Внук чекиста

               
                Бирюкову Ивану Акимовичу
                моему деду посвящается               
               

"Ветераны"

   Одноэтажный вокзал северного городка жил в своём спокойном, рабочем ритме. Коптил тепловоз на втором пути, неторопливо ходили между составами дорожные рабочие в ярких жилетах. Медленно проезжающие мимо вагоны отстукивали ритм, пахло пропитанными шпалами и какой-то особенной воздушно-угольной смесью. Такой запах бывает только на железнодорожных станциях небольших городков.

Я посмотрел на круглые вокзальные часы. Наступила полночь, но вокруг было умопомрачительно светло. Вовсю бушевал полярный день. Чудесно! Мне нравится такая майская погода. Она всегда даёт надежду на хорошее лето, на пробуждение северной природы от долгой полярной зимы.

Громкоговоритель на столбе кашлянул и заговорил женским голосом: «Уважаемые пассажиры! Поезд номер 1418 сообщением Мурманск — Новороссийск прибывает к первой платформе. Стоянка поезда десять минут. Повторяю…»

   В этот момент особенная грусть остановилась в районе сердца. Несколько лет назад я уезжал с этого вокзала в армию. Повезло, взяли в погранвойска. Господи - казалось, вернусь, вцеплюсь в родной город и навсегда. Но какие-то колесики в неведомом механизме жизни уже закрутились в другую сторону.



Два дня назад из Мурманска мне позвонил мой бывший командир по Алакурттинскому погранотряду полковник Чешенко:

— Роман, приветствую тебя. Чешенко на проводе.

— Здравствуйте, Николай Христофорович. Как же я рад слышать ваш голос.

— Роман, буду краток. Твою просьбу по поиску твоего деда выполнил, есть первые сведения! Записывай, что удалось узнать.

Застыл кадык. Волнение прошло по телу.
Дед! Родной, Иван Акимович. Где же ты, родненький?
Несколько лет поисков и запросов не дали результатов. Как легко потерять прошлое и как тяжело искать правду! Человека, как хлебную крошку, смести со стола истории. А что потом? Годы пролетят — и не узнаешь.

И вот сейчас Чешенко говорил мне в трубку:

— Записываешь? Диктую. Дед твой настоящим чекистом оказался. Но основные сведения засекречены по настоящее время. Для получения определённых сведений родственникам нужно обращаться в специальный архив ФСБ России. Адрес записывай. Но это не главная новость. Смотри, что я раскопал. Есть сведения, что твой дед участвовал в обороне и освобождении города Ростов-на-Дону во время Великой Отечественной войны. Откуда такие сведения, не спрашивай. Я на пенсии и мои старые друзья тоже. Но всем давно известно, что бывших пограничников не бывает. Знаем, что добрая память о солдатах любой войны — это святое, что есть у военных. Так вот, в Ростове-на-Дону есть одна сильная ветеранская организация. Председатель — Иванов Дмитрий Владимирович. Запиши телефон. Он подсказал мне, что в военных архивах тех лет он совершенно случайно наткнулся на имя твоего деда. Искал одного, а нашёл другого. Сверили полученные данные, выходит — он. Так что звони ему, договаривайся о встрече. Он радуется, когда находят своих героев. Так и служит все годы. Знаю его ещё по Алма-Атинскому училищу.

— Вот это да! Я всё записал. Спасибо, Николай Христофорович. Буду думать.

— Здесь думать не надо, здесь надо действовать. Жизнь пролетает как пуля—дура, а надо быть штыком-молодцом. Да простит меня наш славный Суворов Александр Васильевич за такие слова. Удачи, Роман. Хорошее дело делаешь.



   Протяжный гудок медленно вползающего на первый путь тепловоза разогнал воспоминания. Потянулись по перрону пассажиры с вещами. Поезд остановился, и я оказался прямо напротив своего вагона. Открылась дверь тамбура. Вокзальные часы показывали начало нового дня. Полночь.


Забираясь по ступенькам, я на секунду обернулся, и посмотрел в сторону родного городка. До встречи, теперь в путь. В путь за правдой, искать память, которую нужно вернуть тем, кто в ней нуждается.

Пройдя по вагону, быстро нашёл своё место. За столиком сидел одинокий дед и смотрел в окно. Обернувшись, он обрадовался и заулыбался мне.

— Здравствуйте, молодой человек.

— Здравствуйте.

— А я смотрю в окно, и вы на перроне с вещами. Ну, думаю, ко мне. У меня свободно. Так и получилось.

Дед оказался общительный. Пока я закидывал вещи на полку, он стал рассказывать про то, что поезд чистый, хороший. И проводник молодец, старается.

— Да вы, молодой человек, можете устраиваться на нижнюю полку, всё равно никого не будет. Я это уже точно знаю.

— Спасибо, пока присяду, конечно.

Поезд тронулся и мы поехали.

— Теперь мы с вами попутчики. Давайте знакомится.

Я посмотрел на деда. Открытое и доброе лицо, седые, могучие брови. Такие живые глаза, невероятное жизнелюбие в них. Сколько же ему лет, интересно?

— Меня зовут Георгий Константинович. А фамилия моя Жуков.

— О, как! — я не сдержал восхищения. Как славного полководца Жукова. Мне очень приятно. Меня зовут Роман.

— Роман, замечательно. Да, я — Георгий Константинович. Все мы в своё время были и полководцами, и каждый из полководцев был простым солдатом. Путешествуете, Роман?

— Если так можно сказать, то путешествую. Долго рассказывать.

— Вот и хорошо. Дорога дальняя. Я, например, до Курска еду. А вы далеко направляетесь?

— Я в Ростов-на-Дону.

— Ростов! Столица Юга! Хороший город, русский город. Был я там, и не раз. Молодость моя там прошла. Как у писателя Юлиана Семёнова, семнадцать мгновений! Только не весны, а жизни. Тяжёлых мгновений, но славных.

— Вы там учились?

— Да, учился (дед горестно улыбнулся). Учился бить фашистов. Страшная учёба у нас была. Но мы, Роман, способные ученики оказались, терпеливые.

— Простите, даже не подумал.

— Да, ничего. Значит, бодрый я ещё. Так и учились на своих ошибках. Злые были, голодные вначале. Привыкли быстро. Долго к экзаменам готовились, но сдали на «отлично». Я в Чехословакии, в мае 1945 года Победу встретил. Очень много друзей жизнями своими заплатили. Но я их всех помню, и про всех могу рассказать. Ведь для нас, старых людей, память о погибших друзьях— главное. Это никогда не забыть.

После этих слов у меня в голове начали появляться лица моих боевых друзей. Родные такие лица, братишки мои, те, что навсегда остались там, в той стране. Моя память начала кромсать границу душевной боли и воспоминаний. Не сейчас, только не сейчас.
   Наверное, в тот момент я понял, что должен просто выслушать старого ветерана. Ведь может, и мой дед также рассказывал про себя и своих друзей случайным попутчикам. И его слушали, чтобы рассказать другим. А я потом, после, когда-нибудь. Я ещё расскажу, успею.

