Ключи и замки. Часть 2. глава 4

Глава 12. Пьянящее чувство
      А мы со Славкой уже шли по галерее к комнате двадцать шесть. Дверь из какой-то хлипкой фанеры, вроде тех, что по всему миру производят из древнего мусора, деревянные старинные двери, как и мебель только в самых богатых домах, в прочих, ну и в жилищах рабов, вот такое вот уродство из переработанного мусора. В мире все сейчас было таким, предыдущие эпохи оставили неимоверное количество мусора, что хватало не только на то, чтобы использовать продукты переработки как топливо. И как материал для производства почти всего. Из новых, ранее не использованных ресурсов очень мало что производилось в наше время, мусор, который был бичом прежних эпох, теперь, оставшись в таких несметных количествах после гибели прежней цивилизации, произведшей его, что использовать природу было незачем, теперь думали больше всего о том, чтобы производство было безвредным, потому что очень многие территории планеты до сих пор оставались заражены.
          Войдя в тесный и душный из-за закрытых окон номер, Слава коснувшись стены, включил свет и экран на стене. Трансляции новостей шли во всех концах Света, нам, конечно, важно было знать, хватились нас или нет. Слава поставил сумку на пол, обернулся на меня.
      — А тут у них ночь, — сказал он и улыбнулся.
      — Ты хочешь… — я не успела договорить, как он нежно подхватил привлёк меня к себе, сжимая, целуя…
      — Хочу… господи, спрашивает ещё… – прошептал Слава, обжигая губами, дыханием, грохотом своего сердца, бьющегося в мою грудь.
      Мы уснули уже на рассвете, хотя у нас, в Вернигоре, сейчас как раз была полночь. А проснулись, вернее, я проснулась, уже в обед, от аромата кофе. Пока сон растворялся в моей голове, я почувствовала, что тюфяк подо мной какой-то неровный, как и простыни, и я отлежала половину тела, было мне слишком жарко, потому что я была слишком хорошо укрыта, к тому же, кажется, работало отопление, воздух был перегретый, и душный, до сих пор мне не приходилось бывать в душных помещениях и даже приятный запах кофе не улучшал ситуацию. Я открыла глаза, думая о том, что странно, что в моей спальне такая духота…
      А я вовсе не в своей комнате… сразу вспомнилось всё, что было вчера, и стало и немного страшно, и радостно, как будто в крови забулькали пузырьки возбуждения, как в игристом вине, стоит открыть бутылку. Я не только не в своей комнате, мы еще и вместе со Славой. Мы и раньше, бывало, просыпались вместе, но никогда мы не просыпались вместе так… так, как сегодня. Всеслав смотрел на меня, держа в руках бумажный пакет с… думаю, с булочками, две чашки кофе, источая ароматный парок, стояли на уродливом столе. Тут всё было уродливое, старое и обшарпанное, зато это была наша первая комната, по-настоящему только наша.
      — Проснулась? Ну и дрыхнешь… даже я раньше встал, — сказал Слава, он, действительно всегда любил поспать. — Я кофе купил, и булки. Попробуем, какая тут, на Юге, пшеница. Знаешь, где мы?
      — Ну откуда… — вот глупости, спрашивает.
     Я села, придерживая покрывало на груди.
     — Кофе в постель, — улыбнулся Слава, садясь на край разворошенной кровати.
      — Ох, нет, дай, я встану, писать хочу, — засмеялась я, и выскользнула из постели в направлении туалета, слыша, как Славка рассмеялся.
     Когда я вышла, он уже вытащил булочки из пакета, разложил на тарелке и вытирал пальцы салфеткой.
     — Ну с облегченьицем, присоединяйся. Пахнут вроде хорошо. Масла только нет…
     — Нуууу… если нет масла, какие могут быть булочки, кофе и вообще завтрак, — притворно искривилась я, на пару секунд и Славу введя в удивлённый ступор.
