Студентка из провинции. Последний студенческий год

   На снимке я в один из жарких дней после прыжка

Невеста без места

Первые дни сентября были суматошными: оказалось, что нашу милую Манежную передали какому-то техникуму, а нас переселяют в большое общежитие на Островидова, 64, где до сего времени обитали студенты университета и факультета ТТС. Входить на наш пятый этаж мы должны были со двора по железной лестнице чёрного хода, которая неистово грохотала, пока мы таскали по ней матрацы и свой скарб. К прежнему составу двадцать шестой комнаты добавились ещё Римма Снегирёва, Дина Петрова и Света Ракова. У Дины были светлые вьющиеся волосы, тесные белые зубки и низкий, чуть хрипловатый голос. Света поражала всех неправдоподобной худобой, писклявым голосом и исключительно добрым и весёлым нравом. Теснота в комнате была неописуемая, а тут ещё я без места. Но терпеть осталось недолго, ведь мы с Нилой уже пятикурсники или дипломанты, как нас величали в деканате.

Я всячески уклонялась от встреч с Колей Чернобаевым, но в конце концов пришлось объясниться и, как говорится, вежливо, но твёрдо отстоять свою свободу. Он был как-то по-детски разобижен, некоторое время продолжал подкарауливать меня, но вскоре я уже увидела его под ручку с другой девочкой и у меня отлегло. «Счастлив я: теперь смеяться можно…» – могла бы запеть я.

4 октября по нашей чёрной лестнице с грохотом промчалось на крышу всё общежитие, надеясь увидеть первый спутник. Наша комната тоже была на крыше и тоже ничего не увидела. Очень долго потом сигналы точного времени на радио (пик-пик-пик-пик-пик-пи-и-ик!) я принимала за сигналы со спутника, не догадываясь, что и то, и другое – моя будущая судьба. Зато я наведалась на Малую Арнаутскую и перед концом сезона успела разок прыгнуть в Кулендорове для поправки настроения. Всё-таки, я была ужасно легкомысленная девушка, это ясно видно теперь.

На полуторке под знаком Термобабы

Учась в преимущественно мужском техническом вузе, где не процветали музы, невольно грубеешь. Вот и я ещё весной не нашла ничего лучшего, как влезть в одно не женское дело на кафедре термодинамики. Это была замечательная кафедра, несмотря на противные циклы Карно. Там правила могучая и мудрая женщина с мужскими повадками и прокуренным голосом, доцент Серафима Львовна. Фамилию я забыла, потому что все звали её за глаза Термобабой. Известен случай, когда на чей-то тихий шёпот: – Термобаба здесь? – она невозмутимо ответила: - Здесь я, здесь…

Так вот, Термобаба в качестве практики по двигателям внутреннего сгорания организовала бесплатные досаафовские автокурсы. И, конечно, Нила и я подались на эти курсы, как же без нас?

Прежде, чем начать учить правила движения, мы должны были основательно познакомиться с материальной частью, т.е. с двигателем, коробкой передач, трансмиссией, рулевой колонкой, карбюратором, электрикой и пр. Всё это надо было подержать в руках, подёргать все ручки и покрутить все шестерёнки. Руки у нас стали, как у трактористов. Эти занятия особенно пригодились мне, когда парашюты сложили на зиму. Мне некогда было скучать и оплакивать разбитую жизнь. Когда мы сдали в ГАИ материальную часть и правила движения, а Термобабе - термодинамику, нас допустили к следующему этапу.

Машина у нас была замечательная, настоящая полуторка, которую мы заводили ручкой, и инструктор был замечательный, Алексей Николаевич Лотоцкий. Сидя на инструкторском сидении, он невозмутимо наблюдал за нашими судорожными эволюциями, пока не было риска для жизни. Он считал, что мы сами должны заметить свою ошибку, а иногда и сам коварно говорил где-нибудь на мосту или на трамвайных путях:

- Останови-ка на минутку здесь, я выскочу за папиросами…

Или:

- Слушай, я что-то не вижу, что там на щите написано. Выйди, глянь, что там.

Выходишь и читаешь: «Сабанеев мост». Лотоцкий лукаво ухмыляется. Ему, наверное нравилось учить нас, потому что после лекций он нередко со своей полуторкой поджидал своих курсантов: - Покатаемся? – Кто-то из нас садился за руль, остальные лезли в кузов. Когда стало холодно, инструктор между прочим заметил девушкам:

- Без тёплых штанов к езде не допущу…

С ним мы исколесили всю Одессу, благополучно сдали экзамен в ГАИ (после полуторки езда в «Победе» показалась нам парой пустяков) и получили права шофёров-профессионалов третьего класса.

