Лесть

Граф де Ла Фер вернулся из Парижа в отвратительном настроении: все его попытки уговорить жену подать в отставку с места статс-дамы ни к чему не привели. Хуже того, она оставила Оливье при себе еще на месяц под предлогом окончания семестра в колледже.
Каждый день пребывания в Париже грозил мальчику непредсказуемыми бедами, но Изабо не желала этого видеть. Она считала, что посещения Лувра помогут шевалье лучше ориентироваться в той среде, которой славился двор Марии Медичи, но не хотела видеть, что Оливье не способен быть в мире с теми, кто лебезит, лжет и прячется за чужие спины при намеке на опасность.
У мальчика сложный характер: он упрям, если считает, что прав, в меру дерзок, и не в меру мечтателен – будь он наследником, граф разговаривал бы с сыном иначе, но шевалье придется везде пробиваться самому: больше, чем на бабушкину щедрость третьему сыну рассчитывать не приходится. Изабо это тоже отлично понимает, видно, потому и старается его показывать при дворе почаще. Увы, она не осознает, что мальчик может стать жертвой похотливых приспешников Кончини: слишком он, красив, грациозен, физически совершенен и, что особенно опасно – простодушен. И сам пойдет в расставленные сети. Нет, надо его поскорее удалить не только из Парижа, но и из Франции!
Ангерран де Ла Фер еще год назад начал активную переписку с дальней английской родней, в надежде пристроить Оливье при тамошнем дворе, с тем чтобы мальчик мог вступить для обучения морскому делу на какой-то значимый в королевском реестре корабль. Попутно разговор зашел и о женитьбе: связать две семьи еще и браком казалось Ангеррану весьма заманчивым.
Все эти манипуляции, конечно, совершались за спиной мальчика: о подобном детям не докладывали – ставили перед фактом. Ангерран понимал, что Оливье не обрадует новость о том, что он должен бросить коллеж, но новость об Англии и перспективы, открывающиеся в связи с морской службой, должны ему понравиться. Жене о своих планах граф только намекнул: Изабо достаточно знала свет, чтобы ухватиться за эту возможность для их сына, которая не так эфемерна, как ее надежды продвинуть Оливье при дворе.
                ****
Юный шевалье внимательно рассматривал себя в зеркало и хмурился: зеркало было маленьким, и в нем отражалось только его лицо и часть плеча.
Со вчерашнего дня, с того момента, как он получил записку от матери с приказанием явиться к ней в Лувр, Оливье недоумевал: раньше матушка не возражала, если он, приходя во дворец, какое-то время мог проводить с фрейлинами и пажами, а теперь требовала, чтобы он шел прямиком в ее покои, и ни с кем не любезничал по дороге.
Кое о чем мальчик догадывался: придворная жизнь многое могла рассказать внимательному наблюдателю. С появлением Кончино Кончини при французском дворе, лесть утратила грубоватый характер времен Наварры и покрылась позолотой итальянской угодливости. Хорошим тоном стало льстить вопреки действительности там, где наглость, ложь и дурной вкус давали повод не замечать очередного выскочку, тянущего руки к королевской казне. Но двор упражнялся в лести вопреки здравому смыслу и чувству порядочности; никто не хотел жертвовать карьерой, деньгами и теплым местом при королевских особах.
Ангерран де Ла Фер не зря не желал перешагнуть даже порога дворца: жена приезжала в их парижский отель по его письму, которое он передавал через слуг. С каждым своим приездом граф отмечал, что властный характер жены становится все более нетерпимым к чужим просчетам, и она едва сдерживает раздражение, когда он начинает разговор о сыне. Она не жаловалась, но резкие слова о придворных и царящем при дворе духе двуличия и лести, нет-нет, да и проскакивали в ее репликах.
Ангерран даже подумал, что она ждет только предлога, чтобы все бросить, и подать прошение об отставке. Но мысль о будущем сына заставляла ее стискивать зубы, и продолжать доказывать свою преданность королевскому дому и, лично Марии Медичи.
Изабо никогда не унижалась до лести, она всегда находила слова, чтобы подчеркнуть то немногое, что могло еще вызвать уважение. И люди были ей благодарны за это умение. Статс-дама королевы-регентши пользовалась уважением у всех, кто ее знал. Фрейлины боялись ее бескомпромиссного характера, и знали, где пролегает предел их бесстыдства. И, привечая в своих комнатах сына графини, никогда не переходили черту, за которой их ждал ее гнев.