Ветеран великой войны! Настоящий, живой человек. Участник, очевидец истории! Я осознал важность момента. И сейчас для ветерана Великой Отечественной войны Георгия Константиновича Жукова я стал его семьёй. Тем человеком, с кем можно поделиться, поговорить по душам. Мы с ним попутчики в этой жизни. И я был благодарен судьбе за тот ночной разговор в поезде, мчащегося по нашей России.



Дед продолжал:

— В Ростов нас перебросили в ноябре сорок первого года. Очень тяжёлое время было и для нас, и для всей страны. Но никто не скулил. Все готовы были умереть, но мы понимали, что если все погибнут, то кто будет защищать Родину? Враг сильный был, беспощадный. Ненависть к фашистам кипела у нас в крови. Служил я в то время в 61-м батальоне особого назначения НКВД. Готовили нас долго, а все рвались в бой. Да и задачи у нашего батальона были необычные. Ростов тогда был на грани захвата.
   Мы делали тайники с оружием, минировали разные объекты и изучали город. Все понимали, что сил мало и, возможно, Ростов придётся оставить. В том, что мы вернёмся, сомнений не было. Но сколько времени уйдёт у Красной Армии собрать силы? Никто не знал точно. Горожане тоже не верили, что немцы войдут в город. Ведь и полгода не прошло, как началась война, а фашист уже рядом.

Конечно, у командования был план отступления на левый берег Дона. И мы готовились скоро вернуться. Кто-то должен был остаться и бить врага в городе. И вот тогда я вступил в первый бой на ростовской земле.

Неожиданно, даже в тех условиях, в город прорвались диверсанты. Отборные немецкие бандиты. Я находился в группе, которая минировала вокзал и железнодорожные пути. И вдруг, прямо на перроне взрыв гранаты, потом стрельба, крики раненых. Это было очень страшно. Первая мысль — немцы прорвались. А тут ничего не понятно. Диверсанты, переодетые в советскую военную форму, стали стрелять в людей, убивать машинистов и военных. А тогда на вокзале перед отправкой скопилось несколько составов. Задачей бандитов было посеять панику и страх, и под видом свежего резерва захватить железнодорожный мост через Дон, чтобы тем самым отрезать все пути и сорвать эвакуацию города. Я увидел, как человек в форме капитана Красной Армии обливал вагоны горючкой и поджигал их. Первым же выстрелом я попал ему в руку, он закружился волчком и успел залезть под вагон.

И вот, Роман, представляете, что творилось в тот день там, на вокзале. Страх холодный по спине течёт. Где свои, где гитлеровцы? Страшно было случайно своего застрелить. И тогда на вокзал чекисты местные примчались. Мы видели, как они наводили порядок. Отцепляли горящие вагоны, отправляли составы и в это же время отстреливались от бандитов. Они смогли собрать силы и первым отправить состав с ранеными. Затем ещё один и ещё. Чекистов было пятеро и они все погибли в том бою. Диверсанты отступили и бросили все свои силы на захват моста. Порядок был наведён на то короткое время, чтобы понять, что произошло и перегруппироваться. Мы закончили минирование, и нам пришёл срочный приказ двигаться дальше, к следующим объектам. Наша группа уходила с вокзала, и я видел погибших чекистов. Рядом с одним валялась на земле его красно-синяя фуражка, пропитанная кровью, и в вытянутой руке он сжимал пистолет, словно собирал силы для последнего выстрела. Сколько я потом видел погибших товарищей, но этот чекист запомнился мне на всю жизнь. Это был один из тех, пяти ростовских героев. На железнодорожном вокзале города Ростов-на-Дону есть мемориальная доска с именами героев. Обратите внимание, когда там будете.

— Вы не устали, Роман? А то, я так разговорился, — внезапно прервал сам себя Жуков. По нему было видно, что он вновь оказался в ноябре сорок первого, там, на железнодорожном вокзале Ростова.

— Нет, нет, вы что, Георгий Константинович! Я только сейчас понимаю, что очень мало знаю о вашей войне. У вас каждое слово, как отпечаток в памяти. У меня только книги и фильмы о великой войне, а у вас такая боль в каждом слове. Вы — участник, вы — герой.

— Ой, Роман. Я не герой. Я вот сейчас еду к другу своему. К Мише Гончакову еду. Он под Курском живёт. Вот он герой! Да! Он свои обе ноги, там же, под Курском, и потерял. Пограничником был Миша. Нас всех тогда собрали в особую 70-ю армию. И чекисты, и артиллеристы, и пограничники вместе воевали. Тогда под Курском, немецкий снаряд прямо в окоп к Мише прилетел. Взрывом ноги ему оторвало. Так он без ног, посечённый, связь со штабом держал ещё несколько часов, пока наши в атаку не пошли. Как услышал раскатистое «Ура-а-а», тогда отключился. Он знал, что умирать нельзя, что связь нужна для наступления и терпел.
   Так вот он, безногий, двух детей после войны на ноги поставил! Двух сирот из детского дома взял и воспитал. Друг наш был, вместе в училище учились, Гриша Василенко. Он под Ростовом погиб, а семью под Киевом убило при налёте — жену и родителей старых. Дети только случайно спаслись, в пионерском лагере были. Так они из лагеря этого два месяца по лесам выбирались, чтобы немцу не попасться. Вывела их тогда женщина одна. Тысячу ребятишек спасла. Детей до дома довезли, а дома больше и нет у них. Их в детский дом и определили. А потом в эвакуацию отправили. Так Миша за ними на колесиках деревянных приехал после госпиталя. К себе и забрал и отцом стал им на всю жизнь.

   Вот он — герой! Миша — герой!
   Я то что, у меня руки и ноги на месте. Я когда к нему приезжаю, то перед ним на колени встаю, потому, что он заслужил. Так мы на одних коленях и стоим на двоих, обнимаемся. Мы радуемся так друг другу. И что живые до сих пор, радуемся.

   Тогда, под Ростовом, почти весь наш батальон остался лежать. Потом живые жалели, что не погибли вместе с другими бойцами. Мы узнали, что в уличных боях было утеряно Красное Знамя нашего батальона. Как это произошло, до сих пор никто не знает. Это моё самое страшное воспоминание о той войне. Моя незаживающая рана. Осколок в ноге не мешает мне так жить, как эта боль. Почему так случилось?
   Знамя пропало во время боёв, Гришка был последний, кто держал знамя в руках. А дальше бой, мы прикрывали его, когда он уходил по склону. Я был после войны там, на том месте сейчас в Ростове — Гвардейская площадь. Когда через неделю мы освободили Ростов, то нашли Гришу мёртвым. Он взорвал себя и окруживших его немцев последней гранатой. Но при нём ничего не было. Сначала думали, что знамя захватили немцы. Оказалось, нет. Мы утеряли наше Красное Знамя. Много раз после войны я посещал могилу Гриши. Стою и смотрю на его фотографию, и спрашиваю: — Гриша, дружок мой, что случилось тогда, в тот день?