Пора определиться

Когда пришло время определяться с темами дипломных проектов, руководители кафедр стали высматривать себе подходящих дипломников. Меня высмотрел новый декан нашего факультета Михаил Кузьмич Хромых, который впервые начал читать у нас курс радиорелейных линий и нуждался в помощниках. Надо было для его лекций подыскивать литературу, справочники по оборудованию, надо было, наконец, сделать дипломный проект без предшественников.

Михаил Кузьмич загодя исхлопотал мне место для преддипломной практики и на всё оставшееся в институте время стал моим заботливым опекуном. Моя тема называлась «Проектирование радиорелейной линии Ленинград-Таллин», но на практику я поеду не в Ленинград и не в Таллин, а в Москву. Годится, видно, я буду крупным специалистом по новому виду связи! Ниле предстояло проектировать передвижную передающую телевизионную станцию, это тоже был передний фронт.

Как и в десятом классе, я очень мало думала о будущем. Мои более серьёзные однокурсники (или их родители) запасались заявками с подходящих мест работы , удачно женились или выходили замуж, прописывались правдами и неправдами в Одессе, а мы, беспечные обитательницы общежития, положились на волю божью в лице ректора Ивана Петровича Пышкина. И он решил нашу судьбу. В один прекрасный день меня, Нилу и ещё человек шестьдесят наших однокурсников пригласили на собеседование с представителями организаций Министерства обороны.

В аудитории за столом сидели красивые офицеры, как один – подполковники, и таинственными голосами (о, секретность прежде всего!) намекали на важность и перспективность работы в их секретных организациях. Вызывали нас по одному, никакой объективной информации нам не дали, поэтому при выборе своего будущего мы тыкали наугад. Названия Ногинск, Протва и Болшево нам ничего не говорили – это где-то под Москвой… Нила, Тома Руденко, Римма Цомартова, Римма Снегирёва, Оля Копылова, которым пообещали работу в области импульсной техники, одна за другой согласились на Протву.

Я важно отрекомендовалась как будущий специалист в области радиорелейной связи. Симпатичный болшевский майор поощрительно улыбнулся мне. НИИ-4 министерства обороны в Болшеве  звучало как-то не так солидно, как ЦНИИС МО  самого академика Берга на Басманной в Москве, куда уже пригласили Нилу. Туда приглашали, в основном, тех, кто писал диплом по телевизионной технике (Нила проектировала ПТС - передвижную телевизионную станцию).Правда, прозвучала оговорка, что сначала надо будет поработать в филиале ЦНИИСа в Протве, где-то в Калужской области. Тема моего диплома как-будто  больше подходила "покупателю" из НИИ-4, хотя он ни словом не обмолвился о подлинном направлении этого института. Наверное, я тоже могла податься в Протву, куда за Нилой потянулись почти все обитательницы двадцать шестой комнаты. Но какой-то ревнивый дух противоречия шепнул : - Выбирай Болшево! – Так, в одно мгновение мы с Нилой выбрали разные дороги .Впрочем, одно общее обстоятельство было у всех, кто согласился работать в НИИ министерства обороны. Это обстоятельство - обязательная форма секретности и все связанные с ней суровые ограничения. К слову, бравые офицеры об этом не обмолвились в разговоре со мной.   

Помню, что я очень волновалась, заполняя анкету. Там надо было ответить на вопрос о родственниках за границей. Я терзалась: писать о дяде Жене или нет? Посоветоваться было не с кем, я даже Ниле никогда не говорила о нашей семейной тайне. Умолчу - а вдруг они узнают? Я по наивности сильно переоценивала деловитость спецслужб и не догадывалась, что главные их источники информации – донос недоброжелателей или самодонос таких дураков, как я. Вспотев от страха, я всё же спросила, кто считается родственником. – Отец, мать, брат, сестра, -  ответил мне кто-то из первого отдела. – А дядя, мамин брат? - чуть не сорвалось у меня с языка, но я его вовремя прикусила. Ещё раз вспотев, я дрожащей рукой написала в сакраментальных графах нет, нет, нет. В будущем мне предстояло ещё не раз вспотеть по этому поводу.

Сейчас не с гордостью, нет – с грустью осознаю, что с семнадцати лет, с момента поступления в институт все мои судьбоносные решения принимались без совета с мамой и папой. Надеюсь, что у вас, мои дорогие внуки, будет иначе, правильнее.


