Тронные войны Часть 2-1

Феликс Довжик

Тронные войны
Часть 2-1

Записки из прошлого века
Двадцать лет тому назад
Я еще молод. У меня кучерявые, вьющиеся волосы.
Весна, оттепель, запахи талого снега.
После работы, без ужина еду на электричке в Москву. У метро «Сокол» ищу цветы. Милиционеры разгоняют продавщиц. Какие-то подворотни. Темно. Все не то. Но, наконец, то, что надо. Дороже других, но лучше, наряднее, и запах какой-то знакомый, запах лета.

Приезжаю, звоню, вручаю. Глаза… Такие глаза не были даже позже, когда я вместо первой зарплаты принес квитанцию о ее конфискации в счет украденного у меня тестера, украденного в нашей охраняемой режимной лаборатории.
- Что-нибудь не так? – спрашиваю.
- Нет, все так…
- А что но?
- Это не мимоза, это крашеная полынь.

Вот откуда запахи лета.
- Я из президиума принесла шикарный букет, а ты притащился с полынью.
Упрек можно предъявить и через пару десятков лет.
Двадцать лет пролетели, целая жизнь. Не без полыни, иногда подкрашенной. Но бывает и весна, и оттепели, и запахи тающего снега…


Великий Людвиг и семейная месть

На заре моей трудовой деятельности работал у нас на фирме и несколько лет, пока не переехал в Москву, жил со мной в общежитии Людвиг Горохов, невысокого роста, рыжий, мордастый, вечно небритый, в очках – на редкость некрасивый. Но он умел добрейшим заманивающим взглядом посмотреть на девчонок и женщин, и это убивало их наповал – они без чувств падали ему в объятия.

После каждой командировки к нему ежедневно летели письма, на которые он изредка в течение десяти минут на нескольких листах писал ответ и, смеясь, зачитывал его вслух – поэма, заслушаешься.
Ему, семикласснику, соседская девчонка-десятиклассница передала свой опыт развлечений с взрослыми парнями, а он оказался способным учеником и вскоре сам вышел на свой самостоятельный путь.

Однажды я с ним заспорил. Я высказал предположение, что одну неприступную девчонку ему не покорить.
- Да мне месяца хватит, – возразил Людвиг. Потом он задумался. Я ликовал – ждал, что он пойдет на попятный.
- Пожалуй, я загнул. Мне и недели хватит, – уточнил он.
Я был абсолютно на все сто процентов уверен, что выйду победителем, иначе я бы и разговора не затевал.
Ему пяти дней хватило.

- Не переживай, – успокоил он меня. – Она теперь через полгода замуж выйдет.
Все произошло по его предсказанию. Ей предстояла долгая спокойная семейная жизнь, а мне самому от себя прощение.
Однажды у нас с ним произошла забавная история. В ночь под Рождество мы с ним возвращались из театра. Навстречу нам выпорхнули два юных воздушных создания.

Посмотрев на меня, как сквозь стекло, они обратились к Людвигу:
- Скажите, пожалуйста, как вас звать?
- Людвиг, – честно ответил Людвиг.
Создания обиженно отвернулись от него и за неимением лучшего обратились ко мне с тем же вопросом. Я тоже, еще не сообразив, что девочки гадают, честно назвал свое имя. Воздушные создания убежали от нас в поисках парней со стандартными именами.

Лет пять тому назад я следовал со своей половиной в Москве из Даниловского универмага в Добрынинский. Поскольку я не примерил какие-то там ботфорты, которые следовало бы примерить, мы пребывали в режиме острого недовольства друг другом. Я быстро шел впереди, а вдогонку мне в спину неслось бу-бу-бу. И вдруг…
Навстречу мне, втянув голову в плечи и глядя под ноги, шел Людвиг Горохов, а сзади семенила его худенькая пушинка и выстреливала ему в спину свои бу-бу-бу.
- Людвиг! Чтоб ты пропал! Ты ли это?

«Ты где? Ты как?», – и так далее. Но поскольку наши жены пребывали в состоянии неприятия наших восторгов, раз мы прервали их педагогический процесс, разговор был коротким. Людвиг двинулся в путь, вернувшись к исходному состоянию подавленности, а его половина немедленно включила ему в спину свои бу-бу-бу.
- Кто это был? – спросила меня моя половина и взяла меня под руку. – Расскажи мне о нем.

Мир был восстановлен. Людвиг выручил меня, а я ему ничем не помог.
Если уж сам Людвиг, великий Людвиг, оказался жертвой стандартной семейной жизни, о чем тогда горевать нам, простым смертным.


