Молоко в ладонях Глава 14

               
   МОЛОКО В ЛАДОНЯХ

   Иногда, по ночам, в темном амбаре было страшно; где-то в дальнем углу, под кучей соломы скреблась мышь, а может даже и крыса. Они такие же на вид, только большие и на много страшнее мышек, которых никто не пугался, они шустро перебегали из угла в угол и быстро исчезали, прятались. Но даже не усатых крыс, с черными бусинами глаз, боялась Ника, просыпаясь вдруг ночью. Ее пугал волчий вой; он еле слышно доносился из холодного, зимнего леса и навевал жуткий страх, особенно в те вечера, когда старший брат уезжал в дремучую тайгу на несколько дней: «Как он там, среди волков, в лесу, ночует?» - беспокоилась она за Юру, ее сердечко замирало и потом стучало громче. Ника слушала тревожные удары и старалась успокаиваться. Прижимаясь к храброй Маше, и кутаясь в старое одеяло, ей становилось легче, но волки все выли, не переставая: «И им в лесу не легко, - думала Ника в тишине, - наверное тоже голодно и морозно, и совсем нет амбара, который есть у нее, где можно укрыться, плотно заперев дверь, чтобы никто-никто не смог проникнуть. Какая у бедных волков трудная жизнь, поэтому они такие злые на всех; как тут не выть, когда совсем нет еды и всегда тоскливо. Но даже люди иногда бывают злыми; ведь они отняли у них маму и мучают ее где-то далеко», - и она вновь вспомнила тот случай, после которого стала делить людей на добрых и злых.
   Тогда Нику столкнули с высокого крыльца, и она разбила себе колено. Было очень больно, и она долго плакала, а Вера успокаивала и даже дала ей свой кусочек лепешки съесть. Ника терпела и ела, а потом снова плакала, а боль все не проходила. Не везде их ждала удача и доброе отношение людей. Тот день, не смотря на успокоившееся к вечеру колено, перебинтованное старым Машиным носовым платком, все же оказался удачливее других; пусть не ей, а Верочке, за ее жалобную молитву дали половинку лепешки и даже две целых картофелины, которые они сварили вечером. Только вот жаль, что ей в том доме ничего не дали. А когда она протянула свою ладошку, чтобы тоже что-нибудь получить, ведь она стояла рядом с Верой, только самую чуточку за ее спиной, и тоже просила. Но хозяйка заругалась и сказала: «Не молишься и не умеешь просить словами, вот ничего и не получишь!..» - и выпихнула ее.
   Жить в чужой, не ласковой деревне, Нике никак не хотелось; уж лучше в поле, думала она, где нет людей, которых надо бояться или в стогу с мышами, на холоде. Если бы Ванька был постарше, он бы с ней согласился, хотя и сейчас он был на все согласен. Только вот Маша так не считает, но Ника слушалась ее во всем. Она всех любит и заботится о сестрах почти как мама. Но самой послушной и спокойной была все же Таня. Порой она выглядела очень печальной и задумчивой, много грустнее, чем остальные. И Ника знала причину; ведь она скучала по обоим мамам, без которых так трудно жить… После того случая, Саша просил Нику не ходить больше по усадьбам и обещал, что скоро все изменится. Он начнет работать на шахте и сможет помогать всем, а самое главное нужно пережить эту голодную зиму; летом станет легче. Но голод все же гнал из дому, и исхудавшие девчонки то и дело попрошайничали, ведь у некоторых крестьян хоть немножко, но было, что подать.
   А однажды их напоили молоком; пусть тетка и не дала им кружку, но зато она была добрая, и после того случая Нике захотелось иметь свою кружку. Памятный мамин котелок Маша не разрешала брать с собой, да и зачем, когда есть карманы, ведь молоко им никогда не наливали, а запах его Ника давно забыла.
