Будни уголовного сыска

Будни уголовного сыска

Предисловие: В Москву из города Тверь приезжает Иосиф Гарин писатель и криминальный журналист для сбора материала о буднях и ратной работе по борьбе с бандитизмом и раскрытии преступлений сотрудниками уголовного сыска для своей будущей детективной книги. Селится в одном из Отелей, но не может сосредоточиться с мыслями в связи с  шумом городского транспорта и постояльцев Отеля. Однажды в кафе случайно знакомится, с человеком Альбертом Давыдовичем Кузнецовым рассказывает, о себе  и о том, что приехал в Москву, чтобы собрать материал о криминале для своей будущей детективной книги. При разговоре выяснилось, что собеседник новый знакомый  полковник МВД уголовного розыска в отставке для Иосифа Гарина этакое знакомство было, большой удачей полковник мог бы рассказать много интересных криминальных историй. Они договорились, встретиться на следующий день здесь же в кафе при встрече Гарин пожаловался, полковнику, что в Отеле невозможно работать в связи с шумом и попросил его о помощи подыскать, где нибудь в Подмосковье какой нибудь домик в аренду.
Не задумываясь долго, он предложил ему старинный заброшенный особняк. Гарин согласился, и уже на следующий день был в особняке. Он осмотрелся, поговорил с местными жителями и узнал от них много интересного и загадочного об этом доме. В первую ночь Гарину не спалось – слышались какие-то звуки, шорохи и шаги, словно из подвала. Утром, исследуя свои временные владения, он обнаружил потайную дверь, заросшую кустарниками, ведущую в подвал. Гарин сообщил об этом Кузнецову. Они вооружились старой керосиновой лампой и свечами и проникли в подвал, где нашли множество интересных и ценных вещей. В одной потайной нише они обнаружили ящик с документами и папками, содержащими уголовные дела Российской империи с середины XIX века по 1915 год. Это оказался настоящий бесценный архив, сохранившийся до наших дней. Гарин не мог скрыть своего восторга – для него это открытие было настоящим кладом. Было решено передать найденное властям, но только после изучения, ведь для Гарина, как для писателя и журналиста, этот материал был необходим для его книги.

Примечание:  Эта книга является художественным произведением география, события, фамилии и имена вымышленные любые совпадения считаются случайными.

Биография: Сюрдо Владимир Дмитриевич  литератор, писатель, поэт, прозаик, член Российского союза писателей многократный номинант литературной премии «Поэт года», Награждён: Орденами Звезда Наследие III, III, II - й степени. За  вклад в развитии Русской культуры и литературы Литературная премия «Наследие» учреждена Российским союзом писателей совместно с Российским Императорским домом под высочайшим покровительством главы Российского Императорского Дома Е.И.В. Великой Княгини Марии Владимировны. А также медалями: А. Чехов, С. Есенин III, и II – й степени, Н. Некрасов, Афанасий Фет, медаль за заслуги культуры и искусства.

Аннотация: В этой книге использованы несколько криминальных историй из архива времен царской России. Эти сюжеты были обнаружены писателем и криминальным репортером,  с полковником полиции МВД Кузнецовым Альбертом Давыдовичем в подвале старого особняка.
По-видимому, до революции 1917 года там проживал сотрудник сыскной полиции или прокурор. Уверен, что поклонники детективов получат удовольствие от чтения этого произведения.
Хотя книга является художественным произведением, реальные события, фамилии и имена персонажей вымышлены; любые совпадения считаются случайными



Жанр: Детектив

 Наше знакомство с полковником МВД Альбертом Давыдовичем Кузнецовым произошло в кафе на улице Тверской. Ранее он служил в Уголовном розыске. Мы завели разговор. Как и я, Кузнецов жил в Москве, и первое время останавливался в гостинице. Общение с ним стало для меня настоящей находкой, особенно ценное для писателя. Будучи криминальным журналистом и автором, я собирал материал для нового детективного романа, и Кузнецов поделился множеством увлекательных криминальных историй. Жилье в московской гостинице обходилось недешево, к тому же город был очень шумным. Москва кипела жизнью круглосуточно, а мне для работы требовались спокойствие и тишина. Я поинтересовался у Кузнецова, есть ли возможность найти домик в Подмосковье, где было бы тихо. Подумав, он согласился помочь и предложил старое заброшенное имение, принадлежавшее одному из дворян, покинутое еще в годы гражданской войны 1919 года. Так как на дворе было лето, отопление мне не потребовалось, а проживание там оказалось бесплатным. Единственной трудностью было отсутствие освещения, поэтому мне следовало запастись свечами. Кузнецов предложил выбрать одну из приличных комнат и жить там столько, сколько потребуется, уверяя, что никто меня не потревожит, кроме, пожалуй, привидений, добавив с улыбкой, что это всего лишь шутка. В этом уединении и тишине я мог спокойно работать над своей книгой. Альберт Давыдович назначил встречу на следующий день, чтобы провести меня к старому поместью. Мы отправились ранним утром, и наш путь пролегал через живописные поля и хвойные леса Московской области. Заветным местом оказался старинный особняк, окруженный высокими деревьями и заросшим садом. Поместье явно пережило свои лучшие времена, но его запущенность добавляла месту особую атмосферу. Дом с деревянной резьбой и большими окнами, сквозь которые проникали утренние лучи солнца, напоминал сцену из старинного романа. Этот старинный дом, частично скрытый густыми деревьями и окруженный запущенным садом, обладал своеобразной магией — его стены хранили бесчисленные истории прошлых эпох и судеб. Каждая трещина в стенах, каждое потертое украшение и покрытый мхом камень будто нашептывали тайны былых времен. Архитектура этого здания была уникальной — сочетание готических арок, массивных колонн и удивительных барельефов придавало ему загадочный и почти мистический облик. Когда-то в этом старом поместье кипела жизнь, но теперь оно утонуло в тишине, словно дожидаясь того, кто смог бы вернуть ему былое великолепие. Несмотря на запущенность здания и его суровую величественность, окрестности были поистине волшебными. Ветвистые и узкие дорожки, выложенные старинной плиткой, вели к озеру, чья поверхность часто покрывалась утренним туманом, сияя в первых лучах солнца. Рядом можно было увидеть заброшенный фонтан, окруженный густыми зарослями шиповника и жасмина, которые словно пожирали его основание. Альберт Давыдович помог мне с переноской вещей и остался, пока я не устроился в одной из комнат. Внутренняя обстановка была скромной, но уютной. Старинная мебель и книги в запылённых шкафах вызвали воспоминания о давних временах. Осматривая здание, я нашёл несколько просторных помещений, позабытую библиотеку и даже зал с камином, который сразу напомнил мне о зимних вечерах с трещащими поленьями и согревающим пламенем. Поняв, какое сокровище оказалось в моём распоряжении для создания романа, я решил, что это место будет для меня источником вдохновения. Летним утром воздух был наполнен ароматом цветущих яблонь, создавая вокруг особую атмосферу умиротворённости и скрытой мощи природы. Жители, немногочисленные и уважаемые, часто делились преданиями об этом особняке. Рассказывали о былых балах, скрытых комнатах и подземных проходах, находящихся под густыми зарослями. Дом, словно живое существо, вновь напоминал о прошлом, ожидая возвращения своих владельцев. Каждый визит сюда был чем-то вроде погружения в историю, своеобразным путешествием в прежние времена, где каждая вещь, звук или аромат становились частью удивительной и многослойной мозаики, создававшей жизнь этого позабытого уголка Подмосковья. Прогуливаться по извилистым тропам было, словно видеть, как природа обнимает старинное здание, стремясь уберечь его от разрушительного хода времени. Сквозь меж деревьями, разросшимися в рощу, ветер нежно нашёптывал, перенося звуки шелеста листьев, словно сами деревья обменивались рассказами о последних происшествиях. Внутри полуразрушенного здания сохранялась иллюзия человеческого присутствия: лёгкий аромат старинных книг, навевавший воспоминания о радостных встречах и долгих беседах, витал в воздухе. В дождливые вечера, когда по крыше барабанили капли, слышался негромкий звук музыки, как будто сами воспоминания о прежних балах пробудились снова. Гостевые комнаты сохраняли остатки былого великолепия, а зеркала на стенах служили свидетелями множества очаровательных моментов. Местные утверждали, что неоднократно наблюдали таинственные огни, мелькающие в окнах, и слышали приглушенный смех, доносящийся ночью. Самое поразительное было то, что, несмотря на запустение, это место всё равно притягивало людей. Каждый, кто отсюда уходил, чувствовал сильную связь с прошлыми временами, словно его собственные мечты и воспоминания оживали. Дом ждал, когда кто-нибудь снова наполнит его жизнью, возродит утраченное обаяние и вернет волшебную атмосферу. В тихом уголке пригородов стояло давно заброшенное хозяевами здание, покинутое во время революции 1917 года и гражданской войны. В те времена, когда дела в Российской империи пошли на спад, и оставаться в стране стало небезопасно. Я уединился от всего мира, так как ни хотел, ни кого видеть. Я скрыл от своих знакомых и друзей своё место пребывания  я жил в себе и только для себя много осмысливал, о своем жизненном пути я много часов проводил, на мансарде уже давно никто не удивляется использованию чердака в качестве дополнительных жилых метров.  Первые дни прошли спокойно. Обладая лишь рукописью, бумагой и печатной машинкой при свечах, я окунулся в работу. Звуки леса, шелест листвы и редкие крики птиц формировали приятный фон для моего творчества. Однако, в одну из ночей я заметил странные звуки, исходящие из дальнего края дома. Шаги и шепоты явно нарушали тишину.  Шаги и шепоты явно нарушали тишину. Сначала я постарался не придавать этому значения и списал на воображение, но на следующую ночь звуки повторились снова, более отчетливо. Любопытство и профессиональный интерес взяли верх. Вооружившись фонарем, я отправился на разведку. Следуя за странными звуками, я оказался у старой двери, ведущей в подвал. Она была заперта, но вибрация, исходящая из-за деревянных досок, была ощутима. Я решил, что утром найду способ попасть туда и выяснить, какие тайны хранит этот дом.  Утро началось с пробуждения от первых лучей солнца, проникающих сквозь большие окна особняка. Альберт Давыдович к этому времени уже был на ногах и хлопотал на кухне, где заваривал чай на свежих травах, собранных в саду. Он приветствовал меня с добродушной улыбкой и подал чашку горячего напитка, явно уловив мое напряжение. "Ты выглядишь обеспокоенным", — заметил он, наблюдательно изучая мое лицо. Недолго размышляя, я поделился с ним своими ночными наблюдениями и планами исследовать подвал.  Альберт Давыдович  нахмурился и задумчиво посмотрел в сторону, будто что-то вспоминая. "Этому дому больше сотни лет. Здесь действительно могут скрываться тайны", — сказал он после паузы. "Но будь осторожен. Дома с такой историей могут хранить не только приятные воспоминания".  Альберт Давыдович опустил взгляд на чайник, из которого поднимался ароматный пар. Казалось, он ненадолго погрузился в свои мысли. Затем он поднял голову и, прищурив глаза, сказал: «Давай я тебя провожу до подвала. Мне самому любопытно, что мы там найдем. Может, это будет что-то ценное, а, может, просто старые воспоминания, давно утерянные…» Они пошли через дом, каждый шаг отдавался глухим стуком по старым деревянным полам. На их пути стояли старинные картины в тяжелых рамах, а сквозь резные оконные рамы просачивался тусклый свет. Они остановились у двери, ведущей в подвал. Альберт Давыдович остановился, как будто собираясь нарисовать воображаемую черту. «Здесь, за этой дверью, могут быть давно забытые вещи. Это чревато неожиданностями» Отперев потайной замок, он медленно толкнул скрипучую дверь. В подвале было прохладно и темно, и лишь небольшой луч света из коридора освещал часть старинной винтовой лестницы, ведущей во мрак. Прихватив свечу, Альберт Давыдович осторожно спускался, озаряя путь перед собой. Вдоль стен стояли полки с пыльными банками и коробками. Некоторые коробки были настолько старыми, что бумага на них начинала рассыпаться при малейшем прикосновении. Когда они достигли каменного пола, пахнущего сыростью и старым деревом, воздух казался тяжелым и густым.  Вдруг Альберт Давыдович остановился, прищурился и указал на угловую нишу, прикрытую изношенной тканью. «Вот здесь»— сказал он, голосом, в котором ощущалось напряжение. Когда мы осторожно убрали ткань, перед нами открылся давно забытый сундук, украшенный резьбой, покровительствовавшей времени своим старинным секретам. Альберт Давыдович медленно распахнул старый сундук, и наш взгляд наткнулся на разнообразие предметов, каждый из которых хранил свою историю. Внутри лежали потрепанные книги в кожаных переплетах, письма, завязанные выцветшими ленточками, и несколько старинных монет, блеснувших в свете свечи. Пальцы Альберта аккуратно перебирали вещи, как будто он опасался разрушить невидимую связь с прошлым. Вдруг его рука остановилась на маленькой коробочке, покрытой бархатом. Альберт Давыдович поднял коробочку, и при этом его глаза загорелись любопытством. Открылась крышка, и взору предстали старинные украшения: золотые серьги с изумрудами и кольцо с рубином, переливающимся в свете свечи. Они выглядели так, словно принадлежали знатной даме из давних времен. Альберт тяжело вздохнул и сказал, как бы самому себе: «Видишь, здесь хранятся не только воспоминания, но и тайны тех, кто жил здесь до нас» Они продолжили осмотр сундука, при этом каждый находили всё новые и новые артефакты, каждый из которых рассказывал свою историю. На дне они обнаружили небольшой альбом с фотографиями. Листая хрупкие страницы, они стали свидетелями черно-белых образов семьи, путешествующей по разным островам и континентам. Через каждый снимок излучалась атмосфера разных эпох, от 1900-х до 1919 гг, когда мы закончили исследование, Альберт Давыдович аккуратно закрыл сундук и погладил его поверхность, как будто попрощался с давно забытыми друзьями. «Здесь, в этом подвале, хранятся не просто предметы, — сказал он, глядя на меня, — а целая жизнь, которую мы должны уважать и хранить. Эти вещи – наша связь с теми, кто шел перед нами. Мы обязаны передать эти истории дальше, чтобы они не исчезли во мраке времени». Я с нетерпением предложил Альберту Давыдовичу продолжить осмотр подвала Мне что  - то подсказывало, что нас ещё ждет, то, что может удивить и будет, ни менее ценным мы продолжили, исследовать подвальное помещение, и обнаружили в нише стены потайное место.  Альберт Давыдович внимательно изучал найденную нишу, осветив ее слабым светом старинного фонаря. Она была едва заметна, замаскированная под грубую кладку, но теперь, когда перед ними открылась, выглядела как портал в другой мир. Внутри находился небольшой деревянный ящик, покрытый паутиной и пылью времени. Казалось, этот ящик не видал света целые десятилетия, если не столетия. С трепетом, почти благоговейно, Альберт Давыдович приподнял крышку ящика. Внутри были старые дневники в кожаных переплётах, богато украшенные чеканкой. На их страницах, пожелтевших от времени, длинными рядами ровного почерка выведены были воспоминания и мысли давно ушедших людей. Среди бумаг заметно выделялись несколько пожелтевших фотографий, на которых были запечатлены моменты жизни: семья в старом саду, дети, играющие за столом, старики с мудрыми глазами. «Это сокровище не меньшей ценности, чем золото или драгоценные камни», — вымолвил Альберт Давыдович, осторожно перелистывая страницы одного из дневников. «Здесь запечатлена душа, мысли и чувства людей, которые жили в свою эпоху, имели свои мечты и страхи. В каждом слове, в каждом изображении звучит эхо времени, и мы должны отнестись к этому с величайшим уважением».  Не спеша, он начал аккуратно извлекать содержимое ящика, сортируя его и делая заметки на каждом найденном артефакте. Внимание и забота, с которыми он это делал, показывали его понимание истинной ценности этих находок. Это были не просто старинные бумаги — это были ключи к истории, которые им выпала честь открыть. На следующий день, воли не подчиняясь, мы вновь вернулись к найденным диковинкам. Я, облаченный в старый и уже местами выцветший свитер, осторожно перебирал пожелтевшие страницы. Уголовные дела сыскной полиции сияли отголосками загадок, связанных с происшествиями давно ушедшей эпохи. С каждого документа слетали крохотные частички истории, подобно пылинкам, что поднимались в воздух при легком касании. Среди раскрытых папок обнаружились описания загадочных убийств, бесследных исчезновений и изобретательных мошенничеств, совершенных в Российской империи. Альберт Давыдович, облокотясь на прокуренную обшивку дивана, с легким налетом ностальгии наблюдал за происходящим. В его глазах блестело любопытство. «Знаешь, это сродни путешествию назад во времени. Представь себе, мы погружаемся в мир, где каждый поступок, каждый житейский обезьянник под действием тогдашних норм мог стать причиной целого уголовного дела». Он не спеша протянул руку к очередной папке, словно из страха нарушить зыбкую нить связи с давно ушедшей эпохой. Каждое новое дело, каждая новая история открывала перед нами завесу прошлых лет, выставляла напоказ глубоко спрятанные и, казалось бы, уже утраченные знания. Я, не отрываясь, впитывал детали происшествий. В моей голове уже складывались сценарии для будущих рассказов. Моё сердце билось в унисон с сердцем давно почивших персонажей, пути которых пересеклись на страницах этих документов. "Эти дела живут своими жизнями, - говорил Альберт, с трудом прерывая тишину, - в сочетании с нашими мыслями и действиями они могут обогатить настоящее. Не зря далекие предки говорили, что без понимания прошлого нет будущего". Подвал, наполненный древностью и воспоминаниями, стал для нас символом осознанности, в котором неразрывно переплетались истории, поколения и… судебные досье Российской империи.…Каждое судебное дело, лежащее в сундуке пылящее Давным, давно минувших лет, было своего рода время проводником, позволяющим заглянуть в сердца и умы людей, живших много десятков лет назад. Каждое дело - не просто страницы и чернила, это реальные жизни, с тревогами, радостями и трагедиями. Возвращаясь к ним, мы не только изучаем события, но и устанавливаем связь с эмоциями и мотивациями тех, кто был их участником. И вот, возьмем одно из них. Дело о крестьянском бунте в одной из отдаленных губерний. Читая его, можно почти почувствовать запах земли и услышать крики, волнующие воздух поздними летними ночами. Свидетельские показания полны житейской мудрости и усталости, но они также являются доказательствами мужества людей, вставших на защиту своих прав и свободы. Понимание этих нюансов обогащает наше восприятие социальной справедливости и правозащитных движений, которые являются неотъемлемой частью и современной жизни. Судебные документы той эпохи, словно живая ткань, из которой соткана история нашего государства. Вчитываясь в них, мы осознаем, как менялись законы, как развивались правовые нормы и насколько они оказывали влияние на различные слои общества. Это понимание важно для нас не только как историков, но и как граждан, которые хотят строить осознанное и справедливое будущее. Такой подвал, наполненный документами, несет в себе непостижимое богатство знаний и опыта. Это не просто архив, а настоящая сокровищница народной памяти. И, оставаясь верными принципу «изучая прошлое, строить будущее», мы можем внести неоценимый вклад в сохранение культурного наследия и развитие правовой культуры своего времени. После впечатлений и не прикрытой радости меня немного отпустило, я взялся, за работу и стал изучать уголовные дела и складывать сюжеты для будущей моей книги. И вот уже начали рождаться события, криминальные происшествия различного характера и участников этих событий. Один из первых сюжетов, который сложился в моей голове, основывался на реальном деле о серийном преступнике, который в течение нескольких лет умудрялся избегать правосудия, играя в кошки-мышки с полицией. В небольшом провинциальном городке с населением всего несколько десятков тысяч человек, этот человек жил под разными именами, работал на разных должностях и всё время оставался вне подозрений. Его преступления были пугающе методичными — работа профессионала, который знает своё дело. Каждое происшествие казалось не связанным с предыдущим, и только кропотливый труд детективов позволил увидеть сквозные нити этого запутанного клубка. Второй сюжет рискнул быть более экстравагантным. Здесь преступление связывалось с элитным обществом, закрытым клубом для избранных, где экстравагантные вечеринки и тайные ритуалы соседствовали с жестокими и циничными убийствами. В этом мире иллюзий и роскоши каждый был готов пожертвовать чем угодно ради собственной безопасности и благополучия. Главные герои — окружённые блеском и обманом — должны были разбираться в хитросплетении лжи, предательств и двойных игр, чтобы разгадать главную тайну и вывести преступника на чистую воду. Третья история подходила особенно близко к социальной и экономической проблематике, показывая, как финансовые махинации и подкуп приводят к трагедиям в совершенно обычных семьях. Коррумпированные официальные лица и бизнесмены использовали своё положение, чтобы скрывать преступления и манипулировать законами. В этом сюжете главный герой — журналист-расследователь — вёл нелёгкую борьбу за правду и справедливость, прошёл через опасности и угрозы, чтобы донести правду до широкой общественности и восстановить справедливость. С каждым новым делом и каждое из них по-своему удивляло меня контрастами и поворотами, постепенно вырисовывалась картина, где черный и белый цвета переплетались в сложных узорах человеческой натуры. Сложность и многообразие сюжетов требовали от меня тщательной проработки каждого героя, каждой детали, чтобы создать книгу, которая была бы не просто сборником историй, но настоящим зеркалом человеческой души, её тайн и противоречий. Совместно с Альбертом Давыдовичем мы герметично закрыли вход в подвал, чтобы посторонние не смогли туда попасть, и проинформировали местные власти о его содержимом, включая ценные вещи: архив с документами, семейные альбомы, журналы, газетные вырезки и папки с уголовными делами того времени, которые мы передали в руки местных органов. Как выяснилось позже, до революции в этом доме проживал с семьей полковник уголовной полиции. После революции 1917 года и последовавшей за ней гражданской войны полковник Л. С. Забелин с семьей эмигрировал из России, отправившись или в Турцию, или во Францию. Некоторое семейное имущество и архивы он спрятал в подвале, надеясь, вероятно, вернуться на родину, но судьба распорядилась иначе. А я тем временем погрузился в изучение криминальной хроники Российской империи, собрав достаточно интересного материала для книги. В своем тихом и уединенном уголке я начал работу над рукописью, надеясь, что никто меня не побеспокоит, ни местные жители, которые периодически посещают это место, ни странные звуки из подвала.

Из Архива полковника уголовной полиции Л.С. Забелина

Лев Семёнович Забелин был выдающимся деятелем правосудия своего времени. Полковник уголовной полиции Российской империи, он также занимался писательской деятельностью, создав несколько трудов по юридическим вопросам. Забелин возглавлял расследования ряда нашумевших уголовных дел, среди которых самое известное — дело Розы Заселиной, обвиняемой в покушении на петербургского градоначальника Василия Панкратова. В этом процессе Лев Забелин выступил в роли судьи. Дело Розы Заселенной стало переломным моментом, как в карьере Льва Забелина, так и в истории правосудия Российской империи. Заселена, молодая революционерка, принадлежавшая к радикальному политическому движению, была обвинена в покушении на жизнь петербургского градоначальника Василия Панкратова. Ведение этого дела требовало не только высокого профессионализма и юридических знаний, но и глубокого понимания политической и социальной напряженности того времени. Забелин продемонстрировал исключительное умение балансировать между законом и политической реальностью, что сделало его имя известным далеко за пределами Санкт-Петербурга. На протяжении всей своей карьеры Забелин не раз сталкивался с необходимостью принимать трудные решения. Тем не менее, именно благодаря процессу над Заселенной его репутация как справедливого и непредвзятого судьи закрепилась окончательно. Несмотря на политический контекст и общественное давление, Забелин действовал строго в рамках закона и с соблюдением всех юридических процедур.  В конечном итоге, Роза Заселена была приговорена к длительному тюремному заключению, но сам процесс стал демонстрацией того, как правосудие может и должно функционировать даже в самых сложных и спорных ситуациях. Помимо громких дел, Лев Забелин внес значительный вклад и в юридическую теорию. Его труды по вопросам права и правоприменения стали настольными книгами для многих его последователей. В своих работах Забелин уделял особое внимание вопросам моральной ответственности юристов и судей, подчеркивая важность объективности и честности в судебной практике. Его идеи оказали заметное влияние на развитие правовой системы России и продолжают оставаться актуальными. Таким образом, Лев Семёнович Забелин не только оставил яркий след в истории правосудия Российской империи, но и стал символом того, насколько важны профессиональная интеграция и моральные принципы в деле правосудия. Его жизнь и деятельность служат примером для юристов и судей, стремящихся обеспечить справедливость и законность в современных условиях. 18 марта 1912 года Ефремов и Евтеев зашли в гости к двоюродному брату Ефремова Соловьёву, у которого застали односельчан Егорова и Трофимова и завели разговор. Прошло около часа, когда Ефремов увидел в кармане Егорова краденые вещи принадлежащие хозяину Соловьёву и, отбирая их, заметил другие плотничные инструменты, о чем и сказал Соловьёву. Последний обыскал Егорова, нашел у него нож, циркуль. Несмотря на усилия Соловьёва, хаос продолжал нарастать. Евтеев, разъяренный своей неприязнью к Егорову, вскинул подставку вновь, нацеливаясь на его голову. В этот момент Ефремов, наконец, осознав всю серьезность происходящего, сделал решающий шаг вперед. Он схватил Евтеева за плечо и с силой повернул его к себе, пытаясь привлечь внимание друга к последствиям их действий.
"Ты же не зверь, ты человек!" — воскликнул Ефремов, его голос пробился сквозь гул бешенства и ярости. Но слова не достигли сердца Евтеева, и тот рывком освободился, снова направляясь к Егорову, который уже был на грани потери сознания. Соловьёв попытался встать между ними, но это лишь разозлило Евтеева еще больше.  Резкие крики и звуки ударов заполнили пространство, когда жизнь казалась уходящей от Егорова. Внезапно, из соседней комнаты раздался протяжный звук, напоминающий треск сломанной мебели. Это привлекло внимание всех участников конфликта. Они замерли на мгновение, осознавая, что возможно, излишняя ярость привела их к краю бездны, и что их действия могли повлечь непоправимые последствия. В этот момент в комнату вошел ещё один знакомый, который, увидев происходящее, быстро вызвал полицию. Когда стражи порядка прибыли на место, они увидели сражающихся мужчин и упавшего Егорова. Полиция сразу же отреагировала, арестовав Ефремова и Евтеева, после того как стало ясно, что они перешли черту, основываясь на уловках правосудия.  Егоров, хоть и находился в болезненном состоянии, смог дать показания. В итоге, конфликт стал уголовным делом, и разбирательство затянулось на несколько месяцев, а Соловьёв стал свидетелем обвинения, что еще больше усложнило его отношения с бывшими друзьями. Разбирательство по делу Ефремова и Евтеева вскоре привлекло внимание не только местных жителей, но и представителей правоохранительных органов и правозащитников.  Слушания проходили в напряженной атмосфере, где каждое новое свидетельство подчеркивало серьезность происшествия. Соловьёв, несмотря на свою роль свидетеля, испытывал угрызения совести за предательство друзей, но понимал, что его показания необходимы для справедливости. Егоров, проходя через судебные испытания, находил поддержку среди односельчан, которые начали выступать в его защиту. Открытые письма и обращения к властям стали отправной точкой для маленькой кампании против произвола. Его здоровье восстанавливалось медленно, но уверенность в правоте позволяла ему стойко переносить судебные мытарства. Тем временем, Ефремов и Евтеев ожидали своего приговора, осознавая, что их действия повлияли не только на их жизни, но и на отношения в общине. Разделившиеся мнения о происшествии стали источником долгих споров и конфликтов среди односельчан, ставя под сомнение близость и доверие между ними. Слушание дела прошло 17 июля. Ориентируясь на решение присяжных, окружной суд принял решение: признать Ефремова и Евтеева невиновными.

                ***

В 1901 году в судебном заседании с участием присяжных засветились Куперман и Петровский в качестве свидетелей по делу об убийстве Богданова, произошедшем в Днепропетровске. Когда председатель суда спросил их о моральной характеристике Григория Черновского, свидетеля того же дела, они охарактеризовали его как Атамана преступной группировки, отметив, что полиция регулярно проводит обыски у него в случае краж. Черновский, восприняв такие высказывания как унизительные и порочащие его репутацию, инициировал частную жалобу в Одесском окружном суде, обвинив Купермана и Петровского в клевете, что подпадает под статью 1535 Уголовного кодекса. Тем не менее, свидетели не признали своей вины, утверждая, что говорили правду под присягой и считали себя обязанными ответить на вопросы суда. В процессе рассмотрения дела суд обратил внимание на важность защиты свободы слова и правовых обязанностей свидетелей. Куперман и Петровский, будучи под присягой, утверждали, что их показания отражали их субъективное мнение о Черновском, основанное на личных наблюдениях и общеизвестных фактах. Суд принял во внимание, что свидетели действовали в рамках своих обязанностей, исполняя требования закона. Однако защитники Черновского настоятельно указывали на то, что даже под присягой нельзя произносить клевету. Они представили доказательства, свидетельствующие о том, что Черновский не имел, доказанной связи с преступной деятельностью и его репутация была, неотъемлемой частью его жизни в обществе. Это обстоятельство ставило под сомнение правомерность и объективность высказываний свидетелей. Суду предстояло решить, существует ли разрыв между правом свидетелей говорить правду и правом гражданина на защиту своей репутации. В результате судебного разбирательства возникла необходимость определения границ правовой ответственности свидетелей, что стало важным прецедентом для будущих дел, связанных с клеветой и защитой репутации. Суд, опираясь на аргументы защитника, внимательно рассмотрел все представленные доказательства. Защитник указал, что высказывания Купермана и Петровского не содержат намеренного искажения фактов, что служит ключевым элементом состава клеветы. Судьи обсудили, как важно обеспечить справедливость и не допустить неправомерного осуждения лиц, которые, по сути, не совершали уголовно-наказуемого деяния.  Кроме того, защита подчеркнула, что общественное мнение и моральный аспект дела могут оказывать давление на свидетелей, потенциально влияя на их показания и открытость. Неоправданное обвинение в клевете могло бы создать прецедент, когда участники судебного разбирательства боятся высказать свое мнение или рассказать о фактических обстоятельствах.  Таким образом, суд пришел к выводу о том, что вопрос о правомерности действий обвиняемых должен быть рассмотрен без лишнего давления со стороны общественного мнения. Учитывая все факты дела и непричастность Купермана и Петровского к клевете, суд постановил оправдать их, таким образом, положив конец этому уголовному преследованию.


                ***
Свидетели, выступившие в защиту обвиняемого, представили убедительные доказательства того, что мнения о Захарченко формировались на основе домыслов и слухов, которые не имели под собой реальной основы. Многие из них подтвердили, что знавали Захарченко долгие годы и никогда не замечали за ним признаков антисоциального поведения. Напротив, некоторые говорили о его поддержке местных инициатив и добровольной помощи соседям, что контрастировало с негативными нарративами. Кроме того, в ходе заседания была озвучена информация о том, что прежние обыски проводились в связи с недоразумениями, связанными с нечестной конкуренцией среди местных предпринимателей, но не привели к формальным обвинениям. Это лишь подтверждало, что не все слухи являются правдой, и что общественное мнение может быть искажено личными интересами отдельных лиц. Таким образом, защита настаивала на том, что сложившаяся вокруг Захарченко репутация не должна влиять на судейское восприятие настоящих фактов дела. Важно учитывать, что общественное мнение в небольшой деревне может быть подвержено влиянию и манипуляции, что требует тщательного анализа представленных данных и первоисточников. Свидетели, выступавшие в защиту Захарченко, акцентировали внимание на его активной гражданской позиции и стремлении к поддержке местного сообщества. Некоторые из них рассказали о том, как Захарченко организовывал charity-мероприятия и помогал в благоустройстве деревни, что положительно влияло на общий климат в сообществе. Эти утверждения подчеркивали несоответствие между его общественной деятельностью и прослушанными обвинениями, создавая контекст для понимания истинной природы обвинений. Кроме того, защита привела в пример несколько примеров, когда личные интересы местных предпринимателей влияли на формирование негативного мнения о Захарченко. Ранее упомянутое отсутствие формальных обвинений свидетельствовало о том, что любые обыски были лишь отражением внутренних конфликтов, а не подтверждением правонарушений. Это подчеркивало необходимость критического подхода к информации, циркулирующей в обществе. Таким образом, защита призвала суд к беспристрастному анализу фактов, подчеркивая, что на этапе вынесения решения важно опираться на доказательства, а не на слухи или эмоции. Тщательный подход к изучению представленных данных стал бы основой для справедливого решения в этом деле


                ***
Банда «Чёрные псы» представляла собой сообщество отчаянных преступников и негодяев, активно действовавших на территории Российской империи в период с 1871 по 1875 годы. Их основными занятиями были похищения, подделка документов, мошенничество и убийства. Главной базой для членов этой группы была Москва, хотя они нередко совершали вылазки в Санкт-Петербург для осуществления своих преступных планов. Также они действовали во Владимире, Старом Осколе и Великом Новгороде. Судебное разбирательство над наиболее активными участниками банды «Чёрные псы» включало рассмотрение 31 уголовного дела с участием 59 потерпевших и присяжных заседателей. Само существование этой банды вызывало множество споров, так как у неё не было ни постоянного лидера, ни чётко определённого состава членов. Это породило вопрос: была ли эта банда на самом деле или это всего лишь миф? В ходе судебного разбирательства, которое вызвало широкий общественный резонанс, удалось установить, что организованная структура «Чёрных псов» была крайне разнородной и хаотичной. Каждое преступление, связанное с деятельностью этой банды, отличалось непредсказуемостью и жестокостью. Следователи, изучая их преступления, обнаружили, что многие действия участников банды были мотивированы исключительно личными выгодами, что и объясняло отсутствие явного лидера и четко определённого состава. Такие особенности делают «Чёрных псов» уникальными среди преступных группировок того времени, добавляя новые сложности в их разоблачение и задержание. Несмотря на очевидные преступления, привязанные к имени «Чёрные псы», историки продолжают спорить о реальном существовании этой банды как единой структуры. Некоторые ученые утверждают, что информация о банде могла быть преувеличена и использовалась властями для подавления несогласных элементов общества. Однако документы и свидетельства, собранные в ходе расследований, показывают, что группа все же существовала, пусть и в аморфной, постоянно меняющейся форме. Важную роль в восприятии банды сыграли и слухи, быстро распространявшиеся среди населения и преувеличивавшие масштабы их деяний. Влияние «Чёрных псов» на общество и правоохранительную систему затруднило борьбу с ними ещё больше. Люди, живущие в городах, где действовала банда, часто чувствовали страх и недоверие к правительству, неспособному эффективно защитить их. Это способствовало распространению паники и паранойи, что лишь укрепляло миф о вездесущности и всемогуществе банды. Каждое преступление, даже малосущественное, могло приписываться им, что усложняло работу следователей и подливало масла в огонь общественного негодования. В конечном счете, банда «Чёрные псы» стала своеобразным символом криминального беспредела в Российской империи тех лет. Независимо от того, существовала ли она в виде единой организации или как совокупность разрозненных преступников, ее мифологизированный образ продолжает влиять на восприятие того периода и даже на современные представления о преступных сообществах. Судебное разбирательство и последующее наказание участников банды частично успокоили общественность, но легенда о «Чёрных псах» продолжает жить, напоминая о сложностях и неоднозначностях правопорядка в исторической ретроспективе. Сравнительная статистика исторических и современных оправдательных приговоров по мошенничеству показывает интересные тенденции. В 19 веке правовая система, несмотря на более мягкие наказания за мошенничество, иногда становилась жертвой своей же неопытности и несовершенства. Адвокаты тех времен ни всегда могли предоставить достаточную защиту своим клиентам, что вело к большому количеству судебных ошибок. Тем не менее, в то время процент оправдательных приговоров был выше, отчасти благодаря более либеральным взглядам на толкование закона и доказательства невиновности. На сегодняшний день система правосудия стала более строгой и формализованной, с многочисленными уровнями проверки и апелляции. Однако это не всегда приводит к справедливости. Современные адвокаты обязаны обладать высокой квалификацией и навыками, чтобы эффективно защищать своих клиентов, однако и этого не всегда бывает достаточно. Система может оставаться предвзятой, подталкиваясь к обвинительным приговорам под влиянием общественного мнения или политических факторов. Некоторые исследования указывают на то, что увеличение числа обвинительных приговоров связано не только с качеством адвокатской защиты, но и с улучшением методов расследования преступлений. Тем не менее, ошибки все еще случаются. К ним приводят всевозможные факторы: недостаток времени и ресурсов у следователей, давление со стороны общества, а также ошибки в интерпретации доказательств. Эти структурные недостатки в системе правосудия могут привести к тому, что невинные люди оказываются за решеткой. В конечном итоге, основная задача правовой системы — защита прав и свобод граждан. Однако современные вызовы требуют как от адвокатов, так и от органов следствия и суда, постоянного повышения своего профессионального уровня и этических стандартов. Ошибки прошлого должны служить предупреждением, напоминая о важности справедливого суда и квалифицированной адвокатской защиты, играющей ключевую роль в поддержании баланса между правосудием и гуманностью.
Оперативно-розыскные мероприятия:

