ЗЛОЙ. Глава 7. Без вины виноватая

Спустя время, уже повзрослев, я поняла, что мои родители буквально привязаны друг к другу своей многолетней ненавистью. И привязаны сильнее, чем самыми прочными путами. Они спаяны своей нелюбовью настолько крепко, что по отдельности  жить уже просто не могут. Отец стал настоящим манипулятором, а мама – настоящей жертвой. Эти ролевые игры не приносили никому из них удовольствия, но по-другому жить они уже просто не умели.

Отец заставил маму верить в то, что она всегда во всем виновата. Ее роль в семье всегда была низведена до уровня защищающейся и оправдывающейся, чаще всего -  без вины виноватой. Ему удалось приучить ее к мысли (точнее будет сказать – в буквальном смысле вбить в голову мысль), что она к нему всегда  недостаточно внимательна, слишком эгоистична и легкомысленна. Это постепенно привело к тому, что мама всегда испытывала негативные чувства, среди которых преобладало чувство вины. При этом она всячески подавляла свои отрицательные эмоции, чтобы лишний раз «не расстроить» отца. Она постоянно жила в состоянии не проходящей депрессии, неуверенности, тревоги и подчинения.

Отец всегда держался и общался с ней надменно, свысока, в его речи преобладали саркастические выражения и оскорбительные выпады, что увеличивало в ней страх и укрепляло неуверенность в собственных силах. Он заставлял ее чувствовать себя малозначимой, не способной решить элементарных проблем без него. Она сжилась со своей ролью подчиненной и порабощенной  им.

Его поведение всегда было изощренно-жестоким, даже когда он был не зол. Он не умел шутить и не умел адекватно общаться с нами. Например, его любимой забавой было ввалиться в дом, громко хлопнув дверью, изобразить на лице свирепое выражение, нахмурить брови, сделать яростный взгляд, и неприятным грубым тоном прореветь, что «кое-кто давно не получал». Пока мы, в полуобморочном от страха состоянии, пытались сообразить, кто и в чем на этот раз виноват, он начинал дико хохотать, театрально хватаясь за живот: «Что, испугались? А я пошутил!».  При этом нам следовало благодарно выдохнуть и перекреститься, что всё хорошо. А еще лучше -  посмеяться вместе с ним над его, как он считал, остроумной шуткой. Тогда он был доволен собой и оставлял всех в покое.

Мама всегда подыгрывала ему. Не потому, что ей это нравилось. Просто, таким образом, она сглаживала углы. Я не хотела играть в их игры. Однажды, уже будучи старшеклассницей, не выдержав его очередного приступа «остроумия», я сказала ему: «Хочешь бить – бей. Не хочешь – не выедай мозг, нервов уже не хватает». Из всей моей фразы он собрал воедино только отдельные слова, и ему показалось, что я сказала, что ему не хватает мозгов. Переубедить его не было ни малейших шансов. Он всегда умел вывернуть любую ситуацию в свою пользу и заставить  маму поверить, что в скандалах виноваты только мы, но никак не он.

Чем старше я становилась, чем сильнее и острее проявлялось мое сопротивление ему, тем чаще он стал перекладывать вину с нас обеих на меня одну. Постоянный страх и очевидная абсурдность этих повторяющихся ситуаций, казалось, лишили маму способности адекватно воспринимать действительность. Со временем она стала верить даже в то, что я действительно специально провоцирую отца на конфликты и всячески пытаюсь разбудить в нем злость.

Вместо того, чтобы бороться за себя и свою индивидуальность, она пыталась убедить меня стать такой же, как она, - покорной и бесправной. Она хотела научить меня молчать и терпеть, говоря, что в будущем мне это пригодится, что ни один муж не станет терпеть жену, которая ему перечит и не подчиняется. Но я уже тогда знала, что не допущу повторения такого сценария в своей собственной семейной жизни. Слишком много я вытерпела, слишком много боли причинил мне мой отец, чтобы позволить обижать себя еще и мужу. Я решила раз и навсегда: если мой будущий муж хоть раз поднимет на меня руку, я уйду от него. Без компромиссов.
Я не хотела повторять судьбу моей мамы. Я понимала, если стану такой же тихой и молчаливой, как она, меня ждет такое же беспросветное будущее. С таким же грубым и безжалостным мужем, с такими же ненормальными отношениями, с такими же несчастными детьми.

