение, а фигу держали в кармане. Он этого не замечал, он же со всеми на дружеской ноге, а что у людей на душе он не видел. Молодой еще, не битый, правду от лжи не умел отличать.
А до начальства все потоки «за» и «против» сходились, и оно могло взвешивать, какое коромысло перетягивает.

Я думаю, что свой весомый пятак Трифонов обязательно бросил, а его пятак сумму многих копеек перевешивал. Ему не все равно с каким главным инженером в Истре работать.

Но как приструнить Борис Иваныча, если в его лаборатории на выходе очень ответственный прибор. А тут он сам пошел навстречу желающим. Подвело пренебрежение стратегией, а мне пришлось, не понимая этого, сыграть роль приводной шестеренки.

Цех изготовляет нам первый экземпляр нового прибора. У Игоря Джигурды, главного идеолога прибора, передышка и дальше новая работа. Борис Иваныч отпускает его в отпуск. Через неделю сам уходит в отпуск, а меня он оставил за себя. Ему в голову не пришло, почему его в такой напряженный момент так легко отпустили.

Теперь я понимаю его логику. Цех без него с прибором захлебнется, я для цеха пешка. а он вернётся, в кратчайшие сроки все раскрутит и на белом коне въедет в кабинет Тарханова.

На другой же день после его отъезда все пошло не так. Весь цех, все начальники участков играют на меня. Сам начальник цеха у меня на побегушках. Что ни скажу, любое предложение подхватывает с лету и тут же всё сам организовывает, даже полноценную вторую смену. А о том, какие наверх идут депеши, он умалчивает. «Борис Иваныч не мешает и у нас все идет досрочно.»

Через неделю у меня готовый прибор, а ожидалось через месяц с большим хвостиком. Мне надо грудь для ордена готовить, но волшебство бывает только в сказке.

Кого-то из женщин я посадил проверять работоспособность прибора по инструкции, а он совершенно не работает. Ушам своим не верю, бросил все, сам сел за пульт и умылся холодным потом. Сам разбираю прибор заводской сборки и лезу щупом осциллографа на вход и выход феррит-транзисторных ячеек – мое же детище когда-то.

На входе всё в порядке, на выходе некоторых ничего нет. И тут вместо положенной в таких случаях паники, я принял совершенно правильное решение. Если стану сам разбираться со своим детищем, а там что-то весьма серьезное, поплывут все остальные работы, а они в сейчас более важны.

В этот момент в нашей лаборатории временно работал Коля Епихин, выпускник Московского инженерно-физического института. В моем Ленинградском Политехе нам о полупроводниковой технике ни слова не сказали, а у Коли была хорошая подготовка да плюс неплохая голова. В его лаборатории в этот момент не было работы, а наш Борис Иваныч был большим мастером выискивать таких людей и добиваться их временного перевода в нашу лабораторию в качестве помощников.

Я попросил Колю заняться ячейкой. К концу недели он мне всё объяснил. В ячейке используются ёмкостные свойства стабилитрона, а для него это неизбежные, но паразитные параметры, завод их не контролирует. И тут я понял всё.

Для первой партии приборов снабженцы привезли нам очень много этого товара – хватило на все предыдущие приборы, а на этот привезли новые. За это время тамошние рационализаторы столько всего изобрели, что нужный нам параметр со своим новым разбросом поплыл в худшую для нас сторону. Именно поэтому государственные стандарты отбор по параметрам запрещают, а у нас уже положение безвыходное.

Пошел я к старшему представителю заказчика – государственная служба, которая следит, чтобы разработка и изготовление продукции строго соответствовала государственным стандартам. Тогда эта служба называлась иначе. Руководил ею Василь Иваныч Буланов.

Мне приходилось общаться со многими начальниками, но только Буланова я могу считать своим наставником. Это всегда разговоры не только о работе и не столько о работе, а обо всем даже далеко выходящим за наш забор с колючей проволокой поверху.

Буланов отбор мне разрешил, а я ему дал слово, что это последние приборы, в которых мы применяем феррит-транзисторные ячейки.

Казалось бы, все проблемы решены, но в жизни сюрпризы не приходят в одиночку, а раз сюрприз, то говорят, ищите женщину. И она нашлась.

Работала в цеху женщина необыкновенной красоты. Не взять её на работу невозможно. Ни один начальник отдела кадров себе такого не позволит. А какую ей поручить работу, если у неё скорее всего неоконченное начальное образование.