Странность дружбы

Случайная встреча с Людвигом помогла мне разобраться в проблеме, которая меня удивляла со школьных лет – странность дружбы.
У отца до войны было много друзей. Оказавшись после войны на восточной окраине Белоруссии, он часто их вспоминал, а с двумя самыми близкими всего лишь однократно встретился в Минске, хотя в столице Белоруссии бывал много раз.
В том городе, где я родился, отец работал редактором газеты, а секретарем райкома партии был Ветров, будущий Генеральный прокурор Белоруссии, а потом министр юстиции.  Дружили семьями. Мама о Ветрове с восторгом рассказывала. При нем, в тридцать седьмом и восьмом году доблестные чекисты ни одного коммуниста не смогли посадить, но, когда Ветрова забрали в Минск, они свое наверстали.

Отец всего однажды, уже после войны, был у него в высоком кабинете. Все Ветров знал, все понимал и говорил предельно откровенно. Отец тогда заключил, что он не долго просидит в таких кабинетах. Так и получилось. Ветрова спихнули со стула, и он ушел преподавать на юрфак университета. Отец к встрече с ним больше не стремился, и я школьником удивлялся – почему? Но не спросил.

Второй друг отца по фамилии Зубок – друг институтской молодости. Он сирота, воспитанник коммуны, но не Макаренко, а какой-то белорусской. В Могилевском культпросвет институте (подобие теперешним институтам культуры, а тогда о-го-го – военная кафедра была, отец пошел на фронт офицером, политруком) литературу преподавал Гуторев, тогда молодой и неженатый, в будущем республиканский академик.

Деньжата у него водились. Он окружил себя узким кружком молодежи, водил в ресторан, за свой счет подкармливал и подпаивал, не без этого. Отец и Зубок оказались ядром этого кружка.
После войны в одну из командировок в Минск отец и академик узнали друг друга на улице и целый час вспоминали былое, а жена академика терпеливо ждала.

На первые летние студенческие каникулы к жене и к дочке отец приехал вместе с Зубком. Против него мама не возражала, но резко восстала против регулярных выпивок. Герои нашли выход – стали выпивать у мамы отца. Тогда с подачи мамы за них взялась старшая сестра отца – его воспитатель в его младенчестве. Две женщины на всю последующую жизнь эту охоту ему отбили. Но была война. Одну две рюмки в компании отец мог выпить, пока позволяло здоровье, а потом и с этим покончил.

Отцу оставался один год учебы, как вдруг Зубку и ему предложили оставить институт и занять аппетитные посты, успешно расчищенные для них доблестными чекистами. Мама решительно возразила. Заверши образование, а работа от тебя не уйдет.

Отец остался в институте, Зубок последовал его примеру. Когда после войны они встретились, первым, что сказал ему Зубок – «Как же умно твоя рассудила, когда запретила бросать институт. Как же мне в жизни помогло, что у меня был документ о высшем образовании».
 
Встретиться с Зубком отца заставила суровая необходимость.
Отец, бывший институтский отличник, всего лишь редактор газеты захудалого района на самой восточной окраине республики, а Зубок в самом Минске, в правительстве и должность необычная – управ делами Совета министров. Мне казалось, что это какой-то завхоз, но отец понимал, что это намного этажей выше, хотя точный объем функций он не знал. Теперь эта должность – глава администрации, фактически организатор всей работы аппарата, правая рука главы правительства.

Сестра Неля закончила двухгодичный Ленинградский учительский институт, а поскольку она из Белоруссии, ее туда и распределили. У нее жуткая близорукость – очки минус семь, а то, что называется здоровьем, у нее уже до рождения не было.
Когда врачи не знают, что делать, они используют универсальные советы для родственников – не вставать, не сидеть, не шевелиться, не пить, не есть и не дышать. Я это сначала познал по сестре, потом на себе испытал.

Маму сначала напугали близорукостью дочки – ничего тяжелее ложки не поднимать, никаких наклонов, а то зрение на пол упадет, и никакого самообслуживания. Ну и куда с таким рецептом, кроме как под мамино крыло. А министерство просвещения республики направило сестру на самый запад почти на самую границу с враждебной нам Европой.

У отца как раз случилась месячная командировка в Минск, и он стал умолять министра перенаправить дочь с запада в самый захудалый район восточной окраины. А у министра свой резон. Какая она больная, если институт закончила с хорошими оценками. Поедет, куда родина прикажет, а вы освободите кабинет, а то я вызову охрану.