В 1908 году, приближаясь к Москве по случаю новой должности, я чувствовал внутреннее беспокойство из-за предстоящих вызовов на работе. Всероссийская пресса, недавно обретшая свободу, приняла её необычным образом, увлекшись под предлогом свободы слова сенсационными, зачастую демагогическими и иногда откровенно лживыми разоблачениями недостатков существующей системы. Смехотворные штрафы в 25 рублей, которыми русский суд пытался бороться с этим явлением, равно как и постановления о ликвидации провинившихся изданий, тут же возрождающихся под изменёнными названиями, никого не пугали. Оппозиционная пресса продолжала беззастенчиво расправляться с противниками, как личными, так и партийными. Тем временем правительство, осознавая нарастающий общественный недовольство и политическую нестабильность, предпринимало попытки ужесточить контроль над прессой и направить её в более конструктивное русло. Однако такие попытки часто сталкивались с сопротивлением со стороны журналистов и издателей, которые видели в них угрозу своей новой обретённой свободе. Сложность ситуации усугублялась тем, что многие издания не просто стремились к сенсационности ради продажи экземпляров, но и использовали прессу как инструмент для давления на политических оппонентов и достижения своих собственных целей. Законы о цензуре, которые могли бы помочь правительству в борьбе с данным явлением, оказались малоэффективными в условиях быстро меняющейся информационной среды. Выход новых газет и журналов, как грибы после дождя, подрывал усилия по наведению порядка. Ещё одной проблемой стала растущая среди населения грамотность: чем больше людей могло читать, тем усиленнее распространялась информация, и не всегда достоверная. Многие чиновники, к которым относились и либералы, и консерваторы, признавали, что государству необходима новая стратегия взаимодействия с прессой. Некоторые предлагали создать более жёсткую цензуру и институты мониторинга, привлекая к этому дела профессионалов имеющих опыт в юриспруденции и медийной сферах. Идея заключалась в том, чтобы не только пресекать откровенную ложь и дезинформацию, но и поощрять ответственную журналистику, предоставляя гранты и субсидии тем изданиям, которые соответствовали бы этическим стандартам и внесли вклад в общественное благо. Однако, несмотря на всю серьёзность намерений, противоречия внутри самого общества и правительственных структур продолжали препятствовать созданию того самого сбалансированного и справедливого механизма, который мог бы найти золотую середину между свободой слова и необходимостью защиты государства и общества от деструктивного воздействия антиобщественных элементов. В конечном итоге, решения требовали не только административных усилий, но и изменения культурных и нравственных устоев, как в самих массах, так и в рядах журналистов и политиков. Обвинения со стороны прессы становились все более и более серьезными, и каждый новый день приносил с собой очередную порцию громких заголовков и сенсационных разоблачений. Либеральные издания не стеснялись в выражениях, описывая предполагаемые преступления городской полиции и, в частности, начальника сыскной полиции Воронцова. По их мнению, Воронцов не только закрывал глаза на преступления, совершенные его подчиненными, но и, быть может, активно участвовал в их организации и покровительствовании. В обществе нарастало недовольство. Масла в огонь подливали анонимные письма и петиции, якобы исходящие от "достоверных источников", которые проникали даже в высшие эшелоны власти. Разгоряченные и не всегда обоснованные выкладки накалялись политическими амбициями и личными интересами некоторых журналистов и редакторов, что еще больше запутывало ситуацию. Преступления, до сих пор скрытые в тени, начали всплывать на поверхность, многие из которых оказались плодом просто накипевших страстей и жажды сенсаций. Однако среди обвинений и инсинуаций находились и те, кто пытался найти рациональное зерно и выделить настоящую проблему из цикла клеветы. Официозные издания и некоторые представители властей настаивали на тщательном расследовании обвинений, не поддаваясь на провокации и эмоциональные всплески. Они утверждали, что следует объективно рассмотреть доказательства, выслушать обе стороны и не допустить, чтобы честные имена были оклеветаны необоснованно. Сами московские власти, в лице чиновников по мельче, начинали негласную работу по проверке озвученных в прессе обвинений, стараясь максимально оперативно разобраться в ситуации. Растерянность властей на фоне громких обвинений укреплялась и тем, что любые активные действия против журналистов или самих обвинителей могли быть интерпретированы как попытка скрыть правду. Следовательно, уберечь, репутацию органов власти и найти истинных виновников было задачей многослойной и деликатной. Общественное мнение уже разделилось на тех, кто верил в правдивость статей, и тех, кто видел в них лишь очередную политическую манипуляцию. Тем временем работа городской полиции и сыскного отдела продолжалась в прежнем режиме, несмотря на повышение контроля, и внутреннего напряжения в их рядах. Параллельно с разрастанием скандала, некоторые влиятельные фигуры в городской думе начали активно выдвигать инициативы по реформированию правоохранительных органов. Рассмотрение законопроектов шло в ускоренном порядке, чтобы показать обществу, что власти не намерены закрывать глаза на возможные злоупотребления. Одни предлагали создать независимую комиссию для поведения объективного расследования, тогда как другие настаивали на привлечении к проверке международных экспертов, чтобы исключить подозрения в предвзятости. На фоне общественного резонанса профессиональные и гражданские объединения органов правопорядка также не оставались в стороне.  Ассоциации юристов, адвокатов и правозащитников стали активно обсуждать происходящее на своих собраниях и конференциях, призывая к соблюдению принципов верховенства закона и недопущению линчевания без доказательств. Однако каждая новая публикация в прессе была словно подливанием бензина в огонь недовольства. В это время начальник сыскной полиции Воронцов искал поддержки среди своих коллег и высокопоставленных лиц, надеясь на объективную оценку его работы и защиту от несправедливых нападок. Однако, намерения Воронцова оставлять свои посты до окончания расследования, противоречили нарастающему давлению со стороны общества, требующего немедленных действий и отставок. Его положение было крайне шатким, с одной стороны — необходимость защищаться от ещё не доказанных обвинений, с другой — моральное и профессиональное обязательство перед подчиненными и жителями города. Так или иначе, вопросы, поднятые в прессе, затрагивали важные аспекты работы полиции и требовали полноценного расследования. Обращения деятелей науки и искусств, а также поддержка независимых экспертов, начинали формировать новую платформу для обсуждений, где, вопреки политическим интригам, приоритетным становилось выявление истины и необходимость реформ. Московские власти, несмотря на сложившуюся ситуацию, понимали, что именно от их действий и правильных решений зависело будущее городских правоохранительных органов и доверие общества к системе правосудия. Однако, несмотря на выявленные недостатки в организации и управлении, ревизия привела также к важным реформам в структуре Московского градоначальства. Различные должностные лица были заменены, а на их места пришли более компетентные сотрудники с опытом работы в других административных органах. Новые руководители начали внедрение строгих мер контроля и повышения дисциплины в подразделениях, что, в свою очередь, способствовало улучшению общего функционирования органов порядка. Одной из главных задач, поставленных перед обновленным руководством, стало сокращение бюрократической волокиты. Для этого был введен ряд регламентов, направленных на упрощение делопроизводства и ускорение принятия решений. В частности, значительное внимание было уделено цифровизации и автоматизации процессов, что позволило не только снизить риск коррупции, но и улучшить прозрачность деятельности градоначальства. Вместе с тем, меры по ужесточению дисциплины и контролю вызвали неоднозначную реакцию среди сотрудников. Многие из них, привыкшие к более свободным режимам работы, восприняли нововведения с недовольством, что временами приводило к внутренним конфликтам и ряду увольнений. Однако, несмотря на внутренние трения, общая тенденция к улучшению системы управления позволила значительно повысить надежность и эффективность работы полиции и администрации города. В конечном итоге, проведенная ревизия, несмотря на её первоначальный негативный фон и выявленные недостатки, способствовала введению целого ряда позитивных изменений. Эти изменения не только помогли реструктуризировать работу Московского градоначальства, но и постепенно восстановили утраченный доверие общественности к его деятельности. Такие события наглядно демонстрируют, как даже серьёзные кризисы и проявления недобросовестности могут послужить катализатором для долгожданных и необходимых реформ. Одним из ключевых факторов успеха реформ в Московском градоначальстве стало активное сотрудничество с гражданским обществом и общественными организациями. Когда общественность заметила положительные изменения и была включена в диалог с властями, уровень доверия к администрации начал значительно увеличиваться. Публичные обсуждения, открытые отчеты о проделанной работе и возможность участия граждан в контроле над деятельностью органов власти стали важными шагами на пути к более прозрачному и эффективному управлению. Наркоторговля, преступность и небезопасные районы также стали важными направлениями, на которых сосредоточились обновленные полицейские органы. Введение новых методов анализа данных и использования цифровых технологий позволило более эффективно выявлять очаги преступной активности и оперативно реагировать на них. За счет усиленного сотрудничества с международными правоохранительными органами и обмена опытом, столичная полиция смогла улучшить свои показатели в борьбе с организованной преступностью и повысить уровень общественной безопасности. Немаловажным аспектом реформ стало улучшение условий труда и компенсаций для сотрудников градоначальства и полиции. Признание их важности для городской жизни и предоставление им современных ресурсов и оборудования стимулировало профессиональный рост и привело к повышению мотивации. Вместе с тем, жесткий контроль и дисциплинарные меры позволяли поддерживать высокий уровень профессионализма и предотвращали возможные проявления коррупции и злоупотреблений. Таким образом, ревизия и последующие реформы кардинально изменили Московское градоначальство, превратив его в более современное и работоспособное учреждение. Эти изменения не только положительно сказались на внутренней организации и моральном климате среди сотрудников, но и вернули доверие жителей города к своей администрации. В итоге, трудные меры реформирования и оптимизации, начавшиеся под воздействием кризиса, привели к созданию более эффективной и прозрачной системы управления, что стало важным шагом на пути к устойчивому развитию городской среды. Мрачная сцена передо мной казалась чем-то из ночного кошмара, воплощением полного пренебрежения к человеческому достоинству. На стенах висели плакаты с призывами к добропорядочности и законопослушанию, которые выглядели особенно цинично на фоне общей обстановки. В углу, около грязного окна, стоял ржавый самовар, в котором, судя по всему, уже давно не бывало ни капли горячего чая. Поток дневного света, пробиваясь сквозь мутные стекла, лишь подчеркивал запущенность помещения. Вдруг раздался глухой стук по столу, и взъерошенный чиновник приподнял голову, поглядывая на меня мутными глазами. Чувствуя себя неуютно под его пристальным взглядом, я огляделся в поисках хоть какого-то признака порядка. Но все вокруг свидетельствовало лишь о безразличии и грубом невежестве. В углах комнаты валялись свёртки с грязным бельём, а на протёртом линолеуме было больше пыли, чем самой поверхности.  Чиновник, заметив мой растерянный вид, узко прищурил глаза и резко кивнул, приглашая меня подойти ближе. Оказавшись у стола, я был вынужден вдохнуть затхлый воздух, перемешанный с запахом табака и алкоголя. Он медленно откинулся на спинку старого, скрипучего стула и, опустив голову, начал шарить в ворохе бумаг, разложенных перед ним. Словно угадав мои мысли, он проговорил хриплым голосом, в котором чудился сарказм. — Ну что, дела свои защищать пришел или жаловаться? Здесь ведь никому нет дела до чужих бед. Мы тут только для того, чтобы отчеты писать, а не порядок наводить, — бросив последний презрительный взгляд, он вновь уткнулся в свои бумаги, тем самым ясно дав понять, что разговор окончен. Ощущая усиливающееся чувство отчаяния и бессилия, я покинул это убогое место, с еще большей тревогой размышляя о том, какие ужасы могут скрываться за стенами этого, казалось бы, законного учреждения. Впереди меня ждала Москва, огромный город, в котором я буду вынужден самому искать ответы на мучившие меня вопросы. Сцена, развернувшаяся перед моими глазами, словно восставала из теней безысходности, растекаясь по удаляющемуся коридору. Повсюду царили духота и влажность — верные спутники запустения. Пространство этого траурного прохода казалось бесконечным, его стены шептали забытые истории человеческой боли и унижения. Прямо над головой мерцали тускло-выцветшие лампочки, напоминавшие скорее о заброшенных подвалах, чем о публичных зданиях. В миллионе оттенков серого, затонированных отступающим вечером, людей словно стерли — ни движения, ни звука, кроме гулких шагов и дребезжания чего-то металлического под ногами. Непроизвольно, время от времени, из-за стен доносились невнятные звуки, похожие на отдаленные стоны или шепоты, — они усиливали ощущение сюрреалистичности и общего мрака, будто всё вокруг застыло в ожидании безысходного конца. На выходе меня обдало свежим, но жестким московским воздухом. Осторожным вздохом я попытался избавиться от запаха, пропитавшего мою одежду изнутри — напрасная затея. Сквозь густые кроны деревьев вдалеке пробивались неоновые огоньки большого города, земли обетованной и жестокой одновременно. Что скрывалось за этим коварным блеском на самом деле? Ловушка, заманивающая наивных и беспомощных, или последняя надежда на справедливость и начало новой жизни? Я зашагал по тротуару, осознавая, что каждое мое движение впредь должно быть осмысленным и точным. В борьбе за выживание в этом меланхоличном мегаполисе нельзя позволить себе слабину. Мир вокруг меня казался милосердным и беспощадным одновременно, и только время покажет, готов ли я принять его вызовы. Москва ждала меня, раскрывая свои тайны и закрывая глаза на чужие страдания.– А разве вы тоже надзиратель? – спросил я у человека на скамейке. Тот весело подмигнул и ответил: – Нет, я просто знаю, как тут дела обстоят. Надзиратель этот специально цену набивает, а на самом деле дело-то пустяковое. Давайте мне три целковых, и завтра же пальто ваше найдется. Я заметил, как дежурный надзиратель нахмурился и посмотрел на лежащего с явным неудовольствием. Но, подумав немного, решил рискнуть. – Хорошо, – сказал я, доставая деньги, – три целковых за розыск моего пальто. Человек на скамейке широко улыбнулся, поднялся и махнул рукой, показывая мне следовать за ним. Надзиратель, видимо, осознав, что теряет клиента, только покачал головой и снова уселся в свой кресло, продолжая позевывать. Тишина коридора нарушалась лишь эхом наших шагов, и я чувствовал, что сделал верную ставку. Начальник полиции, увидев волнение подчиненных и учтивый, но твёрдый вид прибывшего инспектора, немедленно распорядился представить всех служащих к осмотру. Лица чиновников выражали смесь беспокойства и любопытства. Они понимали, что предстоящая проверка не будет формальностью, и многие нервно перекатывали на руках свои папки с документами, предполагая худшее. Инспектор начал с представления собранных всех присутствующих. Он внимательно сканировал лица каждого из них, делая соответствующие заметки в своем блокноте. Атмосфера в помещении была напряженная, и любое постороннее движение моментально приковывало взгляды всех присутствующих. Некоторые из полицейских пытались сосредоточиться на своих обязанностях, несмотря на нервозность, царившую вокруг. После тщательного осмотра и нескольких вопросов, инспектор попросил выйти капитана Иванова и сержанта Петрова для приватного разговора. В углу комнаты, подальше от остальных, он задал им несколько конкретных вопросов по их служебной деятельности, вроде бы случайных, но ловко выведенных на более глубокие темы. Капитан пытался поначалу отвечать уверенно, но его ответы становились все более сбивчивыми и неуверенными. Разговор с капитаном и сержантом дал инспектору все необходимые подтверждения его догадок. Он больше не сомневался: в этом отделении существовали серьезные проблемы с дисциплиной и честностью служащих. Приказав составить подробный отчет о выявленных нарушениях, инспектор четко распределил задачи по дальнейшему расследованию и всестороннему мониторингу работы каждого отдела полиции. Выйдя из здания, он уже знал, что вернется сюда еще не раз, пока не приведет в порядок отсутствие законности и порядка в этом учреждении. После того как инспектор покинул помещение, начальник полиции остался один на один с мыслью о предстоящих переменах. Он понимал, что текущая ситуация требовала не только формальных действий, но и настоящего изменения культуры внутри отделения. Стараясь не поддаваться панике, он собрал всех старших офицеров на экстренное совещание, объясняя им последствия выявленных нарушений и предстоящих проверок. На совещании обсуждение шло бурно, каждая новая информация вызывала все больше вопросов и споров. Нервы были на пределе, у многих на лицах читалось недовольство и даже страх. Была очевидна различие в подходах: одни предлагали быстрые и жесткие меры, другие настаивали на более вдумчивом и системном подходе. В конечном итоге было решено немедленно, провести внутреннюю проверку и выявить всех причастных к нарушениям, инициировать обучение  и повышение  стандартов честности и дисциплины Начальник полиции взял на себя ответственность за обновление кодекса поведения и установление дополнительных мер контроля. Весь личный состав был обязан присутствовать на собраниях, посвященных новым правилам и стандартам поведения. Стремление к прозрачности стало главным принципом работы отделения, и теперь каждый офицер был обязан отрапортовать о своей работе более подробно. Прошло несколько недель, и результаты не заставили себя ждать. Постепенно служебная дисциплина начала восстанавливаться, офицеры стали осознавать серьезность ситуации и важность выполнения своей работы на высоком уровне. Инспектор, вновь посетив отделение, увидел реальные изменения и ощутил надежду на то, что путь к искоренению коррупции и повышению уровня профессионализма был выбран правильно. Я обходил выстроившихся служащих и знакомился с каждым. Наконец, когда мне была названа одна из записанных мною вчера фамилий, я строго уставился на носителя последней: Собрав все свое достоинство, я сделал шаг вперед и задал ему жесткий вопрос о его обязанностях и достижениях на текущей должности. Коллеги вокруг нас замерли, ожидая его ответа. Молодой человек, хотя и был заметно взволнован, собрался с духом и начал рассказывать о своих успехах и задачах, которые он выполнял. Его речь была четкой, но во взгляде читалась неуверенность: он явно понимал, что промедление чревато серьезными последствиями. После нескольких минут его повествования я поднял руку, останавливая поток слов. "Этого достаточно. Я рад, что вы стараетесь", - сказал я, но в тоне моего голоса не было ни капли поощрения. "Однако ваши достижения на фоне остальных выглядят весьма скромными. Мы ожидаем от вас большего, особенно учитывая ваш потенциал и возможности." Молодой человек подавленно кивнул, бросив быстрый взгляд на своих коллег, чтобы затем вновь устремиться взором на свои ботинки. Когда я повернулся, чтобы продолжить обход, в коллективе начала распространяться напряженная тишина, но она была не безнадежной. Люди вокруг явно понимали, что настало время показать, на что они способны. Я бросил последний взгляд на вчерашнего упомянутого и продолжил путь среди своих подчиненных, надеясь, что этот день станет началом новой эры продуктивности и ответственности для каждого из них. Ведь только вместе они смогут достичь высот, о которых мы все мечтали. – Вы узнаете меня? Вчерашний дежурный надзиратель, вытянув руки по швам, смущенно ответил: – Так точно, господин начальник, личность ваша мне знакома, а где видел, не припомню. Говорил он, видимо, искренно. – А пальто мое разыскали? Тут он вспомнил, лицо его вытянулось, зрачки расширились, кровь бросилась в голову. – Надеюсь, вы сами знаете, что остается вам сделать? – И я вопросительно на него взглянул. Но каково было мое изумление, когда надзиратель ответил: – Так точно, господин начальник, вернуть вам четыре рубля. Надзиратель продолжил стоять передо мной, застыв как вкопанный. Я тянулся к его лицу, пытаясь уловить хоть какую-то искру смысла в его ответе. Но чем дольше я смотрел, тем более его лицо казалось мне мозаикой мелких кусочков, лишенных логики. Четыре рубля? Почему именно четыре? Это был вопрос, ответ на который мог бы прояснить многое, но пока оставался загадкой. Служащий, стоящий поблизости, похоже, заметил мою растерянность. Он кашлянул, прочищая горло, и шагнул ближе. – Простите, господин начальник, – начал он, – не могли бы вы уточнить, какое именно пальто вы имели в виду? Дело в том, что вчера по всему участку прошла ревизия, и, возможно, как раз в этот момент были обнаружены некоторые несоответствия. Эта фраза несколько разъяснила ситуацию, но еще больше вызвала вопросов. Ревизия? Несоответствия? Я задумался и, постепенно собирая мысль за мыслью, стал осознавать, что возможно, мое пальто имеет отношение к целой цепочке событий, о которых мне еще предстоит узнать. Командовавший служащий заговорил опять, каждая его фраза теперь цеплялась за мои мысли как крючок за лошадиную уздечку: – Могу я предложить вам пройти в помещение для переговоров, где мы более детально обсудим итоги ревизии и обстоятельства, связанные с вашим пальто? Безусловно, в тот момент не было ничего более логичного, чем последовать его предложению. Сложив руки на груди и кивнув, я сделал первый шаг к кабинету переговоров, чувствуя, что сейчас начнёт раскрываться что-то гораздо большего масштаба, чем потерянное пальто. Подобные преобразования не ограничивались внешним обликом службы. Одна из первостепенных задач заключалась в реформировании внутренней структуры и методов работы. Введена была система отчетности, обеспечивающая прозрачность действий каждого сотрудника. Каждое дело стало проходить через тщательную проверку и строгий контроль. Только так можно было искоренить коррупцию и злоупотребления служебным положением, которые, к сожалению, процветали в предыдущие годы. Сотрудники сыскной полиции быстро поняли, что времена беспечности окончательно канули в лету. Новые правила, дисциплина и постоянное обязательство личностного роста стали основополагающими принципами работы коллектива. Руководство осознало необходимость обучения подчиненных. Были организованы курсы повышения квалификации, обучение практике следственных действий и аналитической работе. Так постепенно формировался костяк профессионалов, способных эффективно выполнять свои обязанности и сохранять высокий уровень профессионализма. Уже через несколько лет после этих преобразований результаты изменений стали очевидны. Раскрываемость преступлений заметно возросла, граждане стали испытывать большее доверие к органам правопорядка, а сама полиция начала восприниматься как надежный защитник общественного правопорядка. В довершение следует добавить, что и другим городам Российской империи так же потребовалось обратиться к идеям реформ, зародившимся в Москве. Опыт московской сыскной полиции стал примером для подражания, показывающим, как важны системные преобразования и готовность к переменам в укреплении государственной службы. Сыскное дело в прежней России включало несколько ключевых элементов, которые обеспечивали его эффективность и систематичность. В первую очередь, следует упомянуть об учете населения. Именно с помощью строгого контроля и регистрации жителей города и деревни государственные органы могли отслеживать перемещения подозреваемых лиц и тех, кто уже попадал в поле зрения правопорядка. Регистрационные книги и списки населения хранились в местных полицейских участках и регулярно обновлялись по мере необходимости. Такой уровень контроля позволял не только облегчить розыск уже известных преступников, но и предотвратить многие преступления, обнаружив подозрительное поведение на ранних стадиях. Важной составляющей была деятельность агентурного аппарата, состоявшего из осведомителей и тайных агентов, внедренных в самые разные слои общества. Эти люди, часто сами имеющие криминальное прошлое или находящиеся на грани закона, выполняли уникальную роль – они предоставляли сведения о замышляемых и совершаемых преступлениях, помогая тем самым в их раскрытии и предупреждении. Разумеется, работа таких агентов требовала большой сноровки и хладнокровия: необходимо было не только умело мимикрировать под окружающую обстановку, но и продемонстрировать запредельную лояльность к своей "настоящей" среде. Нельзя не отметить и значительное внимание к криминалистической науке, которая в те времена только начинала свое развитие, но уже демонстрировала высокую полезность. Методы обнаружения следов, экспертиза почерков, распознание подделанных документов – все это помогало в создании доказательной базы и укрепляло позиции суда при вынесении приговоров. Появлялись и новые технические средства, такие как фотографии и дактилоскопия, которые вошли в арсенал сыскной полиции и позволили более точно и быстро идентифицировать преступников. В заключение стоит отметить, что вся эта систематика базировалась на крепкой иерархической структуре и сотрудничестве между различными ведомствами. Важную роль играло координационное взаимодействие между сыскными подразделениями, судебными органами, местной полицией и обществом в целом. Без такого слаженного механизма было бы невозможно поддерживать порядок и предотвращать анархию на вверенной территории. Эта организация, хоть и поражала своей многоступенчатостью и сложностью, была достаточно эффективной и послужила уроком для правоохранительных структур и нашим дням. Ситуация с преобладанием неоткрытых преступлений и высоким уровнем преступности не могла оставаться без внимания. В первую очередь, была проведена полная инвентаризация всех архивных дел. Старые, нерешенные дела были переданы в новосозданное подразделение, специализировавшееся именно на долгосрочных расследованиях и раскрытии застарелых преступлений. Это позволило сосредоточить основные силы на новых случаях, не отвлекаясь на прошлые недочеты. С целью повышения эффективности работы начались активные курсы повышения квалификации для сотрудников всех уровней. Особое внимание уделялось новейшим методам расследования и современному криминалистическому оборудованию. Практика показала, что даже самые опытные детективы извлекли пользу из обновленных программ обучения, что существенно повысило их навыки анализа и работы с доказательствами. Параллельно с этим был налажен более тесный контакт с общественностью. Организовывались регулярные встречи с гражданскими комитетами и советами, развивались программы по профилактике преступности среди молодёжи. Важным новшеством стало создание горячей линии, где граждане могли анонимно сообщать о подозрительных действиях или давать показания. Результаты не заставили себя ждать — уровень доверия к сыскной полиции увеличился, что поспособствовало более успешному раскрытию преступлений. Внедрение новых технологий и систем автоматизации также сыграло значительную роль в оптимизации работы. Была введена электронная база данных, упрощавшая доступ к информации и позволяющая быстрее обрабатывать запросы. Это нововведение позволило сотрудникам оперативно реагировать на новые случаи и улучшило координацию между подразделениями, что, в конечном итоге, снизило уровень преступности в городе и повысило раскрываемость дел. Чиновники особых поручений должны были обладать не только административными навыками, но и высокой степенью дискреции и талантом к налаживанию контактов. Важно было умение распознавать полезные связи и эффективно использовать информацию, поступающую от агентов. Они не только отслеживали криминальную активность в своем районе, но и проводили более масштабные расследования по поручениям вышестоящих структур, что требовало особого подхода и умелого координирования действий многочисленных осведомителей и агентов. Особое внимание уделялось завербованным агентам, которые имели доступ к внутренним кругам преступных сообществ или к стратегически важной информации. Для достижения своих целей полиция использовала весь арсенал психологических и материальных стимулов, чтобы удерживать их преданность. В некоторых случаях агентов приходилось защищать от возможных опасностей, связанных с их раскрытием, и обеспечивать их анонимность. Надомники и курьеры могли служить связующими звеньями между агентами и полицией, минимизируя риск утечки информации. Со временем методы работы агентурной сети развивались и совершенствовались. Внедрялись новые формы шифрования и кодирования информации, чтобы сохранить конфиденциальность полученных сведений и обеспечить безопасность осведомителей. Надзиратели организовывали регулярные встречи в конспиративных квартирах, где обсуждались текущие результаты работы и стратегии дальнейших расследований. Авторитет и лояльность агентов поддерживались через своевременное и справедливое вознаграждение, а также через предоставление им социального статуса и определенных привилегий. Но, несмотря на все меры предосторожности и тщательно выстроенную систему, иногда происходили утечки и провалы. Именно тогда выявлялись настоящие профессионалы среди чиновников особых поручений, которые в кратчайшие сроки должны были нейтрализовать последствия таких инцидентов. В такие моменты проявлялись их навыки кризисного менеджмента, способность быстро адаптироваться к меняющимся условиям и правильно реагировать на угрозу, сохраняя целостность и эффективность всей сети агентов и осведомителей. Секретная служба, созданная для наблюдения за деятельностью чиновников особых поручений, имела систему передачи информации, обеспечивающую ее абсолютную безопасность. Каждый агент использовал шифры и кодовые фразы для связи со мной и между собой. В экстренных ситуациях предусмотрены были запасные маршруты для передачи сообщений, что исключало возможность утечки информации. Агентов ни в коем случае нельзя было связывать с их основной деятельностью, так как они продолжали жить своей обычной жизнью, чтобы не привлекать внимания. Особое внимание уделялось обучению агентов. Каждый из них проходил сложный курс подготовки, включающий в себя не только навыки наблюдения и анализа, но и знание психологии, чтобы уметь предугадывать возможные действия тех, за кем велись наблюдения. Весь процесс обучения был многослойным и проходил в условиях строгой секретности. Даже после завершения курса, агенты регулярно проходили переподготовку и обмен опытом на тайных встречах, что позволило постоянно повышать их квалификацию. Конспиративные квартиры, где происходили встречи и передача данных, прекрасно маскировались под обычные жилые помещения. Эти точки назначения постоянно менялись, чтобы не вызывать подозрений. В квартирах использовалось современное оборудование для записи и хранения информации, а также системы для уничтожения данных в случае риска раскрытия. Доступ к этим квартирам имели только проверенные люди, и маршруты к ним тщательно планировались, избегая возможных «хвостов» и слежки. Эффективность такой системы позволяла получать своевременную и достоверную информацию о работе чиновников.
Это не только поддерживало дисциплину, но и помогало своевременно выявлять потенциальные угрозы и предотвращать коррупционные схемы. При таких условиях, когда каждый шаг мог быть просмотрен, работа чиновников становилась максимально прозрачной, что создавало атмосферу ответственного отношения к своим обязанностям. Основная цель такой сложной системы заключалась в гарантии надежности и достоверности получаемой информации. Доверять одному агенту было бы слишком рискованно: человеческий фактор неизбежен, и один человек мог бы легко поддаться соблазну, страху или ошибке. Многоуровневая сеть создавалась с расчетом на то, чтобы каждый элемент этой системы мог подтвердить или опровергнуть данные, предоставленные другими агентами. Таким образом, ложная информация выявлялась и исправлялась, что минимизировало возможность ошибок и предательства. Кроме того, каждый агент имел свои уникальные навыки и доступ к разным ресурсам и кругам общества. Старшая барышня с телефонной станции могла помочь перехватывать и интерпретировать важные телефонные разговоры, исполнитель романсов – добывать сведения из богемной среды, а метрдотели предоставляли ценную информацию о клиентах и их привычках. Такой разнохарактерный состав агентов обеспечивал всестороннее охватывание информационного поля. Задачи, стоящие перед агентами, были разнообразными и часто требовали именно специальных навыков или инсайдов, которые могли быть непосильны для одного и того же человека. И, конечно, использование многоступенчатой проверки задействованных лиц действовало на агентов дисциплинирующее. Каждый знал, что за его работой наблюдают, что его самого могут подвергнуть проверке таким же образом, как он проверяет других. Это создавало атмосферу постоянного контроля и бдительности, не позволяя никому расслабиться или отнестись к своему делу халатно. В результате, такая структура не только обеспечивала качественное исполнение поставленных задач, но и способствовала поддержанию высокой мотивации и профессиональной этики среди агентов. Чиновник особых поручений, получив задание, проводил собственное расследование. Он обходит по вечерам и ночам подозрительные заведения, наблюдая за их деятельностью и общаясь с местными жителями. Постепенно, анализируя информацию, он понимает, что надзиратель предупреждает притон-клуб о своих визитах заранее. Однажды чиновник замечает, что надзиратель уходит с территории клуба с явным ощущением облегчения. Следя за ним, он фиксирует переговоры надзирателя с управляющим клуба и их денежные расчеты. Чиновник собирает все доказательства, включая свидетельства посетителей и записи камер наблюдения. Собранные материалы он передает начальству. Действия надзирателя получают должную оценку, он мгновенно увольняется, а клуб закрывается. Впоследствии организаторы притон - клуба также предстали перед судом, а на этом месте теперь работает социальный проект помощи людям, избавляющимся от азартной зависимости. Труд чиновника особых поручений был не напрасен. Он стал примером недопустимости нарушений сограждан. Таких героев стараются держать в тени, но их самоотверженная работа незримо улучшает жизнь всех вокруг, защищая нас от коварных ловушек алчности и нечестности. В результате этих разоблачений приходилось предпринимать жесткие меры. Хозяин притона, оказавшийся заодно с надзирателем и чиновником, подвергался немедленному аресту и тщательному расследованию. Его преступные действия были изложены в официальных документах, которые отправлялись в суд с особым требованием ускорить рассмотрение дела. Надзирателя и чиновника ожидало внутреннее разбирательство, после которого они, как правило, увольнялись с позором, чтобы другие не пытались повторить их ошибку. Однако простое увольнение таких лиц не решало проблему системного коррупционного сговора. Чтобы предотвратить возникновение подобных ситуаций в будущем, была инициирована тщательная проверка всей структуры надзора. Началась массовая ротация кадров, привлечение новых сотрудников с безупречной репутацией. Особое внимание уделялось подготовке и обучению инспекторов, обучающихся выявлять не только явные, но и скрытые признаки коррупции и сговора. Было введено строгое правило ротации сотрудников, чтобы избежать слишком долгого знакомства надзирателей и чиновников с местным населением. Также было решено внедрить новую систему поощрений для честных сотрудников, а для выявления злоупотреблений была создана специальная служба внутреннего надзора. Система тайных агентов продолжала функционировать, теперь став еще более разветвленной и эффективной. Агенты, следя за деятельностью чиновников, надзирателей и других служащих, представляли подробные отчеты о своей работе, что в случае необходимости служило доказательствами в дальнейших расследованиях. Эти меры позволили постепенно снизить уровень коррупции в организации и восстановить доверие людей. Граждане вновь начали верить, что правосудие существует и работает для них, а не для личных интересов корыстных дельцов. Постепенно уменьшалось количество жалоб, ведь нечестным лицам стало намного сложнее продолжать свою преступную деятельность под пристальным наблюдением и решительными действиями новой, прозрачной системы. При выявлении подобных случаев нерадивого исполнения обязанностей, действия надзирателей тщательно анализировались и документировались. Более опытные и ответственные коллеги брали под своё крыло новичков, стараясь передать им свои знания и обучение на практике. Таким образом, создавалась среда, в которой надзиратели чувствовали себя обязанными следовать высокому стандарту, установленному их предшественниками и коллегами. Однако это не всегда гарантировало улучшение ситуации. Иногда были случаи, когда надзиратели, получившие на первый взгляд строгий наставник, просто не справлялись с возложенными на них ожиданиями. В таких ситуациях руководство осознавали необходимость не только наказаний, но и поощрений. Лучшие сотрудники получали премии и поощрительные награды, увеличивая их мотивацию и подавая пример для подражания молодым кадрам. Введены были и учёбы, на которых рассматривались реальные и симулированные проблемы, дабы предварительно обсудить возможные пути их решения. Также существенную роль играла система обратной связи, с помощью которой все участники процесса могли доносить свои мысли и предложения руководству. Это создавало атмосферу открытости и сотрудничества.  Надзиратели знали, что их работа оценивается не только по официальным отчётам, но и, по отзывам коллег и подчинённых, что снижало вероятность пренебрежительного подхода к своим обязанностям. С течением времени подобная система управления принесла свои плоды: качество работы надзирателей улучшилось, а количество происшествий, связанных с неисполнением их обязанностей, заметно сократилось. Институт секретных агентов продолжал функционировать, но в основном для мониторинга и превентивных мер, что означало, что карьерный рост и профессиональная репутация теперь зависели не столько от случайного надзора, сколько от реальных показателей и компетенции каждого надзирателя. Этот подход воспитал в коллективе чувство ответственности и дисциплины. Понимание того, что каждый шаг под наблюдением, привело к тому, что выполнение задач стало более качественным и оперативным. Появилось меньше ошибок, и результаты работы стали значительно лучше. Сотрудники начали брать на себя инициативу, стараясь не подвести доверие команды и начальства. Далее, благодаря внедрению регулярного мониторинга и отчетности, удалось создать атмосферу прозрачности. Каждый сотрудник осознавал вклад своего труда и был в курсе, как его работа влияет на общий результат. Установление четких и измеримых целей для каждого отдела позволило всем понять, чего от них ожидают и как их достижения будут оценены. Это стимулировало стремление к личному и профессиональному росту. Инструменты для контроля, такие как регулярные совещания и системы электронного учета, стали неотъемлемой частью работы. Сотрудники начали делиться идеями по улучшению процессов и сами предлагали пути оптимизации своей деятельности. Следовательно, культура контроля трансформировалась в культуру участия и общего стремления к совершенству. На этом фундаменте удалось построить команду, которая не только стремится к высоким показателям, но и работает с осознанием своей ответственности и взаимозависимости. Такая методика управления дала плодотворные результаты: повышенная продуктивность, снижение числа конфликтов и укрепление общекорпоративного духа. Агенты-любители играли весьма значимую роль в агентурной системе, хотя их мотивация зачастую была продиктована не чувством долга или верностью, а корыстным интересом и личными обидами. Их сведения порой оказывались поверхностными или искаженными эмоциями, но в ряде случаев они значительно содействовали в раскрытии преступлений. Статус агента-любителя, в отличие от профессиональных осведомителей, не предполагал наличия какой-либо специальной подготовки, что делало их информацию иногда менее надежной, но не менее важной. Полиция, осознавая ценность этих спонтанных источников информации, нередко стимулировала их активное сотрудничество. Разрабатывались различные схемы поощрения для тех, кто приносил полезные сведения. Мелкие вознаграждения в виде купюр — пятерок, десяток или четвертных — и с другой стороны, более значительные суммы в случае действительно серьёзных данных, делали агентов-любителей постоянными посетителями отделений полиции. С каждой кляузой, с каждой историей полиции удавалось вычленить крупицы истины, которые потом соединялись в общую картину. Интересным аспектом работы с такими агентами было искусство выжимать из них правду, чаще всего скрытую за слоем личных мотивов и эмоций. Агенты-любители могли преувеличивать, предъявлять ложные обвинения или контекстуально смещать факты в угоду своим интересам. Однако способность профессионала отделить зерна от плевел, найти рациональное зерно информации и использовать его в дальнейшей расследовательной работе являлась ключевым навыком. Таким образом, агенты-любители, несмотря на свои несовершенства, вносили ощутимый вклад в борьбу с преступностью. Их помощь была особенно ценной в тех случаях, когда профессиональные осведомители не могли проникнуть в определённые слои общества или организованные преступные группировки. Любительские доносы и кляузы, привнося разнообразие и непредсказуемость, позволяли раскрывать преступления, иллюстрируя, как запутанный мир человеческих страстей может служить на благо правосудию. Благодаря такому глубокому знанию обстановки участковый надзиратель мог быстро ориентироваться в случае возникновения чрезвычайных ситуаций. Его осведомленность о местных жителях давала ему возможность использовать весьма точные и адресные методы для решения возникающих проблем. Например, если происходила кража или другое преступление надзиратель мог быстро определить круг подозреваемых. Основываясь на предыдущих инцидентах и поведении населения. Наличие постоянных агентов и осведомителей позволяли поддерживать постоянный поток информации, который дополнял и обновлял первоначальные знания надзирателя. Эти агенты, будучи зачастую местными жителями, имели возможность незаметно и оперативно собирать необходимые сведения. Они были как глазами и ушами надзирателя, находясь во всех уголках его территории, что создавало своеобразную сеть наблюдения и контроля. Этот подход к управлению участком подразумевал тесное взаимодействие с населением, что способствовало установлению доверительных отношений. Люди больше доверяли надзирателю, считая его не только представителем закона, но и защитником их интересов. Это доверие, в свою очередь, делало местных жителей более склонными к сотрудничеству, что еще сильнее укрепляло позиции надзирателя и усиливало его способность к эффективному розыску и предотвращению преступлений. Данные, собранные из всех районов, становились основой для проведения глубокого анализа тенденций преступности. Регулярно изучая картограмму, можно было отмечать не только сезонные или временные колебания, но и выявлять закономерности, которые могли служить сигналом к усилению мер в определенных районах. В зависимости от выявленных проблем принимались решения об усилении патрулей, проведении оперативных мероприятий или, при необходимости, внесении предложений о изменении законодательных актов. Сравнительный анализ данных за различные периоды позволял осуществлять более точную оценку эффективности проведенных мероприятий, что в свою очередь служило хорошим инструментом для планирования будущих действий. Например, если в каком-то районе наблюдалось устойчивое снижение уровня преступности, можно было изучить, какие меры наиболее эффективно способствовали этому улучшению, и попробовать применить их в других районах. Кроме того, собранные статистические данные служили основой для научных исследований и разработки теоретических моделей криминального поведения. Взаимодействие с учеными и аналитиками позволяло разрабатывать стратегии, направленные на предупреждение преступности, что в долгосрочной перспективе способствовало бы не только снижению уровня преступности, но и укреплению общественного доверия к правоохранительным органам. Наконец, ежемесячные ведомости и картограммы не только служили инструментом для анализа и планирования, но и представлялись на заседаниях с высшим руководством. Это позволило обеспечить прозрачность и подотчетность проводимой работы, мотивируя всех сотрудников более ответственно подходить к своим обязанностям и стремиться к постоянному улучшению результатов. Когда наблюдались значительные изменения в уровнях преступности, важно было не только реагировать оперативно, но и предвосхищать возможное развитие событий. Анализируя данные, можно было видеть тенденции и предсказывать потенциальные всплески преступной активности. Например, приближение праздников часто сопровождалось ростом мелких краж и грабежей, требовало заранее продуманных мер: усиленного патрулирования, дополнительных точек освещения, увеличения общественной осведомленности о безопасности.  Основой успешного контроля над преступностью служила тесная связь и взаимодействие различных правоохранительных структур. Необходимо было наладить регулярные совещания и обмен информацией между всеми участниками безопасности: полицейскими участками, городскими службами, даже представителями местного бизнеса и общественности.  В этом контексте совместные усилия позволяли не только быстро реагировать на преступления, но и принимать эффективные превентивные меры, такие как профилактические рейды и образовательно-просветительские кампании для населения. Не менее значимой составляющей стала работа с общественностью. Вовлекая местных жителей в процесс обеспечения безопасности, можно было добиться значительных успехов в борьбе с преступностью. Обучение населения методам самозащиты, пропаганда бдительности и взаимопомощи создавали атмосферу непримиримости к правонарушениям. Замечая подозрительных лиц или ситуации, граждане стремились оперативно сообщать о них, что, в свою очередь, позволяло правоохранительным органам действовать на упреждение. В конечном итоге, продвижение профилактических мер и активное взаимодействие всех звеньев системы общественной безопасности способствовали устойчивому снижению уровня преступности в городе. Процесс контроля над неблагополучными районами трансформировался из реакции на произошедшее в постоянное поддержание порядка и стабильности, что делало город безопасным для всех его жителей. Одним из ключевых подходов сыскной полиции к предотвращению преступлений являлся постоянный мониторинг и анализ статистики правонарушений. Это позволяло выявлять "горячие точки" города, где происходило наибольшее число преступлений, и направлять туда дополнительные патрули и оперативные группы. Такая тактика не только увеличивала вероятность быстрого реагирования на происшествие, но и служила сдерживающим фактором для потенциальных преступников. Кроме того, важным элементом превентивной работы стало тесное сотрудничество с гражданским населением и общественными организациями. Властям удалось наладить систему, при которой жители могли анонимно сообщать о подозрительной активности или лицах. Эти сведения оперативно обрабатывались и проверялись, что позволяло предотвращать преступные действия еще на стадии планирования. Были организованы встречи с населением, раздача информационных брошюр и проведение лекций о мерах личной безопасности. Не менее важной мерой стало внедрение инновационных методов и технологий в работу сыскной полиции. Ведётся активное использование телеграфа для быстрого обмена информацией между различными подразделениями полиции и постами на улицах. Также используется фотография для документирования места происшествий и идентификации подозреваемых. Технологический прогресс позволил создавать более точные базы данных и архивы, что значительно ускоряло процессы расследования и анализа случаев рецидивов. Таким образом, благодаря комплексному подходу, включающему как оперативно-аналитические меры, так и активное вовлечение общественности и технологические новшества, сыскной полиции удавалось не только успешно расследовать уже совершенные преступления, но и существенно снижать их число, поддерживая порядок в большом и динамично развивающемся городе. Департаменты полиции и силовые структуры готовятся к этим периодам с усиленным вниманием, разрабатывают специальные оперативные планы и повышают патрулирование. Увеличение числа офицеров на улицах, установка временных камер наблюдения и проведение профилактических бесед с владельцами магазинов и бизнесов являются основными мерами, направленными на предотвращение преступной активности. Многие участки общественного пространства охраняются, а в особенно уязвимых местах, таких как торговые центры и главные улицы, организуются специальные посты. Однако, несмотря на все усилия правоохранительных органов, преступники не ограничиваются лишь традиционными методами. С каждым годом их схемы становятся всё изощрённее и технологически сложнее. Наряду с попытками ограблений и краж с взломом, воришки начинают активно использовать киберпреступления: взлом банковских систем, фальсификация платежных документов и кража личных данных становятся всё более распространёнными преступлениями в праздничное время. Готовность граждан и их осведомлённость также играют ключевую роль в уменьшении криминальной активности. Регулярные образовательные кампании, проводимые совместно с местными властями и медиа, направлены на информирование населения о мерах предосторожности. Важные моменты включают: укрепление замков на дверях и окнах, использование сигнализаций, осведомлённость о мошеннических схемах и осторожное обращение с личной информацией в интернете. На фоне всех этих мер важную роль играет взаимопомощь и поддержка в обществе. Люди, объединяя усилия в рамках соседских сообществ и групп быстрого реагирования, могут оперативно сообщать о подозрительных личностях и действиях в их районе. Взаимный контроль и бдительность способствуют созданию безопасной среды и помогают предотвратить преступления до их совершения. Для решения проблемы приходилось искать более радикальные и масштабные методы. Так родилась идея облав широкомасштабных, неожиданно охватывающих целые районы Москвы. План был разработан с особой тщательностью: каждый квартал города был разделен на секторы, в которые, по заранее полученному сигналу, направлялись многочисленные полицейские отряды. При этом назывался этот план "Рождественская чистка", и его выполнение требовало максимальной координации всех служб. Первая крупная облава началась ранним утром, когда большинство жителей еще крепко спали. Полицейские отряды, тихо и быстро, окружили стратегически важные районы, разделенные на сектора. Были установлены блокпосты на ключевых дорогах и расквартированы патрули во дворах. Сообщники преступников, пытавшиеся предупредить своих товарищей, наталкивались на перекрытые дороги и внезапные проверки документов, что делало бегство невозможным. В течение нескольких часов были задержаны десятки человек, подозреваемых в уголовных деяниях и имевших поддельные документы или вовсе не имевших права на проживание в столице. При этом за каждым задержанием следовало тщательное расследование, что позволяло нитью одного дела выйти на скрытые от органов правосудия сети. Эффект от этого мероприятия оказался ошеломляющим. Преступные группы, привыкшие действовать безнаказанно, были потрясены внезапностью и масштабами действий правоохранительных органов. В дальнейшем, подобные облавы вошли в постоянную практику и стали важным инструментом в обеспечении порядка и безопасности москвичей. Наведение порядка в городе на примере такого действенного метода стало примером и для других крупных городов Империи, стремившихся к поддержанию законности и справедливости. Итак, я начал стратегически размышлять над тем, как можно было бы осуществить этот план. Первым делом, нужно было определить основные маршруты и временные промежутки, когда эти мошенники обычно передвигались. Это требовало точной координации и безошибочных действий, ведь малейшая ошибка могла свести на нет все мои усилия. Я решил, что лучший шанс перехватить их будет на вокзалах или станциях, куда они едут, либо откуда возвращаются. Пройдя иронию судьбы, что мы празднуем, а они лишь ищут, как воспользоваться моментом, стал я изучать их схемы, привычки и связи. Сведения, добытые за последние недели, раскрыли удивительно сложную сеть контактов и передвижений. Я понял, что для успеха нужно было отвлечь внимание и создать иллюзию безопасности для них, чтобы они не заподозрили подвоха. На следующем этапе, я подключил старых знакомых, чьи таланты в области оперативной работы оказались незаменимыми. Вместе мы создали план, который обеспечил бы задержку и изоляцию мошенников. Причем каждый шаг был продуман до мелочей: транспортные препятствия, ложные сообщения, даже аварийные ситуации, которые могли бы задержаться к месту значимости на праздниках. Реализовав свою тактику, я наблюдал за их перемещениями через сеть информаторов и скрытых камер. Винтик за винтиком моя стратегия начинала работать: один из мошенников застал себя в мелкой провинции без доступа к быстрому транспорту, другой столкнулся с непредвиденными изменениями в расписании поездов. К моему удовлетворению, праздничные дни в Москве прошли относительно спокойно. Хотя это была всего лишь временная мера, служившая паллиативом самого зла, я надеялся, что выигранное время даст мне возможность разработать более эффективное решение для избавления Москвы от их пагубного влияния навсегда. Для проведения облав сначала тщательно разрабатывался план операции. В первую очередь анализировались данные о предполагаемых местах скопления мошенников и их методах работы. Информацию получали через осведомителей и агентов, внедренных в криминальные круги. Кроме того, активно использовались современные технологии: прослушки телефонных переговоров, видеонаблюдение и анализ цифровых следов. Сотрудники сыскной полиции готовились к операции заранее, собирая показания и документируя действия подозреваемых. В день облавы участвовали десятки, а то и сотни сотрудников правоохранительных органов. Группы захвата действовали скоординировано и быстро, занимая заранее намеченные позиции и блокируя пути отступления. Важно было не допустить утечки информации о готовящейся операции, чтобы злоумышленники не успели скрыться. Часто применялись гранаты со слезоточивым газом и светошумовые устройства для отвлечения и дезориентации подозреваемых. На месте задержания проводился тщательный обыск, изымались документы, деньги и оборудование, которое могло быть использовано для осуществления мошеннических схем. После завершения активной фазы облавы начиналась скрупулезная работа по сбору доказательств. Производилась экспертиза изъятого имущества, допрашивались задержанные. Следователи проверяли алиби, искали совпадения в показаниях и сетевых переписках. Важно было не только задержать подозреваемых, но и собрать достаточно улик для их последующего осуждения в суде. В ходе этого этапа часто выявлялись связи между различными мошенническими группировками, что давало возможность планировать новые операции и бить по всей цепочке преступного бизнеса. Результаты таких облав были ощутимы. Мошенники часто теряли значительные ресурсы и были вынуждены прекращать свою деятельность. Пресса с интересом освещала успехи правоохранительных органов, а граждане получали уверенность в том, что государство способно защитить их от преступных посягательств. Важно отметить, что такие массовые мероприятия не только непосредственно снижали криминальную активность, но и оказывали значительное профилактическое воздействие, заставляя злоумышленников задуматься о возможных последствиях своей деятельности. Обстановка в комнате становилась напряженной, когда все участники «экспедиции» осознавали, что им предстоит долгая ночь. Первоначальное удивление быстро сменялось молчаливой сосредоточенностью. Надзиратели и агенты обдумывали свои роли и готовились к предстоящей операции. Подробности плана держались в секрете до последнего момента, чтобы избежать утечек информации, способных сорвать всю операцию. Когда наступала ночь, тишину прерывал лишь приглушенный шепот и шаги на полу. В назначенное время команды получали приказ двигаться. Координация действий была ключевым элементом успеха, каждая группа знала свои задачи и места для облавы. Использование темноты обеспечивало элемент неожиданности, необходимый для захвата нарушителей с поличным. На улицах города наибольшее число жителей даже не подозревало о происходящем. Операция, тщательно продуманная и безупречно исполненная, проводилась с максимальной эффективностью. Команды действовали быстро и слаженно, часто этой ночи заканчивалась успешно: множество нарушителей оказывались в руках закона. Завершив операцию, участники возвращались в здание полиции, загруженные адреналином и уверенные в том, что их усилия дали ощутимый результат в борьбе с преступностью. По утрам город просыпался, как и в любой другой день, не подозревая о сложных ночных операциях, проведенных незаметно и профессионально. Обыватели шли по своим делам, а те, кто был причастен к ночному рейду, возвращались к своей рутинной работе, оставаясь готовыми к следующему вызову и продолжая жить жизнью, где каждое действие имело свое место в непрекращающейся борьбе за справедливость и порядок. Город был словно живой организм, где каждое его движение следовало тонким и метко организованным планам. После того как городовые сливались в одну сплочённую массу, наступала пора точных и плавных действий.  Они проникали в глубину намеченных кварталов, словно резак, аккуратно разрезающий ткань, чтобы не повредить никого случайно. Периметр захватывался с точностью до минуты, чтобы ни одна подозрительная личность не могла улизнуть. Во главе каждого отряда шел опытный старший офицер, который знал город наизусть — каждый закоулок, каждую скрытую дверь. В руках у него была карта с расставленными метками, и вместе с картой была настойчивая решимость, промелькивающая в глазах. Каждый дом обрабатывался с точной координацией среди всех членов отряда: у одних светили фонари, у других заслоняющие окна шторы находили новую информацию, а третьи занимались тем, чтобы вся доступная информация собиралась воедино. Нарушители порядка, застававшие их врасплох, уже не могли скрыться под покровом ночи. Довольно скоро половину подозрительных лиц вытаскивали из укрытий, а уличные закоулки становились местами прилежного обыска. Городовые работали методично, словно хищник на охоте — каждый знал свое место и задачу, все понимали, что от их действий зависит спокойствие и безопасность горожан. Жители, видя столь внушительную полицейскую активность, постепенно начинали больше доверять и относиться с почтением к правопорядку, зная, что их город находится под надёжной защитой. После завершения операции все участники собирались вновь в исходной точке, где обсуждались результаты.  Руководители делали выводы и наметки на будущее, учитывая каждую деталь нынешней операции. Успехи внушали оптимизм, вдохновляли на новые, ещё более эффективные и тщательно спланированные действия. Вместе с тем город, истинная жилая структура, вновь погружался в покой до следующей ночи, когда защитники снова выйдут на улицы, чтобы охранять мир и порядок. Кулаковские дома представляли собой мрачное сплетение узких, извилистых переулков и грязных дворов, где свет редко пробивался сквозь густую пелену дыма и копоти. Здесь жизнь протекала по своим законам, и ночь хорошо сочеталась с днем, создавая постоянную атмосферу тревоги и ожидания беды. В домах, чьи стены были покрыты слоями грязи и плесени, сновали подозрительные личности, прятавшие лица в тени широких шляп или глубоко надвинутых на лоб капюшонов. Каждый шаг в таких местах мог обернуться неприятностью — будь то внезапная схватка с бродягой или тихий, но агрессивный толчок от крепких рук какого-нибудь малолетнего обитателя этих темных закоулков. Полиция и агенты, извещенные заранее, прочесывали эти районы с профессиональной четкостью и холодной расчетливостью. Их поведение отличалось слаженностью и опытом, производя на обитателей трущоб подавляющее впечатление. Крики возмущения и вопли испуга разносились по узким переулкам, когда полиция врывалась в жилища, выбивая двери и распахивая окна в попытках выловить тех, кого искали. На каждого пойманного приходилось несколько ускользнувших, но власть твердо держала контроль над ситуацией, не позволяя панике и хаосу выйти за установленные пределы. За последние несколько рейдов множество подозреваемых оказывалось в длинных списках задержанных, преданных суду. Спектакль арестов и облав продолжался, наподобие из сказаний о борьбе с преступными гнездами прошлого. Газеты, конечно, не упускали возможность добавить красок и драматизма в свои отчеты, порой канонизируя действия отдельных агентов, словно рыцарей на светлом поле боя против темных сил. Вплетая в текст элементы строгого реализма и бурной фантазии, хроникеры создавали впечатления, что каждый очередной рейд приближал торжество порядка и законности. Несмотря на все это, Хитров рынок и Кулаковские дома вновь и вновь оживали, подобно гигантской гидре, вырастающей из пепла прошлых поражений. Обитатели этих мест, порой абсолютно аморальные, а порой просто несчастные жертвы тяжелых условий жизни, продолжали оказывать сопротивление, снова и снова сталкиваясь лицом к лицу с представителями власти. Каждый новый рейд становился очередной битвой в неугасимой войне за контроль и выживание, непрекращающейся борьбы добра и зла, которая только усиливала колорит и напряжение московской жизни. Однако, несмотря на их явные недостатки, эти мрачные углы являлись своего рода пристанищем для многих, кто в иное место не мог бы и шагу ступить. Ведь в городах, особенно быстрорастущих, спрос на жилье зачастую намного превосходил предложение. Здесь затерянные души находили крышу над головой, пусть и не всегда безопасную, но хотя бы столь необходимую им укромность в мире, полном угроз и опасностей. Эта печальная общность жилья порождала и определенную социальную структуру, в которой действовали свои, хотя и не писаные, но вполне жесткие законы. Старожилы, уже привыкшие к порядку вещей, часто превращались в неформальных лидеров, своеобразных «охранителей» групп изгоев. В их власти было распределение дефицитных ресурсов, определение своих и чужих, что часто приводило к неписаным повседневным конфликтам, а иногда и к жестоким расправам. Темные владельцы этих ночлежных квартир знали, что выгоднее покрывать тлеющий хаос, создавая минимальные условия для выживания своих постояльцев, чем решительным образом наводить порядок. Их незаметное присутствие, а иногда и явная теневая власть, обеспечивали долгоиграющую стабильность. Они удерживали контроль, лавируя между нарушением закона и поддержанием некой иллюзии порядка. Здесь, в этом парадоксальном мире, нищете и отчаянию противопоставлялась лишь своеобразная устойчивость. Эти ночлежные углы, непотребные и мрачные, со временем становились частью городской фауны, непритязательной, но неизбежной. Посетители и жители, впитанные в эту серую ткань жизни, редко покидали её по собственной воле, становясь заключенными собственных несчастий и замысловатых интриг хозяев, напоминающих демонов, держащих спальники в своих темных когтях. На втором этаже тактика менялась. Команда делилась на две группы: первая оставалась у лестницы, контролируя выходы, вторая быстро и бесшумно проникала в квартиры. Оперативники внимательно осматривали каждый уголок, ведя себя осторожно, чтобы не спугнуть возможных злоумышленников и не вызвать панику среди мирных жителей. Третий этаж был особым вызовом. Высота создавала дополнительные риски, побеги через окна могли привести к трагическим последствиям. Чтобы минимизировать угрозы, нередко использовались специальные альпинистские снаряжения для блокировки внешних путей отхода. Это требовало четкой координации и профессионализма от команды, но гарантировало, что ни один преступник не сможет ускользнуть незамеченным. Нередко на этих этажах попадались незадачливые граждане, которые сразу начинали уверять, что оказались здесь случайно. И хотя такие утверждения проверялись, оперативникам всегда приходилось считаться с возможностью неожиданного сопротивления. Оставалось важно действовать быстро, но предельно корректно, отличая истинные угрозы от случайных происшествий. Комплексный подход к каждому этажу и профессиональная подготовка команды позволяли заключить операции без промедления и с минимальными потерями. В остальных комнатах квартиры условия были  спартанские. На нарах, располагавшихся в них, часто помещалось по нескольку человек, и пространства хватало лишь на сквозное дыхание. Перебиваясь ночлегом на деревянных балках, жители таких помещений обычно изголодовались и предавались тяжелой работе денно и нощно — всё лишь бы хватило на скромный кусок хлеба и крышу над головой. Впрочем, и здесь царил свой собственный порядок, и, несмотря на кажущуюся хаотичность, каждый знал своё место. Комнатки были тесные и полутемные, крайне редко освещаемые лучами дневного света. Некоторые прямоугольные, другие, из-за стеснённого пространства и урезанных стен, неправильных форм, достойных называться скорее кладовками. В большинстве демографического состава преобладали мужчины, но встречались и женщины, вынужденные делить убогие жилища с десятками других постояльцев. Готовку обычно осуществляли на общей плите, в одном углу комнаты, где было предусмотрено мызгающее сверкающее строение, по виду ближе к камину, нежели к современной плите. На полках, под нарами и даже у обшарпанных стен хранились вещи ночующих, чаще всего свёрнутые в скатки одеяла. Каждому обитателю отводился уголок для личных принадлежностей, что укрепляло острое осознание границ даже в тех ограниченных условиях. Время от времени в помещение заходил приказчик или квартирный хозяин, чтобы проверить состояние комнат и собрать плату за жильё. Этот визит всегда настораживал и будоражил жильцов, так как от своевременной оплаты зависело их дальнейшее пребывание и относительное спокойствие ночных часов. Обитатели Кулаковских ночлежек были зачастую отбросами общества, отрекшимися или отрешенными от нормальной жизни, которые с трудом лелеяли хоть какие-то остатки человеческого достоинства. Они представляли собой пеструю смесь мелких преступников, мошенников, ночных работников и просто несчастных душ, потерявших все и всяких возможностей на честный заработок. Каждый из них приходил сюда с собственной трагедией, которую он нес за собой, словно незримый, но тяжелый груз. Это место не было благоприятным для обитания, и жизнь в нем вряд ли могла кому-то показаться жизнью в полном смысле слова. Люди здесь существовали в состоянии постоянного стресса, голодали и болели. Болезни распространялись легко и быстро, ведь права на личное пространство не было, и жившие тут теснились в небольших и плохо проветриваемых комнатах. Любой скрытый уголок или занятый матрац мог в одночасье стать одной из «горячих точек», где разгорались конфликты, приводившие к диким и беспощадным дракам. Люди здесь существовали в некоем параллельном мире, где все человеческие нормы и обычаи были смутно откинуты в тень. Этот миром правил собственный суровый закон, который балансировал на грани между животными инстинктами и примитивными потребностями. Каждая ночь приносила новые истории, полные слез, криков и насилия. Грязный полог, за которым скрывались хозяева, служил своего рода неизменным символом этого мира: за ним скрывалась не просто власть, но и место, где сосредоточились основные источники страданий и несправедливости. Складывалось впечатление, что это логовище было своего рода перевалочным пунктом на пути к еще большей пропасти. Люди приходили сюда, надеясь на временное пристанище, на минутное облегчение от своих мук, но часто оказывались навсегда пойманными в сети этого ужасного места. Они превращались в бездушные тени самих себя, потерянные и забытые теми, кто когда-то мог значить для них что-то важное. В конечном итоге ночлежка поглощала их, наполняя свое зияющее дно новыми обитателями, готовыми на все ради одного глотка горячительного или кусочка крохи. Очаги заразы, как и многие другие проявления социального неблагополучия, часто являются следствием комплексных исторических и социальных факторов. Правительство может терпеть такие очаги по целому ряду причин, начиная с бюджетных ограничений и заканчивая необходимостью обдуманных, долгосрочных решений, чтобы не усугубить ситуацию. В некоторых случаях ресурсные ограничения могут быть настолько значительны, что адресовать все проблемы одновременно становится нереалистичным. При этом фокусируется внимание на наиболее угрожающих аспектах, что может отодвигать борьбу с очагами заразы на второй план. Также возможно, что местные власти могут быть ограничены в своих возможностях из-за отсутствия координации с федеральными программами и ресурсами, что усложняет борьбу с эпидемиями. Кроме того, важен и человеческий фактор: это может включать в себя коррумпированность, низкий уровень компетенции или попросту недостаток политической воли. Сложности в управлении большими потоками информации и ресурсов могут приводить к ситуации, когда проблемы остаются нерешенными. Без четкой политики, направленной на профилактику и быстрое реагирование, очаги заразы могут получать минимальное внимание и ресурсы. Вместе с тем, необходимо помнить, что иногда очаги заразы могут возникать спонтанно и распространяться настолько быстро, что реакция правительства запаздывает. В таких случаях важно создание надежных систем мониторинга и быстрого реагирования, чтобы не допускать распространения болезней и быстро вводить необходимые меры для защиты здоровья населения. Но что тогда остаётся делать? Эти приюты, подобно домам терпимости, возникли под давлением самой жизни, и, хочешь не хочешь, с ними приходилось мириться. Без них, где могли бы оказаться те, кто оказался на дне? Далеко не все могли позволить себе оплачивать ночёвку в таких заведениях; организовать бесплатные и хоть сколько-то комфортные места для ночлега представлялось неосуществимым, ведь это означало бы взять на себя ответственность за жильё для значительного числа людей. Вдобавок, ликвидация Кулаковских и подобных ему квартир, в отличие от гуманитарных ценностей, ничем бы не обернулась. Эти места возникли в ответ на сложные социальные условия, и их уничтожение лишь привело бы к разобщению жильцов по всему городу, что усложнило бы контроль над ними. Наше появление вызвало значительное замешательство. Тем не менее, опытный взгляд мог бы заметить определённые закономерности даже в этом хаосе. Почти половина обитателей оставалась относительно спокойной, медленно вытягиваясь на нарах и встречая нас резкими замечаниями вроде: «Вот, гады, снова явились! Не дают спокойно жить честным людям!» У этих «флегматиков» не требовалось спрашивать документы — они, конечно, были в полном порядке. Совсем иначе обстояло дело с другой половиной постояльцев! Они в страхе разбегались по помещению, забивались за печки, прятались под нарами и даже лезли в щели. За оградой, принадлежавшей хозяевам, мы начали наводить порядок и готовиться к опросу и проверке каждого из присутствующих. Эти люди, которые когда-то представляли собой нечто человеческое, сейчас производили жуткое впечатление: их одежда разорвалась, они страдали от отеков, вызванных алкогольной зависимостью, а на телах были видны следы недавних побоев. Бывшие аристократы и титулованные особи внушали одновременно страх, сострадание и отвращение. Тем не менее, случались моменты, когда среди этих отставных чиновников, военных, артистов, врачей и журналистов неожиданно всплывали остатки забытого человеческого участия. Были и комические, и горькие ощущения при наблюдении за этими проявлениями, которые так контрастировали с грубым обликом их обладателей. Эта категория бывших интеллигентов производила наиболее угнетающее впечатление. – Где ты обитаешь постоянно? – интересуешься у бродяги. И вдруг этот комичный персонаж, приняв театральную позу, с напыщенной серьёзностью произносит: – Вот уже пятый год, как я сменил родной дом на это роскошное заведение! – при этом указывая рукой в сторону нары.
– Покажи свой паспорт? – спрашиваешь у пожилой пьяной женщины.
– Вот мой документ! – отвечает она, совершая едкий жест.
– Как тебя зовут? – обращается пристав к мужчине с излишне гордой осанкой, но без одежд. – А вы кто такой? – Ну и что с того? Не видишь? Я пристав!
Фигура без штанов с пренебрежением шипит:
– Ха! Пристав?! С кем угодно, только не с вами буду разговаривать.
Вдруг из-за занавески появляется голова, затем тянется рука, и сбивчиво произносится:
– Лев Давыдович не откажите, дайте двугривенный на завтра, слово дал! Зачем вам стоит? А выпить – как хочется! Иногда покопаешься в кармане и подашь рубль. Как будто не рука, а обезьяна вырывает у тебя купюру или монету, а за занавесом уже слышится ликование:
– Господи Боже! Какое чудесное благородство!.. В дальнем углу помещения неказистая женщина, явно нетрезвая и когда-то выступавшая в качестве шансонетки, пытается кокетливо подвигаться в ветхих лоскутках, которые служат ей юбкой. Она игриво подмигивает и с хриплым голосом поет: «Смотрите сюда, смотрите туда!», при этом демонстрируя свои отвратительные, отекшие ноги. Между тем перед вами мелькают различные персонажи: и «коты», и «хипарники», а также шулера и обычные мошенники. Нет воздуха, в висках пульсирует боль, и на сердце тяжесть, сложно понять, где я нахожусь, и что со мной происходит. Где граница между сном и реальностью?! Разделяя толпу на группы "чистых" и "нечистых", я определял первое как людей с надлежащими документами, а второе — как тех, чьи документы либо содержат дефекты, либо полностью отсутствуют. Первую категорию я оставлял в покое, в то время как вторую отправлял в полицейские участки. При этом для распределения по участкам я использовал довольно необычный критерий: чем меньше было на человеке одежды, тем ближе к участку его направляли. Это было связано с тем, что сострадание и чувство порядочности не позволяли мне подвергать людей, которые оказались без штанов, долгой прогулке по городу, особенно в условиях порой двадцатиградусного мороза. В шесть часов утра, находившиеся, на участках получили, горячий чай, а каждому был выдан фунт хлеба и небольшой кусочек сахара. На следующий день им выдали тюремное белье, обувь и одежду. Обеспечив людей теплом и пищей, их доставили в сыскную полицию, где начался процесс установления личности каждого. У нас были в наличии антропометрические приборы, дактилоскопические аппараты и целая фотостудия с обширным архивом. Однако о процессе опознания я расскажу в другой раз. К тому же, в сыскной полиции работали и собственный стилист, и гример, а также существовал богатый гардероб, включающий разнообразную униформу, гражданскую одежду и платье для дам. Это даст читателю, возможно, хотя бы общее представление о высоком уровне технического обеспечения розыскного подразделения в эпоху Империи. Предпраздничные рейды оказались весьма успешными, и я вспоминаю, что на четвертый год моего проживания в Москве Пасха прошла без серьезных краж. Этот рекорд был установлен, и я испытывал удовлетворение!.. В Московской сыскной полиции существовал так называемый стол для приводов. Его основное назначение заключалось в идентификации задержанных преступников, которые пытались скрыть свои настоящие и уже зафиксированные полицией имена, а также в регистрации тех, кто впервые оказался замешанным в правонарушениях. Ежедневно перед этим столом проходили десятки человек, а в дни массовых облав по его спискам могли оказаться даже сотни задержанных. В течение 25 лет «столом приводов» управлял Егор Трофимович Шувалов, личность весьма интересная. Этот коротышка с полным телосложением и угрюмым выражением лица, когда-то служивший фельдшером, за время своей карьеры прошел через огромный поток людей и, получив немалый опыт, развил почти сверхъестественную способность распознавать людей: всего лишь одним быстрым взглядом он мог практически безошибочно определить их профессию. Бояр был известен в криминальном мире и пользовался не только уважением, но и определенной популярностью среди его представителей. Егор Трофимович, несмотря на свою постоянную угрюмость, ощущал не только бремя от своей работы, но даже испытывал к ней настоящую привязанность, напоминая отношение артиста к своему ремеслу. Ему не было большего удовольствия, чем разоблачить мошенника, который прятался за чужим именем. Погружаясь в пыльные архивы и исследуя антропологические и дактилоскопические данные, он уверенно демонстрировал какому-нибудь Иванову, что тот вовсе не является Ивановым, а на самом деле Коровиным, из определенного региона, уезда, волости и населенного пункта, и что у него есть определенное число судимостей за спиной. Во время допросов он обычно отличался сдержанностью и краткостью; однако, в тех случаях, когда это было необходимо, он прибегал к хитроумным приемам, порой до такой степени запугивая своих неосведомленных «клиентов» необычными антропометрическими инструментами, что они впадали в настоящий ужас. В голове всплывают несколько эпизодов из обширного опыта Егора Трофимовича.
– Как тебя зовут? – спрашивает он у крупного парня, только что привезённого с операции.
– Платонов, Сидор. – Шувалов внимательно медленно рассматривает его, словно проникая в саму суть. – Ты когда-нибудь был в суде?
– Да нет, не то, что не был, даже свидетелем у мирового судьи никогда не появлялся!
– Врёшь, ты негодяй! – Клянусь, говорю только правду!
– Ну-ка, покажи пальцы! Молодой человек, при поддержке Егора Трофимовича, проводит процедуру дактилоскопии. Полученное изображение сопоставляется с формулой, и спустя некоторое время аналогичный отпечаток искомого лица ищется в базе данных. Оказавшийся Платонов Сидор идентифицируется как Сидоров Фёдор, у которого на счету три предыдущие судимости в мировом суде и четвертая – в окружном. В данный момент рядом имеется и его фотография. Егор Трофимович быстро переводит взгляд с изображения на Сидорова и, не испытывая никаких сомнений, начинает зачитывать информацию. – Сидоров Фёдор, уроженец такой-то губернии, района и населённого пункта, возрастом столько-то лет. Является православным. В таком-то году по решению мирового судьи данного участка провёл 3 месяца в тюрьме за совершение кражи. Пауза и серьёзный взгляд на обвиняемого. Затем продолжает:
– Согласно приговору мирового судьи указанного участка, отбывал 6 месяцев лишения свободы в такое-то время. Снова пауза и новый взгляд на Сидорова. – На основании решения такого-то судьи, в такое-то время и за такое-то преступление. И, наконец: – Московский окружной суд вынес приговор, согласно которому ему назначено 4 года в арестантских ротах за определённые деяния. Вот и фотография, – произнес Иван Егорович, поднося снимок к лицу допрашиваемого.
Сидоров, слушая этот «биографический очерк», начинает нервничать, перекатываясь с ноги на ногу, и затем, резко покачав головой в сторону, неожиданно возражает: – Да это было, Егор Трофимович, ещё до начала военной службы!.. А вот ещё один снимок. К столу приближается странный человек с запущенным видом. Его образ вызывает сожаление и смех: он без штанов, на ногах у него деревянные протезы, а вместо рубашки на нем лишь жилетка. Лицо его, опухшее от злоупотребления алкоголем, отражает полное отсутствие эмоций. Кто он? Что за существо? Какая у него природа? Эти вопросы известны только Всевышнему… и Ивану Егоровичу.  Второй, взглянув на него, быстро находит ответ, не меняя положения головы, и протягивает к страннику руку с приказом: — Подавай клятву! – Пожалуйста, принимайте, Егор Трофимович! – произносит бродяга и, быстро вытащив из жилета наперсток, надевает его на палец и с готовностью протягивает Бояру. Неясно для меня, по каким признакам Егор Трофимович так мгновенно определил в нем портного. С наперстком, подобно присяге, портные не разлучаются. Он служит своеобразным символом их мастерства и традиционно оберегается ими, как зеница ока, несмотря на любые, даже самые трудные, жизненные ситуации. Всех новых преступников, то есть лиц, впервые уличённых в правонарушениях, мгновенно регистрировали за «столом приводов», фотографировали и снимали у них отпечатки пальцев, производя одновременно антропометрические измерения. В случаях, когда вина была очевидной, но обвиняемый продолжал отрицать, Иван Егорович, используя темноту и неграмотность простого русского человека, прибегал к необычным методам устрашения и часто добивался успеха. – Как же так, а? – спрашивал он очередного вора. – Это же не твоя работа? – Нет, Егор Трофимович, клянусь перед Богом – не виноват! – Хорошо! – говорит Шувалов. – Снимай обувь! – А зачем это, Егор Трофимович? – Сейчас узнаешь – зачем. Ну, давай быстрее! И пока жертва с замирающим сердцем снимала сапоги, Шувалов приступал к действиям. Он с грохотом придвигал специальную платформу с цинковой пластиной, на которой был черный отпечаток следа для измерения ноги; потрясал в воздухе огромным циркулем, предназначенным для замера объема черепа; для усиления эффекта он держал весьма длинный нож, который затачивал рядом на бруске. После долгих сомнений испуганный преступник вытаскивал свою огромную грязную ногу, и Егор Трофимович, быстро замечая ее детали, с отвращением произносил – Егор Трофимович, отпустите душу на покаяние. Больше нет сил, терпеть! Это что же такое творится?! И ножи у вас, и разные инструменты тут приготовлены. Нет, лучше я все по совести расскажу, зачем скрывать?! Когда все эти «фантасмагория» не приносили ожидаемых результатов, Егор Трофимович начинал ворчать себе под нос, выходя из себя. – Эка невидаль! Понапридумывали всяких циркулей и уверены, что всякого жулика можно вычислить! Пару раз в морду для профилактики или полсотни розог ему всыпать – вот и разговорился бы мигом! Никакая антропология не нужна.… До меня доходили слухи, что теперь Егор Трофимович окончательно одурел и деятельно служит большевистской ЧК, мастерству своему предаваясь. И расправляется он уже не с уголовниками, а с нами, своими бывшими товарищами! В приемной Московской сыскной полиции по моему приказу поместили плакат, в котором указывалось, что начальник сыскной полиции ведет прием по служебным вопросам в определенные часы, но для неотложных дел доступен в любое время суток. В один из ранних весенних дней я задержался в своём рабочем кабинете до поздней ночи, улаживая неотложные дела, и около полуночи вдруг услышал, как к зданию подъезжает машина. Через несколько мгновений дежурный сотрудник сообщил: – Господин начальник, тут какая-то женщина в трауре настойчиво хочет вас видеть. – Меня? В это время? – Да, я ей предлагал подать заявление обычным образом, но она, указывая на плакат, утверждает, что дело срочное, и непременно желает личной встречи с вами. Я раздраженно пожал плечами: – Ну что ж, пригласите её. В мой кабинет вошла довольно симпатичная женщина, еще не старая, в черном наряде и с крепом на голове. Подойдя к моему столу, она рухнула в кресло. Прикрывая лицо платком, она начала плакать, не произнося ни единого слова. – Ради бога, мадам, успокойтесь, не переживайте и объясните, что случилось? Барыня продолжала плакать и вскоре начала икать, нервно смеяться, одним словом, демонстрировать все признаки истерики. Я быстро предложил стакан воды и, дав ей время успокоиться, снова задал вопрос: – Что произошло?
– Ах, моя печаль неизмерима, я ужасно потрясена.
– Я вас выслушаю, мадам, продолжайте.
– Господин начальник, у меня исчез кот Мурзик!..
Я от удивления открыл рот, широко раскрыл глаза, а в душе вспыхнуло негодование. «Ах!  ты глупышка!..» – мелькнуло у меня в голове, но я не успел озвучить свои мысли, как моя эксцентричная гостья начала безостановочно и отчаянно тараторить, словно не делая пауз для дыхания. – Да, господин начальник, это был волшебный, превосходный сибирский кот, с замечательными зелеными глазами и пышными, огромными усами, – произнесла дама, выпучив глаза и надув щеки, стараясь передать всю прелесть пропавшего питомца. – Послушайте, сударыня, неужели вы полагаете, что у меня найдется время заниматься такими мелочами? Обратитесь с вашим заявлением в мою канцелярию, и необходимые меры для поиска вашей животного будут приняты. – Ах, как вы только можете, господин начальник, называть моё несчастье пустяками!.. Прекрасные пустяки, когда я не ем, не сплю и потеряла душевное спокойствие. Да знаете ли вы, что я любила своего Мурзика больше, чем мужа, больше, чем жизнь! «Тут дама вскрикнула в истерике». Разве его можно было не обожать? Ведь он был не только красив, но и чрезвычайно умен. Ах, господин начальник, насколько умен он был! Скажите ему, бывало, Мурзик, прыгай на плечо, и он мгновенно, изогнув грациозно спину и взмахнув хвостом, совершал тигриный прыжок и оказывался у меня на плече!.. – Послушайте, сударыня, – начал я, но она тут же прервала меня: – Как же я заботилась о своем дорогом котике, господин начальник! Следила не только за его питанием, но и старалась угадывать все его прихоти. Дама снова зарыдала. – Возможно, его никто и не похищал? – произнес я сдержанно, с трудом подавляя улыбку. – Может, он просто ушел от вас и сейчас бродит по крышам. Помните, сударыня, на дворе март! Моя собеседница смотрела на меня с презрением и, пожав плечами, сухо, но с достоинством ответила: – Мой Мурзик никогда бы так не поступил. Я нажал кнопку и вызвал в кабинет агента Игнатова При Московской сыскной полиции действовал так называемый летучий отряд численностью примерно 40 человек. В его состав входили эксперты в различных областях розыска. В нем были представлены: специалисты по лошадям, коровам, собакам и кошкам, а также работники магазинов и театров – названия, связанные с их профессиональной деятельностью. Возможно, читателю это подразделение покажется странным, однако оно было крайне необходимо, поскольку, во-первых, методы совершения краж значительно различаются, а во-вторых, места сбыта украденного отличаются. Поэтому иметь специализированных агентов, каждый из которых компетентен в своей области, было очень важно. Призванный мной Игнатов был заядлым любителем кошек и собак и демонстрировал значительные таланты в своем ремесле. Казалось, сама природа предназначила его для этой роли. Даже его внешний вид напоминал собачий: сильно вывернутые ноги, как у таксы, привычка наклонять голову набок, прислушиваясь, и умение при волнении заметно шевелить ушами. Указав приметы исчезнувшего кота, я настоятельно потребовал от Игнатова приложить максимум усилий в этот раз. После долгих слез, уговоров и просьб дама, наконец, дала мне возможность уйти для покаяния. Вернувшись, домой, измотанный, я моментально уснул крепким сном. В своем видении я увидел Мурзика. На следующее утро, едва заняв место в кабинете, меня прервал Игнатов, входя с большим свертком. Мурзик нашелся! Развязав узел на письменном столе, я обнаружил в нем прелестного сибирского кота, который, выгнув спину дугой, начал открывать розовый ротик и беззвучно мяукать. – Где его разместить? – осведомился Игнатов. – Пока поместите, в пустую, камеру, но обязательно закройте окно. – Слушаюсь, господин начальник. Я набрал номер дамы и попросил забрать потерянного Мурзика. В ответ услышал только радостный вопль. Через пятнадцать минут она приехала на автомобиле и, сияя, ворвалась ко мне в кабинет. – О, спасибо вам огромное, господин начальник!.. Я знала, что обратилась к вам не зря! Я верила, что для вас нет ничего невозможного. Неужели, мой Мурзик действительно найден?! – и она сильно пожала мне руку. – Но где же он? – Сейчас его приведут. Он находится в камере. – О!.. В камере!.. Господин начальник!.. – укоризненно произнесла она. – Не мог же я держать его в сердце, сударыня?! – Понимаю, ну, все-таки!.. Ее счастью не было границ, когда появился Игнатов, бережно держащий в руках Мурзика. Слезы радости текли, она осыпала его безумными поцелуями, крепко прижимала к груди. Мурзик сразу же продемонстрировал свою смекалку и признал хозяйку. – Господин начальник, разрешите выразить благодарность вашему дорогому, милому Игнатову? – Пожалуйста, сударыня, я не возражаю,… Мое удивление было огромным, когда она достала пятисотрублевую купюру и попросила передать ее Игнатову. – Нет, нет, сударыня, такую сумму я ему принять не позволю: вы избалуете людей. К тому же, что вы хотите, чтобы ваш Мурзик снова исчез завтра? Не надо вводить людей в искушение. Мы договорились на 100 рублях, и радостный Игнатов, получив столь неожиданный подарок, долго и старательно шевелил ушами в этот день.