Самым большим кошмаром моего детства был страх вырасти и прожить свою жизнь так же, как прожила свою моя мама. Этого я себе не простила бы никогда. Мне надо было постоянно доказывать себе, что я в состоянии бороться. Что могу отстоять себя, не дать растоптать себя как личность. Я бунтовала, отражала нападки отца,   не молчала в ответ на его оскорбления. Это всё, конечно, сильно усложняло мне жизнь. Побои могли быть гораздо менее тяжкими и продолжительными по времени, если бы я молчала. Но я выросла и из беззащитного ребенка превратилась в гордого, где-то даже упрямого, непримиримого подростка с обостренным чувством собственного достоинства. Мне нравилось прочитанное однажды в учебнике истории выражение: лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Эти слова часто помогали мне. Я знала, что могу сильно пострадать или даже умереть, если отец однажды не рассчитает силу удара. Но я не боялась смерти. Я боялась будущего и такой же семейной жизни, какая досталась моей маме.

Я пыталась донести до мамы мысль, что нельзя терпеть подобное отношение. Что ее молчание и покорность развязывают ему руки. Что он чувствует свою безнаказанность и поэтому не собирается менять своего поведения. Несколько раз мне даже удавалось встряхнуть ее и убедить развестись с ним. Она собирала остатки воли в кулак и даже начинала подготавливать документы для бракоразводного процесса. Но как только он понимал, что она не шутит, сразу начинал паниковать и  магическим образом из сатрапа и деспота сам превращался в «пострадавшего». Он изображал из себя несчастного человека, ставшего жертвой обстоятельств и нашего с мамой «неправильного»  поведения. Он делал всё, чтобы добиться ее жалости и сочувствия и таким образом достичь желаемой цели – заставить ее отказаться от идеи о разводе. Заботливая, добрая, нежная, отзывчивая и бесхитростная мама не могла не сочувствовать его «страданиям», и он с легкостью этим пользовался, играя на ее мягком характере.

Еще лучше ему удавалась симуляция собственной невиновности: он внушал маме, что любой причинённый нам вред был неумышленным, или что он вовсе не делал того, в чём его обвиняли. Он мастерски надевал на свое лицо маску удивления или негодования. Он совершенно искренне «не понимал», как мы можем обвинять его в жестокости и издевательствах. Эта его тактика особенно хорошо срабатывала на его родственниках, которые временами всё же принимали участие в нашей семейной драме. Все это в совокупности еще больше выводило меня и заставляло его ненавидеть. А маму это  почему-то, наоборот, побуждало подвергать сомнению её собственные суждения и иногда даже ее собственное благоразумие.

Возвращаясь под его влияние, она начинала корить себя за то, что поддалась минутной слабости и искушению развестись, ведь, по ее убеждению, браки действительно свершаются на небесах, и венчанные люди не должны расставаться. Размышляя таким образом, она снова и снова  мобилизовала свои силы на то, чтобы сохранить свой брак, в очередной раз покупаясь на его посулы исправиться и стать хорошим. Ей не хотелось верить в то, что все его обещания были не более чем манипуляцией. Что он вовсе не заботился о том, как сделать нашу жизнь лучше. Наоборот, он боялся потерять свой привычный мир, боялся, что нарушится его устоявшийся уклад жизни, боялся потерять собственную значимость и власть.

Единственная правда была в том, что отцу, привыкшему вымещать на нас собственные комплексы, действительно было страшно терять нас. Но не потому, что он нас любил. А потому, что развод и одинокое существование было бы для него самым страшным наказанием: если нас не будет рядом, за чей счет он будет самоутверждаться, на ком будет срывать злость, чьей энергией будет питаться? Если не будет нас, кому он вообще будет нужен?!

Даже уже живя отдельной самостоятельной жизнью, я не могла перестать переживать за маму, которая так и не ушла от отца. Я не знала, как ей помочь. Я понимала, что идее с разводом уже не суждено воплотиться в реальность. Надо было искать другой выход из этой ситуации, что-то вроде более-менее безболезненного способа их сосуществования, который был бы приемлем для них обоих. Но прежде, чем приниматься за какие-то действия, мне нужно было, наконец, разобраться с мотивами его поведения, понять, почему он стал таким жестоким. Я понимала, что корни его бесчеловечности уходили глубоко в его детство. Мне бы очень хотелось попасть в прошлое и узнать, что именно сделало его тем, кем он стал.