А он смотрит на меня с фотографии, и словно отвечает: — Жора, мне бы тогда ещё десяток патронов, по-другому всё было бы. Во сне приходил ко мне несколько раз. Постоит, издалека посмотрит и не подходит. Как будто что-то сказать хочет.

Много сил у меня ушло, чтобы узнать правду. Напрасно. Вот тебе, Роман, рассказал и чуть легче снова стало. Я верю, что когда-нибудь, правда откроется другим людям. Может тебе и откроется там, в Ростове. Только знай, что мы дрались и никогда не сдавались. Мы — чекисты, стальные люди.



Дед посмотрел на меня, и мне стало не по себе. Он смотрел страшно, в упор. Прямо в глаза. Словно искал оправдания, возможного участия.

— Георгий Константинович, так ведь война была. Вы победили.

— Да. Страшная война. Но моя война продолжается. Я ищу, рассказываю, я всё помню. И ты запомни, Роман. Главное — это память. Память народа, связь поколений. Мы победили, да, победа одна на всех. Но главное, это то, что мы, ветераны хотим только того, чтобы вы и следующие поколения знали, что если мы смогли выстоять, то и вы сможете. Если мы нашли силы сохранить Родину, то и вы сможете.

Батальон наш тогда расформировали. Почти никого в живых не осталось. Так как Знамя не было захвачено врагом, а было утеряно в боях, то нас просто раскидали по другим частям. И сегодня я точно знаю, что я — Жуков Георгий Константинович — последний живой солдат 61-го батальона особого назначения НКВД СССР. Последний.

Ветеран посмотрел на часы. Четыре утра.

— Вы извините, Роман. Я прилягу. Бодрюсь, конечно, напускаю важность, но я не могу победить возраст. Но это мне и ни к чему. Это мои годы, моя жизнь. И я их никому не отдам. Спокойной ночи. Завтра у нас с вами целый день. Я вам обещаю, что завтра расскажу ещё много. Я должен успеть рассказать. Чтобы другие помнили. Это всеобщая народная память.

— Спокойной ночи, Георгий Константинович, — ответил я.



Я лёг на своё место и под мерный стук колёс поезда пытался понять, что на самом деле произошло. Мне будто разрешили коснуться святого чувства. Через десятки лет человек рассказывает о том, что было, и что он видел и чувствовал. Я хотел запомнить каждое слово, каждую буковку.
   Я закрыл глаза и снова оказался там, в памирских горах…
  Я здесь, на нашей стороне. Тогда это были наши рубежи и наша граница.
  За речкой идёт снег, который падает и сразу тает. Падает и тает. И вроде зима, холодно, а снега нет. Вершины и перевалы завалены снегом, а здесь нет. Странно так. Затишье такое.
   А потом пошли другие воспоминания. Тот апрель, когда духи попёрли со всех сторон. Наш пост, мои пацаны из группы. Эти три дня, что сидели в полном окружении. Головы не поднять, у духов и артиллерия и миномёты работают. Терпим. Только отбежали, как прямое попадание в наш БТР, башню как консервным ножом вскрыло. А мы терпим. Когда они пошли прямой атакой на нас, уже понятно было, что уничтожить  хотят непременно. Сломать хотят, силу дурную показать хотят. Авиации нет, ну не могли парни к нам прилететь, А мы терпим. Да хрен вам. Мы же пограничники – стальные люди.
   Я сразу вспомнил, что так же дед говорил про своих чекистов. Всё правильно. Мы, ветераны, - из одного железа сделаны. Война у всех одинаковая – будь она неладна. Почему я не сказал деду, что тоже ветеран? Молодой ветеран, как в его молодости было. Мы тоже защищали страну, своих детей и своё будущее. И мы, ветераны боевых действий, знаем, за что шли в бой – за правду, что мы есть, за боевое братство, за жизнь друга.
   Я вспомнил, как мой друг лежал рядом, а я сквозь зубы цедил: Ты не бойся, я тебя им не отдам. Я отвезу тебя домой. А он уже несколько часов ничего не боялся. Он погиб с оружием в руках и это была наша с ним общая правда жизни. Проваливаясь в сон, я снова оказался в командно-штабной машине, где мы отчаянно пытались вызвать огонь на себя. А в ответ только: «Помощь идёт к вам. Помощь рядом. Ждите».

   На следующий день я всю дорогу слушал ветерана. Как же это было интересно. Его взгляды, устремления, рассказы про героические дни и ночи, которые прожил этот достойный человек. Про верность присяге и боевых товарищах.

   На одной из коротких остановок на боковые места, рядом с нами, подсела пара, молодая девушка и парень. Ехать им было, видимо недалеко, что они даже не стали брать постельное. Как только поезд двинулся дальше, они сразу же раскрыли сумки, и, не здороваясь ни со мной, ни с дедом, достали несколько пластиковых бутылок, разложили на столе рыбу, и стали жадно наливать и пить пиво. Дед неодобрительно посмотрел на новых попутчиков, и, видимо, хотел что-то сказать, но незаметно махнул рукой. Он тоже был настолько увлечён нашим разговором, что не стал тратить драгоценные минуты.

    В это время по поезду прошёл рыжий горбун неприятной наружности. Он раскладывал на каждом столике пачку автомобильных наклеек. Большинство из них были с глупыми и непристойными выражениями, и на многих из них были цифры 1941—1945.

   Ветеран с ненавистью посмотрел на горбуна и пальцем указал ему забрать со стола эту подлость. Горбун, нисколько не смущаясь, перекинул пачку на столик молодой паре и пошёл дальше по вагону. Парень с улыбкой стал рассматривать наклейки и сказал своей попутчице: — О, Катюха, смотри, как у Коляна, я давно такую хотел. Помнишь? Давай купим вот эту. Скоро 9 мая, на «ласточку» свою наклею.

Вскоре горбун вернулся, и прикидываясь глухонемым, на пальцах стал показывать цену. Грязная сделка состоялась, и рыжий продавец ушёл.

По выражению лица деда я видел, что он хотел бы смачно плюнуть уходящему в спину. Возможно, дважды.

— Так вот, Роман, я продолжаю, если вы не против. Май 45-го я встретил в партизанском отряде в Чехословакии под командованием майора Мурзина. Это были незабываемые дни! Запах Победы сводил нас с ума. Мы понимали, что выстояли и смогли победить жестокого врага. Хотелось домой, взять наточенную косу и босыми ногами пройтись по утреннему лугу. А как нас встречали дома! Мы всей страной верили, что самое страшное осталось в прошлом, и что впереди только бескрайняя мирная жизнь. Так и получилось, как мечтали, — и хаты строили, и любили, и детей рожали, и песни пели. Жаль только моей Тони не стало уже лет как пятнадцать, а я всё живу, и живу.

— А как же дети?

— А что дети? Они уже давно выросли. Двух внуков мне подарили. И здесь я счастливый человек. Все рядом со мной, и дети, и внуки.