Но люди с высшим заочным образованием догадались, они поручили ей демонстрировать себя – ходить из корпуса в корпус по территории и переносить бумажки. И она ходила – смотрите, пожалуйста, вот я какая. Идешь ей навстречу, и седьмой раз открытый от восхищения рот закрыть невозможно, надо же какая. А потом сзади остановишься и смотришь вслед, а она корпусом так и так, чтобы всё рассмотрел старательно.

На участке контроля покупных элементов на нашем приспособлении стабилитроны рассортировали на три группы и на каждом в зависимости от величины емкости краской ставили одну, две или три точки и каждый отправляли в одну из трех коробочек.
 
Красавице поручили отнести все три коробочки в цех и сдать их в руки начальнику участка. Цех в другом корпусе. Это хорошо, можно по дороге показать себя мужскому народу, но три коробочки нести неудобно. Она в коридоре на подоконнике все диоды из двух коробочек ссыпала в третью, а пустые бросила в урну возле дверей туалета.

Начальника участка на месте не оказалось, и никто не знал, где он. Через пару минут ожидания, она от нечего делать проявила несвойственную ей смекалку и спросила, кому эти диоды нужны. Одна из женщин посоветовала нести к Никанорову – он ждёт. Монтажник обрадовался – не придется после работы задерживаться.

Начальник участка несколько часов ждал обещанные стабилитроны, не дождался и позвонил. Тут ему свои женщины доложили, что они у Никанорова. Он бегом туда, а Никаноров последний припаивает. И что делать?
Всегда хочется взбучку отложить на потом, вдруг пронесет, но потом всегда обходится дороже.

Я сам сел за пульт проверять исправленный прибор, хотя других дел по горло, и – о ужас – прибор опять не работает. Схватил отвертку, снял все крышки и понял, почему запрещен отбор.

Красавицу в этот же день перевели в такую конуру, что ей лишь мышатам себя показывать, но она через месяц сказала «подумаешь» и уволилась.
Цех через сутки исправил всё. Прибор работал безукоризненно и отправился на положенные ему испытания.

В положенный срок, минута в минуту, на работу явился Борис Иваныч – энергичный и жизнерадостный. После положенных кратких рассказов для любопытных – давай присаживайся, рассказывай, но после нескольких моих предложений всё для него и, естественно, для меня сразу пошло не так, как обычно.

Я в полном недоумении, но рассказываю всё, как было. К этому времени у меня уже был небольшой опыт – каждый начальник очень ревниво воспринимает удачно проделанную за него работу подчиненного, но не до такой же степени. Борис Иванович обычно при разговорах сканирует лица, а тут видеть меня не хочет, на стуле ему не сидится, туда-сюда мечется, руки что-то ищут и не находят.

Все рассказать он мне не дал, суть понял, прервал мой рассказ – иди работай, минут пять сидел неподвижно, потом встал, ни слова никому не сказал и ушел надолго.

Утром он по-прежнему деловит, но это уже не прежний Борис Иванович. А у меня передышка.  Намечается новый прибор, но ни задания, ни финансирования пока нет, а мы научены горьким опытом. Даже с заданием и финансированием не раз бывало – стоп машина, а без этого сто процентов гарантии – все, что сделал, пойдет в мусорную урну.

Злополучный прибор проходит испытания, а основной документ на него в планах на следующий месяц. Там своя запарка может возникнуть, почему бы сейчас не написать. А у меня от отца привычка – начальник должен знать о твоей работе всё, и это правильно.

Начну без спроса писать, он же заметит – я без паяльника, а с авторучкой. Пару дней будет коситься, потом спросит, и что я отвечу? Поэтому я предложил Борис Иванычу – у меня передышка, я напишу ТУ на прибор. Он очень радостно согласился.

Первые технические условия на первый прибор нашего НИИ и нашего отдела пришлось писать мне. Как писать, тогда никто не знал. Мне пришлось пересмотреть все ГОСТы и стандарты. Больше я в эти документы никогда не заглядывал, они ведь меняются каждый квартал. А вот представители заказчика обязаны знать их и помнить лучше, чем родинки на лице любимой супруги. И они их помнят. Как это возможно, я не понимаю, но я всегда этим пользовался.

 Я делал их соучастниками моей работы, а поэтому был с ними совершенно в неконфликтных отношениях. Все, что нужно по части стандартов, я добросовестно списывал с предыдущего документа и относил свой документ в службу Буланова, а они всё, что нужно, исправляли своей авторучкой и после этого совершенно справедливо считали, что внесли свой вклад в общее дело.