      Но, посмотрев на меня, он понял, что я шучу и рассмеялся тоже. Мы позавтракали, шутя и смеясь, и не закончили завтрак, снова завалившись в постель, и… столько открытий и блаженства испытали там снова, что выгнать нас оттуда смог только желудочный голод.
     Когда солнце клонилось к закату, мы вышли вместе, чтобы купить в ближайшей лавчонке еды на ужин, пришлось перебиться бутербродами. Когда мы подходили к дверям нашей комнаты, увидели Серафима.
      — Серафим, ты… — снова изумился Всеслав, оборачиваясь на меня. — Ли, ты понимаешь, как он это делает?
      А я только радостно шагнула навстречу, сама не знаю, чего я так обрадовалась ему. Серафим улыбнулся своей милой улыбкой.
      — Я рад, что у вас всё хорошо, — сказал Серафим. — Я принёс ещё денег.
      — А я думал, ты одежды нам принёс, в сумке только бельё, какая-то глупая косметика и книги, не верю, что это Кики собирала.
      — Бельё Кики, остальное я. Я не мог принести вашу одежду, по ней вас тут же вычислят, как вы не одеваются обычные люди. Вам надо купить одежду в недорогом магазине.
     Мы вошли в наш номер, и оказалось с улицы, что здесь душно, пахнет нашими телами, постель разобрана, всё разбросано… я почувствовала, как покраснела, мне было неловко, что всё это увидел Серафим. Однако он вовсе не подал виду, что в тесном номере, размерами вполовину от туалетной комнаты моих покоев в Вернигоре, что-то не так, даже оглядываться вокруг не стал. Положил мешочек с деньгами на стол.
      — Ещё раз: будьте внимательны. В магазинах смотрите на цены, не швыряйте деньги, помните, что их у вас мало и показывайте это. Покупайте недорогую одежду и пищу и селитесь в дешевых отелях, от вас, вашего поведения зависит, как скоро вас найдут. А, главное, решите, что вы будете делать, как добывать пропитание, когда средства закончатся. Их хватит надолго при скромной жизни, но они всё равно иссякнут рано или поздно. Да, и переезжайте с места на место, если захотите даже по сторонам Света, но не показывайте своих привычек, если вас захотят найти, то по ним и отыщут.
      — Если захотят найти… возможен вариант, что не захотят? — усмехнулся Славка.
      — Кто знает… Госпожа Агнесса мудрая и терпеливая женщина, она может просто ждать, когда вам надоест валять дурака и скитаться, — сказал Серафим, пожав плечами. — Только в вашей власти доказать ей, что есть ваш выбор, жить по их правилам или по своим.
      Когда Серафим вышел за дверь, Славка посмотрел на меня.
      — Правила… полагаю, нам предстоит изобрести эти самые правила для себя, как считаешь?
     Я пожала плечами, признаться, я еще не думала об этом, мы сбежали так внезапно, что я не успела всё обдумать, я просто отдалась происходящему: событиям, чувствам, порыву, унесшему меня в Оссенхоф к Славе…
      …А я думал. Думал с того самого дня, как отправился к директору со своим разбитым лицом и изуродованной причёской и заявил, что требую немедленного возвращения в Вернигор. То, что сказал Серафим, было не просто толково, это было именно то, чего я не учёл: бабка, действительно, могла задумать именно так, просто дожидаться, когда мы не вынесем тягот самостоятельной жизни и вернемся под ее крыло, жалобно скуля. Я думал, нас начнут разыскивать, чтобы вернуть и приготовился сопротивляться именно этому, но нет, этот раб прав, нас, скорее всего, будут терпеливо поджидать обратно домой, покорных и поджавших хвост, согласных на всё, лишь бы вернуть расположение бабки Агнессы и все свои привилегии.
       — А он умён, этот садовник, — сказал я, глядя на Ли. — Ты знала?
       Она пожала плечами. Мне показалось подозрительным, что Ли так равнодушно пожала плечами, будто в самом деле не думает о Серафиме и не знает, умен он или нет. Ох, ревность застилала мне глаза, я перестал думать ясно из-за неё.