Девятый семестр позади

В обычный для Одессы бесснежный и ветреный день 22 декабря 1957 года две великовозрастные подружки вдруг вспомнили, что ровно 10 лет тому назад одна из них впервые вошла в пятый русский класс и была подсажена за парту к другой. Так и просидели все эти годы за одной партой, прожили почти пять лет на одних и тех же углах и проспали на одних и тех же матрацах. Было решено отметить этот день сам-друг в каком-нибудь уютном местечке.

Выбор пал на ресторан «Волна», что на Екатерининской, совсем недалеко от Дюка. Вечером после занятий чуть-чуть приоделись и солидно вошли в ресторан. Уселись за свободный столик, заказали мороженое с шампанским и предались воспоминаниям, совсем забыв про печальный опыт двух восьмиклассниц, задумавших прогуляться вдвоём по Приморскому бульвару. И, конечно же, воспоминания подруг были нарушены двумя одесскими жлобами, которые без разрешения сели за их столик, бесцеремонно стали вмешиваться в их мирную беседу, а потом тащить девушек танцевать, не признавая никаких отказов. Пришлось спешно покинуть «Волну» и спасаться бегством таким же леопардовым скоком, как летом достопамятного 1950 года. И вот вам, девочки, выстраданная подружками наука: если не ищете случайных знакомств или каких-либо приключений, не ходите вечером вдвоём с подругой ни на бульвар, ни в ресторан, ни на модные теперь презентации! Лучше пойдите вместе в консерваторию или в зал Чайковского на хороший концерт. Уверяю вас: мороженое там есть (и даже с шампанским!), а жлобов нет.

История с рестораном запомнилась, а вот последняя, девятая, сессия ничем интересным почему-то не запомнилась мне. Смутно помню, что трудно было сдать телевизионные дисциплины и спецкурс военной кафедры с огромным количеством войсковых радиостанций от мала до велика. Наша учебная группа, получившая свой последний номер 106, теперь существовала номинально, все разбрелись по кафедрам, и только обитатели общежития держались кучно.
Отпраздновали окончание девятой сессии весёлым застольем. Коля Копёнкин, староста группы, в которой учились Аллочка и Эллочка, поднял руку, видно, просит дать ему слово. Нилочкино плечо на этот раз занято Аллой Жуковой, а я сижу далеко от неё. Где-то справа – Юра Алькинский, не попавший в кадр. Помнится, в этот раз он напился до неприличия и девочки настояли, чтобы я убрала за ним, он же мой друг и здесь - ради меня. Закусив губу, я убрала, но мысленно вычеркнула Юру из друзей.

…В глуши лесов сосновых

В зимние каникулы в Одессу приехала Ирочка и мы с ней сделали пару выходов в свет. На память об этом событии осталось фото. Моя шляпка оказалась сестричке к лицу.

В январе наш курс разъехался по местам преддипломной практики. Нила поехала в Ленинград на завод «Светлана», где делали иконоскопы, а я – в Москву, на завод №100. Потом выяснилось, что завод упрятан в дремучем лесу за дачным посёлком Зеленоградская по ярославскому направлению. Я приехала на практику не одна, а в компании с Диной Петровой, Сашей Нестулой и Володей Чупахиным. Стояла крепкая зима, хорошо, что бабушка дала мне тёплые замшевые ботинки, которые ей прислал дядя Женя из Франции. Пальто, правда, было демисезонное, таллинское. Дина, кишинёвская девочка, была экипирована ещё хуже меня.

Нас поселили в общежитии пушкинского политехникума связи, которое пустовало по случаю каникул. Общежитие размещалось в двухэтажном бревенчатом здании с печным отоплением. Каждое утро в нашу комнатку приходил истопник с охапкой поленьев, растапливал печь, и нас окутывало душистое тепло. Так не хотелось уходить в морозную темноту, ехать в промёрзшей электричке, выходить на платформе «Зеленоградская» и топать лесом ещё километра два до завода. Вот тебе и Москва!

Завод №100 выпускал радиорелейные устройства, из которых самым продвинутым была аппаратура частотного уплотнения «Весна-240». С её помощью по радиорелейной линии можно было передать шесть телевизионных или двести сорок телефонных каналов. Сейчас это смешные цифры, но в 1958 году это были очень уважаемые цифры. Наша маленькая группа во главе с прилежным молдаванином Сашей Нестулой усердно разбиралась в бесконечных «синьках» и срисовывала нужные для дипломов узлы, почтительно разглядывала изящные клистроны и магнетроны, столь не похожие на огромные лампы и катушки длинноволновых передатчиков.