В письме графини к сыну была приписка «Оденьтесь понаряднее». Вот эта приписка и испортила настроение шевалье. «Понаряднее» в понимании графини – это надеть тот самый атласный камзол, расшитый жемчугом и украшенный стоячим, как у девчонки, кружевным воротником. Этот воротник и был причиной почти ссоры Оливье с матушкой. Воротник, подпертый проволочным каркасом, не оставлял места для свободы поворачивать голову и смотреть по сторонам, ограничивал пространство, и ерошил и без того пышную шевелюру мальчика. Это, по мнению шевалье, не только придавало ему глупый вид, но и было опасным! Он же не мог видеть противников! А ведь у него на боку висела шпага, и совсем не игрушечная!
Шевалье нахлобучил берет, украшенный пером, и едва удержался, чтобы не выругаться: он не смел этого делать даже наедине с собой, но это не значило, что все, что происходило в коллеже и вокруг, проходило мимо его внимания.
- Чучело! – он показал язык своему отражению в зеркале, накинул плащ и, прихватив перчатки со столика, поспешил в конюшню: идти пешком в таком виде по улицам было немыслимо, а с высоты лошади он был недосягаем и для насмешников, и для простого люда.
                ****

Графиня де Ла Фер ждала сына скрывая нетерпение. Сегодня она рассчитывала представить мальчика королю. Мария Медичи, не слишком любившая собственных детей, к чужим относилась более чем равнодушно. Однако Изабо долго и незаметно подводила королеву к мысли, что дружба со сверстником куда полезнее Луи, чем общение с де Люинем, который был его наставником не только в охоте, но и во всем остальном.
Когда-то, будучи проездом в Ла Фере вместе с отцом, королем Генрихом, юный дофин почти день провел с шевалье де Ла Фер, играя на лугу, но об этом граф жене не стал рассказывать. Не проболтался об этом ни Оливье, не челядь, которую предупредил Ангерран. У графа были свои соображения насчет королевских симпатий, которые он держал при себе, и он не прочь был посмотреть на своего сына рядом с Наваррцем и дофином.
Узнай он, что затеяла жена, гнева графа было бы не избежать, и Оливье в тот же день распрощался бы с Парижем.
Лошадь была еще крупновата для шевалье, но мальчик и не мыслил себя на иной. Он был настолько уверен в себе, что отказался от сопровождения слуг, но, к счастью, приказ графа де Ла Фер не выпускать шевалье в город одного, слуги чтили куда больше, чем распоряжения сына, так что, попытка улизнуть незамеченным Оливье не удалась: двое вооруженных лакеев, на крепких лошадях, двинулись за шевалье, держась на почтительном расстоянии.
Оливье ничего не заметил. С невозмутимым видом, краем глаза отмечая, как восторженно поглядывают на него шустрые горожанки, он продвигался по улицам города, держась середины мостовой. Иногда приходилось пропускать карету, и мальчик радовался про себя, что грязь из-под колес не долетает до его сапог из светлой замши.
Застрявшую на углу двуколку, груженую камнем, он заметил не сразу, а когда едва удержался на прянувшей в сторону лошади, было уже поздно: его Улисс опустился всеми четырьмя ногами в полную грязной жижи яму. Брызги взлетели так высоко, что попали и в лицо. Оливье даже охнуть не успел, а вокруг собралась толпа довольно гогочущих горожан. На мгновение у шевалье все помутилось перед глазами: над ним смеют насмехаться! Рука непроизвольно, по укоренившейся уже привычке, потянулась к шпаге. Но внутренний голос, так вовремя зазвучавший в голове, настойчиво убеждал: «Смейся! Тот, кто умеет смеяться над своим промахом, неуязвим для насмешки!»
И Оливье, оттерев брызги с лица чистейшей шелковой перчаткой, расхохотался. Да так весело и задорно, что толпа растерянно смолкла, а затем и принялась вторить, но уже не зло, а с сочувствием. Какая-то девушка протянула свой платок, зеленщица предложила головку молодого чеснока, уверяя, что он снимет все пятна с платья, а несколько деревенского типа мужичков стали выталкивать застрявшую двуколку, чтобы господин мог спокойно проехать.
Если бы Оливье в этот момент был в состоянии смотреть по сторонам, он бы обратил внимание на двух всадников, которые схватились было за палаши, когда увидели, как потешается толпа над шевалье, но почти сразу успокоились, убедившись, что реакция молодого господина сняла напряжение толпы.