     -  Вот, возьмите, вам на двоих, кружка молока, только пейте здесь; с собой не дам, кружек на вас не напасешься. Все равно ведь не вернете, знаю я вас, - сказала добрая хозяйка и у Ники чуть голова не закружилась, когда она увидела белое, пахучее, коровье молоко; и только тогда она вспомнила его запах. Да, да!.. Когда они жили все вместе, мама поила ее молоком из банки. У них на дворе не было коровы, но соседка всегда приносила молоко, делилась с ними. Она была такая же добрая, как и эта хозяйка. 
     -  Тетенька, мы вернем, сегодня же принесем, вот только Ваня попьет, ему тоже хочется, он маленький, - попыталась вымолить кружку Вера.
     -  Сказала нет, вон ладошки подставляйте, если другой посуды нет.
     -  Но ведь оно прольется, жалко… я лучше еще выпью, - попросила Вера, умоляюще глядя на хозяйку.
     -  А мне налейте, я донесу, я смогу, я ладошки крепко-крепко сожму, - и Ника тут же протянула белые, худые ладони, накрепко сжимая их.
   Женщина плеснула в ладони молоко и проводила, заперев за детьми калитку.
   Ника шла ровно, она старалась и, наверное, донесла бы молоко Ване, но вдруг, споткнулась о неровность дороги и падая, долго не хотела разжимать ладошки, а они все равно разжались. Больно ударив локти, Ника стерпела, не заплакала; она испуганно смотрела на руки. Молоко не растеклось сразу, не разбрызгалось, оно задержалось в маленькой ямочке, на дороге, и Ника прильнула к нему губами, пока еще мерзлая земля не успела впитать в себя самое вкусное. Это был совсем крохотный глоточек молочка, которое она не успела донести маленькому Ване. А ему так нужно было молоко, наверное, даже сильней, чем ей, она ведь уже пила, и Нике хотелось его не растерять по пути: «Ну вот и все, теперь его совсем нет, оно досталось земле. Отчего-то воду земля так быстро не впитывала, а молоко быстро исчезло; раз и нет его. Выходит, земля его любит даже больше, чем воду», - с грустью думала Ника, ей стало обидно и больно видеть, что земле все же досталось, а вот братику и вовсе нет. Она облизала ладони, они хранили еще запах молока и были мокрыми, а между пальцами даже капельки остались, не разбрызгались.  Тут подошла Вера и протянула ей руку, чтобы подняться:
     -  Ну вот, я же тебе говорила, что недонесешь, расплещешь, а ты не верила, пойдем скорей, мне немного жмыха тетка дала, Ванька его тоже ест с удовольствием.
   Вскоре и Юрка начал получать в колхозе крупу на трудодни. Он все же после долгих усилий, с помощью старика Карпо, смог завести свой упрямый трактор, сам обучился управлять им. Председатель остался доволен и теперь часто отряжал брата ездить на тракторе в тайгу, таскать волокуши с лесом для лесопилки. А по весне сулил отправить даже на курсы трактористов, в район. Однако, Юрка отказывался и просил, устроить ему проверку здесь, в поселке, ведь он никак не может оставить семью…
   Время шло, привычнее стали холода, теплее одежда. С зимним, сносным одеянием помогала сердобольная Марта, которая после того случая с Ваней, попросила Сашу привести всех девочек к ней в дом, где она устроила настоящую помывку с горячей водой и мылом, которое нашлось у Полины. Был субботний день и подруга, приняла нехитрое, доброе участие, приготовив для целой ватаги детворы вкусный свекольный суп. А после, все вместе, из старой одежды, кроили новые наряды, чтобы не подвергать больше здоровье детей суровому испытанию на выносливость. Зима тепло любит, иначе она и зимой бы не звалась.