                ***         

В 1905 году меня назначили руководителем Смоленского сыскного отделения. На тот момент я был неопытным в сыскном деле, и потому принял эту должность с некоторым страхом. Смоленск и в то время представлял собой крупный центр с многонациональным населением, где особенно выделялись поляки, французы, немцы и латыши, что, следовательно, требовало учитывать их уникальную психологию, значимо отличающуюся от русской, при борьбе с преступностью. Судьба поступила со мной жестоко, сразу предъявив ряд трудных задач. Уже впервые месяцы моей службы в городе началась эпидемия жестоких убийств. Так, в самом центре города, за православным собором, где в те времена была пустошь, плохо освещаемая по вечерам редкими керосиновыми лампами, нашли убитого парня, семнадцатилетнего гимназиста по имени Кацпер, сына влиятельного местного купца, активно участвовавшего в городском управлении. Тело мальчика находилось в ужасном состоянии: многочисленные ножевые ранения, сломанные ребра, нос и выбитый глаз; на шее — следы удушья. Примечательно, что изо рта убитого извлекли кусочек мяса, которым оказалась первая фаланга мизинца. Этот факт, наряду с состоянием тела, не оставлял сомнений в отчаянной борьбе за свою жизнь. Это было тем более вероятно, что Кацпер был крепкого телосложения и активно занимался спортом. Вероятно, убийство было совершено ради ограбления, поскольку все карманы мертвеца были вывернуты. Родителям сообщили печальную новость, и от них стало известно, что у их сына, видимо, пропали золотые часы с инициалами, подарок отца за успехи в учебе, а также бумажник, в котором могло быть всего несколько рублей. Местные ломбарды и ювелирные магазины были тут же проинформированы. Мои агенты рассеялись по городу, обыскивая все подозрительные места и известных полиции скупщиков краденого. Я ожидал, что похищенные часы вскоре будут найдены, что позволило бы мне выйти на след убийц. На третий день после убийства у ночной чайной рядом с мостом был найден новый труп, в котором мы опознали Магнуса Фишера, прозванного Грешным Затылком. Магнус Фишер, карманник, был хорошо знаком полицейским Смоленска. Обычно его ловили на мелких кражах, и на допросах он легко выдавал своих сообщников. У Магнуса была пробита голова, а в его оскаленных зубах была зажата записка с надписью: «Собаке собачья смерть». Примерно через неделю после этого убийства в пригороде был убит и ограблен извозчик. Еще через несколько дней   дворник. Я оказался в полном замешательстве. Безуспешно мои люди обыскивали город в попытках поймать хоть какую-то сплетню или навести на след — всё было тщетно. Разбирая произошедшее, я пришел к выводу, что действует банда, потому что если бы Магнус Фишер, как слабый человек, мог подвергнуться нападению одного человека, то трудно было предположить то же в случае с убийством Кацпера, хотя бы по количеству и характеру его травм. Вряд ли и кучер в пролетке мог подвергнуться нападению, ограблению и убийству одним человеком. С другой стороны, преступники явно были некрупные, так как довольствовались столь скромной добычей, а записка, извлечённая изо рта Магнуса Фишера, была написана небрежным почерком малограмотного человека, что указывало на социальную среду, среди которой нужно искать преступников. Конечно, если бы мне пришлось расследовать такие преступления, скажем, десять лет спустя, когда я уже работал в Москве, задача бы упростилась, так как был бесценный след — откушенный мизинец. Этот мизинец с помощью дактилоскопии стал бы визитной карточкой убийцы, но в тот рижский период дактилоскопию ещё не применяли, и полицейские обходились только антропометрией. Следовательно, придя к выводу, что все эти убийства совершены группой, в которую, по-видимому, входят низкопробные преступники, я направил все свои усилия на поиск городских преступников этого уровня. Неожиданно, недели через полторы-две после убийства Кацпера, его родители сделали мне дополнительное заявление: они сообщили, что, помимо часов и бумажника, у покойного также пропал серебряный портсигар с эмалевым украшением в виде двух ласточек в углу – подарок его дяди. – Почему вы не рассказали мне об этом раньше? – спросил я их. Они сообщили, что их сын не всегда носил портсигар с собой, но после тщательной проверки всех его вещей, они не обнаружили портсигара и предположили, что он был у него в момент убийства. Я снова предупредил ломбарды и магазины, и вскоре получил ответ из ссудной кассы. Оказалось, что портсигар, соответствующий описанию, был заложен около полутора недель назад. Я допросил кассира и оценщика кассы. Кассир ничего не вспомнил, а оценщик заявил, что смутно помнит, как портсигар принесла высокая женщина с полным, немного одутловатым лицом. Более точных примет он не мог назвать. Естественно, имя в налоговой квитанции оказалось подложным и принадлежало давно умершей женщине. Пришлось применять крайние меры: во всех известных воровских притонах, ночлежных домах и притонах временно задержали всех зарегистрированных высоких воровок, мошенниц и своден, и, по одному предъявляя их оценщику кассы, добились, чтобы тот опознал подозреваемую. Однако ни одна из них не оказалась той женщиной, которая приносила портсигар. Около пяти дней до этих «смотрин» заведующий колонией малолетних преступников сообщил мне о побеге одного из его подопечных, некого Алексея Ковригина, с просьбой найти его. Алексей Ковригин уже не раз задерживался за кражи, был известен полиции. Агентов проинформировали о его побеге, и они, проводя облавы в притонах, наткнулись на Алексея в ночлежном приюте «Буллит». Пытались узнать у него подробности о последних убийствах в городе, но мальчишка только выразительно свистнул и с гордостью заявил: — Чтобы я, «шкет», выдал товарищей, этого не будет. Если Нельма Шишкина не выдала, то тем более от меня ничего не узнаете. Его спросили, откуда он знает, что Шишкину допрашивали. На этот вопрос он ответил, что Шишкина везде рассказывает, как она не только обвела вокруг пальца шпиков, но и обманула самого начальника господина Забелина. Мальчишка, очевидно, говорил о недавней проверке оценщиком высокорослых задержанных женщин. Я пожелал лично допросить Ковригина. – Слушай, Алексей, – сказал я ему, – хотя ты и малец, и не стукач, а все же подумай о том, что тебя ждет. Ты уже третий раз сбежал из колонии и знаешь, что за это полагается суровая порка. Если будешь молчать, то я попрошу заведующего колонией добавить тебе еще пятьдесят ударов от меня; если же все подробно расскажешь, что говорила Шишкина, я обещаю освободить тебя от порки совсем. Сам выбирай. – Нет, господин начальник, вы хоть насмерть меня избейте, а выдавать не стану. Так и не удалось мне от него добиться ни слова. Однако из случайных рассуждений Ковригина о якобы «достойном» поведении Шишкиной на «смотринах» поневоле сложилось впечатление, что эта женщина может что-то знать о недавних убийствах. Поэтому все внимание розыска я направил на неё. Судьба этого падшего создания была поистине трагической: она происходила из зажиточной семьи, выросла в достатке и окончила местную женскую гимназию. Затем произошел несчастный роман, который длился недолго, и Наталью с ребенком на руках оставил любовник. Семья не только отвернулась от неё, но и прокляла. Ребенок вскоре умер, оставив её в одиночестве, без средств к существованию, без привычки к труду и с подмоченной репутацией. Её падение произошло быстро: сначала более или менее длительные незаконные связи, затем Шишкина перешла из рук в руки и, наконец, оказалась в доме терпимости. Задыхаясь в этой среде, ей, в конце концов, удалось сбежать. Теперь пути к честному заработку были закрыты, и Шишкина пошла по криминальному пути, вскоре заслужив репутацию скупщицы краденого и искусной укрывательницы преступников. Частые тюремные заключения не привели к ее исправлению, и к описываемому времени Шишкина окончательно деградировала. К этому добавилась еще пагубная страсть к водке, и нередко городовые подбирали ее без сознания под заборами и отвозили в участок для протрезвления. Говорили, что пила она запоями.  Я решил немедленно допросить ее лично. Но удача отвернулась: Шишкина оказалась в сильном опьянении и не могла связать и двух слов. Я передал ее своему агенту Эммилии Зигердт, выдал ей определенную сумму и попросил принять на себя роль благотворительницы подойти к Шишкиной. Но реальность оказалась иной. Я сидел в одиночестве в полутемной комнате, где затхлый воздух напоминал о забытых мечтах. Взгляды прохожих, мимо которых я проходил, были холодны, как дальние звезды, звенящие в бездне небес. Я видел в них отражение страха и недоверия, что только углубляло мои терзания. Шишкина, окруженная стенами своего мира, казалась недоступной, а я — лишь тенью, по ту сторону забвения. Я повторял свои красивые слова, подбирая их с тщательностью, как рыбак сети — но она лишь усмехалась, и в её глазах загорался огонь, подобный брошенному углю, готовому вспыхнуть. "Почему, милая душа, ты отвергаешь свет?" — спросил я, но вместо ответа лишь слышал эхо своих собственных сомнений. Взгляд её стал острее, и я почувствовал, как во мгле нарастает напряжение, как в преддверии грозы. Я не знал, что говорить дальше. Сердце моё, вопреки разуму, пыталось достучаться до этой крепости, но стены Шишкиной были выстроены не из камня, а из боли и отчаяния. – Я надеюсь, что эта перемена не только внешняя. Внутренняя трансформация — гораздо важнее. С каждым мгновением, проведенным в обществе, вы открываете новую страницу своей жизни. Вам не стоит забывать, что за каждым достижением стоят старания и труд, которые требуют времени. Вы на пороге новой жизни, и важно сохранить тот заряд вдохновения, который вас окружает. Шишкина посмотрела на меня с удивлением, и я заметил в её глазах искры надежды. – Я готова работать, – произнесла она тихо, но с уверенностью. – Я не хочу возвращаться в прошлое, – добавила она, и её голос стал громче, полным решимости.  Я улыбнулся, осознавая, что её слова были не просто пустым звуком. Это было уверенное признание своего выбора. – Тогда вперед, Шишкина. У вас есть все возможности для самосовершенствования. Но помните: только вы можете определить, каким будет ваше будущее. Жизнь не подарит ничего, если вы сами не станете её творцом. И, словно растроганный этими словами и звуком собственного голоса, я вытащил платок из кармана и, помигав выразительно, высморкался. Покаюсь, однако, что роль кликушествующего миссионера мне решительно не удалась. Шишкина огорошила меня словами: – Такой большой и такой глупый. Вы положительно принимаете меня за дурру. Во всяком случае, вашей агентше, меня приютившей, я очень признательна. И, подумав, она рассказала мне следующее: – Знаете, я долго думала о том, почему люди вечно стремятся кого-то спасти. Неужели так трудно оставить в покое тех, кто не хочет, чтобы их спасали? Я всегда считала, что каждый волен делать свои ошибки, как и ошибки свои исправлять. Это ведь и есть жизнь, согласитесь?  Я смотрел на неё, внимая мудрости, запечатлённой в её взгляде, и понимал, что может, она права. Мир полон наивных стремлений и романтических идеалов, которые по сути своей превращаются в иллюзии.  В этот миг я осознал: порой гораздо важнее просто быть рядом. Не спасать, а поддерживать. И тепло её голоса, её искренность стали тем светом, который вдруг прояснил тьму моих сомнений. Вы думаете, что я могла бы хоть на миг стать на защиту тех, кто вершит зло? Нет, не так. Я лишь осознаю, что в этом мире не осталось ничего, что могло бы возрадовать мою душу. Каждое утреннее солнце, встающее над этим мрачным городом, лишь подчеркивает всю безысходность существования. Ублюдки, которые орудуют в темноте, открывают дар, который общество отвергло: они действуют, они не боятся осуждения, и в этом их сила. Я наблюдаю за ними с отстраненной завистью, ведь они, пусть и в порочности своих дел, делают то, чего я никогда не осмелилась бы. Каждый раз, когда звучит известие о новом злодеянии, во мне просыпается жажда участия. Я ведь тоже могла бы стать одной из них, если бы жизнь не пыталась укротить мою волю обходительными путами правил и условностей. Убивцы и воры — это не просто преступники. Они — мятежники, сбросившие оковы предрассудков. В их жестоких поступках я вижу отражение той ненависти, которая гложет меня изнутри. И вот теперь, когда обстоятельства требуют от меня иного выбора, я должна спросить себя: насколько я готова взять на себя эту ответственность? Я никак не могла забыть тот злополучный вечер, когда слова, вылетевшие из моих уст, стали необычайно тяжелыми. Они обожгли меня, как раскаленное железо, и теперь я понимала, что коварство людей, с которыми мне довелось общаться, не знало границ. Магнус всегда был осторожен, но и он не мог предугадать, что однажды его собственная жизнь станет союзником в моей мести. Я чувствовала, как в груди нарастает огонь, готовый поглотить все на своем пути. Я хорошо знала, кто они — те негодяи, предавшие его. Они крались в тени, как крысы, не осознавая, что в их руках уже началась игра, в которой я была не только жертвой, но и охотником. Я собрала все доказательства, которые могла найти, и передала их тем, кто был готов отомстить вместе со мной. Эта месть должна быть тщательно спланирована, чтобы не подставить себя снова в ловушку. Каждая минута ожидания становилась невыносимой, и, несмотря на страх, я чувствовала прилив силы. Мои мысли были заполнены образами Магнуса — его улыбкой, нежностью и даже мелкими недостатками, которые когда-то раздражали меня. Он не заслуживал такой судьбы. Я знаю, что от этого решения не будет возврата, но у меня нет другого выбора; я должна была закончить это дело раз и навсегда. Я прятала лицо в руках, стараясь избавиться от нарастающего ужаса. За окном темнело, и ночное спокойствие казалось обманчивым. Я знала, что в этот момент они смеются, обсуждая свои дальнейшие планы и наслаждаясь безнаказанностью. Внутри меня кипели противоречивые чувства – страх и гнев переплетались, создавая вихрь эмоций, который невозможно было унять. Я вздохнула глубоко, стараясь собраться с мыслями. – Главарь их – жестокий человек, – начала я, постепенно вырываясь из своей апатии. – Он называется Левин. В его руках собраны самые отъявленные подонки. Каждый из них играет свою роль в этой дьявольской игре. Больше всего мне страшно за тех, кто стал свидетелями их злодеяний. Они до сих пор живут в страхе, но я знаю, что если мы объединим усилия, мы сможем разоблачить их раз и навсегда: Я продолжила диктовать имена, вспоминая лица, которые мелькали в темных переулках нашего города. Моя жизнь могла закончиться в любой момент, но теперь я знала, что не могу позволить себе отступить. Спасая себя, я спасаю и других, и в этом мне не должно быть стыдно. Шишкина рассказала, что Донат Беккер с младенчества погружен в мир преступности. В его глазах никогда не было искры доброты; вместо этого там лишь отражались тени невидимых страданий тех, кто стал жертвой его семьи. Слава о злодеяниях Беккера распространилась далеко за пределы Риги, и многие боялись произносить его имя вслух. Каждый знал, что тот, кто вступит против него, рискует не только своей жизнью, но и жизнью своих близких. Его шайка, которая с каждым годом росла и укреплялась, занималась не только мелкими кражами, но и серьезными преступлениями — грабежами и вымогательством. Беккер всегда славился своим холодным расчетом. Он никогда не оставлял следов, и его люди придерживались строгой дисциплины. Каждый член группы знал свою роль и подчинялся непреложным законам, чтобы не вызвать гнев своего безжалостного лидера. Полиция делала попытки остановить Беккера, но каждая операция заканчивалась провалом. Он пользовался коррупцией и подкупом, чтобы оставаться на шаг впереди закона. Многие в криминальном мире смотрели на него с восхищением, подражая его манере ведения дел. Однако за этой фасадной силой скрывалась внутренняя борьба, отголоски которой наводили ужас даже на его ближайших напарников. Шишкина, о которой говорили в уголовных кругах, привлекала внимание не только полиции, но и местных жителей. Говорили, что Беккер, глава шайки, всегда отличался хитростью и беспощадностью. В то время как Заболотный прятался у своей любовницы, Беккер, казалось, исчез в недрах деревенской жизни, наслаждаясь спокойствием на фоне своих преступлений. Однако его шлейф темного прошлого не давал ему покоя. Лейла, любовница Заболотного, знала о его связях с преступным миром, но любви это не мешало. Она заботилась о нем, стремясь скрыть его от посторонних глаз. Время от времени ей приходилось выходить на рискованные встречи с теми, кто мог раскрыть его местонахождение. Шепот о мизинце Заболотного быстро разносился по кругам местных информаторов, и даже она чувствовала на себе взгляды недоброжелателей. Тем временем, слухи о Беккере и его действиях в деревне начали греметь. Соседи заметили, что он часто исчезает по ночам, и это вызывало у них беспокойство. Беккер, казалось, готовился к чему-то большему, чем просто спокойная жизнь с отцом. Тайные сделки и встречи в тени деревенских рощ могли означать только одно — его шайка еще не закончила свои дела. В результате наше наблюдение за Беккером Донатом стало более тщательным. Мы установили за ним слежку, но даже это не всегда давало результат. Главарь шайки умело скрывался от посторонних глаз, старательно меняя маршруты передвижения и места ночевки. Тем не менее, мы не теряли надежды, зная, что ошибки рано или поздно приводят к разоблачению.  Я отправил группу агентов в его родное село, чтобы они допрашивали местных жителей. Вскоре мы узнали, что его дядя, несмотря на свою должность, не особенно любил своего племянника, что, возможно, сыграло нам на руку. Соседи начали рассказывать о странных случаях исчезновения Беккера, и однажды мы получили информацию о том, что он якобы собирается покинуть село.  В тот момент мы поняли: пришло время действовать. Мы организовали ловушку, разыграв сцену с возможностью его бегства. Когда Беккер, полагая, что успешно уходит от преследования, оказался в ловушке, мы шагнули вперед, не оставляя ему шанса. Беглец был пойман, и его арест стал окончательным завершением этой запутанной истории. Пришлось разработать новый план. Конец весны приближался, и в это время скупщики овечьей шерсти начинают свое путешествие по губернии, чтобы приобрести товар. В Смоленске я знал одного из таких скупщиков и, после продолжительных разговоров, уговорил его взять меня и моего агента Коваля с собой в качестве помощников. Ранним утром мы втроем направились к деревне старика Агашкова. Эта деревня находилась на открытом пространстве, а недалеко от нее, на расстоянии около полуверсты, раскинулась дубовая роща. Приближаясь к селению, я заметил во дворе некую суету. Кто-то стремительно выбежал за пределы дома, перелез через забор и направился к дубовой роще. Однако, когда мы прибыли на саму усадьбу, перед нами открылась совершенно спокойная сцена: старая женщина вязала носок, старик, сидя на крыльце, курил трубку, а две молодые девушки весело танцевали, подпевая известной латышской песенке. После приветствия мы объяснили причину нашего приезда и начали изучать и сортировать предложенную для покупки овечью шерсть. Мы провели весь день, занятые этой задачей, обедали и пили чай на месте, но, не успев завершить всю работу, решили продолжить ее наутро. Мы заметили, что хозяева были напряжены: они - то шептались между собой, то вздыхали с печалью, то вдруг становились чрезмерно веселыми. На ночь нам предоставили пристройку с окнами, выходящими прямо на дубовую рощу. Я решил сменяться с Ковалем и дежурить всю ночь. Примерно в два часа ночи, наблюдая за двором, заметил одну из дочерей хозяев, которая быстренько проскользнула по двору с корзинкой в руках. Девушка вышла за ворота и направилась к роще. Я осторожно спустился вниз и, держась на расстоянии примерно трехсот шагов, стал следовать за ней. Ночь была ясная, лунный свет освещал всё вокруг. Я, наклонившись, перебегал из-за куста в куст. Так я добрался почти до самой рощи. Девушка подошла к старому дубу, который одиноко стоял на небольшой полянке, и оставила у его подножия корзину. Она как будто что-то бросила, быстро помахав рукой, и поспешила вернуться домой. Я остался на месте, чтобы увидеть, что произойдет дальше. Мне казалось, что корзина оставлена на специально обозначенном месте, и вскоре кто-то выйдет из леса, чтобы её забрать. Время приближалось к четырем часам, начинало светать, и меня стало клонить в сон. Я зевнул, прикрыл глаза и потянулся. Когда я снова их открыл, меня чуть не заставило подпрыгнуть от испуга. Что за черт, корзина пропала. В недоумении я протер глаза. Ситуация казалась абсурдной: мое зевание длилось секунды пять, или, может, даже десять, а между тем, даже самый ловкий человек не смог бы перебежать поляну, схватить корзину и скрыться в лесу менее чем за минуту. Я находился в полном шоке, но вдруг меня осенила мысль, и я мгновенно успокоился: разбойник, вероятно, сидел на дереве и просто потянул корзину к себе. Не зря девушка, которая принесла это, что-то бросила; мне показалось, что она накинула конец веревки на одну из веток дуба. Продолжать наблюдение стало излишним: не имеет смысла вступать в борьбу с убийцей, особенно учитывая, что мне пришлось бы находиться на открытом месте, а ему — за защитой раскидистого дерева. Я вернулся и незаметно пробрался в пристройку. Разбудив Коваля, я поделился с ним результатами моего наблюдения. Затем, разбудив нашего скупщика шерсти, мы вместе разработали ближайший план действий. Мы договорились, что утром проведем видимость разборки шерсти в течение полутора-двух часов, после чего наш «патрон» предоставит хозяину задаток и сообщит, что на следующий день приедет с подводами, чтобы завершить расчет и забрать купленную шерсть. Все прошло именно так: рано утром мы позавтракали латышской кашей на молоке и даже насладились домашним пивом. Если в корзине оказался тот же завтрак, размышлял я, значит, «птичка Божья» не страдает от голода. Уплатив аванс и попрощавшись, мы двинулись по дороге, но, конечно, не в том направлении, откуда прибыли, а словно продолжая наш обход и покупки. Совершив приличный круг, около четырех верст, мы снова вышли на шоссе и направились к станции. Здесь наши пути разошлись: наш покупатель вернулся в Смоленск, а мы с агентом Ковалем направились в ближайший уездный город Красненский. Там, собрав десять урядников, мы вернулись обратно на ту же станцию и отправились к селу Агашева. Мы нарочно шли медленно и, не доходя до цели, даже присели покурить на высоком открытом холме. Я внимательно наблюдал за усадьбой. В ней произошло точно то - же самое, что и в прошлый раз: начался общий переполох, и затем какой-то человек перебежал двор, перескочил через забор и помчался к дубовой роще. Я отправил Коваля с тремя урядниками на хутор для тщательной проверки, а сам с оставшимися семью людьми направился к роще. Окружив поляну с тем же дубом, я закричал разбойнику: — Эй, Иван Заболотный, спускайся вниз! Ответа не было. Мы пытались разглядеть плотную листву дерева, но Заболотного не могли найти. Не дождавшись ответа, мы бросились с топорами к старому дубу, желая его срубить, но вдруг из верхушки дерева раздался выстрел, и один из урядников, получивший ранения в плечо, уронил топор. Мы разлетелись в разные стороны и, прячась за деревьями, начали стрелять наудачу. – Не стреляйте, – закричал Заболотный. – Я сдаюсь! – и, бросив револьвер на землю, начал медленно спускаться с дерева. Сразу же он оказался в наручниках. Выяснилось, что у преступника было устроено целое логово в кронах дуба, нечто вроде крепости, окружённой со всех сторон, так сказать, живым забором. Мы вернулись в деревню, и обыск был в полном разгаре. Дом Заболотного оказался складом для интендантов: в подвале и на чердаке мы нашли многочисленные запасы сахара, чайных цибиков, пудов кофе и огромное количество мануфактуры. В числе различных находок оказалась квитанция Поземельного Банка и золотые часы, принадлежавшие жестоко убитому Кацперу. Я задержал всю уважаемую семью и отправил её под охраной в Смоленск. Таким образом, через две недели у меня в распоряжении были не только главарь банды, но и двое его близких подельников, на которых имелись веские доказательства. В отношении главаря Беккера была представлена ломбардная квитанция на заложенные часы, а против Заболотного — записка, найденная в устах убитого Фишера, написанная самим Заболотным. Он не смог дать убедительного объяснения, как именно он потерял фалангу мизинца. Эти улики, вместе с множеством противоречий, выявленных во время перекрестных допросов, в конечном итоге заставили их признаться. Тем не менее, идентификация оставшихся двух членов банды, о которых непонятно говорила Шишкина, была категорически отклонена. Впрочем, эти двое были задержаны значительно позже по совершенно другому обвинению и получили наказания за совокупность преступлений. Участники этой далекой и трагичной истории столкнулись с различными судьбами. Лидер Беккер был приговорен к пожизненным каторжным работам, но через четыре года ему удалось сбежать из Сибири. Он вернулся в Смоленск, где расправился с несчастной Шишкиной, разбив ей голову топором, за что вскоре был повешен по указанию главы карательной экспедиции Орлова. Заболотный, приговоренный к двадцати годам каторги, отбывал свой срок до начала революции, после чего возвратился в Смоленск. Что касается моего агента Коваля, то недавно в газете появились сведения о его аресте в Советской России, где он занимал должность начальника московского уголовного розыска. Если информация, опубликованная в прессе, верна, то, похоже, мне больше не суждено увидеть Коваля в этой жизни. Его арест стал для меня настоящим шоком, словно молния пронзила многолетнюю тьму безразличия. Мы вместе пережили немало испытаний, и я всегда считал его своим верным товарищем. Сейчас, когда его общественная жизнь окончательно обернулась трагедией, чувство горечи утратило свою силу перед лицом безнадежности. В образе Коваля я улавливал суть нашей борьбы и надежду на изменения. С каждым днем в Смоленске сгущались тучи. Революционные идеалы были искажены, а мрачные слухи о репрессиях напоминали, о нарастающем снежном коме. Печальные вести о судьбах моих товарищей только усиливали угнетение — многие из них, как и я, уже не верили в возможность справедливости. Однако в глубине души сохранялась искра надежды. Я продолжал вспоминать те моменты, когда искреннее стремление к переменам сталкивалось с беспощадной реальностью. Возможно, однажды мы снова встретимся с Ковалем в обстановке, где мрак истории будет изменен. Но в данный момент реальность оставалась жестокой, а судьба выступала в роли невидимого судьи.
                ***
Княгиня, рыдая, потянула меня за собой в уборную, где кража произошла. Шкаф выглядел неповрежденным, что лишь усиливало чувство страха и безысходности. «Как это могло произойти?» — спрашивала она, уставившись в пустоту, словно искала ответы на невидимой стене. Я внимательно осмотрел помещение, пытаясь выявить любые улики, которые могли бы нам помочь. Первым делом мое внимание привлекло окно, которое было чуть приоткрыто. При ближайшем рассмотрении вокруг подоконника обнаружились мелкие следы, оставленные ботинками. «Неужели грабитель смог войти через окно?» — произнес я, обдумывая все возможные варианты. Княгиня, казалось, вновь терялась в своих мыслях, как будто не могла поверить в происходящее.Я предложил ей вызвать местных стражей порядка, но она покачала головой, осознавая, что скандал может подорвать её репутацию. «Я не могу позволить, чтобы это стало публичным», — сказала она, а в голосе её звучал ледяной оттенок решимости. Я понимал, что дело приобретает личный характер, и её секреты будут раскрыты, прежде чем я смогу найти виновного. Спокойный вечер окутывал дворец, когда княгиня снова углубилась в свои размышления. Просторные залы, меблированные антиквариатом и украшенные изысканными картинами, ей казались пустыми без сияния сердоликового кольца, которое некогда служило символом её предков. В её душе переплетались страх и тревога — кто осмелится нарушить тишину этого священного уголка? Её мысли возвращались к событиям последних дней. Она помнила, как незнакомый человек, казалось, наблюдал за ней на балу. Взгляд его был настойчивым, полным загадок, и теперь ей не оставляло покой чувство, что это может быть именно тот, кто потянулся к её сокровищам. Непринужденные разговоры гостей, прерываемые смехом и музыкой, затмевались её внутренней борьбой. Княгиня решила, что должна разобраться в ситуации сама. В её распоряжении были не только старая библиотека, полная архивов и документов, но и контакты с местными сыщиками. В этой непростой задаче она не собиралась полагаться на кого-либо, ведь любовью к наследию её семьи не купишь.  Собравшись с мыслями, она написала письмо своему другу, искусному охотнику за редкостями, который мог помочь в поисках. Внутреннее напряжение держало её в ожидании. Она верила, что тайна, скрывающаяся в темных уголках её прошлого, скоро станет явной. Я уже не раз задумывалась о том, насколько сложно порой отделить личные чувства от прагматичного взгляда на вещи. В этом случае, кажется, что в моем сердце пробуждаются сомнения, которые я долгое время старалась игнорировать. Он был не просто секретарем, он стал частью моего мира, частью моих привычек и будней. Но сейчас, когда накрывает волна подозрений, я понимаю, как хрупка эта связь.  Каждое его движение, каждое слово, произнесенное в привычной небрежности, начинает звучать иначе. Я вспоминаю моменты, когда он проявлял особое внимание к различным мелочам, которые могли показаться незначительными. Быть может, это просто дружелюбие, а может, коварная стратегия, чтобы вызвать у меня доверие. Я не знаю. Но то, что мне действительно важно — это сам факт, что в ситуации, когда доверие оказывается под угрозой, все кажется подозрительным. Было бы проще преодолеть это чувство, если бы я не была связана с ним столь долгие годы. Каждый раз, когда я вижу его, в душе моем разгорается внутренний конфликт — продолжить ли верить в его порядочность или, наоборот, сделать шаг назад, проверяя каждую деталь, каждую мелочь, чтобы разобраться в этой запутанной истории.  Он вошел в кабинет с уверенностью, присущей людям, привыкшим к общению с представителями власти. Я предложил ему сесть, но он предпочел остаться на ногах, что только добавляло ему уверенности. Его глаза, проницательные и внимательные, словно пытались оценить ситуацию заранее. — Вы не хотите говорить о том, где вы были, — сказал я, устанавливая прямой контакт. — Но я уверен, что все обстоятельства могут объяснить ваше отсутствие.  Секретарь слегка усмехнулся и ответил:  — Возможно, вы правы. Однако я считаю, что каждому человеку следует иметь право на свои тайны, не так ли? Я закрыл блокнот, осознав, что под его внешностью скрывается нечто большее. Каждый жест, каждая интонация излучали неподдельную уверенность. Мои инстинкты подсказывали: здесь что-то не так. Но что именно он намерен скрыть? Этот вопрос закрался в сознание, пока я продолжал наблюдать за ним, не в силах отвести глаз от его лица с безмятежной улыбкой. Я не мог понять, почему он так настойчиво оберегает свои тайны, почему отказывается помочь мне прояснить эту запутанную ситуацию. Каждое мгновение, проведенное в тени неопределенности, лишь усугубляло мою тревогу. Я чувствовал, как время уходит, а вместе с ним и шансы на оправдание. Каждая секунда буквально висела в воздухе, и я понимал, что нам нужно торопиться. Возможно, его молчание скрывало нечто большее, чем просто добрые намерения. Может, он действительно был вовлечен в дело, о котором даже не подозревал. Или, что еще хуже, не хотел вовлекать меня в свои проблемы. Я вздохнул, осознав, что в этой игре мы оба были лишь пешками, неподвижно стоящими на доске, пока судьба принимала свои решения. Я попытался сменить тактику и задать вопросы иначе, пытаясь вызвать у него желание раскрыться. «Я всего лишь стараюсь защитить тебя», - говорил я, но он лишь покачал головой, будто не понимая, что я искренне желаю помочь. Мои доводы разбивались о его непреклонность, и эти минуты разочаровывали меня все больше. Я не мог отделаться от чувства, что справедливость требует еще одной попытки. Наблюдая за растерянным лицом французского секретаря, я увидел, как сильно он страдает от неопределенности. Он, казалось, понимал, что его невиновность не имеет значения в условиях, когда на первой линии стоят подозрения и обвинения, подобно тёмным облакам, затмевающим солнце. Это угнетало меня, ведь я знал, что за маской внешнего спокойствия скрывается человек, который был просто не в том месте и не в то время. С каждым часом, проведенным в раздумьях о деталях дела, моё внутреннее волнение нарастало. Я испытывал неизъяснимое желание выяснить правду, узнать, что же произошло в ту решающую ночь. Одна мысль не покидала меня: как можно позволять судьбе определять жизненный путь человека на основании поддельных фактов и беспочвенных подозрений? Я решился действовать: не оставил своих попыток убедить следователя пересмотреть дело, несмотря на его упрямство. Тем не менее, волнение меня не покинуло. Действительность оказалась жестокой и холодной. Я стал думать о том, что знакомство с этим благородным человеком могло бы стать началом чего-то прекрасного, но вместо этого он оказался в решетках. Не раз задавал себе вопрос: как часто случаются трагедии в человеческих судьбах, когда ради служебного долга не учитываются простые истины? Милютин, тщательно исследуя подробности увольнения Хохлова, выяснил, что причиной стало нечто большее, чем простое недовольство княгини. По слухам, он стал свидетелем нескольких скрытых моментов, касающихся финансовых операций, которые могли затрагивать честь и репутацию княгини. С каждой новой деталью дело становилось все более запутанным, и Милютин начал осознавать, что за фасадом богатства и благополучия скрываются мрачные тайны. Неудивительно, что Василий, обладая ключевой информацией, мог стать удобной мишенью для манипуляций. Увольнение лакея произошло в спешке; по словам домработницы, в момент его выхода княгиня была крайне раздражена, что подогревало слухи о конфликте. Милютин не мог избавиться от ощущения, что эта история имеет продолжение, которое непременно приведет к серьезным последствиям. Ключевым моментом для расследования могло стать и то, что вскоре после увольнения Хохлова княгиня отправилась в длительную поездку за границу, оставив дом под присмотром всего лишь нескольких людей. Этот факт вызывает вопросы: что именно происходило в жизни княгини в моменты ее отсутствия? Проблемы, скрываемые под поверхностью, начинали проступать всё яснее, и Милютин понимал, что необходимо действовать осторожно, чтобы не настал момент, когда вся картина разрушится с оглушительным шумом. Важным моментом, который я заметил, является то, что такое поведение Василия явно контрастировало с его прежней репутацией. Он был всегда на виду, будто бы надежный якорь для княгини, и его резкое изменение стало предметом обсуждения. Слухи о его странностях быстро распространились среди слуг, и каждый предлагал свои версии, пытаясь понять причину этой метаморфозы.  Никто не знал, что произошло в душе Василия. Возможно, тяжесть ответственности, которую он носил, начала давить на него, и он просто не смог с этим справиться. Его уход от прежних норм и правил напоминал крик о помощи, хотя сам Василий вряд ли осознавал это. Он потерял не только доверие княгини, но и собственный внутренний компас, который долгие годы служил ему верно.  Когда он в последний раз оказался перед княгиней, эта встреча стала более чем просто формальностью. В ее глазах читался ужас и недоумение, а его слова, полные растерянности, звучали как прощание с частью себя. Увольнение, казалось, было неизбежным, но никто не верил, что за этим стоят лишь капризы судьбы. Не веря своим глазам, я вновь перечитал выписку. Дважды был, судим за кражи — это, казалось, подрывает всю легенду о Василии Хохлове как о добропорядочном гражданине. Скрытность его прошлого давала повод для размышлений, и в голове словно возникла зацепка, которая могла переписать историю изначально наивного доверия. Интересно, насколько глубоко укрыл он свои истинные мотивы за маской обычного человека?  С каждым новым фактом я все больше погружался  своего рода в детективное расследование. Более того, вскоре стало ясно, что его громкие дела привлекали внимание не только местной полиции, но и широкой общественности. Я связался с бывшими соседями Хохлова, которые вспомнили о его неоднозначной репутации — говорит о доброте, щедрости, но и шепчут о тёмных делах, об исчезнувших вещах и злополучных случайностях.  Соколова, жена одного из его соседей, грациозно касаясь старинного альбома, провела рукой по фотографии, на которой был запечатлен Хохлов. «Он всегда умел внушать доверие», - произнесла она задумчиво. Этот парадокс привел меня к мысли: возможно, истинная природа человека не всегда отражается в его поступках, но скорее кроется в том, как он воспринимается окружающими. Я почувствовал, как холодок пробежал по спине. Упустить его в Лефортове — это означало не просто провал, но и возможность, что Хохлов теперь знал о моих намерениях. Он мог обратиться за помощью к своим старым знакомым или, что еще хуже, попытаться сбежать из города. Я собрал агентурную сеть и дал указание установить контроль над всеми возможными выходами из Москвы. Нужно было действовать быстро. К вечеру того же дня на адрес, где Хохлов был замечен в последний раз, направилась группа моих людей. Оказавшись на месте, они обнаружили, что квартира, которую он арендовал, была пустой. Однако на столе осталась записка, в которой красовалась сплошная неразборчивая каракули. Я заставил своих людей исследовать каждую деталь, но только одно было ясно — Хохлов играл не по правилам. Меня охватила злость. Воспоминания о том, как он умело избегал закона, только подогревали мою решимость его поймать. Я понял, что мне нужно искать альтернативные пути — возможно, он оставил за собой след, который приведет к его следующей схватке с судьбой. На лестнице поднимая ноги с особой осторожностью, я чувствовал напряжение в воздухе. Внутри меня проскальзывало чувство, что события развиваются не по плану. Несмотря на неуверенность, я сделал решающий шаг и постучал в дверь. Не дождавшись ответа, я распахнул ее и ворвался в квартиру. Стены были обвешаны неприметными картинами, а в углу стоял стол, на котором валялись конверты и документы. Каждая деталь в помещении вызывала у меня подозрение. Больше всего меня интересовал шкаф, в котором могли находиться улики. Я подошел к нему, открыв двери с глухим скрипом. Внутри были совершенно обычные вещи, но что-то в них не позволяло мне успокоиться. На столе лежал исписанный лист бумаги — похоже, это был план, на котором была обозначена схема нашего района. Не теряя времени, я достал телефон и связался с агентами. «Требуется поддержка на месте. Возможно, мы близки к раскрытию дела», — произнёс я, чувствуя, как вновь возвращается уверенность. Но в глубине души оставалось понимание, что настоящий враг мог быть ближе, чем я думал. Однако это чувство ожидания оказалось обманчивым. Маша, молодая женщина с яркими чертами лица и выразительными глазами, подошла к нам с улыбкой, но в ней скрывалось что-то недосказанное. Ее мать, пожилая дама с глубокими морщинами, внимательно осматривала нас с явным подозрением, как будто искала следы опасности.  «Мы вас ждали», - произнесла Маша, продолжая улыбаться, но её голос выдал нервозность. Небольшая детская комната, где играли игрушки, казалась заброшенной, а в воздухе витал запах чего-то горелого. Я поймал себя на мысли, что за этой легкостью общения скрывается напряжение, будто под поверхностью всё готово вот-вот прорваться наружу.  Несмотря на сохраненное спокойствие, я заметил, как взгляды женщин часто пересекаются - их связь казалась уж слишком сильной и многозначительной. Мы устроились на кухне, стараясь отвести разговор от слишком личных тем, но неизбежно вернулись к вопросу о Ваське. «Он не здесь, но мы уверены, что вернется», - ответила Маша с той же уверенной улыбкой, что явно не имела под собой ничего реального.  Нас накрыло лёгкое беспокойство, но открывать картину разрешения нельзя было. Каждое слово Маши и её матери словно было написано заранее, как будто они играли в незримую игру, и я оказался прямо в её центре, не в силах понять правила. Ведя за ними наблюдение, я заметил, как Хохлов с задней стороны квартиры передавал что-то женщине, которая, казалось, была взволнованной. Не будь я на чеку, мог бы упустить этот момент. Решив, что комментарии и их лукавые слова пустышка, я отдал приказ задержать их. Так началась эта запутанная игра, замешанная на обмане и тайнах. Мы увели их в участок, где слегка поддались допросу. Под давлением фактов они начали путаться в показаниях, что только подтверждало мою догадку — за всем этим скрывается нечто большее, чем простая ложь. Я внедрил в их круг своих людей, чтобы раскрутить эту паутину. Но одно было ясно: похищение Васьки не имело простого объяснения. Женщины будто бы защищали своего подельника, и я знал, что уровень их связи с Хохловым слишком высок. Вариантов не оставалось — мне следовало углубиться в их прошлое и найти ключ, который откроет двери к истине. Время работало против нас, и каждое промедление могло привести к утечке информации или, хуже того, к исчезновению Васьки навсегда. Допросы проходили в напряженной атмосфере. Я пытался выведать у дочери хоть какую-то информацию, но она ловко уворачивалась от прямых вопросов, пряча истинные эмоции за маской недовольства. Разговаривая с ней, я заметил, что она виртуозно манипулирует эмоциями, попыталась вызвать у меня жалость, рассказывая о трудностях жизни и болезнях матери. Но меня не введешь в заблуждение.  С каждым новым вопросом она становилась всё более агрессивной, её голос поднимался в истерике, и это только подтверждало мои подозрения. Я понимал, что за внешним спокойствием скрывается гораздо больше, чем хочется показать. Заботясь о своей репутации, она готова была на всё, чтобы избежать наказания от органов. Я решил использовать её реакции против неё, задавая ловкие вопросы, ставя её в затруднительное положение.  Между нами возникла игра, где я постепенно сокращал пространство, в котором ей было удобно маневрировать. Я был готов довести дело до конца, если это необходимо. И в этот момент у меня возникло ощущение, что мир в её глазах рушится, когда я упомянул об угрозе находящихся под следствием документов. Это был тот самый момент, когда её уверенность начала давать трещину. Сапожник произнес то же самое:  Знать – не знаю, ведать – не ведаю! Но быстро уступил, как только я крикнул:  О, не знаешь?! Тогда будешь сидеть здесь, пока мы не найдём Ваську. И ещё за укрывательство вора получишь отдельный срок.  Ну, во – о – о – т?! Ваше высокоблагородие, я не собираюсь сидеть за какую-то ерунду. Нет, отпустите меня, а я скажу всё, что знаю.  Где Васька?  Не могу точно сказать; но, правда, за час до вашего визита в квартиру Васька явился, как ветер, подхватил свои вещи, попрощался с женщинами, упомянул что-то о сообщении для тётки Лиды (это, видимо, родная сестра старушки) и исчез. Где же живёт эта тётка Лида? Этого, честное слово, не могу сказать.  Давно ты арендуешь комнату у Васьки?  Третий месяц идет. Замечал ли ты какую-либо перемену в их жизни за последнюю неделю? Да, действительно, раньше они жили в бедности, а в последнее время начали развлекаться. И гости зачастили, и пьянство стало обычным делом, и еда изменилась. На днях меня тоже хорошо угостили; к тому же, он вчера подарил Танюшке золотые серьги. Я выпустил сапожника и проводил его домой под охраной. Мне стало интересно отыскать эту "тетю Лиду". Хотя, с другой стороны, она может и не выдать Ваську, если у нее есть интерес к делу. В любом случае, стоит об этом подумать. На следующий день мне доложили, что мать просит разрешение отправить арестованной дочери еду и смену белья. В наших полицейских камерах кормили отлично и очень сытно, поэтому арестованные не нуждались в своей пище, но я не возражал против таких просьб, лишь требуя тщательной проверки "посылок" заранее. В этой ситуации было так же, только в отличие от других, мне хотелось увидеть лицом к лицу передачу от Маши. Она оказалась довольно скромной: кастрюля со щами, круглый домашний хлеб и чистая сорочка. Я задумался. Уставившись на подплеснувший и обгрызенный кусок хлеба; и тут меня осенило. Схватив маленький кусочек бумаги, я нацарапал на одной её стороне: “Тетя Лида от Васьки получила сообщение. Спрашивает, что делать?” Я распорядился запечатать эту записку вместе с остатком обслюнявленного карандаша в специально приготовленный для этого хлеб и передать его Тане вместе с её домашней корзиной, щами и рубашкой. На следующий день, когда Машка вернула пустой горшок и грязную сорочку, мои люди заметили, что в подоле ее одежды был зашит ответ, написанный на моей бумаге. Он гласил: "Попросите тетю Лиду отправить Ваське депешу в гостиницу «Астория» в Саратов, сообщив, что я в заключении". Вечером я отправился в Саратов на курьерском поезде под сопровождением двух агентов. Остановившись в гостинице «Астория», я вызвал местного начальника сыскного отдела. Он сообщил, что укрытие Васьки представляет собой не слишком уютные меблированные комнаты, однако это была наша единственная возможность, поскольку их владелец, пожилой человек, который когда-то работал в сыскной полиции, все еще поддерживал связи с ней. Он неоднократно помогал местным властям, предоставляя информацию о подозрительных личностях, которые останавливались в его комнатах. Я решил с ним переговорить. Скажите, у вас проживает Василий Хохлов? Конечно, уже третий день занимает номер.  Чем он у вас занят?  Да кто его знает! Уходит по утрам, целый день не видно, а вечером возвращается с ярмарки на пьяную голову.  Послушайте! Вы же раньше работали в сыскном ведомстве, так что, возможно, сможете нам помочь. С большим удовольствием! - откликнулся старик, оживляясь, как старый боевой конь при звуках знакомого сигнала. — Скажите, есть ли свободный номер рядом с Ходом новым? — Как раз сегодня освободился. — Отлично! Мои люди его займут. А стены между номерами, толстые? — Да что там! Это обычные деревянные перегородки.
— Хохлова сейчас нет дома? — Нет, он ушел утром и, вероятно, вернется только вечером.
— Превосходно! Вот что, дорогой: немедленно просверлите пару дырок в стене и хорошенько их замаскируйте, вбейте рядом гвоздей, а я пришлю к вам двух «пассажиров». — Слушаю вас.… Через час к вам приедут двое новых гостей, купеческой наружности, с чемоданами в руках, и, поторговав, займут номер рядом с Хохловым. Они, взглянув через просверленные отверстия, увидели вечером, как полупьяный Васька, вернувшись, домой, быстро разделся, достал из карманов два свертка — один маленький, другой побольше — и спрятал их под подушку, а затем лег спать. На следующее утро один из моих агентов позвонил мне в «Асторию» и сообщил: Васька встал, умылся, оделся и, извлекши что-то из-под подушки, спрятал один сверток в карман пиджака, а другой, меньший по размеру, осторожно раскрыл. Он повернулся к окну, вытащил двумя пальцами его содержимое и, прищурив один глаз, взглянул на свет. В его руках заблестел розовый камень. Затем, удовлетворенно усмехнувшись, Васька снова завернул камень в бумагу и положил его в нижний правый карман жилета. После этого, быстро припав к столу, он написал какое-то письмо, заклеил конверт и, похоже, собирался покинуть место. Смотрите в оба не упустите его и передайте это указание наружным агентам. Помните, что вы несете личную ответственность передо мной за выполнение данного задания. Я немедленно бросился в путь и встретил своих подчиненных, которые внимательно следили за кем-то, кто двигался впереди. Тихо присоединившись к ним, я ступил за Васькой. Он шагал быстро и вскоре привел нас к основному зданию ярмарки, где располагался почтамт. Хохлов зашел внутрь, и мы последовали за ним, с нами вошли около десяти сотрудников местной агентуры. Васька подошел к окну, приобрел марку, наклеил ее и направился к почтовому ящику, чтобы отправить письмо. В этот самый миг я подошел к нему и крикнул на весь почтамт: - Стой! Я начальник московской сыскной полиции. Подавай мне бриллиант! Васька был в растерянности, его лицо исказилось от удивления, и в конечном итоге он вымолвил: Что именно вам нужно? Какой камень? - спросил он. - Тот самый, что находится у тебя в правом кармане жилета! - произнес я, и, не теряя ни секунды, залез в его жилет, быстро вытащив камень из обертки и держа его высоко над головой. В моих руках засиял нежно-розовый камень, напоминающий утреннюю зарю с её мягкими оттенками. В почтамте, на мгновение остановившемся в удивлении, раздался гул удивленных голосов. Васька окончательно растерялся. - Боже! А откуда вы все это узнали? Настоящие чудеса?! Берите и жемчуг, все равно мне от вас ничего не спрятать! — Вы ведь всё понимаете! Ну и дела! Вот это поворот! — Где же кольцо из сердолика? — То, чего нет, не достать, господин начальник! — Куда оно подевалось? — Продал его вчера на ярмарке персидскому купцу. Да оно и не стоит ничего, я всего лишь пять рублей получил… — Отведи меня немедленно к этому купцу! Лавка купца была найдена, и кольцо изъяли. Таким образом, вор был схвачен, и все украденные вещи были возвращены. Вечером, под охраной, Васька был отправлен в Москву, а я в радостном настроении решился отпраздновать удачу с двумя моими московскими знакомыми. Для этого мы поздно вечером направились в ресторан на ярмарке. Только человек русского происхождения, живший до революции, может представить себе атмосферу, которая царила на ярмарке. Безбрежный масштаб разгула купечества, вдохновленный и подпитываемый сказочными прибылями, полученными всего за несколько дней; стремительные деньги, накопленные за год и растраченные за короткий промежуток времени — вот среда, в которой я оказался. О моем визите в ресторан каким-то образом стало известно, и едва мы расположились за столиком рядом с музыкантами и выпили по стакану сухого вина, как я заметил, что из соседних и дальних столов к нам устремились взгляды. Сначала заинтересованные взгляды были полны осторожности.  Но по мере того как бутылки опустошались, эта сдержанность исчезала, и нам начали улыбаться, подмигивать, поднимать бокалы, желая здоровья, а порой даже указывать на нас пальцами. В конечном итоге из зала ввалился подвыпивший купец и, с бокалом в руке, обратился ко всем присутствующим с заплетающимся языком, произнося громкие слова. Православные! Задавались ли вы вопросом, кто находится среди нас? Не в курсе? Позвольте мне представить… Мой земляк, мы оба из Москвы, господин Забелин! Каковы же осетры в нашей Белокаменной! Он и я совсем не та мелюзга из Саратова! Наверняка слышали, как сегодня он в почтамте подошел к мошеннику и прямо сказал: "Снимай сапог! У тебя между пальцами спрятан зеленый бриллиант!" Что вы думаете? Так и вышло на самом деле! Такого человека мы должны почитать. Он защищает наши финансы от всякого рода шантрапы и приносит нам огромную пользу! Слова пьяного москвича послужили сигналом: меня сразу окружили, кто руку жмёт, кто лезет целоваться. Один особенно активный и не менее пьяный товарищ вывернул огромный кошелёк и закричал: - Может, тебе нужны деньги? Берите без стеснения, дорогой человек! Берите столько, сколько хотите.… Другой вбежал в зал с оркестром, который играл туш. И в ответ закричали "ура!". На шансонеток, собравшихся со всех уголков Европы, посыпались пятирублевые купюры, и начался грандиозный пир. Неукротимый, дикий, не знающий пределов ни в расходах, ни в смелых поступках — в общем, этот праздник был таков, что его масштабы и размах недоступны для понимания всем, кто не обладает русской душой. Оглушенный, тронутый и полностью измотанный, я вернулся в свою гостиницу. Наутро следующего дня я покинул Саратов и направился обратно в Москву. Вызвав Машку, я сказал ей: - Хватит уже морочить голову! Скажи-ка, где Васька? - Ой, да что вы, господин начальник, все одно и то же. Я уже не раз утверждала, что ничего о нем не знаю. - Так ничего и не знаешь? - О, Господи! Не сдвинусь с этого места! Лопни мои глаза! Ничего не знаю! - Ты глаз своих не щадишь? - Да, господин начальник, пусть они лопнут, если я лгу! Я спокойно достал из кармана бриллиант, развернул обертку и показал его ей с расстояния. - А это ты видела? Машка побледнела и тихо сказала: "Видела". Я взял свою записку с её надписью на обратной стороне. - А это ты тоже видела? - Я написала, - почти неслышно прошептала Машка. - Вот оно что!.. А ты говоришь - "лопни мои глаза"! Ведь записку я тебе отправил, и твой ответ я сам из рубашки извлек! Ох, ты, Маша, Маша! Ты ведь сама своего Васю выдала! У Машки началась настоящая истерика. Когда я возвращал княгине Глебовой её похищенные вещи, я заметил не только радость, но и значительное смущение в её глазах. - Боже мой, как ужасно! И я-то заподозрила этого порядочного и ни в чем не повинного человека! Как я теперь смогу встретить его взгляд? Интересно, как княгиня посмотрела в глаза своему верному французу - это мне не известно. Но образ этого рыцаря остался в моей памяти надолго.
                ***

Московская сыскная полиция хорошо знала Митьку Потапова. Он уже не раз попадался на мелких кражах; однако после отбывания срока возвращался как всегда для себя к привычным делам, чем и занимался на воле. За пару дней после достаточно крупной кражи в одном из квартир на Поварской, которая ещё не была раскрыта, внезапно раздался звонок на моем служебном телефоне. Я ответил: - Алло! Кто на связи? - Это вы, товарищ начальник? - Да. - Здоровья вам! Это говорит Митька Потапов. - Привет, Митька, как ты? - А ваши глупцы снова упустили меня позавчера! - Да ну?! Врёшь! – Честное слово! Это была моя работа на Поварской! - Ну, что ж? Повезло тебе, Митька, но будь осторожен! - Не переживайте, господин начальник. Теперь мы научились, и меня не поймают, разгуляй! - Осторожней, Васька, не хвастай! - Не переживайте, не поймаюсь! И Митька закончил разговор. Потапов был жизнерадостным парнем с изюминкой и, что удивительно, с большим добрым сердцем. Казалось, он обладал чувством юмора и, осознавая комичность моей ситуации, стал ежедневно звонить мне каждый раз после удачно осуществлённой кражи.  В один из дней, воспользовавшись выдавленным стеклом в витрине, он успешно прихватил несколько часов из одного из ювелирных магазинов на Знаменской. Митька позвонил: - Это снова я, уважаемый начальник! Как дела на Знаменском? - Ну что тут скажешь, ты просто молодец! Никаких ошибок… - Вот именно, а вы говорите — поймаем, да ни за что! - Поживем — увидим, Васька! - Да тут, собственно, и смотреть не на что! — ответил, не поймаете. Сделав небольшую паузу, Митька продолжил: - А вот что я вам скажу, господин Кошкин, я тут затеваю что-то посерьезнее, как только всё завершу, сразу же вам позвоню. - Ох, Митька, лучше не надо, ты меня только дразнишь!.. Митька с радостью хихикнул в трубку: - Ничего, господин начальник, потерпите немного, это вам на пользу!.. После этих слов Митька отключил связь. Неприятная ситуация начинала выводить меня из себя. Я был уверен, что Митька выполнит свое слово, и решил действовать. Я отдал следующее указание: как только я позвоню из своего кабинета в дежурную комнату тремя продолжительными гудками, дежурный обязан срочно подбежать к одному из свободных телефонов и немедленно уточнить на центральной станции, какой номер сейчас разговаривает с начальником сыскной полиции. В тоже время другой чиновник должен был заняться раскрытием имеющегося у полиции телефонного регистра с указанием адресов абонентов. Третий чиновник, вместе с двумя агентами, в это время обязан был подготовиться и, получив адрес от первых двух, сразу же посетить указанное место на дежурном автомобиле. Два дня мы ждали, когда Митька позвонит. Наконец, на третий день раздался звонок, и, подойдя к телефону, я узнал голос Митьки. Держась правой рукой за трубку, я левой нажал кнопку на столе и трижды протрубил. Теперь важно было увлечь Ваську разговором на достаточно интересную тему, чтобы не вызвать у него подозрений. Митька начал, как всегда: - Я обещал вам позвонить, уважаемый начальник, и вот звоню. Скажи, Митька, как ты не боишься звонить мне? Вдруг я пойму, откуда ты звонишь, и по номеру телефон узнаю, где ты живёшь. Митька выразительно свистнул: - Не на такого напали! Зачем мне звонить вам через родных или знакомых? В Москве, слава Богу, телефоны есть в каждом подъезде, а сама Москва огромна. Идите, ищите!.. - Да ты, Митька, соображаешь! - Ничего, Господь голову нам дал. И этой ночью мы опять поработали на Мясницкой. Слышал? Взяли лишь крохи! - Нашел чем гордиться! О, какое великое дело, не правда ли? А ты слышал, что в ту же ночь было на Тверской? - Нет, не слышал, а что, господин начальник? - и в голосе Митьки прозвучало любопытство. — Вот в чём дело, Митька, ты мелкими вопросами занимаешься, а по-настоящему важное упускаешь! — Почему же так? Объясните! — А потому что на Тверской ювелирный магазин полностью ограбили. — Да ты что?! — Вот и говорю — да ты что… — А сколько же украли, господин начальник? — Говорят, на сумму около трехсот тысяч. — Вот так дела… — И в голосе Митьки начались нотки зависти. — Как ты думаешь, Митька, кто стоит за этим? Митька немного поразмышлял и ответил: — Кто-то другой, вроде Лёньки Латыпова. — Кто же такой Лёнька Латыпов? — Неужели ты не в курсе? Да что у Лильки Рудневой делается?
— Лильку Рудневу я знаю.
— Ну вот, они вместе и вертятся.
— А когда ты последний раз видел Лёньку Латыпова?
— Да, неделю назад, наверное.
— Слушай, Митька, ты бы мог узнать, где сейчас Лёнька; если тебя поймают, я запомню твою помощь и проявлю всяческое милосердие.
— А действительно, не попробовать ли? — задумался Митька, потом добавил: — Но вряд ли.
— Почему так? — Да вы, товарищ начальник, говорите о трехстах тысячах, разве с такими деньгами он останется в Москве? Скорее всего, его следы уже не найти!… Митька собирался сказать что-то еще, но внезапно вскрикнул, и трубка треснула у меня в ухе — я понял, что Митька попался. Через пятнадцать минут он уже оказался в моем кабинете. - Ну, что, Митька, кто кого обманул? - Да ты не поверишь, это было действительно хитро, не знаю, что и сказать, господин начальник! Митька начал почесывать затылок, немного запнулся и недоуменно произнес: - А можно спросить о тех 300 тысячах, это вы только для красного словца сказали? - Конечно, это было для обмана. Нужно было отвлечь тебя чем-то занятным. Митька с восторгом закатил глаза к потолку, хлопнул себя кулаком по груди и с чувством добавил: - Ну, как же вы мастер своего дела, господин Забелин! Да, Митька, - с лёгкой усмешкой ответил Забелин, - иногда мастерство заключается не в том, чтобы говорить правду, а в умении грамотно обрамить ложь. Ты ведь знаешь, мир устроен так, что больше ценят умение увлечь и сбить с толку, чем прямоту. Митька нахмурился, пытался осознать эти слова. – Значит, вы действительно считаете, что искусство манипуляции – это высшая степень мастерства? Безусловно, - проговорил Забелин, подходя ближе к столу, где прозаично разложены были документы. - В этом нашем бизнесе не место для наивности. Должен быть план, стратегия. Свои 300 тысяч я использовал спонтанно – не всегда цифры важны, гораздо важнее результат. То есть, у меня еще есть шансы? – Митька зажмурился, будто преодолевая внутренние сомнения. Забелин обнял его плечо, словно стараясь развеять облака недоверия. – С каждым шагом, с каждым вашим действием – ваши шансы растут. Главное, не терять уверенности, и помнить, что даже самый запутанный ход можно обойти с умом!


