Один день Александра Ароновича. Часть 26-я

Печерский Александр Аронович (1909-1990) - руководитель единственного успешного восстания в лагере смерти в годы Второй мировой войны.
14 октября 1943 года узники подняли восстание в концентрационном лагере Собибор.


Потеряв работу, Александр Аронович оказался в затруднительном положении. Устроиться
на какую-либо постоянную работу, будучи в подозрительном статусе бывшего военнопленного, а теперь ещё и судимого...было практически невозможно.
Хотя приговор "год условно" сам за себя говорил, что фактически его вины никакой не было. Вся документация, все отчётности о его деятельности в театре были в полном порядке, потому как человек он был ответственный, аккуратный, где-то даже
педантичный. Никаких доказательств, никаких свидетельств его так называемого злоупотребления служебным положением не обнаружилось.  Но кого это интересовало? Хотя...можно сказать со всею определенностью, учитывая тогдашнее время, что
Александру Ароновичу ещё крупно повезло, ибо "год условно" - это всего ничего: по
тем временам, считай, что оправдательный приговор. Потому как, если бы хотя бы
какая-то вина с его стороны обнаружилась, то впаяли бы ему срок на полную катушку,
уж точно не меньше "десяточки" схлопотал бы. Да и семья нверняка бы могла
пострадать очень сильно.
Так что, выражаясь словами поэта, судьба Печерского хранила. Причём хранила давно. Хранила основательно. Хранила всегда.

"Лето и осень 1941 года. Беспрерывные бои с напирающими полчищами
немецко-фашистских армий. Из одного окружения выходим, в другое попадаем. В начале октября 1941 года после тяжёлых боёв под Вязьмой попал в лапы гитлеровцев.
В плену заболел сыпным тифом. Всех военнопленных больных тифом немцы обычно расстреливали. Я сумел скрыть свою болезнь и как-то  ч у д о м  остался жив."

По всей вероятности, артистические способности и многолетний опыт занятий в
драмкружках помогли больному Александру Ароновичу прикинуться здоровым. И он
каким-то чудом выжил.

"В мае 1942 года вместе с четырьмя военнопленными пытался  б е ж а т ь, но нас поймали и отправили в штрафную команду в город Борисов, и оттуда в Минск.
В Минск мы прибыли в конце лета 1942 года. В лагере, в лесу, нас было несколько
сот человек."

В лагере были участники подполья, которые работали на немцев и при этом помогали бежать узникам, после чего те присоединялись к белорусским партизанам. Был среди работников и антифашистски настроенный капо (так немцы называли надсмотрщика из
числа местных) по фамилии Блятман. Однажды он сказал Печерскому с товарищем готовиться к предстоящему  п о б е г у.  Но совпало так, что как раз в это время
капо разоблачили.

"Через несколько дней в лагере появились гестаповцы. Они вошли к коменданту, потом послали за Блятманом. Через несколько минут его вывели из комендатуры со связанными руками и втолкнули в машину. Мы знали: это конец. Фашисты его не пощадят."

"В один из августовских дней нас выгнали из бараков и построили в шеренгу
по два для отправки в Германию. Перед отправкой произвели медицинский осмотр и обнаружили, что я еврей. Кроме меня было выявлено ещё восемь евреев. Нас ждал трудовой лагерь.
Солнечным августовским днём 1942 года, нас, девятерых советских военнопленных, привезли в район Минска, в "лесной лагерь".
Вооруженный полицай, здоровенный, расхристанный, ведёт нас мимо длинных,
деревянных бараков по двору с разными хозяйственными постройками, останавливает
около подвала, который, похоже, совсем недавно сооружен, и велит спускаться туда.
Я считаю ступеньки - двадцать четыре, и понимаю, что мы находимся глубоко под
землёй. Нас бросили в так называемый "еврейский подвал".

- Отсюда, - сказал полицейский, охранявший подвал, - одна дорога: только на тот
свет. - И с пьяным смехом добавил: - Это лишь прихожая преисподней. В настоящий
ад попадёте попозже. Другого пути из этого погреба нет.