      Но спустя несколько дней и после я забыл о Серафиме и ревности к нему. Во-первых: появилось множество других поводов для ревности, Ли нигде не оставалась незамеченной, во-вторых: я был занят мыслями о том, куда и как нам дальше ехать, чтобы не притягивать внимания окружающих, из которых мы всё равно выделялись, как ни старались походить на беднейших свободных.
     В результате мы объехали всю планету, переезжая с места на место, постепенно, заметив, что деньги тают, я постарался освоить десятки профессий от оператора погрузчика и снегоуборочных машин до водителя катеров для богатых, что особенно веселило меня: я слышал обрывки разговоров этих богачей, которые приглушая голос, с придыханием говорили о моей бабке и других правителях сторон Света, а я, наследник самой всесильной из всех, кого они боялись больше всех, катал их и их любовниц по океанским волнам в лучах заката.
      Между прочим, найти работу было очень непросто, во-первых: чаще всего это всё делали рабы, хотя настроить всех этих роботов было пустяковым делом, ничего такого, с чем не смогли бы справиться сами господа, причем программу можно было задать сразу на неделю или на год, а можно было и дольше, хоть навсегда, но вот тут крылась та самая опасность, которую старались избегать всю историю существования роботов: их автономности. Во-вторых: свободные лентяи тоже осознали, что можно отлично устроиться, почти ничего не делая. Вот таким сделался и я.
     Ли тоже стремилась работать, но я не хотел этого, деятельности, достойной её невозможно было найти там, где мы теперь обретались, и я не хотел, чтобы она общалась с теми, кто работу эту давал: грубыми людьми, владельцами всех этих роботов. Но она нашла всё же способы зарабатывать: причесывать, одевать и всячески украшать богачей: женщин, мужчин-жиголо, и тех, кто искал работу, где требовался идеальный внешний вид, всевозможные управляющие. Мне не нравилось это, потому что на неё неизменно обращали внимание и начинались расспросы, иногда даже преследования до дома, букеты-конфеты с записками и прочее.
     Я говорил Ли, чтобы оставалась дома, не так много нам требовалось средств для существования, я прекрасно справлялся с их добыванием, нам хватало на все, оказалось, что нам не так много и надо, то, что с рождения было вокруг нас виде самых изысканных вещей, было не так уж и нужно, но оказалось мучением носить то, что носят все: одежду из тканей, созданных современными технологиями всё из того же мусора. Только на беглый взгляд они не отличались от того, что мы привыкли носить с рождения, они не мялись, и почти не пачкались, в отличие от тех, к которым привыкли мы, хорошо, что хотя бы бельё могли носить своё, потому что одежду как мы всегда носили, конечно, не продают в массмаркетах, ее вообще не продают, ее нам, как всем Вернигорам, шили рабы, те же, что ткали и окрашивали ткани и пряжу натуральными красителями из трав. Только теперь я узнал, что все остальные люди на Земле, даже не подозревают о таком производстве. А оно было. И хлопок, и лен, и шёлк, и шерсть натуральные имелись в мире для избранных, но об этом не знали те, кто был теперь вокруг нас, они называли шёлком и шерстью совсем не то, чем они были на самом деле. Надо сказать, привыкнуть к синтетическим тканям было… невозможно. Наверное, это было самое большое наше мучение.
         Хотя нет, еще еда… Очень скоро мы поняли, что не так-то легко привыкнуть к тому, что продают и подают в столовых и кафетериях, наши желудки отказывались принимать полуфабрикаты и произведенные на комбинатах, усредненные и почти безвкусные. Продукты были вполне натуральными, выращенными на гигантских плантациях и фермах, я сам их видел, когда бабка Агнесса возила меня с собой по производствам Вернигора и других частей Света, но то, что мы едим с детства выращивали на лугах и в садах и огородах Вернигора, оно росло под открытым небом, бегало под ним, мычало и кукарекало. Наши фрукты и овощи были сезонными, а не круглогодичными как в обычном мире, куда мы попали теперь, и мы были изумлены, увидев клубнику, бананы и всё остальное в заснеженных краях Запада, или Севера, да-да, по Северу мы тоже болтались, когда почувствовали уверенность, что научились скрываться по-настоящему.