                ***
Слухи о происхождении этих мошеннических почтовых марок начали обрастать подробностями, подозрения перерастали в настоящие теории заговоров. Множество мелких почтовых рабочих и владельцев магазинчиков сообщали о странных покупках и продажах, внезапно увеличившихся в их заведениях.
Столкнувшись с этой проблемой, власти начали расследование, которое вскоре обернулось настоящей охотой за привидением. Каждый раз, когда всплывали новые улики, они лишь уводили расследование в сторону, затягивая его в тщетные поиски. Вместо того, чтобы выявить истинных виновников, позабавила история о таинственном «Почтовом маге», который якобы мог подменять марки в течение мгновения, оставляя лишь тривиальные «доказательства» своего мастеровитого искусства. Говорили, что он мог затеряться в толпе, или исчезать в переулках, словно тень, оставляя за собой лишь легкий запах свежих чернил. Тем временем на почтовых станциях царило смятение. Из-за них страдали честные отправители и получатели. Картотеки полнились недоумениями, а ценности терялись в неизвестности. Бдительность и осторожность становились необходимыми атрибутами повседневной жизни, в которой казалось, что обман может поджидать на каждом шагу. Агентам удалось собрать полезную информацию о местах, где с наибольшей вероятностью можно было наткнуться на искомые марки. Я распорядился о проведении более тщательной проверки махинаций, происходивших в лавочках, и параллельно провел расследование по опубликованным объявлениям. Каждый из собирателей, ответивших на наши запросы, оказался охвачен азартом, желая получить выгоду от частных сделок. Наши поиски вскоре привели к интересному результату: один из коллекционеров, страстно увлеченный своими собраниями, оказался связан с загадочной группой, занимающейся контрабандой. Документы, которые он хранил в тайнике, открыли доступ к целой сети, укрывающейся в лабиринтах московских подворотен. Мы развернули план по дальнейшему выявлению ее участников и их методов. Время истекало, и с каждым днем напряжение нарастало. Готовясь к финальной операции, я создал внушительный список возможных адресов и новых известий о происходящем. Мы были на пороге открытия, которое могло перевернуть представление о всемирной торговле марками. Не теряя момент, я собрал команду и под покровом ночи отправился на очередной след. Со временем я заметил, что такие марки, хоть и встречались редко, становились настоящей головной болью для коллекционеров. Их появление в продаже всегда сопровождалось легким беспокойством. Не зная, как много подделок существует, покупатели рисковали вкладывать деньги в то, что не имело никакой ценности. Чувство недоверия становилось повсеместным, и многие начали отказываться от приобретения марок. Существовала даже шутка среди коллекционеров о том, что настоящие марки нынче можно найти только при проведении тщательной экспертизы, а не в простых лавках. Это вносило элемент паранойи в мир филателии. Но не все марки были обманом — среди множества появлялись истинные сокровища, тщательно охраняемые от чужих глаз. Постепенно коллекционеры объединились, чтобы обмениваться информацией и делиться впечатлениями о находках. Развивались даже специальные группы, где обсуждались особенности подделок и способы их выявления. Это стало целой армией, вооруженной знаниями, готовой сражаться за чистоту своего увлечения. После его признания в лавках воцарилась настойчивая тишина, а напряжение стало ощутимым. Продавцы, переглянувшись, зашептались о том, как же они могли быть так наивны, полагаясь на сомнительные источники. Каждый из них начинал вспоминать, какие именно марки были в их запасах и сколько посетителей могли приобрести эти «недоброкачественные» артефакты. Страх овладел лавочниками, и они стали осознавать, что за их легкомысленное поведение может последовать серьезное наказание. Тем временем, упоминаемый коллекционер, проживающий на Гольшанском переулке, ускользал в тени. Местные жители говорили, что он обожает марочные загадки и всяческие утечки информации. Слухи о его деятельности расползались по округе вместе с туманом, окутывающим старые улицы. В то время как продавцы старались отмежеваться от его дел, они понимали, что теперь всё зависит от того, какую судьбу уготовили им местные власти. На следующий день в лавках начались проверки. Власти собирались выяснить, сколько недоброкачественных марок все же осталось в продаже и кто за этим стоит. Продавцы с опаской наблюдали за тем, как к их дверям приближаются инспекторы, полные решимости установить истину. Каждый из них надеялся, что искупление не обернется для них бедой, но понимание того, что нельзя скрыть правду, грозило их спокойствию. Алексеева это открытие восставило множество вопросов. Кто мог потребовать такой странный товар? Зачем Енисейский хранил накладную на мешок перьев, если его основная деятельность, как мы предполагали, была совсем иной? Мы знали, что в его кругу иногда встречаются эксцентричные, но эта находка превышала все разумные пределы. Изучив накладную более тщательно, мы обнаружили имя поставщика — некий Игорь Петрович, который на тот момент уже был в нашем списке подозреваемых. Он умел прятаться в тенях, и нам было сложно поймать его на живца. Перья, как выяснили наши коллеги из другого отдела, использовались для производства особых подделок, которые входили в сферу интересов организованной преступности. Умело замаскированный товар мог служить либо для шантажа, либо для каких-то более зловещих целей. Эта нить могла привести нас к намного более крупной операции, чем мы предполагали. Мы начали с обысков и допросов, стараясь установить связь между Енисейским, Петровичем и теми, кто стоял за ними. Каждый новый шаг открывал новые детали, заставляя нервничать и беспокоиться о том, что в этом темном деле мы могли недостаточно хорошо изучить свои карты. Искусство коллекционирования марок — это не просто хобби, а целая философия, где каждая марка становится частью большой истории. Зачем москвичу искать перья в Минске, когда вокруг хватает других объектов сбора? Возможно, дело в особенностях эмоций и воспоминаний, связанных с конкретными экземплярами. Перья, как и марки, имеют свои уникальные значения, которые могут отразиться в личном опыте коллекционера. Возможно, кто-то из их семьи жил в Минске, и эти находки пробуждают теплые чувства и ностальгию. Енисейский, оказавшись в сыскной полиции, осознал, что вранье — лишь временное укрытие. Он стал собирать свои мысли, пока снаружи по-прежнему бушевала жизнь. Ему необходима была смелость, чтобы признать свою причастность к нелегальным сделкам. Понимание того, что за каждою маркой стоит не только цена, но и судьба человека, пришло к нему вместе с осознанием последствий своих действий. Сделав шаг к искуплению, он стал делиться информацией о преступной сети, которая существовала среди коллекционеров. Возможно, именно в этом его искреннее стремление к свободе и восстановлению. Любовь к маркам, как и к перьям, была большой страстью, и теперь он готов был восстановить утраченное доверие. Тем вечером, погружаясь в свои мысли, я не мог избавиться от чувства неясной тревоги. Я вспомнил, как этот человек ловко манипулировал словами, и, казалось, в его глазах скрывался какой-то хитрый замысел. Но, соблазненный предложением, я решил, что риск того стоит: такие редкие марки могли стать знаковым приобретением для моей коллекции. Спустя несколько дней он пришёл снова, уже с небольшим пакетом, из которого выглядывали аккуратно уложенные купюры. Я внимательно изучил марки, и, хотя они выглядели безукоризненно, в глубине души зреет сомнение: действительно ли ими было когда-либо расплачены? Или это просто искусная подделка? Эти мысли не покидали меня, пока я делал расчёты. Когда я передал ему деньги, он, казалось, расплылся в улыбке, и это добавило мне ещё больше беспокойства. Я почувствовал, как что-то неверное произошло, но было уже слишком поздно. Вскоре я стал замечать, что мои прежние знакомые избегают обсуждения марки, как будто у них был свой скрытый страх. С каждым днём это ощущение нарастало, пока однажды правду не пришлось узнать. Мне было довольно странно получать такие посылки, но я не мог позволить себе упустить возможность. Ковальский оказался загадочным человеком, и каждый раз, когда на пороге моего дома появлялась новая партия марок, возникали вопросы. Что он прячет в этих мешках с перьями? Зачем ему такая суета, и как это связано с моими желаниями и стремлениями? Каждая марка, которую я извлекал, говорила о далёких странах и историях, о которых я лишь догадывался. Я складывал их аккуратно, словно собирал кусочки какого-то большего пазла, который в итоге должен был сложиться в ясное изображение. Странно, но волнение захватывало меня, когда я думал о том, что следующее письмо может изменить всё. Однажды наряду с марками пришло краткое сообщение от Ковальского — в нём он намекал на возможность уникальной сделки, касающейся редких экземпляров. С каждой новой посылкой я начинал всё больше понимать, что Ковальский — это не просто посредник в нашем странном сотрудничестве, а мощная фигура в этом таинственном мире. Я чувствовал, что вскоре открою для себя что-то, что перевернёт моё представление о коллекционировании и о моем собственном месте в этом. Как вы считаете, - сказал я, - прибыл ли мешок по последней накладной? - По времени, вероятно, да. Я послал человека с накладной на товарную станцию, и вскоре мешок был привезен. Мы высыпали перья, и среди них нашли около 10 тысяч марок. Они были упакованы по 100 штук в каждом пакетике, аккуратно перевязанные голубой ниткой. Без труда можно было написать Ковальскому от лица Енисейского. Послав ему письмо, с заказом и арестовав, его в Минске на почтамте в момент получения корреспонденции до востребования; однако, марочное дело получило всероссийский размах и требовало раскрытия источника производства и его полной ликвидации. Ковальский мог оказаться посредником, а не основным рабочим и главой предприятия. Эти причины заставили меня отказаться от немедленного ареста Ковальского, и я начал искать предлог для поездки в Минск. В этом мне помог арестованный коллекционер. - Нет ничего проще! - сказал он. - Ковальский неоднократно предлагал мне в письмах приехать в Минск для обсуждения нового и прибыльного дела. Я подозреваю, что речь идет о распространении подчищенных гербовых марок. — Ковальский вас никогда не видел?
— Нет. — Прекрасно! Отдохните пару-тройку дней, а потом свяжитесь с ним, сообщите, что готовы приехать в Минск для переговоров и уточните место встречи.
Енисейский согласился с этим планом, добавив: — Как видите, господин начальник, я не только признался в своем преступлении, но и всеми силами стараюсь помочь в раскрытии дела. Прошу вас, отпустите меня, я скучаю по дому! Находясь в трудном положении, я решил обсудить свою проблему с прокурором Раймондо. - Не знаю, что вам посоветовать, - сказал он мне. - При освобождении Енисейского возможны побег или осложнения в вашем деле. Но вы сами решайте, Марсель Маркович. Вам виднее.  - Я освобожу вас до суда, - сказал я Енисейскому. - Но назначу вам двух агентов, которые будут круглосуточно вас охранять. Умоляю вас! Зачем такие предосторожности? - Нет, извините, но они необходимы. - Хорошо, пусть так! Через три дня Енисейский. Написал Ковальскому до востребования. В письме он выразил готовность обсуждать выгодное дело, но отметил, что не может приехать лично, предлагая вместо себя родного брата, которому полностью доверяет. В скором времени от Ковальского пришел ответ с детальным описанием дня, времени и места встречи. Для встречи Ковальский выбрал Губернаторский парк, назначив скамейку прямо напротив входа в летний театр. Чтобы лучше узнать, друг друга, он попросил Енисейского держать в руках газету "Голос". Енисейский. Я сразу уведомил о приемлемости времени и места, и начал готовиться к поездке. В назначенный день я вместе с двумя агентами отправился в Минск. В указанное время я расположился на нужной скамейке в Губернаторском парке, внимательно читая развернутую газету "Голос". Вокруг было пусто, если не считать пухлую еврейку с младенцем напротив. Прошло полчаса — никого. Минул час — никого. Я уже собирался уходить, думая, что Ковальского что-то задержало или напугало. Неожиданно еврейка пересекла площадку и присела рядом. Немного помедлив, она с обаятельной улыбкой спросила меня: Скажите, месье, вы русский? Да, русский.  Ой, люблю русских людей, вы щедрый и добрый народ! Я кивнул.  Вы живете в Минске или приехали в гости?  Временно здесь, сударыня.  Я так и предполагала! На Минчанина вы не похожи. Вы из Петербурга?  Нет, я из Москвы. Из Москвы?! - воскликнула она с удивленной улыбкой и, сразу же подойдя ближе, прошептала мне на ухо: - Ну, тогда я вам сейчас покажу господина Ковальского! Она привела меня на Жасминскую улицу и подвела к небольшому кафе. Затем указала на столик у зеркального окна. За столиком сидел еврей средних лет, с рыжеватыми волосами и в приличной одежде. Увидев нас через окно, он улыбнулся моей спутнице. Я зашел в кафе и направился к Ковальскому. Он встал навстречу, и мы обменялись рукопожатием без слов, после чего сели. Рад познакомиться с таким уважаемым человеком! Мы отлично сотрудничали, вы всегда аккуратно расплачивались. С вами - одно удовольствие вести дела! Я улыбнулся: На самом деле, вы сотрудничали не со мной, а с моим братом. Но это не так важно. Какая разница? Ваш брат написал, что приедете вы. Я знаю, что вы не господин Енисейский, а его брат. Разве это имеет значение? Предположим, моя фамилия тоже Енисейский, но я всего лишь брат вашего клиента, — и чтобы подтвердить свои слова, я достал паспорт и показал его Ковальскому. — Зачем мне ваш паспорт? Разве по вашему виду не понятно, с кем имею дело? — Тем не менее, он взглянул на документ. — Знаете, господин Енисейский, прежде чем обсуждать дела, выпьем по стаканчику? Ну? — Я был бы не прочь подкрепиться сначала, я голоден. — Можно и позавтракать! Почему бы и нет? — Да, но здесь как-то некомфортно. Давайте пойдем в более приличный ресторан! — Видно, господин Енисейский, что вы истинный аристократ, живущий на широкую ногу! — сказал Ковальский и восхищенно на меня посмотрел. Да, слава Богу, жаловаться грех, дела идут замечательно! - А знаете, что я вам скажу? Если все устроим, обеспечен вам миллион! Можете верить моим словам, Яков Ковальский не подведет! - Ладно, ладно! Об этом потом, господин Ковальский, а сейчас бы перекусить! - Пойдемте, господин Енисейский! Недалеко знаю отличный ресторан, вам точно понравится: такие зразы, такой Цомбер, что сам господин Розенберг одобрит! Ковальский отвел меня в очень приличный ресторан. Мы выпили по три рюмки старки, и мой собеседник немного оттаял. Вы необычайно приятный и общительный человек! С вами одно удовольствие работать! - восхищался он вновь и вновь. Мы приступили к завтраку. - Знаете, господин Енисейский, я хочу предложить вам такое дело, что если раньше мы зарабатывали гроши, то теперь будем получать рубли! - Да, вы упоминали об этом в одном из ваших писем; я не вполне уверен, но мне показалось, что вы говорите о гербовых марках? - Еврейская голова! - восхищенно воскликнул Ковальский. - Да, именно об этом я и говорил. Только подумайте, какая разница! Пятирублевые, десятирублевые и даже, Боже мой, сорокарублевые марки! Вы понимаете меня? Прекрасно понимаю! Но прежде чем обсуждать, нужно и товар увидеть. - Аха, конечно! Кто же покупает, товар, не видя? Тем более такой деликатный? - Вот о том и говорю. Покажите образцы, а лучше и само производство, чтобы я мог оценить и качество, и масштабность дела. - А вы надолго приехали в Минск? - На несколько дней, в зависимости от того, сколько времени понадобится для дела. - Ну, значит, поспешить не стоит! Я поговорю с компаньоном, и завтра покажем вам образцы, а если он согласится, то и само производство. Я хоть сейчас готов вас отвести, но должен считаться с ним, он недоверчив и опаслив. Под влиянием второй бутылки вина, Ковальский воспылал ко мне страстной симпатией и торжественно заявил: Да ладно вам страдать, вот вам образцы! И он достал из бумажника несколько гербовых марок. Я начал внимательно их рассматривать, пораженный мастерством. Подпивший Ковальский возмущенно воскликнул: Что вы делаете? Думаете увидеть что-нибудь без увеличительного стекла?! Возьмите лупу, господин Енисейский, вот она! И он передал мне лупу. Благодарю вас, у меня есть своя лупа. Сначала я хочу получить общее впечатление. Осмотрев марки со всех сторон, я затем начал изучать их через лупу. Наконец, завершив это занятие, я серьезно заявил: Продукт хороший, без дефектов, не могу ничего плохого сказать, даже удивительно! Ковальский самодовольно ухмыльнулся. Может быть, вы полагаете, что Ковальский хвастается и демонстрирует подлинные марки? - Нет, я так не думаю. Но, конечно, для большого заказа мне нужно быть уверенным в серьезной технической реализации. Ведь каждую марку не проверишь. Возможно, господин Ковальский, вы обсудите это с вашим партнером и как-нибудь организуете? Конечно, господин Енисейский. Завтра в час дня приходите на Варшавскую улицу, дом 58. Там есть маленький ресторанчик, хоть и непритязательный, предпочитаемый в основном кучерами, но весьма надежный. Я представлю вас своему партнёру, и, возможно, он согласится вам что-то показать. На этом и договорились. Я вызвал официанта и попросил счет. - Мы будем платить по-немецки, - заявил мне Ковальский. - Я оплачу своё, а вы своё. - Да зачем это считать? В честь приятного знакомства я оплачу всё. - Зачем же так? - слабо возразил Ковальский. - Может, все-таки по-немецки? Хорошо! Завтра платите вы, тогда и раскроются немецкие замыслы. Мы вышли. Ковальский долго пожимал мне руку, признаваясь в симпатии и превознося мою щедрость. Но, в итоге, мы разошлись, и я направился в свою гостиницу. Проведя там, около двух часов, я вечером вышел и в сумерках направился в местную полицию. Я обратился к Урбановичу, начальнику Минского отделения. Кратко изложив суть дела, я попросил его выделить мне на завтра к часу двух агентов, переодетых в кучеров (извозчиков), чтобы следить за Ковальским и его сообщником. К Минским агентам я добавил двух своих, привезенных мною из Москвы. На следующий день, ровно в час, я вошел в грязноватый ресторанчик на Варшавской улице, где у стойки уже собиралась толпа людей явно пролетарского вида. Вскоре к ним присоединился один из агентов - извозчик. Не успел я сесть за столик в соседней, "чистой" комнате, как пришли Ковальский и его спутник. Ковальский радостно меня поприветствовал и представил своего компаньона, назвав его Гриневским. Мы сделали заказ. Гриневский разительно отличался от Ковальского. Пока Ковальский был склонен к доверчивости и эмоциональности, Гриневский создавал впечатление осторожного и замкнутого человека. В течение завтрака Гриневский несколько раз прерывал и осаживал Ковальского. Это происходило, когда Ковальский, увлеченный восхвалением своего товара, тянулся за бумажником, стремясь показать новые образцы. То же самое случалось и в моменты, когда Ковальский, возбужденный перспективой огромных доходов, заявлял, что их деятельность охватит всю Россию. Поговорив около часа, я в целом согласился активно участвовать в продаже гербовых марок в Москве, но поставил условие, что меня хотя бы немного введут в курс дела и объяснят производственные нюансы. Осторожный Гриневский не дал окончательного ответа, попросив прийти завтра снова в этот же ресторан, где обещал окончательно объявить о своем решении. Вероятно, за ближайшие сутки он планировал собрать информацию обо мне в гостинице, а также, возможно, понаблюдать за мной во время прогулок по Минску.  Мы вышли из ресторана и долго прощались у входа; убедившись, наконец, что мои люди и оба извозчика на месте, я попрощался с мошенниками и направился к себе.  Опасаясь быть замеченным бдительным Гриневским и стремясь избежать разоблачения, я выбрал остаться в гостинице на этот день. Поздно вечером один из агентов пришел ко мне и сообщил, что целый день плотно следил за двумя объектами и определенно выяснил, что они живут на окраине Варшавской рядом с переплетной мастерской под вывеской: «Переплетная мастерская Яшки Гриневского». В течение дня они несколько раз выходили и возвращались, а затем, в 11 часов, более низкорослый Ковальский вернулся в последний раз, после чего мастерскую закрыли, и в боковых окнах загорелся свет. Вечером того же дня я получил из Москвы срочную телеграмму от своего помощника, в которой сообщалось о кровавом убийстве и ограблении в одной из квартир Замоскворечья. Стремясь вернуться как можно скорее, я решил ускорить ход событий и, не дожидаясь завтрашнего свидания, немедленно организовать обыск в переплетной мастерской. Тем более что всё указывало на то, что производство марок ведется именно там: оба сообщника проживают вместе, используя переплетную мастерскую в качестве прикрытия — весьма удобная декорация, так как такого рода деятельность требует бумаги, клея и всевозможных инструментов для тиснения, которые могут пригодиться и для подделки марок. Я позвонил Урбановичу, известил его о своем намерении немедленно провести обыск. Он захотел участвовать, и мы вместе с моими и его агентами отправились на Варшавскую. Когда мы постучали в дверь переплетной, нам долго никто не отвечал, поэтому мы стали стучать сильнее. Наконец, за дверью раздался испуганный мужской голос: «Кто там?». «Открывайте, полиция!» — сказали мы. «Ой, вей! Какая полиция? Что вам нужно, господин Обер - полицеймейстер?» — «Открывайте немедленно, или мы выломаем дверь!» Испугавшись угрозы, дрожащий Ковальский, обутый в тапочки, открыл нам дверь. Быстро пройдя в помещение, мы оказались в комнате-мастерской. Здесь находились прилавок, верстак, стол и две табуретки; в стороне виднелась кровать, на которой приподнялся растрепанный Гриневский, увидав нас. В смежной комнате была столовая, а дальше - комната супружеской пары Ковальских, вернее - Гриневского, так как Ковальский был его родным братом, воспользовавшимся чужим именем, чтобы под этой фамилией получать всю корреспонденцию на почте. Когда мы, особенно я, вошли, Гриневский первым делом обратился к Ковальскому: - Ну что, Яша? Говорил я тебе?! Начав обыск, с тревогой обнаружили, что ни в мастерской, ни в столовой не оказалось ничего подозрительного. Оставалась последняя комната — спальня супругов. Оттуда доносились какие-то стоны и вздохи. - Господа полицейские, не входите туда! Там моя больная жена, - умолял нас Ковальский. - Никак нельзя! Мы обязаны осмотреть всё помещение, - ответили ему.  - Ну, только, пожалуйста, тихо и быстро! - Хорошо, хорошо, не волнуйтесь! Мы зашли в спальню. На широкой кровати корчилась полная женщина, издавая пронзительные крики.- Что с ней? - спросил я Ковальского. - То, что бывает с женщинами. \n - В каком смысле?  - Мадам Ковальская "ждет"…  - Чего же она ждет?  - Малыша, мальчика или девочку! - Ах, вот в чем дело! Но ее корчи казались мне неестественными, а усиливающиеся вопли становились громче по мере нашего приближения. Ой, ой! Не касайтесь меня! Чтоб ты пропал, Янкель! Ты виновен в моих страданиях. Ах! Ох!.. Она явно переигрывала сцену. Я предложил отправить за акушеркой, закрепленной за полицией. - Зачем вам беспокоиться? - заволновался Ковальский. - Тут поблизости живет хорошая акушерка, вот к ней и обратимся. - Нет уж, лучше свою вызовем. - Ой! Ведь это так долго, а тут же сразу! - Ничего, потерпите! На фурмане быстро долетим. Обыск продолжался, а один из агентов отправился за полицейской акушеркой. Черты стонущей еврейки показались мне знакомыми. Я присмотрелся внимательнее и… ба! узнал мою вчерашнюю знакомую из Саксонского сада. Не подавая виду, я спросил у Ковальского: - Давно ваша жена так страдает? - Ух! Уже две недели, не встает с постели. Всё схватки: то отпустит на момент, то снова начнётся! Она ужасно, ужасно мучается! - Еврейка, услышав мой вопрос и ответ мужа, стала вопить еще громче. Потом, повернув голову ко мне, с умирающим голосом прошептала: И знаете, иногда я прошу у Бога смерти, так мне бывает плохо. Ай, ай! Вот опять началось! Ай! Да, госпожа Ковальская, сегодня вам значительно хуже, чем вчера в Саксонском саду, - сказал я невозмутимо. Госпожа Ковальская мгновенно прекратила стонать, повернула голову ко мне и уставилась на меня своими сирийскими глазами.  Что вы хотите этим сказать? Да, да! Сегодня хуже, а вчера было лучше. Но и сейчас лучше, намного лучше! Я даже, пожалуй, встану!.. - и госпожа Ковальская опустила свои толстые ноги с кровати на пол.  Когда вернулся агент с акушеркой, она категорически отказалась от осмотра и, накинув капот на плечи, отошла в сторону. Мы тщательно проинспектировали всю кровать, ощупывая её, но… абсолютно ничего не обнаружили. Не лучше обстояли дела и со стуком по стенам, в особенности по той, что прилегала к сейчас уже отодвинутой кровати. Вдруг один из агентов, который проводил обыск в данной комнате, отметил, что половицы пола в том месте, где стояла кровать, слегка шатаются под давлением. Мы их приподняли, и под ними обнаружили крутую лестницу, уходящую вглубь подвала. Принесли свечи и спустились вниз. Там оказался коридорчик, напоминающий траншею, около четырех метров в длину, а в его конце - небольшое помещение площадью примерно в 40 квадратных аршин. Эта "катакомба" и была местом "омолаживания" марок. Внутри мы нашли двух спящих мастеров-евреев. В одном углу стоял специальный котел, в котором отваривают и отмачивают старые марки. В центре комнаты находился стол с чертежными досками, где марки высушивались и снова покрывались клеем. Но самое интересное было то, что нам удалось найти несколько тысяч марок, целыми листами. Там же лежал один листов в процессе работы, еще недоделанный, и по нему мы смогли восстановить схему и метод его изготовления. Оказалось, что очищенные и еще немного влажные марки раскладывались на чертежной доске клеевой стороной вниз, по десять и двадцать штук с каждой стороны, в зависимости от желаемого размера квадрата. Эти марки укладывались очень старательно, так, чтобы краевые зубчики одной совпадали с промежутками зубчиков другой, создавая непрерывную общую массу. Затем бралась узкая (не шире миллиметра, а иногда и менее) полоска тончайшей папиросной бумаги длиной на весь лист, которая осторожно наклеивалась по соединённым зубчикам между рядами марок. Потом использовали особый инструмент (лежавший рядом), похожий на колесико для нарезки теста, но отличавшийся тем, что по краям этого колесика (перпендикулярно периферии) торчали частые и острые иголочки. Если взять этот инструмент за ручку и прокатить колесико по обклеенному пространству между марками, то снова появятся дырочки, но ряды марок благодаря папиросной бумаге останутся плотно соединёнными друг с другом, и различить это мастерское произведение можно будет лишь при помощи микроскопа. Братьям Гриневским ничего не оставалось, как признаться. Ради собственной безопасности они всё рассказали. За полгода своей деятельности они развернули широкую сеть по всей России. В каждом крупном городе были агенты, вербовавшие сбытчиков, и «коллекционеры», снабжавшие их старыми марками. Организация была настолько обширной, что перед Минской судебной палатой, где рассматривалось это дело, предстало несколько сотен обвиняемых. Какие приговоры получили эти хитроумные «предприниматели», я не помню, но с чувством глубокого удовлетворения покидал Минск и возвращался в Москву, где жизнь не ждала и продолжала выводить на сцену новых горе - героев.
                ***

Дело происходило в городе Казань в 1091 году, когда я был начальником сыскного отделения города. В местном кафедральном соборе произошла кража: с иконы Божьей Матери пропал крупный бриллиант. Все улики указывали на то, что кражу совершил церковный сторож, который жил в подвале собора. Несмотря на то, что обыск его жилища ничего не дал, расследование его прошлого подтвердило мои подозрения: выяснилось, что сторож уже был осужден за кражу и отбывал наказание в тюрьме. Обладая этой информацией, я решил его арестовать. В полицейской камере он провел пять дней, и за это время я трижды его допрашивал. Однако  сколько бы я ни старался уличить его во лжи или противоречиях, он оставался молчаливым и не отвечал на вопросы. Попытка допросить его жену тоже не принесла результата: женщина была хитра и груба, но неразговорчива. Она не только отвергала любые обвинения в полном неведении, но и прямо заявила, что арест ее мужа был необоснованным. Эти допросы лишь усилили мою уверенность в их взаимной виновности. Но что делать? Как это доказать? Как найти бриллиант? И вдруг меня озарила идея! Я вспомнил, что в комнате сторожа стоит большая двуспальная кровать, и решил использовать ее. Вызвав двух агентов, я изложил им план: завтра, по моему приказу, в 10 часов придет на допрос сторожиха; я задержу ее на час, а они за это время проникнут в комнату сторожа. Один из них, Панов, залезет под кровать и спрячется там, среди мусора и тряпок, замеченных мной во время обыска, и пролежит там до 8 часов вечера, т. е. до моего прихода. Другой же вернет замки в первоначальное состояние и уйдет. Сказано - сделано. На следующий день я тщательно допрашивал сторожиху, и, не добившись ответа, с притворной досадой сказал ей: Черт вас обоих поймет! Может, вы действительно невиновны! Ладно, я отпущу сегодня твоего мужа, но помни, что вы оба у меня на подозрении. Отпустив жену после допроса, я через час освободил её мужа, объявив, что делаю это по закону, хотя в душе был уверен в его виновности. В 8 часов я с агентами прибыл к собору и постучался в комнату сторожа. Они заметались в панике, увидев нас. Я громко спросил: "Панов, где бриллиант?" И вдруг под кроватью что-то зашевелилось. Из-под неё вылез взъерошенный Панов и радостно выкрикнул: "В дровах, господин начальник!" Наступила мёртвая тишина. "Ты слышал?" – обратился я к сторожу. "Давай бриллиант!" "Да врёт он, ваше высокоблагородие! Я ничего не знаю" "Ну, Панов, рассказывай, как было" "Что рассказывать, господин начальник? Залез я под кровать, пролежал часа с час, пришла женщина, за ней через пару часов мужчина. Поставили самовар, стали пить чай, напились, и женщина говорит: 'Ты бы проверил, Демьян, все ли в порядке в дровах?' А он отвечает: 'Куда же ему деться?' Однако мужчина вышел и вскоре вернулся с поленом. Поковыряли его, поглядели, всё на месте. Жена говорит: 'Ты бы оставил его в комнате, так надежнее' А он ей: 'Нет, вдруг опять придут. Лучше вернуть на прежнее место' И отнёс обратно. После они с женой смеялись и издевались над вами, а потом начали такое, что лучше не рассказывать, господин начальник. Они, сволочи, матрацем с пружинами чуть мне всё лицо не расцарапали" "Ну, что ты на это скажешь?" – спросил я у сторожа. "Всё это им привиделось! Ничего не знаю, вас не ругал" Пришлось искать в штабелях дров у задней стены собора. По свежим следам нашли примерное место, и, разобрав и расколов около полутора сотен поленьев, мы, наконец, отыскали драгоценный камень. "Господин начальник" – говорил Панов, – "ради Бога, не отправляйте меня больше на такие задания. Я чуть не сдох: восемь часов под кроватью пролежал, укутавшись в грязное вонючее белье и тряпки. Сил моих больше нет!" И он сочно сплюнул. Мой многолетний опыт работы научил меня не спешить и внимательно выслушивать каждого, кто желает поговорить лично с начальником сыскной полиции. Хотя такие беседы занимали много времени и часто беспокоили меня по пустяковым поводам, я не только выслушивал каждого, но и кратко записывал всё, что казалось мне хоть немного значимым. Эти записи я хранил в специальном ящике и доставал их по мере необходимости. Надобность в этом возникала вовсе не так редко, как может показаться читателю. Преступный мир силен своими законами, методами, обычаями и, если хотите, традициями. Преступники связаны между собой общей психологией, и для успешной борьбы с ними полезно отмечать всё яркое и необычное, что привлекает внимание. Краткие заметки, которые я собирал, неоднократно оказывались мне полезными. Это особенно проявилось в деле Галиулина. Всё началось так: "Господин начальник, какой-то студент хочет вас видеть по делу, но он сильно пьян," - доложил мне дежурный надзиратель в моем кабинете в Москве, на Малом Гнездиковском переулке. "Хорошо, пригласите его" - ответил я. Через минуту в комнату вошел студент. Он неуверенно подошел к моему столу и сразу ухватился руками за спинку кожаного кресла. Это был здоровый юноша в потрепанной студенческой форме, с раскрасневшимся лицом и взлохмаченными волосами. Он смотрел на меня мутными глазами и улыбался пьяной улыбкой. "Чем могу помочь?" - спросил я. "Извините, господин начальник, я пьян, в этом нет ни малейшего сомнения" - ответил студент. "Можно я сяду по этому случаю?" - И, не дожидаясь приглашения, плюхнулся в кресло. "Что вам нужно?" - спросил я. "И всё… и ничего!" - "Может, вам лучше сначала выспаться?" - "Я по срочному делу" - "Говорите" - "Видите ли, господин начальник, мое дело настолько странное и необычное, что я не знаю, с чего начать" - "Ну, не тяните: мое время дорого" Студент икнул и начал полузапутанно рассказывать: "Прочёл я в газете объявление о работе секретарем на два месяца с хорошей оплатой. Я пошел по указанному адресу и меня принял господин весьма приличного вида. После недолгого разговора он нанял меня на сто рублей в месяц. Сначала всё шло хорошо, но вскоре его поведение стало казаться мне странным. Он долго всматривался в меня, словно изучая мою внешность. Однажды, мы вместе пошли в баню, где он особенно внимательно осматривал мое тело и пробормотал: "Прекрасное, чистое тело, никаких родимых пятен и примет…" Через несколько дней мы отправились вместе в Киров, остановились в гостинице в одном номере. Весь день провели в делах и покупках, а вечером, вернувшись, я, уставший, лёг отдохнуть. Мой патрон сел писать письмо, а потом неожиданно предложил мне примерить его пиджак. Представьте, он идеально подошёл! Он был доволен и подарил его мне. Заснул я быстро, но вдруг проснулся от чувства, что на меня смотрят. Приоткрыв глаза, я увидел, что патрон пристально смотрит на меня. Закрыв глаза, я продолжил наблюдать за ним. Спустя несколько минут, он тихонько встал, подошел к чемодану и достал пару длинных ножей. Понимаете, господин начальник, пару длинных ножей, примерно таких!" - он показал руками размер. "Он медленно и осторожно подкрался ко мне с ножами, не отводя взгляда. Я испугался, открыл глаза, сел на постели и спустил ноги на пол. Увидев это, он быстро спрятал ножи, а я схватил свои брюки и выбежал из номера, едва успев застегнуть тужурку. Я помчался на вокзал и сел в поезд. Сегодня прибыл в Москву, отпраздновал своё спасение и пришёл к вам рассказать эту странную историю" Почему же вы убегали? Чего вы боялись?
А ножи?  Какой смысл ему было убивать вас?  Да черт его знает! Но он смотрел на меня так, так смотрел, господин начальник, что мне казалось, будто он хочет, чтобы я стал им, а он - мной. Ну, дружок, вы, кажется, запутались. Что за нелепость… "Я стал им, а он мной?" Это вам померещилось. Какие померещились, когда я даже оставил там свой багаж!  А что у вас было в багаже? Например, серебряная мыльница. А еще? Ну, полотенце, кальсоны и подарок - пиджак. Подумав, я спросил:  Где вы здесь живете?
Пока нигде, раньше жил вот там, - и он перечислил адрес и свою фамилию. Я проверил по телефону, все подтвердилось. На какой адрес вы ходили устраиваться секретарем? Этого я не помню, может, после сна вспомню. Хорошо, если вспомните, приходите. До свидания! Студент немного замялся, потом сказал: Господин начальник, может, мои слова не особо полезны, но, может, займите мне три рубля, и я вспомню адрес, сообщу вам.
Пожалуйста, получите! - сказал я, протягивая ему три рубля. Студент схватил деньги и засыпал благодарностями: Вот за это спасибо, сейчас выпью за ваше здоровье, господин начальник! Сделав неуверенный поклон, он вышел из кабинета. Я записал кратко его данные и положил бумажку в специально заведенный ящик. На следующий день он не пришел, и я вскоре забыл о его существовании. Через пять дней мне звонит начальник Петроградской сыскной полиции Валерий Георгиевич Фомин: У нас тут, Лев Семёнович, на набережной произошло странное убийство. В меблированных комнатах найден обезглавленный труп, одетый в новый пиджак хорошего качества. Голова обнаружена в печке, сильно изуродована (щеки вырезаны, уши отрезаны, кожу со лба содрали). Пытались голову сжечь, но неудачно. Пиджак сделан московским портным Пьером. Пожалуйста, пришлите к нему агента с данными, которые я продиктую. Сегодня вам привезет образец ткани чиновник скорым поездом, он и доложит детали осмотра. Фомин продиктовал мне ряд цифр и терминов от "экспертизы" портных. Я пообещал полное содействие и сразу отправил агента к портному Пьеру. Там выяснилось, что пиджак такого размера, качества и цвета недавно сшит инженеру Альберту Гаврилову за 95 рублей. Услышав имя Гаврилова, я встрепенулся, ведь этот тип был мне известен по недавнему мошенничеству с фиктивным мыльным предприятием, куда он ввел многих людей и немало денег. У нас в московской полиции была его фотография и образец почерка. Гаврилов тогда произвел на меня самое отвратительное впечатление и напоминал типичного первобытного человека. Сразу же я связался с Фоминым и рассказал ему информацию, полученную от Пьера. Дополнительно я отметил, что у меня есть причины предполагать, что убитый не Гилевич и что, по моему мнению, это похоже на инсценировку. Учитывая наличие у Гаврилова большого родимого пятна на правой щеке, факт обезображения лица лишь усиливал мои подозрения. Обстоятельства убийства также показались В. Г. Фомину подозрительными, поэтому он решил задержать похороны и активно приступить к расследованию. Мужчина, приехавший из Петербурга с образцом ткани костюма, был допрошен мной, и из его рассказа выяснилось, что в комнате убитого нашли два длинных ножа и серебряную мыльницу с вензелем "А". Услышав о ножах и мыльнице, я сразу вспомнил о пьяном студенте.  Надо было освежить его показания, поэтому я снова нашел его адрес, а приехав к нему, обнаружил пьяного и крепко спящего. Я велел доставить его в сыскную полицию. Там он проспал несколько часов, после чего его накормили и напоили. — Опишите мыльницу, оставленную вами в Кирове, — потребовал я. — Ах, господин начальник, я так виноват перед вами! Честное слово, я всё время пытался вспомнить адрес того человека, но память подводит. — Хорошо, это потом. А мыльница как выглядела? — Да самая обычная коробка с крышкой… нижняя часть бежевая, верхняя зеленая. — Теперь вспомните адрес, куда вы ходили наниматься в секретари. — Ей-богу, я сам бы рад вспомнить, но память отшибло. — Тогда вы отсюда не выйдете. Вспоминайте.  Студент начал напряженно думать, тер лоб, закатывал глаза, затем радостно улыбнулся. — Похоже, вспомнил! Сумская, номер дома не помню, но могу показать. — Отлично. Едем сейчас же! На Сумской студент сразу указал на меблированные комнаты, принадлежащие Полянской. Она признала моего спутника и вспомнила, что его компаньон, некий Павлов, снимал здесь комнату. Следом за ним приходила разная молодежь. Павлов нанял, наконец, этого студента и через несколько дней уехал с ним. Примерно через неделю Павлов вернулся один. Опять к нему стали приходить разные студенты, и, наняв одного, он снова уехал в Петербург. «Могу по книге точно назвать даты отъездов и приездов», — сказала Полянская.  — Посмотрите на эту фотографию, не Панов ли это? — я показал ей снимок Гаврилова, взятый из архива. — Он самый! — убедительно ответили Полянская и студент. Теперь сомнений не было: убийство на Набережной — дело рук Гаврилова. Но мотив оставался неясен. Что подвигло Гаврилова на это ужасное преступление? Ни корысть, ни месть, казалось, его не вели. Какие стимулы послужили причиной? Может, извращенные наклонности? Но зачем тогда переодевать труп в собственный пиджак и намеренно искажать лицо? В это время вновь позвонил В. Г. Фомин: — Ваши предположения насчет Гилевича не подтвердились: я вызвал к телу мать и брата Гаврилова, и они оба признали в убитом сына и брата Альберта. Мать рыдала, не сомневаясь в личности покойного. Видимо, придется вести расследование по другому пути.  На это я сообщил Фомину новые данные и предупредил не полагаться на опознание Гаврилова его матерью и братом. Теперь стояла задача установить личность жертвы. Я обратился ко всем ректорам московских вузов с просьбой предоставить сведения о студентах, которые за последние две недели брали длительные отпуска, сообщив приметы убитого: высокий рост и плотное телосложение. Через некоторое время от канцелярии учебных заведений я получил соответствующие списки, насчитывающие около тридцати фамилий. Я разослал агентов по всем указанным адресам и сам начал анализировать их отчеты.  Из сорока докладов внимание привлекли лишь шесть. В первом из них говорилось, что студент Сергей Михайлович Новиков отправился в Петроград в определенную дату; во втором сообщалось, что студент Алексей Пахомов нашел работу и уехал в Петроград на два месяца, оставив комнату в Москве. Я немедленно отправился по последнему адресу.  Хозяйка квартиры дала Пахомову положительную характеристику: тихий, скромный человек, не богатый, но платил исправно. Утверждал, что нашел временную работу на два месяца и оставил комнату, заплатив за месяц вперед. Вещи свои он запер в комнате, с собой взял только небольшой чемодан.  Я вызвал агентов и начал тщательный обыск. В его переписке выяснилось, что он был сиротой и имел лишь одну близкую родственницу — тетку, живущую в небольшом имении в Самарской губернии.  Я немедленно отправил агента в это имение, снабдив его фотографиями тела и головы убитого.  Вернувшись, агент сообщил, что тетя Пахомова две недели назад получила письмо из Москвы, где он радостно сообщает, что устроился секретарем к человеку по фамилии Петренко и уезжает с ним в Петроград. Тетя была глубоко печальна и потрясена возможной гибелью племянника.  По предъявленным фотографиям она не смогла однозначно опознать его, но признала большое сходство по зубам и их расположению. Тетя рассказала, что отец покойного, заботясь о сыне, положил на его имя в банк Нью-Йорка 5000 долларов, надеясь, что сын когда-нибудь приедет туда для продолжения обучения.  Эти сведения подтвердили, что убит именно Пахомов.  Но меня не оставлял вопрос: зачем Гаврилову понадобилось это убийство? Не ради 5000 долларов же. Пахомова он не знал до этого. Явно, Пахомов стал жертвой из-за своего сходства с Гавриловым. Вспоминались слова пьяного студента: "Он хочет, чтобы я был он, а он — я!"  Сообщив эти сведения Фомину, я узнал, что и у него есть новые данные по делу. Он сделал запросы во все страховые общества и выяснил, что жизнь Гаврилова была застрахована на 250 000 рублей. Оказалось, мать Гаврилова уже предъявила полис для получения страховой суммы.  Фомин распорядился арестовать мать и брата Гаврилова, но в тюрьме брат покончил с собой, осталась только мать.  Так вот зачем нужно было превратить мертвого Пахомова в "убитого Гаврилова"!  Теперь оставалось найти убийцу. Но это было нелегко, так как он мог скрыться за границу. Тщательные розыски не дали результатов. Я уже терял надежду, когда получил письмо от тетки Пахомова из Самарской губернии: "Милостивый государь, господин начальник! Считаю своим долгом сообщить Вам обстоятельства, которые могут помочь в расследовании дела исчезновения моего племянника, Алексея Пахомова. Вчера я получила письмо из Нью-Йорка, якобы от Алеши, с просьбой выслать ему документы на Главный Нью - Йоркский почтамт до востребования" Ему требовались эти документы, чтобы получить вложенные отцом деньги из банка. Несмотря на то, что почерк в письме напоминал почерк Алексея, я все равно сомневался в его подлинности. Более того, я не верил, что Алексей, который всегда посвящал меня в свои дела, мог бы уехать в Америку, не предупредив меня заранее. Когда он поехал из Москвы в Петербург, он сразу сообщил мне об этом. Господин начальник, разберитесь в этом запутанном и, возможно, страшном для меня деле, и пусть Господь поможет вам в этом! По моему распоряжению была немедленно проведена экспертиза, почерк, сравнили присланное письмо и автограф Гаврилова из нашего архива, и нашли их совершенно идентичными, особенно заглавные буквы «А». Следовательно, Гаврилов действительно находился в Америке! Переговорив с В. Г. Фоминым, мы решили отправить в Нью-Йорк чрезвычайно способного чиновника Никольского для задержания Гаврилова. После получения моих инструкций Никольский отправился в Америку. Однако на следующий день после его отъезда в газете «Нью-Йоркские времена» появилась заметка о его командировке и ее цели. Я срочно отправил ему зашифрованную телеграмму с предложением скупить все номера газеты за указанное число. Приехав в Америку, Никольский успел выкупить все экземпляры на Северном вокзале, и лишь несколько из них попали в продажу. В первую очередь, он направился в Главный почтамт, где узнал, что на имя Пахомова поступила корреспонденция из России. Следующим шагом был банк, где деньги на имя Пахомова еще не были выданы. Никольский предупредил кассира уведомить его при появлении за ними. На второй день кассир сообщил ему о требовании, и Никольский увидел неизвестного мужчину, который совсем не походил на Гаврилова. Он позволил ему получить деньги и затем арестовал его с помощью полиции. В полицейском участке выяснилось, что это был искусно загримированный Гаврилов. С него сняли наклеенные бороду и парик. Смыли грим, и сомнений в его личности не осталось. Гаврилов попытался убедить американскую полицию, что его преследуют как политического преступника, но эти слова не восприняли всерьез. Понимая, что проиграл, он признался во всем. Его вместе с чемоданом доставили в полицию. Попросив разрешения помыться из-за недавнего гримирования, он в сопровождении полицейского отправился в уборную, взяв с собой полотенце и мыло из чемодана. Незаметно он проглотил кусочек мыла, в котором хранился цианид калия, и запил его водой. Полицейский не успел его остановить, и Гаврилов сразу скончался. По распоряжению Фомина тело Гаврилова было набальзамировано и отправлено в Петербург. Так завершил свой путь один из крупных преступников нашего времени. Умелый адвокат добился оправдания матери Гаврилова, но что значат людские суды для матери, потерявшей двух взрослых сыновей, погибших от петли и яда по воле небесного возмездия?!


                ***

В мой кабинет, с испуганным выражением лица, зашел крупный, высокий мужчина, одетый в пальто с овечьим воротником, в блестящих высоких сапогах и с каракулевой шапкой в руках. Он выглядел на пятьдесят лет, с сединой, и, судя по всему, был третьеразрядным купцом.  После нескольких приглашений он, наконец, с неохотой занял кресло, глубоко вздохнул и вытер пот со лба. Кто вы и что вам нужно? - спросил я его. Я купец первой гильдии, Кирилл Евсеевич Жуков, владею бакалейным магазином в Замоскворечье, но все это не важно, потому что перед вами, по сути, не купец, а мертвец! Что значит мертвец?! - воскликнул я в недоумении. Очень легко, господин начальник! Какой я живой человек, если завтра меня не станет! — Ничего не понимаю. Объясните яснее, пожалуйста! — Сейчас все расскажу, господин начальник, поэтому и пришел. Осталась одна надежда на вас, защитите меня! Не оставляйте своей помощи! И испуганный купец начал рассказывать: — Вчера вечером, как обычно, закрыли лавку в десять часов, отпустили приказчиков, подсчитали выручку, закончили дела и поставили самовар, сели чай пить. Выпили по три стаканчика с моей супругой. «Давай, Евсеич, я тебе свеженького подолью», — говорит она. А я ей отвечаю: «Нет, Павловна, что-то не пьется, сердце ноет или под ложечкой сосет». — «Это ты окрошки переел сегодня», — отвечает она. «Нет, окрошки мы съели немного. Не в ней дело, душа, говорю, как-то не по себе, беду чую!» — «Типун тебе на язык, Евсеич!» — и жена моя даже сплюнула. Вдруг раздается звонок. Господи, кто это пришел в такое время? Входит кухарка и подает письмо. «Откуда?» — спрашиваю. «Какой-то мальчик принес, сунул в руку и ушел». Это мне показалось странным. По бизнесу своей получаю письма утром и по почте, а тут на ночь и без марки. Сердце забилось, ищу очки — не могу найти, а они на столе лежат. Павловна говорит: «Давай, отец, я распечатаю и прочитаю. Глаза у меня помоложе». — «Сделай одолжение, говорю, а мне страшно!» Жена раскрыла конверт, достала письмо, развернула и вскрикнула: «С нами крестная сила!» Я всполошился, аж пот пробил. «Что, — говорю, — кричишь?» — «Смотри, смотри, Евсеич!» — и дрожащей рукой протягивает письмо. Я взглянул: страшное дело! Внизу листа нарисован ужасный скелет, рядом черный гроб и три свечи. Да смотрите сами! — сказал Жуков, протягивая мне письмо. Я пробежал его глазами: «Приказываю Вам завтра, 13 ноября, вручить мне на площади «У болота», ровно в 12 ночи, запечатанный конверт с тысячью рублей. В случае неисполнения этого приказа будете преданы лютой смерти! Грозный атаман лихой шайки — «Сатана». Купец продолжил: — Когда увидели мы с Павловной скелет да гроб, сидим, ни живы, ни мертвы, читать письмо боимся. Посидели, молча, а затем я говорю: «Ну, Павловна, читай, у тебя глаза яснее!» А она: «Мое ли это дело? Ты хозяин и муж, ты и читай!» Мы спорили, а читать оба боялись. В итоге я позвал Настю, свою дочь. Она у нас ученая, в седьмом классе гимназии, но горда чересчур. Ладно! "Настя, - говорю, - прочти нам это письмо и объясни, что там написано". Дочь взяла листок, громко прочитала, покачала головой и заявила умудренным тоном: "Папаша, вас, - говорит, - объели экспроприаторы!". "Это что значит? - спрашиваю. – Каким таким объедком? Мы, слава Богу, всю жизнь сами жили, и люди от нас питались". Очень обидно мне стало за это слово. Дочка пожала плечами, фыркнула и, уходя, сказала: "Какой вы, папаша, необразованный, ничего не понимаете!". "Ах, ты, Дурачка! - закричал я в сердцах. - Я хоть и необразованный, но тебя вырастил, выкормил, наукам обучил, а ты и помочь отцу в беде не желаешь!". Но что с неё взять, г. начальник! Ясное дело, она нас не уважает. Подумал я и решил отнести завтра деньги. Хоть и тысячу рублей отдать тяжело, да что поделаешь, жизнь дороже. Очень расстроился. Однако жена моя, Павловна, говорит: "Не дело ты задумал, Евсеевич! Ты семьянин, не должен такими деньжищами разбрасываться". "Какое зря! - говорю. – Мне самому тяжело, но умирать не хочется". А она: "Пользы тебе от этого не будет. Заплатишь тысячу, а через неделю еще три потребуют. Скажут, купец пугливый. Ты и три отдашь?". Расстроила меня этими словами, г. начальник, до слёз! "Нет, - говорит, - Евсеич, послушай меня! Пойди в полицию, найди главного начальника и расскажи ему всё. Он защитит и деньги сбережёт". Всю ночь думали, и жена настояла на своём. Вот я к вам и пришел. Не оставьте без внимания, защитите! - И Жуков, прослезившись, обтер глаза платком. - Ну, скажите спасибо жене, что на правильный путь направила. Нечего мошенников поощрять! Мы вас защитим, но и вы в помощь должны быть готовы. - В этом дело не станет! - сказал повеселевший Жуков. - Ежели расходы или благотворительность, то с удовольствием! - и полез за бумажником. - Да вы, никак, рехнулись с перепугу?! Прячьте ваши деньги, они нам не нужны. Мы на царской жалованье и должны защищать от мошенников всех. Ваша помощь в другом. Вы должны завтра в указанный час быть на месте и ждать "Сатану". Когда он появится, дайте ему запечатанный конверт с газетной бумагой. В это время мои люди его схватят. Жуков чуть не упал со стула: - Ну, уж нет, господин начальник! Увольте! Как это я на рожон полезу? Этот "Сатана" пальнет в меня – конец! У меня жена, дочь, торговля! Я и близко видеть его не хочу, не то, что встречаться! Управьтесь, пожалуйста, без меня. - Чудак вы! Как без вас? Если вместо вас будет другой, "Сатана" его не остановит, и мы его не поймаем. Не найдя вас, он обозлится, и тогда вам точно крышка! - Святые угодники! Что же мне делать? Обернешься – плохо, так – еще хуже! Настоящая напасть, выхода нет! - Выход есть: послушайтесь меня – и все будет хорошо. - Но как, господин начальник, страшно же! Чего же вы опасаетесь, подумайте сами? Вы выполните все, как он велел, передадите конверт, с чего же ему вас убивать или трогать?  Верно! А если они обнаружат, что в конверте не деньги, а просто труха? Мы не дадим ему времени рассмотреть!  Жуков глубоко задумался, затем неуверенно сказал:  А может, господин начальник, вы найдете такого отчаянного, что за вознаграждение согласится пойти вместо меня? Опять все сначала! Да и Сатана-то вас в лицо знает? Ведь писал он вам! Ждать он вас будет!  Наконец, после длительных уговоров, мне удалось уговорить моего купца. Он пообещал завтра ровно в полдень прийти к "Болоту". Я отправил агента для предварительного осмотра места встречи. Из его отчёта стало ясно, что место, выбранное Сатаной, удачно, так как представляет собой большую площадь. Ни подъезда, ни лавки, ни подворотни, где можно устроить засаду, поблизости не было. Я лично поехал осмотреть площадь и убедился в точности отчёта. Однако мне показалось возможным разместить своих людей на деревьях, растущих по всей площади. Деревья были старые и разветвленные, и в ноябрьских сумерках, при слабом свете редких керосиновых фонарей, агенты останутся незаметными.  На следующий день я так и распорядился. За два часа до условленного времени мои засады заняли свои птичьи позиции. Один из них потом докладывал:  Ровно в полдень появилась дрожащая фигура Жукова, который, оглядываясь и спотыкаясь, начал ходить по площади, оставаясь поблизости наших деревьев. Через пятнадцать минут появился мальчишка лет четырнадцати с рынка, прилегающего к площади, подошел к оцепеневшему купцу и громким басом потребовал:  Конверт! Жуков, дрожа всем телом, протянул конверт и, полу нагнувшись, прислонился к дереву. Мальчишка, не глядя, начал запихивать воображаемые деньги за пазуху рубашки. Тогда мы его и поймали. При обыске у него ничего не нашли, кроме этих трех книжек. И агент положил мне на стол три яркие брошюры из "Изотерической" серии. Одна из них озаглавлена Сатана, и на обложке изображены череп, скрещенные кости, черный гроб и три свечи.  Ну-ка, приведите ко мне Сатану! Ко мне привели мальчика, рыдающего в три ручья.  Ты ли это Сатана?  Мальчик продолжал реветь, ничего не отвечая.  Ах ты, негодник! Сейчас прикажу тебя наказать! Дам тебе полсотни горячих, чтобы ты запомнил, как людей запугивать письмами! Выбранив его, я вызвал его родителей. Оказалось, что он сын довольно зажиточного лавочника из Замоскворечья. Испуганные родители пришли в полицию и, узнав о шалости сына, воскликнули: - Ах, пакостник! Ах, разбойник эдакий! Да ведь из-за него теперь позора не оберешься! Вот мы и заметили, что деньги из выручки исчезают. Ну, мы ему устроим! Т. е. так накажем, что запомнит на всю жизнь! Счастливый и сияющий, Жуков пришел поблагодарить за чудесное спасение, но, поняв, в чем дело, сначала разозлился: - Щенок паршивый! Только подумать, сколько крови он мне попортил! Но, быстро успокоившись, поучительно сказал: - А всему виной книги! Я ведь, господин начальник, моей Лизе говорю: не мучай зря мозги! Если родилась дуррой, то умней не станешь. Но с ней разве справишься? Начитается этих самых… как их?.. романов, а там, глядишь, сбежит из дому с нашим старшим приказчиком - Святославом!

                ***
1913 год освобожденные от страха и безнаказанности, преступники стали ощущать себя хозяевами улиц. Местные жители, в панике и смятении, не могли найти ни одну безопасную гавань.  В то время как стражи порядка только и успевали записывать факты и выдвигать версии, шум о грабежах и убийствах сотрясал столицу. Каждый вечер, застегнув двери на засов, москвичи заходили в свои дома, как в крепости, с замиранием сердца прислушиваясь к звукам за окном. Среди этого хаоса начали возникать слухи о неизвестной банде, действующей на территории города. Говорили, что у них есть свои информаторы, что они ловко избегают задержаний, меняя обличья и места обитания. Однажды, сидя у камина в ресторане, я услышал разговор двух мужчин о том, что власти, наконец, задумались о создании специального отряда, который займется этими преступлениями. Но надежда на восстановление порядка казалась все более призрачной. В день, когда были найденные останки старушек в Лихоборах, столица была охвачена не только ужасом, но и гневом. Люди начали собираться на митинги, требуя действий от власти. Призывы к справедливости звучали на каждом углу, а сами москвичи, склонившись к молитве, умоляли лишь об одном — о конце этого безумия. Я решил сменить тактику. Вместо того чтобы полагаться исключительно на привычные методы — допросы и облавы, я начал собирать информацию из непривычных источников. Я обратил внимание на местные слухи, на разговоры, которые крутятся в закоулках и на рынках. В Москве есть свои информаторы: кто-то из любителей поиграть в карты, кто-то из бедных торговцев, жаждущих лишь копейки за свою тайну. Я потратил несколько дней на сбор сведений, и в конце концов одна из старушек, пасущая своего пса рядом с подворотнями, упомянула имя, которое зацепило меня. Постепенно я всё глубже погружался в эту паутину, пытаясь понять, кто за всем этим стоит. Имя, которое прозвучало в разговоре, стало ключом к открытию. Это был маленький, незаметный человек, но его связи оказались шире, чем я мог представить. Я понял, что за этой шайкой скрывается некая сеть, поддерживаемая множеством людей, распределённых по различным уровням общества. Решение занялось не только раскрытием преступной группы, но и пониманием всего механизма, который её питал.  И вот, собрав достаточно информации, я решил действовать. На сей раз я не просто собрал своих людей для облавы, но организовал продуманную операцию, в ходе которой каждый шаг был зафиксирован и систематизирован. На кону стояло не просто раскрытие дела, но и безопасность всего района, который страдал от этих наглых нападений. Я знал, что эта шайка ответит за свои действия, и мы сработаем слаженно, чтобы положить этому конец. В ту же секунду я почувствовал, как сердце заколотилось в груди, а страх пронзил  до костей. Силой инстинкта я оставался сидеть в кабриолете, не в силах поверить в происходящее. Они видели меня, и я знал, что скрываться больше нельзя. Я осторожно потянулся к карману, надеясь достать пистолет, но в этот момент один из нападавших подскочил ко мне, угрожая ножом.  — Быстро, выходи, — пронзительно крикнул он. Я, понимая, что шансов на спасение почти не осталось, медленно выбрался из кабриолета. Ноги подогнулись, и я едва удерживался на плаву. Они были столь самоуверенны, что не спешили накидываться на меня, предоставляя время осознать, что произошло. Парень с ножом, продолжая угрожать, потребовал отдать все ценности. Я почувствовал, как холодный пот стекает по спине, но в глубине души вспыхнул внутренний протест. Я начал медленно говорить, православно заклиная их оставить меня в покое, когда вдруг издалека послышались голоса. Слышимость спасительных шагов заставила грабителей насторожиться. Подобные размышления не давали мне покоя. Я переключил все свои силы на изучение возможных связей между недавними преступлениями и данной бандой. Словно по наитию, я вспомнил о незнакомом мне человеке, которого видел неподалеку в день нападения. Он казался подозрительным,  за толпой, его взгляд был полон жадности и злобы. Возможно, это был подельник или даже информатор. Я решил обратить внимание на людей, которые могли быть связаны с пострадавшими от шайки. Особенное внимание привлекли темные личности в местных тавернах, где собирались тряпичники. Пройдя пару вечеров в этих заведениях под разными предлогами, я начал видеть знакомые лица, и вскоре настроение одной из группировок стало настораживать. Наступила ночь, и я, полон решимости, отправился на встречу очередной сделки. В темном переулке, освещенном лишь тающим светом фонарей, я услышал шепот о «Пиве». Это подтвердило мои подозрения о существовании внутреннего круга бандитов, и я понял, что рискую собой ради раскрытия этой загадки. Вопрос оставался: сколько еще невинных жизней будет потеряно, пока не будут схвачен последний преступник? Я решил обратиться к медицинскому сообществу через газеты с просьбой сообщить начальнику Московской сыскной полиции, не приходил ли к ним в последние два месяца низкорослый человек неинтеллигентного вида с хрупким телосложением и раненой правой рукой. Многие издания, публикуя эту информацию, также упоминали о преступлениях, в которых подозревался разыскиваемый. Параллельно я направил запросы во все земские и частные больницы, а также в амбулаторные службы губернии. Однако мои усилия не увенчались успехом: московские врачи оставались равнодушными, а больничные учреждения не давали положительных ответов. Обуявшее меня отчаяние постепенно переросло в раздражение. Я обращался к медперсоналу с упреками в бездействии, стараясь, задеть их самолюбие и даже пообещал, награду тому, кто первым предоставит хотя бы малейшую подсказку в этом, безусловно, сложном деле. Ситуация действительно была поразительной: месяцы напряженной работы полиции не давали позитивных результатов. В краденые вещи так и не появились на рынках, а, что странно, молчали банки и обменные пункты, получившие от полиции полные списки похищенных ценных бумаг и купонов. Между тем, преступники, действующие в Москве, обязательно находили пути для сбыта награбленного. Однако казалось совершенно невероятным, что ни один купон не оказался в обращении и не был предъявлен к выплате третьими лицами в каком-либо московском банке. Особенно учитывая, что бандиты смогли похитить значительное количество ценных бумаг. Эти бумаги были украдены у пожилых женщин в Лихоборах и у убитого Комарова. Жена Комарова рассказала, что в день трагедии муж собирался снять со своего банковского счета 90 тысяч рублей в виде государственной ренты, чтобы вложить эти средства в какой-то проект. Это было подтверждено в банке, где также зафиксировали точное количество купонов, находившихся у Комарова в момент его смерти, а также номера серий. Тем временем Москва, казалось, замерла в молчании. В отчаянии мне казалось, что против меня настроены не только Москва, но и вся Россия, весь мир и все силы, как земные, так и небесные. Жизнь, тем не менее, продолжала течь своим чередом, вынося на поверхность всю грязь и злобу, присущие многомиллионным городам с их разнородным населением. Передо мной мелькали мелкие воришки, наглые мошенники и никчёмные авантюристы. Среди них выделялся некий Дашков, который, будучи бывшим фельдшером, представлял себя врачом и занимался незаконными абортами. При задержании он признался в своей вине и, по неизвестной причине, выразил желание встретиться со мной. Я пригласил его в кабинет.  — Что скажете, Дашков?  — Уважаемый начальник, я хотел бы попросить вас о помощи. Не откажите мне, пожалуйста, если это в ваших силах, облегчив мою тяжелую участь. Я поделюсь с вами важной информацией. — Договорились, Дашков. Я поручаю своему агенту зафиксировать ваше полное и искреннее признание. Больше я сделать не могу. — Пожалуйста, постарайтесь изо всех сил! — Что смогу, то и сделаю. Что хотите мне сообщить? — Дело в том, что незадолго до задержания я наткнулся на ваше обращение к медикам в газете. — И что дальше? — Два месяца назад ко мне пришел человек, соответствующий описанию. У него были сильно повреждены пальцы, началась гангрена. Спасти их не удалось, пришлось ампутировать все пять.— А где он проживает? — Этого не знаю. — Какое у него имя? — Он представился как Пермяков. Сказал, что травму получил на пивоварне, где работал. — Какой именно завод? — "Кристалл", выпускающий алкогольные изделия. Вспомнилась фраза: "Эх ты, Вино! И ударить, как следует, не смог!" За Бутырской заставой, неподалеку от места, где был убит Комаров, расположен крупный пивоваренный завод. Ясно, теперь у нас есть возможность продвинуться вперед и начать поиски по важной зацепке.
— Почему, прочитав моё заявление, вы не подали сразу же информацию? — обратился я к Дашкову. Он слегка смутился и ответил: — Вы же, уважаемый начальник, писали к медикам. А я, какое отношение имею к врачам — Вы не могли бы добавить что-то ещё по этому делу? — Да, кажется, я сказал всё, что знал. Разве только то, что за мои услуги он мне вручил купон.— Немедленно, вместе с двумя охранниками, отправляйтесь домой, и принесите этот купон. При проверке выяснилось, что купон относится к тысячерублевой ренте, принадлежащей Лихоборовской попадье. Этот факт вновь подтверждал участие одних и тех же злодеев в ограблении Комарова и старушек в Лихоборах. Таким образом, я был на правильном пути. Согласно информации из московского адресного стола, в списках числилось около 20 человек с фамилией Пермяков, однако все они оказались порядочными людьми, не вызывающими подозрений. Не удалось получить более полезные сведения и из региона.  Лично посетив пивоваренный завод за Бутырской заставой, я поинтересовался у начальника отдела кадров о рабочем по имени Пермяков. После проверки списков он безуспешно сообщил, что такого сотрудника у них никогда не было. В этот момент, рядом находившийся шустрый мальчишка из конторы, подслушав наш разговор, внезапно произнес:  У нас работал Ванька Пермяков на браге. Это его фамилия? - задал я вопрос. Нет, - ответил он, - настоящая фамилия Фролов, просто его так прозвали.  Почему?  У него была какая-то Уральская болезнь. Я снова обратился к заведующему с вопросом об Иване Фролове и выяснил, что тот ушел с завода около трех месяцев назад и с тех пор больше не появлялся. Работники сказали, что он уехал в деревню. В участке я выяснил, что Пермяков родом из деревни Рогачева, расположенной в Московском уезде. В тот же день я отправился туда с агентами. Фролова мы не нашли на месте. Родители его давно не видели и, как говорили, даже не знали его адреса. Однако при обыске в их доме нам попалось элегантное шелковое платье, украшенное дорогим кружевом. Когда я спросил, откуда оно, старая женщина начала рассказывать нечто невероятное о какой-то барыне из Москвы, которая якобы подарила ей это платье за долгую и добросовестную доставку молока, сливок, сметаны и прочих молочных продуктов. Старая женщина запуталась в рассказе, сбивалась с мысли и в итоге призналась, что подарок — это дело рук её сына, Ваньки. Я счёл необходимым арестовать родителей Фролова и, доставив их в Москву, задержал в уголовной полиции. По собранным данным быстро стало понятно, что данное платье принадлежало женщине, которая была убита вместе с её спутником и извозчиком на пути в ресторан «Гвидон». Родители Ваньки оказались весьма хитрыми и осторожными людьми. В течение двух недель я пытался выведать у них адрес Фролова, но они настойчиво утверждали, что не знают.  В итоге я решил прибегнуть к хитрости. Я распорядился перевести родителей Ваньки в Басманный полицейский участок, делая вид, что не могу добыть от них правду и отдаю дело на рассмотрение суда. За три дня до их перевода я отправил в Басманный участок свою агентшу, замаскировав её под воровку. Только смотритель дома знал о её истинной цели, и я дал ему строгие инструкции не идти на уступки в отношении режима её работы. Через несколько дней для большей достоверности я одновременно перевел настоящую преступницу, находившуюся в сыскной полиции. После того как вся эта компания пробыла вместе целую неделю, я вызвал агентшу и освободил ее. Ну, как дела? - поинтересовался я.  Старушка оказалась настоящим упрямцем. Я пробовала всячески, но она молчит. Тем не менее, за неделю я сумела расположить ее к себе. Хотя о деле она ни слова не сказала, при моем уходе она тихонько отвела меня в сторону и поделилась адресом некой Розы, любовницы Ивана. Старушка просит Розу навестить сына и, если будет возможность, прислать им, старикам, немного чая и сахара в тюрьму.
Моя агентша направилась к Розе и точно выполнила просьбу старухи. В то же время за квартирой Розы было установлено пристальное наблюдение. Один из моих агентов, смуглый парень, переодетый почтальоном, встретил Розу на улице, завел беседу и вскоре проводил ее к квартире Фролова. В тот вечер мы внезапно пришли с обыском. Преступник поначалу вел себя крайне дерзко. Вы Фролов? Даже если это так! Ты нам как раз и нужен. Зачем я вам нужен? Где работаешь? Нигде. Разве можно с такой рукой работать? Я еще с ними, этими угнетателями, разберусь! Ладно, Пермяков, одевайся! Этого вы уже знаете! У Ваньки при обыске ничего не нашли. Приведя его в отдел, я сразу же велел привести Дашкова, фельдшер одобрительно кивнул. Ну что, нашли что-то? – насмешливо спросил Ванька у фельдшера. Нет, что вы, ничего! Сам тут случайно оказался. Как интересно! Сидите себе? Может, даже работаете здесь? Каков Ваш доход? Увидишь сам, когда тебя посадят вместе. О, да тут у нас смельчак! В одну камеру! Знакомо это: шалишь! Я прервал их разговор: Успокойтесь, вместе сидеть не будете. Фельдшера увели. Ну, Фролов, хватит прикидываться! Признавайся, мне всё известно. Что вам известно, если ничего нет?! Ничего? Ничего! А купон от убитой старушки в Лихоборском? Какой купон? О какой старушке ты говоришь? Тот, который ты дал врачу за пальцы. Я случайно наткнулся на него в лавке. В какой именно? Не помню. — А, ты не смог как следует ударить пивом! — вскричал Ванька, побледнел, тяжело вздохнул, и на его лбу выступили капли пота. Однако, собравшись с духом, он продолжал всё отрицать. На следующий день я пригласил своего родственника из Лихоборов, который почти оправился от раны, и попросил его взглянуть на Ваньку. Я также предупредил его, что если он не узнает Ваньку или начнёт сомневаться, он не должен говорить об этом в его присутствии. — Посмотри, на него молча, а потом выйди в другую комнату. — Результаты расскажешь мне позже. Так и сделали: Фролова привели ко мне в кабинет. Пострадавший, взглянув на него, попрощался и вышел. Я, написав какой-то документ и сделав паузу, последовал за ним, оставив Кольку с двумя охранниками. Колька, думая, что жертва давно умерла, не обратил на него никакого внимания. — Ну что? — спросил я пострадавшего. Он только развёл руками. — По росту и телосложению будто бы подходит, но кто его знает! Попытайтесь вспомнить, как следует. — Как тут вспомнишь? Только если по испуганному воплю — он все еще звенит в моих ушах. Задачка была нелегкая. Тем не менее, я решил попробовать. Позвав надзирателя, сказал ему: — Когда я начну допрос, подойдите сзади к Фортунатову и незаметно ткните его двумя пальцами в бок, в щекотливое место. Результат превзошел ожидания. Колька, полностью сосредоточенный на допросе и пристально следивший за своими словами, не заметил, как подошел надзиратель, и вдруг, получив неожиданный толчок, дико вскрикнул: — Ох, черти!! На этот вопль из соседней комнаты выбежал раненый и закричал: "Он! Он! Без сомнений; тот же голос, те же выражения, та же интонация! Ах, подлец! Ах, мерзавец! Ах, проклятый убийца!" — и бросился с поднятыми кулаками на Кольку. Его оттащили. Не желая терять момент, воспользовавшись полной растерянностью Кольки, я стукнул кулаком по столу и закричал: — Признавайся! Видишь, даже мертвые восстают, чтобы тебя изобличить! Ванька забеспокоился, испуганно посмотрел на жертву, явно узнав ее и, дрожащей челюстью, начал говорить бессвязно. — Что же я? Я ничтожество. Они причинили мне боль… — «Причинили боль»? Довольно! Ощутив груз тайны, Ванька рухнул на колени и полностью раскрылся. Выяснилось, что банда, терроризировавшая Москву в течение длительного времени, состоит из пяти человек. Лидером команды является Семён Колосов, известный как «Гимназист», среди членов находятся слесарь с завода «Кристалл», пачкальник в мясной лавке, как выразился Ванька, а также он сам с братом. Все их адреса были раскрыты, кроме местонахождения главаря, о котором Ванька не знал. В тот же день разбойники были арестованы, и многие из похищенных вещей последних месяцев были обнаружены. Они делали жуткие замечания о своём лидере, упоминая, что убийства приносили ему радость, а пролитая кровь доставляла ему какое-то извращённое наслаждение. По их словам, во время нападения в Лихоборах, Семён пытал своих жертв на протяжении нескольких часов. В банде поддерживалась строгая дисциплина. Например, слесарь, допустивший неточность в исполнении приказа Семёна, получил пулю в грудь и серьёзно пострадал. Остальные члены банды испытывали к нему ненависть, но ещё больше — страх. При разделении наживы они собирались на пустырях, где Семён задавал место, день и время их следующей встречи. В перерывах между этими встречами Семён выбирал новую жертву и, приходя на встречу, лишь отдавал необходимые указания. О неповиновении, отказах или спорах не могло быть и речи. Никто не знал адреса Колосова.  Задержанные преступники были полным безобразием.  Особенно неприятное впечатление производил «мясницкий ученик»: ростом среднего, с невероятно широкими плечами и руками, почти достигающими колен, он по своему виду напоминал орангутанга.  Тем не менее, эта горилла дала весьма полезный совет. Поскольку часть ценностей от последнего ограбления из-за их различной стоимости не могла быть немедленно разделена, Семён планировал обменять бумаги на деньги, и назначил расчёт через пять дней. «Мясницкий ученик» знал, что Семён всегда проводил свои финансовые операции в одной и той же обменной конторе на Яковлево, и указал её, надеясь, что в преддверии расчёта Семён обязательно её посетит. Преступники подробно описали внешний облик «Гимназиста». У него высокий рост, симпатичное смуглое лицо, небольшие закрученные черные усы и пронизывающий взгляд, а также характерная походка с развальцем. Они предупредили, что Семён не сдается живым и обязательно окажет сопротивление. Я немедленно организовал тщательное наблюдение за обменной лавкой, назначив опытного надзирателя Ефремова, прозванного «Лисом», и добавил к нему надзирателя Белявского, известного своей физической силой, а также десять агентов. Агенты, переодетые в дворников, посыльных и извозчиков, ожидали три дня, пока на четвертый не появился Семён.  Ему позволили войти в лавку. Чтобы избежать ненужного риска для подчиненных, Ефремов решил отказаться от прямой атаки. Он позволил Семёну выйти от менялы и, проскользнув мимо него, стремительно вместе с Белявским схватил его сзади – Ефремов крепко ухватил его под левую руку, а Белявский – под правую. Семён попытался вырваться, но тут ему не повезло! Тогда Семён решил использовать хитрость. Он громко закричал прохожим о помощи, изображая себя жертвой некой агрессии или нападения. Действительно, сцена выглядела странно: на вид спокойный человек, просящий поддержки, одновременно отбивался от почтальона и курьера, которые держались рядом с ним. Когда я, получив сообщение по телефону, мчался на автомобиле к Ильинке, то увидел, что Ефремов и Белявский оказались в непростой ситуации: толпа, явно на стороне Семёна, давила на них. Встав во весь рост на машине, я громко закричал: Я - начальник уголовного розыска, Забелин, и приказываю немедленно арестовать этого опасного преступника и убийцу! Реакция была впечатляющей: толпа сразу расступилась. Усадив Семёна в автомобиль, мы направились на Малую Дмитровку. Приметы, данные Колосовым, оказались достаточно точными. Меня поразило выражение его лица, полное непоколебимой решимости и власти, с оттенком презрения. Как твоя фамилия? - поинтересовался я. Он посмотрел на меня с пронзительным взглядом и сдержанно произнес:  Пожалуйста, не ''тыкайте'' мне; не забывайте, что я такой же интеллигент, как и вы.  Какой же ты интеллигент! На самом деле, ты всего лишь убийца и чудовище! Семён лишь пожал плечами и замер в молчании. Позвав к себе в кабинет всех ''доброжелателей'', включая слесаря, ''ученика мясника'' и Перьмякова с братом, я потребовал присутствия и Колосова. Встреча атамана с бандой оказалась весьма интересной. Семён с крайним презрением пробежался взглядом по всем участникам группы и с ненавистью прошептал:  Ну что, подонки, раскололись?
Разбойники впали в отчаяние, явно испугавшись даже связанным атаманом. Семён не счёл нужным умалчивать о своих деяниях и с удивительным цинизмом изложил все подробности. Он оказался сыном городского головы одного из уездных городов Ростовской области. В своё время учился в третьем классе духовной семинарии, что, вероятно, дало повод для его прозвища. Он ненавидел своего отца и мачеху, прямо дав понять, что планирует избавиться от них в ближайшем будущем. Смелость Семёна поражала. Сразу после своего ареста он попытался совершить побег. Допрос его проводил мой сотрудник Москалёв в своем кабинете, который находился на четвёртом этаже. В связи с жарой, окна были широко открыты. На столе у Москалёва лежал маузер, и в тот момент, когда он наклонился, чтобы поднять что-то с пола, Семён, скованный по рукам, внезапно подбежал к столу, схватил револьвер двумя руками и ударил Москалёва по голове. Пытаясь сбежать, он встретил в коридоре агентов, которые были наготове. Суд приговорил Семёна к повешению, но в результате амнистии, объявленной в честь юбилея Романовых, наказание было сокращено до 20 лет каторги. После Февральской революции Семён был освобожден и заявил о намерении отправиться на фронт. Однако на самом деле он вернулся в Москву и продолжил свои прежние дела.  Не забыв о своей мести, он расправился со слесарем и "мясницким учеником", убив обоих. В 1920 году Семён был расстрелян в Москве за свои действия, не угодившие большевикам.