   В тот же вечер, все остались на ночлег у Марты, ведь дома, в амбаре, печь не топилась; Юра был направлен вместе с рабочими в тайгу, на заготовку леса, и в выстуженное помещение добродушная хозяйка никого не отпустила. Лида, маленький Гена и Ваня, малыши почти одного возраста, забавлялись и радовались по-детски; весело и беззаботно играли. Печь была натоплена до красна и даже на полу дома было не холодно и, укрывая детвору теплым лоскутным одеялом на ночь, Марта с благодарностью испытывала давно забытое чувство уюта и внутреннего покоя. Из того, далекого детства, когда все в ее окружении жили тихой, размеренной и обыденной жизнью, совсем не помышляя о грядущих, немыслимых переменах в обществе, возникших с приходом нового, жестокого века, на счету которого была уже вторая, бесчеловечная война.

   Лесопилка долго стояла без дела и прохаживаясь по заваленному не переработанным лесом, двору, Капустин остался сильно недоволен. Вернувшись в контору, просил Марфу срочно разыскать бригадира. И не успел, Биряй в правление колхоза зайти, как председатель на него «всех собак спустил»:
     -  Эх, Василий, дождешься ты у меня! Я, пожалуй, тебя скоро заменю на бригадирской должности. Проку от тебя никакого не вижу!.. Юрка, вон, смышленей и работящей всех вас троих дармоедов оказался. Трактор запустить – это, не каждый специалист сможет. А этот смотри-ка рукастый какой, не побоялся, взялся и сделал. Вот его и поставлю!.. А ты только пьешь с дружками, запчастей от меня дожидаешься.
     -  Ну куда я без них, Игнатьевич, это же техника; ни костяшками тебе на счетах в конторе щелкать. Давай подшипники, будет тебе и производство, и план.
     -  В районе все одно нет таких, звонил уж много раз Ершову. Кстати, Юрка меня же и надоумил, снять те самые подшипники с разобранного на части трактора. Говорит, что можно поискать подходящие. Займись-ка давай, твои «технари», вон, без дела сидят! Может чего и выйдет. Шевелись, пока нас обоих за простой не выгнали в шею. На Пилораме уже бревнами все завалено, Юрка то волокушу за волокушей из тайги таскает, а переработки никакой!..
   Ушел Василий недовольный, но пререкаться не стал.; куда лучше будет этого прыткого немца приструнить, нежели с председателем собачиться. Решил с друзьями, до кучи, и эту скользкую ситуацию обсудить: «Загляну-ка по ходу к Нюське старой, нагнала уж поди первача; Митяй с Пахомом дожидаются, за стол не садятся».
   Беседа разгорелась быстро, особо, когда Биряй тему обрисовал:
     -  Слушайте сюда, трудяги, думаю пора нам эту заезжую немчуру пощекотать, а то прижились, нужды не знают. Один вон уже на трактор пересел, так гляди и вас подсидит. Председатель так прямо и сказал, что под меня копает. Что же, говорит, Юрку главным устрою, а вас в шею выгоню!.. Сильно такое понравится вам, а ?.. Что, на это скажете?.. Ты наливай давай, Пахом, чего задремал?
     -  Так что, может «петуха» им пустим? - тут же вызвался Пахом, принимаясь за дело.
     -  Ну да, и тебя же завтра Юшков на нары усадит, - отличился трезвомыслием Митяй.
     -  Нет, пацаны, - выразил несогласие Биряй, - тут особая хитрость нужна, самим подставляться нельзя; есть на примете один старик, он что хочешь засвидетельствует.
   А время шло себе, своим чередом, пока получивший добро Пахом, совсем не случайно прогуливаясь мимо Федоровой усадьбы, своего намерения не исполнил. И вот, ближе к вечеру, долго стоявший у амбара стог соломы, которую часто пользовали ребята в качестве материала для матрасов, и утепления сквозняков, вспыхнул, и загорелся. Страшный огонь, с клубами дыма, столбом взвился к небу, собирая по селу всех любопытствующих. Он быстро перебросился на амбар и малыши, выбежавшие в панике наружу, не сумели своими силами загасить пламя снегом. Тушить жилое помещение никто и не подумал. Лишь испуганный большим пожаром Мишка, первым, не раздумывая, бросился гасить занявшуюся огнем крышу. Амбар сгорел и печь развалилась.