Внезапно дед приблизился к моему лицу, и, глядя прямо в глаза, произнёс:

— Гриша сегодня приснился под утро. Только сейчас вспомнил. Гриша и ты, Роман. Он тебе Красное Знамя передал. В руки тебе отдал, развернулся и пошёл. Я ему кричу: — Гриня, Гриня! А он уходит и не оборачивается, не слышит как будто. Так и ушёл. Сынок, что это значит?

Девица за столиком смешливо прыснула. А парень, обгладывая рыбий хвост произнёс: — Спишь, ты дед хорошо. Вот что это значит. Слушали мы тут тебя, интересно про войну рассказываешь. Ну, как говорится, спасибо деду за победу. Так что ли?

Глаза ветерана вспыхнули яростью.

— Что, уже всё допили и доели, что рты пооткрывали?

— Ты дед, давай это, не учи нас. Мы сами знаем, как жить. А то, что воевал, так за нас не волнуйся. Если что, то мы можем повторить. Правда, Катюха? Можем повторить?!

— Ага, я бы радисткой Кэт была бы. Только рожать не хочу.

Ветеран побледнел и вскочил на ноги. Он подошёл к столику и, вглядываясь в опухшие от пива лица, произнёс страшным голосом:

— Что? Повторить хотите? Повторить?!

Он посмотрел на девицу: — Ты хочешь повторить? Давай, попробуй! У нас в партизанском отряде Катя была, Самойлова. Ноги сильно отморозила. Потому, что нельзя было и головы всем поднять, несколько часов в снегу лежали. Так мы, шестеро мужиков, на санях её держали. Ноги ей пилой отпиливали. Чтоб живая осталась. Она воет, верёвки рвёт, а мы держим её и плачем. А Коля ей кости пилой пилит. Ты слышала когда-нибудь, как живому человеку кости пилят? Ты хочешь повторить? Повтори. Я забыть это сколько лет не могу, а ты Катюша повтори, если сможешь!

Ветеран яростно перекинулся на парня. Тот в страхе смотрел на деда. Изо рта парня свешивался кусок рыбы.

— А ты? Тоже хочешь повторить? Молодец, герой! Повтори подвиг Сашеньки Морозова. Когда мы держали оборону под Курском, и ему немецкой миной оторвало руку, а вторая на двух кусках кожи болталась, то последнее, что он сделал, так это посмотрел на меня, сгрёб кровавым обрубком гранаты и вылез из окопа. Прямо на нас двигался танк и Сашка, прижимая гранаты к груди, зубами, ты слышишь, герой, зубами выдернул чеку и бросился под танк, остановив его. Ты сможешь это повторить? Я тебя спрашиваю, ты сможешь?

Ветеран развернулся, и тяжело дыша устало присел на свою полку.

Девица ойкнула, и, заметавшись, побежала в конец вагона. Парень медленно прожевал, и тихо произнёс: — Дед, ты это, прости дурака, я даже не подумал. Извини дед, честно, извини.

По его щеке пробежала испуганная слеза. Ветеран взглянул на него:

— Если плачешь, то ещё не всё с тобой потеряно. Прощаю. Я и не такое в жизни прощал. И не смей никогда больше.

Девица вернулась с зарёванным лицом, пара засобиралась и вскоре вышла на одной из крупных станций.

Ветеран устало посмотрел на меня и сказал:

— Понимаешь, сынок, мы всё едем в одном поезде под названием Жизнь. У кого-то места лучше, у кого-то похуже. Кто-то кушает в вагоне-ресторане, кто-то своё, домашнее. И выходим мы на разных остановках, кто-то раньше, кто-то позже. Но ведь, в - сущности, все мы пассажиры до одной конечной станции. И прожить эту короткую поездку нужно достойно, не оскорбляя и не мешая другим пассажирам. Спасибо тебе, что ты стал моим попутчиком и единомышленником в этой поездке. Я выхожу сегодня ночью под Курском, там станция небольшая, до Миши рукой подать. Ждёт меня уже мой фронтовой дружок, ждёт.
 А ты, Роман, сегодня во сне под утро огонь на себя вызывал. Ты где воевал, сынок?
- Было дело, отец. На таджикско-афганской границе служил. Несколько лет отдал пограничным войскам России. И добавил, - Ветеран боевых действий в Республике Таджикистан.
   Дед привстал и протянул мне свою руку. Я протянул свою и в крепком рукопожатии  почувствовал, как мне протянули руки миллионы ветеранов и жизненные силы, отданные на защиту справедливости и выполнение воинского долга, вливаются в меня душевными волнами.
Это и есть ощущение настоящего Боевого Братства

— Георгий Константинович, передайте, пожалуйста, вашему другу от меня душевный поклон, и скажите, что я знаю про него, про его жизненный подвиг. И другим расскажу, обязательно.

Старческое лицо деда заметно повеселело, и я пошёл за кипятком. Мы пили ароматный чай в железных подстаканниках и разговаривали. Я смотрел на ветерана и пытался запомнить его лицо, его руки, морщины, его манеру говорить, чтобы он так и остался в моей памяти — живым и волевым человеком.

Ночью ветеран сошёл с поезда в соловьиную ночь. Он так и не стал будить меня. Сквозь сон я только услышал, как он прошептал надо мной: — Тебе вручили Знамя — не урони. До встречи, сынок!

В тот момент мне почудилось, будто атласный шёлк прошелестел прямо перед лицом, и почему-то, запахло порохом. Приснилось, наверное.

Не уроню! Теперь это наш фронт памяти!
Низкий поклон вам за ваш жизненный подвиг, уважаемые ветераны!


"ХРАНИТЕЛЬНИЦА"

В Ростове-на-Дону стояла прекрасная майская погода. Я созвонился с Дмитрием Владимировичем и узнал адрес ветеранской организации. Как здорово, всё рядом, от вокзала семь минут пешком.

Дмитрий Владимирович оказался полковником в отставке, высоким и крепким мужчиной. Своим стальным рукопожатием он сразу же напомнил мне Чешенко (у них спецподготовка, что ли, была по рукопожатиям?!) За пару часов мы вместе составили официальный запрос по московскому адресу. Я вспоминал подробности, сверял документы и взятые справки, а он проверял правильность заполнения нужных форм.