 
                ***
 
— Господин начальник, к вам хочет зайти какой-то человек, сообщает секретарь.
— Что ему нужно?
— Не уточнил.
— Хорошо, пусть войдёт.
В кабинет с достоинством заходит человек купеческого типа. Он осматривает обстановку, найдя меня, медленно крестится и, сделав почти поклон, неуверенно подходит к столу.
— Присаживайтесь!
— Да ничего, можем и постоять.
— Но зачем же стоять? Разговаривать удобнее сидя. Садитесь!
Он усаживается на край кресла и, поглаживая свою рыжеватую бороду, с умилением смотрит на меня своими голубыми глазами. В комнате ощущается специфический и довольно насыщенный запах: смесь дегтя, пота, чая и черного хлеба.
— Ну, о чем вы хотите мне рассказать?
Он откашливается и высоким голосом начинает свою историю:
— Мы из Вологды, занимаемся торговлей.
Прибыль большая не зарабатываем, но, в общем, жизнь терпима: едим. Я вот недавно привёз в Москву вагон телят, продал без убытка.
Захотелось мне чая, зашёл в трактир, что называется «Голубая Лагуна». Слышали мы о московских трактирах: могут и обмануть, и увести. Словом, зашёл, а сам думаю: «Слушай, Ефимыч, не дремли! Мало ли что может случиться!» – так мне говорит слуга в раздевалке.  Купец, шубу бы тебе снять, а то вспотеешь! «Что за шутки! – размышляю. – Не попал я на Дурачка! Вот вам и доверие!»  Ничего, мой друг, мы привыкли, – отвечаю ему. Шубу я выбрал солидную, с широким бобровым воротником – в общем, высший сорт. И как же нам, торговцам, не показывать такую в Москве, деловые дела того требуют, да и для кредитоспособности. Так вот, захожу в зал, усаживаюсь за стол, шубу не снимаю. Напился чая, и вот уже жары ощутил. Думаю, скину - кА я её на спинку стула и, для надежности, сяду на неё – куда ей деться? Так и поступил. И вот, ваше высокородие, в таком благодушном настроении оказался, что просто не описать. Без шубы стало комфортно, телят продал отлично, душа поёт. Выпил ещё пару чайников, рассчитался со слугой, даже гривенник ему дал, и только что собрался надеть шубу – что за напасть?! Воротника нет! Спрашиваю половых, а они смеются:  Надо было, купец, шубу нашему швейцару отдать, всё было бы в порядке! Похоже, мошенники сами её обрезали. Да что ж за жульё московское! Не забуду этого, даже внукам расскажу! Помилуй, господин начальник, прикажите вернуть воротник! Двести целковых заплачены, не уйду с этого места! Сыскная полиция получила информацию о том, что в Москву вернулся ловкий мошенник Скражиновский, завершивший свой срок высылки. По имеющимся данным, Скражиновский вновь начал свои проделки, и я отдал приказ провести обыск в его гостиничном номере. Однако обыск ничего не выявил.  Я, конечно, скоро забыл об этом незначительном инциденте.  На следующее утро мне сообщают, что некий чиновник в форме хочет меня увидеть.  — Пусть входит.  С гремящим звуком открывается дверь моего кабинета, и в него входит высокий, статный мужчина с достоинством, одетый в форменный китель учреждений Императрицы Марии и держа в руках фуражку. Он быстро подходит к столу, небрежно бросает на него фуражку и, не дожидаясь приглашения, садится в кресло.  — Чем могу помочь?  — Да что это такое! Вчера ваши сотрудники ворвались в мою гостиницу, перевернули все с ног на голову и, даже не извинившись, ушли. Так нельзя! Невозможно жить, если каждый может безнаказанно входить в чужое жилище! Я собираюсь пожаловаться на вас в Петербург, если вы не прекратите безобразие со своими подчинёнными! Как вас зовут? Скражиновский, коллежский советник, - ответил он равнодушно. Я уже был в ярости от его бесцеремонности и, услышав фамилию известного мошенника, утратил всякое спокойствие. С громким ударом кулака об стол я выкрикнул: Вон отсюда! Немедленно вон, мерзавец! Я вышвырну тебя, шулер, не только из кабинета, но и из Москвы! Убирайся, говорю тебе! Встав из-за стола, я начал приближаться к нему. Нахалы зачастую бывают пугливыми, что подтвердилось и в случае со Скражиновским. Забыв свою фуражку на столе, он бросился к выходу, оглядываясь на меня с испугом и пытаясь влезть в шкаф, стоящий рядом с дверью. Зачем лезешь в шкаф? Ломаем госимущество! - закричал я, притопнув ногой. В конечном итоге коллежский советник покинул кабинет, оставив на паркете следы своего смятения. Ночью меня внезапно разбудил телефонный звонок.  Алло, я вас слушаю, - ответил я с хрипотой. На другом конце провода послышался слегка пьяный голос: Позвоните главному начальнику всей сыскной полиции Москвы и её округов! Он у телефона. Чем могу помочь? Это говорит коллежский регистратор Семечкин. Приятно познакомиться! И мне тоже!… Какова ваша просьба? Что за вопрос! Это же безобразие?! Я говорю человеку.… Подайте еще графин водки, а он отвечает: "Поздно, господин, из буфета не отпускают". Как это понимать, когда на самом деле рано.… Вдобавок, эта Леночка… она меня компрометирует в её глазах. Это ненормально.… Как вы на это смотрите? Конечно, конечно! Вы правы. Где именно вас компрометируют? Как?! Вы что, не в курсе, будучи главным начальником?! Это странно!! Слышите, знал, но забыл!  В "Вечернем Закате", в "Вечернем Закате", вам не стыдно!  И где вы там: в общем зале или в кабинете?  Какой вопрос?! Разумеется, в зале! Моя Леночка не станет бродить по кабинетам. Мы сидим справа от входа: я, Леночка и друг Лазунов.… Только он ошибается… Ничего у него с Леночкой не выйдет! — Хорошо! Погоди немного, я велю хозяину принести вам графин. — Спасибо! Я не забуду вашу доброту! Мерси! По моему распоряжению один из сотрудников незамедлительно направился в ресторан «Вечерний Закат» и, задержав Соловьёва, поместил его на остаток ночи в полицейский изолятор. Мы встретились на следующее утро. Соловьёв оказался служащим консистории, который накануне в «Вечернем Закате» праздновал получение своего первого чина. Он был добродушным и совершенно безобидным человеком, лет двадцати пяти, скромным и стеснительным. — Ради Бога, господин начальник, не разглашайте мой глупый промах: меня уволят, и жена разорвет на куски! А как же вы, господин коллежский регистратор, осмелились так нагло беспокоить меня, ещё и в столь поздний час? Видите ли, я был пьян, пьянее некуда!… Ну как же, трезвый бы я рискнул?! После того как я его немного наставил, отпустил Соловьёва на свободу, естественно, не стал поднимать на него дело.
Его радость была безмерна.
                ***

В 1907 году сенатор Хабаров обратился в Петроградскую сыскную полицию. Так как начальник полиции Рудольф Игнатьевич Филимонов отсутствовал, я исполнял его обязанности и встретил сенатора. В кабинет вошёл пожилой мужчина, которому было около шестидесяти лет, с добродушным и внушающим уважение видом. Сев в предложённое кресло, он с опаской осмотрелся и начал говорить тихим голосом: — Я пришёл по делу, которое достаточно деликатное и, безусловно, требует полной конфиденциальности. В моей семье произошло несчастье, и, возможно, вы сможете, хотя бы частично, устранить его последствия.— Я вас слушаю, ваше превосходительство, — ответил я.  Сенатор, бросив на меня тревожный взгляд, продолжил: — Дело в том, что моя дочь сбежала. Это ещё можно пережить, но несчастье в том, что она выбрала совершенно неприемлемого спутника. Если бы это был хоть какой-нибудь корнет или артист, я мог бы смириться. Но, подумайте, она влюбилась в кучера! Грязный, неопрятный человек, покрытый дегтем, с кислятиной и вшами! Какой же глупый выбор, не могу понять. В любом случае, ни воспитание, полученное ею, ни окружение не могли вызвать такой вкус. Я в полном недоумении, что это: странное увлечение или стремление к отступничеству по примеру Золотницкого? Возможно, я сошел с ума, не успел за временем, вернулся в детство, но категорически не хочу понимать поведение моей Ниночки.  Этот странный Ромео увел ее куда-то, и вот уже несколько дней о ней ни слуху, ни духу. Я очень вас прошу: помогите мне найти мою девочку. Но, ради всего святого, никакого шума, никакого скандала - это критически важно как для её репутации, так и для моей. Я постарался успокоить старика, обещая, что немедленно начну поиски. Найти Трофима Телегина не составило труда: имя его предоставил сенатор, а информацию о месте проживания - адресный стол. Я решил призвать его в сыскную полицию и сначала поговорить мирно. В мой кабинет зашел крупный человек, с румяным лицом и длинной черной бородой, его волосы были густо смазаны маслом и подстрижены в строгую форму. Привет, Трофим! Здравствуйте, господин начальник! Слушай, брат, что ты там затеял? Это вы на какую тему интересуетесь? Давай не притворяйся, Трофим! Я говорю о сенаторской дочери. А, вот о чем речь! Так что же ты думаешь делать? А что тут думать? Судьба такая у меня сложилась! Судьба - это хорошо! Но ты подумай, каковы намерения? Угодит ли она тебе? Конечно, что делать, поступлю как обычно. А чтобы она подходила мне - это уж решу сам. Ты, правда, думаешь, что сенатор на это согласится? Да пусть не соглашаются! Нам это не важно! Как не важно? Прикажет — и вас разъединят. Этого никогда не произойдёт! Разве возможно, чтобы мужа с женой разлучали без их согласия? Для этого даже закона нет. А вы точно женаты? Конечно! Мы заключили законный брак. Кто вас венчал? — Ну, конечно, поп — кому же ещё? — Какого прихода? — Вот память подвела — не вспомню! — с иронией ответил Трофим. — Хватит измышлять! В какой церкви вы венчались? — Не хотим говорить — и точка! Если интересно, разбирайтесь сами. Дальше с ним было бесполезно вести разговор, и, отпустив его, я распорядился, чтобы агенты проверили брачные записи во всех церквях. На это ушло около трёх дней. В конце установленного срока снова посетил меня сенатор Хабаров, чтобы узнать о продвижении дела. Я рассказал ему о своем разговоре с Телегиным, и, услышав о новом усыновлении, старик лишь схватился за голову и рухнул в кресло. Немного отдышавшись и обдумав ситуацию, он с сожалением произнес:  Если дело дошло до свадьбы, здесь уже не помочь. Осталось только как-то обойти этого Дирака и устроить его в каком-нибудь захолустном месте на работу. У меня нет другого выхода. Пожалуйста, забудьте всю эту печальную историю и прекратите разбирательство по данному делу. Тем временем, проведя ревизию церковных книг, выяснилось, что Трофимов Телегин и дочь Хабарова в определенный день были венчаны настоятелем церкви Литовского тюремного замка отцом Владиславом Мудрым. Однако запись была вычеркнута, а на полях появилась приписка отца Владислава: "Записано по ошибке".
Вероятно, отец Владислав узнал о возникшей тревоге и, осознав, что венчанная им девушка — дочь сенатора, испугался и удалил запись. В ответ на вопросы он сказал, что действительно планировал провести венчание и заранее подготовил запись, но, из-за отсутствия необходимых документов от молодоженов, отказался и вычеркнул запись. Собранные об отце Владиславе материалы оказались ужасающими. Он, по всей видимости, принадлежал к редкому типу православных священнослужителей, не верящих ни в Бога, ни в дьявола и рассматривающих священство как способ быстрого обогащения, не гнушаясь никакими методами. Личная жизнь Владислава также была далека от идеала: постоянные пиршества, порой доходившие до оргий, игры в карты и женщины были его привычными занятиями. В числе его приятелей значился пономарь церкви Литовского замка, Афанасий.  Полученные сведения о священнике Владиславе только усилили наши подозрения, и дело продолжало развиваться. Запись в метрической книге отличалась по почерку от заметок, сделанных самим отцом Владиславом. Мы первым делом нашли образец почерка пономаря Афанасия, и его авторство вскоре подтвердилось. Афанасий оказался большим трусом и, испугавшись возможного наказания, быстро признался во всем и изложил обстоятельства. Выяснилось, что венчание обошлось в три тысячи рублей, а невеста предъявила лишь визитную карточку с рекомендацией. Свидетелями были он, пономарь Афанасий, и тюремный надзиратель Исааков. Мы задержали обоих, после чего вызвали в полицию и отца Владислава. В кабинет Р. И. Филимонова, где находился и я, пригласили обвиняемого священника. Полный человек с рыжей бородой, волнистыми локонами, в шелковом облачении. Он старался вести себя доброжелательно, уверенно и благочестиво.  Благодарю за хорошую погоду! - приветствовал он, протягивая руку и как-то странно маша сверху вниз.  Присаживайтесь, отец. - Почему бы и нет, с огромным удовольствием! - Итак, отец, выходит, не венчали, и свадьбы не было?  Господи, Боже! Разве я мог бы осмелиться без документов? Нет, господа! Свадьба - дело серьезное. В этом обряде, освященном Церковью Апостольской, не только соединяются две души, но и дается обязанность к близости с целью продолжения рода… Р. И. Филимонов перебил его:  А, знаете ли, отец, что на Голгофе, рядом со Спасителем, висел также и вор на кресте, а вот тут, - крест висит на воре! - и он указал на крест отца.  Что за…! - удивился священник, но, оправившись, возвращаясь к прежнему тону, продолжил:  Конечно, вы можете оскорблять меня здесь, я - беззащитный; но все же сочту своим долгом донести ваши слова до Преосвященнейшего.  Итак, батюшка, окончательно: не венчали?  Да потеряю я своё иерейство, если лгу! - и отец Владислав, встав и повернувшись к иконе, широко перекрестился.  Сахаров! - закричал я. - Приведите Афанасия. Дверь открылась, и на пороге появилась растерянная фигура дьячка. Он как-то глупо усмехнулся и, глядя на отца Владислава, радостно воскликнул:  Владислав, я признался!  Ах ты, негодяй! - сухо, но уверенно произнес священник. За махинации со свадьбами отец Владислав был лишен сана и приговорен к полутора годам исправительных работ.


                ***
  Эта наглая кража произошла весной 1910 года. Около трех часов ночи, в глубоком сне, я был разбужен звонком телефона. Дежурный чиновник сообщил мне новость, только что поступившую от квартального надзирателя из Кремля. Это сообщение было очень тревожным: часовой, дежуривший у кремлевской стены рядом с Успенским собором, услышал звук разбивающегося стекла и увидел в одном из окон собора силуэт человека, по которому выстрелил, но, казалось, безрезультатно. Духовные власти были уже оповещены и собирались немедленно осмотреть собор. Я моментально оделся и поехал в Кремль на автомобиле. Я прибыл к собору как раз к открытию дверей. Вместе с несколькими чиновниками полиции я вошел в храм и, начав с краткого поверхностного осмотра, сразу обнаружил святотатственное преступление: слева от царских врат на солее, вплотную к иконостасу находилась икона Владимирской Божьей Матери в огромном киоте, или божнице. Эта божница была высотой около сажени и шириной около полтора аршина, с дверцей, и напоминала шкаф. Икона Владимирской Божьей Матери была древней святыней России и любимой иконой царской семьи, так как именно этой иконой был благословлен на царство первый царь из дома Романовых - Михаил Федорович. Золотая риза иконы была богато украшена драгоценными камнями, среди которых особенно выделялся огромный квадратный изумруд, сравнимый по размеру со спичечной коробкой, зелено сверкал среди блестящих бриллиантов. При осмотре выяснилось, что эти камни вместе с частью золотой ризы были грубо вырезаны каким-то острым инструментом и исчезли без следа. Живопись самой иконы не была повреждена. На дне киота лежали золотые обрезки и пыль, рядом валялся окурок. Видимо, вор действовал прямо в самой святыне, тихо прикрыв за собой дверь, чтобы не создавать шум. Когда я завершил осмотр, в храм начали прибывать лица властей. Сюда пришли практически все: градоначальник, прокурор, митрополит Владимир, представитель дворцового ведомства и прочие. Необычайный интерес к этому делу был вызван не только масштабом и дерзостью кражи, но и тем, что сам император и его семья сильно заинтересовались происшедшим. Я решил тщательно исследовать собор, чтобы убедиться, что преступник не оставил там награбленное или сам не прячется внутри. Успенский собор очень большой, поэтому я запросил около пятидесяти агентов, и под руководством следователя по особо важным делам Копылова начали обследование. Осмотр оказался сложным и занял весь день. Мы проверили трон Бориса Годунова, гробницы патриархов, купол, крышу и самые укромные места собора, но безуспешно. Особое внимание было уделено иконостасу, вернее, огромной массе икон, которые идут рядами вдоль южных и северных стен собора. Все иконы крепко соединены друг с другом и образуют сплошные щиты, между задней частью которых и стенами собора есть полуаршинное пространство. Внизу оно шире из-за проходящей полки или ступени, высотой примерно в аршин и шириной около десяти вершков. Мы тщательно проверили все это пространство, используя длинные шесты, но ничего не нашли. На правом подоконнике узкого окна, расположенного над иконами на значительной высоте, были обнаружены следы смещенной вековой пыли, но они были неясными и малоинформативными. Левое окно было разбито, хотя имело толщину в пол -вершка. Окна храма, будучи длинными, но узкими, напоминали бойницы, и вряд ли человек мог через них вылезти. Чтобы удостовериться, я отправил самого худощавого и маленького агента, но и он оказался слишком широк для окна. Вечером, когда осмотр был почти завершен, приехал митрополит Владимир и спросил у следователя К., можно ли открыть храм для богослужений. К. утвердительно ответил, не посоветовавшись со мной, заявив, что грабитель уже покинул храм. Однако я был абсолютно уверен в обратном. Ведь из окон выбраться невозможно, а двери храма с момента выстрела часового и до нашего прибытия оставались под замками и засовами. Итак, преступник должен находиться в храме и надлежит устроить засаду. Эти мысленные заключения я изложил Высокопреосвященнейшему и настойчиво просил на время отменить богослужения, иначе я сниму с себя ответственность за исход дела. Мои доводы возымели действие, и митрополит, хоть и с неохотой, согласился. В Петербург немедленно отправили телеграммы о краже, и вскоре мы получили ответ от министра внутренних дел, что государь император требует приложить все усилия и средства как к поиску украденного, так и к выявлению преступника. Так, я оставил в соборе засаду из двух надзирателей и двух городовых. Прошла ночь — ничего. Прошел день — тоже. Прошла еще одна бесплодная ночь, и митрополит Владимир прислал мне сообщение, что храм необходимо открыть. Я возразил, и он уступил. Прошли еще сутки безрезультатно, и Высокопреосвященнейший возобновил свои требования. С огромным трудом мне удалось упросить его дать еще сутки, по истечении которых он настоятельно потребовал снять засаду, указав, что не я, а следователь Копылов руководит следствием и считает засаду ненужной. Трудно, но мне удалось выпросить у Владыки еще несколько часов. Тяжелые минуты настали для меня. Неужели дело, волнующее самого императора и привлекшее внимание обеих столиц, провалится? Обыски, организованные на Хитровке, Сухаревке и других местах сбыта краденого, также не дали результатов. Допросы профессиональных, зарегистрированных воров оказались не успешными. К тому же, за эти дни произошло два крупных происшествия: убийство девяти человек на Ипатьевском переулке и получение 300 000 рублей по подложной ассигновке из губернского казначейства, что, конечно, отвлекало силы сыскной полиции. Угрюмо сидел я в своем кабинете. Служебное честолюбие было уязвлено. Взволнованное воображение рисовало самые мрачные перспективы. Телефон зазвонил вяло, и я нехотя снял трубку: Кто это? Это вы, господин начальник? Я, конечно, я, что за вопрос!… - ответил я раздраженно. Это звонил надзиратель, дежуривший у собора, и сообщал, что внутри слышна стрельба. Я молниеносно отправился в Кремль, позвав с собой моего помощника Е. А. Ананьева. В дверях храма нас встретил один из дежурных надзирателей, Мясищев, расторопный и довольно умный парень. Что у вас тут, Мясищев? Все в порядке, господин начальник, вор задержан. А что за стрельба, сопротивлялся? Какое там, господин начальник, он от голода едва жив. Так зачем же стреляли? Мясищев замялся и спросил: Рассказывать подробно? Говорите. Мясищев нервно оглянулся на остальных надзирателей и, понизив голос, заговорил: — Да, господин начальник. Волевое нападение я сам проводил. Он стоял возле иконостаса, в руках у него был странный предмет — что-то вроде самодельного оружия. Когда мы подошли, он сделал вид, что сдаётся, но внезапно направил на нас это устройство. Я не знал его возможностей и решил стрелять первым. Я вытер лоб — всё это было не к месту и не ко времени. Надо было разбираться в ситуации беспрекословно. С другой стороны, действия надзирателя можно было понять; нервное напряжение зашкаливало у всех.  — Понятно, — сказал я, пытаясь сохранить хладнокровие. — Вору оказать медицинскую помощь, потом допросить. И не забудьте снять показания с остальных свидетелей. Мясищев кивнул и отошёл, а я повернулся к Ананьеву: — Непростые времена, Егор Алексеевич. Иногда, кажется, что мы все на грани. В такие моменты нужно уметь не только наказывать, но и понимать.  Ананьев кивнул, и мы вместе вышли из храма, готовясь к новым вызовам и переживаниям предстоящего дня. Все мы оцепенели от неожиданности. Лица побледнели, сердца забились сильнее. В эту жуткую минуту, словно невидимая сила сковала нас. Замерли на месте, не смея ни пошевелиться, ни дышать. Только звук падения иконы, словно гром среди ясного неба, раскатывался в нашей памяти. В голове возникли страшные подозрения — не знамение ли это, не весть ли небесная? Но, управившись с первичным ужасом, медленно собрались с духом. Давыдов перекрестился и первым сделал шаг вглубь храма к месту, где упала икона. Мы с опаской последовали за ним, продолжая вслушиваться в окружающую тишину. Каждый шаг отдавался эхом в гулких стенах, каждый шорох усиливал наше волнение. Мы чувствовали, что в воздухе витает что-то необъяснимое и пугающее. Подойдя ближе, мы увидели, что упала икона Николая Чудотворца. Изображение святого исполнено строгости и власти, как будто сам святитель наблюдает за каждым нашим движением. Давыдов, наклонившись, осторожно поднял икону и, по-прежнему шепча молитву, вернул ее на место. Все это время мы следили за ним, напряженно и затаив дыхание, как будто боялись, что любой неверный шаг повлечет за собой новые бедствия. И вот, когда икона, наконец, была поставлена на прежнее место, тишина снова воцарилась в храме. Но тут, среди сводов, пробежал еле слышный стон, словно дух прошел сквозь нас. Мы вздрогнули, и внезапно вся обстановка вокруг показалась еще более зловещей. Страх и тревога не оставляли нас, будто невидимой тягучей сетью окутывая наши души. Мы вновь заняли свои посты, но на этот раз внутренне готовые к любому неожиданному повороту событий. Савелий Соломин, едва прейдя в себя после всех переживаний, сидел бледный и изможденный на краю узкой кровати. Его глаза, полные страха и растерянности, искали ответы на немые вопросы, что реялись в его голове. Я сел напротив него и внимательно вглядывался в его лицо, пытаясь понять, что именно натолкнуло этого юнца на такое страшное деяние. Зачем ты полез в собор? - тихо, но твердо спросил я, надеясь услышать правду. Савелий, взглянув на меня глазами полными боли, нервно сглотнул и начал говорить. Его голос дрожал, слова путались, но я все же уловил суть. Оказалось, что он давно был, втянут в темные дела своим наставником, который обещал богатства и благополучие взамен на несколько "поручений". Начиналось все с мелочей - кражи, подделки, но вскоре дело дошло до святотатства. Я не знал, как выбраться, - продолжал Соломин, опустив голову. - Жизнь в нищете и постоянный страх сделали из меня то, чем я стал…, Я задумался, как поступить с этим несчастным. С одной стороны, он совершил кощунство, которое нельзя оставлять безнаказанным, но с другой - видно было, что жажда наживы и хитрые руки наставника круто поменяли жизнь этого молодого человека. В голове мелькнула мысль: возможно, вернув его на верный путь, можно будет спасти не только его душу, но и другие, которые еще не успели попасть в сети зла. Я не мог отклонить его просьбу, хотя понимал, что присутствие постороннего может помешать. Савелий, как только закончил с чаем, уткнулся в стол и заснул прямо на глазах у всех присутствующих. Товарищ Шестопалов взглянул на меня с насмешливым любопытством. — Ну что же, нам придется подождать, пока он отдохнет, — сказал я, делая жест в сторону несчастного. — Допрос голодного и измученного человека вряд ли даст полезные сведения. Шестопалов кивнул, едва скрывая свою досаду. Между тем я воспользовался моментом и достал свои заметки, размышляя о том, какие вопросы следует поставить на первое место. Вскоре один из моих помощников подошел и сообщил, что Савелий проспался и готов к беседе. — Ну что, Савелий, отдохнул? — спросил я, глядя на его побледневшее, но теперь уже вполне удовлетворенное лицо. — Было хорошо поспать, господин начальник, — отозвался он, протирая глаза и стараясь освежить свои мысли. — Что вам угодно узнать от меня? Мы приступили к допросу, медленно и осторожно подводя Савелия к необходимым признаниям. Товарищ Шестопалов сидел неподалеку, внимательно наблюдая за каждым словом и жестом. Я чувствовал, что этот допрос станет определяющим в нашем расследовании, и был готов задать ему самые важные вопросы. Но план его провалился. Агентов  сыска было поставлено везде, и Соломин, несмотря на всю свою изобретательность, оказался в рыболовной оснастке закона. Теперь, сидя перед нами, как выжатый лимон, он не мог не признать своей вины. И ты думал, что можешь уйти от нас, спрятавшись за иконами? - с обидой в голосе продолжил я свой допрос. - А как же драгоценности? Где они сейчас, Соломин? Он опустил голову еще ниже, словно пряча лицо от нашей суровой правды. Савелий, нервно кусая усы, все же не выдержал и ответил вместо него: Драгоценности в старом амбаре, у господина Никитина, третья полка справа. Слова его были столь неожиданными, что я на мгновение утратил дар речи. Шестопалов, только что вернувшийся в кабинет, тоже, кажется, был ошарашен этим признанием. Он мгновенно отправил телеграмму ближайшему посту полиции, что бы те немедленно выехали на указанное место. Ну что ж, Савелий, - сказал я, вздохнув. - Теперь уже и нам яснее стало. Надеюсь, что на этом твоя ложь закончилась. Начальник еще раз внимательно взглянул на Соломина, будто пытаясь разгадать, не лжет ли тот. Затем, нахмурив брови, он повернулся к своим спутникам и приказал: Немедленно осмотрите гробницы под мраморным чехлом. Проверьте каждую щель и трещину. Если Соломин прав, то драгоценности должны быть там. Соломин чуть улыбнулся, видя, как его слова вызвали такую обеспокоенность у часовых. Однако расслабляться еще было рано: ему предстояло окончательно подтвердить свою невиновность. В голове уже созрел новый план побега, и теперь главное - не вызвать ни малейшего подозрения у своих надзирателей. Через несколько минут один из часовых, дыша тяжело от натуги, вернулся и доложил начальнику, что действительно нашел завернутые в пиджак драгоценности в указанном месте. Начальник, нахмурившись еще сильнее, снова повернулся к Соломину. Судьба благоволила тебе сегодня, - произнес он сурово. - Но это еще не конец. Ты ответишь сполна за свое преступление. Уведите его! Соломин понимал, что его игра близится к концу. Но он не терял надежды. Втайне он рассчитывал, что его ловкость и смекалка выведут его и на этот раз. А пока он уносил в память каждый уголок собора, каждую мелочь, которая может пригодиться ему в будущем.  Прошел месяц, как я вернулся к повседневным обязанностям, и жизнь снова вошла в своёобычное русло. Однако оказалось, что это происшествие привлекло ко мне внимание не только чиновников, но и высших сфер общества. Пришлось участвовать в различных приемах и заседаниях, где меня представляли как героя, сумевшего спасти церковные святыни. Я чувствовал смесь гордости и неудобства, понимая, что таинственные осложнения дела могли бы избить меня с ног, если бы не удачное стечение обстоятельств. На одном из этих приемов я познакомился с молодым журналистом, Поликарпом Христофоровым, который, увидев во мне вдохновляющий объект для своей статьи, решил взять у меня интервью. Изучив каждую деталь моего расследования, он завалил меня вопросами касательно различных методов и подходов, которые я применял. Я отвечал охотно, понимая, что могу таким образом поделиться своим опытом и предостеречь молодое поколение сыщиков от возможных ошибок. Однако вскоре разговор принял иной оборот. Поликарп, видимо, вдохновленный моим рассказом, решил разыскать и поговорить с Савелием, человеком, без вмешательства которого дело могло пойти совершенно иначе. Я не был в восторге от этой идеи, зная, что Савелий не любил быть на виду и мог бы воспринять этот интерес как вмешательство в свою жизнь. Но журналист настоял, и я считал своим долгом предупредить Савелия о предстоящем визите. К моему удивлению, Савелий принял известие с неожиданным спокойствием и пообещал встретиться с Поликарпом. Рассказывая о своей работе и делясь историями прошлого, я не забывал и о нынешних делах. Видя растущее внимание ко мне, я предпринимал меру за мерой, чтобы поддерживать доверие к сыскной полиции. Ведь, несмотря на все достигнутые успехи, одна неверная ошибка – и слухи о жестокостях снова бы подорвали авторитет службы. Оставалось лишь надеяться, что каждый проведенный вечер вдали от семьи и каждая бессонная ночь окупились благородной целью служения закону. В то время, когда все были поглощены делом о краже в Успенском соборе в Москве, произошло другое событие, которое сильно всколыхнуло жителей столицы. В сыскную полицию поступило сообщение об убийстве нескольких человек в Ипатьевском переулке. Этот узенький проезд, выложенный крупным булыжником, со зданиями, тесно прилегающими друг к другу, на первый взгляд ничем не примечателен. В одном из полуразрушенных домов, давно предназначенном для сноса, жила рабочая семья из двенадцати человек в единственной относительно сохранной квартире. В эту семейную группу входили четыре взрослых, пятеро мальчиков и три девочки, все они были из одной деревни в Рогачевской губернии и вместе трудились на мануфактурной фабрике в Москве. Преступление было обнаружено, когда жертвы не появились на работе. Обеспокоенное руководство предприятия отправило одного из своих сотрудников выяснить причины массового отсутствия работников в то утро. Сотрудник, войдя в злополучную квартиру, был шокирован кровавыми пятнами, просочившимися из-под дверей и застывшими буроватой сетью в прихожей. На его крики никто не откликнулся. В доме стояла мертвая тишина. Администрация немедленно известила нас, и я лично сразу отправился в Ипатьевский переулок. Старый, обветшалый дом с разбитыми окнами, потрескавшейся крышей, кривыми дверями и ломаными лестницами напоминал заброшенный улей. Охраны, конечно, не было, ни дворников, ни швейцара. Поднявшись на второй этаж, я слегка приоткрыл дверь единственной квартиры, недавно еще обитаемой, а теперь превратившейся в кладбище. Затхлый, тяжелый воздух ударил в нос: смесь запахов бойни, морга и трактира. Ворвавшийся со мной воздух грустно раскачал плотные паутины, свисающие пышными гроздьями по углам комнаты. Казалось, это была прихожая. Раскрыв правую дверь, и осторожно ступая, по липкому полу, сплошь покрытому засохшей красной жидкостью похожую на кровь, я заметил две убогие кроватки, представлявшие собой единственную меблировку этой комнаты. На кроватях лежали два мальчика, одному было примерно десять лет, другому где - то тринадцать. Дети казались мирно спящими, и если бы не их восково-бледные лица и огромные зияющие раны на темени, ничто бы не указывало на то, что они мертвы. В левой комнате от прихожей наблюдалась аналогичная картина, с той лишь разницей, что там лежали три мальчика примерно того же возраста, спящие вечным сном. В смежной комнате на кровати покоился взрослый мужчина с такой же раной, очевидно, приказчик. Из прихожей прямо тянулся коридор к двум смежным комнатам - сначала большой, затем маленькой. В большой комнате лежали два тела взрослых. В маленькой до моего прибытия был увезен в больницу пострадавший, который еще подавал признаки жизни. В центре задней большой комнаты находился круглый стол, на нем недопитые бутылки водки и пива, а рядом - вырванный листок из блокнота, на котором корявым почерком было написано карандашом: "Марк и Ярослав, мы вас любили, мы вас и убили". Удивляло количество крови, буквально залившей всю квартиру. Она была не только на полу, но и на стенах, окнах, дверях и печах, в виде подтеков и следов. При осмотре помещения в печке нашли кучу золы, в которой был полуистлевший воротник сгоревшей мужской рубашки. Из самой глубины печки извлекли десятифунтовую штангу с отпиленным концом вместе с шаром. Преступники, видимо, использовали эту штангу как булаву для проламывания черепов своих жертв. Сундучки, имевшиеся в квартире и обычно принадлежащие простому рабочему человеку для хранения его нехитрого имущества, были взломаны, что свидетельствовало о грабеже.  Было очевидно, что записка с дикой надписью не является ключом, который поможет распутать этот кровавый клубок. Скорее всего, это была лишь наивная попытка направить следствие в ложном направлении. Я называю ее наивной, потому что зачем убийцам заявлять о своих действиях уже мертвым жертвам? Зачем рисковать и оставлять практически визитные карточки? Кроме того, маловероятно, что две женщины могли бы легко убить двенадцать человек. Как я уже упоминал, дом был пуст, и поэтому не было возможности узнать о жизни и привычках убитых. Не удалось установить, хотя бы приблизительно, как развивались события не только в день убийства, но и за неделю, за месяц до него. Прежде всего, я отправился в больницу, куда был доставлен выживший приказчик. Однако он был в предсмертном состоянии, полностью утратил сознание и лишь несвязно бредил. Я попросил медицинский персонал тщательно контролировать его бред. Но результат оказался незначительным и довольно странным: мне сообщили, что среди бессвязного бормотания раненый часто ясно повторяет слово: "Восток". Почему именно "Восток"? Что за интерес у этого несчастного, человека, в лучшем случае, с базовым образованием, к этой части света? Но спустя неделю он также скончался, и вместе с его смертью ещё более ослабла надежда раскрыть истину. Параллельно я обратился на производственное предприятие, где собрал подробные сведения о покойных сотрудниках. Там я получил довольно смутные, но все же какие-то наводки, а именно: некоторые коллеги умершего приказчика слышали, что он намеревался открыть совместный бизнес с неким знакомым из одного с ним края.

Поскольку никто никогда не видел этого земляка, найти его представлялось совершенно непростой задачей. Тем не менее, на мой взгляд, этот земляк был если не ключом к разгадке, то по крайней мере единственной возможностью ее прояснить. Следовательно, его нужно было найти. Я отправил агента в Смоленскую губернию, чтобы в волостном правлении составить точный перечень всех крестьян волости, к которой принадлежал покойный, проживавших в Москве за последний год. Таких насчиталось около ста человек. Я разделил Москву на сектора, и десятки моих агентов приступили к опросу всех, включенных в этот список из Смоленщины, по районам.
 Их тщательно расспрашивали о жизни и работе в Москве, вскользь интересуясь и убитым земляком. Конечно, проведенное расследование могло оказаться пустой тратой времени, но другого выхода у меня не было, поэтому я остановился на этом варианте. Неделя прошла безрезультатно. Вдруг на второй неделе, при опросе жителей Марьиной рощи, прибывших из Смоленска, выяснилось, что недавно одна из чайных в этом районе была продана старым владельцем, смоленским крестьянином Святославом Мышкиным, новому хозяину, а называлась она "Восток". Сведения с Востока имели большую ценность, учитывая бредовые высказывания умершего приказчика. Я начал искать Святослава Мышкина. В Марьиной роще его знали все и говорили, что он продал чайную и уехал в родную деревню. Однако агент, снова отправленный в Смоленскую губернию, установил, что Мышкин туда не приезжал. Но через пару недель в Марьиной роще пошёл слух, что Мышкин купил трактир в Челябинской губернии, отремонтировал его и открыл под старым названием - "Восток". Это подтвердилось, и Мышкин был немедленно арестован в Челябинске и доставлен в сыскную полицию. Он оказался маленьким человечком с быстрыми, черными глазками. Разумеется, он настойчиво отрицал свою вину. Поиск в Челябинской губернии в чайной не дал результатов, но тщательное исследование его одежды, белья и обуви лишь усилило мои подозрения, поскольку в шве между заготовкой и подошвой его сапога были найдены следы засохшей субстанции, напоминающей кровь. Мышкин объяснил ее появление своими частыми посещениями бойни. Однако, анализы, включая химический и микроскопический, подтвердили, что запёкшаяся жидкость на его сапоге является человеческой кровью. Полуистлевший детский воротник, найденный в печке, идеально подошёл Мышкину. Соответствие почерков в хитроумной записке и в торговых книгах трактира "Восток" было подтверждено. Однако, невзирая на эти доказательства, Мышкин все отрицал. Запросив точный отчёт о его местонахождении с момента убийства до открытия трактира в Челябинской губернии, мы получили три сменившихся адреса, где он останавливался в течение этого времени. Проведя обыски, ничего не обнаружили. Однако в первой квартире хозяйка сообщила, что до переезда к ней, Мышкин проживал около трёх месяцев, напротив, у сапожника, снимая комнату. Обыск у сапожника дал результат. В чулане, примыкавшем к комнате, где жил Мышкин, нашли отпиленный короткий кусок штанги с шаром, которого не хватало у орудия преступления, найденного в печке на месте убийства. При наличии этой неопровержимой улики преступник, наконец, признался. Убитый приказчик уже давно планировал приобрести чайную "Восток" в Марьиной роще, и в день своей смерти взял накопленные десять рублей, чтобы на следующий день оформить покупку. Вечером его посетил Мышкин, обычно заходивший к нему в последние месяцы. Сделку заранее отпраздновали, и Мышкин угостил двух других приказчиков, также проживавших в этой комнате. В этот вечер он несколько раз забегал в соседний трактир за припасами. Наконец, когда хозяева были уже в изрядном подпитии, он попрощался и покинул дом, однако… спустя час вернулся, прошел по коридору снова в большую комнату и, подкрадываясь к спящим приказчикам, уложил их обоих на месте; затем в следующей комнате покончил (точнее, тяжело ранил) и с покупателем. Из сундука он достал злосчастные десять тысяч и собирался скрыться, но вдруг его охватило сомнение. Привожу далее его дословное показание:
"Нет, Мокша, - сказал я себе, - не дурачься, покончи и с остальными. Ведь все они мои земляки, значит, слух о случившемся по деревне разнесется, и полиции они расскажут, что я вчера пил с ними водку, и тогда мне конец. Потом я взял свою культяпку и прошел обратно в прихожую, а из нее сначала в одну, а затем в две другие комнаты. Жалко было ломать детские головы, но что поделать?" Своя рубаха ближе к телу. Расходилась рука, и вот я пошел щелкать головы, словно орехи, да еще вид крови меня разжег: красные теплые струйки стекали по моим пальцам, и на душе стало щекотно и бодро.
Как всех прикончил, заодно обшарил сундуки, но ничего стоящего не нашел. Кстати, надел чистую рубаху, а свою закровавленную сжег в печке, для надежности туда же и гирьку забросил. Было ужасно слушать эту исповедь человека-зверя, который с таким спокойствием рассказывал о своем жутком преступлении. Суд приговорил Мышкина к пожизненной каторге без права на переписку и амнистию.


                ***

В начале девяностых годов, когда я возглавлял сыскную полицию Севастополя, губернатор Александр Спицкий предложил мне взяться за так называемое Дуванское дело. Дуванка представляла собой крупное и густонаселенное поселение, где люди строили дома, занимались хозяйством, растили семьи и умирали. Тихую и самобытную жизнь этого места, с элементами феодального уклада, ничто не нарушало. Барон Вебер был не только землевладельцем, но и обладал остаточными суверенными правами по отношению к местным жителям. По принципу патронатства, ему принадлежало право выбора пастора. Именно вокруг этого и развернулось дело, о котором я собираюсь рассказать. Недавно назначенный на должность пастора барон оказался неугодным местным жителям. Когда их попытки добиться увольнения пастора не увенчались успехом, они, в знак протеста, перешли к насильственным действиям. Сначала начались поджоги хозяйственных построек, принадлежащих барону, затем пасторского жилья, а потом — обширных запасов сена, зерна и прочих сельхозпродуктов, которыми пастор владел благодаря значительным земельным угодьям. Постепенно, вкусив запаха крови, поджигатели переключились на дома обычных жителей. Пожары сопровождались значительными кражами и, иногда, человеческими жертвами: так, в одном из пожаров погибли старуха с внуком. Местная полиция, с её скромными ресурсами и малочисленным штатом, оказалась неспособной справиться с ситуацией. Барон Вебер обратился с жалобой в Петербург на бездействие правоохранительных органов, в результате чего губернатор предложил задействовать силы Дуванской сыскной полиции и выделить дополнительные средства для расследования. Вместе со мной к этой задаче был привлечен прокурор Дуванского суда А. Н. Грачёва. После того, как я отправил вперед несколько агентов, мы направились в Дуванку, где А. Н. Грачёва также желала ознакомиться с делопроизводством местного судебного следователя, который был приятным, но малоквалифицированным человеком. Мы разместились в нашем вагоне и провели вечер у судебного следователя. Возвращаясь на вокзал поздно ночью, мы стали свидетелями очередного "освещения". Как потом выяснилось, наглые поджигатели, в честь нашего прибытия, подожгли два огромных стога сена. На следующий день, проведя тщательное расследование недавних пожаров, я легко смог определить, что это были поджоги. В некоторых местах обнаружили остатки порохового шнура, в других – обгорелый трут, а то и просто следы керосина. Мои агенты, посещавшие трактиры, пивные и рынки, не смогли выявить возможных виновных, лишь подтвердили, что это действительно поджоги. У них также сложилось впечатление, что из-за шумихи, поднятой вокруг этого дела, и безуспешных попыток уездной полиции, которые продолжаются уже месяц, все местные жители стали крайне осторожны и настороженно относятся ко всем новым, незнакомым людям. Мои два старших надзирателя безуспешно пытались убедить всех, что они рабочие с близлежащего завода, которые выиграли двенадцать тысяч рублей в запрещённую нашим правительством германскую лотерею. Однако, эта лотерея весьма популярна в Севастопольской губернии. Они искали небольшое, но своё дело для торговли, - однако им с недоверием и осторожностью, исключающей любую искренность, верили плохо. Получив доказательства поджогов и неутешительные данные о пойманных виновных, я с плохим настроением вернулся в Севастополь. Было ясно, что только местный житель Дуванки, пользующийся доверием своих сограждан, может пролить хоть какой-то свет на это запутанное дело. Но, к сожалению, у нас не было такого человека, и оставалось одно - искусственно создать такого. Конечно, этот план требовал времени, что меня не устраивало, так как поджоги продолжались, но, не имея другой возможности, мы решили пойти на этот долгий путь. Призвав одного из сотрудников, которые уже сопровождали меня, я предложил вновь исследовать обстановку в Дуванке, чтобы определить, каким бизнесом они могли бы там заняться без привлечения подозрений. По возвращении из поездки агент сообщил, что лучше всего открыть винную лавку, так как в этом месте их всего две, а винные магазины по своей природе привлекают много людей, что упростит нам сбор нужной информации. Сказано - сделано! Обеспечив двух агентов поддельными паспортами с печатями и пропиской того самого вино -водочного завода, на котором, по их рассказу, они работали до выигрыша в лотерее, я отправил их в Дуванку для торговли вином. Прошло около двух недель, и один из агентов, приехав в Севастополь, доложил, что дела идут плохо: винная лавка пустует, люди по привычке идут в старые магазины и обходят их стороной. Как быть? После долгих размышлений, я придумал новый аттракцион. Вспомнив, как в юности я иногда заходил в трактир на Измайловском проспекте, где к бутылке сухого вина всегда подавали белое мясо, я предложил своим людям ввести такую традицию. Когда агент возразил, что это приведет к убыткам для предприятия, я согласился, и он вернулся в Дуванку, забрав из Севастополя несколько пудов курицы. Курица оказала волшебное воздействие, и примерно через неделю агенты сообщили, что нет отбоя от публики. Прошло около полутора месяцев, и Новый год стал приближаться. Агенты написали мне: "Что нам делать, господин начальник? К Новому году нужно поменять торговые патенты, и, как принято, при получении нового - передают младшему помощнику начальника уезда конверт с 20-30 рублями, принося ему одновременно новогодние поздравления". Я ответил: "Передавайте конверт и поздравляйте". Они так и поступили. Один из агентов в нужный день пошел к начальству и, получив новый патент и передав красненькую, поздравил его с Новым годом. Он был любезно принят начальством, и все прошло гладко. Между тем, поджоги продолжались. Я нервничал и торопил моих "купцов".
 В начале февраля они, наконец, сообщают о серьёзных подозрениях в отношении некоторых людей, посещающих их магазин. Ведущей фигурой этой сплочённой и вечно нетрезвой компании, состоящей из кузнеца и трёх сыновей сторожа, является некто Заир, местный фотограф. Агенты основывают свои подозрения, во-первых, на том, что все эти люди, особенно сыновья сторожа, по общим отзывам до недавнего времени были бедняками. Однако, за последние месяцы они стали щедро тратить деньги и проводить, целые дни в винной, беспрерывно пьянствуя. Во-вторых, имел место случай, когда пьяный кузнец проговорился и предсказал на ночь пожар, намекнув при этом на конкретный дом. Пророчество полностью сбылось, и дом сгорел. Агенты немедленно передали подробные адреса этих пятерых подозреваемых. Получив такую важную информацию, я вместе с прокурором, уважаемым А. Н. Грачевым, отправился в Дуванку, взяв с собой нескольких своих людей. Мы прибыли на место к вечеру и, дождавшись ночи, вышли из нашего вагона. Разделившись на три группы, мы одновременно начали обыски у Фотографа, кузнеца и сыновей сторожа. Успех был полный. У Заира и его сообщников мы обнаружили значительные суммы денег, происхождение которых они не смогли объяснить. У каждого из них мы обнаружили восковые пакеты с пороховым шнуром, десятки аршин трута, значительные запасы керосина и так далее. Естественно, всех их арестовали и отправили в Севастополь. Я лично присутствовал на громком процессе этих поджигателей, который состоялся в Севастопольской губернии, и между мной и адвокатом обвиняемых, известным Петроградским юристом Груздевым, случился довольно необычный конфликт. В качестве свидетеля я подробно и откровенно изложил суду всю сущность винного трюка, к которому я был вынужден прибегнуть для поимки виновников. На традиционное предложение председателя суда, сначала к прокурору, затем к защитнику, о наличии вопросов к свидетелю, прокурор отказался, а адвокат присяжных Груздев, с возбужденностью, отреагировал:— О, да! У меня есть вопросы! — после чего он, повернувшись ко мне с нахальной и насмешливой интонацией, спросил:— Расскажите, уважаемый свидетель, какими еще уловками вы пользовались в Дуванке? Я обратился к председателю: Груздев председатель, я настоятельно прошу вас защитить меня от нападок этого дерзкого господина! Председатель встал на мою сторону и сказал господин Груздев защитник! Прошу вас соблюдать порядок и задавать вопросы свидетелю через меня и в более подходящей форме!  Груздев возразил: - Прошу занести в протокол слова свидетеля, обращенные ко мне. Я потребовал того же. - У вас еще есть вопросы? - спросил председатель адвоката Груздева. Нет, вопросов нет. На этом инцидент был исчерпан.
Фотографа Заира осудили на десятилетие каторжных работ. Его подельники, насколько я помню, получили несколько меньшие сроки. После завершения дела я, в присутствии моего агента, позвал к себе заместителя начальника уезда. - Послушайте, а маленькую купюру нужно вернуть! Ведь это казенные деньги. Он, сильно смутившись, ответил: - Слушаю-с, господин начальник! - и поспешно полез в свой кошелек. Красный, как рак и сильно потея, он долго умолял меня не сообщать губернатору о его опрометчивом поступке, и я, веселясь, признаюсь: махнул на него рукой.