Что отцу оставалось делать? Пошел он к управляющему делами правительства, хотя не собирался. Секретарша ему: вы что, конец рабочего дня. А отец ей: вы ему только мою фамилию назовите, больше ничего не надо делать. Вошла она туда, а первым оттуда вышел сам Зубок.

Ситуация для отца усложнилась. Министр, как сообщили Зубку по телефону отбыл домой ужинать, а сам Зубок с женой в этот вечер уезжает на Кавказ. Но Зубок твердо обещал, что к концу командировки отца вернется и за минуту все решит. Так и получилось, но отец нервничал и еще один раз зашел к министру, но тот его сразу выгнал.

По дороге к министру, наверно, чтобы успокоить отца, Зубок сказал: «Да я к любому министру ногой дверь открываю».
Как только министр заметил Зубка и отца, он вскочил с кресла и запричитал: «Да я сейчас же все немедленно сделаю». И сделал. Зубку и слова сказать не пришлось.

Зубок с интересом выслушал военные приключения отца, но о своих военных и прочих годах ни слова – увильнул от таких разговоров. Рассказывая маме о встрече с ним, отец заметил: «Наверно, он все эти годы там служил». Мама прекрасно поняла это «там», с которым лучше не знаться. Отец не мог умолчать о своем предположении. Он хорошо знал, что мама во всем стремится добраться до сути.

И свою квартиру Зубок не хотел показывать отцу, отец это сразу понял. У Зубка нашлись отговорки. Был ремонт, не все убрали, вечером с юга приехали, утром на работу. Предложил вечером сходить в ресторан. А от этого у отца веские причины отказаться. Он вечером уезжает, а еще дел по горло. Пожали друг другу руки и разошлись. Традиционной фразы: «Будешь в Минске, заходи» – не последовало.

Самое главное, что необходимо было отцу, Зубок безукоризненно выполнил. Отец бывал еще в Минске не раз, но с Зубком он больше не встречался.
Ничто на Земле не вечно. Тлеющий огонек былой дружбы когда-нибудь гаснет. Можно огорчаться, можно сожалеть, но с этим ничего не поделаешь.

Преподавание сестра любила, и у нее это хорошо получалось, но она прихватила энцефалит со всеми последствиями, а потом инвалидность без права работы. Уже у нас в Истре мама не знала меры в ограничениях, и они стали ссориться.
После смерти мамы мы отменили Неле все ограничения. У нее появилась деятельность, она стала сама себя обслуживать и почувствовала себя значительно лучше, но последующие трагедии в нашей семье ее доканали.

У отца с друзьями разошлись жизненные дороги. Воспоминания о прошлом хороши один раз, повторение неинтересно, это уже зубрежка. Углы зрения разные. Общего ничего нет.

Почему мы с Людвигом после многих лет разлуки, встретившись, легко разошлись? Я бы мог пригласить его к нам, дорогу он знает. Мне это даже в голову не пришло. Он мог бы дать свой телефон и адрес, я же бываю в Москве. Ему это не нужно. Мы радостно встретились, но расстались без грусти – мы уже не нужны друг другу.

У меня есть школьный друг Яков. Мы до сих пор не теряем друг друга из вида. Я с ним учился со второго класса до окончания школы. По пятый класс включительно мы жили почти рядом и часто проводили время вместе то у него, то у меня. С седьмого класса по десятый включительно мы сидели за одной партой. На каникулах перед десятым классом моя двоюродная ленинградская сестра Майя, учительница русского языка, учила нас, двух оболтусов, грамотно писать диктанты.

Один раз после второго курса у нас совпали летние каникулы и несколько раз зимние, и мы опять вместе. Потом долгое многолетнее расставание, но мы всегда все основные факты друг о друге знали. Я, бывая у родителей, всегда навещал его родных, а он моих. Уже не было в живых моих родителей, а он оказался в Москве. Он тут же заехал к нам в Истру.

Еще тринадцать лет набежало. Мы с Валей уже в Москве на Белозерской улице – метров триста от кольцевой дороги, а у его сына, оказывается, особняк по прямой от нас за кольцевой дорогой метрах в пятистах от нее.  Яков из Минска приехал посмотреть, как сын устроился, а невестка на своей машине тут же доставила Якова к нам.
Еще пролетели годы. Теперь общение только по электронной связи.

Мы с Яковом проложили друг к другу мостик, который трудно разрушить, а расстояние – не преграда. Мы до сих пор интересны друг другу.
Однажды Людвиг предложил мне поехать вместе с ним к его родителям. Всего делов – час езды на электричке. Я согласился.