Вечерами, озябшие и голодные, мы табунились на общей кухне возле огромной плиты, в которой всегда весело гудел огонь и кипел  чайник. Хранительница очага, добродушная тётя Катя, участливо расспрашивала нас, почему мы такие «голопёрые» и удивлялась, что в Одессе можно прожить без валенок, зимнего пальто и тёплой шапки.

Я наслаждалась её московским говором. Наш «папа», Саша Нестула, там же деловито готовил общий ужин. Вообще, наша маленькая компания очень сдружилась и продолжала дружить до самой защиты дипломов и даже позже.

Лирическое отступление

Когда мороз немного отпустил, нас потянуло пошляться по подмосковным местам. Как-то мы оказались в Тайнинской (кажется, там в старинном курзале был  кинотеатр). Шёл красивый тихий снег, мы брели по главной улице дачного посёлка, хохоча и резвясь не по возрасту, а утром я обнаружила, что потеряла студенческий билет и все даваемые им льготы. Так и прожила всё оставшееся до выпуска время без студбилета.

 Теперь, проезжая мимо Тайнинской зимой, гляжу на эту улицу со странным чувством, как будто там ещё бродят наши молодые тени и где-то лежит мой студбилет.  Такие же мысли посещают меня, когда по дороге на дачу мы проезжаем посёлок Кощейково (так теперь называется место нашей практики) и я вижу за лесочком силуэты антенн, а у самого шоссе – толстую радиорелейную башню в полосочку, воплощение моих дипломных мечтаний.

В конце практики мы зачем-то наведались в московский институт связи. Хоть он и был собратом нашего института, я смотрела на него с чувством превосходства, сравнивая его неинтересный плоский фасад и скучные коридоры с нашим внушительным сталинским ампиром и просторными, светлыми вестибюлями. А вот в Болшево я тогда так и не удосужилась съездить, чтобы глянуть на место своей будущей жизни. Потрясающее легкомыслие!

Последним сильным художественным впечатлением той зимы был фильм «Летят журавли». Пошли в кинотеатр большой беспечной компанией, так что мне пришлось давить рыдания, которые сотрясали меня всю дорогу до общежития, как в тот новогодний вечер в раздевалке. Я оплакивала Бориса, Веронику и ещё что-то своё, несбывшееся…

Парашютная романтика и дипломная проза

Последние месяцы в институте я суматошно делила между дипломным проектом и парашютом. Записи в парашютной книжке свидетельствуют, что с 25 марта по 18 июня я сделала одиннадцать прыжков, причём – неравномерно, какими-то запойными сериями. Моя лихорадка передалась Дине Петровой и каким-то боком задела одного черноглазого парнишку с четвёртого курса, Сашу Калиниченко. Они оба пришли на Малую Арнаутскую, и я дала им первые уроки. Дина была скупой на слова девочкой, а Саша после первого прыжка разразился восторженным стихотворным посланием в мой адрес. Почему-то я сохранила эти неумелые стихи длиной в пятнадцать строф на пожелтевшем листке.

Я и сама ещё не избавилась от парашютных восторгов. Апофеозом был наш групповой прыжок 15 мая 1958 года по случаю какого-то городского праздника. После трёх часов ожидания на аэродроме несколько самолётов ЛИ-2 подняли в воздух весь наш парашютный отряд и одновременно выбросили над морем у берегов Ланжерона на виду у всей купающейся публики. Приводнилась! Свежий ветер надул мой купол и потащил в море так резво, что за моими ногами забурлил бурун. Потом купол стал намокать и тонуть, но тут катера береговой охраны вытащили нас и высадили на пирсе. Когда мы, в оранжевых надувных жилетах, сходили с пирса, толпа встречала нас, как героев, а мы, мокрые, голодные и усталые, счастливо улыбались.

В промежутках между прыжками я набрасывалась на свою радиорелейную линию. Чтобы найти и срисовать подробную географическую карту местности, по которой будет проходить моя радиорелейка, я провела несколько дней в публичной библиотеке, грустно озирая ряды столов: а вдруг!.. «Вдруга» не случилось. Подбадриваемая Михаилом Кузьмичом, оглядываясь на серьёзных Сашу Нестулу и Вову Чупахина, я всё же шла к финишу. У Нилы её передвижная телевизионная станция тоже идёт споро, но теперь мы с ней видимся только по утрам и вечерам. Наша коммуна развалилась, и мы опять питаемся гороховыми пирожками с томатным соком.