Оливье пришпорил коня – оставаться в таком виде на улице он посчитал ниже своего достоинства, но и ехать в испорченном платье в Лувр было невозможно. Мальчик гнал коня назад, домой, уже не глядя, кто перед ним, и у крыльца, кинув поводья кому-то из слуг, бросился к себе. Переодеться в первый попавшийся ему костюм заняло не так уж и много времени, до дворца он добрался быстро, с тем же сопровождением, которое заметил, но не стал отсылать: так его визит был солидно обставлен. Когда, опоздав на четверть часа, он явился пред материнские очи, он был внешне спокоен. Не спокойна была графиня, которая не признавала опозданий. Бледная от негодования, она уставилась на своего сына, одетого скромно, но со вкусом. На щеке у него темнело непонятное пятно… грязи?!
- Где вы изволили пропадать, сударь? – графиня говорила глухим от волнения голосом. – В каком вы виде? И что у вас с лицом? Вы собираетесь предстать перед их величествами в таком платье?
- Мадам, я вынужден был вернуться, чтобы переодеться. Мой придворный туалет оказался безнадежно испорчен.
- Каким образом?
- Меня окатило грязью по дороге во дворец.
- Поговорим об этом после, - графиня решительно направилась к двери. – Следуйте за мной. Да, сотрите с лица это отвратительное пятно! – и, сердито дернув плечом, величественная статс-дама собственноручно распахнула дверь. Сын последовал за ней, на ходу пытаясь стереть грязь со щеки.
Все эти переходы и лестницы дворца он знал наизусть, но последний коридор, куда привела его мать, был ему незнаком. Сквозь приоткрытую дверь долетали голоса: сердитый мальчишеский и довольно визгливый женский. За дверью ссорились, момент для аудиенции был выбран неудачно.
Оливье тихонько вздохнул: «А вдруг матушка передумает, и ему не придется присутствовать при очередном королевском скандале?» Но надежда рухнула, не успев толком возникнуть: графиня решительно постучала в дверь, сделав знак сыну оставаться на месте. Голоса смолкли, потом женский недовольно крикнул: «Войдите!»
Наступила тишина, Оливье напряженно ждал, сжимая эфес шпаги – он уже научился скрывать многие свои эмоции за этим простым и малозаметным жестом. Потом дверь приоткрылась, и рука из-за портьеры сделала ему знак войти.
В кабинете королевы царил полумрак: тяжелые атласные занавеси были плотно задернуты, большой канделябр на столе бросал свет оплывающих свечей на одутловатое лицо Марии Медичи и на сидящего рядом с ней бледного мальчугана в шляпе. Полумрак был кстати – Оливье надеялся, что погрешности в его туалете останутся не замеченными: берет он держал в руке и раскланялся при входе, обметя пером ковер перед собой.
- Это ваш сын, мадам? – скрипучий голос регентши резанул слух. – Вы говорили, что он сверстник моего сына?
- Да, мадам. Шевалье всего на несколько месяцев старше его величества.
- Вы мне рассказывали о вашем сыне, Изабо, но я запамятовала. Напомните мне, что он делает сейчас.
- Он в Наваррском коллеже и он…
- Пусть он сам р-расскажет, - буркнул король, недовольно заерзав в своем кресле. – Он же не немой? Г-говорите, шевалье! – приказал он.
- Говорите, - кивнула статс-дама, чуть нахмурившись.
- Вашему величеству угодно будет сказать, о чем именно он бы желал узнать? – с улыбкой поклонился шевалье.
- Р-рр-аскажите мне, где в-ввы так перемаз-ззались? – сильно заикаясь, вдруг спросил король.
Растерялись и королева, и графиня, но не виновник происшествия.
- Сир, я попал в довольно глупую историю, - и с улыбкой, не теряя чувства юмора, Оливье живописал свое приключение с лужей. В душе он порадовался, что не придется все это повторять матери.
- Вот почему я должен извиниться за свой, неподобающий к случаю, туалет: я боялся опоздать, сир, на аудиенцию к вам.
- И поэтому вы посчитали, что точность важнее пристойного вида? – поджала губы королева.
- Ваше величество, я посчитал, что вежливость и почтение к королевским особам выражаются в точности исполнения их воли, - гордо произнес шевалье де Ла Фер, краем глаза заметив, как побледнела графиня.
- Вы слишком малы, чтобы рассуждать о почтении к королям, - грубо бросила королева – Видно, в вашем колледже вас так и не научили хорошим манерам. Я поговорю с господином д’Анкром, чтобы он учредил проверку в этом рассаднике вольнодумства.