     Я думал, только я страдаю от ужасной одежды и постельного белья, которые кусали тело, пока однажды Ли не сказала:
     — Как жаль, что негде взять ткани, я могла бы сшить нам и одежду и даже постельное белье…
     Я обнял её.
     — Замучилась? Милая моя, нежная девочка.
    — С этим ничего не поделать… ткани, как я понимаю, купить нельзя.
     Я поцеловал её в макушку, прижимая к себе.
      — Да, эти ткани не продаются. Вообще, оказывается, мало что продаётся из того, к чему мы привыкли с тобой… я не задумывался прежде.
      — Я тоже.
     А вот продукты купить было можно. Мелкие фермеры существовали, оказывается, среди свободных были те, кто любил эту работу, с землёй, вот они-то и выращивали редкие и очень дорогие овощи и фрукты на своих фермах вдали от крупных городов, в которые привозили их на рынки и в лавки. Это было очень дорого. Для остальных продукты были недороги и продавались в изобилии в магазинах. Только мы с Ли могли понять, что они не имеют ни запаха, ни вкуса, все прочие покупали и ели с удовольствием, приправляя синтезированными ароматами на выбор.
       Покупка этих особенных продуктов на рынках и маленьких лавках зеленщиков, и приготовление дома, на маленькой плитке, которую мы купили для этой цели и таскали с собой, вместе с небольшим количеством утвари для готовки, одноразовая посуда, которую тоже пришлось терпеть, вместо старинного фарфора, с которого мы привыкли вкушать пищу с рождения… Теперь не делали фарфор, даже фаянс, секреты производства были описаны в старинных книгах, я даже находил их, но кто теперь пользовался подобным? Кто умел это делать? И для чего? Люди давно забыли о готовке, питаясь готовыми блюдами на доставку, которые привозили горячими прямо домой, или же в многочисленных заведениях, где готовили, и где я, кстати, тоже успел поработать и даже научился сносно готовить, чем Ли восхищалась, и, кажется, неподдельно.
      Постепенно мы привыкли ко всему. Переезжать, готовить, спать на ужасных тюфяках и белье, и ходить в синтетических тканях, всё это были сущие мелочи, которые можно терпеть, потому что впервые в жизни мы с Ли были свободны. Это было пьянящее чувство, именно это слово, Ли говорила именно так, поэтому я обрадовался, когда от неё услышал, у меня было такое же ощущение.
      Кстати, вина мы с Ли попробовали в первые же дни, как вы понимаете, и даже постепенно научились пить. В Вернигоре вино употребляли мало, никого, кроме дядюшки Всеволода я сам никогда пьяными или хотя бы навеселе не видел. И не потому, конечно, что вина эти были дороги, и очень редки, а потому что умеренность была первейшей заповедью бабки Агнессы. Но теперь мы с Ли знали, что такое опьянение, и какие у него есть стадии. Хотя вино тут, так сказать, в миру, было не то, что в погребах Вернигора, здешнее синтезированное, оно вызывало похмелье, но вечера у нас бывали отвязано весёлые благодаря ему. И да, теперь мы перестали пить, потому что запретный плод уже не был запретным. Но это радостное чувство начала опьянения мы изведали. И оно было с нами и без вина каждый день, каждую минуту.
       Надо сказать, первое время мы не задумывались о том, чтобы зарабатывать деньги на пропитание, потому что золота, которым с нами поделился Серафим, действительно хватило надолго, мы могли наслаждаться только друг другом, теплым океаном, закатами и рассветами и разговорами по много часов. Но всё заканчивается когда-то. И когда у нас осталось всего два золотых, на которые можно было прожить месяц, а то и два, я и отправился искать возможность работать.
