Мозаика жизни. Мы были

Расстаться можно и любя,
Боль рассосётся понемногу.
Но только обманув себя,
Мы обмануть не сможем Бога.

Цитата из песни: «Скажи, откуда ты взялась», Игорь Тальков.

******

Я помню, как он держал меня — одной рукой у талии, другой охватывая запястье, боясь, что я исчезну, если отпустит хоть на миг. Мы стояли на окраине родного города, там, где улицы постепенно теряются в садах, увитых старыми яблонями, и в окнах домов догорал свет, похожий на угольки. Позади нас — знакомые с юности переулки, пахнущие азиатскими фруктами и садовыми розами, а впереди — подножие гор, тёмное, молчаливое, дающее отдых путнику перед подъёмом.

Музыки не было, только фонарь бросал блики на потрескавшийся асфальт, проросший корнями деревьев — точно память сквозь забвение. Мы оба были в чёрном. Не как траур, нет. Скорее, как тени, которые догоняют свет. Наше отражение в витрине старого магазина казалось фантомом. Он ласково качнул меня к себе, движение почти незаметное, но в нём была вся хрупкость прощания.

Я не плакала. Не могла. Казалось, если я заплачу, всё растворится — ночь, он, даже я сама. А мне хотелось, чтобы это осталось. В нашей памяти. Навсегда.

Он поднял мою руку — медленно, с благоговением, — и закружил нас, будто вальс не завершится никогда, а продолжит звучать внутри нас. Его рука чуть крепче обняла меня, и я ощутила, как он дышит ровнее, но глубже, стараясь впитать каждое движение. Мои волосы, подхваченные лёгким ветром, задели его щеку, и он на миг закрыл глаза — вдохнул в себя мой аромат: смесь тёплой кожи, сладких духов с ноткой вечернего кофе, который мы не допили. Его вдох стал почти молитвой. Я почувствовала, как в нём пульсирует удержанное признание, в котором было всё: растерянность, нежность, прощение и желание остаться.

— Мы запомним это? — спросила я, не глядя в любимые, до боли родные глаза.

Он не ответил. Только сильнее сжал мою ладонь. Значит — да.

Воздух был тёплым, но я дрожала. Я понимала, что это не холод. Вероятно, пустота уже начинала заполнять пространство между нами. А ещё — страх. Потому что несколько лет мы были не рядом, а единым целым. И сейчас граница между «я» и «мы» исчезала, сохраняя лишь отголосок нашего единства.

Мы встретились взглядами. Его глаза были печальными, потускневшими — в них не было вопросов, только принятие. И вдруг, в едва уловимый промежуток между взглядами, вернулась его фраза. Когда-то, в ленивом утре, он наклонялся ко мне — высокий и желанный — а я тянулась к нему на носочках, едва касаясь губами его шеи. Он шептал: «моя душа» — будто это не чувство, а моё настоящее имя. Негромко, бархатно — так, как говорят то, что не для чужих ушей. В этом двухсложном ласковом слове он держал меня ближе, чем руками. Тогда я улыбалась, не зная, что однажды воспоминания будут звучать в голове яснее, чем всё остальное.

Я подумала о том, что ведь мы ничего не объяснили друг другу. Ни зачем, ни почему. Это было так… честно. Слова стали бы предательством. Иногда любовь не нуждается в финальной сцене. Ей достаточно танца в тишине и соли на губах.

Он наклонился, задержал дыхание и поцеловал меня в висок — медленно, бережно, пытаясь вложить в поцелуй всё, что не решился сказать. Губы коснулись лица — чуть влажные, солоноватые от ветра. Ткань нашей одежды перекликалась: гладкая, матовая, сдержанная — как прощание.

Выдох сорвался с его губ. Не отпуская моей руки, он достал телефон и вызвал такси в беззвучной решимости. Мы застыли в подвешенном интервале, в абсолютном синхроне — дышали в унисон, смотрели в одну точку. Даже молчали одинаково: с горечью, но без упрёка.

Скоро на другом конце улицы вспыхнули фары — резкие, жёлтые, как кульминационный жест, который никто не озвучит. Свет вспыхнул, вытянув из темноты пару теней в одном цвете. Он взволнованно сжал мои пальцы, без слов, но я поняла всё. Он открыл мне дверцу, помог сесть, поправил подол моего платья, как делал это раньше — буднично, привычно, но с заботой, от которой меня теперь ломило изнутри. Я села, уставившись вперёд — не зная, чем наполнить последний момент, как выдержать эту мучительную минуту.

Прежде чем закрыть дверь, он задержался, посмотрел на меня так, словно запоминал не лицо — а всю меня, сразу. По глазам поняла: он колебался, хотел сказать что-то, но передумал. Или решил, что тишина точнее. Дверца закрылась с глухим щелчком, как оборванная фраза. Такси тронулось, и город поплыл мимо: дома, заборы, склонившиеся тополя. Я размазала слезу по щеке ладонью, где ещё пульсировало его «да». Я не обернулась, потому что знала: если посмотрю — мир рухнет, и я побегу назад. А мы договорились — без сцен.

На пару секунд, сквозь стекло, я заметила, как он стоит один, посреди улицы, где фонарь дрожал от усталости. Потом такси быстро свернуло за угол, и осталась только я — в движении, но с пустотой на заднем сиденье.

Ночь продолжалась. Город дышал. И мы — тоже. Просто уже вне нашей истории любви.