                ***   

В деле борьбы с преступностью дактилоскопия неоднократно оказывала мне значительную помощь. В этой связи мне особенно запомнился один случай. Однако прежде чем его описать, я вынужден сделать небольшое отступление и, хотя бы коротко и в общих чертах, напомнить читателю, что представляет собой дактилоскопия. Дело в том, что в мире не существуют два человека с одинаковым рисунком кожи на пальцах. Различия могут быть в спиралях кожи, узелках или морщинках, но они всегда присутствуют. Эта особенность кожи невероятно устойчива.
Никакие ожоги и повреждения кожи не могут изменить изначальный рисунок. Когда ожог заживет и рана затянется, на вновь образовавшейся коже снова проявится тот же узор, который был с человеком с момента его появления на свет. Это удивительное свойство природы, известное еще с давних времен, стало основой современных дактилоскопических систем. Метод быстрого нахождения совпадений среди множества ранее снятых отпечатков пальцев, разработанный и впервые примененный мной в Москве, позволяет находить идентичные отпечатки с высокой скоростью. Этот метод, видимо, оказался успешным, так как его вскоре приняли и в Англии, где по сей день, британская полиция продолжает его использовать. В 1910 году мне позвонили и сообщили, что в первом классе недавно прибывшего Киевского поезда найдено тело молодой женщины, примерно 25 лет, убитой ножевым ударом в грудь. Вместе с судебным следователем Чайкиным и полицейским врачом Муравьёвым я сразу отправился на Киевский вокзал. Вагон с телом был отцеплен и стоял на одном из запасных путей. Открыв дверь купе, мы увидели следующую картину: на нижнем диване, головой к окну, на спине лежала молодая женщина около 25 лет, одетая в платье с закрытым воротничком, на котором была брошь. Правая рука висела, касаясь пальцами пола. В её левой стороне груди торчала белая ручка кинжала из слоновой кости, глубоко погружённого в тело. Погибшая выглядела умиротворенно, напоминая спящего человека, что навело на мысль о мгновенной смерти, вероятно, произошедшей во сне. Признаков борьбы не наблюдалось. В купе все было на своих местах: два закрытых чемодана лежали на верхней полке, на столе стояла открытая коробка с пряниками, что позволяло предположить, что убийство могло произойти за несколько часов до прибытия в Москву. В ходе обыска среди вещей погибшей были найдены пятьсот рублей и носовой платок с монограммой "М", аккуратно сложенный, но не использованный, а также два золотых украшения: фигурка обнаженной женщины и кошка с крошечными изумрудами вместо глаз. Эти предметы сразу привлекли мое внимание, и я начал их осматривать, осторожно держась на расстоянии пальцами. Я заметил два маленьких кровяных пятна и отпечатки пальцев. Я немедленно осмотрел руки убитой, но они были чистыми, без следов крови. Невольно возникло предположение, что эти украшения были подложены убийцей уже после свершившегося преступления. Учитывая целостность вещей: часы они были на убитой, сумма в пятьсот рублей и прочее, казалось, что преступление не было совершено с целью ограбления. Сосредоточившись на деталях, я начал анализировать статуэтки. Они были изысканно выполнены и явно принадлежали ценителю искусства. Каждая из них несла на себе отпечатки, которые, как я надеялся, помогли бы раскрыть тайну этого загадочного убийства. Внимание привлекла одна статуэтка, изображающая даму с веером – она была самой изношенной и имела на себе наиболее выраженные следы. Именно на ней дактилоскопия выглядела наиболее многообещающе. Специалист, работавший при мне, был опытен и, казалось, понимал, что именно мы можем найти в этих отпечатках. "Проверим их во всех базах данных" – сказал он, беря образцы для дальнейшего анализа. Время текло медленно, а в голове у меня вертелись мысли о возможной мотивации убийства. Кто мог желать смерти этой незнакомой женщины и почему? Пока мы ждали результаты, я решил расспросить проводника вагона еще раз. Может, вспомнит что-то, что упустил в первый раз. Его рассказ привел к новому слепку загадок, где в игре судьбы мелькнули имена вполне уважаемых людей. Каждый шаг приближал нас к разгадке того, что произошло в этом, казалось бы, обыденном поезде, и почему последняя остановка этой незнакомки стала фатальной. На следующий день к моему кабинету подвели несколько человек. Они выглядели испуганными и растерянными, но в их глазах читалась решимость. Первой вошла молодая женщина с печальным выражением лица. Она представилась как сестра убитой и, увидев фотографии, не смогла сдержать слез. — Это она, — произнесла она дрожащим голосом. — Это моя Маша! Но как такое могло случиться? Кто мог её убить? Я постарался успокоить её, объясняя, что пока рано делать выводы. Мы обсудили детали её жизни, отношения с окружающими и, возможно, врагов. С каждой минутой становилось яснее, что у Маши были свои тайны, и не все было так просто, как мне казалось изначально. За ней последовали двое мужчин, один из которых был её близким другом. Он рассказал о странных обстоятельствах, которые происходили в их кругу за последние месяцы — ненависть и ревность, конфликт, в котором она была втянута. Я начал понимать, что дело не так уж и банально, как мне казалось, и что поиски справедливости только начинаются. Я внимательно слушал её, стараясь уловить хотя бы одну деталь, которая могла бы прояснить ситуацию. Дама продолжала: - Мы с сестрой всегда были очень близки, и она никогда не оставляла бы меня без вести. У неё были трудности в последние месяцы, но я не думала, что дело дойдет до такого.  Я заметил, как дрожит её рука, когда она вытирала слёзы. - Что вы можете рассказать о её делах в Киеве? - спросил я, надеясь узнать больше. Она ответила: - Сестра занималась небольшим бизнесом, и у неё были несколько встреч с партнёрами. Но я и не предполагала, что ситуация могла стать опасной.  Я задумался о возможных связях, которые могли бы привести к её пропаже. - А у вас есть кто-то, кто мог бы знать о её делах? - спросил я, пытаясь, навести мосты в расследовании. Дама нахмурила лоб: - Я могу спросить её знакомых, но, боюсь, они не знают о её местонахождении.  В этот момент я понял, что мне необходимо ускорить следствие и выяснить, была ли эта трагедия действительно связана с её поездкой в Киев. Она взяла статуэтку в свои руки, ощущая холодный, каменный вес, который как будто давил на её сердце. Мысли метались в голове, как птицы в клетке. Почему именно эта статуэтка? Какое значение она могла иметь для Мелены? А ведь она была не просто знакомой, она была близкой родным человеком сестрой, и теперь её внезапная смерть обдавала страхом, как зимний холод.  Я не могу оставить это без внимания, - произнесла она, глядя в глаза агента. – Если эта статуэтка хоть как-то связана с её смертью, я должна узнать правду.  Он кивнул, и вскоре они уже ехали по дороге к месту, где покоилась Мелена. Она чувствовала, как сердце колотится в груди, в голове роились образы: смех сестры, их общие тайны и разговоры о мечтах. Теперь всё это выглядело таким далёким и недосягаемым. Как смешно было ссориться из-за пустяков, когда за спиной уже поджигали тайны, которые угрожали их дружбе. Остановившись, у морга где покоилось тело Мелены, она почувствовала, как холодный ветер проникает в самое сердце. Уверенность, с которой она отправилась сюда, постепенно уходила, оставляя лишь одинокое чувство тревоги. Может быть, ответ был не там, где она ожидала его найти. Но в душе у меня закралось беспокойство. Уж слишком быстро она изменилась. Неужели горе могло так легко уйти из её сердца? Я не знал деталей её жизни, но у каждого должна быть своя, правда, свои тайны. Я пытался угадать, что произошло за эти полтора часа, какие слова могли её спасти от плена отчаяния. Когда она вышла из кабинета, мне вдруг стало любопытно. В её глазах читалось не только облегчение, но и искра, которая обещала что-то большее, чем простое возвращение к обыденной жизни. Я вспомнил её слова: "Убитая - вовсе не моя сестра!" Возможно, она могла говорить о внутренней трансформации, о том, как она освободилась от бремени прошлого. Вскоре пришло время её сестры. Я ждал с некоторым волнением, хотя и понимал, что по этой встречи не должно быть никаких ожиданий. Время шло, и вместе с ним росло моё любопытство. Я знал, что это будет важный момент для обеих, и не мог избавиться от мысли, что в этой истории есть нечто большее, чем просто семейная драма.
Прощайте, милостивая государыня. Что касается статуэтки, мне необходимо оставить её у себя на время, но я надеюсь, что после окончания дела смогу вернуть её вам. Так мы расстались. В тот же вечер ко мне посетил некий Шабсевич, один из владельцев ювелирного магазина возле Кузнецкого моста, и выразил своё беспокойство. Его партнёр, Окунев, согласно информации из телеграммы, планировал вернуться накануне из Киева, куда он ездил для покупки бриллиантового колье у знакомой дамы. Это украшение было известно обоим совладельцам, так как разговор о его приобретении шёл ещё в прошлом году, но тогда они не смогли договориться о цене. Теперь же владелица снова выставила его на продажу, и Окунев отправился в Киев, чтобы завершить сделку. Хотя Шабсевич и увидел в газетах упоминания о монограмме на вещах, найденных при теле, он все равно попросил меня разрешить ему осмотреть покойного. Безусловно, я разрешил, и стало ясно, что убитым был именно Окунев. В результате дело неожиданно обретало новый смысл. Действия преступника определялись не жаждой мести, а корыстью. У меня ещё при осмотре тела возникла мысль о том, что статуэтка могла быть подброшена убийцей для отвлечения внимания; теперь это предположение стало установкой, и, более того, скорее всего, новый бумажник с 275 рублями и носовой платок были также предназначены для этой же цели.  — Скажите, — спросил я Шабсевича, — какую сумму вы бы оценили за колье?  — Мы заплатили за него 58 тысяч. — Кроме вас, кто-нибудь еще знал о цели поездки убитого?  — Никто, кроме нашего приказчика Артамонова.  — Он не мог участвовать в этом убийстве? О, нет, уважаемый начальник! Мы давно знакомы с Яном, он у нас вырос, он порядочный человек. Кроме того, все это время он был на рабочем месте и поэтому не мог самостоятельно совершить данное преступление. Не подскажет ли вам кто-то, кто мог бы быть подозреваемым?  Абсолютно никого! Я просто не понимаю, что происходит!
Постояв немного, я добавил:  Понимаете, для расследования мне необходимо учесть каждую деталь, и поэтому, прошу прощения, для своей уверенности хотел бы, чтобы и вы приложили палец.
— Как же нам поставить палец?
— А вот так.
Я пригласил чиновника, и он провел дактилоскопическую процедуру с Шабсевичем. Полученные отпечатки не принесли нам никакой пользы.
— Вы не видели у покойного эту статуэтку? — спросил я, протянув ему её.
Он внимательно осмотрел предмет и отрицательно покачал головой:
— Нет, никогда не видел! — Прекрасно! Я, пожалуй, отправлю с вами агента, который посетит ваш магазин и найдет вашего Артамонова. Через пару часов я допросил Артамонова, который оказался еврейского происхождения, ему около 20 лет, он выглядел довольно скромным и сильно напуганным. Новую информацию он мне не представил, лишь сообщил, что знает, зачем Окунев приехал в Ростов. На мой вопрос, обсуждал ли он это с кем-либо, Артамонов отрицательно покачал головой. Снятый с него отпечаток не совпадал с отпечатком на статуэтке. В итоге я решил его отпустить. Дело не прояснялось, что было особенно тревожным, поскольку не находилось никакой точки опоры для дальнейших поисков с хоть каким-то шансом на успех. Все ювелиры, как московские, так и Петроградские, а также все известные нам скупщики драгоценностей были, разумеется, уведомлены о краже колье, и подробное описание было предоставлено Шабсевичем. Однако я не придавал этому факту особого значения, поскольку, во-первых, убийца и похититель могли просто извлечь камни из оправы и продавать их по отдельности, а, во-вторых, что более вероятно, могли на время вообще сохранить похищенное, продавая его через знакомых, которые не отличались особой принципиальностью. Таким образом, прошло почти семь дней без каких-либо результатов. За это время вернулся и посетил меня "пропавший" супруг счастливой Вари. Однако его свидетельства не принесли ничего нового, а анализ отпечатков пальцев лишь подтвердил его полную невиновность. В своей практике по поимке преступников я не раз убеждался, что не стоит игнорировать даже самые незначительные методы расследования, несмотря на их малую вероятность успеха. Часто случаются ситуации, когда самые неожиданные комбинации могут привести к положительному результату. В данной запутанной ситуации у меня не было выбора, и я прибег к маловероятному, но, как позднее оказалось, решающему шагу. Я поместил заметное объявление во всех московских газетах следующего содержания: "3000 рублей тому, кто вернет или предоставит точные сведения о местонахождении моей утерянной серебряной статуэтки с золотой монограммой 'М' и золотыми украшениями в виде обнаженной женщины и кошки с изумрудными глазами. Для подтверждения требуется предоставить максимально детальное описание предмета и его уникальные признаки. Этот предмет чрезвычайно ценен для меня как памятный артефакт" Бабьегородский переулок, дом 13, квартира 11, спросить у артистки Анфисы Никаноровны Назаровой. Очевидно, что как сама Назарова, так и её постоянный концертмейстер, работающий с ней над репертуаром, наряду с довольно потрёпанным лакеем, являлись моими агентами; квартира на Бабьегородском была собственностью одного из моих сотрудников.
Разумеется, я не надеялся, что сам преступник клюнет на такую примитивную приманку, но мне казалось, что сумма в 3000 рублей могла привлечь кого-то из менее значимых соучастников, если таковые существуют. На следующий день после того уведомления в комнату вваливается моя агентша и с восторгом сообщает: Похоже, мы нашли убийцу! - Ну и что, убийца?! Не спешите, давайте по порядку, расскажите, как всё происходило! - Итак, уважаемый начальник, мы сидим в квартире и ждём, когда что-то произойдёт. Как только слышим шум на лестнице, я тут же бросаюсь к роялю и начинаю во всю горло кричать гаммы, а мой концертмейстер поддерживает. Вот так день и прошёл. Сегодня утром начали всё заново. И вот около часа назад раздался звонок. Савельев взял салфетку под мышку и пошёл открывать дверь, а мы с Исаевым затянули что-то вроде "Да исправится молитва моя" или "Не искушай меня без нужды". В наш номер вошёл молодой человек, лет двадцати трёх, еврейской внешности, и уставился на меня с вопросом. Я, повернувшись к Исаеву, робко сказала:  Простите меня, маэстро.  Пожалуйста, пожалуйста! - ответил он и вышел. После этого я обратилась к пришедшему:  Чего желаете, мосье?  Скажите, вы гражданка Назарова?  Да. Вы поместили объявление о статуэтке в газетах? Да, это я сделал. А вы принесли её? - спросила я, притворяясь радостной.  Честно говоря, у меня её нет, но я могу точно сказать, где она находится. Я разочарованно надула губы:  Это замечательно, конечно! Но… на каком основании я должна вам доверять?  Да потому, что я смогу детально описать её, и вы поймёте, что говорю именно о вашем драгоценном сувенире.  Он очень подробно рассказал мне о статуэтке.  Да, несомненно, вы говорите о моей реликвии. Где она находится?  Уф, нельзя так, мадмуазель! Сначала оплата. Маэстро! - воскликнула я. В тот же миг мой концертмейстер и лакей вошли в комнату с пистолетами. Я, указав на перепуганного еврея, произнесла:  Забирайте его, господа!..
Его схватили, надели наручники и привезли сюда. Он представился как Савой Рабинович, православный, ученик мастера часов Фролова, который имеет лавку на Воздвиженке. Благодарю вас за отлично выполненное задание. А теперь позовите ко мне этого Рабиновича. В кабинет вошел молодой человек, дрожащий от страха, и растерянно остановился посреди комнаты. — Ну, Сава, вляпался ты по уши, брат, в неприятную историю?! Как теперь выкручиваться будешь? Рабинович резко вздрогнул, словно на пружинах, и начал тараторить:
— Ой, уважаемый начальник, ваше превосходительство, прошу, отпустите меня, я совсем не виноват! Я смиренный, бедный еврей православный, никому не причиняю бед. Конечно, хотел сделать небольшой гешефт, — и, прищурившись, он губами изобразил размер задуманного. — Но в чем здесь беда? Мадам в газете обещала 3000 рублей. Я только хотел честно заработать. Все это, конечно, замечательно, но статуэтка, которую ты так подробно описал, была найдена при убитом. Значит, выходит, что это ты, вероятно, и убил его? Рабинович, подскочив на месте, будто его ужалили, воскликнул в панике:  Не говорите мне подобного, господин граф! Разве я способен на это?! Нет, нет! Убить человека?! Ужас и стыд! Сава верит в Бога и на такое не способен. Я расскажу абсолютно все, точно как было, ни единым словом не совру! — Ну, рассказывай. Рабинович, едва сдерживая волнение и активно жестикулируя, начал свой рассказ: — Утром, господин начальник, я прочитал в газете об убийстве в поезде, и когда наткнулся на упоминание о статуэтке, меня охватила паника, боль в животе. Примерно неделю назад мой хозяин приобрел такую же статуэтку за 24 рубля у какого-то господина, который зашел в наш магазин. Мне она очень приглянулась, и я долго ее разглядывал. Спустя пару дней статуэтка исчезла — хозяин унес её куда-то. А вчера я увидел объявление от дамы и сразу понял: не зевай, Сава, это может принести хорошую прибыль. Тут дело серьезное – 3000 рублей! Ох, у меня даже глаза закружились! Конечно, статуэтка была найдена при убитом, но я здесь ни причем! Я честно сообщу даме, что ее вещь находится в полиции, а она мне за это заплатит три тысячи. Вот и весь расчет. Я порядочный еврей, господин начальник! Рассказ звучал правдоподобно. Тем не менее, я велел снять отпечатки, пальцев Рабиновича. Несмотря на то, что он не дал ничего, мне показалось разумным временно его задержать.  Два агента сразу же отправились за часовщиком Фёдоровым, и через час он уже был передо мной. Это был высокий парень, типично русской наружности, с широкой, довольно милой физиономией, но с каким-то неприятным выражением бегущих глаз. Он был довольно собран и сообщил, что действительно приобрёл указанную статуэтку у незнакомца более недели назад, а на следующий день продал её неизвестному покупателю. Больше информации от него получить не удалось, и, собираясь отпустить его, я для своей совести приказал сделать дактилоскопический снимок с его пальцев. Я мрачно сидел в своём кабинете, размышляя о новом подходе к запутанному делу, когда вдруг вошёл сотрудник с двумя отпечатками: убийцы и Фролова. Он взволнованно сообщил об их сходстве. Я внимательно рассмотрел оба отпечатка. Сомнений не осталось: убийца Окунева был установлен. Новый двухчасовой допрос Фролова с убеждениями и доказательствами не привёл к его признанию или указанию на место хранения украденного. Похоже, он не верит в дактилоскопию и не осознаёт серьёзности этого неопровержимого доказательства. Я снова вызвал Рабиновича. Слушай, Сава, твой хозяин оказался убийцей, и его судьба решена. И каторги ему не избежать. В это дело он может втянуть и тебя, потому что ты видел статуэтку и собирался получить 3000 рублей и так далее. Тебе лучше всего открыто отвечать на мои вопросы и ничего не утаивать, иначе, повторяю, он отправит и тебя в тюрьму. - Спрашивайте, спрашивайте, уважаемый начальник, я готов говорить откровенно. Зачем мне что-то скрывать? Я не виновен, и Сава не станет прятать убийцу. Я готов на всё, на всё, уважаемый начальник! Отлично! Скажи, пожалуйста, как долго ты служишь у Фролова?  Четвертый год, господин начальник. С кем Фролов обычно общался?  Он жил довольно скромно, дела у него были плохие, к нему никто из приятелей не приходил, и сам он никуда не выходил, разве что к матери. Где она живет?  В слободе, за Драгомиловской заставой.  Как часто он к ней наведывался?  Не очень часто, может, раз в неделю.  А откуда ты это знаешь? Он же не сообщал тебе о своих визитах?  Да, хозяин иногда говорил, да и не раз брал меня с собой к ней.  Скажи, за последние две недели хозяин надолго не покидал лавку? Рабинович немного замялся, а затем решительно ответил:  Нет, господин начальник, он и, правда, надолго выходил.  Когда именно? - поинтересовался я живо.  Где - то неделю назад, он часто уходил, кто его знал. - Постарайся вспомнить точный день. Рабинович закатил глаза, потёр лоб и, вспомнив, произнёс:  Да, это был тот вторник, когда нашли труп. В среду, после закрытия магазина, он вышел, а вернулся в пятницу к полудню. Немного отдохнув, он снова ускользнул к вечеру и появился лишь ночью. Как же так? Куда он мог пропасть?  В первый раз не могу сказать, но во второй, вероятно, он был у своей матери. A, отчего ты так решил?  Потому что за заставой всегда неровная грязь, и хозяин, возвращаясь оттуда ругаясь, весь черный. Так было и в пятницу, когда он вернулся ночью.  Послушай, Сава: твой хозяин может отправиться на каторгу, и тогда лавка закроется, а ты останешься без работы, или подвергнешься опасности быть вовлеченным в это дело сам. Я предлагаю тебе следующее: я дам тебе 150 рублей в качестве вознаграждения, и если ты точно выполнишь мою просьбу, то я устрою тебя в другом магазине часов. Но для этого тебе нужно будет нам помочь.  Почему бы не заработать 150 рублей? — Вот именно! Твой хозяин, убив человека, украл у него бриллиантовое колье и, похоже, спрятал его у своей матери за Драгомиловской заставой. Нам нужно это выяснить. Я, разумеется, отдам приказ об обыске в магазине, но почти уверен, что его там не окажется.
— Конечно, не окажется! Бриллианты наверняка у матери, — с уверенностью заметил Рабинович.
— Я не собираюсь проводить обыск у маменьки, ведь рядом с домом, в слободе, вероятно, есть и двор, и огород, так что они могли зарыть камни где угодно, а всю усадьбу не перерыть!..
— Верно, господин начальник.
— Итак, у меня возник план: ведь они тебя хорошо знают.
— Да, чуть ли не как родного!
— Отлично! Ты сегодня же к вечеру подбежишь к ней, запыхавшись, и, передав узелок с подделками, испуганно скажешь: "Хозяин велел передать этот пакет с вещами и попросил вас спрятать его там же, где в среду прятал бриллианты. За ним следит полиция, он не смог прийти сам, а послал меня". После этого ты передашь ей узелок и быстро вернешься сюда. Сможешь это сделать?
— Конечно! Все выполню, господин начальник.
Мои агенты спустя час добыли около двух десятков "драгоценностей": серьги, кольца с фальшивыми камнями, золотые цепочки и прочее. Рабинович завернул их в свой запачканный платок и поспешил к Драгомиловской заставе, следуя на приличном расстоянии за моим опытным агентом Урзумовым. Я погрузился в свои дела и не заметил, как пролетело время. В районе 21:00 вернулся сияющий Рабинович и радостно сообщил: Уф, господин начальник! Всё, как вы велели, выполнено. Подробности, расскажи. Да и рассказывать особо нечего. Его мама сильно перепугалась, засопела и клялась, что всё сделает, как велел сын; она поспешно засунула мой свёрток к себе в карман, а я быстро вернулся. Молодец, Сава! Вот твоя награда! - я вручил радостному Рабиновичу обещанные 150 рублей. Утром в мой кабинет зашёл Урзумов и с торжественным видом выложил на стол нитку крупных бриллиантов с изящным, старинным фермуаром. Итак, Урзумов, расскажи, как прошло дело? Все прошло удивительно просто, господин начальник. Как только Рабинович покинул усадьбу и ушел, я сразу занял позицию наблюдения, укрывшись за забором, который окружал дом и двор. Мне пришлось ждать довольно долго, и я начал подозревать, что вещи могут оказаться скрытыми в самом доме. Вдруг, около одиннадцати часов, маменька вышла на крыльцо, осматриваясь вокруг, а затем направилась через двор в сарай. Она взяла лопату и медленно поплелась к колодцу на заднем дворе. Ночь была светлой, и я видел все, как при дневном свете. У колодца она начала копать и вскоре вытащила жестяную коробку из-под пряников, положила туда узелок Рабиновича и снова закопала на том же месте, сравняв землю, накидала всякого мусора и, вернув лопату в сарай, вернулась домой. Рано утром, когда только начинало светать, я пришел к маменьке с понятыми и потребовал вернуть колье. Она упорно утверждала, что ничего не знает. Мы пошли к колодцу, я указал, где копать, и мы нашли спрятанное, составив протокол. Маменька сделала вид, что очень удивлена, но продолжала отпираться. Вы великолепно выполнили задание, Урзумов. Большое спасибо! Мой агент поклонился, и я распорядился привести задержанного Фёдорова. — Слушай, дорогой друг, — произнес я строго, — если ты снова решишь умалчивать и не расскажешь, что произошло, то не только тебя, но и твою мать, которая закопала эти бриллианты за Драгомиловской заставой у колодца, я отправлю за решетку. Я указал на камни, что лежали рядом. Лучше рассказывай все по совести. Хотя можешь и не рассказывать, это твое дело, — сказал я, зевая и глядя на часы. — Ну, что скажешь? — спросил я, сделав небольшую паузу. Фролов вздохнул, немного помялся, несколько раз переступил с ноги на ногу и, наконец, решительно мотнув головой, быстро заговорил: — Ну, раз камни у вас, значит, дело пропало! — Расскажи, как произошло убийство, и кто тебя поддерживал? — Никто не помогал, я сам все сделал. Хотел начать новую жизнь, но не вышло! Обстановка с работой была плохой, еле сводил концы с концами, жил скромно, а тут Дьявол вмешался. На Тверском бульваре встретил знакомого Артамонова, который работает у ювелиров Шабсевича и Окунева у Кузнецкого моста. Разговорились, и он стал хвалиться, что у его хозяев какое-то большое дело, чуть ли не на миллион. Я ему сказал, что ты все это вранье, лавчонка, как лавчонка — полная чепуха. А он мне: «Вот тебе и чепуха, когда наш Окунев прислал телеграмму, что завтра приезжает из Киева и везет покупку! А ты знаешь, что это за покупка? Бриллиантовое ожерелье за 58 тысяч! Вот тебе и лавчонка!» И этот разговор глубоко запал мне в душу. Вот она, возможность разбогатеть, лишь бы все продумать и дело на чистоту сделать. Я сразу же на бульваре начал разрабатывать план. Если не брать у Окунева никаких ценных вещей, кроме ожерелья, то никто не заподозрит грабеж. Чтобы полиция не догадалась о погибшем, я подброшу ему фальшивые метки. Я выбрал букву «М», так как у меня была только что купленная серебряная статуэтка и белый платок с этой инициалом, плюс я тут же приобрел кошелек с такой же монограммой. Кошелек мне понадобился не просто так, ведь у убитого могли быть крупные суммы, а оставлять его без кошелька было бы слишком подозрительно. Помню, как я еще спросил Артамонова, как это так Окунев не боится возить с собой такие ценности. Он сказал: "Чего тут бояться, Окунев поедет один в маленьком купе на Киевском поезде, никто не сможет украсть у него вещи" В ту же ночь я отправился в Тулу, где решил дождаться Киевского поезда в Москву. Я хорошо знал Окунева. Он действительно находился в этом поезде: выйдя из первого класса, он купил в буфете коробку пряников, немного погулял по платформе и вернулся в свой вагон. Я занял место в том же вагоне, его купе было третьим. Проехав около 45 верст от Тулы, я воспользовался моментом, подошел к его купе, и, используя металлический штырь, тихо открыл дверь. Окунев спал крепким сном на спине. Я вошел и ударил его ножом в сердце. Он даже не вскрикнул. Быстро закрыв дверь и заперев ее, я начал искать ожерелье, которое нашел во внутреннем жилетном кармане. Вынув его бумажник, я положил вместо него свой, заранее подготовленный. Затем я пересмотрел его вещи и вышел в коридор, захватив лишь немного денег. После мытья я вернулся в свое купе и в Москве вышел из поезда. Позже Фролова осудили на 10 лет каторги. Я собирался устроить "православного" Саву в магазин, но Рабинович, увлекшись расследованием, настоял оставить его в полиции. Из него вышел хоть и небольшой, но умелый агент по розыску животных.
                ***
Мой надзиратель Яузского участка Шувалов однажды сообщил мне:
— Сегодня, господин начальник, мне поступила довольно странная информация из Яузов. Я зашел в трактир "Весна", чтобы немного поболтать с хозяином, с которым я часто общаюсь, так как он любит разговоры и иногда делится со мной интересными сведениями. Именно сегодня он поведал мне необычную историю. В его трактир часто заходит некий Иннокентий Приходько, богатый человек местного разлива, владелец кирпичного завода, которому примерно сорок пять лет. Приходько пользуется уважением в Яузах, и трактирщик относится к нему с почтением и даже гордостью. Так вот, с Иннокентием произошло странное и неприятное событие. Он сидел в "Весне" и мирно пил чай с хозяином, когда внезапно подъехал автомобиль, из которого вышли жандармский офицер и двое нижних чинов с каким-то гражданским лицом. Войдя в трактир, они без всяких объяснений арестовали Приходько и увезли его в неизвестном направлении.
 На следующий день Иннокентий Приходько вновь появился в трактире "Весна", выглядя крайне подавленным. Он открыл трактирщику в доверительном разговоре, что его забрали жандармы и доставили в охранное отделение. Там его подвергли обыску, запугивали угрозой высылки из столицы и изъяли у него пятитысячный рубль, который он собирался использовать. Ему позволили уйти до следующего дня, однако с условием — представить еще пять тысяч рублей в управление. Если он этого не сделает, его ждет арест и неминуемая высылка в Карелию. Иннокентий сильно переживает от страха и намерен завтра принести требуемую сумму, лишь бы избежать неприятностей. Трактирщик, оценивая ситуацию, считает, что такая тревога и смирение у Приходько объясняются его сомнительным прошлым, о котором ходят слухи. Говорят, что его богатство связано с так называемыми «Богородскими деньгами». В выражении "Богородские деньги" уже давно заключён общий смысл. Примерно около тридцати лет назад в России весьма шумно обсуждали дело группы фальшивомонетчиков, которые изготавливали поддельные кредитные билеты в селе Глухово, расположенном в Московском уезде. Я поручил Шувалову немедленно встретиться с Приходько и в самом деликатном тоне пригласить его на переговоры к начальнику сыскной полиции. Как именно Шувалов выполнил моё поручение, мне не совсем известно, но, похоже, это произошло недостаточно деликатно. Судя по его словам, он привёл Приходько в сыскную полицию примерно через три часа. И зашёл доложить о выполнении задания. Сообщив Приходько о вашем, господин начальник, приглашении немедленно явиться, я напугал его до смерти. - О Боже! - воскликнул он, - что за странные дела? Вчера начальник охраны, сегодня начальник сыскной полиции! Так ведь такие расходы не осилит никто! Однако, быстро собравшись, он вскоре оделся и, не слова больше, отправился со мной. Пожалуйста, вызовите его! В кабинет вошёл высокий, крепкий человек с приятным и умным лицом, седыми висками и бородой. На его лице читалась какая-то холодная стойкость, отражающая либо страдание, либо тщательно скрываемое беспокойство.
Прошу присаживаться! - произнёс я, стараясь быть более дружелюбным.
Благодарю вас! - ответил он, не спеша усаживаясь.
Расскажите, пожалуйста, о том странном инциденте, который с вами произошёл. Почему у вас забрали пять тысяч, и хотят отобрать ещё столько же?
Какие пять тысяч? - недоуменно спросил Приходько, выражая удивление. - Я даже и не пойму, о чём идёт речь! У меня ничего не забирали, и я вообще ничем не недоволен.
Но, Иннокентий Павлович, не тратьте слов напрасно! Я пригласил вас ради вашей же выгоды. Очевидно, вы столкнулись с мошенниками, которые вас чем-то испугали, и вы всё отрицаете. Если бы вас арестовали настоящие жандармы в «Весне», то вас бы не так быстро отпустили, да и денег с вас бы не требовали. Обдумайте всё хорошенько и расскажите честно, как всё было. Я желаю вам только добра! Пока я излагал всё это, лицо моего собеседника, изначально бледно-желтого, постепенно приобрело багрово-малиновый оттенок, а на лбу у него выступили мелкие капельки пота. Он начал тяжело дышать и, хрустнув пальцами, вскоре волнительно заговорил: — Действительно, ваша, правда, господин начальник! Почему мне скрывать? Мне тоже кажется, что здесь что-то не так. Если сможете — заступитесь; но ради Бога, прошу вас, не выдайте меня, и я все расскажу, как есть. Вчера в «Весне» меня арестовал жандармский офицер с двумя солдатами и одним свободным человеком. Меня посадили в машину и отвезли в Гусятников переулок, как мне сказали, в охранное отделение. Номер дома я не помню, но место узнаю. Мы поднялись на третий этаж. Меня сразу же обыскали и забрали бумажник; в нем была пятитысячная рента и 300 рублей. Бумажник с деньгами обвязали шнурками и запечатали печатями. Затем посадили в прихожую и сказали: «Подождите здесь! Начальник сейчас занят». Я сидел полчаса, час. Мимо прошёл человек в наручниках, потом два жандармских унтер-офицера. В конце концов, пришёл жандарм и повел меня к начальнику.
Вхожу в просторное помещение: посередине расположено рабочее место, заваленное документами, а за ним сидит мужчина в гражданской одежде. Я застыл на месте. Он даже не обернулся, продолжая что-то быстро записывать. Прошло, наверное, минут десять. В кабинет вошел офицер жандармерии, положил на стол громоздкий портфель и передал какой-то документ. Начальник пробежал его глазами и произнес: "Сейчас разберусь". Затем он поднял трубку телефона и набрал номер. "Это ты, Соловьёв?" – сказал он, обращаясь к начальнику охранного отдела. – "Собирай команду и немедленно арестуй Смолянского, пожалуйста, поторопись!" Наконец, он взглянул на меня и произнес: "Вот ты какая серая, мышь! Мы давно следим за тобой и твоими старыми делами. Хватит гулять – пришло время остановиться. Давно пора отправить тебя за решётку" - "Пожалуйста, господин начальник" - воскликнул я. – "За что же? Я живу тихо и никому не делаю зла. Почему вы хотите меня заключить под стражу?" Я скрипнул зубами, чувствуя, как пот холодным ручейком скатился по спине. Пять тысяч рублей – это целое состояние, и откуда мне их взять? Мысль о том, что мне угрожает ссылка в Карелию, моментально привела в мозгу к бурному обсуждению возможностей. Я резко взглянул на Приходько, надеясь вычитать из его лица хоть каплю сочувствия, но в его глазах лишь холодный расчет. – Что если я до понедельника соберу эту сумму? – осторожно спросил я, понимая, что каждое слово может стать моим последним шансом. Приходько лишь усмехнулся и посмотрел на часы, как если бы моё предложение было детским бредом. – Не забудь, – произнес он, – час дня не за горами. У меня нет времени на твои сказки. Либо спасай свою шкуру, либо готовься к худшему. Время вышло. И хватит изображать из себя Дурачка и притворяться невинной овечкой! Он крикнул на меня. -  Забыл про "Богородские дела"? Я остолбенел. А что это за "Богородские дела"? - спросил я у Приходько с самым безмятежным видом. Да что тут скрывать, господин начальник! Это дело произошло лет двадцать назад. В то время я был еще мальчишкой и попал в ловушку к фальшивомонетчикам, которые печатали деньги в селе Глухово. За это я понес наказание и с тех пор стараюсь вести честную жизнь. Как только вспомнили про Богородские деньги, я понял, что дело принимает серьезный оборот. Начальник велел принести мой бумажник, снял с него печати, вытащил билет и деньги и сказал:  У тебя, похоже, много Богородских денег, но черт с тобой! У нас тут возникла благотворительная акция, а средств не хватает.  Я предлагаю так: я за эти пять тысяч освобождаю тебя до послезавтра, но к часу дня ты должен принести 5000 рублей. Принесешь – ступай на все четыре стороны, не принесешь – на себя и пеняй! Будешь немедленно арестован и выслан из Москвы в Карелию доить оленей. С этими словами начальник отпустил меня, оставив, однако, у себя ренту и три сотенных билета. - Вот что! - сказал я Приходько. - Идите с моим агентом и укажите в Гусятников переулке дом, куда вас возили, а завтра к полудню приходите опять ко мне. Приходько указал дом, и мы навели у дворников справку о жильцах пятого этажа. Они оказались людьми смирными, не внушающими подозрений. Узнали мы и номер телефона квартиры. Но что же было делать дальше? Нагрянуть с неожиданным обыском - мне не хотелось, так как мошенников могло случайно и не оказаться дома.
Взятая у Приходько рента могла быть тоже унесена, да, наконец, Приходько и не помнил номера своего билета, следовательно, даже при захвате аферистов последние смогут от всего отпереться, тем более что свидетелей не имелось. Поэтому я остановился на ином плане.
За домом, а особенно за квартирой на пятом этаже, было организовано наблюдение. Я ожидал визита Приходько на следующий день. Спустя несколько часов, после установки слежки, один из агентов пришел и сообщил, что из квартиры на пятом этаже вышел Валерий Гуревич, который известен нам по нескольким мелким правонарушениям. Валерий приходится родным братом Арсения Гуревича, оба они знаменитые преступники. Я уже занимался их резонансным делом, связанным с убийством и ограблением гимназиста. Очевидно, Приходько использовал шантаж в отношении этого "замечательного" представителя его не менее "замечательной" семьи. Я пригласил к себе стенографиста и дворника, чтобы они стали будущими свидетелями, и посадил их рядом с телефонными трубками. Когда Приходько пришел, я провел с ним полчаса в беседе, стараясь уловить его речь, интонацию и прочие нюансы. Затем я заявил ему: "Сидите спокойно и слушайте!" Агент-стенограф, расположенный у одной из телефонных трубок, подготовил лист бумаги и карандаши, в то время как дворник осторожно поднял свою трубку двумя «пальчиками». Как только все было готово, я подошел к аппарату.
— Барышня, можете передать мне номер телефона такой-то квартиры?
— Хорошо, сейчас!
В трубке раздался женский голос:
— Я вас слушаю…
— Могу ли я попросить господина начальника к телефону?
— Да, сейчас.
Вскоре послышался мужской голос:
— Алло, я вас слушаю!
— Это вы, господин начальник?
— Э-э… Кто говорит?
— Это я, Иннокентий Приходько, о котором вы сегодня сказали явиться.
— Ну что, мошенник, деньги подготовлены?
— Не обижайтесь на меня, господин начальник! Честное слово, к двум часам я не успею, их мне обещали в четыре. Я и звоню. Позвольте мне опоздать на два часа, иначе не успею! Ведь пять тысяч — это серьезная сумма.
— Ах ты, лентяй! Но помни, если в четыре не появишься — вылетишь из Москвы. Откуда ты узнал мой номер? Говори!
— Никак нет, господин начальник! Я заметил номер, когда стоял у вашего стола.
— Ладно, проваливай! Помни: сутки!
После этого послышался приказ: «Ротмистр, немедленно вновь установите наблюдение за Приходько!» Трубка была положена.
— Вы успели всё записать? — поинтересовался я у своего стенографиста.
— Да, всё готово.
— А ты всё слышал? — обратился я к дворнику.
— Конечно, слышал! Только, господин начальник, я понимаю, что без убийства здесь не обойтись! — ответил он, указывая на свои размышления.
— Ну и считай, что так и будет! — засмеялся я.
Приходько, наблюдавший за всем этим, сидел в полном замешательстве.
В его мыслях противоречили друг другу различные чувства. С одной стороны, он боялся своего строгого начальника охраны, с другой — видел, что у меня нет ни капли сомнения в наличии мошенничества; однако внутренний голос подсказывал ему: а что, если начальник криминальной полиции не прав? Все эти переживания читались на его взволнованном, покрасневшем лице.
К четырем часам я отправил своего помощника Ф.Е. Ананьева и четверых агентов в Гусятников переулок, чтобы арестовать всех, кто находился в «охранном отделении». Я предложил ему взять участкового и городовых, но, видимо, Ф.Е. Ананьев счел это лишним и решил действовать самостоятельно. Через час он позвонил мне и сообщил: Тут, господин Забелин, возникло неожиданное осложнение.
Мы задержали троих мужчин, переодетых в жандармы, а также женщину, находившуюся в квартире; но мы упустили Гуревича, который успел ускользнуть в заднюю комнату, заперся там и забаррикадировал дверь. Он утверждает, что при малейшей попытке с нашей стороны прорваться к нему, он расстреляет нас, ссылаясь на револьвер, который будто бы у него есть. Что вы предлагаете делать? Вынужден был идти сам. Понимая, что Гуревичи люди довольно "изобретательные" и не останавливаются ни перед чем, я запросил непробиваемый бронежилет из полицейского депо и облачился в него. В руки я взял портфель с пластинкой такого же материала, и, прибыв в переулок, я накрыл голову портфелем и подошел к двери, за которой находился Гуревич: Эй, вы там, забаррикадировавшийся - Артурец, сдавайтесь! Не заставляйте нас ломать двери! Гуревич мгновенно узнал мой голос и с ненавистью ответил: Что, за третьим братом явились? Да возможно и за третьим, хотя я уже и забыл, за каким  из них. Знаю только, что все вы хороши! А что вам от меня нужно? Выйдете, господин начальник, тогда и обсудим. Не советую вам, господин Забелин, подходить к двери, иначе получите пулю в лоб! — Гуревич, хватит дурачиться. Не вынуждайте меня прибегать к крайним мерам, вам это только навредит. Вы сами понимаете, чем может обернуться вооруженное сопротивление против властей. После этой фразы наступила долгая пауза. Вдруг раздался щелчок замка, дверь резко открылась, и перед Ананьевым появился Валерий Гуревич, который оказался не более чем плодом его воображения. — Я сдаюсь! — это были его первые слова. — Вам повезло, что рядом не было Арсеньевых капель — намекая на цианистый калий, которым отравился его брат, убивший гимназиста; иначе вы бы не смогли взять меня живым!  Его сразу же заковали в наручники и отвезли в управление уголовного розыска. Обыск в его квартире не дал никаких результатов.  — Ну что ж, Гуревич, теперь поговорим! — произнес я, занимая кресло в своем кабинете. Прежде всего, где же те пять тысяч рублей, которые вы забрали у Приходько? Какие пять тысяч?  Скажите, вы не в курсе? Возможно, вы с Приходько не знакомы и не общались с ним на днях?  Я знаю Приходько, и действительно, он был у меня в тот день. Мы обсуждали заказ на кирпичи, но о пяти тысячах слышу впервые.  Это уже смешно! Вы понимаете, что в вашей ситуации искреннее признание могло бы смягчить ваше наказание, а вы вместо этого говорите чепуху. У меня есть свидетели, которые свидетельствуют против вас.  Слушайте, господин Забелин, вы, похоже, считаете, меня глупцом и пытаетесь меня обмануть! Я повторяю, что о деньгах впервые слышу, и все разговоры с Приходько были только наедине, а не при свидетелях.  Вы так считаете?  Не только я так считаю, но и вы не можете думать иначе.
Я нажал кнопку звонка. Приведите свидетелей! - распорядился я.
В кабинет вошли стенограф и дворник.  Пожалуйста, - обратился я к стенографу, - прочитайте то, что вы записали. Агент озвучил запись моего разговора с Гуревичем.
Я спросил свидетелей:  Готовы ли вы подтвердить присягой, что слышали этот разговор своими ушами? Можете начинать хоть сейчас, уважаемый начальник!
Гуревич долго сидел с раскрытым ртом и удивлёнными глазами. Наконец, он произнёс: Ну, если так, я, конечно, не могу скрывать правду. Но, ради всего святого, удовлетворите моё любопытство и откройте эту удивительную тайну!  Договорились! Но сначала дайте ваше честное свидетельство.  Гуревич полностью раскрылся, рассказав о своём притворстве и о том, как наряжал друзей в жандармскую форму. Квартира была предоставлена ему его знакомым, который уехал в отпуск и ничего не подозревал. Гуревич сообщил мне, что если бы он получил ещё пять тысяч рублей от Приходько, он бы исчез бесследно, так как планировал выезд за границу, где, по его словам, готовился международный проект.  А где ваша тайна? - уточнил он у меня. Вот она! - и я указал на телефон с двумя отводными трубками. Гуревич шлёпнул себя по лбу и с горечью расхохотался. Суд приговорил его к 12 годам в арестантских ротах с конфискацией имущества. К его сообщникам присяжные отнеслись снисходительно, оправдав их.



                ***

В Волоколамском уезде Московской губернии, на территории имения местного помещика, графа Малинина, произошла значительная кража. Этот инцидент, насколько я могу вспомнить, имел место в самом начале девятисотых. Расследование данного преступления не входило в мои обязанности, однако жалоба графа на бездействие полиции, которую он направил губернатору В. С. Паншину, побудила последнего обратиться ко мне с предложением взять расследование на себя. Согласно словам губернатора, у графа были похищены различные ценности: нескольких пудов серебра, золотые столовые приборы, целая коробка мелких бриллиантов, коллекция старинных миниатюр, драгоценности графини, облигации и прочее, прочее.
С двумя помощниками — Гейхманом и Лавриновым — я отправился на место событий. Усадьба графа Малинина впечатляла своим великолепием. Этот представитель московской знати, много лет, назад обосновавшийся в этих краях, окружил себя восхитительной роскошью. Его дом выглядел как настоящий дворец. Мне и моим помощникам предоставили отдельный апартамент. Мы прибыли рано утром и были встречены, вероятно, управляющим или мажордомом. Нам сразу предложили прекрасно душистый чай, а управляющий сообщил, что граф принял решение встретиться со мной в полдень. В итоге, ровно в назначенное время я был принят. Граф вел себя учтиво, но с достоинством. Он настоятельно попросил меня приложить все усилия для расследования кражи, после чего сообщил, что графиня появится на завтрак. Это действительно был эффектный выход — она вошла в нарядном туалете, украшенном бриллиантами, в окружении нескольких дам, играющих роль ее свиты. Завтрак проходил довольно официально; графиня обсуждала кражу и особенно горевала о маленькой золотой книжечке, где записывались имена танцоров, которым был обещан танец. На обложке этой книги, по словам графини, находилась миниатюра Удивительной работы, а под ней маленькие часы, размером с серебряный гривенник — истинный шедевр! На завтрак был приглашён местный  начальник криминальной полиции, который до сих пор безуспешно пытался разобраться в краже. После беседы с ним за завтраком я пришёл к выводу, что расследование проводилось крайне небрежно и поверхностно. В первую очередь, я приступил к обследованию места происшествия. Вещи были украдены из несгораемого шкафа новейшего дизайна, который находился в небольшой комнате рядом с кабинетом графа. Это помещение располагалось на первом этаже здания, где находились жилые и парадные комнаты; снаружи имелись два входа — подъезд и дверь со стеклянной террасы, выходящей в сад. Сад граничил с озером шириной около версты; на противоположном берегу виднелся лес. Ключи от несгораемого шкафа хранились в письменном столе графа, и лишь управляющий был в курсе этого. В доме царил идеальный порядок. Граф лично проверял замки перед сном, поэтому проникновение в дом ночью без чьей-то помощи  было бы невозможным. Между последним осмотром своего шкафа графом и обнаружением кражи прошло три дня. За это время грабители могли свободно распорядиться похищенным. К этому следует добавить еще неделю, которую начальник уезда потратил на бесполезные поиски. Такой долгий срок позволил злодеям не только тщательно скрыть украденное, но и замести свои следы. При внимательном изучении замков шкафа и дверей оказалось, что они открывались ключами, поскольку отмычки даже при самом бережном использовании оставляют характерные следы в виде царапин. Я спросил графа о его управляющем. — Я уверен в нем, как в самом себе! — ответил он. — Мазанов работает у меня уже двадцать лет и предан мне всем сердцем. Я обеспечил его: построил для него дом, подарил шестьдесят десятин земли, а его сыновья получили образование с моей помощью. Как бы ни говорили другие, человеческая благодарность имеет значение, и мой Мазанов не исключение. Что касается остального персонала, вы можете узнать о них у него — я ими не интересуюсь и оставляю всё на его усмотрение. Завершив осмотр и получив мнение графа об управляющем, я оказался в затруднительном положении. Вес украденного составлял примерно девять пудов; для того чтобы вывезти эту тяжесть из дома и успешно отправить, потребовалось бы несколько человек и, возможно, даже лошадь.  К вечеру вернулись Гейхман и Лавринов, провели день вне района. Указывать на какие-либо следы им не удалось. Мнения о графине были положительными, а граф выставлялся как крайне скупой человек, который измерял хлеб для своих слуг чуть ли не по чайной ложке.  Можете ли предоставить полный список всей прислуги, которая работает в доме сейчас и работала здесь в последние годы? - спросил я у Мазанова.  Разумеется! Я очень организованный и веду специальный учет. При необходимости отмечу даже, когда и за что конкретный человек был уволен.  Отлично! Буду благодарен.  С аналогичной просьбой я обратился к начальнику уезда. Вскоре управляющий представил мне списки, содержащие около сорока семи фамилий. Некоторые были помечены: «уволен за кражу», «освобожден за грубость», «лишен аккуратности» и т. д. Поиск по списку не выявил известных преступников по московской полиции.  Скажите, - обратился я к управляющему, - проверяли ли лес на другом берегу озера?  Да, его осматривал уездный начальник.  Я решил на следующий день снова внимательно проверить этот лес. Когда пришел начальник уезда, я спросил: Вы действительно тщательно осмотрели лес?  Нет, мы его вовсе не осматривали. — Как не проверяли? Что же говорит Мазанов?
— Не в курсе. Я вызвал управляющего и выразил ему свое недоумение. Он немного замялся и начал уверять, что я не совсем правильно его понял, уверяя, что лес действительно не проверялся и так далее.
— Ладно! Вы мне не нужны. Я желаю поговорить с начальником уезда.
Управляющий неохотно вышел, и, как мне показалось, остался у закрытой двери. Я быстро открыл её и чуть не наткнулся на Мазанова. Он начал вежливо предлагать мне чай, делая вид, что именно для этого вернулся.
— Спасибо! Чай нам не нужен. Оставьте нас одних. Мазанов поклонился и в этот раз действительно вышел.
— Кстати! Вы просили список сотрудников, — сказал мне начальник уезда, — вот он. Я получил его из Волоколамской полиции. Сопоставив этот список с тем, что был у управляющего, я с удивлением обнаружил имя некого Маркоса Ильвеса, бывшего лакея графа, которого уволили год назад, и который не был, упомянут в сведениях управляющего. Поделившись этой находкой с агентами, я услышал от Гейхмана интересное заявление. Маркос Ильвес? Это имя мне довольно знакомо. Этот парень, что возглавляет дела, оказался нашим объектом из-за серьезной кражи. Теперь я вспоминаю его криминальный псевдоним - "Бриллиант". Похоже, мы вышли на след грабителей. Я поручил своим агентам сохранять молчание на время, ведь нужно было не только найти воришек, но и выявить украденные предметы. Нет, смысла было информировать Мазанова, который явно замешан в этой краже, о наших догадках, так как он мог бы предупредить своих подельников. Особенно я обратил внимание на лес, так как, скорее всего, именно через него были вывезены похищенные вещи. Перенести украденное из дома к озеру не составило бы труда — достаточно пройти по саду всего метров тридцать. Буквально рядом стояли привязанные лодки. Перевезя в одной из них похищенное и переплыв на противоположный берег, можно было неторопливо загрузить вещи в телегу, которая ожидала в тени деревьев. Кроме того, неподалеку начиналась дорога, проходящая сквозь лес и ведущая в окрестные деревни.
На следующее утро группа из двадцати восьми человек, в состав которой вошли я, Гейхман и Лавринов, отправилась в лес, который занимал достаточно обширную территорию — около пятисот десятин. Я решил начать с обследования дороги и прилегающей к ней зоны шириной примерно двести пятьдесят саженей. Через несколько часов поисков под одним из ореховых кустарников мы наткнулись на пустые дубовые ящики из-под серебра. Кроме того, Гейхман указал, что в конце дороги находится мельница, принадлежащая брату Маркоса Ильвеса. Вечером вернулись домой, и граф, увидев обнаруженные ящики, прибодрился с некоторым оптимистическим настроением. Последующие исследования леса не принесли результатов. Я решил, что дальнейшее пребывание в имении нецелесообразно, и мы возвратились в Москву. Перед отъездом я посетил ближайшее почтовое отделение, чтобы встретиться с почтмейстером: — Знаете ли вы почерк управляющего Мазанова? — Да, отлично знаком. — Пожалуйста, перлюстрируйте все его письма и отправляйте мне копии за мой счет, с соблюдением полной тайны. По прибытии в Москву я сразу же начал искать Маркоса Ильвеса. Адресный стол не смог предоставить информацию о его месте проживании, поэтому я решил отправить агента на мельницу к брату Ильвеса. Это задание обещало быть сложным, так как нужно было осмотреть мельницу и её жителей, не вызывая подозрений, учитывая недоверчивость Ильвесов и их опыт в розыске. Таким образом, был составлен новый план действий. В Москве существовало Евангелическое общество, которое занималось распространением печатных экземпляров Евангелия среди жителей. В его составе работало множество комиссионеров, которые путешествовали по губернии с особыми сумками, наполненными священными книгами. Обратившись к этому обществу, я смог получить мандат, сумку и 11 экземпляров Евангелия для моего агента Лавринова, который направился на мельницу. Он прошел от железнодорожной станции до мельницы пешком, не нося шапки, погружённый в чтение Священного Писания. На мельнице он встретил брата Ильвеса, но "Бриллианта" там не оказалось. Лавринов вернулся без какой-либо конкретной информации. Он узнал только, что Ильвесы — родные племянники Мазанова по материнской линии. Я начал разрабатывать новый план по поиску воров, когда неожиданно получил копию письма, сделанную почтмейстером, адресованного Маркосу Ильвесу от управляющего. Письмо было направлено в Москву и содержало следующие строки:  "Дорогой Маркос. Не так давно к нам в гости приезжали из Москвы. Провели время на охоте в лесу, что-то подстрелили, но затем, потеряв следы дичи, вернулись домой. У нас снова царит тишина и покой". Я немедленно направился с агентами по указанному адресу в письме. Квартира не была зарегистрирована на имя Ильвеса, но там находилась его мать.
— Где ваш сын? — спросил я ее.
— Маркос уехал в Петербург несколько дней назад.
— Какой у него адрес в Петербурге?
— Я этого не знаю, он еще не писал. Мы начали обыскивать квартиру, но не нашли ничего из похищенного у графа. Однако Гейхман заметил, что пожилая женщина постоянно держит в руках какую-то книгу, не отрываясь от нее ни на минуту. Он забрал у нее книгу и, пролистав, обнаружил запечатанное письмо, адресованное управляющему Мазанову. Конверт был открыт. Содержимое письма оказалось следующим: «Дорогой дядя. Я направляюсь на вокзал и еду в Петербург. Спешу ответить на ваше сегодняшнее письмо. Рад, что охота закончилась. У нас тоже все спокойно. Печальная новость: умер бедный Яша в субботу, похоронен пять дней назад. Я посетил могилу и оставил там наши слезы. Ждите от меня новостей. Ваш Маркос». О каком усопшем Яше упоминает ваш сын? - спросил я у матери Ильвеса.  Не могу сказать. У него множество знакомых!  Как это письмо оказалось у вас?  Мой сын, покидая дом, попросил меня отправить его, а я до сих пор не собралась.  Оставив одного из агентов в квартире Ильвеса, я начал расследовать личность покойного Яши. Нам было необходимо найти его могилу, так как, по словам Гейхмана, термин "слезы" на латышском иногда употребляется вместо "бриллианты". Это давало основания полагать, что Маркос в своем письме намекал на бриллианты, зарытые в могиле Яши.  Я запросил информацию у всех православных церквей, кирх, костелов и синагог Москвы, искал свежие похороны человека по имени Яша. Все ответили отрицательно, и я пришел в замешательство, пока священник одной из церковных приходов не посоветовал мне обратиться к священникам двух полков — Изборского и Малоярославского. В результате выяснилось, что на прошлой неделе в церкви Малоярославского полка был похоронен солдат Игнат Ларионов, известный среди товарищей как Яшка.  Получив эту информацию, я направился к московскому архиепископу, изложив ему ситуацию и попросив разрешения на эксгумацию могилы Яшки. Высокопреосвященный ответил мне очень тактично: Я не могу дать разрешение на раскопки могилы покойного христианина, так как это противоречит канонам нашей церкви. Однако никто не запрещает в благоустройстве могилы, чтобы сделать ее более красивой. Вы можете обложить ее травой, заменить и обновить крест, а также увеличить насыпь. Если вы хотите провести данные работы, с моей стороны нет никаких возражений. Я, разумеется, проявил живой интерес к благоустройству могилы Яшки и, получив согласие и письменное разрешение от Высокопреосвященного, отправился с двумя помощниками на военное кладбище. Взяв с собой городового и сторожа кладбища в качестве понятых, мы без труда обнаружили могилу Яшки и начали ее осмотр. Убрав, верхний слой земли и извлекли, белый деревянный крест, установленный у его основания, на глубине примерно полуметра мы наткнулись на большой стальной игольник, который оказался наполненным бриллиантами. После оформления протокола крест был установлен на место, а могила приведена в порядок. Прошла неделя или две, а «Бриллиант» все еще не вернулся из Петербурга. Я снова отправил Лавринова на мельницу, велев ему на этот раз подойти к усадьбе Ильвеса с другой стороны дороги и с пустым мешком, как будто возвращается домой после обхода. Но, как и раньше, Маркоса на мельнице не оказалось. Вскоре, однако, почтмейстер прислал мне еще одно письмо от Ильвеса, вновь адресованное дяде. В нем оказалось, что Маркос из Петербурга перебрался в Выборг и устроился в лакеи к барону Миниху. Он уведомлял дядю, что скоро будет «работа». Мы быстро отправились в Выборг, без труда нашли барона Миниха, и наконец, «бриллиант» был задержан. Непривычно подходила ему данная кличка: он выглядел высоким, худощавым человеком с лицом, совершенно лишенным растительности, чувствительным, сентиментальным и плаксивым, с писклявым голосом. Он походил на старое, засохшее дерево. На допросе «бриллиант» категорически отрицал свою вину. Поскольку арест не мог остаться втайне от других сообщников, я, не теряя времени, направился на мельницу для проведения обыска. Брат Маркоса был поражен, увидев  Лавринова, который еще недавно бывал у него дома, представляясь скромным книготорговцем. По нашему прибытию на мельницу Ильвес, скорее всего, почувствовав бедственное положение, быстро схватил какую-то бумажку и засунул её в рот. Однако она была немедленно извлечена и оказалась заметкой от управляющего, в которой сообщалось племяннику о получении информации от Маркоса из Москвы. Мы задержали и брата Ильвеса, хотя тщательный обыск не дал значительных результатов. По возвращению в Москву мне донесли, что Маркос Ильвес пытался покончить с собой в камере, надрезав вену на руке с помощью металлического предмета, который он снял с конца шнурка собственного сапога. Лишь случайное появление надзирателя уберегло Ильвеса от смерти. Его отправили в тюремную больницу, где врач пообещал вскоре восстановить его здоровье. Через несколько дней мне позвонил начальник тюремной больницы и сообщил, что у матери Ильвеса, которая навещала сына, изъяли Библию, переданную ей Маркосом при выходе из лечебного заведения. Это была обычная Библия небольшого формата. Я начал тщательно ее просматривать в поисках любых знаков, подчеркнутых слов и прочего. Однако условного шифра я не нашел. Я отделил страницу от корешка и заметил, что на внутренней стороне последнего была приклеена чистая белая бумажка. Осторожно сняв ее и перевернув, я обнаружил мелкий текст. С помощью лупы удалось прочесть: «Яша Ларионов, третьей роты Малоярославского полка, умер пятого ноября, похоронен на полковом кладбище. На его могилу я отнес наши слезы». Под ним был изображен могильный крест, а рядом – заметка карандашом. Скорее всего, мать успела сообщить Маркосу о том, что его письмо, адресованное дядюшке, было у нас изъято, и Ильвес снова уведомлял управляющего о местонахождении бриллиантов. Мы с агентами приняли решение арестовать Мазанова, несмотря на протесты графа Малинина. Через несколько дней, как только Маркос Ильвес смог прийти в себя, я вызвал его в свой кабинет. — Итак, Ильвес, — произнес я. — Это последний раз, когда я вызываю тебя на допрос. Ты можешь признаться или нет — это твое решение. Улики против тебя абсолютно безоговорочные. Твой дядя Мазанов и брат уже арестованы и признались во всем, включая то, как вы ночью перевозили вещи на лодке. "Бриллиант" недоверчиво усмехнулся. — Не считай, что я пытаюсь тебя подловить, — продолжил я. — Подчеркиваю, они во всем признались, и вот доказательства: они указали на бриллианты, которые ты закопал на кладбище полка под крестом Яши. Вот они! Я достал игольник и рассыпал драгоценности по столу. Вот также и записка от Мазанова твоему брату, что подтверждает вашу причастность. Вот ваше письмо из Выборга, адресованное вашему дядюшке. Вот листок, приклеенный в корешок Библии. В конце концов, вы же не из-за сознательного поведения пытались покончить с собой? Достаточно тебе? Помни, что искреннее признание поможет уменьшить твоё наказание.  "Бриллиант" потрясённый доказательствами и расстроенный утратой, поверив, что дядя и брат его все признались, решил, что скрываться больше нет смысла, и от всей души признал вину.  Свойственной ему разрядностью он принялся за самобичевание, обрушивая на себя не только презрительные слова, но и судорожно вырывая пряди из своей редкой шевелюры.  — Поехали, поехали, господин начальник! Я покажу, где зарыты вещи, верните графу его имущество: не щадите нас, воров!  Так нам и надо, туда нам и дорога!  Не желая упустить момент и боясь, что "бриллиант" может изменить решение, я сразу же позвонил, чтобы вызвать паровоз и теплушку. Взяв четверых агентов, вместе с Маркосом Ильвесом мы выехали на станцию, куда он нас и повёл. В лесу, неподалёку от станции, он указал на куст и сказал: "Здесь" С помощью лопат и ломов мы вскрыли подмерзшую землю, рассыпав её, и нашли крупную высокую коробку из-под конфет «Лан Дри». Внутри оказались скатанные в трубочки облигации и два браслета с пустыми местами для камней.  Камни «бриллиантом» уже были реализованы во время поездки в Петербург. Недалеко от банки, в спичечном коробке, лежала записная книжка графини с миниатюрой и часами. К сожалению, случайный удар лопаты повредил край миниатюры и разбил часы. Из этой местности «бриллиант» направил нас дальше, следуя по обломанным ветвям деревьев, к следующему схрону. И таких укрытий оказалось целых десять. Все найденные ценности были собраны, однако, к сожалению, не все сохранились в первозданном виде. Например, большие серебряные тарелки были разрезаны на части, видимо, чтобы их было проще спрятать. Мои предположения о том, как произошло преступление, подтвердились. По словам обвиняемых, всё происходило следующим образом. Два брата Ильвеса тайком влезли ночью в сад. Оказавшись у стеклянной веранды, они были загружены ценными вещами, которые им передал их дядя, управляющий Мазанов. Он воспользовался ключами графа, которые нашел в письменном столе, чтобы открыть несгораемый шкаф и достать оттуда все драгоценности. Братья несколькими этапами перенесли украденное от веранды к озеру, загрузили лодку и переплыли на другой берег, где перегрузили все на ожидающую их подвозу. Один из братьев увез добычу, а другой вернулся, чтобы отдать дядюшке ключ от цепи, на которой была привязана лодка.  Граф проявлял интерес к судьбе Мазанова, стараясь облегчить его положение. Однако сам Мазанов не испытывал особого раскаяния и говорил о графе с ненавистью и раздражением. После всего этого стоит задуматься о том, насколько же призрачна человеческая благодарность! Ильвесы, когда добравшись до берега озера, не могли сдержать возбуждения. Их сердца колотились от адреналина и страха: в любой момент их могли поймать. Но даже ожидание наказания не затмило наслаждения от удавшейся операции. Каждый шаг к успеху будто окутывал их чувством вседозволенности, и они не замечали, как становились заложниками собственных амбиций. Дядя, ожидающий их возвращения, в своей безжалостной жадности не подозревал о том, что верность стоит на краю пропасти. В его глазах отражалась тоска по единственному желанию — наживе, и не было места для благодарности. Когда один из братьев вернулся, чтобы отдать ключ, он почувствовал, что этот жест был лишь символом старой цепи, не позволяющей освободиться от проклятия алчности. Граф, проявляя заботу о Мазанове, лишь укрепил его ненависть. Для пережившего предательство мужчины доброта казалась лишь лицемерием в мире, где каждый искал выгоду. Человеческие чувства стали обмельчанием, и метафора непрерывной борьбы за выживание обнажила всю правду о призрачной благодарности. В финале каждый оказался в плену своих собственных иллюзий и обманов, а справедливость осталась лишь недосягаемой
мечтой.


                ***


Числилось в свое время в Московской сыскной полиции ловкое и весьма оригинальное мошенничество, о котором я и намерен рассказать. Является ко мне как-то некий Стародубцев, довольно крупной  кожевенной фабрики, и заявляет:
- Я, господин начальник, пришел к вам посоветоваться относительно одного весьма заинтересовавшего меня дела. Я получил крайне выгодное предложение, но столь странное, что просто не знаю, что о нем и думать. Впрочем, извольте посмотреть сами, - и он протянул мне какое-то письмо. В нем значилось:
"Милостивый Государь. По всесторонне выведенным справкам нам удалось выяснить с несомненной точностью, как общую картину ваших торговых дел, так и весь ваш нравственный облик. Вы оказались прекрасным, честным человеком, а ваша фабрика - делом солидным и с обещающим будущим. Вместе с тем мы узнали, что в данный момент вы изыскиваете средства для расширения своих дел. Все это взятое вместе побуждает нас обратиться к вам с нижеследующим, но совершенно секретным предложением. Мы можем ссудить вам один миллион рублей на крайне выгодных для вас и весьма существенных для нас условиях.


