Путешествие принца Людвига - 12

Камергер для особых поручений

Однако страницы Дневника неумолимо вели обратный отсчет дней:
«15 октября  (51 день до переворота) персидскому послу дана была аудиенция у его императорского высочества генералиссимуса, на которую посол прибыл, как и в прошлый раз, в полдень. После обеда он с двумя своими министрами послал его высочеству в подарок слона, как ему это велел шах. Остальных слонов посол раздарил: одного её императорскому высочеству Елизавете, одного графу Остерману и последнего графу Левенвольде.
21 октября (45 дней до переворота) вечером вышеупомянутый персидский посол почти со всем своим штатом прибыл ко двору и был там чествован, чем он со всеми своими министрами был сверх всего удовольствован, и опьяневшим доставлен домой.
29-го (37 дней до переворота) была годовщина восшествия его величества на русский трон. До полудня гвардейские полки, как обычно, построившись вокруг императорского дворца, трижды салютовали, а также трижды выпалили пушки с крепости и Адмиралтейства. В полдень был накрыт большой стол на 250 персон, за которыми обедали все их императорские высочества, принц Людвиг и духовенство; вечером был бал и иллюминация крепости и всего города».

Принц Людвиг, видимо, сам того не ведая, все эти дни находился бок о бок с персонами, которые - одни уже плели интриги, приведшие в конечном счете к перевороту, другие - пытались эти интриги купировать, третьи пока размышляли, к кому прислониться. Наверняка в числе 250-ти приглашенных на празднование годовщины царствования Иоанна VI, были и француз де Шетарди, и его конфидент при цесаревне Елизавете лейб-медик Лесток, и вице-канцлер Головкин, и, скорее всего, на время оправившийся от своей подагры граф Остерман, осчастливленный недавно индийским слоном, и, также одаренная слоном, сама Елизавета Петровна. Наверное, им вместе с обер-гофмаршалом двора графом Левенвольде было что обсудить: как чувствуют себя их слоны в сыром столичном климате, что и сколь им давать есть и пить и прочее, т.е. персидский посол позаботился, чтобы у таких разных людей появились общие интересы.  Забегая вперед, скажем, что, видимо, памятуя об этих общих интересах, Елизавета помилует Остермана от четвертования, а Левенвольде от отсечения головы.
Наверняка и архиепископ Амвросий был за тем столом и вместе принцем Людвигом поднимал кубок за здоровье государя императора Иоанна Антоновича.

Кроме известных персон наверняка был при сём пиршестве и упоминавшийся нами ранее, но вскользь, Иван Брылкин. Нельзя с уверенностью сказать, сидел ли Иван Онуфриевич за столом, но как камергер императора, конечно же, каким-то образом участвовал в этом празднике. 
Однако мы до сих пор непростительно мало знаем об Иване Онуфриевиче, а поскольку до переворота оставалось чуть больше месяца, самое время восполнить этот пробел.

Отец Ивана – Онуфрий Никитич Брылкин (родился в 1670 г.)  – был весьма скромным по достатку мелкопоместным дворянином. При Петре I старший Брылкин служил кригскомиссаром, т.е., попросту говоря, снабженцем при армии. Видимо, не имея высоких покровителей, а может быть и особых способностей, Онуфрий Никитич переменил несколько разных служебных позиций: числился по полицмейстерской части и в Доимочной канцелярии, а также в поместном суде и других ведомствах. В итоге, дослужившись согласно Табелю о рангах до полковничьего чина, вышел в отставку.
Сын Иван родился у Брылкина довольно поздно – в 1709 году. Служить Ивану Брылкину пришлось с 17 лет – он получил место камер-пажа при Анне Иоанновне, бывшей тогда герцогиней Курляндской. Такое начало карьеры в 1726 году не сулило особых перспектив. Вдовствующая герцогиня время от времени наезжала в Санкт-Петербург или в Москву – туда, куда перемещался  императорский двор при Екатерине I и Петре II, - повидаться с родней, да и попросить прибавить ей денежное содержание, которое не соответсвовало её герцогскому статусу, да и выплачивалось нерегулярно. Но вот в начале 1730 года, когда к Анне Иоанновне  перешла романовская корона, всё поменялось. Видимо, новая императрица не забыла расторопного пажа и произвела его в камер-юнкеры своего двора. За усердие Ивану Брылкину было пожаловано 100 крестьянских дворов в Гдовском уезде.
         
