2-1. Сага 1. Глава 2. Крутой поворот истории

                КРУТОЙ    ПОВОРОТ    ИСТОРИИ
         Наум  отучительствовал  свой  первый   учебный  год  в   дер.  Волковщина  (названьице-то  тоже  не  «так  себе»!)  и  на  время   школьных  каникул   вернулся  под  родительский  кров  в  Варковичи.   От  того  времени    во  всех  передрягах  последующей  жизни  он  сумел  сохранить   одну фотографию,  которой,  видимо,  очень  дорожил.  Он  подписал   её:  1914  год.   С  неё  на  нас  глядит  уверенный  в  себе  и,  можно  сказать,  торжествующий  юноша;  он  темноволос,  его  лицо  украшают  небольшие  усики,  должные  придать  побольше  мужественности.   Строгий  и  скромный  его  костюм  (темный  френч  со  стоячим  воротником  и  узкие  брюки,  заправленные  в  сапоги),  подчёркнуто  дополняют  «аксессуары»,  говорящие  о  достаточной  его  образованности  и  о  некотором  жизненноом  преуспеянии:  из  кармана  френча  торчит  край  сложенной  газеты,  и  чтобы  не  было  никакого  сомнения  в  том,  что  именно  торчит,  по  этому  краю  читаются  крупные  буквы  заголовка «…ГАЗЕТ…»;  через  плечо  у  юноши  перекинуто  охотничье  ружьё-одностволка,  в  руках  он  ведёт  хороший  велосипед  с  дерзко  блистающими  никелем  щитками-крыльями.  Задник,  на  фоне  которого  сфотографирован  молодой  человек,   условно  изображает  «природу»:  сельский  просёлок  с  деревьями  на  первом  плане,  проглядывающие  сквозь  дымку  дальние  холмы…  Можно  не  сомневаться,  что  все  перечисленные  «аксессуары»  предоставлены  ему  фотозаведением  только  на  время  съёмки.   Но   разве  это  имеет  какое-то  значение?  Главное,  чтобы  взирающий  на   фотографию  не  сомневался,  что  на  ней  изображён  он,  Наум   Маглыш,  молодой  учитель,  имещий  за  плечами  уже  полный   учебный  год…
   Но  продолжить  в  следующем  декабре   столь   удачно  начатую  педагогическую  карьеру  не  удалось.  Вообще,  вернуться  к  столь  сладостному  для  него  учительскому  труду  довелось  ему  нескоро,  очень  нескоро.  «Изменилось  всё  вокруг,  и  всё  ненужным  стало  вдруг…»  -  пелось  в  одном  душещипательном  романсе  в   середине - конце  1960-х,  где  сетовал  на  свою  судьбу  отвергнутый  и  покинутый  влюблённый.  А  тут  не  ушла,  а,  напротив,   пришла,  но,  увы,  не  возлюбленная,  а  война…
          Балканские   принцы  и  принципы  ссорятся,  а  чубы  трещат  у  русских  мужиков.  Принцип  Гаврила  стреляет  в  принца (эрц-герцога)  Фердинанда,  заодно  убивает  и  принцессу.  Первый  -  никакой,  конечно,  не  принц  крови,  просто  фамилия   босняка-террориста – не   босяка,  а  «цивилизованного»  господина  студента - (будь  он  трижды  неладен!)  созвучна   этому  «сказочному»   слову;  второй  же,  хотя  и  является  наследным  принцем  в  императорском  доме  Габсбургов,  но  тоже  далеко   не  прекрасен  и  далеко  не  юн,  равно  как  и  его  дебёлая  супруга. 
        Но  для  развязывания  войны  эти  эстетические  тонкости  и  не  нужны  вовсе  -  она  и  так  назрела.  Июль  на  исходе.  Русский  царь  Ники  и  его  германский  кузен  Вилли  обмениваются  несколькими   вполне   куртуазными  телеграммами,   после  чего  братец   Ники  объявляет  в  своей  империи  мобилизацию,  а  брудер  Вилли  в  ответ  на  это  объявляет  ему  войну.  Как  у  них  всё  это   «по-свойски»  мило  и  просто!