В одном уединённом монастыре в провинции живёт архимандрит, который также является настоятелем этого заведения. У него есть вклад в размере одного миллиона рублей в одном из банков под 5.5% государственной ренты. Несколько лет назад этот архимандрит, поддавшись искушению, вступил в связь с великолепной женщиной и стал отцом девочки. Как известно, монашествующие, приняв постриг и отказавшись от мирских благ, теряют свои гражданские права, включая семейные и наследственные. Теперь, когда архимандрит ощутимо чувствует приближение конца своих дней, он сильно беспокоится о судьбе своей дочери. Он не может завещать ей деньги, а переводить их на мать не хочет, поэтому решил поручить, мне найти, достойного, честного и состоятельного человека, который возьмёт под опеку его дочь и сохранит её средства до её совершеннолетия. В качестве вознаграждения архимандрит предлагает весьма выгодные условия займа: вы получите миллион рублей под вексель на шестнадцать лет с годовым платежом всего в 1%, что соответствует 10 000 рублей, которые вы обязуетесь передавать матери для жизни и воспитания ребёнка. Возможность приумножить эти средства к совершеннолетию остаётся на ваше усмотрение. Выплачивайте ежегодную рентную плату матери и погасите вексель через шестнадцать лет — вот и все, что от вас требуется. Если это предложение вам подходит, то немедленно дайте ответ во Владимир, отправив его в почтовую контору на имя до востребования, указав квитанцию N 1847. Как только я закончил читать это любопытное сообщение, Стародубцев тут же спросил меня: — Что вы об этом думаете? — Считаю, что вас пытаются обмануть мошенники. — Неужели?! — Конечно! Учитывая абсурдность самого предложения и, насколько я помню, у меня уже были смутные слухи о похожих схемах в провинции. Полагаю, что эти «дельцы» перенесли свои махинации в столицу, пытаясь обмануть доверчивых людей.  Мой собеседник неловко улыбнулся и тихо сказал: — Знаете, это предложение показалось настолько привлекательным, что я уже ответил во Владимир и дал согласие. — Вот как?! И что далее? — Пока ничего. Жду ответа. — В таком случае, зачем вы ко мне обратились? Понимаете, я сначала высказал свою мысль на эмоциях, но, как только я начал обдумывать ситуацию, мои уверенности обратились в сомнения. После ваших слов моя неуверенность превратилась в твердую решимость, и я решил отказаться от этого неоднозначного дела. И вы поступаете совершенно правильно. Однако я прошу вас, во имя общественного блага, помочь мне в раскрытии этой тайны и разоблачении этих ловких мошенников.  Я готов вам помочь. Но каким образом я могу это сделать? Не откажите привести мне ответ, который вы получите из Владимира. Договорились. Я это вам обещаю. После этого мы расстались. Через несколько дней Стародубцев пришел ко мне с ответом. "Р. Г
В соответствии с вашим запросом, назначаем вам дату, время и место нашей встречи. Просим вас прибыть во Владимир 10 июня к полудню в Патриарший сад, сесть на пятой скамейке справа по главной аллее, считая от ресторана. Я встречу вас и предоставлю для осмотра подтверждение банка" Вся процедура займёт не больше двух дней, поэтому ни стоит излишне запасаться деньгами. Что касается бланков векселей, их можно приобрести и на месте, так что не беспокойтесь об этом в Москве. Отец архимандрит с благодарностью обращается к Богу за то, что ему повстречался человек, доброе имя которого стало надёжной гарантией в его важном деле. До скорого приятного свидания. Прочитав этот ответ, я задумался. За последние годы мне удалось раскрыть множество самых разных мошенничеств, но в каждом из них всегда проступала какая-то логика, какой-то смысл. Однако здесь я не понимал замысла преступников. Почему позвать человека во Владимир и назначить встречу среди бела дня, в людном месте? Очевидно, не для ограбления или насилия. Зачем же создавать такую сложную схему с векселем на 16 лет и не попытаться предложить хотя бы подделанного сохранного свидетельства? Разве кто-то подпишет миллионный вексель, не проверив тщательно банковский документ? На что могли рассчитывать мошенники, связываясь с опытным и серьёзным бизнесменом? Я всё никак не мог найти ответа на эти вопросы и решил не только направить опытных людей во Владимир, но и поехать туда сам.
Моя внешность и телосложение значительно отличались от Стародубцева, поэтому я решил, что для успешного выполнения задания не стоит лично заменять его. Вместо этого я поручил эту задачу моему талантливому агенту Шувалову, который, к слову, без грима вполне подходил для этой роли. Возможно, эта мера была излишней, ведь Стародубцев не общался с мошенниками лицом к лицу, ограничиваясь лишь перепиской. Тем не менее, существует вероятность, что мошенники могли мельком его заметить, исследуя образ жизни своей потенциальной жертвы. Таким образом, к десятому июня Шувалов, подготовив подложный паспорт на имя Стародубцева и постаравшись принять его облик, отправился во Владимир. Я также ехал в том же поезде вместе с двумя агентами. В городе Шувалов поселился в одной гостинице, а мы – в другой. К полудню, вооружившись бумажником, набитым «куклами» – то есть плотно скомканной газетной бумагой, завернутой в сторублевки и пачкой недорогих вексельных бланков, – он уже сидел на назначенной скамейке в Патриаршем саду, в то время как я и мои люди гуляли неподалеку. Солнце ярко светило, и волнение в воздухе ощущалось даже над обычным шумом города. Шувалов выглядел достаточно убедительно, хотя я не мог стряхнуть чувство, что не все может пойти по плану. Время от времени я краем глаза наблюдал за его реакциями, отмечая, как он старался воссоздать манеру поведения Стародубцева. В этот момент я заметил группу людей, медленно приближающихся к скамейке. Они явно искали кого-то, и мне стало не по себе. Среди них выделялся один человек, чье лицо мне показалось знакомым. Я присвистнул своим людям, и они встали в боевую готовность. По мере приближения я понял, что это были те самые мошенники, которых мы давно имели в поле зрения. Теперь моя задача состояла в том, чтобы сохранить невидимость, но одновременно следить за Шуваловым. Ситуация могла перерасти в опасность, если они поймут, что их жертва не настоящая. Шувалов сделал вид, что погружен в чтение газеты, но я заметил, как напряженно сжались его губы. Мошенники, как будто почуяли неладное, остановились и начали обсуждать что-то шепотом. Я знал, что времени у нас осталось совсем мало. Либо их план провалится, либо мы сами окажемся в ловушке. Я глубоко вдохнул и приготовился к внезапному вмешательству, зная, что на кону стоят не только деньги, но и жизни. Вскоре появился человек, одетый весьма опрятно. Он подошел к Шувалову и сел на скамейку. Я заметил, как они обменялись поклонами и пожали друг другу руки, после чего начался живой разговор. Незнакомец достал из кармана какой-то документ, Шувалов внимательно его изучил и вынул свой кошелек, который выглядел скорее как раскрытая гармошка. Вскоре они попрощались, долго жали друг другу руки, и мой знакомый направился в свою гостиницу. Не прошло и времени, как он сообщил мне: — Все прошло отлично; видимо, мой полный кошелек произвел нужное впечатление. Однако, когда я сказал ему, что у меня есть вексельные бланки из Москвы, он неожиданно выразил недовольство и упрекнул меня: «Зачем вы это сделали? Я же предупреждал вас, что их можно получить здесь, во Владимире!» Он назначил мне встречу на завтра в час дня на той же скамейке и пообещал познакомить с матерью ребенка, которая, конечно, заинтересована во встрече с будущим, так сказать, опекуном своей дочери. Свидетельство, которое он мне показал, выглядело вполне обычным: стандартный банковский документ, толстая пергаментная бумага, печати и подписи директоров, в общем, все как положено. Завтра планируется знакомство с матерью, после чего мы направимся в ресторан на завтрак в отдельном кабинете, где мне представится возможность еще раз внимательно рассмотреть сохранное свидетельство. Затем мы собираемся посетить отделение государственного банка, где, удостоверившись в наличии указанных в документе средств, я должен буду заполнить вексельные бланки и сразу обменять их на сохранное свидетельство в присутствии привезенного нотариуса и свидетелей. Наряду с векселями я подпишу и передам договор, составленный в ресторане, о ежегодной выплате 10 тысяч рублей матери ребенка. — В чем здесь подвох, Шувалов, как вы думаете?
— Я не могу разгадать, господин начальник! Ранее мне казалось, что дело может быть в том, что жертва, приходя в сад, должна иметь при себе не менее 10 тысяч рублей, то есть сумму, необходимую для приобретения вексельной бумаги на 1 миллион рублей. Но если это так, зачем же выбирать такое многолюдное место? Кроме того, я проинформировал их, что вексельные бланки уже заготовлены и куплены в Москве, так что крупных сумм при себе я и не должен иметь. С другой стороны, мошенник заметил мой хорошо набитый кошелек, и, возможно, это его и удерживает в игре.
В общем, у меня в голове полный бардак, и порой я действительно начинаю сомневаться, не является ли вся эта ситуация реальностью, как ее описывают эти люди. Да вы, Шувалов, совсем рассудок потеряли! Подождите до завтра, и, как мне кажется, в кабинете ресторана все прояснится. На следующий день мы составили примерный план: как только в кабинете дойдет дело до переписывания чернилами черновика договора о ежегодной пенсии матери, я с двумя своими агентами вломлюсь туда и задержу мужчину и женщину. Сигналом для меня станет просьба лакея за чернилами. На следующий день Шувалов с одной стороны, а я со своими агентами - с другой, вошли в Патриарший сад ровно в час. Шувалов сел на свою скамейку, а я начал наблюдение издалека. Вскоре появился вчерашний знакомый с великолепной еврейкой. Он поздоровался с Шуваловым, который встал и вежливо поцеловал её руку. После непродолжительного общения они направились в летний ресторан. Зайдя на веранду, они исчезли в кабинете. Мы заняли столик, прекрасно видя все, что происходило. Ждали мы долго - около трех часов. Наконец, лакей пришёл за чернильницей и пером и снова вернулся в кабинет. Я посигналил агентам, и мы бросились следом. Как только мы вломились, собеседник Шувалова моментально оказался у окна, а мой агент успел схватить его за ноги. Тем временем еврейка зажевала скомканный документ. Мы не позволили ей завершить свой "вкусный завтрак" и вытащили бумагу из её рта. Это оказался тот же самый сохранный документ. Задержанных мы доставили в местное отделение полиции, где у входа разыгралась неожиданная сцена: некий господин, выходя из здания и заметив нашего арестованного, закричал: "Вот он, вчерашний мошенник, который меня ограбил!.. Ах, негодяй! Заберите его, господа, скорее к начальнику!" Выяснилось, что этот господин стал жертвой нашего мошенника еще накануне. Поддавшись обману о мнимом миллионе, который якобы принадлежал монаху, он приехал во Владимир из Новгорода, купив в местном казначействе вексельные бумаги на указанную сумму по совету того же жулика. Поскольку он не хотел тратить время в ресторанах, он пригласил обоих мошенников к себе в номер гостиницы на завтрак. Во время трапезы ему подсыпали в вино неизвестный порошок, из-за чего он крепко уснул, а проснувшись, обнаружил пропажу векселей и четыре с половиной тысячи рублей. Тайна, наконец, прояснилась. В сговоре с аферистами участвовал также один из кассиров местного губернского казначейства, куда мошенники нередко направляли доверчивых людей для приобретения вексельной бумаги. После совершения преступления незаполненные бланки векселей принимались казначеем обратно с 8% скидкой от первоначальной стоимости, что составляло его прибыль. Если жертвы приносили пустые бланки, они могли быть приняты тем же кассиром или проданы мошенниками в Стокгольме с аналогичной скидкой. Таким образом, каждый раз аферисты получали минимум около десяти тысяч рублей, а иногда даже больше, поскольку люди на всякий случай запасались наличными. По их собственному признанию, случай с Шуваловым стал седьмым по счету. После переписывания договора чернилами мошенники планировали отпраздновать успех с Шуваловым, подсыпав ему в стакан наркотический порошок. Так раскрылась эта изощренная афера, вскрывшую легкомысленную доверчивость шести степенных русских, обманутых рассказами о сказочном наследстве отца архимандрита. Шувалову, как и другим жертвам, была обещана чуть ли не мгновенная финансовая независимость: его внимание привлекали убедительные истории о магическом наследстве и богатстве, которое вот-вот упадет к нему в руки. Мошенники умело подстраивали каждую деталь, используя заверения о неприкосновенности сделки и профессиональной помощи в оформлении документов. Но за этим маскарадом скрывалась тщательно отработанная схема, от которой не мог спастись даже самый благоразумный. Когда Шувалов, подписывал многочисленные бумаги, кассир, действующий в заговоре, уже предвкушал свою выгоду. В его голове выстраивались сценарии, как можно будет обманутого клиента выпроводить  с пустыми карманами. Однако, как водится в подобных историях, подлость никогда не остается безнаказанной. Вскоре правоохранительные органы, получив дельные наводки, озаботились этой аферой. Следствие, переплетая нити финансовых махинаций и благих обещаний, вывело на след не только мошенников, но и всех, кто оказался в их сети. Эта история стала примером для других о том, как легко потерять все, если доверять всем подряд, и как важно быть бдительными в вопросах финансовых дел.
                ***


В Московском губернском казначействе появился некий человек, который предъявил ассигновку, подписанную одним из мировых судей Москвы, и получил 357 тысяч рублей, находившихся в депозите этого судьи. Спустя несколько недель понадобилась информация о состоянии депозита, и стало очевидно, что указанные 357 тысяч рублей больше не фигурируют в нем и были выданы по выписной ассигновке. Начали разбираться, и выяснилось, что управляющий депозитом и не думал подписывать такую ассигновку. В результате губернское казначейство сообщило нам о произошедшей подделке, и я приступил к расследованию. Тщательный анализ ассигновки позволил обнаружить, что последние три цифры ее шестизначного номера были аккуратно и искусно подчищены. Стоит отметить, что бланки для служебных нужд обычно выдавались партиями, насчитывающими порядка ста экземпляров и более на каждую организацию. Поэтому, по указанному номеру, можно было точно определить, какое именно должностное лицо из канцелярии выдало данную ассигновку. Номер, который значился на фальшивом документе, привел нас к одному из мировых судей в Москве; однако у него, как и предполагалось, все оказалось в порядке, и ассигновка с указанным номером до сих пор не была использована. В связи с этим возникла настоятельная необходимость выяснить, какие именно цифры были удалены и заменены на поддельном документе. Хотя эта задача представлялась трудной, талантливый фотограф из уголовного розыска Эдуард Фомичёв с усердием взялся за дело и, проработав над ним около недели, добился желаемого результата. С помощью наложения одного изображения на другое и последующей съемки этой сложной комбинации, он достигал того, что неуловимые для простого взгляда, едва заметные линии измененных цифр становились все более отчетливыми и явными. После многочисленных таких манипуляций и увеличений они, наконец, стали видимы даже невооруженному глазу. В результате нам удалось восстановить первоначальный и подлинный номер ассигновки. Этот номер принадлежал серии бланков одного из мировых судей Серпухова — некоторого Раввинского, брата известного члена Государственной Думы, который позже стал, чуть ли не министром по делам Финляндии во время Керенского. Я направился к нему. Он принял меня с оглядкой на требования кодекса либеральной морали. На своем, в целом сдержанном лице, он попытался продемонстрировать обиду, презрение и отвращение. Мои аргументы о необходимости проверить его документы, поскольку он мог оказаться невольным участником обнаруженного подлога, не произвели на него впечатления. С пафосом он заявил, что не допустит, чтобы «этот презренный институт» полиции копался в его делах и бумагами.  Мне стало крайне противно не только настаивать, но и вести беседы с этой самодовольной либеральной особой, и я обратился к прокурору судебной палаты Хавроньину. Он, используя крайне нелестное слово в адрес судьи, о котором не стоило бы говорить, принес мне извинения от имени судебного ведомства и, прикомандировав ко мне судебного следователя, дал указание изучить архивы господина Раввинского. Перед тем как отправиться к судье вновь, я запросил данные у губернского казначейства. Ответ подтвердил, что по ассигновке был выдан подлинный номер, установленный нашим фотографом, однако никаких сумм не выделялось. Я немедленно распорядился собрать информацию о служащих канцелярии господина Раввинского. Выяснилось, что всеми делами занимается некто Артём Багрецов, с которым случайно знаком мой агент Лавренев, специализирующийся на мониторинге сотрудников как государственных, так и частных структур. По словам Лавренева, Багрецов — непростительный взяточник, который изощренно выжимает доходы из своей работы: подговаривая свидетелей, давая советы обвиняемым и незаконно задерживая выполнение документов. Я решил использовать это удачное знакомство и поручил Лавреневу встретиться с Багрецовым, который, конечно, не догадывался о его работе в сыскной полиции.
— Попробуй, Лавренев, — сказал я, — за стаканом вина что-нибудь выведай. Возможно, Багрецов случайно что-то ляпнет. На следующий день Лавренев «случайно» встретился с Багрецовым в трактире и завел разговор. Он рассказал, что недавно оставался без работы, но теперь устроился на должность канцелярского работника у земского начальника. Багрецов был в приподнятом настроении, много говорил, но ни разу не упомянул о «деле».
 Я продержал слежку за Багрецовым три дня, но она не принесла никаких результатов. Очевидно, Багрецов, обеспокоенный моим визитом к его начальнику, стал крайне осторожным и, кроме своей квартиры, работы и трактиров, никуда не выходил. Я определил для себя план дальнейших действий. Я был убежден, что, вернувшись к Раввинскому, смогу найти в его канцелярских книгах какую-либо неразбериху с денежными ассигновками, поскольку именно из его документов был взят бланк для фальшивого документа. Багрецов, конечно, попытается уйти от ответов, но что дальше? Вдруг мне пришла мысль: нужно снова задействовать знакомство, а точнее, организовать встречу Багрецова с Лавреневым.  Я проинструктировал агентов, наблюдающих за Багрецовым, не слишком прятаться, а наоборот, дать ему заметить, что за ним следят, что они успешно и осуществили.  Обретя эту информацию, я вместе с судебным следователем пришел к господину Раввинскому. Он встретил нас так же холодно, но на этот раз не смог возражать против проверки документации. Осмотрев в канцелярии книгу ассигновок, я наткнулся на нужный нам номер среди уже использованных бланков, то есть тот самый, который был восстановлен фотографически для поддельной ассигновки. На этом корешке было указано совершенно иное имя, а сумма и дело отличались: вместо 357 тысяч рублей значилась лишь 13 тысяч. Это явно свидетельствовало о том, что корешок в книге был заполнен фиктивной информацией, а ассигновка с талоном использовались для мошеннического обмана с целью получения 357 тысяч. Уведомив господина Раввинского о выводах по поводу его книг, мы вызвали у него сильное смущение и недоумение. Где же делась его самоуверенность? Он внезапно стал чрезмерно любезным, сам побежал за стулом и наигранно стал уговаривать меня сесть. Явно, что его "либеральные принципы" уступили место заботам о собственном благополучии. – Мне придется арестовать вашего Багрецова, – произнес я. – Что вы?! Неужели подозреваете этого порядочного человека? Он служит у меня больше года, и я только могу его хвалить. – Хвалите его сколько угодно, но у меня есть точные данные, что ваш "порядочный" Багрецов на самом деле мошенник, который часто использует ваше имя для своих дел. К тому же, почерк на корешке принадлежит именно ему. – Что ж, вам виднее, действуйте по своему усмотрению! – ответил господин Раввинский с притворной улыбкой. Вернувшись в его офис, я обратился к Багрецову. Этот человек, около 40 лет, отличался крайне наглым выражением лица, характерным для недоучек, чья голова полна непонятых брошюр и прокламаций. – Одевайтесь, Багрецов. Вы арестованы! – сказал я ему.
— На каком основании это делается? — гремел он в ярости.
— Да ни на каком, просто арестовали и всё!
— Нет, вы должны сказать, по какой именно статье уголовного кодекса 1903 года?
— Забудьте про уголовный кодекс! Я — начальник сыскной полиции и подозреваю вас в крупном мошенничестве, поэтому сочту необходимым вас арестовать. Поняли?
— Это чистый произвол, бюрократическая тирания, вопиющая несправедливость!
Я велел привести двоих полицейских, и Багрецова отвели в отдел полиции. Там он продолжал вести себя вызывающе и дерзко, отрицая свою вину, возмущаясь незаконным якобы арестом и требуя немедленно предоставить лист бумаги для жалобы прокурору.
— Какой вам лист нужен: большой или маленький? — поинтересовался я с иронией.
— Всё равно! — ответил он холодно.
— Вы вправе написать прокурору. Но, может, вы вспомните, куда делась денежная ассигновка, выписанная вашим почерком на сумму 13 тысяч рублей? Странно, но в губернском казначействе никто не предъявлял такой номер.
Эта улика не смутила наглеца.
— Разве возможно помнить все ассигновки? Даже если произошла путаница, нельзя же за это сажать людей в тюрьму! После того как я безуспешно продержал Багрецова целые сутки, я снова вызвал к себе Лавренева. Похоже, Лавренев, вам придется провести пару дней в изоляторе. Что ж, господин начальник, это не в первый раз, - ответил он. Да, но в этот раз вам стоит быть предельно осторожным. Багрецов - опытный человек, малейшая ошибка, и все пойдет прахом!  Постараюсь, господин начальник!  Слушайте, я думаю, вам стоит зарядить на него поток ругани и обвинений, виня его в вашем задержании. Упомяните о недавней встрече в трактире и о слежке, которую явно за ним ставили, когда он встречался с друзьями. Всё понятно?
Да, понял!
Лавренев великолепно сыграл свою роль. Судя по словам подслушивающих агентов и его последующему отчету, ситуация выглядела следующим образом: оказавшись в камере рядом с Багрецовым, он без раздумий напал на него: Ужасный ты тип! Какого черта! И из-за каких-то идиотов страдай! Только что все наладилось, и теперь из-за подобной сволочи лишаться всего! Надо же отвечать за свои поступки, а не втягивать честных людей, проклятие! Ошарашенный Багрецов попытался не то оправдаться, не то успокоить взбунтовавшегося коллегу:
— Ты что, в самом деле, так кричишь? Причем тут я?
— Причем?! — зло повторил Лавренев, — а притом, что если ты знаешь о своих промахах, то не суйся к людям на улицах!
Ты ведь не мальчик, — понимаешь, что за тобой вроде как наблюдают, черт тебя побери!
— Какой же ты странный! У меня нет никаких грехов, и про слежку я ничего не слышал!
— Ну да, рассказывай! Спой песенку Лазаря! Видишь, наверняка что-то не чисто, возможно, и сам кого-то угробил! Не знал, не знал.
После долгих пререканий, усталый Лавренев вскоре уснул.
Прошло два дня. На третий Лавренев, отпросившись «по нужде», пришел ко мне в кабинет.
— Как дела? — интересуюсь я.
— Пришлось нелегко, господин начальник! Два дня он упрямился, но наконец-то поверил мне. И вот лишь три часа назад попросил: «Ты, наверное, скоро выйдешь, так не откажи, зайди к моей тетке. Старушка живет у помощника ректора. Скажи ей,  если её вызовут в полицию, чтобы не говорила, что я её племянник, и что я навещал её недавно. За это я дам тебе адрес друга и записку к нему, он выдаст тебе 50 рублей. Если всё сделаешь, как следует, то и еще 100. Я не раз ему помогал, так он мне не откажет…»
— Ладно, — говорю, — 150 рублей — это неплохие деньги; но как же я передам твою записку, если на выходе обыскивают? — Ну, это мелочи! Напиши небольшую записку и положи её куда угодно, хоть под мышку, хоть в рот.
— Отлично, Лавренев! Ты немедленно иди к старушке.
Лавренев отправился и выполнил задание, добавив от себя, чтобы бабушка не сомневалась в том, что ей оставил племянник при последнем визите.
На следующий день я вызвал старушку к себе. Она пришла с маленькой внучкой за руку. Это была пожилая дама, на вид лет восемьдесят, но выглядевшая довольно энергично. Не дождавшись вопроса, она, словно попугай, начала говорить без умолку:
— Я не знаю никакого Артёма Багрецова, ко мне он не приходил и ничего не оставлял.
В это время девочка шепнула:
— А как же, бабушка, ты же сама говорила, что дядя Артём был у тебя недавно?
Я быстро поднял девочку на руки и отнёс в соседнюю комнату, где дал ей конфеты и спросил:
— Когда дядя Артём приходил?
Девочка задумалась, испугавшись, но потом, успокоившись, сказала, что дядя Артём был и оставил бабушке узел.
— Куда ж бабушка его положила?
— Не знаю, — ответила она. Больше нечего из неё я не смог вытянуть.
Я вернулся с ней в кабинет. Да что вы, барин, не слушайте ее! Она ведь дитя, ангел, можно сказать, посланец Божий, - сладко пропела старуха, но тут же, грозя девочке кулаком, злобно добавила:  Вот, постреленок мерзкий! Я с тобой разберусь!.. Как вам не стыдно! Вы уже на пороге могилы, а на душу принимаете такой грех! Ваш племянник человека убил, а грабеж тоже к вам принес спрятать! Вот и девочка говорит, что у вас все это. Да что вы, барин?! На милость Божию! Я стала бы потворствовать убийце?! А дитё глупое, мало ли что, набрехать может! Нет, я, как перед истиной не виновата, не - е, не виновата!.. С опасением перед злостью старухи, я сам отвёз девочку к помощнику ректора, передал её в руки, изложил ситуацию и попросил защищать её, а по возможности повлиять на старуху, чтобы она выдала спрятанные вещи.
Обыск у старухи ничего не дал, что меня не удивило. Могли же быть вещи захоронены на чердаке университета, который протянулся на несколько сотен саженей. Дело зашло в тупик, и ничего не предвещало успеха. Обыск у друга Багрецова, который дал Лавреневу 50 рублей, также не принес результатов. В условиях отсутствия лучших вариантов мне пришлось прибегнуть к достаточно сомнительному подходу. Вызвав Лавренева, я сообщил ему, что придется вновь "сесть" под предлогом нового ареста, который якобы произошел во время его выполнения поручения Багрецова у бабушки. — Теперь, Лавренев, ваша задача стала еще более сложной. Будьте внимательнее, не завалите дело! Через пятнадцать минут Лавренев уже кричал, так что слышно было в других  камерах: — Прокляты твои несчастные деньги! И я, дурак, послушался и пошел к этой злосчастной ведьме! Теперь у меня беда — влез в чужие дела! Чем же я думал? Сто пятьдесят целковых сгубили? Теперь расплачивайся: и работу потерял, и позор на себе нажил, а что будет дальше — одному Богу известно! Уйди от меня, проклятый! — закричал он на подходящего к нему с утешением Багрецова. Тот, снова попавшись на удочку, сказал полушепотом: — Не переживай! Потерял место? Какая разница! Если мы выберемся отсюда, нам обоим хватит; просто помогай мне до конца, а потом… — Забудь, — прервал его Лавренев, — нехорошо это все! Дважды из-за тебя в переделку влезаю! Багрецов долго успокаивал Лавренева. Вскоре я вызвал его якобы на допрос. После него Лавренев вернулся в камеру значительно более спокойным. Ну, слава Богу, похоже, удалось их обмануть! - сказал он. - Утверждал, что к твоей тетке попал случайно, а на самом деле собирался в квартиру казначея, где действительно работает одна знакомая. Кажется, поверили. Обещали проверить, и если все подтвердится, то выпустят меня без проблем. Пусть проверяют, барышня действительно устроилась, я даже фамилию её назвал. Когда спустя пару дней я снова освободил Лавренева, Багрецов снова пристал к нему:  Сходи на Чернышевский переулок, в тринадцатый дом, там служит швейцар мой дядя. Сообщи ему, что Артем арестован и попроси хорошенько спрятать оставленное мной пальто, а то оно может погибнуть от моли. Лавренев, сердито ответив, послал его к черту. Тебе еще мало моих страданий? Нет, ты оставайся, а мне достаточно! Я лично с агентами отправился по указанному адресу и спросил швейцара:  Где Артем Багрецов?  Не ведаю, ваше высокородие, - ответил швейцар с приподнятой фуражкой. А пальто его?  Да, оно здесь, я только что подложил его под голову. Подайте его скорее! Подпоров подкладку, мы нашли там пятьсот рублевые банкноты на сумму 245 000 рублей. Швейцар побледнел от потрясения, услышав это. Вот это да! - воскликнул он, почесывая затылок. Едва мы вернулись в полицию, как сообщают о приходе старой кухарки. — Ваше Высокородие, прошу прощения, господин начальник, что смиренно вас беспокою. Мой барин так тронул меня своими словами, что я пришла, чтобы покаяться. Не хочу оставить грехи на душе перед смертью! Я принесла вам узелок от Артёма, прошу принять!.. Внутри узелка, к удивлению, оказалось не 55, а 118 тысяч. Позже выяснилось, что в казначействе произошла ошибка, и выдали 363 тысячи вместо 357. Я пригласил мирового судью Раввинского и прокурора окружного суда Бурукова в свой кабинет. Разложив 118 тысяч на столе и прикрыв их газетой, сел за стол, положил пальто с "содержимым" к себе в ноги. Затем вызвал Багрецова. Он пришел, как всегда, с вызывающим видом и сразу спросил, кто такой Буруков.
— Это прокурор, — ответил я.
— Господин прокурор, прошу о помощи! Я уже неделю под арестом без причины. Это безобразие, таких законов не существует! Уголовный кодекс говорит…
— А это вы видели? — сказал я, сняв газету.
Он не смутился:
— Ну и что! Разложили государственные деньги и надеетесь поймать!
— А это вы видели? — поднял я пальто.
Багрецов покраснел и произнес:
— Вот это уже другое! Это реальное, юридическое доказательство! — и замер угрюмо.
По Высочайшему указу было выделено 13 тысяч рублей в награду сыщикам, работавшим над этим делом.
                ***

Не без волнения приступаю я к описанию преступных похождений Вовки Боброва, закончившего свою бурную одиссею виселицей. Тысячи преступников разных оттенков прошли передо мной за многолетнюю мою служебную практику, но эта мятежная жизнь, эта заблудшая душа стоит особняком в мрачной галерее моих горе - героев. Все в этом человеке было незаурядно: начиная от своеобразной, какой-то, если можно только так выразиться, преступной этики до редко мужественного восприятия смерти. Но не буду забегать вперед и расскажу, все как было. В 1910 году в подмосковном районе вспыхнула эпидемия вооруженных грабежей. Характерной стороной их была своего рода гуманность, проявляемая грабителями. Жертвы хотя и обирались дочиста, иногда связывались, иногда запирались в чуланах, уборных и прочих укромных местах очищающих до нитки помещений, но никогда не убивались. Словно орудовавшие грабители питали отвращение к пролитию человеческой крови. Таких краж и своеобразных грабежей последовало несколько десятков, но розыски уездной полиции не приводили ни к чему. Московская сыскная полиция занималась охраной только городской местности, однако из-за неудач уездной полиции губернатор Москвы, генерал Давыдовский, попросил меня о помощи своими силами.  Наши усилия вначале не принесли успеха: грабители умело скрывались, и ни одна облава не привела к задержанию ни банды, ни ее предводителя. Главным действующим лицом в этом деле был сам атаман, который, судя по всему, не имел постоянного круга сообщников. Я пришел к этому выводу, анализируя разнообразие участников в различных случаях.  Во время задержания одного из грабителей, а также по слухам, которые ходили по окрестным деревням, удалось выяснить, что главой банды является некто Вовка Бобров с прозвищем «Васерион».  Отзывы о нем были интересными: он не трогал бедняков, с которых не имело смысла что-либо требовать, сосредоточив свое внимание на состоятельных гражданах. После удачного ограбления он увлекался пирушками, щедро раздавая награбленное населению деревень, угощая и потягивая всех подряд, щедро одаривая как своих, так и соседей. Долгая неуловимость «Васериона» объяснялась тем, что крестьяне охотно предоставляли ему укрытие и поддержку, так как его деятельность приносила им выгоду. Биография Боброва такова: он был брошенным ребенком без известного происхождения и был подобран пожилой женщиной, у которой оказалось доброе сердце. С ранних лет он проявлял кротость и трудолюбие. Сначала работал пастухом, а затем стал знаменитыми своим мастерством в различных ремеслах. После службы в армии он вернулся домой и устроился на работу к одному из местных богатых людей. В этот период он познакомился с Варламом Разумовским, кузнецом из его деревни, который был известен своим пьяным образом жизни и недоброжелательным характером. Вероятно, влияние этого кузнеца сыграло решающую роль в судьбе Боброва. Прошло всего полгода, прежде чем кузнец убедил «Васериона» ограбить своего работодателя, при этом настаивая на убийстве жертвы. Благодаря настойчивости Боброва, хозяин все же избежал гибели. Запуганный хозяин хотя и сохранял молчание, но истина вскоре стала явной, и кузнеца приговорили к четырем годам, а Боброва - к полутора годам в арестантских ротах. Время, проведенное Бобровым в заключение, не прошло для него без пользы: он смог развить свои начальные знания, полученные в армии, и научился свободно читать и красиво писать. Случайно подобранные книги пробудили в нем романтичные наклонности, которые, как станет ясно позже, были частью его натуры. Эта однобокая фантазия и пагубное влияние тюремной жизни, всегда негативно сказывающееся на восприимчивых людях, окончательно направили Боброва на путь преступлений, и после отбывания своего срока он погрузился в безрассудные поступки, что и привело к моему вмешательству. Бескровные грабежи следовали один за другим: некоторые были пойманы на месте, другие - при попытке продать украденное, но Вовка Бобров оставался на свободе. Его поимка усложнялась тем, что только один из моих надзирателей, Мазунин, знал его в лицо, так как они оба были из одной деревни. После нескольких успешных налетов Вовка начал активно бомбардировать меня письмами. Сложно понять, что именно двигало им — то ли азарт, связанный с игрой на грани, то ли стремление навредить тем, кто его преследует, или, возможно, слепая уверенность в собственных способностях, удаче и ловкости. Он писал следующее:  "Везде, где я бывал, все сделано мной, Вовкой Бобровым, известным атаманом неуловимой банды, появившейся под звездами «Робин Гуда». Я не проливаю человеческой крови, но на свободе мне нравится. Не ловите меня — я неуловим. Ни пуля, ни огонь не берут меня; я защищен чарами". Однако вскоре стиль «Васерионовских» ограблений изменился. Например, на Варшавском шоссе был убит пристав Белов. На следующий день я получил письмо: "Я убил его, господина пристава Белова — Вовка Бобров. Они слишком нас притесняли, да и на Прасковью глаза бросали. Я не грабил их, лишь взял леворвер, ведь он им сейчас не нужен". Через несколько дней была убита вдова капитана первого ранга близ станции Люберцы. Васька сообщил:  "Генеральшу в Люберцах ограбил я — Вовка Бобров. Убил ее за оскорбление". Спустя несколько дней крестьянская семья стала жертвой ограбления, в результате чего тринадцатилетняя дочь хозяина подверглась насилию со стороны одного из преступников. В тот же день неподалеку от деревни, где произошло преступление, было найдено мертвое тело. В письме Вовки значилось: "Я совершил ограбление в такой-то деревне, а Пилха Шимона сам пристрелил: не насильничай!..". Понимая, что ограбления стали сопровождаться убийствами, я сосредоточил все усилия сыскной полиции; однако Вовка Бобров по-прежнему оставался на свободе. Его арест произошел случайно и при трагических обстоятельствах. Рано утром мой надзиратель Мазунин, единственный из моих агентов, знавший Вовку в лицо, отправился с женой на рынок. В толпе он заметил разыскиваемого. Осознавая всю серьезность ситуации, Мазунин, не раздумывая, бросился к Вовке. Однако, несмотря на его хрупкое телосложение, он ухватил преступника за руку и закричал о помощи. Вовка, одним мощным движением сбросив его, вытащил браунинг и дважды выстрелил в него в упор. Смертельно раненый Мазунин упал, истекая кровью. К нему поспешили люди, но этот герой, несмотря на потерю сознания, с волнением вымолвил: — Оставьте меня!.. Всё, что я мог, я сделал!.. Поймайте, поймайте скорее Вовку Боброва!… Тем временем Вовка мчался через рынок и подбежал к какому-то забору, намереваясь перелезть. В этот момент, прилепившийся к сцене мальчик, поддавшись внушению толпы, вцепился зубами в ногу Вовки, который пытался перебраться через забор, не отпуская её. Полиция, быстро подоспев, схватила преступника, лишила его оружия, и тот вскоре оказался в ближайшем полицейском участке. Получив срочное уведомление по телефону, я отправился туда, где уже находилось и безжизненное тело отважного Мазунина. Я, молча, взглянул на Вовку и собирался уйти, как он вдруг произнес: — Господин начальник, прикажите перевести меня в сыскную. Мне нужно с вами поговорить. Я повернулся, не ответив, и вышел, отдав указание о переводе Вовки. Бедный Мазунин скончался от двух пулевых ранений в грудь. На третий день мне было печально следовать за гробом мужественного товарища, а особенно было тяжело видеть слёзы его вдовы и осиротевших детей. С неким раздражением я собрался начать допрос убийцы Мазунина, но когда он вошел в мой кабинет и произнес первые слова, гнев во мне стал ослабевать, уступая место любопытству, а затем, вероятно, даже симпатии, за что, прошу прощения у покойного Мазунина! Существует распространенное мнение, что злодей, который несет на совести множество жизней, обязательно должен отражать это проклятие в своем облике, носить печать Каина. На самом деле это абсолютно не так: среди закоренелых преступников не так уж редко встречаются обычные люди, и порой среди них можно увидеть даже тех, кто имеет дружелюбную внешность, с нежной и привлекательной улыбкой, а также с невинным, почти детским взглядом, который можно сравнить с ангельским. Вовка Бобров как раз относится к таким личностям. Он был настоящим красавцем — ростом и телосложением настоящего богатыря, выглядел очень опрятно и даже элегантно по-своему. Его белокурая голова была гордо поднята, а лицо с большими серыми глазами, орлиным носом и густыми пушистыми усами без сомнения производило чарующее впечатление. Он вошел в мой кабинет, облаченный в поддевку, ловко наброшенную на могучее плечо, в высоких, блестящих сапогах и стальных наручниках, - в общем, словно выйдя из старинной русской былины, ловкий молодец. Это зрелище настолько поразило меня, что я сам того не ожидая, начал говорить чуть ли не в эпическом тоне.  Ну, Вовка, развлекался, хватит! Пора отвечать за свои дела! Не лицемерь, рассказывай все как есть, не скрывай своих истинных преступных дел! Верно, господин начальник! Ничего не утаю, все расскажу. Он умел веселиться, так умей и отвечать за свои поступки. Почему же, Вовка, ты писал разные письма? Говорил, мол, ни одной капли крови не пролил, а на деле, сколько людей погубил? Нет, господин начальник, я писал правду: зря крови не проливал и своим товарищам не позволял. А как же пристав, вдова в Люберцах?  Не зря: за приставом я охотился, потому что он приставал к Прасковье с непристойными предложениями. Я ее люблю больше всего. С генеральшей в Люберцах, были неподобающие обстоятельства, не хотел ее убивать, но не выдержал. Что именно не выдержал? Ночью мы вошли к ней в квартиру. Я подошел к ней в спальню, она спала. Хотел забрать часы, как вдруг опрокинул графин с водой. Генеральша проснулась, вскочила и ударила меня. Я не стерпел и ответил, хотя на самом деле просто хотел ее испугать. А что насчет Шимона?
Этому парню Шимону на самом деле там и место да я его прикончил! Эта собака снасильничала малую девчонку. Не хочу, чтобы о Вовке Боброве расползались ужасные слухи… Он не убийца и не насильник! Людей не стоит мучить без причины!  Ладно, Вовка! Пусть будет, как ты считаешь! Но как же ты не пожалел Мазунина, моего бедного Мазунина? Посмотри на себя: широкоплечий, а Мазунин был таким хрупким, к тому же совершенно без оружия? Ну, мог бы хоть оттолкнуть его, стряхнуть с себя, зачем же его убивать? Вовка тяжело вздохнул.  Да, начальник, признаю, я поступил подло с ним! Даже сам не понимаю, что на меня нашло. Я глянул на него, и такая злость охватила! Я еще и испугался за свою свободу. Не раздумывая, я взял и выстрелил. Теперь вот жалею. Позвольте мне, господин начальник,  увидеть его жену и детей-сирот. Я буду стоять на коленях, и умолять о прощении!  Да ты что, собираешься валяться? Какой в этом смысл? Мёртвого всё равно не вернуть!  Это правда! - Вовка вновь глубоко вздохнул. Я размышлял и сказал:  Знаешь, Вовка, дела твои плохи! В Московской губернии сейчас строгая охрана, пристав Белоусов - это официальный человек, тебе не избежать виселицы!  Ну и что же, господин начальник? Так и будет правильно. Людей, подобных мне, действительно нужно наказывать. От таких, как мы, сплошной вред и неприятности, никакой пользы не будет. Но всё же мне тебя жаль, Вовка! Ты и каешься, и не чего не утаиваешь, а кто бы за тебя ни хлопотал – всё равно не поможет! Ни один адвокат не вытянет из петли, да и присяжные признают тебя виновным. Да и не надо за меня хлопотать, господин начальник! Зачем? Это напрасно! Предположим, меня отправят на каторгу – я всё равно сбегу и вернусь к прежнему. Когда человек дошёл до крайности, ему не остановиться. Нет, господин начальник! Большое спасибо, но не беспокойте себя, не терзайте своё сердце! Вешать меня следует, и я приму свою судьбу без жалоб! Я вас очень прошу об одном. Я расскажу вам всё, не скрою ничего, назову всех мерзавцев, что со мной работали. Наказывайте их, стреляйте их, уничтожайте - без меня они натворят дел, что и небу станет невыносимо! И только одно хочу сказать вам, господин начальник: как перед Истиной, верьте или нет, но моя Прасковья ни в каких злодеяниях не виновата! И прошу вас, не сомневайтесь и не задерживайте её! В это время один из надзирателей тихо доложил мне, что в сыскную полицию пришла какая-то юная барышня, назвавшаяся Прасковьей, и она просит арестовать её и посадить рядом с Бобровым.
— Позовите её сюда! — сказал я.
Надзиратель вышел.
— Вот и Прасковья пришла, — сказал я Вовке.
— Я знал, что она придёт. Она ведь меня любит! — с гордостью ответил он.
Дверь распахнулась, и в кабинет осторожно вошла барышня, на вид похожая на цыганку. У неё была матовая кожа, коралловые губы и огромные чёрные глаза. Ей было почти восемнадцать. Она напоминала мне некую бронзовую статуэтку индийской танцовщицы. Увидев Боброва, она забыла обо всем и бросилась к нему.  Бобров попытался обнять её, но стальные наручники этому помешали. Со злости он скрипнул зубами и беспомощно потянулся к своим путам, потом, наклонившись, подставил ей свое лицо. Её голова приникла в его пушистым усам, а её руки обвились вокруг его шеи. Вскоре он осознал неловкость своего порыва, выпрямился и, нежно отстранив её, произнес: Посмотри, Прасковья, кого ты любила?! – и показал ей наручники. Прасковья расплакалась и прижалась к нему. О, Вова, для меня не имеет значения! Я хочу быть с тобой, будь то в тюрьме или на каторге! Нет, Прасковья! Мой конец близок. Я погулял, и хватит! За свои злодеяния я не получу каторгу, а лишь петлю! Она заплакала ещё сильнее. Если ты любишь меня, как утверждаешь, то не трать время в тюрьме, лучше иди к Богу и молись за мои грехи до конца дней! Сочувствуя и испытывая грусть, я разрешил Вовке и Прасковье уйти в камеру. Исповедь этого человека, его манера общения и трогательная преданность глубоко затронули мои чувства. Я ни на мгновение не сомневался в искренности Вовки, который был совершенно свободен от каких-либо масок и театральности.  Две недели, проведенные Вовкой в отделении полиции, только подтвердили это: он был тихим, вежливым, смиренным и глубоко задумчивым, словно готовился к своей участи, с почтением ожидая этого судьбоносного мгновения.  Иногда, я спрашивал его: «Вовка, может, тебе что-то выпить, водочки или что-то еще?» На что он отвечал: «Благодарю вас, господин начальник! Какое уж тут питье! Настало время подумать о душе!» Настал яркий и живой весенний день, насыщенный светом и радостью, когда Вовку доставляли в тюрьму. Я стоял у раскрытого окна своего кабинета и с грустью наблюдал за этой картиной: Вовка вышел без головного убора, его голова заметно возвышалась над толпой. Он шел размеренно, не спешил, а подойдя к тюремной повозке, обернулся к окружающим, поклонился и произнес громко:  Простите меня, братцы, окаянного! – после чего сел в повозку, и она двинулась. Меня охватили глубокие размышления и какая-то жалость. Несмотря на все его проступки, Вовка не вызывал у меня отвращения. Мне казалось, что если бы этот человек оказался в других обстоятельствах, вырос в ином окружении, и его разум наполнился бы истинным знанием, он мог бы стать не преступником, а великим человеком. Почему-то мне мерещилось, что именно из таких людей формирует природа великих личностей. А в этом случае "тесто" было добротным. Лишь не хватило либо "дрожжей", либо "растопок" для "печки". И в итоге, оно не поднявшись, испортилось. Смерть Боброва была поразительна! Я не видел его казни, но помощник прокурора Чувашева с волнением в голосе и слезами на глазах поведал мне:  Его привезли на казнь, и он сохранял полное спокойствие. Он искренне исповедовался и глубоко раскаялся. После исповеди он попросил меня: "Ваше высокородие, могу ли я обратиться к солдатам?" Хотя это было запрещено, я сделал исключение. Бобров обращаясь к охране, произнес: "Слушайте, братцы! Эти политики говорят, что казнить людей нельзя, что у правительства нет на это права, что человек не собака и прочее. Все это ложь! Человек вроде меня - хуже собаки! И если меня не повесить, то ещё много ни в чем не повинных жизней уйдет! Слушайте своих начальников – они знают лучше!"  После этого Бобров снова обратился ко мне:
«Разрешите, ваше высокородие, не накрывать голову мешком?»
Я, едва держась на ногах, смог только кивнуть в знак согласия. Бобров подошел к виселице, сам взялся за табурет и, отталкивая приближающегося палача, произнес: — Не трогай мои руки! Все сделаю сам! После этого, расстегнув ворот рубашки, надел на шею петлю, плотно заправил её, глубоко вдохнул, посмотрел на восходящее солнце и тихо произнес:
— Прощай, Прасковья!.. Затем  закрыл глаза и, сильным толчком ногой сбросил табурет, повиснув в петле. Несколько судорог в теле, пару конвульсий в пальцах — и он навсегда замер.
Плакали жандармский офицер и охранники. Прасковья точно выполнила завет Боброва: она отправилась в Новодевичий монастырь, где под сводами святой обители усердно молилась о прощении грехов своего казненного возлюбленного.