Луи волновался, а как всегда в таких случаях, он заикался так сильно, что не мог вымолвить и слова. Он только затравленно молчал и бледнел, тщась хоть как-то заставить себя высказать свою волю.
Молчала и статс-дама, понимая, что любое, сказанное ею слово, может сейчас только вызвать гнев вздорной старухи.
Король вскочил, заметался по комнате, потом, неожиданно даже для самого себя, схватил Оливье за руку.
- Ид-идддем со мной, - он потащил шевалье за собой, распахнул дверь, и почти бегом выскочил в коридор. – Идем, я вам что-то покажу; - оказавшись вне сферы общения с матерью, он заговорил быстро, и не заикаясь. – Я покажу вам сокола, которого подарила мне добрая матушка Марго, - и, поймав изумленный взгляд шевалье, объяснил: - Королева Маргарита любит меня, она всегда делает мне подарки. А моего сокола натаскивает Шарль* и обещает, что он будет чудесным охотником.
Оливье пару раз обернулся на ходу, но не объяснять же королю, что он волнуется, как перенесет его мать грозу, которую несомненно устроит ей Мария Медичи.
Людовик шел быстро, Оливье отставал от него ровно на тот шаг, что предписывала почтительность к королевской особе. Так они и пришли в соколятню. Распоряжавшийся там богато одетый, представительный мужчина бросил на короля недовольный взгляд.
- Ваше величество заставляет себя ждать, - он демонстративно оглядел Оливье с головы до ног. – Луи, я же просил вас прийти одного, - шепнул он, но так, что де Ла Фер услышал; Оливье передернуло от этой фамильярности.
- Мне он нравится! – ответил король, покраснев. – Я обещал ему показать своих птиц. – Герцог, покажите нам, что умеет Фалько. Он еще птенец, - король обернулся к Оливье, который молча, с беретом в руке, опустив глаза, скромно стоял в стороне.
Кречет, о котором шла речь, действительно был красавцем: белая грудь и подкрылья, пестрая спинка, длинный хвост. С него сняли клобучок, и он гордо оглядывался по сторонам удивительно ясными глазами хищной птицы.
- Герцог говорит, что Фалько привезли откуда-то с Востока, с Палестины. А туда он мог попасть из страны Ниппон**. Он хоть и малыш еще, а уже умеет «делать ставку на хвосте*, - и Луи ласково погладил птицу, и скормил ей кусок мяса с блюда
Оливье очень хотелось показать королю, что и он кое-что понимает в соколиной охоте, что и у него есть свой кречет, по которому он очень скучает, но он счел, что лучше будет об этом промолчать при герцоге де Люин, который действительно был большим знатоком соколиной охоты, и этим завоевал благосклонность юного короля, который, не смотря на юный возраст, уже слыл знатоком охотничьего дела.
А де Люин, тем временем, стал демонстрировать, что умеет кречет. Птица взлетала и садилась на перчатку, спокойно давала себя гладить, и всячески показывала, что ей нравится общение с человеком. Угощение она аккуратно брала с рук, заглатывала, прикрыв глаза и время от времени издавала довольный клекот. Луи был в восторге, Оливье – шокирован тем, как бесцеремонно вел себя с королем де Люин.

Тем временем в кабинете королевы состоялся разговор Медичи со своей статс-дамой.
- Луи совсем отбился от рук, - регентша не считала нужным наедине со своей дамой изображать королеву, оставив себе роль недовольной матери. – Он делает то, что хочет.
- Он очарован своим наставником, - заметила графиня.
- Он перенимает у него дурные манеры.
- Но вы же сами хотите, чтобы раньше времени он не вникал в дела управления государством, - позволила себе заметить графиня.
- Ах, Изабо, иногда я желаю только одного: чтобы с меня сняли этот груз власти. Кончино так любезно помогает мне, но мы, к несчастью, не французы, а итальянцев во Франции никогда не любили. Французы эгоистичны, они любят только себя. Как я скучаю по Италии!
- Быть королями – тяжкая работа, - грустно покачала головой Изабо. – Но ваше величество может утешать себя тем, что ваш покойный супруг оставил вам государство с налаженной системой управления.
- Ах, не говорите так, графиня! Мой старший сын – разве похож он на человека, способного править? То ли дело Гастон! Он и красив, и умен, и народ его любит. Ему бы только хороших министров, и лучшего короля для Франции не найти.