— Послушайте, Роман. Запросы могут остаться без ответа довольно долгое время. Но, в конечном итоге, ответ вы, конечно, получите. Какой он будет — это не мне решать. Свою помощь я вам оказал. От себя добавлю, что святое дело делаете. Сохранение памяти о славных буднях офицеров нашей организации — это большое дело. А здесь к тому же ещё и ваш родной человек, дед. Это дорогого стоит. Вы на правильном пути. Сейчас мы вместе составим запрос в наш местный архив, чтобы вы смогли бы прочесть имя вашего деда в списках военного времени. Это будет хорошим заделом. Кстати, вы в Ростове, где жить будете?
— Я ещё не знаю точно. Сегодня хочу посмотреть комнату по объявлениям, да и подработку может найти, неплохо было бы. Я даже не знаю, сколько буду гостить в вашем славном городе.
— Отлично, я так и предполагал. Вчера разговаривал с директором музея истории нашей организации. Мы все называем его Музей Памяти. Зовут её Людмила Ивановна, милейший человек. Она буквально пропитана историей и знаниями. Попросила найти ей в помощь человека. А в музее, насколько я знаю, готовится новая выставка. Поговорите с ней, я точно уверен, что она вам многое расскажет о 230-м конвойном полке НКВД СССР, в рядах которого и сражался ваш дед. Кстати, у меня есть все основания полагать, что у вашего деда были конкретные задачи и выполнял он особые поручения командования. Я пытался узнать в наших архивах более весомую информацию, но она оказалась забранной Москвой ещё в послевоенные годы. Больше я вам сказать не могу. Потому, что не знаю, и только когда придёт официальный ответ, то тогда и будем решать в каком направлении двигаться. Музей здесь недалеко, тоже на Большой Садовой. К двенадцати часам она подойдёт к входу. Скажите Людмиле Ивановне, что вы от меня пришли. А я постараюсь, чтобы ваши документы как можно скорее ушли на проверку. Удачи вам, Роман. До связи.

Я вышел на улицу с непередаваемым ощущением радости. Было такое настроение, будто я иду навстречу своей цели, и вот она уже показалась на горизонте. Чуть-чуть осталось.

Так, я на месте. Неприметная дверь. Кто бы подумал, что за ней история огромной организации. Сильные ребята! Такой порядок нужно поддерживать, мама не горюй! Страна великая, народ великий. И так всё незаметно у них, — двери, таблички, должности, форма одежды. Никто не знает, каких жизненных сил требует такая служба. Наверное, и не нужно знать. Думаю, что просто всем нам нужно искренне жить и служить в силу своих способностей.

На часах было без пяти двенадцать. Пять минут подождать. Погода чудесная, начало мая. После севера можно радоваться теплу и солнышку. Отсюда мне был прекрасно виден ростовский железнодорожный вокзал. Я вдруг вспомнил рассказ ветерана, про немецких диверсантов, что пытались захватить вокзал, сломать город и его жителей. Отрезать все пути спасения жизней. Уничтожить сопротивление. Как они просчитались, сволочи!

Стоя на углу Большой Садовой и Братского переулка я вспомнил, как фашисты, переодетые в красноармейцев, останавливали машины и убивали советских людей. Наших мирных людей. Не вооружённых солдат армии, с которыми воевали, а простых мирных людей, которые жили и трудились в своей стране. Фашистские, бесчеловечные приёмы.
Посеять панику, страх — подчинить других, уничтожить другой народ — как такое могло прийти в голову европейцам двадцатого века? Они не знали, что ввязались в смертельный бой. Но наш народ оказался сильнее. Именно весь народ, каждый гражданин в полном понимании этого слова встал на защиту Родины. Такого нигде не было и никогда больше не будет.
Я вспомнил, как совсем недавно, уже в наше время так действовали террористы на Северном Кавказе. Такие же подонки, как и фашисты во время войны.

Что происходит? Почему сотни лет врагам нашего государства не даёт покоя наша земля и наш образ жизни. Лезут, и лезут, как дикие животные. Их каждый раз бьют и уничтожают. Проходит столетие, но они снова ползут на нашу территорию. Это нельзя никогда забывать, и думать, что война с русским народом не повторится. Нужно быть всегда готовым к тому, что в мире всегда есть безумцы и фанатики, которым хочется умереть на русской земле. И, главное, мы должны оставить нашим детям и внукам главное оружие — память и силу единства нашего народа.

— Здравствуйте. Вы Роман?
Я обернулся на женский голос. Передо мной стояла женщина, невысокого роста, чуть больше своих шестидесяти лет. Женщина была оригинальной копией изящных музейных работников. Тех самых, что я видел в Эрмитаже, в самых лучших исторических залах. Но глаза…
Её глаза прямо-таки светились от счастья и радости, что вокруг такая интересная жизнь. Человек радовался, возможно, солнечному дню, хорошему настроению или просто новому знакомству. Это были глаза искреннего человека. Настоящая Хранительница памяти.
В сумочке, похожей на авоську, лежали купленные, в соседнем магазине, две пачки масла и творог.
— Здравствуйте, да. Я от Дмитрия Владимировича.
— Он звонил мне. Просил встретиться с вами. Пойдёмте в музей. Будем знакомиться.

Хранительница открыла дверь, отключила сигнализацию, и мы зашли внутрь. Помещение было небольшое, арка разделяло его на два выставочных зала. Было видно, что недавно здесь закончили ремонт. В первом зале стояли наполненные витрины и стеллажи. В них находились разные предметы: фотографии, документы, награды, личные вещи героев, оружие и военная форма. Часть стеллажей была пустой. И возле них, на полу, стояли ящики разной формы.
— Вы извините, у нас пока небольшой беспорядок. Настоящий, музейный, но я одна всё не успеваю сразу сделать после ремонта. Всё по спискам, иначе нельзя. История не терпит суеты.

Людмила Ивановна улыбнулась. Её привычка в разговоре говорить «мы» умиляла меня. Как будто она говорила от имени всех музейных и исторических экспонатов. Это была воспитанность советского человека. Настоящая, неподдельная вежливость уходящей эпохи.

— Вот это наш первый зал. Здесь история организации от установления советской власти и довоенной борьбы за правопорядок. То есть с 1918-го до 1941-го года. Невероятно тяжёлое время было, и для страны, и для народа.
Мы остановились у первого стенда. Здесь были чёрно-белые фотографии высших офицеров организации. Сверху надпись — «Начальники управления в разные годы».

И вдруг я вздрогнул. На одном из фото на меня смотрел один из бывших руководителей НКВД, в предвоенные годы. Профиль был очень знаком. Я интересовался историей и много читал разной литературы, в том числе и про предателей нашей страны. Будучи советским офицером, он сломался — предал друзей, боевых товарищей и свой народ. Сбежал за границу, и за еду и деньги стал предавать. Обернул оружие против своей Родины. Прошло несколько лет сытой жизни и его убили враги, когда он им просто стал не нужен. Предателей нигде не любят. Их ненавидят здесь и опасаются там. Никакой политикой или личными обстоятельствами нельзя пытаться оправдать любые действия, связанные с предательством.
— Людмила Ивановна, так это же этот… предатель!?
Мне было брезгливо даже произносить эту фамилию вслух.
— Это наша история, а история должна сохранять факты. В ней не должно быть белых пятен. В своё время он был руководителем нашего Азово-Черноморского отделения НКВД. И это тоже факт. Нельзя стирать из истории отдельных персонажей. А то, что он — предатель, это уже память. Память всеобщего презрения и ненависти. И то, что он предал своих товарищей — жуть! То, что он предал свой народ — факт! Но мне, как женщине, страшно сознавать то, что он предал свою семью, трусливо бросил их, спасая свою никчемную шкуру.