       Не так-то это было просто. Я не умею подчиняться и не терплю простецкого отношения, и только мысль о том, что если не буду работать я, то придётся работать Ли, чтобы прокормить меня и себя, эта заставляла меня терпеть. И всё же Ли не хотелось сидеть дома одной, и заниматься только приготовлением пищи, потому что даже читать, между прочим, оказалось, не было так просто: посещение библиотек происходило по записи, которая велась по тем самым маякам, о которых говорил Серафим и которых у нас с Ли не было, и никак иначе. Чтобы купить книги, надо было потратить золота столько, сколько нам хватало на месяц нашей теперешней жизни. Также и электронные версии книг, которые были нам доступны дома, теперь по той же причине были отрезаны от нас. Прав свободных хотя бы на информацию и образование у нас не было, потому что наша кровь была чиста от маяков, поэтому у нас не было прав и возможностей всех, даже тех, что есть у рабов. По сути мы были те же рабы, только неприкаянные, не подконтрольные, и это тоже было замечательно.
     Нас не смогло сломать ничто за эти месяцы, а времени мы не замечали и не считали, ни привыкание к необычности нашего существования, ни ссоры из-за моей ревности и её настойчивого желания во что бы то ни стало тоже работать, я злился и выходил из себя из-за её непослушания, отчего становился язвительным, а иногда и грубым, мог расшвырять всё и с руганью выбежать из дома, чтобы через какие-то четверть часа вернуться с цветами и извинениями. Или с пирожными, которые съедал в основном я сам, Ли любила вкусное, но всегда ела так мало, что я удивлялся, как вообще ей может хватать. Ссоры таяли от жара нашей любви и всегдашнего взаимопонимания, и мы становились только ближе день ото дня.
      Ничего я не мог поделать только со своей ревностью. Я не сомневался в ней, не думал о том, что Ли может оставить меня, меня(!), ради кого-то другого, хотя мужчин и молодых парней вокруг неё вилось множество, со своими ухаживаниями и предложениями. И все же мне было страшно, что Ли может меня разлюбить. Потому что я не самый красивый и, увы, не самый умный, потому что будь я сам умным, я придумал бы, как нам жить безбедно и я не работал бы каким-то разносчиком, или грузчиком. Но я как ни старался, не мог придумать, как это делается, как люди становятся богатыми в этом свободном мире. Наверное, надо было взять и купить на то золото, что у нас было изначально какое-нибудь кафе и… но, что «и»? Если бы мы сделали это вначале, мы прогорели бы тут же, это сейчас мы что-то начали понимать в том, как вообще этот самый свободный мир устроен, потому что жить как раньше, принц и принцесса, и жить как сейчас, внутри этого мира, приспосабливаясь на каждом шагу, это большая разница. И, борясь на каждом шагу, мы всё же каждый день наслаждались тем, что мы просто вдвоём, и можем не думать больше ни о чем и не заглядывать дальше, чем на день вперед.
      Всё время мы занимались любовью, испытывая желания всё больше с каждым днем, я чувствовал её желание и любовь, они заставляли искриться мою кровь и сердце биться сильнее, горячее, и чувствовать и телом и душой всё глубже, острее, больше, шире.
      — Как бы нам пожениться, — говорил я не раз и не два, а множество раз.
      А Ли неизменно смеялась:
       — Бабушка Агнесса будет очень «рада» нас поздравить.
      Я понимал, о чем она говорит. Браки, как и всё остальное, не могли быть нелегальными или полулегальными, в нелегальном браке мы уже и жили, а настоящий, признанный на всех концах Света заключали так же, как и все прочие сделки, без маячков в крови обойтись было невозможно, это подпись, фиксация документа, то есть брак между нами был невозможен на этом уровне, потому что мы были над ним. Мы и были над ним. Но мне хотелось, чтоб она стала моей по-настоящему. И чтобы никто и никогда не подумал, что она не часть меня, моего существа. Как это сделать, я пока не мог придумать, но я знал, что придумаю в будущем, о котором мы не думали.
      И всё же настал момент, когда задуматься о будущем пришлось не гипотетически, а реально, потому что Ли забеременела. То есть мы не были ещё уверены в этом, но Ли сказала мне как-то после нескольких дней мрачности и непонятного и необъяснимого дурного настроения и капризов от просьб оставить её до объятий и слёз на моей груди, что, наверное, беременна.