А как иначе? Они добросовестно выполнили часть моей работы, а меня нисколько не волновало, что в моем тексте были ошибки. Один бог безгрешен, а в продукцию ошибка не прошла.

Много позже, когда Слава Самборский был начальником другой нашей лаборатории, а Юра Бычков его правой рукой, они вдвоем месяцами спорили со службой заказчика, как понимать ту или иную букву закона. Неделю готовились, потом сходились командами, по полдня спорили, расходились и снова готовились к новому состязанию. Самолюбие сражалось с самолюбием. Может быть оно у меня тоже есть, но я его на такие игры не растрачивал.

Борис Иванович знал о моих особенностях работы с заказчиком и решил это использовать. Прежде, чем мне нести документ заказчику, он обязан его подписать, и он его подписывал, не читая. На этот раз он оставил документ у себя и стал посещать хранилище стандартов и изучать их. Буду справедлив, он немало нарыл на меня компромата, и тут же устроил внеочередное собрание лаборатории и выступил с тронной речью.

«Как можно нести такую халтуру заказчику. Никому не дано право позорить нашу лабораторию. Если наши ведущие будут так относиться к работе и т.д.» В лаборатории гробовая тишина. Все повесили головы, лишь моя голова с изумлением смотрит на него. Я же его боготворил, я первый надрывал свой пуп, поддерживая и реализуя все его начинания.

В России талантливый организатор – большая редкость. Не тот климат и не те пространства. Это Москву сначала надо взять, чтобы появились Минин и Пожарский. А он, в моем понимании, самородок. Он – мой кумир, и он вдруг льёт на меня ведро грязной воды. Не сразу в этот день я от неё отряхнулся.

Поздно вечером уснуть не удавалось, и тут я вспомнил, что однажды до этого он использовал в своих интересах мою доверчивость и мое к нему тяготение.

К нам на работу поступила Звягинцева, по возрасту ровесница Борис Иваныча. Она отработала несколько лет после вуза, а потом поступила в очную аспирантуру, но с диссертацией что-то не получилось. Это иногда бывает.

 Спокойная, заботливая женщина, и мы ее выбрали профоргом лаборатории. Из Борис Иваныча сыплются идеи, а она их тщательно отфильтровывает. Он не привык преграды обходить, ему бы их немедленно и в лоб, а она женщина совершенно не конфликтная, она их молча гасит.

Год пролетел, снова профсобрание лаборатории. Перед началом Борис Иванович отозвал меня и предложил в профорги выдвинуть того, кого он бы желал. Какой пустяк, я тут же согласился.
Вот же фокус какой. Слава Самборский слова не скажет, пока не подумает, а я не подумаю пока на голове от подзатыльника шишка не появится.

Только на собрании прозвучал вопрос, у кого есть предложения, я вылез и озвучил предложение Борис Ивановича. Кроме меня, всем всё стало понятно. Других предложений не последовало. После собрания почти все пошли в коридор размяться, а мне какой-то документ с последнего стола у стены понадобился.

По пути к нему Звягинцева сидит, смотрит на меня и тихо говорит: «Феликс, я от вас такого не ожидала. Зачем это вам?!». Всё! Шишка на голове получена. Теперь после неё я могу думать. Кроме плевка себе в своё лицо у меня пошли к себе вопросы.

Почему не было оценки её работы за год? Почему не было других кандидатур? Почему у нас были не выборы, а одобрямс предложенной фигуры.
Как же Борис Иванович меня хорошо знал и как умело дирижировал.

Как же она хорошо поступила, спокойно, без обид, сказав всего лишь пару слов. Она же спасла меня в будущей жизни от многих бочек глупости.
Быть дураком один раз – это всегда урок, и это всегда полезно. Второй раз быть дураком в похожих обстоятельствах – это неизлечимая хроника.

Звягинцева через месяц уволилась. Шесть десятков людей прошло через ту нашу первую лабораторию, многие забылись, а её я помню до сих пор и до сих пор ей благодарен.

Через неделю Борис Иванович нашел повод для нового собрания и запел те же песни про меня. На следующий день я не вышел на работу, и решал вопрос, сразу уходить, подождать и куда уходить? А уходить не хотелось. Здесь и работа по мне и здесь друзья. Решил – подожду пару дней, потом решу.

Выхожу на работу – и снова собрание, и снова Борис Иванович обо мне, но разогнаться не успел. Алик Лепорский возмутился, а его дружно поддержали женщины и часть мужчин. Борис Иванович этого не ожидал, срочно стал сворачивать на другую дорогу.