Незаметно Хранительница плавно перешла в разговоре на другие фотографии. Улыбаясь и восторгаясь, она продолжала рассказывать:
— О, а вот это были офицеры! Настоящие чекисты! Многих уже нет с нами, но какие это были сильные люди. Руководители! Организация, как одна большая семья. У каждого свой характер, своё представление о справедливости. Каждый сам по себе сильный человек. Слабых здесь нет. А вы представляете, Роман, чтобы управлять сильными людьми, то какой силой нужно обладать, и здоровьем. Я много лет отдала изучению истории создания ВЧК и понимаю, что только через стойкое и верное служение своей Родине можно стать настоящим сыном земли русской.
Как и в любой большой семье всякое случается, и хорошее, и не очень. Но даже такой, казалось бы, незначительный факт, как то, что мы с вами сейчас стоим и разговариваем в музее службы чекистов, говорит о том, что история есть. Есть славная история традиций нашей с вами страны.
Есть герои. Есть факты невидимой, но реальной войны и многое, конечно, нельзя рассказать. Жаль, но нельзя. Если только время молчания выйдет, может тогда. Такая специфика службы. И я знаю, что после меня, через много лет музей будет жить. А значит, будет жива память про наших чекистов. Вот, например, посмотрите вот эти документы. Им столько лет, а они говорят и всё прекрасно помнят. Это как раз был период того времени…

Я заслушался. Мне было невероятно интересно. Голос Людмилы Ивановны завораживал. Она говорила, и передо мной пролетали разные годы, командиры скакали на конях и герои сходились в рукопашной с бандитами. Некоторые слова в её рассказе повторялись и были словно рамкой для картины, которую рисовала в моём воображении история. Это были слова — Родина, служить, честь офицера.

Внезапно, где-то в глубине музея раздался телефонный звонок. Людмила Ивановна, извинившись, ушла. Я остался в зале, до потолка наполненным историей. Посмотрел на время, мамочки, родные! Прошло два часа, как мы вошли в музей, а мы так и простояли у первого стеллажа с документами. Невероятно, как же это всё интересно. Если бы мне так в школе преподавали историю, как Людмила Ивановна рассказывает, то я точно больше бы читал и узнавал в своей жизни.

Вскоре Хранительница вернулась.
— Роман, я так рада. Сегодня у меня очень хороший день. Вам что-то рассказала, а я вижу своих слушателей, интересно им или нет. А сейчас позвонили, и, представляете, завтра приходит наш груз. Мы так долго его ждали. Делали запросы и нам решили помочь с выставкой. Мы готовим новую, специальную экспозицию «Чекисты в годы Великой Отечественной войны». Пойдемте дальше, я вам покажу, где мы хотим всё это сделать.

Прошли во второй зал. Здесь были пустые витрины, начищенные до блеска.
— Вот здесь мы и планируем собрать новую выставку, посвященную обороне и освобождению нашего города от фашистских захватчиков. И меня так обрадовали. Точно уже едут материалы из Москвы, Уфы и Курска. Специальным разрешением с нами делятся и другие музеи и фонды. Очень много работы провели наши поисковики. Я вас обязательно с ними познакомлю. Сколько я перечитала материала, сколько запросов сделала. И вот завтра к двенадцати часам дня приезжает первая машина. И да, Роман, мне нужен помощник. Одна я не справлюсь, а вас мне сам бог послал. Я вижу, что вам нравится история. Да и Дмитрий Владимирович за вас просил.
— Людмила Ивановна, я буду только рад интересной работе в вашем музее. Сегодня я собираюсь идти смотреть квартиру, точнее комнату в коммуналке. А завтра готов помочь. Ещё у меня есть несколько вопросов к вам. Я приехал разобраться в одной, мне очень близкой истории.
— Подождите, я совсем забыла. Вы же только приехали. Стойте! Я вот что придумала. Пойдёмте к нам, мы здесь недалеко живём с мужем. У нас частный дом и сад небольшой. В саду есть летняя кухня. Зимой, конечно, холодно, а летом прекрасно. Там и диван есть и плитка, и чайник.
— Это было бы замечательно. А я вам потом расскажу, зачем приехал в Ростов.

Мы вышли из музея, и пошли по Братскому переулку.
— Роман, а вы когда-нибудь жили в Ростове летом?
— Нет, я первый раз приехал.
— Ну, тогда я вам не завидую. Май — это единственный месяц, что может порадовать город. Летом у нас не лето, а сплошное наказание. Летом люди выживают здесь. А с домиком я хорошо придумала. Я вам помогу, а вы мне в музее поможете. Договорились?!

В летней кухне было уютно.
Когда мне показали мой первый дом в Ростове, где я буду жить, то я был в удивлении. Невероятная чистота, все вещи стоят на своих местах, будто раньше здесь жил какой-нибудь писатель, и из простого летнего домика сделали дом-музей. Не хватало только таблички на входе и чернильницы на столе.

Но, главное, в доме было прохладно. Как же раньше так строили, что в такую жару в доме так хорошо. Без всяких кондиционеров. Я усмехнулся, вспомнив свою службу на таджикско-афганской границе. Изнуряющее пекло запомнилось на всю жизнь. Но судя по всему, ростовская погода не собирается оставаться в памяти на вторых ролях. Первый день в Ростове, а по улицам через полчаса и ходить не хочется. Что же будет дальше?

Так, завтра приезжает машина. Возможно, будут интересные документы. Я удивился, подумав, что у меня уже есть работа и маленький домик в центре Ростова. А город-то гостеприимный оказался. Только приехал, а столько уже хороших людей встретил. И каждый помогает по-своему. Всё! Значит, я на верном пути. Найду деда, обязательно найду. Я уверен в этом.

Назавтра машина пришла точно в двенадцать. Армейский ГАЗ-66.
Я так обрадовался, «шишига», родная. Вся служба на границе пролетела перед глазами. В кузове были два солдата и множество разных ящиков.

С лица Людмилы Ивановны не сходила улыбка. Радость была такая настоящая, какая бывает только у детей, когда к ним приходит Дед Мороз с подарками в мешке. Пусть в мешке, пусть их даже не видно, но это будут самые лучшие в мире подарки.

Сопровождающий машину офицер представился, осмотрел помещение музея, где будет складываться груз, и сказал солдатам переносить ящики внутрь. Минут за пятнадцать мы всё сделали. Каждый ящик был пронумерован и подписан. На каждом пломба. Офицер вместе с Людмилой Ивановной вскрыл один из ящиков, там оказались пакеты с документами. Они вместе ещё раз проверили по описи всё и машина уехала.
Дверь в музей закрылась.

— Господи, какая я счастливая. Роман, вы не представляете. Я столько лет мечтала об этой экспозиции. Столько писала и просила. Такое богатство памяти. Теперь работать и работать. Всё показать людям, и детям особенно. Вы мне обещали помогать. Одна я не справлюсь.
— Конечно, Людмила Ивановна.
— Здесь, в этих ящиках история нашего народа и наших чекистов. Я сегодня вечером дома посмотрю описи, составлю план работы, что и как лучше представить на выставке. Нам теперь нужно донести людям, рассказать. Сохранить память — вот наша общая задача. И моя, и теперь ваша.