Отца застали на пороге, он после обеда торопился на работу, но я успел заметить, что ничего рыжего у него нет.
Мама гостей не ждала, но накормила нас обедом. Пока Людвиг что-то там собирал, я присмотрелся к его маме. Тоже ничего рыжего. Чему удивляться. В жизни бывает всякое.
Не удержался Людвиг, через неделю все рассказал, хотя я ему после поездки никаких вопросов не задавал.
 
Жила-была в Москве одна семья – муж и жена. Муж известный, и жена заметая. И родился у них сын, и назвали они его Людвигом. А время было суровое – «тридцать седьмой год». Понятие это растяжимое. События трудолюбиво нарастали, а на астрономический тридцать седьмой год пришелся самый пик. Известного отца младенца Людвига арестовали, а вскоре мать по косвенным признакам поняла, что и ей этого не миновать.

Поскольку родители младенца были, по тем временам, люди не бедные, к сынишке была приставлена нянька – молодая, замужняя со стажем, но бездетная женщина. Они здесь недалеко снимали угол, а муж где-то не больно сытно работал. Мать Людвига предложила няньке увести годовалого младенца в свой поселок и в любом случае не отдавать в детский дом.

Обещала забрать, если уцелеет, а если нет, оформить, как своего, через нянькину родственницу, у нее такая возможность была. Через какое-то время нянькин муж заглянул в знакомый подъезд, и ему шепнули, что в квартире уже другие соседи.

Фамилию и отчество ребенку дали по новому отцу, а имя оставили то, которое дали ему родители. Волновались после смерти Сталина и амнистии. Вдруг вернется настоящая мать. И не отдавать нельзя, и расставаться больно. Но мать не объявилась.

Людвиг заканчивал институт, а мама серьезно заболела. Думала – пора пришла, и все рассказала Людвигу. А потом вдруг болезнь отступила, и мама пошла на поправку. Возможно пожалела, что рассказала, кто может знать. А каково Людвигу, он уже не тот, что был раньше. Что-то его терзало. Не напрасно возил к родителям, а потом все рассказал. Чем я ему мог помочь со своим нулевым опытом? Может быть он рассказал, и ему легче стало?


Ненаучно-социологическое исследование

Часть первая. Постановка задачи.
Каждый год в преддверии весенней оттепели мужчин терзает вопрос – что пожелать женщинам? Естественно, счастья, но где оно? Кто может показать женщину, которая считает себя счастливой, а уж мужчины – те понятия не имеют, что это такое.
Что женщины пожелали бы сами себе, что хотели бы в этот день от мужчин?
На эти вопросы мне ответили присутствующие в лаборатории женщины.

- Здоровья, премий, и чтобы мужчины не выпивали.
- Чтобы на душе было спокойно.
- Чуть-чуть лишних денег. Тогда в семье мир.
- Денег и подарков.
- Внимания. Чтобы целый день сдували бы с нас пылинки.
 
Часть вторая. Статистическая обработка результатов.
Как видно из ответов, счастье находится в прямой зависимости от чувства локтя мужчины и от толщины его кошелька, следовательно, прочность взаимоотношений пропорциональна заработку и вниманию. Проста и примитивна формула, но сколько неразрешимых противоречий скрывается за видимой простотой. Чтобы был больше заработок, надо много работать, но тогда нет времени на внимание.

Если оказывать много внимания, стенки кошелька навеки прилипнут друг к другу. Человеку, знакомому с математикой, ясно, что зависимость между заработком и вниманием к лучшей половине человечества гиперболическая – чем больше одного, тем меньше другого, а женщин такое положение дел удовлетворить не может. Им нужно и того и другого много и сразу. И они правы. На кой черт математика. Им подавай жизнь. Как разрубить этот узел? Как вырваться из заколдованного круга?

Часть третья. Выводы и оргвыводы.
Современная теория решения изобретательских задач (ТРИЗ) считает: если вскрыты противоречия, мы стоим перед открытием нового, но народная мудрость гласит: новое – это хорошо и напрасно забытое старое. Мы забыли любовь, а ведь любовь удваивает силы, утраивает желания, удесятеряет возможности. Любите – у вас появится время и на работу, и на внимание, и на себя, и на друзей, и на семью, и на жизнь.