Вот уже и моя рукописная пояснительная записка красиво переплетена в синий коленкоровый переплёт с золотым тиснением и отправлена в Киев в управление радиорелейных магистралей на рецензию, а я рисую плакаты. В окна чертёжного зала заглядывают ветви цветущих акаций, воздух напоен томительным ароматом белых гроздьев. Почему этот запах навевает грусть?

У Юры Алькинского промежутков между прыжками не было, его занесло. После той злосчастной вечеринки он исчез, дневал и ночевал в клубе, его руководитель, молодой преподаватель  Шерепа, отчаялся и перестал его понукать. Бывшая двадцать шестая комната забыла плохое и бросилась на помощь. Мы сделали Юре все расчёты, отловили его и заставили переписать своей рукой коротенькую пояснительную записку, ходатайствовали за него перед деканом, умолили-таки засчитать записку, но стоило нам отпустить на минутку Юру , он тут же убегал в клуб и прятался от нас. Он перестал следить за собой, ходил в одном и том же тренировочном костюме, в нём и спал на парашютах, от него пахло вином. Какие-то серые кошки скреблись у меня на душе… У Юры кризис, неужели в этом я виновата?

   16 июня я развесила в большой лекционной аудитории №312 свои пять плакатов с изображением трассы , с конструкцией  башни и схемами радиорелейных устройств, передала в приёмную комиссию свою пояснительную записку с очень хорошим отзывом киевского рецензента и приготовилась защищать свой проект.  Но, по правде говоря, защищаться не пришлось. Я услышала поощрительные слова доброго Михаила Кузьмича, который сказал, что мой проект  - пионерская работа и послужит ориентиром будущим дипломникам,  секретарь зачитала рецензию,я ветила на вопросы трёх членов комиссии - и вот свершилось: у меня будет диплом радиоинженера! Жаль, конечно, что он не будет красным. На фоне армии "отл." несколько "хор."  можно было и пропустить, но злосчастный "уд." по политэкономии социализма всё испортил. "Корочек" придётся ждать недели две, а пока...

Последний прыжок

А пока я  отправилась – куда? Конечно же, на милую Малую Арнаутскую. У меня не кризис, а какая-то горячка. Я надеялась до отъезда допрыгать до двадцати пяти прыжков и получить второй спортивный разряд. Прыгнула два разочка, 16 июня защитила на «отлично» проект своей радиорелейки, и ранним утром 18 июня я снова в Кулендорове. Я горда, потому что уже несколько раз мне разрешают прыгнуть не на неповоротливом ПД-47, а на маневренном спортивном ПТ-1.

Ветерок, однако, на пределе: побольше пяти метров. Прыгнула, уже без паники на счёт «…двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять!» раскрыла купол, снижаюсь с песнями, но тут замечаю, что ветер относит меня далеко от креста и начинает раскачивать, чем ближе к земле – тем сильнее. Привычные манипуляции со стропами не помогают, наоборот, к раскачиванию добавилось вращение. У земли вредная качель приподняла меня, а потом с силой приложила бедром. Поблизости никого…

Постанывая и роняя скупую слезу, я поднялась, собрала парашюты в сумку и кое-как дотащила её до «Коломбины», решив никому не жаловаться. Прыжки продолжались, и все – инструкторы, врач и Юра - были заняты допризывниками. Я сказала одной девочке, что тороплюсь на защиту, и потихоньку, стараясь не хромать, как была - в комбинезоне и шлеме, побрела к шоссе. Там меня подобрал шофёр грузовика и довёз до города. В нашей комнате никого не было, никто не видел моего плачевного состояния, но вечером пришлось признаться. Таким был мой последний прыжок в Одессе.

Это злосчастное приземление уложило меня в постель на несколько дней, потому что мне было очень больно ходить. Я уж подумала, что разломала тазобедренный сустав, но оказалось, что это просто сильный ушиб сустава. Ходить не хромая не получалось, я ходила как-то нелепо переваливаясь.. Хорошо, что я уже защитилась и теперь дело было только за получением диплома, предписания на работу и подъёмных.

28 июня был последний день защиты, а Юра Алькинский так и не явился и не получил диплома вместе со всеми. Потом ему выдали справку, с которой он и уехал в Душанбе к месту своей работы на передающем пункте. Диплом он защитил год спустя.