Хранительница ещё раз с воодушевлением осмотрела помещение музея и повернулась ко мне:
— Пойдёмте пить чай. Я вас сейчас таким вкусными пирожными угощу, закачаетесь. Вы не поверите, но я ужасная сладкоежка.
— Даже не говорите, всё равно не поверю.
— А вот и зря. Думаю, что лет через сто в главном музее Ростова-на-Дону будет висеть архивная справка о том, что здесь жила и работала самая настоящая сладкоежка, то есть я. Рамка будет сделана из зефира и заварных пирожных.
Я заулыбался. Какая милая женщина, откуда столько сил. Ведь всё это нужно продумать, столько времени отдать и вложить душу.

Мы пили чай в небольшом служебном кабинете.
— Почему вы, Людмила Ивановна? Откуда силы?
Она сразу же поняла суть вопроса. Было заметно, что она не раз сама себе задавала этот вопрос.
— Это всё настолько серьёзно. Скажу просто — мы ведь ничего не знаем о той страшной войне, о войне за жизнь нашего народа. Да, мы знаем имена и даты, великих героев и мерзких предателей, названия операций и номера частей. Сохраняем и ставим памятники, обелиски, стелы. Радуемся парадам и Дню Победы. Отмечаем освобождения городов и скорбные числа. Всё это искренне, от души, с благодарностью. Но я думаю, что мы не знаем главного — мы не знаем пережитого ужаса, мы не можем физически пронести через себя те страдания, которые испытали наши предки, наши с вами бабушки и дедушки, отцы и матери. И пока можно до этих вещей дотронуться, услышать въевшийся в солдатские награды запах войны, то думаю, что каждый из нас обязан разделить эти боль и страдания. И тогда всем нам будет чуточку легче. Потому что мы один народ, одна семья, одно государство. И все мы — отголоски той войны за нашу жизнь. И каждый голос, который говорит об этом — это память. Ты, я, мы, все вместе — это уже хор голосов, который никто не сможет заглушить. Кто бы и как бы не старался. Мы будем петь, и слагать, мы будем говорить об этом всегда.
Вот мой папа — фронтовик, Иван Константинович Якобчуков, потомственный донской казак. Родился здесь, на ростовской земле, в селе Обуховка. Всю войну прошёл. Уходил рядовым, а закончил старшим лейтенантом. Защищал Сталинград и брал Кенигсберг. Там, весной сорок пятого под Кёнигсбергом он получил страшную контузию, практически потерял зрение. У него два ордена Красной Звезды, орден Отечественной войны первой степени, медали «За отвагу», «За освобождение Сталинграда», «За освобождение Кенигсберга», «Наше дело правое, мы победим» и другие.
Представляете, что значит строй таких солдат, как он!
А если целая армия?
Они непобедимы в своей правоте.
Отец нам с сестрой практически ничего не рассказывал о войне. Иногда мы пристанем, а он только говорит — да что рассказывать, особо нечего. И потом всегда что-нибудь смешное вспоминал и всё. И я, только когда выросла, поняла, почему он ничего не рассказывал.
А вот сейчас вспомнила, как отец смеялся и вспоминал, как он встретил день Победы. Лежит он, значит, после контузии в госпитале, и подружился там с Андреем, он из артиллеристов был. Так вот, отец полуслепой — не видит, а Андрей, контуженный, глухой, — тот ничего не слышит. Так они и подружились, папа слушал военные сводки по радио, и на листе Андрею писал. А тот, если читал книги или газеты, то слепому пересказывал. И вот, говорит, 9 мая вбегает медсестра в палату к ним и вздыхает: «Ой, мальчики, ой, мальчики», и убегает. Потом снова забегает: «Ой, мальчики, ой, мальчики» и убегает. На третий раз они её за руку поймали, та только заплакала и говорит: «Победа! Мальчики, Победа!». Отец услышал и на листочке пишет Андрею: «Победа! Я же тебе говорил, что первый узнаю. Победа, Андрей!».
Вот такие моменты и рассказывал нам. А когда отец спрашивал меня после института — «как дела на фронте?», то всегда отвечала ему: «воюем и будем воевать до полной победы». Он хвалил меня: «правильно, дочка, это приказ». И всю жизнь я выполняю этот приказ.
Потому, что ветераны знают о жизни всё. Их надо слушаться и надо слушать, что они нам говорят. Ведь про смерть они тоже знают больше, чем кто-либо другой на земле. Они видели смерть, воевали со смертью. И победили.
И теперь мой фронт проходит здесь, в музее, вот по границе этих залов. Это мой фронт памяти. И мы обязаны сохранить эту память. Иногда я думаю, ну почему мы столько лет откапываем наших солдат и только сейчас узнаём имена? Да потому, что их было столько наших людей, которые погибали за родину, за своих детей, что ещё много лет они будут рассказывать, когда их найдут. А павшие, те, которые навсегда остались на своих позициях, они умеют говорить. Ещё как. Я была в поисковых отрядах, и видела, как откапывают наших бойцов. Там сразу видишь, что здесь было, и как они сражались. Знаете, Роман, что они говорят? Они говорят — копайте, ребята, копайте ещё. Там, справа, ноги мои, и дальше по окопу, в сторону балки, все наши лежат…..

Я сидел с остывшей чашкой чая в руке. Будто снова коснулся неба. Услышал какие-то голоса. Внутри всё сжималось от переживаний.
— Ой, вы меня извините, я совсем вас заговорила. Чай холодный уже. Давайте я вам новый приготовлю.
— Да какой там чай, какие пирожные. Я готов вас слушать и слушать, мне это всё очень интересно.
— Я очень рада, что вам интересно. Нам, музейным работникам, такие слушатели, как вы, — манна небесная. Я всегда, когда что-то рассказываю, смотрю и вижу по человеку, будет ли он рассказывать другим то, что услышал от меня. И главное, чтобы детям особенно. Знаете, какое у меня желание? Хочу, чтобы через много лет, пусть даже через сто, в этом музее пили чай новая ростовская Людмила Ивановна и новый Роман Владимирович, и рассказывали своим детям истории Великих Побед нашего народа.

— Людмила Ивановна, если бы я был писателем каким-нибудь, то я обязательно написал бы про вас книгу. Про то, что есть такая настоящая хранительница памяти, обычная русская женщина, которая сохраняет память народную и делает это настолько пронзительно, что понимаешь насколько это всё действительно важно. Спасибо вам.

— И вот, что я хотел вам рассказать. Вы знаете историю своей семьи, своих предков. Это замечательно! А в нашей семье так получилось, что я ничего не знаю о своих корнях. Несколько лет назад я служил в пограничных войсках на афганской границе и там, совершенно случайно узнал, что мой прадед был офицером русской армии, полковником. И что у него здесь, в Ростове, родился сын. Я знаю только имя деда — Бирюков Иван Акимович. Дмитрий Владимирович сказал, что вы можете рассказать о боевом пути 230-го конвойного полка НКВД, защищавшего Ростов-на-Дону. Мы сегодня сделали запрос, пока всё так туманно, но есть предположения, что мой дед воевал в составе этого полка и освобождал Ростов.
— Вот значит как! Интересно, Роман, интересно. А я ещё думаю, что Дмитрий Владимирович говорит, что надо помочь. Теперь мне всё ясно. Хорошее дело делаете. Я помогу, конечно, и расскажу что знаю. Мы с вами посмотрим материалы, какие есть в нашем фонде. Да, здесь подумать надо. А сейчас давайте собираться. Сегодня очень хороший день получилось прожить. Сегодня на ночь грозу обещали. Пойдёмте.