               
        В  декабре  1914-го,  едва  только  Науму  исполнился  21  год,  Российская  империя  сразу  же  «позаботлась»  о  своём  совершеннолетнем  подданном,  призвав  его  к  исполнению  воинского  долга.  Слуцкая  призывная  комиссия  направила  его,  правда,  не  сразу  на  войну,  а  пока  что  на  действительную  службу  в  Сибирь,  вследствие  чего  он  сразу  же оказался   сначала  где-то  в  районе  г. Читы,  не  в  самой  Чите,  а  ещё  за  Читой,  уже  у  Благовещенска,  кажется,  в  городке  под  не  менее  «богоугодным»  названием  Сретенск,  что  на  реке  Шилка.  Нет,  всё-таки,  кажется,  именно  в  самом  Благовещенске  на  Зее.
            Сейчас  уже  вряд  ли  кто  помнит,  что  в  «дотелевизионную»  эпоху  в  нашей  стране  -  во  всяком  случае   в  славянских  её  землях  -  была  такая  застольная  традиция:  после n-ой  рюмки  кто-нибудь  затягивал  одну  из  любимых   «народных» песен,  репертуар  и  слова  которых  были  всем  хорошо  известны  -  «Ермак», «Распрягайте,  хлопцы,  коней»,  «Утёс»  и  обязательно  «Бежал  бродяга  с  Сахалина».   В  последней  имелись  и  такие  слова:  «Шилка  и  Нерчинск  не  страшны  теперь,  горная  стража  меня  не  поймала, в  дебрях  не  тронул  прожорливый  зверь,  пуля  стрелка  миновала».  В  советское  время  эти  песни  в  предлагаемых  обстоятельствах  охотно  распевал  и  совсем  простой  люд,  и  разночинная  провинциальная  интеллигенция;  о  столичной  и  творческой,  тем  более,  о  еврейской  судить  не  берусь.
         Думаю,  что  дело  здесь  не  в  одних  только  народных  вкусах  и  пристрастиях:  эта   «вольнолюбивая»  революционная  эстетика  поощрялась    и   властью,  стремившейся  предстать  в  глазах    и   умах   народной  массы  радетельницей  о  всех  труждающихся  и  угнетенных,  о  всех  униженных  и  оскорбленных.  Отсюда  и  главные  герои  подобных  произведений  -  смутьяны,  бунтовщики,  разбойники   и  прочий  стихийно  вольнолюбивый  люмпен.  Не  усердный  труженик-созидатель,  не   рачительный  хозяин,  а  именно   всяческая  «романтическая»  рвань  и  шваль.  Или  просто   «сволочь»,   как  характеризовал  подобную  «публику» в  своих  «Записках  о  пугачёвском  бунте»   Александр  Сергеевич  Пушкин.  Показательно,  что  уже  в  «перестроечное» время,  а  тем  более  -  в  постсоветское  эта  традиция  постепенно  сошла  на  нет.   Иное  время  -  иные  песни!
         Говорю   о   первых   местах  прохождения  его  воинской  службы   «кажется»,  потому  что  тогда,  в  детстве-юности,  слушая  рассказы  отца,  я  не  очень-то  обращал  внимание  на  географическую  привязку  описываемых  им  событий;  за  одно  лишь  могу  ручаться,  что  все  «сибирские»  дела  происходили  где-то  между  Читой  и  Благовещенском,  не  ближе  и  не  дальше,  и  на  берегу  одной  из  могучих  сибирских  рек  -  Шилки,  Буреи  или  Зеи  при    впадении  последней  в  Амур,  а  может,  и  на  самом  Амуре-батюшке;  это  если  принять  «благовещенскую»  версию  его  армейского  расквартирования   в  Сибири.