Вспомните годы, когда мы были молодыми, когда на голове еще что-то росло и в это что-то женщины могли запустить руку и потрепать для поощрения. Сколько сил и энергии придавало это простое ответное внимание. Вспомните годы, когда мы любили, когда считали себя рысаками, когда все могли. Разве не жажда любви окрыляла нас?

Нет ничего в жизни сильнее и лучше любви. Если вы любите работу, работу, а не себя, у вас найдется на нее душа и время, и работа получится. Если вы любите детей, детей, а не себя, вы вложите в них все лучшее, что накопили за свою жизнь. Если вы любите женщину, женщину, а не себя, вы сделаете ее счастливой. Если вы любите… если вы любите, все ваши знакомые будут вам завидовать. Это я вам гарантирую.


Несколько заметок о друге

Чувство реальности
Кто из нас в молодые годы не витал в облаках?
Однажды я предложил коллективу лаборатории устроить литературный вечер.
- Почему ты считаешь, что массам нужен литературный вечер? – возразил мой друг Слава Самборский, почему не блинный?
-
Профорг тут же взял лист бумаги, разграфил его на три колонки и написал: «литературный», «литературно-блинный» и «блинный». Мужчины все поголовно и значительная часть решительных женщин выстроились в очередь и записались на блинный вечер. Холостые мужчины тут же пообещали пожертвовать талоны на муку для желаемого мероприятия. Лишь несколько сердобольных женщин, жалея меня, записались на литературно-блинный вечер. Меня одного профорг вписал в пустую колонку.

Чтобы не быть свидетелем своего позора, я купил билеты в театр и уехал в Москву смотреть то ли «Милого лжеца» в Моссовете, то ли «Антимиры» на Таганке. Сочувствующие мне женщины позволили переместить их подписи в другую графу – и блинный вечер состоялся. С тех пор так и повелось. Слава успешно специализировался печь блины, а я безуспешно пытался пересказать то, чего не было на том несостоявшемся литературном вечере.

Научный подход
Ученого отличает научный подход в любом деле. Но что это такое, как пощупать, как ощутить суть этого понятия?
Мне посчастливилось. Мне довелось видеть, как Слава применял нестандартные методы в своей жизненной практике.

Праздновали мое тридцатилетие. Я еще почти холост. Настроение на 20 лет моложе моего современного, вокруг юные наши подруги и Слава, будущий победитель конкурса на самого элегантного мужчину в отделе, весел, раскован и упоен вином, радостью жизни и своими соседками. А на другой день с утра – понедельник. Слава как интеллигентный человек, у которого совесть чиста и скрывать ему нечего, пошел в медпункт.

- У вас больной вид, – согласилась с ним врач, – но при таких заболеваниях больничный лист мы не выдаем.
- Мне бы какое-нибудь лекарство, чтобы легче стало, – лепечет пострадавший.
Кто бы догадался до такого нешаблонного подхода к врачу? Это возымело действие. Врач ему посочувствовала:
; Вы знаете, современная медицина бессильна, но в народе очень успешно в подобных случаях применяют – рассол!!


Упорство в достижении цели

Кто из нас не хотел поймать золотую рыбку? Захотелось однажды и Славе поймать… нет, не золотую, этого не было, манией величия ни в каких сферах он не страдал, не золотую, а обыкновенную серебристую рыбку. Наметил он вечером клевое место за три версты от наших туристских палаток и ранним утром, ни свет, ни заря, почти ночью поднялся на рыбную ловлю вместе с профоргом – теоретиком этого дела. Темень, трава в холодной росе, птицы – и те спят. Меня за ногу подергал – разделить с ним грядущее удовольствие, но я, как мог, отбрыкался. С сожалеющими упреками тех, кто лишил себя удовольствия, двинулись они в путь
.
День выдался жаркий, подруги наши купаются, а я у костра обед варю. Смотрю – над кустами удочки дергаются. Идут, тяжело идут. В теплых куртках идут, в резиновых сапогах. Пот с них льет, по тропе ручьем растекается – несут вдвоем ведро и от тяжести пригибаются. Черная зависть меня изнутри за грудь схватила. Упустил, сожалею, счастье свое. Мог бы сейчас как участник удочки за ними с гордым видом нести.

Подносят ведро к костру, ставят – ведро так и плюхнулось у них из уставших рук.
- Вот, – говорят, – вздыхают с облегчением и улыбаются странно.
Смотрю в ведро. Воды полно, не расплескали.
- Что вот?!
Пальцем на воду показывают. Речь что ли у них отнялась от счастья. Присмотрелся – боже мой! Рыбка там с мой мизинец туда-сюда, сюда-туда. Может быть, с указательный палец с большой натяжкой.
- А что с ней делать? Делать с ней что?

