Солнце встает с востока. 64. Тоска

Сначала из подъезда выбежал Юра. Следом за ним вышла Нина Николаевна. У нее в руке клетчатая сумка из полипропилена. А уже потом, не спеша – Вера. Она улыбалась, показывая десна. Но глупая, как ее определил Туренин, улыбка нисколько ее не портила. Это была деталь (десна)- мелочь.

-Это все?- кривя рот, спросил Туренин.

-Нет, не все, - когда уже был открыт багажник машины, ответила ему Нина Николаевна. – Еще есть сумка. Может, пойдешь, поможешь Васе. Ты ведь знаешь, какой он – слабосильный.

-Нет уж. Пускай сам.

-Ну, что он там возится. Всегда так. Галину Яковлевну тоже приходится ждать часами, пока соберутся. Он там заснул? Что ли?  Пойди, быстрее будет.

Она уже готова была ворваться в дом.

-Мама! – это второй раз за день, когда Вера крикнула.

Нина Николаевна хотела еще что-то сказать, но не сказала. Она остановилась: не вбежала в подъезд, не высказалась. А что если б вбежала? Именно в эту минуту, секунду, выставив за дверь тяжелую сумку, Вася вышел на площадку. На нем, кроме всего прочего: зимней куртки и сверху закрученного на шее шарфа, - шапка-ушанка.

Электрическим разрядом, неровной линией молнии, которая повторяла бы кривую лестницу на второй этаж, она появилась бы в доме.

Васина спина – это первое, что она видит.

Но вот и он увидел Нину Николаевну. Он удивлен. Он сбит с толку ее неожиданным появлением. Даже испуган. Но не это главное в нем в тот момент. А главное то, что она с седьмой ступеньки видит его сапоги. Они тридцать девятого размера. И тут у нее возникает мысль, которая и до этого не давала ей покоя: «Какой же он?» Она искала и не могла найти определения «какой». Они, все эти слова, появлялись в голове и исчезали, не попав на язык. Как бы она его не назвала, все было бы правильно, в точку. Она не хотела расстраиваться. И дальше: «Как это недоумение стало мужем ее дочери, и какой из него папа Юры?»

Вася шел, таща за собой большую сумку.

Туренин закрыл багажник, и надо было ехать. Вася не знал, что ему делать: оставаться или же ехать со всеми. Он испытывал противоречивые чувства: обиды, потому что все, что делалось, все эти согласования, сборы, делалось без него,- и другие (об этом потом)  Его, так сказать, обошли  в его намерении (желании) исполнить долг, у него получилось бы лучше, потому что там, в той истории с опасностями, о которых предостерегал и Туренин, и чудесным спасением, он был бы главным, теперь его самолюбие уязвлено. Сюда же присоединился разговор с Власюком, из которого следовало, что я, мол, еще покажу (кому? вообще – вам, никому конкретно, точно, не Туренину с Ниной Николаевной, обществу), при этом рассчитывая на всеобщее одобрение, больше, это могли быть мечты, к сожалению, у него не было разделения на фантазии и реальность, они были одним и тем же, он как бы был в мире теней из его головы.

-Садись, - отметив про себя Васину нерешительность, приказал ему Туренин, вначале приняв ее за медлительность (он как черепаха), затем он  как бы встрепенулся: «Стой, да он робеет, не знает, как поступить». Он внутренне рассмеялся.  «Ну, он дает, - опять подумал Туренин. – Он все еще в обиде за Галину Яковлевну, которую я обозвал. Но эта обида должна выразиться не так, по-другому. Мог бы сказать, мол, не позволю оскорблять мою маму. Вот решение вопроса. А так можно подумать, что он и сам боится нарваться. Вдруг не то сделает, не то скажет – сразу получит «вонючего козла».

Тот сел, потеснив на заднем сидении Веру с Юрой.

-Ну, что? Поехали.

Машина тронулась и покатилась по разбитой дороге переулка.

-Многодетные, наверное, сюда уже не вернутся, - как бы между прочим, но не просто так, а с целью сказал Туренин. Все были в себе. Их занимали тревожные мысли, пугали страшные образы.  Была цель, если не развеселить публику, то, опустив их на землю, вернуть к действительности.- А теперь куда, Юра?

-Не знаю.

-Ничего вы не знаете, – грубо заметил Туренин, имея ввиду, конечно же, Васю, ну, и Веру.

Город, заняв выжидательную позицию, насторожился.

Ему вторила природа: если с утра было солнце, то теперь небо холодно-серое.

-Который час? – спросил Туренин. Ему сказали, что начало первого. – Такое впечатление, что не двенадцать, а без десяти шесть: холодно и пусто.

На углу у здания когда-то табачной фабрики мешки с песком, возле Дома офицеров бетонные блоки, на тротуаре противотанковые ежи. «Тоска», - произнес он.