А через два дня по дороге на работу догнал меня Буланов, отвел с тропы осмотрелся и сообщил: «Сегодня Борю будут снимать. Предупреди, но на меня не ссылайся».
Предупредил. Он хотел знать источник, но я не сказал. Он поверил и куда-то торопливо убежал.

Я сообщил об этом Игорю Джигурде, а потом и Славе Самборскому. Свои обиды я забыл. Я чувствовал, что в этом есть что-то несправедливое. Меня интересовал единственный вопрос – будем ли сражаться за своего начальника.

Игорь отвечал туманно и уклончиво – совсем несвойственно ему. Впоследствии я его об этом ни разу не спросил, и он свою тайну унес с собой. У Славы с Борис Иванычем были сложные отношения, начальник к нему ключей не подобрал. Слава откровенно дал мне понять, что он в эти игры играть не будет.

Прошло немало лет и однажды в случайном разговоре Слава мне сказал: «Борис Иванович был бы хорошим Главным инженером». Мне это было важно услышать – значит не сослепу я его ценил.
В тот памятный день приказ был подписан. Борис Иваныча освободили от должности начлаба и перевели в цех с существенным понижением зарплаты. Через неделю он уволился.

Он свою тактику строил исходя из интересов работы, в расчете на оценку таланта, а ценят не талант, а отношения. Пострадала карьера. Мог исходить из интересов карьеры, страдала бы работа. В последний момент, уйдя в отпуск, сыграл на карьеру, считая, что, вернувшись из отпуска, работу вытянет и ещё раз проявит себя.

Его обыграли. Козыри из колоды перехватили себе и без него обошлись. А я, не понимая этого, им помог. Но он же мне планы свои не раскрыл и никаких инструкций не оставил.

Рассчитывал, исходя из своего понимания, что противникам его уход на руку, палец о палец не ударят, а этого он меньше всего боялся. Не шахматист был, не стратег. В шахматах надо все возможные хода противника предусмотреть. В них иногда ход слабого коня сильнее всех ходов мощного ферзя. Не просчитал всего, но сразу понял, какой шанс упустил. Себя во всем трудно обвинить, а тут подходящая фигура. Вот и досталась мне от него оплеуха.

Я его изгнание посчитал большой несправедливостью, начальником лаборатории могли оставить, но струхнули или было указание сверху.
Я ему всё простил, но обожание исчезло. Теперь я его видел во всем объеме недостатков.
Вновь такой взлёт у него не получился. В фирмах ближнего Подмосковья и Москвы такого молодёжного коллектива он не встретил. Люди взрослые видят человека на просвет и очень аккуратно перекрывают дороги.

Он попробовал выбрать новый путь. Написал несколько статей о управлении коллективами, в научных журналах их опубликовали. Но с диссертацией не получилось.

Однажды мы встретились в электричке. Оказалось, он много читает и в курсе всех новинок в литературе.
Последний раз мы встретились в крематории во время прощания со Славой Самборским, но это не место для посторонних разговоров.
       
В последующем в нашей фирме частенько менялись разнообразные руководители. Большинство из них в нашей технике ничего не понимало, но они были профессионалами отношений и врагов себе не наживали.

А с Трифоновым у меня еще одна встреча состоялась.
Осень 2010-го года. Нашему НИИ полсотни лет, а я уже москвич со стажем – семь лет. Меня на юбилей позвали.

На нашем четвертом этаже туалет, как всегда на ремонте, но обычно на частичном – на несколько недель или на месяц, а здесь на капитальном, значит на полгода, а может, даже до следующего юбилея. А на третьем этаже, на этаже начальства, туалет всегда безукоризненно работает.

Иду я по пустому коридору третьего этажа к себе, к лестничной площадке, а из кабинета нашего Зам Главного выходит, как будто, знакомый человек и идет мне навстречу – туда, откуда иду я. Расстояние сокращается – мы узнаем друг друга. На лице Трифонова веселая счастливая улыбка, и у меня рот до ушей и из глаз волны смеха.

Ну что теперь нам делить и коллекционировать обиды. Он властный бесцеремонный человек, но очень толковый и знающий специалист и, если разобраться, он мне ни разу ничего плохого не сделал, а все обиды на него – это полезные в будущем уроки. Он старше меня и более умудрённый жизнью – он мне мозги чуть-чуть суровым наждаком отшлифовал, а это в жизни ох как пригодилось.