Посмотрели они друг на друга, подняли ведро, тяжело подняли, понесли, спотыкаясь, к берегу и выплеснули в водохранилище. Вода в водохранилище с шумом вышла из берегов, накатилась на склон, величаво скатилась назад и понеслась волною к плотине.

Я потом подошел к берегу. Как не подойти, подруги еще купаются – золотые наши рыбки. Красивое зрелище, я вам скажу. А у берега знакомая серебристая рыбка хвостом вильнула.
- Чего они от тебя хотели? – спрашиваю.
- Как ты не понимаешь? – отвечает. – Ничего им от меня не надо. Они вам показали настоящее упорство в достижении цели.

Небольшое дополнение (2022 г.)

Когда Слава Самборский стал начальником нашей лаборатории, ему пришлось иметь дело с финансовой стороной наших работ. Всю основную бухгалтерскую и финансовую работу вела очень грамотный экономист нашего отдела Алла Константиновна – женщина с характером крутого посола и гранитной воли. Начальники лабораторий отлетали от нее, как пушинки от вентилятора, начальника отдела она выкручивала, как белье во время ручной стирки.

По-моему, ее побаивался даже заместитель директора по нашему направлению, а к Славе Самборскому она относилась очень уважительно. Во-первых, Слава прирожденный математик, к цифрам и расчетам у него родственное, но строгое отношение. Ошибок у него не бывает. Во-вторых, он никогда не повышает голос и никаким жестом не выдает свое недовольство.

Правда, я за сорок с лишним лет работы вместе с ним по выражению глаз и лица научился определять, когда он изо всех сил натягивает вожжи, чтобы не сказать вслух все, что он в этот момент о тебе думает. Два раза по работе я ловил на себе этот его взгляд. По политике и по прочему у нас бывали расхождения и жаркие споры даже с временными обидами друг на друга, но это все не в счет.

Слава закончил писать диссертацию, и попросил меня проверить на грамотность. Пустое занятие. Я грамотный со словарем, а он словарь держит в голове, но в одной фразе я уловил смысл, который противоречил теме диссертации. Найти у Славы ошибку практически невозможно. До этого такого не происходило. После трех, а возможно даже пяти трепанаций фразы или моего черепа, я уловил в ней правильный авторский смысл.

 Фраза неудачно была построена, поэтому допускала двойное толкование, но легко поддавалась исправлению. Но попробуй докажи это Славе. Он же читает и чувствует в ней свой смысл, и с его точки зрения я занимаюсь ненужной выдумкой. Но тут я проявил ослиное упрямство. Что если рецензент или в аттестационной комиссии прочтут так, как я. Зачем это надо? Когда он понял, что не столкнет меня со стула, он стал перечитывать фразу, пробуя ее на зуб и на вкус, и, наконец, уловил ненужный смысл.

Второй случай произошел через пяток, может быть даже через десяток лет. Мы создавали новый прибор. Все обсудили, все решили, оставалось кое-что проверить на макете, и тут я вдруг увидел, что идея не работает в том исполнении, которое мы уже утвердили. Исправлять всегда легко, когда знаешь, что исправлять. Проверил, перепроверил – без изменений не пойдет.

Стал Славе излагать, все, что обнаружил. Выслушал меня, подумал несколько минут, а потом с некоторой долей скрытого раздражения заключил: «Мы уже все решили. Все у нас правильно. Ничего менять не надо». Я надулся, как индюк, и пошел на свое место. Опять все посмотрел и продумал – ничего правильного нет, но зачем бодаться попусту. Соберем макет, и он покажет, кто прав, а кто не очень.

Утром сразу заметил, что Слава сам не свой, и избегает моих взглядов. Я изобразил увлечение своей работой. Слышу, подходит, но я головы не поднимаю, и он высыпает на мою макушку трудные для него слова: «Я ошибся. Ты прав». 
 
Я уже пенсионер, даже москвич, но летом живу на даче под Истрой. Вдруг мне сообщают, что у Славы возникли неприятности, он стал регулярно ссориться с Аллой Константиновной и из-за этого ушел с поста начальника лаборатории.  Меня это серьезно встревожило. Ссора с женщиной, которая его очень уважала – верный признак ломки характера, а это не бывает без серьезных сбоев в работе организма. Такой самодельный вывод я сделал из наблюдений за тремя приятелями.