                ***

Это событие особенно запомнилось мне, возможно, потому что оно стало своеобразной точкой  моего многолетнего служения царской России. Также оно оставило след в моей памяти из-за колоссальной суммы, похищенной из банка, так как в истории российской банковской сферы аналогичные случаи были  исключительными. Итак, в Российской империи начали проявляться явные признаки надвигающегося революционного кризиса. С каждым годом недовольство существующим порядком охватывало всё более широкие слои населения. Экономический кризис лишь усугублял ситуацию, вызывая массовые закрытия предприятий и увольнения рабочих, которые присоединялись к волне забастовок. В Петрограде, в начале января 1905 года, забастовочное движение охватило около 150 тысяч человек, фактически превратившись в общенациональное. В таких обстоятельствах любое неверное действие со стороны властей могло привести к серьезным последствиям. И 22 января 1905 года это событие произошло. В этот день армия и конная полиция столицы принялись разгонять толпу рабочих, которые направлялись к царю с петицией. В качестве нового руководителя розыскного дела в Российской империи я получил шифрованную телеграмму от заместителя начальника Минского сыскного отдела Лавреновича. Он сообщил о краже, произошедшей в банке Минского приказчичьего общества взаимного кредита, где было похищено 5 000 000 рублей в виде процентных бумаг и небольшая сумма наличных. Лавренович указал, что преступники, устроив подкоп со двора соседнего здания, пробрались в защищённое помещение банка и с помощью неведомых ему инструментов распилили и распаяли металлические шкафы, откуда и забрали указанные ценности. Хотя следы воров ему не удалось обнаружить, один из банковских служащих, заподозренный в соучастии, был задержан. Телеграмма поступила ко мне в первой половине дня, а директор департамента полиции Вельский сообщил о желании министра внутренних дел, который только вернулся с доклада, чтобы преступление было раскрыто в ближайшее время. Выехать я смог лишь 24 января, так как Минский курьерский поезд уже ушел. Это дерзкое преступление волновало меня: не только из-за огромной суммы, но и из-за условий, при которых оно произошло. Преступники воспользовались тем, что банк не работал из-за дезинфекции, и у них было более двух суток, чтобы замести следы или скрыться. Судя по всему, в данном случае действовали "вильнюсские" воры, отличающиеся утонченным стилем жизни и ориентацией на крупные ценности. Подготовка задуманной операции обходится им в значительные средства: широко используется подкуп, задействуются самые современные и весьма дорогие инструменты, которые оставляются на месте преступления. Они проявляют настойчивость, упорство и терпение, всегда обладая хорошим вооружением. Если их ловят, они не отрицают своей вины и спокойно рассказывают о своих действиях, стараясь не выдать своих сообщников. В архиве департамента хранятся тысячи фотографий с отпечатками пальцев и заметками о преступниках и подозреваемых, в том числе специальная серия снимков "вильнюсских" воров. Я взял с собой в Минск несколько десятков фотографий самых ловких и смелых преступников. На мой призыв отправился с нами способный агент Леммель, молодой человек из Германии, обладавший даром имитации акцента и диалекта русскоязычных иностранцев. Итак, 24 января мы выехали в Минск, а из-за задержки поезда прибыли только вечером 30 числа. Я сразу же вызвал к себе Лавреновича, который устно рассказал о ситуации. Он изложил, по сути, суть своей зашифрованной телеграммы, дополнив ее лишь деталями, на основании которых был задержан банковский служащий. Выяснилось, что подкоп под стальную комнату производился из дровяного сарая, расположенного рядом с банком, который принадлежал квартире, занимаемой банковским работником. Этот человек имел довольно плохую репутацию. В момент кражи его не было в городе: он уехал с женой на свадебное торжество на несколько дней в окрестности Минска. Однако, несмотря на наличие алиби, следователь счел необходимым его арестовать, так как подкоп, безусловно, велся не менее двенадцати дней и находился у самой стены его квартиры, что казалось невероятным — не услышать звуки кирок и лопат. На следующий день я решил лично осмотреть место преступления. Исследование подкопа подтвердило догадки следователя. Стальная комната банка производила любопытное впечатление: два стальных шкафа с толстыми стенками были изуродованы, а по всему помещению лежали различные высококлассные инструменты для взлома, включая электрические пилы, газовые баллоны и химикаты, оставленные преступниками и стоившие, по ориентировочным данным, несколько тысяч рублей. В ходе опроса задержанного чиновника я узнал, что он является закоренелым латышом, который отвергал свою вину и ярко возмущался тем, что считает незаконным арестом. Поскольку процесс подготовки к кражи и копанию туннеля требовал значительного времени, можно предположить, что злоумышленники какое-то время провели в Минске. Поэтому, собрав Леммеля и местных агентов, я стал проверять гостиницы, вооружившись фотографиями вильнюсских преступников, которые привёз с собой из Москвы, и карточкой арестованного чиновника. Счастье улыбнулось мне!
Из десятка гостиниц, которые мы посетили, в одной по моим карточкам узнали профессиональных воров Стяпонаса Крейвенаса и Юргиса Туменаса, а в другой – Альгиса Пускапалиса, Мартиниса Чесюниса, Паулюса Мейтонаса и Рокаса Мельникоса - всего шесть человек. Они жили в этих гостиницах месяц и уехали только к концу месяца. Кроме того, удалось выяснить новое обстоятельство: по фотографии арестованный чиновник был узнан лакеем гостиницы, где обитали Крейвенас и Туменас. Лакей, "шустрый парень", не только опознал обоих воров и чиновника, но и рассказал о том, как чиновник, как минимум, несколько раз навещал их. Более того, Крейвенас, по его словам, состоял в любовной связи с женой чиновника. Эта женщина не раз посещала гостиницу Крейвенаса, и мне, как лакею, часто приходилось переносить записки между ними. Через эти тайные сообщения я, любопытный лакей, убедился в их отношениях.  Последние дни января не казался мне бесполезными, и я погрузился в спокойный сон.  Тем временем дополнительные данные о задержанном чиновнике не располагали к его защите. До приезда в Минск он работал в отделе Азовско-Донского кредитного банка, откуда его уволили из-за подозрений в причастности к готовящемуся ограблению.  Мои последующие допросы задержанного не принесли никаких результатов; он по-прежнему отрицал свою вину. После некоторых размышлений я решил предпринять другой шаг.  «Слушай, Леммель!» — сказал я ему. — «Переезжайте в другую гостиницу, подальше отсюда. А завтра, под предлогом дружбы с Крейвенасом и вашего якобы скорого отъезда из Минска, зайдите к жене арестованного чиновника и передайте ей привет от Крейвенаса. Для убедительности покажите ей его фотографию с дружеской надписью на обратной стороне. Надпись сделайте на латышском. Почерк Крейвенаса можно взять из его факсимиле на полицейской карточке. Желательно получить от неё какое-нибудь письмо для Крейвенаса.» Леммель отлично справился с заданием и на следующий день был принят этой дамой.  О визите он рассказал так: «Я пришёл к вам, пани, от Стяпонаса Крейвенаса, моего дорогого друга» Господин Стяпонас просит передать свои наилучшие пожелания и тепло к пане.  Я не понимаю, о чем говорит пан! - смущенно произнесла она. - Какой господин Стяпонас, какой пан Крейвенас? Я с легкой улыбкой посмотрел на нее.  Пани очень переживает! Но чтобы вас не тревожить, Стяпонас мне поручил показать вам этот портрет. Не желаете ли взглянуть? – и я протянул ей карточку с надписью. Она взглянула на нее, и её лицо осветилось, видно, что это её успокоило, и она стала гораздо более любезной.  Ах, прошу прощения, пан ласковый, садитесь! После этого всё пошло замечательно. Она призналась, что очень скучает по Крейвенасу, и задала мне неудобный вопрос о том, где сейчас пан Стяпонас. Я нашел выход из ситуации, сославшись на женское легкомыслие.  Пан Стяпонас, любя и полностью вам, доверяя, попросил не называть свой адрес, поскольку боится, что вы можете случайно чего-то ляпнуть. А это может поставить под угрозу все тщательно проверенные дела, проведенные им и вашим супругом. Пан Стяпонас зря сомневается в моей благоразумности! Я должна быть внимательной не только ради него и моего мужа, но также ради себя. Ну что ж, пусть будет так, как он желает!  Леммель, в свою очередь, получил множество ласк и насладился прекрасным обедом. Уходя от гостеприимной хозяйки вечером, он небрежно заметил: — Возможно, пани хотела бы написать что-то Стяпонасу, и я с удовольствием передам ему вашу записку.  Пани обрадовалась возможности и сразу же составила нежное сообщение для Крейвенаса, завершив его словами: "…Как же мне не хватает тебя, коханы Стяпонас, когда мой муж находится в тюрьме!"  На следующий день, поблагодарив Леммеля за выполнение поручения, я вызвал задержанного чиновника. — Итак, вы по-прежнему отрицаете свое участие в этом деле? — Разумеется! — Вы также утверждаете, что не знакомы с Крейвенасом? — Я не знаю никакого Крейвенаса! — И ваша жена его не знает? — Конечно, нет! Кто он такой? — Любовник вашей супруги. — Это абсурд! Моя жена — святая женщина, и я верю в ее верность! — Это напрасно. Я могу доказать обратное. — Каким образом? Вы же не могли следить за ней и господином Стяпонасом? — Откуда вам известно имя Стяпонаса? Чиновник заметно смутился, но, собравшись, ответил: — Вы сами упоминали Крейвенаса на одном из допросов. Честно говоря, я ничего не припомню. В любом случае, ваша память впечатляет! Но оставим это на потом, давайте перейдем к делу.
У меня к вам конкретное предложение: я готов доказать вам, что дважды два – четыре, а также неверность вашей супруги, если вы согласитесь мне помочь в поисках Крейвенаса, который опозорил вашу семью. Как, вам подходит это? Нет, это не подходит! Я не знаю Крейвенаса, и, следовательно, не могу помочь вам его найти. Но заявляю, что не пожалею любовника моей жены, если он действительно существует! Хорошо! И такого обещания для меня достаточно. Вы ведь хорошо знаете почерк вашей жены? Конечно! Так вот, примите и ознакомьтесь с письмом, которое она написала вчера к Стяпонасу Крейвенасу! – я вручил ему запечатанный конверт, который получил от Леммеля. Он схватил его, вскрыл, вытащил лист и сразу же бросился читать. Я внимательно следил за его реакцией: с каждым словом его лицо становилось все более красным, руки дрожали, дыхание прерывалось. Наконец, закончив, он с яростью сжал бумагу в кулаке, бросил яростный взгляд и, ударив по столу, воскликнул:  Пся крэв! Ну что ж, пане Стяпонас, тебе не сдобровать, если ты сюда явишься! Ах, ты, подлец, хитрец, а, не так ли! Теперь держись! Если даже сам погибну, я тебя все равно утащу с собой! Господин начальник, - обратился он ко мне, - спрашивайте, я готов рассказать все, рад буду помочь в поимке этого мерзавца Крейвенаса! Отлично! Где он в данный момент? Скорее всего, в Москве, у любовницы Туменаса, на Сходенской улице. У него похищенное? Да, имеется. Он собирается обменять ценные бумаги на наличные и распределить их между участниками. Возможно, он уже все обменял и раздал? Нет, это не так легко сделать. Крейвенас и Туменас крайне осторожны. Для грядущего обмена должен приехать из Вильнюса в Минск некий «делец» Янсон-с, мой знакомый, с которым я отправил препроводительное письмо. Затем он отправится с ним в Москву, где и реализует бумаги примерно за половину их номинальной стоимости. Ах, ты, мерзавец, подлец! Ну что ж, будь готов к последствиям! Если я сам и погибну, то и тебя вместе с собой потяну! Господин начальник, - обратился он ко мне, - спрашивайте, я расскажу все, что знаю, рад помочь в поимке этого негодяя Крейвенаса! Прекрасно! Где он сейчас? Вероятно, в Москве, у любовницы Туменаса, на Сходенской улице. У него есть похищенное? Да, есть. Он собирается обменять облигации на наличные и делить их между участниками. Может, он уже все обменял и распределил? Нет, это не так легко. Крейвенас и Туменас очень осторожны. Для обмена должен приехать из Вильнюса в Минск некий делец Янсон-с, мой знакомый. С полученным от меня письмом он приедет сюда и направится с ним в Москву, чтобы продать бумаги примерно за полцены. Можете прямо сейчас написать это письмо от вашего имени для Крейвенаса? Я хочу это сделать как можно скорее! Отлично! У вас есть конверт и бумага. Через несколько минут письмо было готово, с адресом Крейвенасу в Москву. Вот, действуйте! – с энтузиазмом произнес чиновник, потирая руки. – Все, пан Стяпонас, готовьтесь! Скоро у меня будет праздник! Чиновник рассказал о своем участии в деле, назвав всех девять участников. Я немедленно отправил информацию начальнику Жарову, прося его усилий для выявления хотя бы троих из них, и провести осторожное наблюдение за Крейвенасом и Туменасом на Сходенской улице. Позвал Леммеля и сообщил о признании чиновника, добавив: «С этого момента, Леммель, ты больше не Леммель, а Мелецкий!» — За тридцать копеек, перкиярви, куакола! — произнес он, изобразив равнодушное, заторможенное лицо чухонки. Я невольно рассмеялся. За его искреннее признание и содействие в расследовании я распорядился значительно смягчить условия содержания арестованного чиновника. Ему было позволено получать еду из дома, встречаться с родными, совершать продолжительные прогулки и использовать собственную постель. Однако я также объяснил начальнику Минской тюрьмы серьезность вины арестованного, которая привлекла внимание самого государя императора. Поэтому, несмотря на облегчения, я распорядился организовать строгую изоляцию для арестованного и осуществлять тщательный контроль за его передачами. Я счел работу в Минске завершенной и вместе с Леммелем отправился в Петроград. На протяжении пути Леммель усердно тренировался в латышском акценте и к моменту прибытия в столицу достиг значительных успехов. По дороге из Минска я простудился, и поэтому не смог сразу же отправиться в Москву, хотя дела требовали моего внимания. По этой причине я временно командировал Б. Л. Калиновского на свою должность. Калиновский, ранее руководивший Краковским сыскным отделением, после эвакуации Кракова был прикомандирован к департаменту, который находился в моем распоряжении. Я знал его как весьма умелого и эффективного чиновника. Вместе с ним в Москву отправился Леммель, чтобы сыграть роль Янсонса. В то же время я отправил детальные инструкции Жарову, поручив ему ежедневно информировать меня о происходящем по телефону.  На следующий день после отъезда Калиновского и Леммеля Жаров позвонил мне и сообщил, что двое из оставшихся троих подозреваемых, опознанных в гостиницах Минска, теперь находятся в Москве, и за ними уже установлено осторожное наблюдение. Таким образом, среди девяти участников: один находится в тюрьме Минска, а за четырьмя, включая Крейвенаса и Туменаса, московская полиция тщательно наблюдает. Я посоветовал Жарову не спешить с действиями до моего приезда, который состоится в ближайшие дни, так как мое состояние уже улучшалось. Перед отъездом я настаивал, чтобы Леммель остановился отдельно от Калиновского и обязательно в гостинице "Метрополь". Это заведение имело выгодное преимущество — в каждом номере был отдельный телефон. Я поручил своему “Янсонсу” вести образ жизни, соответствующий статусу миллионера, что его не огорчало: щедрые чаевые, обеды с шампанским и прочие радости жизни. Два дня спустя я прибыл в Москву — настало время действовать. По моему предложению, Леммель, закурив трубку, направился к любовнице Туменаса на Сходенской улице, прихватив рекомендательное письмо арестованного минского чиновника. Для удобства буду называть этого чиновника Давговским. Леммелю категорически запрещалось не только встречаться со мной, но и приближаться к Ипатьевскому переулку, где я проводил много времени с Жаровым. Вильнюсские воры были известны своей осторожностью, поэтому за Янсонсом, несомненно, будет установлено наблюдение. Я с нетерпением ожидал новостей от Леммеля о его посещении дамы Туменаса. Спустя несколько часов он мне позвонил и сообщил:
— Я пришёл на Сходенскую улицу, позвонил в дверь, и служанка, которую мне открыла, удивлённо уставилась на меня.
— Барыня дома? — спросил я её.
— Да, она дома…
Я передал ей свою новую визитку, на которой значилось: Марк Адольфович Янсон- с, а внизу мелким шрифтом: маклер «Азовско-Донской банк». Вскоре ко мне в гостиную вошла очаровательная молодая женщина. Подняв брови в удивлении, она спросила:
— Вы хотите со мной поговорить? Я, стараясь говорить по-русски с латышским акцентом, ответил:
— Мне подсказали ваш адрес и сказали, что здесь я могу встретиться с господином Крейвенасом.
— Крейвенасом? Кто это? — поинтересовалась она.
— Это человек, которому я привёз письмо из Минска; мне нужно с ним обсудить важное дело. Барынька лишь пожала плечами и произнесла: Честно говоря, я не могу ничего вам сказать. Но, кажется, эту фамилию я слышала от своего брата. Пожалуйста, оставьте ваше письмо. Он вернется часа через два, и вы можете зайти за ответом завтра к полудню.
Я немного колебался, не решаясь, но, в конце концов, передал ей письмо Давтовского. В процессе нашего разговора в комнату вошла горничная, чтобы подбросить дров в печку, и я заметил, что она пристально на меня смотрит. "Ну вот, похоже, следят за мной…" - подумал я. И в самом деле: когда я надел пальто и дал горничной небольшую денежку на чай, я вышел на улицу и вскоре заметил закутанную фигуру, последовавшую за мной. По дороге в гостиницу я, как зажиточный человек, зашел в дорогой ювелирный магазин, задержавшись там минут на пятнадцать. Я приобрел довольно крупную серебряную солонку с эмалью и, с футляром в руках, направился в "Метрополь".  Превосходно, Леммель! Жду вашего рапорта завтра. На следующий день Леммель сообщил:
Я пришёл на Сходенскую  точно в полдень. На этот раз меня встретили двое мужчин, представившиеся Крейвенасом и Туменасом. Это были именно они. Они сообщили, что брат хозяйки передал им письмо от Давтовского, в котором была выделена эта квартира для обсуждения со мной некоторых вопросов.
— Вы давно вернулись из Вильнюса? — спросили они.
— Я только что вернулся из Минска, где провёл три дня, — ответил я. — Всё это время я был с Давтовским и его женой. Я обедал у них три раза. Господин Давтовский предложил приобрести у вас облигации на сумму 2,5 миллиона и подготовил по этому поводу письмо к вам, господин Крейвенас. Кстати, его жена, узнав о нашей встрече, дважды просила передать пану Стяпонасу свои искренние и дружеские приветствия. Я обратил взгляд на Крейвенаса и игриво улыбнулся. Он, похоже, обрадовался моему жесту и успокоился, признал во мне «настоящего» Янсонса. С этого момента разговор стал исключительно деловым. Я выразил желание ознакомиться с товаром. В ответ мне сообщили, что его нет в наличии, и продемонстрировали лишь образцы на сумму около сорока тысяч. Я долго изучал их, после чего одобрил и начал торг. Первоначально сумма, которую назвали, составила два миллиона с половиной. Я возразил, аргументируя, что организация сбыта, обойдется мне довольно дорого. В России продать эти бумаги невозможно, так как они давно зарегистрированы банками как «нелегальные». Однако в условиях войны Россия находится в блокаде, и отправить их за границу сложно. В итоге мы пришли к предварительной цене в 1 200 000 рублей. Договорившись о стоимости, Крейвенас и Туменас отметили, что хотят быть уверены в моей платежеспособности перед отправкой товара на Сходенскую. Я показал им бумажник, забитый пачками прессованной бумаги, обернутыми пятирублевыми купюрами, но они лишь улыбнулись и ответили: - Этих денег, разумеется, недостаточно!
— Конечно! — ответил я. — Но не могу же я носить с собой 1 200 000 рублей!..
— Как вы собираетесь действовать? — уточнили они.
Я сказал, что подумаю и постараюсь на следующий день предоставить им некую гарантию. Если на пути не возникнет никаких препятствий, то встречу их завтра в это же время, — добавил я, уходя.
— Какую гарантию мог бы предоставить Леммель?
Я долго размышлял над этим и, в конце концов, решил обратиться в одно из почтовых отделений, которым управлял мой знакомый Григорович, расположенное недалеко от Сходенской улицы.
— У меня к вам просьба, — сказал я Григоровичу. — Завтра, между полуднем и двумя часами, к вам подойдет господин Янсонс, возможно, с кем-то из знакомых, и подаст телеграмму в Вильнюс в Азовско-Донской банк с просьбой перевести 1 200 000 рублей на его текущий счет в Московское отделение Государственного Коммерческого банка. Пожалуйста, примите эту телеграмму непосредственно, но не отправляйте её, а передайте мне позже. Григорович согласился выполнить просьбу, и я проинформировал Леммеля о дальнейших действиях, чтобы в телеграмме он указал адрес на Сходенской улице для ответа от банка. Григорович заверил, что все будет выполнено точно, а я проинформировал Леммеля о его будущих действиях. Для большей убедительности в своей телеграмме Леммель должен был указать адрес на Сходенской улице, на который Азово-Донской банк должен был отправить ответное сообщение, уведомляющее о завершенном переводе. На следующий день Леммель строго следовал заданному плану: с участием Крейвенаса он отправил телеграмму и попросил его сразу же уведомить его по телефону в "Метрополь" о получении ответа из Вильнюса. Снова обратившись к Григоровичу, я ознакомился с телеграммой от Леммеля, изложенной в ранее приведенных мною формулировках, и сразу же сочинил ему ответ: "Москва. Сходенская улица, 49. Янсонс. В соответствии с вашим запросом, сумма в 1 200 000 (миллион двести тысяч) рублей будет переведена сегодня в Московский государственный коммерческий банк на ваш текущий счет N 11835 (одиннадцать тысяч восемьсот тридцать пять).  Правление отделения Московского коммерческого банка". Григорович аккуратно набрал текст телеграммы на бумажной ленте, приклеил его на телеграфный бланк и отметил в стороне, откуда отправляется Вильнюс, а также дату и время, затем заклеил телеграмму и передал ее мне. Утром агент Павлов, нарядившись в почтальонский костюм, отправился на Сходенскую улицу, вручил телеграмму и даже получил трояк на чай.  Леммель начал ожидать обещанного телефонного звонка. Однако день завершился, а известие так и не поступило. Я стал нервничать и плохо спал ночью. Утром мне позвонил Леммель:
— Меня, господин начальник, известили о телеграмме и попросили явиться завтра в два часа на Сходенскую для завершения дела.  Леммель произнес это с пониженным голосом.
— Что с вами, Леммель? Вы что, испугались?
— Да, признаюсь, немного страшновато! Представьте, господин начальник, что я иду туда с миллионом двухстами тысячами; а если мошенники решат меня устранить и ограбить?
— Да вы что! Профессиональные воры на такие убийства не пойдут, разве что в случае самообороны.
— Это так, но боязнь все равно есть! Кто знает? Не отчаивайтесь, Леммель, помните, что внеочередное продвижение по службе не дается просто так! Скажите мне, поблизости ли расположен вход в Сходенскую от гостиной, где вас обычно принимают? Да, они находятся очень близко, стенами соприкасаются. Из окон гостиной вам виден и подъезд, и улица?
Да, самое дальнее окно выходит прямо к подъезду. Отлично! Спустя час к вам наведается агент, маскирующийся под продавца из ювелирного магазина, где вы недавно покупали солонку. Он привезет вам упаковку с той вещью, которую вы якобы заказали, и непременно пожелает передать её лично. Запомните, как он выглядит. Этот агент будет завтра в 09:15 утра находиться справа от вашего гостиничного подъезда, переодетый в лихача; именно с ним вы отправитесь в банк и на Сходенскую. Я вскоре отправлю вам письменную инструкцию на завтра. По телефону обсуждать это долго и небезопасно. Кроме того, так вы избежите ошибок: у вас будет время всё тщательно изучить. Ну, прощайте, Леммель, желаю, вам удачи и не забывайте, о предстоящем вознаграждении. После завершения звонка я принялся за написание. Точно 09:00 выходите из квартиры и садитесь в ожидающий вас автомобиль на нужной стороне подъезда. Направляетесь в Коммерческий банк, выходя у входа с небольшим, заранее пустым портфелем под мышкой. В банке вас встретит агент, который сегодня в 19:00 явится под видом знакомого — обратите внимание на его лицо, так как он в одном из туалетов банка наполнит ваш портфель двенадцатью купюрами по пятьсот рублей, которые будут представлять собой сто тысяч рублей. Пробыв в банке не менее часа, вы выходите, нервно оглядываясь и демонстративно держась за наполненный портфель. Автомобиль доставит вас на Сходенскую, где и останется ждать вас у подъезда. Если, вопреки ожиданиям, «товар» не окажется на месте, отреагируйте соответствующе, но не создавайте панику и уезжайте домой с плохим настроением. Если товары уже находятся на месте, то, удостоверившись в этом, необходимо приступить к их приемке. Этот процесс, включающий проверку документов и купонов, займет у вас примерно три часа. Во время приема, чтобы не дать возможности извозчику уехать, подойдите к окну и громко постучите по стеклу. Когда водитель обернется на звук, строго укажите ему жестами, что он должен оставаться на месте как минимум до вечера. Чтобы выразить свою холодную настороженность, извозчик начнет ходить из стороны в сторону, постукивая руками по плечам – это будет сигнал для Калиновского, который дежурит напротив. Точно через полчаса после этого сигнала, по часам, Калиновский с группой агентов незаметно войдет в квартиру и произведет арест всех находящихся внутри. Желательно, но не обязательно, под каким-либо предлогом вам необходимо пройти в прихожую и слегка приоткрыть дверь, ведущую на лестницу, чтобы Калиновскому и его людям было проще быстро попасть в комнату. Тем не менее, в случае необходимости, с уже подготовленными инструментами дверь может быть вскрыта мгновенно. Я настаиваю на строгом следовании этой программе, разрешая изменять лишь незначительные аспекты вашего поведения по вашему усмотрению, при этом, не нарушая общего плана даже на каплю. Это своего рода указание я немедленно отправил Леммелю в «Метрополь» с помощником. На следующий день к 13:00 улица Сходенская была заполнена агентами: шесть дворников с метлами и ломами разбивали и убирали лед. Вокруг активно перемещались четыре извозчика, на углу раздавался крик газетчика, а на другом конце нищий просил подаяние. Какой-то татарин с узлом за спиной неторопливо обходил дворы и уныло призывал: «Халат, халат!..» Б. Л. Калиновский сидел напротив наблюдаемого здания в пивной и монотонно потягивал пиво из кружки. Все присутствующие, разумеется, были с браунингами. Ровно в 13:00 к подъезду подкатил неосторожный извозчик, едва притормозив своего коня. Из саней выбрался Леммель с портфелем под мышкой, настороженно оглядываясь вокруг, и, наконец, направился к входу в особняк. «Прошло, вероятно, около часа, — рассказал мне Калиновский. — Я внимательно наблюдал за извозчиком. С облегчением заметил, что наш извозчик начал стучать рукавицами друг о друга, а затем перекрестно по плечам, плавно покачиваясь. Я взглянул на часы — было без пяти три. Ровно в 15:00 я вышел из лавки, подмигнул своим людям и, быстро окруженный десятком агентов, вбежал в подъезд. Дверь квартиры оказалась открытой, и, пролетев мимо прихожей, мы ворвались в гостиную.
Леммель не успел даже выразить притворное удивление!», как столы уже валялись на полу, документы разлетелись, а Крейвенас и Туменас лежали на полу, обезоруженные и в наручниках. Леммель тоже попал в суматоху, продолжая выкрикивать ругательства. Обыск делать не пришлось, так как все похищенные документы были на месте. С трепетом я находился в сыскной полиции, ожидая результатов дела о покупке у Леммеля. Время тянулось бесконечно. Я пытался представить, что происходит: прошло два часа — Леммель не позвонил, значит, «товар» на месте. Прошло четыре — возможно, лихач подал сигнал, и Калиновский готовится появиться. Может быть, он уже здесь?! Около пяти часов послышался шум и топот, и в мой кабинет вошли Калиновский с агентами, а также арестованные — Крейвенас, Туменас,  Леммель, а Калиновский держал в руках чемоданчик с бумагами, который был изъят.
— Ну что, Богдан Леонидович, все деньги в порядке? — спросил он. — Да, как и положено, господин Забелин на месте, все на своем месте, — ответил я. — Ну, слава Богу!
Туменас и Крейвенас постоянно смущенно смотрели на Леммеля, как будто извинялись за то, что невольно втянули его в неприятности. Однако эта ситуация длилась недолго, поскольку Леммель, обернувшись ко мне, произнес:
— Прикажите, господин начальник, снять с меня эти проклятые наручники! У меня руки просто не слушаются. Я, улыбнувшись, отдал распоряжение освободить Леммеля и предложил ему присесть. Увидев это и услышав его ясную речь, прибалты остолбенели, раскрыв рты и уставившись на него с удивлением. После того как Калиновский сделал краткий отчет, я предложил Леммелю рассказать о своей последней поездке.
— Я приехал, господин начальник, точно в два часа на Сходенскую, снял пальто, но в зал вошел, завернувшись в этот  вязаный шарф. Извиняясь за это, я сказал: «Ну и Москва у вас! Едва приехал, а уже простыл, кашель и насморк!» — «Москва — это не Вильнюс, и климат здесь совершенно иной!» После этого Туменас и Крейвенас настойчиво предложили мне поднять бокал вина в честь грядущей сделки. Они стали тянуть меня к стоящему рядом столику, на котором стояли несколько бутылок шампанского, изысканные фрукты и сладости. Я тут же отказался, подчеркнув, что сначала нужно заняться делом, и только потом можно думать о праздничных напитках.
Они не настаивали, и вскоре мы разместились за столам — я оказался с одной стороны, а Крейвенас с Туменасом — с противоположной. "Перед тем как приступить к проверке и расчетам, мне хотелось бы увидеть весь товар, а вам, очевидно, деньги. Поэтому прошу выложить на стол все продаваемые бумаги, что касается денег, то они здесь". Я открыл свой портфель, быстро высыпал его содержимое на стол и тут же быстро вернул пачки обратно. Крейвенас вышел и вернулся с чемоданом из соседней комнаты, из которого разместил на столе стопки облигаций.
Мы оснастились карандашами и бумагой, и началась проверка. Я тянул время, как мог: изучал каждую бумагу, тщательно записывал названия, проверял купоны и так далее. К счастью, бумаги были в основном небольшого номинала, в основном по пять и десять тысяч, так что их оказалось довольно много. Приняв документы на сумму 500 тысяч, я откинулся назад в кресле, закашлялся, взглянул на часы и нарочито удивился: "Боже мой! Уже три часа, а проверено менее четверти!" Затем, словно вспомнив о чем-то важном, — "Как бы мой глупец не уехал!" — и, вскочив, я поспешил к окну, громко постучал по стеклу и выразительно указал пальцем на извозчика. Снова усевшись, я продолжил проверку, время от времени начиная кашлять. Спустя пятнадцать минут я имитировал новый и сильный кашель, почти до слез, и полез в карман за носовым платком.
Его, кажется, не нет. «Наверное, он в пальто», — произнес я и, не давая продавцам осознать происходящее, вскочил, не расставаясь с портфелем, и направился в прихожую. Оглянувшись и убедившись, что никого нет, я быстро щелкнул замком на двери, вытащил платок из кармана и вернулся в гостиную, прижимая его к губам и вытирая глаза. Мы снова принялись за работу; однако менее чем через двадцать минут наши люди неожиданно ворвались в прихожую, и мы оказались повергнутыми, обезоруженными и скованными. Кстати, господин начальник, не забудьте вернуть мой браунинг! Прибалты, не отрывая взгляда от Леммеля, слушали его рассказ, и после него Крейвенас воскликнул:
— Як Бога Кохам, весьма искусно! Ничего не скажешь! Я был бы готов поспорить, что пан не русский, а латыш! Да и поклон от пана Давтовского, телеграмма, деньги, сегодняшняя поездка за ними в банк! Разве пан не знал, что мои люди следили за вами?
— Все знал, пан Крейвенас! — ответил Леммель. — Мы профессионалы, и нам известно все!
Вы, гастролёры из Вильнюса, действуете достаточно искусно, в то время как мы вас задерживаем ещё более искусно. Крейвенас прохрипел горлом и с недоумением продолжал покачивать головой. Вы не гневаетесь, господа, что при задержании вас несколько потрепали, - заметил я, - но, как вы понимаете, в условиях, в которых мы оказались, это было невозможно избежать.
О, пожалуйста, господин начальник, мы совсем не обижаемся. Что поделаешь? Мы воруем, а вы ловите – каждый выполняет свою задачу. Жаль, что все так неожиданно оборвалось. Но мы наверстаем своё, будьте уверены!  Скажите, не могли бы вы назвать адреса остальных семи участников вашей группы?  Нет, господин начальник, не назовем. Мы пойманы, денежные средства вами обнаружены, и Бог с ними! А выдавать мы не намерены.
Это, конечно, ваше право! Но надеюсь, что мы сможем разыскать их и без вашей помощи.
Я отдал приказ о немедленном аресте двух воров, о которых мне сообщал заместитель начальника полиции из Петрограда, и за которыми в течение последних дней велось наблюдение. К вечеру мы задержали ещё троих участников, которые попались в нашу засаду на Сходенской. Таким образом, вместе с чиновником Давтовским мы задержали восемь из девяти человек. Девятый исчез бесследно и до февральской революции так и не был найден. После завершения этого резонансного дела на сотрудников были выданы различные награды: Лавреновичу, который является помощником начальника сыскного отдела, была вручена денежная премия, Леммелю присвоен внеочередной чин, а Калиновский был отмечен орденом Владимира 4 степени. Так царское правительство оценило их вклад. Временное правительство, однако, подошло к этому вопросу иначе. При нем тюремные двери широко распахнулись для освобождения различных лиц, связанных с преступной деятельностью, и одновременно для задержания наших сотрудников. Калиновский, который встретил революцию в должности начальника сыскного отделения Минска и был назначен по прошествии двух недель после раскрытия упомянутой кражи, оказался в той же Минской тюрьме, где встретил Туменаса, Крейвенаса и других участников банковского преступления. Следует отметить, что, в отличие от наших российских преступников, они не проявили ни мести, ни злорадства по отношению к Калиновскому. В результате моего ходатайства перед князем Л. А. Линниковым Калиновский был освобожден. Побыв около года в России, он, наконец, эмигрировал в Париж, где занял должность, близкую к руководству парижского уголовного розыска. Мелецкий и Леммель, также немного побыв в Совдепии, переехали в Париж, где, насколько мне известно, занялись бизнесом.
Что касается меня, то осенью 1920 года я с трудом добрался до Хельсинки, почти не имея ничего, кроме пиджака. После свержения временного правительства я дважды пытался покинуть Петроград, но оба раза большевики высаживали меня из поезда, и в итоге я остался в городе во время большевистских событий.  В это мрачное время, прогуливаясь по Невскому, я вдруг услышал знакомый голос:  Неужели это пан Забелин? Я поднял взгляд и увидел перед собой Крейвенаса и Туменаса. Я был в полном шоке! Подумал: все, мне капут; сейчас меня передадут большевикам! Но Крейвенас, заметив мою растерянность, сказал:
Не переживайте, пан Забелин, мы не держим на вас зла и так же, как и вы, ненавидим большевиков. Затем, обратив внимание на мое испорченное платье, он с сочувствием добавил:
Может быть, вам нужны деньги? Я с радостью одолжу вам!.. На мой отказ он, улыбнувшись, заметил:  Вы, вероятно, считаете, что деньги украдены? Нет, мы теперь это оставили и занимаемся добросовестным бизнесом!.. Я, разумеется, отклонил и "добросовестные" деньги. Но не скрою, что был искренне тронут этим жестом людей, что и выразил им. Я намеревался покинуть Петроград,  и в конечном итоге перебраться — в Париж. После революции в феврале Льву Забелину пришлось столкнуться с непростыми обстоятельствами. В марте 1917 года Временное правительство приняло решение о закрытии Департамента полиции. В результате Забелин подал заявление о своей отставке, и его семья переехала в Константинополь. Не имея финансов к существованию, Забелин основал небольшое детективное агентство, которое занималось частными расследованиями — находкой пропавших животных и проверкой верности супруг.  Денег хватало для существования, но вскоре поползли слухи о том, что турецкие власти планируют отправить всех эмигрантов в Советский Союз. Забелин вместе с семьей переехал в Париж, и сыщик вновь остался без работы. После продолжительных поисков ему удалось найти занятие продавцом в магазине по продаже марок. На его долю выпали тяжелые испытания старости. Оторванный от родины, потеряв многих из близких и лишившись финансов к существованию, он, пережил множество странствий и трудностей, оказался на чужбине во Франции. Знаменитый сыщик скончался в мае 1939 года, оставив после себя архив, который позднее был найден в подполе исторического особняка, связанного с криминальным миром дореволюционной России. Он не принял новую советскую власть и с трудом принимал утрату монархии, а также распад Российской империи. Кроме того, он также не мог примириться с фашизмом, который резко осуждал до конца своих дней, считая его «коричневой чумой».
И В Завершение:
Преступников всегда ловили. В древнерусские времена этим занимались княжеские дружинники, которые представляли собой единственный государственный орган. С образованием централизованного государства в XV — начале XVI века стали появляться обыски, отправленные из Москвы в регионы, охваченные разбоями. При молодом Иване Грозном на местах возникли губные избы под руководством избранных от местных дворян губных старост. Их задача заключалась в том, чтобы «исследовать дела о татях и разбойниках и следить за тем, чтобы таких личностей, как татей и разбойников, не было ни в каких местах». Эти органы подчинялись учрежденному к середине XVI века Разбойному приказу, а в столице порядок обеспечивал Земский приказ — предшественник современных правоохранительных органов. На самом деле, профессиональных поисковых организаций не существовало; для местных аристократов преследование преступников оставалось, так сказать, гражданским долгом в свободное от военной службы время. Найти воришку или банду в бескрайних российских территориях можно было лишь при активном содействии местных жителей — мирские власти сами заботились о поддержании порядка в своем сообществе: сообщали о незнакомцах и подозрительных лицах, выявляли злодеев. В городах охрану улиц ночью осуществляли сами жители посадов, выступая в роли бесплатной службы, как и собирали налоги, восстанавливали городские укрепления и избирали целовальников для таможни и питейных заведений. В патриархальное время этого было достаточно. Однако с началом нового российского периода, связанного с петровскими войнами и реформами, ситуация начала развиваться иначе. Увеличение численности армии вызвало массовый исход солдат-дезертиров; тяжелые налоги и повинности способствовали бегству и недовольству населения. Поддерживать порядок и «благочиние» стало сложнее — особенно в крупных городах, где увеличилось количество бедняков, наемных рабочих и домохозяек. Интересно было бы исследовать, насколько реформы Петра I, включая ревизию, налогообложение и обязательную службу в армии, ухудшили криминальную обстановку в стране — ведь это тоже определенная цена ускоренной модернизации. Тем не менее, исследования, касающиеся этой проблемы, часто ограничиваются общими рассуждениями о нарастающем пьянстве, разбоев и разврате. Иногда вооруженные группы захватывали целые города, и воеводы с гарнизонными инвалидами не осмеливались покинуть пределы своих территорий. Петр I при преобразовании страны придавал особое значение полиции, считая ее важнейшим элементом для обеспечения благосостояния граждан и профилактики социальных недугов. По его мнению, это учреждение способствовало чистоте на улицах и в домах, ограничивало чрезмерные траты домашних расходов и останавливалось на нарушениях моральных норм. Полиция проявляла неуважение к нищим, бедным, больным и калекам, однако оказывала защиту вдовам, сиротам и иностранцам по Божьим заповедям. Она была ответственна за воспитание молодежи в духе целомудрия и честных знаний. В целом, как утверждал Устав Главного магистрата 1721 года, полиция представляла собой «душу гражданства и всех добрых порядков». Таким образом, император видел в этом органе главный инструмент для организации упорядоченной жизни подданных в тогдашнем Санкт-Петербурге, который мало напоминал благоприятное место для жизни. В те времена это выглядело вполне в европейском контексте. Нисходящий век разума и Просвещения разрушал средневековые представления о мироустройстве; в XVII–XVIII веках достижения в естественных науках подтвердили право человека трансформировать окружающий его мир, стать субъектом и создателем истории. Почему бы не изменить и социальную реальность на основе рациональных принципов? Так возникло мнение, что государство представляет собой воплощение общего блага, на которое каждый подданный обязан трудиться. Появился и камерализм — учение об управлении государством, своего рода менеджмент того времени, охватывающий новую модель управления, экономику и полицию, которая воспринималась не просто как организация, обеспечивающая правопорядок, но как комплексная система государственного контроля и управления. Такое устройство обычно называется регулярным или полицейским государством, однако для людей XVIII века этот термин не ассоциировался с произволом. Скорее, он служил источником социального оптимизма; казалось, что наконец-то найден путь к благополучию, необходимо лишь сформулировать законы, улучшить организацию и обеспечить строгое соблюдение указаний властей. Неудивительно, что именно Петр I, первый в нашей истории царь - служака и технарь, основал профессиональную полицию. Указом от 7 июня 1718 года он назначил первого генерал - полицмейстера в столице для упорядочивания дел и обозначил его основные обязанности. Важно следить за тем, чтобы вся структура была правильно возведена, обеспечивая равные и надлежащие улицы и перекрестки. Требуется поддерживать чистоту всех улиц и переулков, чтобы они оставались сухими, свободными и без препятствий. Необходимо ответственно следить за тем, чтобы меры и весы были точными, чтобы цены на товары не завышались и не поднимались. Каждую четверть года жильцы должны проверять печи, каменки, очаги в кухнях, бани и другие места, где используется огонь, и предостерегать, чтобы небрежность в хозяйственной деятельности не привела к каким-либо бедам, связанным с пожаром. Все сомнительные заведения, такие как шинки, азартные игры и другие непристойности, должны были быть под вниманием и сообщениях. Следовало обратить внимание на всех странствующих людей, особенно на тех, кто выдавал себя за торгующих или занимающихся ремеслом. В 1722 году в Москве была создана полиция, а по указу о создании полиции в городах от 23 апреля 1733 года были сформированы полицейские бригады в 10 губернских и 11 провинциальных городах. Эти формирования подчинялись Главной полицейской канцелярии, возглавляемой генерал-лейтенантом В. Ф. Салтыковым. Столичная полиция, хоть и небольшая, занималась разнообразной деятельностью: информировала население о значимых событиях, заменяя современные средства массовой информации, контролировала высадку деревьев и налагала штрафы за повреждение берез, а также регистрировала извозчиков с помощью специальных бирок. Члены полиции, включая военнослужащих, старались поймать нищих, хотя это не уменьшало их количество. Работу выполняли офицеры и солдаты, не имея возможности справиться с задачами. Указ 1733 года предписывал назначить на должность полицмейстера капитанов из гарнизонов, а в провинциях — поручиков, по одному на округ. На охрану порядка были выделены унтер-офицеры и капралы, а также ограниченное число рядовых — восемь в губернских и шесть в провинциальных. Однако этого состава не хватало. В 1736 году Кабинет министров заметил, что на службу приводят действующих солдат и офицеров, в то время как в полках из-за войны с Турцией наблюдается нехватка. Поэтому городские жители по-прежнему вынуждены были самостоятельно дежурить для защиты от преступников. Даже в эпоху, когда власть проявляла жесткость, силы закона не могли справиться с бандитскими группировками. Весной 1732 года в Тамбовской области одна такая банда из сотни человек устроила налет на купеческую пристань и таможню, похитив около пяти тысяч рублей на реке Выше. Разделив награбленное, разбойники спустились по реке на лодках, орудуя и грабя помещичьи владения на своём пути. В земельной собственности А. Л. Нарышкина они расправились со всеми местными управителями и разграбили или уничтожили имевшиеся там старинные вещи. В богатом селе Сасове банда не выбирала жертв, грабя всех подряд, а в таможне вновь захватила казенные деньги, которых насчитывалось около пяти тысяч рублей и больше. В окрестностях Сасова местные солдаты из гарнизона вступили в бой с разбойниками; однако некоторые были тут же убиты, а другие, охваченные паникой, быстро отступили. Разбойники же, весело насвистывая, продолжили своё путешествие вниз по реке… Власти даже осуществили разрешение на продажу пушек по свободным ценам на казенных заводах для купечества и шляхетства, когда у них возникала необходимость защититься от грабителей. Тем не менее, правоохранительные органы не смогли справиться с разбоями даже в регионах, где расположены главные города. В 1735 году Сенат издал указ, который предписывал вырубить леса вдоль дороги от Петербурга до Соснинской пристани, а также очистить территории вдоль Новгородской дороги. Это делалось с целью устранения укрытий для воров и пресечения преступной деятельности в этих местах. Созданный в 1730 году в Москве для расследования преступлений, связанных с бандитизмом и убийствами, Сыскной приказ находился у стен Кремля на современном Васильевском спуске. Он прославился благодаря тому, что его выдающимся сыщиком стал известный москвич-вор Ванька Каин. Этот новоиспеченный доносчик и детектив поймал множество преступников, беглецов и скупщиков краденого, а также разоблачал воровские притоны. При покровительстве чиновников Сыскного приказа он прикрывал других злодеев, принимал взятки, причинял зло и бедствия и вел разгульный образ жизни. В 1749 году возникла необходимость создать специальную следственную комиссию, и по итогам ее работы вор Каин был отправлен на вечные работы в каторгу, а состав Сыскного приказа был полностью обновлен. Ситуация в других регионах также оставляла желать лучшего. В 1756 году сенат уведомил ярославский магистрат о том, что количество воровских группировок на Волге возросло; разбойники не только грабят и атакуют суда, но наносят ранения людям и даже убивают. Они действуют не только против частных лиц, но и похищают государственные средства, используя не только оружие, но и огнестрельные установки. Магистрат призвал жителей, чтобы они, при обнаружении таких воровских групп, стремились их задержать всеми возможными способами; если же это окажется невозможным, то необходимо сообщить о действиях этих злодеев туда, где это уместно, с наибольшей срочностью. Тем временем, пока честные горожане сохраняли ночное бдение от непорядочных людей, их соседи занимались воровством и грабежом в компании с подельниками. Власти направляли военные отряды, однако защитники города обращались с гражданами весьма грубо, нанося серьезные увечья. В документах магистрата фиксировались случаи: солдат, находясь у кабака, ударил по лицу незнакомую женщину, что привело к её мгновенной гибели. Возмущённые жители становились жертвами нападений, и солдаты осаждали их в собственных домах, что заставляло ярославских купцов так испугаться, что они не осмеливались заниматься своим ремеслом или даже покидать свои жилища. Восстание 1773—1775 годов, когда самозванец Пугачев практически на равных сражался против правительственных сил и завоевывал как крупные, так и мелкие города, продемонстрировало, что империя больше не может функционировать без эффективной администрации. Реформа 1775 года разделила губернии на более мелкие единицы и внедрила двухуровневую систему управления: губерния с численностью населения от 300 до 400 тысяч человек и уезд с населением в 20-30 тысяч. В 1782 году Екатерина II утвердила Устав благочиния, обширный документ, состоящий из 14 глав и 274 статей, который впервые определил структуру полицейских сил, их организацию и ключевые направления работы. Города были разбиты на части, состоящие из 200—700 дворов, под управлением частных приставов, а эти части делились на кварталы по 50—100 дворов, над которыми находились квартальные надзиратели. Императрица рассматривала задачи народа с широкой перспективы и предложила полицейским целый свод моральных принципов, призывая их воспитывать подданных собственным примером. Главные идеи включали: не причиняй своему ближнему того, что сам не в силах терпеть; не только избегай зла, но старайся творить добро, насколько это возможно; будь опорой для слепого, приюти бездомного, утолить жажду страждущего; проявляй милосердие к тем, кто в беде, и помоги падающему. Слово его было: блажен тот, кто даже о скоте заботится, и если животное твоё споткнётся, подними его. Власть на местах передавалась нижестоящим земским судам, которыми руководила избранная дворянская комиссия во главе с капитаном-исправником, а также выборными заседателями от дворян и крестьян. Первые постовые из числа отставных солдат с тесаками и алебардами начали появляться на улицах городов. Они обосновались в своих деревянных или каменных будках, при этом воров и разбойников зачастую это не пугало, и многие из них занимались мелкой торговлей. На практике, на целый уезд приходилось всего три или пять должностных лиц, скитающихся по земле и исполненных государственных поручений губернатора. Их обязанности охватывали охрану общественного порядка, соблюдение паспортного режима, розыск преступников, ведение следствий, борьбу с контрабандой, тушение пожаров, контроль за мерами и весами, взыскание недоимок, набор рекрутов, выполнение земских повинностей и надзор за трактирной деятельностью. Исполнить все эти задачи они могли лишь с помощью выборных или понятых — мобилизованных крестьян и мещан. Положение о земской полиции, принятого в 1837 году, разделило уезды на станы, во главе которых губернатор назначал, по представлению местного дворянства, станового пристава. Однако и эти приставы были вынуждены полагаться на сельских выборных: сотских, по одному на каждые 100—200 дворов, и десятских — по одному на каждые 10—20 дворов. Так выстраивалась сложная система, где каждый кусочек власти требовал поддержки и участия местного населения, подчеркивая хрупкость государственного аппарата. Более удачным проявлением гениального разума Петра I стала служба государственной безопасности, известная как тайная полиция — Преображенский приказ в Москве и Тайная канцелярия в Петербурге. Эти учреждения взяли на себя бремя расследования дел, связанных с коварными замыслами против величества его царского, изменами, восстаниями и бунтами, а также хищениями в особо крупных размерах. Утвердившуюся в XVII веке концепцию обязательного доносительства Петр искусно подхватил и адаптировал под нужды времени. Он стремился дополнить властный контроль с высоты не менее действенным надзором снизу; единственным инструментом для такой ответной связи в строго централизованной бюрократической системе стало поощрение доносов. Царь понима¬л, что в этом мрачном, но необходимом механизме скрывается сила власти, позволяющая ему сохраниться в вихре многосложной политики и интриг. Взгляд Петра, стремящегося к упорядочиванию хаоса, преобразила сама природа власти, сделав её зависимой от информаторов, что, в конечном счете, отразилось на судьбе всей страны. В 1713 году наш великий государь призвал подданных сообщать о тех, кто осмеливался нарушать указания и законы, о грабителях народа. Впервые он публично обязался принимать и рассматривать донесения лично, подчеркивая свою приверженность правосудию. За эту службу доносители могли рассчитывать на получение движимого и недвижимого имущества виновных, а при достаточной доблести — и на повышение в чине, что открывало путь к новому социальному статусу в петровской государственной системе. С 1742 года были опубликованы правила составления доношений: "Доносит имярек на имярека; а в чем суть моего доношения, тому следуют пункты" Эти предписания не только способствовали созданию сети осведомителей, но и формировали климат подозрительности и недоверия, пронизывая общество духом доносительства. Лояльности воздавалось, а страх перед наказанием заставлял людей уступать и следовать за волей властей, открывая тем самым новую страницу в истории отношений между подданными и государством. Утверждённая сверху демократичность доноса, осенённого благословением служения, которое связывало доносителя с высокими устремлениями государя, создала почву для добровольного доносительства. Это явление стало истинной основой кажущегося могущества Тайной канцелярии (1718—1726 и 1732—1762), а затем и её перемены — Тайной экспедиции Сената (1762—1801). Однако архивы карательного ведомства раскрывают, что эта структура была далека от современных аппаратов с их разветвлённой иерархией, штатом постоянных сотрудников и неформальными осведомителями. В последние годы правления Анны Иоанновны в Тайной канцелярии служили лишь секретарь Николай Хрущов, четыре канцеляриста, пять подканцеляристов, три копииста и один заплечный мастер, Фёдор Пушников. К 1761 году число сотрудников сократилось до одиннадцати, а годовой бюджет снизился приблизительно с 2100 до 1660 рублей, оставаясь при прежних ставках. Аналогичная ситуация наблюдалась и в московской конторе Тайной канцелярии, где также числилось четырнадцать человек с сопоставимыми расходами. Таким образом, строгий режим содержания заключенных в Петропавловской крепости обострял не только физическое, но и моральное бремя, которое ложилось на их плечи. Местные власти уделяли особое внимание тому, чтобы избежать любых попыток побега или восстания несчастных узников, что неизбежно порождало атмосферу угнетения. Солдаты, стоящие на страже, порой проявляли жесткость в своих действиях, не допуская даже малейших проявлений человеческих слабостей. Однако в эту суровую обстановку иногда вносились нотки гуманизма: письма от родных, редкие моменты общения с близкими. Узники часто находили в религии утешение, а молитвенные книжки, подаренные им, становились не только средством поддержки духа, но и связующим звеном с их прежней жизнью. Спустя время, когда над ними нависал призрак неопределенности, лишь воспоминания о свободе и о тех, кто их любил, помогали сохранять разумность. Так жизнь в крепости протекала в жестких рамках, где надежда и отчаяние шли рука об руку, изводя душу заключенных, жаждущих света и свободы. Тем временем, подьячий Окуньков, вдохновленный успехом своего доноса, стал активным участником новой политической игры. Он понимал, что малейшее упоминание о недостойном поведении влиятельных лиц может открыть для него двери к уважению и статусу в обществе. Его письма доходили до самых высоких инстанций, и с каждым новым обращением он чувствовал, что его голос имеет вес. В ответ на поток таких доносов, царская власть начала не только рассматривать обращения, но и активно поддерживать инициативу простых подданных, устанавливая специальные учреждения для обработки жалоб и предложений. Таким образом, разрасталась сеть информаторов, что обеспечивало ей потоки информации, но неизменно приводило к росту недовольства среди тех, кто чувствовал себя под угрозой компрометации. Однако, парадоксально, положительные изменения приносили не только справедливость, но и новые проблемы. На месте гнева возникали интриги, сплетни и, порой, даже настоящие расправы. Угрозы среди местных властей и доносчиков стали привычным делом, рисуя мрачную картину обострившегося социального климата. Накаленные страсти обострили конфликты, в то время как верховная власть, создавая иллюзию контроля, оставалась в стороне от настоящих бедствий низов. С течением времени роль полиции в Российской империи становилась все более значимой. Важной задачей министерства было не только охранение общественного порядка, но и контроль за гражданскими движениями, оппозиционными настроениями и политическими заговорами. В Период Наполеоновских войн нуждался в эффективной системе сообщений и информирования, что привело к усилению полицейской структуры и её методов. Секретные операции и наблюдение за подозрительными лицами стали обычной практикой. Исполняя волю императора, полиция использовала различные способы, включая внедрение агентов в оппозиционные группы. В результате таких действий создавался эффект общественного недовольства, поскольку многие граждане чувствовали себя под постоянным контролем. Параллельно с этим, в начале 1800-х годов произошло социальное обострение, требующее более чуткого реагирования со стороны власти.  Таким образом, Александр I, соглашающийся на компромисс между прогрессивными идеями и необходимостью охраны порядка, охарактеризовал эпоху, в которой он правил. Этот период стал основой для дальнейшего развития российской полиции и правоохранительных органов, определив их функции на десятилетия вперёд. Таким образом, истоки революционных движений часто упускались из виду. Тайные общества, как карбонарии в Италии или масоны в Европе, находились на передовой борьбы за новые идеалы, в то время как недоразвитые структуры охраны порядка продолжали сосредоточиваться на внешних чертах, а не на глубинных корнях общественного недовольства. Несмотря на их старательные поиски, истинные мотивы и взаимодействия между участниками этих обществ были недоступны для их понимания. Это ставило революционеров в преимущественное положение, позволяя им действовать, основываясь на надежных каналах связи и взаимопонимания, скрывающихся от глаз полиции. Их действия оборачивались тайными митингами и интригами, которые вполне могли бы показаться плоскими для обычного обывателя. Тем временем, оперативные методы властей, основанные на запугивании и шпионаже, лишь усугубляли ситуацию, толкая интеллигенцию к дальнейшему объединению и углублению своих идеалов. Ирония заключалась в том, что именно непонимание и игнорирование более сложных социальных процессов становились катализатором революций. Такие неудачи структур вызывали лишь смех и презрение у тех, кто действительно понимал, что угнетение не является единственным способом контроля — осведомленность, обмен идеями и солидарность людей с общими целями и отражали истинную силу нового времени. После подавления восстания декабристов Николай I в 1826 году основал Собственную его императорского величества канцелярию — уникальный высший орган власти, который находился выше всей государственной структуры. В рамках этой канцелярии было создано III Отделение, ставшее первой в России спецслужбой современного образца. Основной задачей данной организации являлась борьба не с антигосударственными идеями, а с реальными угрозами — революционными тайными обществами, шпионажем, коррупцией и злоупотреблениями должностными полномочиями. Новая политическая полиция имела в своем распоряжении Отдельный корпус жандармов, состоящий из 200 офицеров и 5000 рядовых, чьи части были распределены по жандармским округам. В компетенцию «высшей полиции» и ее руководителя, шефа жандармов графа А. Х. Бенкендорфа, входил широкий спектр вопросов, охватывающий как контрразведку, так и цензуру, а также расследование злоупотреблений среди чиновников. В конце каждого календарного года третье отделение готовило всеподданнейший отчет, который включал в себя так называемый «обзор общественного мнения». Император был заинтересован в получении максимально исчерпывающих данных о том, как различные социальные группы реагируют нате или иные правительственные решения, новые законы и события за границей. Запрет на применение пыток по закону вызвал необходимость усовершенствования допросов, методов оперативного поиска, а также сбора объективных свидетельств и информации о настроениях населения. Чтобы добиться этого, было решено создать секретную агентуру. Для влияния на общественное мнение третье отделение прибегло к услугам газеты «Северная пчела», издаваемой Н. И. Гречем и Ф. В. Булгариным. Эти издатели получили право публиковать информацию о политической жизни в России и Европе, а также материалы о самом императоре и его семье. Бенкендорф заказывал для издания статьи и заметки, предоставляя соответствующие данные, а его сотрудники переводили материалы из европейских источников. Создатели третьего отделения намеревались, чтобы оно стало не презираемым шпионским учреждением, а авторитетным органом государства и надзора. Поэтому в его ряды привлекали таких людей, как бывший декабрист генерал М. Ф. Орлов и сам Пушкин. Бенкендорф в одном из своих самых почтительных отчетов подчеркивал, что "независимо от характера правителя, народ любит его, предан ему всем сердцем и душой". Однако к концу века патриархальная полицейская забота стала уже недостаточной. С отменой крепостного права общество испытывало болезненные изменения в традиционном укладе жизни. Безземелье заставляло множество крестьян покидать деревни, о чем писал молодой Максим Горький. В конце XIX века наблюдался резкий рост варварских преступлений, совершенных в погоне за материальным благополучием. Темпы преступности возрастали стремительно: количество краж и ограблений увеличилось в семь раз. Появились новые фигуры — профессиональные преступники: в 1912 году 23 % осуждённых в общих судах ранее имели судимости. Это привело к общественным обсуждениям о моральном падении общества. Даже мирные граждане проявляли дерзость. Например, на Невском проспекте один продавец маялся, надул презерватив на глазах у публики, а, столкнувшись с полицией, заявил, что "его мать работает нянечкой у великого князя Николая Николаевича" и намеревался о своих приключениях сообщить Герцену для публикации. В 1912 году московские власти отметили в ответ на вопросы МВД о хулиганстве, что оно проявляется в пении непристойных песен в любое время суток, ругани на улицах, порче имущества, распивании алкоголя и в наглом попрошайничестве. Также наблюдались насмешки над женщинами и пренебрежительное отношение к почётным гражданам. Смерть Александра II стала поворотным моментом в истории России. Хотя «Народная воля» сумела осуществить задуманное, недовольство и мятежи в обществе не возросли, как ожидали его организаторы. Вместо этого, последовавшие за убийством репрессии сильно подорвали движение. Правительство приступило к масштабным арестам, а также к усилению контроля за общественными организациями и личной жизнью граждан. Открытая угроза правопорядка заставила многие слои общества перешагнуть через идеалы революции. Тем не менее, спад радикального движения не означал окончание революционных настроений. В то время как «Народная воля» была разгромлена, новые группы начали набирать популярность, адаптируя свои идеи к меняющимся условиям. Интеллигенция, вдохновлённая идеалами свободы и социальной справедливости, искала новые пути борьбы за свои идеалы, обогащая идеологическую палитру страны. Ситуация в России оставалась напряжённой, и царский режим всё больше укреплялся в своих позициях. Однако бурлящие силы незаметно накапливались, готовясь к новым выступлениям, которые в дальнейшем определяли бы судьбу государства. Так создавались условия для новых бурь, которые впоследствии стали залогом кардинальных перемен в российском обществе. Таким образом, реформы полиции 1860-х годов продиктовали необходимость пересмотра не только структуры, но и методов работы правоохранительных органов. В то время как преемственность во многих аспектах оставалась невидимой, изменился акцент на профессионализм и эффективность. Полиция стала не только инструментом поддержания порядка, но и важным элементом управления народными массами. Однако, как показывает практика, количество полицейских не всегда определяло их эффективность. Проблема недостаточной численности личного состава обострялась с увеличением делегированных функций, включая охрану общественного порядка, предотвращение преступлений и работу с населением. На фоне сильной социальной напряженности, вызванной экономическими и политическими реформами, полицейские органы всё чаще оказывались на переднем крае конфликтов. Нехватка ресурсов и слабое взаимодействие с местными органами власти становились преградой для успешного выполнения задач. Наконец, необходимо отметить, что реформы 1860-х годов стали своего рода началом для последующих изменений, направленных на модернизацию полиции. Эти изменения тормозились внутренними конфликтами и недостаточной подготовленностью кадров, однако заложили основу для дальнейших преобразований, что предопределило эволюцию правоохранительных органов в Российской империи. Среди обязанностей урядников было и формирование положительного имиджа власти в глазах крестьян. Они должны были не только следить за соблюдением законов, но и активно участвовать в жизни сел, организовывая собрания, на которых разъясняли бы значимость законопроектов и решений правительства. Но, несмотря на все усилия, доверие к власти оставалось низким. В глазах крестьян полицейские нередко ассоциировались с репрессиями и несправедливостью. В деревнях, где урядник Безанов наводил порядок, порой возникали конфликты. Местные жители не всегда понимали необходимость строгих предписаний и контроля, что порой выливалось в открытое неповиновение. Например, в Лешкове вспыхнула ссора по поводу налогообложения; недовольные крестьянские головы собирались у клуба и обменивались резкими словами. Безанову приходилось вмешиваться, чтобы предотвратить насилие и разногласия. В своём ежедневном труде урядники нередко сталкивались с человеческими трагедиями — смертью, болезнями, нищетой. Эта реальность заставляла их проявлять сочувствие и понимание. Безанов, будучи грамотным и разумным человеком, нередко находил время, чтобы выслушать крестьян, помочь решить их проблемы, что, безусловно, формировало его образ в народе. В каждой из этих полицейских структур существовали четкие функции и полномочия, что позволяло эффективно поддерживать порядок в быстрорастущих городах империи.
Участковые приставы, являясь связующим звеном между населением и высшими эшелонами власти, не только расследовали преступления, но и решали вопросы, касающиеся общественного порядка и безопасности на своих участках. Их работа требовала высокой степени ответственности и оперативности, так как каждое происшествие могло обернуться серьезными последствиями. Околоточные надзиратели, в свою очередь, контролировали действия рядовых городовых, которые, будучи на переднем крае правопорядка, обеспечивали физическую безопасность граждан. Они часто работали в тесном сотрудничестве с местными жителями, проводя профилактические беседы и организуя различные акции по повышению безопасности. Важно было не только пресекать правонарушения, но и предотвращать их, что добавляло дополнительную нагрузку на плечи полицейских. Сыскная полиция, отвечая за розыск преступников и расследование более сложных дел, играла важную роль в системе правопорядка. Благодаря работе сыщиков, удалось раскрыть множество преступлений, которые дополняли картину преступного мира империи. Речная полиция же следила за безопасностью на водных трассах, обеспечивая контроль за речными перевозками и предотвращая правонарушения в этой сфере.  Во всех этих направлениях существовала строгая иерархия, обеспечивавшая порядок в службе. Каждый полицейский, от обер-полицмейстера до рядового городового, знал свою роль и обязанности, что способствовало созданию единой и слаженной системы, направленной на защиту жителей и поддержку правопорядка в имперском городе. В крупных городах и столицах существовала конная полиция, находившаяся под руководством градоначальника или губернских полицмейстеров. Она использовалась для разгона митингов и забастовок, сопровождала царские кортежи по улицам и выполняла функции патрулирования. В ее арсенале, помимо револьверов, драгунских шашек и карабинов, была нагайка с проволокой внутри — этот удар мог пробить даже самое плотное пальто. Лошадей обучали управлять толпой, а при необходимости раздавался приказ: «Осади на тротуар!» Городовой, сменивший опытного будочника и известный в народе как «фараон», олицетворял всю полицию в глазах горожан. Составлялись они из бывших солдат и офицеров. Новый страж порядка выглядел значительно более внушительно: он носил черную мерлушковую шапку или фуражку, черный мундир и шаровары с красными или оранжевыми кантами. На груди у него висела бляха с номером и названием участка. В начале XX века фараоны были вооружены свистками, револьверами наганами и солдатскими шашками, которые в народе прозвали «селедками». Их коллеги в Петербурге и Москве использовали белые деревянные жезлы для остановки экипажей, однако регулированием движения фактически не занимались. Существовали разнообразные руководства для сотрудников полиции. Из справочника, подготовленного полицмейстером Козлова И. И. Лебедевым, можно увидеть, что обязанности полиции, как и прежде, охватывают широкий спектр задач. Бдительный городовой должен был не только предотвращать преступные действия граждан, но и, по давней традиции, выяснять. Не замышляют ли они чего-то против здоровья и чести императора, не происходит ли бунт или измена по отношению к государству — и размешаны ли неподобающие портреты его величества в питейных заведениях и трактирах. Кроме того, необходимо было собирать сведения о незаконных объединениях и незаконных сборищах, следить за тишиной и спокойствием, предотвращать распространение прокламаций и возмущений, бороться с расколом, беспатентной торговлей и сговорами между торговцами и производителями, чтобы не допустить повышения цен, ловить бродячий скот на улицах, контролировать соблюдение тишины и порядка в борделях. Полицейский также обязан был следить, чтобы никто не просил подаяния, не пел и не свистел, не писал на заборах, не отпускал собак без поводка и, согласно завету Екатерины II, предотвращать пьянство. Непослушных следовало задерживать с должным вниманием и человечностью. К полицейским также относилась охрана государственных учреждений, почты и тюрем, а также организация встреч с вышестоящими начальниками.
Однако полиция не успевала организовать эффективную борьбу, как с профессиональной преступностью, так и с революционными элементами. В 1866 году в Петербурге была учреждена специализированная уголовная служба — Сыскная часть в ведомстве обер-полицмейстера, работа которой основывалась на использовании негласных методов. Первым ее руководителем стал известный детектив И. Д. Путилин, который устранял преступников. В 1881 году аналогичная структура была создана в Москве, а затем и в таких городах, как Варшава, Одесса, Рига, Ростов-на-Дону, Тифлис и Баку. Лишь в 1908 году Государственная Дума приняла закон об организации сыскных отделений, которые были открыты в 89 городах империи с целью борьбы против преступности с помощью тайных агентов и наружного наблюдения. Работники этих отделений специализировались на различных видах профессиональной преступности: убийствах, грабежах, мошенничестве и фальшивомонетничестве. В сыскных службах регистрировались преступники, происходила идентификация их личностей, а также собиралась информация о них. В 1910-х годах начали появляться и первые полицейские собаки. Тем не менее, общенациональная система уголовного розыска еще не была создана, и специализированные учебные заведения отсутствовали — существовали лишь двухмесячные курсы для начальников отделов сыскной службы. По словам полицейских, агенты, работающие под прикрытием, поступали из уголовного мира и оставляли желать лучшего. «Мы вынуждены полагаться на информацию, полученную исключительно таким образом, — отмечал Вестник полиции, — в итоге возникает ситуация, когда трудно определить, где заканчивается преступник и начинается сыщик, а сложные узлы старого преступления со временем становятся основой для нового». Участковые приставы и патрульные не стремились сотрудничать с сыщиками, выражая мнение: «Мы не будем передавать это дело чужим, и сами справимся не хуже». Кроме того, городские детективы сталкивались с затруднениями в работе в сельской местности, где преступники могли безнаказанно скрываться. Технические средства для расследований также были ограничены, например, у сыщиков из Пензы имелись только наручники, набор для дактилоскопии и фотоаппарат. Политический сыск осуществлялся губернскими жандармами, которые работали независимо от губернаторов, отвечавших за безопасность в регионе. С начала 1880-х годов появились секретно-розыскные, а затем охранные отделения при канцеляриях полицмейстеров и градоначальников, обладавшие своими агентами и сыщиками, известными как филеры. Они имели свое контингент среди радикальных партий, таких как эсеры и социал-демократы. Первым, кто смог систематизировать их деятельность, был жандармский генерал А. И. Спиридович, который написал историю этих структур в практическом ключе. Однако революционные группы смогли избежать уничтожения, постоянно переигрывая своих преследователей. Городская и уездная полиция работали, как будто независимо друг от друга; отсутствовала единая координирующая структура, как на уровне министерства, так и в губернии, что усложняло расследование преступлений, совершенных одной и той же группой в разных местах. Должностные лица губернского управления не были осведомлены о специфике работы полиции и занимались охраной общественного порядка только в свободное время. В 1905 году в губернском центре Тамбове, который насчитывал 60 тысяч жителей, общественный порядок обеспечивали всего три пристава, шесть  помощника и 71 городовой. На самом деле, в службе находились лишь около 40 человек, остальные были в разъездах или выполняли другие задания властей. Полиция избегала появляться в окраинных поселках, где обитали наиболее маргинальные и опасные элементы, и полицмейстер откровенно предупреждал губернатора о недостаточности своих подчиненных в случае серьезных беспорядков. Высшие полицейские чины были относительно неплохо обеспечены: губернский полицмейстер зарабатывал 2–3 тыс. рублей в год, тогда как его помощники и приставы получали от 500 до 1500 рублей. Однако младшие и старшие городовые, несущие ежедневную службу, получали всего 150–180 рублей, что было меньше, чем у рабочих, которых им зачастую приходилось усмирять. Сельские урядники, выполняющие тяжелую и неблагодарную работу, зарабатывали до 200 рублей, а иногда даже меньше. Полицейским не хватало оружия — они получали остатки военного снабжения, а иногда им приходилось покупать его на свои деньги, что вызывало недовольство горожан. Перегруженность разнообразными обязанностями при низком уровне заработной платы существенно затрудняла поиск квалифицированных сотрудников. В связи с этим, руководство полиции осторожно признавало, что алкогольные пристрастия среди урядников, стражников и городовых являются обычным явлением и могут подорвать доверие населения, которое, кстати, никогда не отличалось высокой степенью доверия. Несмотря на тщательные указания, которые предписывали полицейским воздерживаться от пьянства, самовольных отсутствий и привычки собирать пожертвования на праздники, сотрудники продолжали брать взятки, независимо от того, правы они или виноваты. Особенно это усугубилось с введением ограничений на продажу алкоголя с 1914 года. В 1916 году жители Москвы высказывали недовольство по поводу приставы 2-го Арбатского участка, Жичковского. После того как он, развив незаконную торговлю вином и разбогатев на этом, купил автомобили и мотоциклы для своих содержанок, его перевели в 3-й Пресненский участок. Тем не менее, управление винной торговлей осталось за его старшим помощником Шершневым, который скрывал от нового пристава все незаконные схемы и получал взятки в увеличенном размере. Уровень образования среди полицейских также оставлял желать лучшего: из 1609 сотрудников, принятых на службу в период с 1 ноября 1894 года по август 1895 года, лишь 17 % обладали высшим образованием, 10,32 % — средним, а 72,68 % — низшим. Примечательно, что четверть из них так и не завершили обучение в уездных школах. Большинство городовых даже не имели начального образования. Не удивительно, что при таких условиях уровень раскрытия преступлений не превышал 50 %, что считалось вполне приемлемым. В 1906 году начальник киевского сыскного отделения сообщил, что из 2355 зарегистрированных преступлений было раскрыто всего 793, то есть 35 %. Он отметил, что если учесть сложные условия, в которых работали сыскные чиновники в отчетном году, то результаты других хорошо организованных полиций в России и за границей были вполне удовлетворительными. Возможно, он имел основание для таких выводов, ведь в 1907 году в Москве было зафиксировано 5705 преступлений, а раскрыто менее 10 % из них — всего 443. Проекты по расширению полицейских сил требовали значительных финансовых вливаний, что вызывало недовольство, как Министерства финансов, так и местных дум. Последние, используя городские средства, обеспечивали полицию жильем или денежными ассигнованиями на квартиры. Лишь в 1903 году в 46 губерниях были созданы мобильные военизированные полицейские формирования — пешие и конные стражи на государственном содержании, заменившие выборных десятских и сотских. Стражники и урядники подбирались из числа уволенных чинов, имевших опыт службы в кавалерии или артиллерии. Они приходили в полицию со своими лошадями; для закупки лошадей им предоставлялся заем в размере 120 рублей, а зарплата составляла 400-500 рублей в год. В 1908 году в Тамбовской губернии на 2,7 миллиона жителей приходилось 329 урядников и 1396 стражников, а в Воронежской на 2,5 миллиона — 249 урядников и 1146 стражников. Некоторые частные владельцы и промышленники также финансировали создание стражи, как, например, у заводов Саввы Морозова во Владимирской губернии, где служили 77 конных полицейских. Стражи выглядели как военные, а не городские полицейские — они носили серые шинели и были вооружены драгунскими карабинами, шашками и револьверами. Обучение строю, верховой езде и обращению с оружием проводили специалисты из губернского жандармского управления. Революция 1905–1907 годов вызвала необходимость реформирования полицейского аппарата. По инициативе премьер-министра и министра внутренних дел П.А. Столыпина была создана комиссия, возглавляемая его заместителем А.А. Макаровым. Разработанный проект предусматривал устранение функций, не свойственных полиции, таких как объявление указов властей, взыскание налогов, присяга, а также создание полицейских курсов и школ с введением образовательных требований для сотрудников. Планировалось внедрение единого порядка службы, снятие ведомственного деления и увеличение численности с соответствующим повышением окладов. Однако для реализации этих мер требовалось увеличить бюджет с 35 до 58 миллионов рублей в год, что остановило процесс. Инициаторы пытались убедить, что работа полиции является "самой тяжелой из всех гражданских служб" и качественное функционирование полиции невозможно без адекватной оплаты труда. После смерти Столыпина в 1912 году проект был передан в парламент, но III и IV Государственная Дума так и не начали его обсуждение. Новый министр внутренних дел Н.А. Маклаков отправил его на доработку. 30 октября 1916 года Николай II утвердил решение Совета министров о расширении полиции в 50 губерниях и улучшении условий службы полицейских. Согласно новому закону, количество стражников возросло — теперь на одну тысячу человек приходился один стражник, в то время как раньше это соотношение составляло 2500. Однако время было уже упущено. В феврале 1917 года оставшиеся небольшие силы полиции стали единственным оплотом уже разрушившейся монархии и были расформированы новыми властями. «Фараонов» никто не жалел, но новая милиция, состоящая из студентов и гражданских лиц, значительно им уступала в эффективности. Вскоре жители ощутили свою уязвимость: «Мы оказались в плену у бандитов и прочих преступников, которые бесцеремонно распоряжаются нашим имуществом. Мы так напуганы, что боимся выходить из дома по вечерам, чтобы не оставить жилье без защиты», — жаловались Рязанцы в городской управе. Издание «Биржевые ведомости» сообщало: Харьков терроризируют преступные элементы. Грабежи и убийства стали обыденностью. Милиция оказалась бессильной перед действиями хулиганов. Ни место, ни время не спасают граждан от нападений. Милиционеры в большинстве своем неопытны и не умеют обращаться с оружием, а освободившиеся из тюрем преступники чувствуют себя вольготно и без наказано.