        Меня будто ударило. Признаться, я не думал об этом. То есть вначале думал, но, месяц-другой, и как-то забылись эти мысли. И первый страх, что у нас может получится ребёнок и желание, чтобы это было так, ведь это связало бы нас навсегда, все эти мысли куда-то ушли, стёрлись, и вот…
       — Почему ты говоришь «наверное»? — спросил я, когда после нескольких минут растерянности и новых слёз Ли, она высморкалась и посмотрела на меня.
      — Ну потому что… — прогундосила Ли, вытирая нос и глаза. — Нет же… способов узнать наверняка…
       А я думал уже как нам быть, как родить нашего ребёнка так, чтобы ему тоже не влили в кровь те самые маяки, которых не было у нас с Ли, чтобы он был так же свободен, как свободны мы. Куда надо уехать и кому заплатить, чтобы и не попасться и… Но на это понадобится много денег… И почему я не сообразил сохранить хотя бы немного золота? Почему я не могу заработать его столько, чтобы мы могли ни о чем не думать сейчас, почему я такой олух? Чертов барчук, говеный принц без королевства… я едва не приступил к любимому делу — самоедству.
       — Ну и ладно. Нет и нет, в конце концов, это же не желудочная инфекция у тебя, верно? — улыбнулся я, обнимая её, и прижимая к себе. — Значит, нам надо месяцев за… сколько? Семь месяцев… нет, меньше, не впритык же… надо придумать, как и где родить нашего ребёнка.
       —Ты правда рад? — спросила Ли, шмыгнув носом.
       Я отодвинул её от себя, держа за плечи.
       — Конечно, ты чего? А… ты могла подумать… Ли, да ты что?! — честно говоря, я даже обиделся немного оттого, что она плачет из-за того, что была не уверена во мне. — Ты каких-то фильмов насмотрелась, что ли?
       Кино и в нашем мире существовало, полностью созданное при помощи компьютерных программ. Были даже разновидности, где за отдельную плату можно было поучаствовать, побывать внутри, изменить концовку и так далее. Но существовало и древнее непревзойденное теперь и недостижимое искусство кино, из тех, навеки оставшихся в прошлом времён, когда в кино как в театре играли актёры, ныне на это не тратилось столько денег, и никто не пытался создавать кинозвёзд, было множество матриц на любой вкус, собирай себе персонажей по желанию.
       Но сюжеты старых киноисторий всем были знакомы с детства. В том числе, и о соблазненных и брошеных девушках. Конечно, как и все, мы слышали о такой вещи как аборт, как ужасное и позорное явление из далекого прошлого, ну или как то, что делается в тех самых, о которых упоминал Серафим, сферах, где обитает не так мало людей, как мы думали, пока жили над всеми. Здесь были и брошенные дети, и продажные женщины и мужчины, и продажа всего, в том числе и жизней. Здесь это было в ходу, все знали тайные адреса, где продавались вещества, которые не только дурманили сознание, но и избавляли от ненужных детей.
      Да, наша жизни до побега была так далека от реальной, как не бывает далёк ни один сон. Случайно или нет, но Вернигор и физически был выше всего остального мира, прочие резиденции правящих кланов находились в центре столиц, и были не хуже и не лучше дворцов самых богатых семей, правда мы с Ли знали, что это не так, я бывал внутри, Ли  — нет, но они отличались от замка Вернигор только тем, что его роскошь была не в золотых отделках, а качестве материалов и самых последних достижениях технологий. Вернигор был самым великолепным из всех, притом компактнее восточных и южных, но значительно сложнее по устройству. Возможно, и здешние были другими на самом деле, ведь и мы своих гостей не пускали в свои покои, а в гостевых комнатах всё было так же, как и у этих властителей.
      Об этом я говорил Ли. Она лишь вздыхала.
      — Этот мир построен на лжи. Все лгут всем. Нам с тобой о том, каков этот мир, всему миру о том, какие мы, что рабы хотят быть рабами.