Первый – Витя Хоперский. Характер – золотой. При его присутствии ни один спор в коллективе не мог дойти до ссоры и взрыва. В самый острый момент он веселой шуткой разряжал ситуацию.
Вдруг я стал замечать, что Витя меняется. У него появилась затаенная внутренняя неудовлетворенность жизнью на голом месте. В семье у него абсолютно все в порядке. Ему было трудновато работать у нас – он перешел в соседнюю лабораторию. Там работа проще, и начальник его давний друг.

 Витю все уважают, он всем добрый приятель. Даже моя Валентина от него в восторге. Жена у Вити хороший врач и человек занятый. Сына в детсад Витя водил сам. На праздник для группы выступающих детишек Витя сам взялся сшить наряды. Потом садовские женщины изумлялись его портняжной работе. И вкус есть и придраться не к чему.

Вдруг тихим шепотом по отделу – у Вити онкология. Таня, его жена, устроила его в московскую клинику. Слава и я его навестили. У нас создалось впечатление, что он еще не понимает, что с ним. Через несколько месяцев он пришел в отдел попрощаться со всеми. Это уже был прежний Витя. Все он знал, все понимал и мужественно готовился к предстоящему.

После этого первого случая я никаких выводов не сделал, и не мог сделать, но, когда у очень толкового работника Димы Карпунькина вдруг опять же на голом месте заметил внутреннюю неудовлетворенность жизнью, я об это задумался. Дима многие годы успешно работал в моей со Славой первой лаборатории, потом, наверно, укрощая свою неудовлетворенность перешел в наш отдел, спустился с пятого этажа на четвертый, но это не помогло.

 Уже все зная и понимая, он до последнего боролся с болезнью, помогал жене вести хозяйство – мимо окон нашей квартиры шел в гараж за картошкой, а шея голову уже не держала. Голова падала на грудь, он несколькими судорожными встрясками водружал ее на место, она через шаг-другой снова падала на грудь.

Третий случай внутренней неудовлетворенности я вдруг заметил у Игоря Зимина из соседнего коллектива. Игорь – основная колонна, не считая начальника лаборатории, поддерживающая высокий творческий уровень коллектива. Когда я убедился, что у него это не эпизод, я заметил Вале, что у Игоря, вероятно, онкология. Через месяц Игоря положили в больницу, и врачи подтвердили мой диагноз.

У меня были все основания беспокоиться, когда я узнал, что Слава покинул свой
пост. В первый же выходной я поехал к нему.
Я застал его в полном здравии. Да, устал, надоело и никакой необходимости быть начальником. Оба сына давно стоят на своих ногах.
Смущало меня только то, что он очень хотел поговорить со мной, прежде чем принять окончательное решение. Значит, оно не просто ему далось.
 
О конфликте с Аллой Константиновной он даже говорить не хотел – рассказал о своих приключениях в поисках меня на нашем дачном участке. Однажды он у меня там был. Я ему рассказывал, как сам строил и построил дачу.  Как и тогда, он приехал на велосипеде. Вот эта улица, а дом не тот. Ничего понять не может. День будний, никого кругом нет. Осмотрел соседние улицы, вернулся. Улица та, а дом не тот. Откуда ему было знать, что за это время мы свой дачный дом обшили сайдингом. А откуда я мог знать, что последний раз вижу его в относительном здравии.

Эта наша встреча происходила в конце лета или в самом начале осени. В начале весны мне позвонил Юра Бычков, ставший после Славы начальником лаборатории. Слава плохо себя чувствует, его положили в больницу Дедовска – город нашего Истринского района, но расположенный ближе к Москве.

Я начинаю соображать. Считается, что в Дедовске больница лучше нашей районной. Там издавна большая фабрика и хлебокомбинат. В дедовскую больницу из Истры отправляют в двух случаях – в гинекологию или в инфекционное отделение. Чтобы мужика отправили в гинекологию, такого пока еще не бывало, а в инфекционное легко угодить. Но в инфекционном, пока не прочистят сверху донизу, чувствовать себя будешь скверно.
Мне в голову не пришло, что в дедовской больнице может быть аппаратура, которая Истре не снилась.

Дней через пять снова звонок от Юры Бычкова. Славу перевезли в Московскую клинику. Ему совсем плохо. Хочешь навестить – спеши, можно опоздать.
С утра я с Валей поехали в эту клинику. Автобус битком набит. Клиника на лесной поляне за кольцевой дорогой. На поляне больничный корпус и жилой корпус персонала. Выходим из автобуса, а из него выходят Славины дети – Сергей и Дима.