   О неосторожном поджоге, сразу же доложили председателю. И свидетель тут как тут; Федор Балабанов, что неподалеку жил, наблюдал говорят: «Ребятня, по всему выходит, за огнем не уследила. Сам видел, как амбар по первой огнем занялся, а там уж и до колхозного стога дошло. Ущерб то, сказать, не малый!..» - так в аккурат и доложился очевидец Капустину. А после уже, к Биряю за поллитровкой подался; знал Федор - теперь тому, не отвертеться…
   На какое-то время, бездомную детвору приютили Марта и Полина. Юрий с Сашкой в тайге были. А вернувшись, мужчины стали думать, когда лучше начать своими силами землянку строить. Заботы хватало всем. Расчет конечно же был и на Мишку, все без сомнения знали, что он поможет. Сашка стал часто уходить в лес и рубить толстые жерди для землянки. Присоединился и Мишка; не отставая от товарища, он с большим усердием принялся возить их из леса на санях, и был очень хорошим помощником. Незаметно на подворье Марты образовался большой штабель длинных жердей, из которых, как только сойдет снег, и придет тепло, друзья намеревались начать строительство землянки. А пока, в свободное от работы время, Мишка учил Сашку премудростям местной рыбалки, и когда появились первые апрельские проталины, показал другу все рыбные места, где он сам любил подолгу проводить время с удочкой. В открытом взгляде Мишки всегда виделась истинная готовность помочь и быть рядом, преданность настоящего, бескорыстного товарища, несмотря на некоторые естественные странности при общении. Сашка научился понимать и принимать его таким простым, каким он был от природы. В сердце доброго приятеля жила незамаранная человеческими повадками и условностями, совсем юная и чистая, все приемлющая простота и любовь. Мишка дарил ее всегда и всем, она не могла не исходить от ясной, доверчивой души.
   В тайге еще лежал снег, а ребята уже ждали Юрку, чтобы наконец то начать строительство землянки, хотя многое уже было сделано. Плиту и трубу от сгоревшей печи можно было вновь использовать, а вот обломков кирпича не хватало, пришлось собирать подходящий песчаник, выбивая его в одном из таежных уступов, образовав тем самым маленькую каменоломню. Камень годился для грубых дворовых построек, фундаментов или печей и люди брали его охотно.
   Председатель, не желая выказывать в глазах жителей деревни полное равнодушие к судьбе несчастных, обездоленных сирот, расщедрившись, дал колхозному трактористу два дня выходных на отсыпку землянки и велел Биряю, выделить горбыль для крыши из обрезков и отходов, да опилок под утепление дверей, что имелись на пилораме. Нормального жилья или строительства все одно не предвиделось. Так и сказал Капустин: «Стройте сами, обходитесь своими силами; вас вон, целых три парня, ек-макарек! Ничего, с товарищами управитесь, а печь выложить помогут. Я распоряжусь!..»
   Уже работая на устройстве крыши и дверей для землянки, Юрий как-то задумался над странным случаем в тайге, который произошел с ним совсем недавно, но он счел нужным, никому об этом не рассказывать. Тревог и беспокойства, без того хватало. Хотелось, чтобы его возвращения из тайги всегда ждали без единой доли волнений или опасения. А ведь могли они тогда с рысью и не разойтись «полюбовно», и та легко лишила бы его жизни. Впервые заглянув в глаза смерти и выдержав ее взгляд, Юрка понял одно; он под защитой некой невидимой, но властной силы и лишь концентрируя свою волю, словно сжимая сознание в комок, он способен был общаться с ней; и тогда сумел, иначе конец мог быть трагичным…
   Он отлучился как-то из рабочего вагончика, в котором жили лесорубы, по естественным, обычным надобностям, вовсе не предполагая, что обратно, к людям, мог и не вернуться, не выйти из тайги. Последние дни марта, свойственным для этого периода теплом, совсем не отличались; лес все еще хранил холод и рыхлый, хрустящий снег под ногами, ничуть не напоминал заезжим лесорубам о скором приходе весны. Укутанные белым одеянием, пышные, разлапистые ели, хранили молчание, словно зная, что вот-вот спадет с их ветвей тягостное бремя зимы и устремят они вершины к солнцу и свету, и не было того предвкушения краше. А сейчас, тайга ждала; стылое пространство затаилось, погрузившись в искрящуюся белизну сказочных сугробов и свисающих над ними, пышных гирлянд ветвей.