      — Кто-то хочет, — сказал я, вспоминая слова Серафима, который сам не был тем, кем и чем хотел казаться. 
      — Не думаю, — покачала головой Ли. — Не верь этой мысли, не так это.
     Это рассердило меня, потому что снова захлестнуло ревностью.
      — Ты это говоришь потому, что Серафим раб и… Так он сам и говорил мне это!
       — Нет, я так говорю, потому что не верю, что хоть кто-то может быть доволен несвободой, даже если уговаривает самого себя в этом.
      Я посмотрел на неё, она ответила без тени волнения, и тогда я заставил себя подавить вспышку гнева и услышать, что она говорит.
       — А ты? Тебе приходится обманывать саму себя? — спросил я.
       Ли посмотрела мне в глаза.
       — Нет, странно… Я вообще не люблю лжи. Себе лгать вообще нельзя.
       — И что ты говоришь себе обо мне? — спросил я, притягивая её к себе.
        Ли засмеялась, обнимая меня. Все наши разговоры заканчивались этим: объятиями, поцелуями, любовными ласками и блаженством. Так и сегодня, после открытия, которое мы сделали о ребёнке, после слез Ли, её первого испуга и последовавший радости, особенно сладко было любить её. В моём вожделении появилось что-то взрослое, особенное, ответственное, власть над ней и её власть надо мной стали полнее. Я еще не осознал всего вполне, еще только начал и это было гордое чувство. Если Бог даёт нам ребёнка, а в нашем случае это очень большое испытание, то, как Он верит в нас. В нас с Ли вместе, ведь не сразу получился ребёнок, прошло… почти полтора года, значит, присматривался к нам, оценивал, и теперь решил, что мы достойны. Значит, мы сможем построить свою жизнь так, как захотим и никто не сможет этому помешать.
     В своей голове я еще даже не начал строить план нашей будущей жизни, я просто блаженствовал, обнимая мою Ли, самую прекрасную из всех прекрасных девушек, мою единственную.
      С этим я заснул, чувствуя себя властителем мира, просил Ли не уходить, теперь никакой работы, она должна беречься, Ли пообещала и… когда я проснулся, не обнаружил её дома. Я рассердился. Потому что, во-первых:  получалось, она меня обманула, во-вторых: не послушалась, а она всегда слушалась меня. Не послушалась теперь… теперь, когда всё так изменилось, когда стало настолько важно быть всё время рядом. Ли, как же так? Как же так? Или не веришь? Ли…
     Хуже всего было то, что я даже не знал и не подозревал, где она может быть. Она говорила о своих делах, рассказывала о том, как помогает невестам выбирать платья или причесывать волосы, этой ерундой я даже не думал забивать себе голову и не вслушивался. Вот и поплатился, где она теперь?..
      И ведь связаться, как все, я с ней не мог, средства связи тоже работали через те самые маяки, что были у всех в крови и которых не было у нас с ней, без них никакие телефоны не работали. Приходилось только ждать. Мне работа была сегодня только вечером и этого не знала Ли, потому что планы изменились, я должен был работать утром, но погрузку отложили из-за шторма, как ни хитра была теперешняя техника, но силы природы невозможно превозмочь, поэтому приходилось пережидать бури и непогоды. Более того, Ли не знала даже, где я буду, потому что ещё вчера я работал на погрузке в другой части города.
       Отправляясь на работу, я уже чувствовал, что всё сегодня не так, что после вчерашнего счастливого ослепления, сегодня я словно сорвался в бездну и лечу, еще не осознавая её глубины, и не понимая даже, вниз я лечу или, быть может, вверх…
      Погрузчик сегодня барахлил, все были мной недовольны, кто-то вздумал даже понукать, пока я не глянул ему в глаза, после чего он не только снизил голос, но и начал называть меня на «вы». Но это ничего не изменило для меня, дурацкий погрузчик продолжал не слушаться команд. В конце концов, мне выдали всего треть причитавшегося заработка и отправили домой. А вот дома…