 Тут же подлетает машина Володи Яцука, и из нее, кроме него, выходит Игорь Джигурда с женой Гетой. Володя и Игорь однокурсники Славы.
Володя Яцук пошел по врачам, Алла с детьми стоят в сторонке, а мы четверо сидим возле Славы. Он еще дышит и руки шевелятся, но он безмолвствует. Он уже где-то не с нами.


Рационализация и технология

Смотрю на два однотипных изделия – французское и наше отечественное. Во французском все продумано – придраться не к чему. Наше почти точная копия, но есть огорчительное отличие. Изделие работоспособно, свои основные функции выполняет, но из-за отличий немного хуже – неудобно в эксплуатации. Возможно, отличия возникли из-за юридических патентных проблем или из-за вмешательства наших рационализаторов. Старинная традиция. Наш Левша по Лескову английскую блоху подковал, но она перестала прыгать.

Вспомнились взаимоотношения с рационализаторами во времена моей инженерной деятельности. Документация на разработанное изделие передается в производство, а оттуда в научные отделы для визирования разработчиками изделия начинают поступать рационализаторские предложения. Государство охотно поощряет рационализаторов – за каждое предложение дает им на бутылку.

Если предложение безвредно или хотя бы не приносит ощутимого вреда, оно легко подписывается, но как подписать, если вред ощутимый? Тогда начальники из производства звонят начальникам из науки – твои моих обижают. В таких случаях своему начальнику приходится обосновывать вредоносность предложения. Конечное решение принимает он сам. Ущерб терпимый – уговаривает подписать, или скрепя сердце по телефону, извиняясь, обосновывает коллеге недопустимость данного предложения.

 Автор рационализации остается без бутылки, а уже по усам текло. Фонд зарплаты у его начальника жестко лимитирован. Как поощрить толкового работника, а на рацпредложение фонд особый, отдельный, грех его не использовать.
- Придумай новое, – советует он подчиненному, – а это никак не проходит.

В эпоху глобальной борьбы с водочным изобилием административные рационализаторы придумали заменить этиловый спирт для чистки от следов пайки электро- и радиоэлементов на платах и панелях на метиловый спирт. Химики и технологи обосновали возможность такой замены – полную технологическую безвредность для производства аппаратуры. Экономисты тут же подсчитали возможные барыши, но вдруг противником выгодного дела выступил старший военпред – человек уважаемый и мудрый.

В мужском обществе он был изощренным и остроумнейшим матерщинником, заслушаешься, язык – поэзия, но стоило только на дальнем горизонте замаячить женщине, он немедленно переходил на общеупотребительную прозу и ни разу не сорвался, что само по себе тоже было удивительно. Его речь на совещании в директорате придется передать с большими сокращениями сухим языком.

- Мужики, вы с ума посходили? Что вы творите? Собран уникальный коллектив электромонтажников, способных своими руками создавать образцы сложнейшей техники, а вы хотите за пару месяцев всех их вынести за ворота в деревянных ящиках с венками. Вы тут ахинею закрутили. Обрадовались, как дети малые, погремушке. Ура – метиловый спирт не влияет на аппаратуру! Что вы о железках беспокоитесь? Вы о людях подумали? Как этот спирт на организмы действует? Ну-ка на себе попробуйте. Стакан хлопнешь – и выноси в белых тапочках ногами вперед. У монтажника спирт под рукой – он вам удержится? По себе вспомните, трезвенники и праведники. Железо все стерпит, а человек не железо. Грошовая экономия большими жертвами обернется, и трупы будут на вашей совести.

Рационализацию остановили, но науке с тех пор на экспериментальные нужды спирт урезали в несколько раз.
Помню, как меня юнца-инженера обучал реальной советско-российской технологии матерый электромонтажник макетной мастерской. Первый раз по моим схемам собрана и распаяна профессиональными руками плата.
- А спиртом протереть? – спросил я, рассматривая измазанную канифолью плату.

- Прости, забыл, – извинился монтажник. – Молодец, что напомнил. Сейчас сделаю. – Он налил в стаканчик спирта, демонстративно влил его из стаканчика в себя, подышал на плату и мазнул ее рукавом белого халата. – Тебе эту плату не военпредам сдавать. Бери, будет работать, а где я не пропаял, прижжешь сам паяльником. Вид ее не нравится – своим спиртом протрешь. Вы ж интеллигенты. Вы его не потребляете. Так куда его девать? На протирку или нам за труды.
С тех пор никаких проблем у меня с монтажниками не было.