    Вместе с нами в подвал врывается немного дневного света. Мы успеваем увидеть
на земляном полу несколько досок и ночное ведро, стоящее в углу. Дверь закрывается, скрежещет засов, звякает висячий замок.
В подвале царила кромешная тьма - подвал глубок, ни окошка, ни щёлочки. А людей
там было набито столько, что и приткнуться негде. Лишь на пятый-шестой день, когда большая часть загнанных сюда людей погибла и трупы были вынесены из подвала,
можно было прилечь на пару часов и то только на боку. Мы валялись на голой сырой земле. Мы не могли отличить дня от ночи, потеряли счёт времени. Есть нам почти не давали, лишь раз в день приносили баланду и пайку хлеба в сто граммов, и мы могли догадаться, что прошли сутки. Только по голосу мы соображали, кто где лежит."

18 сентября 1943 года Печерского в 4 утра вместе с другими евреями отправили в
Собибор, сказали, что они едут работать в Германию.

16 августа 1941 года появился знаменитый приказ N270 "Об ответственности
военнослужащих за сдачу в плен и оставления врагу оружия", который подписал Иосиф Сталин. Сдача в плен была приравнена измене Родине.
В нем говорится следующее: 1. Командиров и политработников, во время боя срывающих
с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считаю злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу
и предавших свою Родину дезертиров.
Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава.
2. Попавшим в окружение врага частям и подразделениям самоотверженно сражаться до последней возможности, беречь материальную часть как зеницу ока, пробиваться к своим
по тылам вражеских войск, нанося поражение фашистским собакам."

Объявление пленения своих солдат тяжким преступлением закреплено было и в других документах. Военная присяга. Статья 58 Уголовного кодекса РСФСР. И прочие
служебные предписания, например "Устав внутренней службы" или "Боевое наставление пехоты Красной Армии", не оставляли сомнений в том, что сдача в плен в любом
случае карается смертью, как "переход к врагу", "бегство за границу", "измена" и "дезертирство":

"Плен - это измена родине. Нет более гнусного и мошеннического деяния. А изменника родины ожидает высшая кара - расстрел".

Выпущенное Политуправлением Ленинградского военного округа в 1940 году , как руководство для политагитации под названием "Боец Красной Армии не сдаётся"...
То есть, согласно этому документу, "исполняющие свой священный воинский долг,
патриоты и подлинные сыны советского народа предпочитают покончить с собой перед взятием в плен классовым врагом, сберегая последнюю пулю для себя самого, если потребуется - сжечь себя живьём, причём ещё запев большевистскую партийную песню".
"А таких, которые сдаются из страха и тем самым изменяют родине, ожидает позорная участь - ненависть, презрение и проклятие семьи, друзей и всего народа, а также
позорная смерть"...
Советские военнопленные, репатриированные после заключения мира с Финляндией
12 марта 1940 года, не были обвинены индивидуально, и все без исключения арестовывались НКВД только за свою сдачу в плен. О них никогда больше ничего не слышали, ведь они все до единого были расстреляны.

Оценка плена как преступления практиковалась и в советско-германской войне.
Начальник Управления политической пропаганды Красной Армии армейский комиссар
1-го ранга Мехлис распоряжением N20 от 14 июля 1941 года ввёл соответствующий
нормативный язык, сориентированный на агитационное издание 1940 года.
В начале приводится советско-патриотический призыв:

"Ты дал присягу до последнего дыхания быть верным своему народу, советской Родине
и правительству. Свято исполни свою присягу в боях с фашистами".
Далее следует:
"Боец Красной Армии не сдаётся в плен. Фашистские варвары зверски истязают, пытают
и убивают пленных. Лучше смерть, чем фашистский плен".
"Сдача в плен является изменой Родине"...

В целом судьба советских военнопленных в немецком плену зимой 1941/42гг. была ужасающей. Это по праву было названо "трагедией величайшего масштаба", ведь сотни тысяч из них погибли в эти месяцы от голода и эпидемий.
Но и судьбу тех, кому удалось бежать из вражеского плена, тоже можно назвать драматичной.
Безвыходность ситуации, в которой на деле оказались советские воины, не спасало ни упорное сопротивление врагу на поле боя, ни стоическое поведение после... Ибо им убедительно было внушено:
1. Если они оставят позиции и отступят, то их сразу же расстреляют политкомиссары.
2. Если они сдадутся немцам, то будут немедленно расстреляны ими.
3. Если их не расстреляют немцы, то это произойдёт тотчас, когда вновь придут
советские войска. В этом случае будут иметь место также конфискация имущества и
расстрел близких.