Дальнейшая служба Брылкина, видимо, так бы и текла при дворе государыни императрицы, если бы не явление в Санкт-Петербург саксонского посланника графа Линара. Романтическая история девичьей любви принцессы Анны Леопольдовны к опытному ловеласу Морицу Линару чуть было совсем не погубила карьеру Брылкина младшего. Проявивший слишком большое усердие по охранению покоев в часы, когда принцесса
 уединялась с Линаром, Брылкин был немилосердно наказан – по указанию первого лица правления, Бирона, сослан на военную службу в Казанскую губернию. Нет, он не был разжалован в рядовые солдаты, а переведен туда в звании армейского капитана, соответствующего его придворному чину камер-юнкера.
К этому времени Ивану было уже под тридцать, а продолжать всю оставшуюся жизнь тянуть армейскую лямку в провинции для вкусившего столичные соблазны Брылкина было смерти подобно. Но всё же Иван Онуфриевич был невероятно везуч: после смерти  императрицы Анны регент Бирон не продержался и месяца, а вознесенная таким счастливым образом на вершину власти Анна Леопольдовна вспомнила своего верного пажа и выписала его обратно в столицу. Благодарная правительница вернула Брылкина ко двору и повысила его служебную позицию до камергера.
Вялой и праздной Анне Леопольдовне были необходимы деятельные помощники, и вскоре Брылкина направляют в Сенат, назначив обер-прокурором! По слухам, это назначение активировал граф Головкин. Видимо, дядюшке правительницы приглянулся ловкий сотрудник для черновой работы, да и следовало иметь под рукой верного человека, который докладывал бы о плетущихся в Сенате интригах.
Таким образом, Иван Брылкин из юркого семнадцатилетнего камер-пажа к 32-м годам превратился в перспективного сенатского функционера, вхожего «на самый верх». А тут как раз вскрылось, что наследственные права Брауншвегского семейства висят фактически на волоске – любая хворь младенца императора ставило легитимность правления Анны Леопольдовны под большой вопрос.

Из Дневника:
«30-го (октября, 36 дней до переворота) опять был прием, и вечером танцевали в масках; приезжал ко двору и турецкий посол. 31-го снова был прием и вечером маскарад, который, как и вчера, благодаря многочисленным маскам был великолепен. Персидский посол приехал ко двору полюбоваться, он приказал нескольким своим музыкантам подняться наверх, также и слугам, которые танцевали по-персидски. Маскарад так понравился послу, что он оставался там до 12 часов».

Двор продолжал веселиться. Но нужно было, наконец, определиться, как быть с престолонаследием, в случае, если, не дай Бог… Зная, как трудно добиться результата от, мягко говоря, не переносивших друг друга Остермана и Головкина, а также, опасаясь, что игнорирование мнения других вельмож вызовет скандал, правительница решается вынести проект новой «схемы» престолонаследия на обсуждение особого заседания кабинета министров.
Анна Леопольдовна изволила послать записку Остерману со следующим предложением: «Для известного дела я признаваю за лутшее, чтоб вам з Головкиным сношение иметь, понеже он, Головкин, то дело зачал, и дабы в противном случае от того не произошли бы ссоры». Поскольку эта записка дошла до историков, то не исключено, что передана она была через очень доверенное лицо, которым, вполне возможно, был Иван Брылкин. Последующие события показали, что «наш пострел везде поспел»…