        Так  или  иначе,  достоверно  известно  лишь  то,  что  свою  службу  он  начал  с  должности  ездового в 3-ей  роте   4-го  запасного  Сибирского  батальона,  а  где  стоял-квартировал  сей  батальон,  по-моему,  не так  уж  и   важно.  Понятно,  что  не  на   самом  дальнем   - из  всех  возможных  на   наших  обширных  восточных  просторах -  но  всё-таки  изрядно  удалённом  от  европейской  части   страны  так  называемом  (в  Центральной  России)   Дальнем  Востоке.
         Думаю,  что  это  практически  «одномоментное»  (хотя  и  продолжавшееся  много  дней)   перемещение  с  одного  края  света  на  другой  произвело  на  вчерашнего  деревенского  парня  сильнейшее  впечатление.   Да  что  там  впечатление  -  это  было  настоящее  потрясение:  ведь  раньше  он  далее  полутораста  верст  от  отчего  дома  не  уезжал,  а  теперь вон  где  оказался:   ехать  поездом  сюда  пришлось  целых  три  недели.  Чего  только  не  увидел   за  это  время:  и  Волгу, и  Уральские  горы,  и  оренбургскую  степь,  и  бесчисленные   березовые  «колки»  на  сибирских  просторах,  и  полноводные  реки,  одна  другой  могущественней  и  краше  -  Иртыш,  Обь,  Ангара,  а  в  довершение  всего  ещё  и   «славное  море,  священный   Байкал»  и  вот,  наконец,  Зея  и  сам  Амур-батюшка.
      От  одних  только  этих  названий  уже  голова  идёт  кругом,  а  ведь  за  стенами  вагона  пролетела-промелькнула  добрая  сотня   - а  может  быть  и  не  одна  - всяких    других  не  менее   экзотических  наименований:    городов,  станций  и  полустанков,  разъездов.   Всех   этих   названий  с   первого  разу,  конечно,  не  упомнить,  а  жаль,  потому  что  в  этих  наименованиях  читаются  имена  не  только  отдельных  людей,  но  и  судьбы  целых  племен,  а  иногда  и  народов.  Такое  «путешествие»,  несомненно,   очень  и  очень просвещает.    Одним  словом,  не  зря  же  говорят:  «Печка  дрочит  (нежит), а  дорожка  учит»…
         При  таком  «географическом»   изобилии   не   могло  не  зародиться  настоящее  восхищение  этим,  неожиданно     обрушившимся  на  него  потоком  ошеломляющих  впечатлений,  целой  лавины   новых   сведений   о  совершенно  ранее  неведомом  ему.  Скорее  всего  именно  там  и  тогда  явилось  у   него  желание  обогатить  свои  географические  познания,  а  затем  и  цель  стать  географом,  чтобы  изучать  просторы  Земли  с  полным  знанием  дела,  профессионално.  Раньше  я  как-то  не  задумывался  над  тем,  почему  он  стал  именно  географом,  а  не  историком  или,  скажем,  «словесником»,  и  вот  только  теперь,  «переписывая»  свои,  начатые  еще  лет  25   тому  назад,  записи  и  многое  в  них  переосмысливая  заново,  я  вдруг  (именно  вдруг,  исподволь   и  совершенно  неожиданно  для  себя)  понял,   что  к  такому  выбору  професии  его  подвела  сама  жизнь,  его  судьба,  показавшая  ему  сначала  Сибирь  и  Дальний  Восток,  а  потом  юго-запад  Империи,  а  спустя  годы  ещё  и  Северо-Западный  край  и  даже   какой-то   «краешек»  самого  Крайнего  Севера…
           Можно  даже  сказать ,  что  «географом»  в  определённом  смысле  он  стал  вначале  поневоле  и  лишь  много  позже  по  своему  желанию.  Получилось,  как  в  том  анекдоте:  «Не  можешь  -  поможем,  не  умеешь  -  научим,  не  хочешь   -   заставим!»    И  почти  по  Шекспиру: «Нет  худа  без  добра,  как  нет  добра  без  худа.  О,  мудрость  старая,   ты  стоишь  похвалы!» (Пер.  С.Я.Маршака).