Так что, возможно, судьба Печерского хранила и тогда, когда его побеги из плена
потерпели неудачу. Всё-таки он был аттестован как техник-интендант 2-го ранга, то
есть по званию соответствовал младшему комсоставу, да ещё и лицо материально ответственное.

Все военнослужащие Красной Армии, независимо от их рангов, которые пробивались к собственным войскам из немецкого плена или тыла, автоматически считались подозрительными и ставились в положение обвиняемых. Наряду с прямой агентурной деятельностью, командование Красной Армии опасалось прежде всего распространения "провокационных" слухов...

Из захваченных под Вязьмой документальных материалов особого отдела НКВД 19-й
армии немцы в мае 1942 года смогли сделать вывод, что "каждый гражданский человек, каждый солдат, даже бежавшие с риском для жизни из немецкого плена советские военнослужащие, подозреваются в государственной измене, причём подозрения зачастую принимают попросту гротескные формы"...

Как показали 16 августа 1941 года высокопоставленные офицеры советских 6-й и 12-й армий, среди которых генерал-лейтенант Соколов, генерал-майор Толконогов,
генерал-майор Огурцов (6-я армия), генерал-майор Понеделин, генерал-майор Снегов, генерал-майор Абранидзе, генерал-майор Прошкин (12-я армия):
"солдаты, бежавшие из немецкого плена, немедленно расстреливались".

Согласно показания командира 196-й стрелковой дивизии генерала-майора Куликова, возвращающиеся офицеры "за пребывание на территории врага" получали не менее десяти лет лагерей. Кроме того, суровым преследованиям подвергались все советские солдаты, которые спаслись после развала фронтов и боёв в окружении и пробились к своим частям.

Как пишет генерал-майор Григоренко, этих "окруженцев" встречали приказом о казни:
"Расстреливались солдаты и офицеры, снабженцы, пехотинцы, летчики...а на
следующий день те, кто расстреливал их по законам военного времени, сами попадали
во вражеский котёл и их могла постичь та же участь, что и тех, кого они расстреляли."

С советской стороны использовалось ещё одно психологическое средство, чтобы удержать военнослужащего от плена: принцип возмездия членам семьи (Уголовный кодекс, часть 2,
статья 581в).
Ссылка офицерских семей в необжитые районы ГУЛага, к тому же с конфискацией всего имущества, предполагалась как нечто само собою разумеющееся.
Главный военный прокурор Красной Армии дивизионный военный юрист Кондратьев
24 сентября 1941 года также дал указание военным прокурорам фронтов осуждать военнопленных красноармейцев в их отсутствие и "предпринять все меры к применению репрессий в отношении близких"...

Так что судьба Печерского хранила и в отношении его близких: они не пострадали,
потому как получили на Александра Ароновича похоронку. А иначе всё могло бы
сложиться куда как печально.

Однажды в редакцию газеты "Аргументы и факты"(N48, 2012г.) в ответ на публикацию "Котлован счастья" пришло объёмистое письмо от автора Николая Владимировича Углова:

"Будучи малолетним, я был сослан вместе с матерью и братишкой в Васюганские болота.
Вина была в том, что наш отец - офицер Советской армии, весь израненный и обмороженный, попал в плен. Более одиннадцати лет голода, холода и унижений. Мы освободились в 1954 году. Сейчас заканчиваю книгу "Соленое детство в зоне"."

Николай Владимирович прислал в редакцию главу из будущей книги. Читать её страшнее, чем "Один день Ивана Денисовича". Дело в том, что книга написана по детским
дневникам автора. По дневникам, которые он вёл до освобождения в 1954 году, где описывается лагерный быт и нравы Пихтовской комендатурской зоны.

"Во время перестройки мир узнал всю правду о лагерях, стройках и зонах России. Но
нигде я не слышал ничего о нашей Пихтовской зоне. А рядом с нами жили известные
люди - Светлана Бухарина, дочь расстреляного Николая Бухарина, Анастасия Цветаева,
Заяра Весёлая - дочь расстреляного писателя Артёма Весёлого. Было много актёров, музыкантов, учёных, художников, офицеров, инженеров и масса простых людей. Здесь сталинский сапог топтал души ни в чём не виновных людей..."