Графиня сжала руки: ласковый и привязчивый герцог Анжуйский был отчаянный трус. Друзей он сдавал и продавал матери и воспитателям при одном только намеке на наказание за проказу.
- Я уверена, что вашему старшему сыну не хватает сверстников в окружении, чтобы ему было с кем общаться. Он еще совсем ребенок: чего стоят эти его увлечения кухней или рисованием. Он любит многое делать сам, своими руками, и ему нужен товарищ для игр.
- У него есть Вильруа.
- Вильруа не сможет дать королю ничего, кроме почтения.
- Изабо, вы считаете, что ваш непутевый сын может научить короля чему-то хорошему?
- Оливье много знает, выдержан, смел и честен, - твердо ответила Изабо, которую больно задела реплика королевы.
- То есть, он будет говорить королю все, что считает нужным?
- Он знает, как подать правду, не задев гордость.
- Правда не нужна королям, им нужна власть, сила и порядок.
- К сожалению, лесть не способствует верной оценке ситуации, - твердо, как человек решившийся прямо и недвусмысленно сказать правду, произнесла графиня де Ла Фер. В эту минуту она решила для себя: если ее удалят от двора, это будет только к лучшему.
Мария Медичи, тяжело дыша, посмотрела на свою статс-даму. В ее, не слишком обремененной мыслями голове, все же созрело понимание того, что хотела ей сказать Изабо. Графиня служила ей все годы верой и правдой, не плетя заговоров и не участвуя в интригах. Она заслужила право говорить правду, но дело в том, что правда королеве не нужна. Это дело маршала д’Анкр – знать правду и уметь пользоваться обстоятельствами. А она – просто женщина, которой хочется любви и покоя. И любовь ее дорогого Армана*** для нее важнее всех престолов. Пусть он вместе с Кончино Кончини и ее верной Галигаи решают государственные вопросы, а она будет заседать в Совете и принимать послов. Это и есть ее правда. Изабо пусть остается: лучше нее никто все равно не управится с «летучим отрядом» фрейлин. Только вот сына ее при дворе им не надо: с этим мальчишкой, чует ее сердце, хлопот не оберешься. Он не из тех, кто склоняет голову. Но вопрос королевы был не об Оливье.
- Почему твой муж не показывается при дворе? – тон королевы был приторно-ласковым, но Изабо не обмануло ни это «ты», ни вкрадчивые интонации регентши.
- Наши финансовые дела не позволяют ему отлучаться из графства, - неохотно призналась графиня.
- Ты мне этого никогда не говорила. Хорошо, мы обсудим этот вопрос с Кончини, и… - королева замолчала, увидя, какое выражение исказило лицо Изабо: надменное, с брезгливо оттопыренной губой, оно поразило королеву настолько, что она не стала продолжать.
- Я благодарна вашему величеству за заботу, но граф де Ла Фер никогда бы не простил мне, что я озаботила ваше величество такими мелочами.
- Но Ла Фер – это ваш апанаж, ваш домен, наконец.
- Вот поэтому граф все уладит. Родовое поместье для него – все.
- А мне докладывали, что твой муж рассорился с моим! – брякнула королева, не подумав.
- Это глупые сплетни, - графиня откинула голову, между бровями на гладком лбу пролегла суровая складочка. – Верность короне – это кредо рода де Ла Фер. Каждый наследник де Ла Феров приносит клятву верности и честного служения царствующему королевскому роду.
- И что же, за верную службу не ждут графы награды?
- Она не часто находит их.
- Отчего же так?
- Лесть и угодничание не входят в число добродетелей графов де Ла Фер, - гордо промолвила Изабо, которой окончательно стало противно все вокруг.
- Вот оно как… вот как, - толстуха Медичи вздохнула, и поднялась с кресла, в котором сидела уже так давно, что у нее затекла спина. – Я запомню это, графиня, и воспользуюсь... при случае, - добавила она угрожающим тоном. – Сын ваш может более не приходить к королю: у его величества вряд ли найдется для него время.
Страха графиня не испытала: скорее чувство облегчения, что скоро все закончится. «Ангерран будет счастлив!» подумала она.


*Шарль – фаворит Луи 13, Шарль д’Альбер де Люин. Увлек короля охотой, был его наставником.
** Ниппон – под таким именем была известна Япония. На деле, кречетов отлавливали на Камчатке, но король этого знать не мог. С Дальнего Востока птицы попадали на Ближний, а оттуда уже в Европу.
*** Арман - это Арман Жан дю Плесси де Ришелье, который уже в это время имел любовную связь с королевой-регентшей.