   Так и замер от неожиданности юноша в полуприседе, успев лишь слегка повернуть голову вправо. Жаром бросило в лицо; совсем рядом, сосредоточенным, холодным взглядом, на него оцепенело смотрела большая, дымчато-белого окраса, хищная рысь. Она заметила его первой и не издавая ни звука, пристально пожирала человека глазами. Юрка не думал тогда о красоте ее пушистой искрящейся, отливающей утренним туманом, шерсти, не видел веера кисточек на острых кончиках ушей, не чувствовал исходящей опасности от вросших в снег толстых и мягких лап. Он чувствовал себя парализованным, не способным ни думать, ни говорить, ни даже надеяться на чудо. Его скомканное сознание велело ему замереть и неподвижно дожидаться конца. И Юрка не мог возразить ему, потому что всецело был согласен с его решением. Сидя в неудобной позе, при виде ошеломляюще гармоничного, сильного торса лесной красавицы, он уповал на чудо, призывая его поскорее произойти. Во мраке застывшего от напряжения сознания жила лишь одна мысль: «Откуда она взялась?»
   И вот, плавно изогнувши туловище, рысь быстрым, неслышным прыжком, нырнула под ель и в мгновение исчезла, растворилась, слившись с белым безмолвием леса. Юрка не шевелился; но, толи окаменевшие, толи окоченевшие, голые ноги, с висевшими на коленях штанами, готовы были наконец-то исполнить свое истинное предназначение и бежать, бежать, бежать… Напрочь забыв, зачем он здесь, Юрка, вприпрыжку и без оглядки рванулся к жилью, с одной лишь радостной уверенностью, что если бы его хотели растерзать или даже съесть без остатка, то сделали бы это давно.
   С началом апреля прилетели певчие скворцы, они садились на вершины деревьев и пели заливистые песни о весне. Ника с Таней подолгу любили их слушать, удобно усаживаясь на теплой, прогретой ярким солнцем, лужайке. Они так долго ждали тепла, что пропустить его чарующий приход было просто не мыслимо. И Таня однажды предложила построить для пернатых маленький домик, ведь птицы были такие же бездомные, как и они. Ника тут же захлопала в ладошки и повиснув на шее у Саши, умоляла его сделать крохотный домик для певчих птичек. И Сашка, воодушевленный идеей, смастерил из остатков строительного материала, уютный скворечник. Прикрутив его проволокой к высокой и тонкой, березовой жердине, он поднял домик ввысь, над крышей почти готовой землянки.  Удачно получившийся скворечник для птиц, возвышался над строением словно мачта над парусной шхуной, со смотровой корзиной на самом верху. Он привлекал собою всех, кому не лень. Поначалу слетелись воробьи и подняли нескончаемый щебет, словно решали на птичьем совете; кому все же достанется, новое, пока что пустующее место. Однако скворцы, прилетевшие следом, оказались более настойчивыми жильцами и отсудили скворечник себе. Возражений никто не имел и вот, однажды утром, раздалась первая песня скворца, счастливого хозяина скворечника. За подругой дело не стало; она нашлась тут же, ибо другого такого претендента, с роскошной обителью, однозначно в округе не имелось. Песня вдохновленного скворца трелью неслась над землянкой ввысь и радовала довольных, ребят, обретших, подобно свободолюбивым певчим птицам, свое первое, новое жилище.