Людмила Ивановна сделала ксерокопии нескольких бумаг из общей пачки, что привезли в музей. Настоящие документы бережно сложила и убрала обратно в ящик. В каждом движении чувствовалась забота и бережное отношение к историческим документам.
— Дома вечером посмотрю, что откуда. Если ничего не изменилось, то завтра по намеченным местам будем разбирать наши экспонаты. Мы их так долго ждали, что всё уже размечено по полочкам.

Вечером разразилась ужасная гроза. Нагоняло, нагоняло, и с первыми сумерками тяжёлые капли дождя упали на остывающую ростовскую землю. Постепенно шум стал нарастать, где-то недалеко «шандарахнуло», потом ещё и ещё, и дальше шум ливня уже не стихал. Я лежал на диване и слушал фантастическую ростовскую грозу. За окнами происходило что-то страшно завораживающее. Через окно в дом врывалась симфония природных звуков — то аккуратно тихо, то с яростью, стучали по крыше капли дождя, где-то совсем рядом ударил гром, и потом, как всегда неожиданно, всё кругом ослепляла молния. Ливень подошёл совсем близко и стал яростно покрывать сад и дом потоками воды. Я думал о сегодняшнем разговоре с хранительницей. Она права. Вот я сейчас пытаюсь вспомнить за всех — кто и что было с дедом. Почему они перестали общаться, почему случилось так, что деда вычеркнули из памяти. Ведь они ничего про него не знали. Да и он тоже ничего не знал, я так думал.

Внезапно в дверь громко постучали.
Я подскочил с дивана и бросился открывать. На пороге, под небольшим навесом, с пакетом в руках стояла Людмила Ивановна. Я в изумлении жестом показал ей, что можно входить. На ней не было обычного милого выражения, и той самой улыбки, которой она всегда одаривала собеседника. То ли от дождя, то ли ещё от чего-то её била мелкая дрожь.
— Что случилось? Вы без зонта, такая гроза страшная. Да проходите же вы, не стойте на пороге. Что с вами?

Хранительница прошла к столу, положила пакет на стул и достала из него листы ксерокопий, тех, что мы сегодня делали с ней из присланных документов. Она повернулась ко мне и взволнованно заговорила:
— Роман, Роман, вы не поверите, что я нашла. Я знала, что так и должно было случиться. Нужно верить в свои силы. Нужно всегда верить.
— О, господи, что произошло?
— Вот, смотрите.
Она пришла в себя, посмотрела мне в глаза и произнесла:
— Роман, я нашла вашего деда! Я нашла Бирюкова Ивана Акимовича! Он был чекистом, есть документы и списки, где указано и его имя, в том числе.

Гром! Удар, удар, ещё раз удар. Я протянул руку и взял листы. Блеснула молния, и комната осветилась ярчайшей вспышкой.

— Я пойду. Оставлю вас наедине. Это ваша семья, ваши корни, ваша кровь. Эти документы прислали из Уфы, один наш друг. Завтра в музее мы всё с вами посмотрим. Там есть личные вещи и документы. Нас ждут невероятные открытия. Надо выспаться, если у вас теперь получится. Утром приходите в музей.

Я не смог ей ничего ответить. Закрыл дверь, начал смотреть документы и увидел родное имя.
Невероятное душевное волнение заставило меня открыть входную дверь, и вынесло на улицу. Хлестал по лицу дождь, гремели раскаты грома, а я стоял, раскинув руки под майской грозой. Слёзы текли у меня из глаз. С меня смывались тревоги прожитых лет, и я кружился в исступлении перед невероятной загадкой — человеческой судьбой. Как же это было восхитительно!

И вдруг, на расстоянии вытянутой руки, я увидел вспышку. Мне почудилось, что треск тысяч гигавольт блуждающей энергии прошили моё тело, и я успел понять, что в меня попала молния. Время остановилось, зашипело долгими секундами и растеклось по клеточкам моего тела. Я упал на землю и сам стал течением времени.


"ЧЕКИСТ"

Чекист осторожно пробирался по тёмным улицам ночного города. По заданию командования, он остался в захваченном фашистами Ростове-на-Дону. Связи с людьми, организация встреч, разведка расположений немецких частей — всё это было необходимо ушедшим на левый берег Дона частям Красной Армии. Всё сложилось так, как никто не ожидал. Немцы прорвались к городу настолько внезапно, что когда передовые части гитлеровцев шли по улицам, то люди ещё шли на работу, в домах из кранов шла вода и ходили трамваи. Оккупация с самого начала пошла по зверскому образу немецкого представления о превосходстве фашизма. Мирных людей убивали на улицах, казнили захваченных в плен красноармейцев, грабили, бесчестили, издевались.

Связь с нужными людьми была налажена, и сведения стекались ежедневно. Город большой по территории, и немцы физически не могли контролировать происходящие события на всех улицах и переулках. Где-то были спрятанные раненые, где-то был заготовлен тайник с оружием.
На этот вечер была назначена встреча с группой бойцов, которые укрылись на острове Зелёный, и благодаря покрытому льду Дону проходили в город незамеченными основными постами немцев.

Чекист ждал на своём берегу в условленном месте и вдруг заметил бежавшие по льду реки фигуры. Бойцы НКВД, по всей военной форме. Он сразу отметил, что вооружены они, что называется, до зубов. Вчера он получил от своего юного агента, пионера Кашина, собранные в городе сведения. Сашка рассказал ему, что на Советской улице в одном из лучших домов гитлеровцы устроили штаб командования. Мальчишка также заметил, что подходы к штабу свободны и охраняются всего лишь несколькими часовыми. Сведения были переданы, и на следующий день была собрана группа из бойцов 230-го конвойного полка НКВД. Задача была сложная, но выполнимая — ночью внезапно напасть и уничтожить немецкий штаб. Эти несколько дней оккупации наши бойцы группами прорывались в город, собирали сведения и помощь ростовчан и уходили.

Приветствия были короткими. Чекист, вкратце обрисовал ситуацию, и предложил подойти к штабу с одной стороны и тихо обрушиться на спящих немцев. Атака должна быть стремительной, и только тогда она будет иметь успех. Детали отхода максимально не прорабатывались. Все понимали, что захват штаба — это дорога в одну сторону. И если удастся, то можно и нужно будет попробовать закрепиться в здании. Главное — сражаться до конца. Все уже знали, какие злодеяния немцы учинили в захваченном городе, и решительно шли в бой.

В темноте бойцы незаметно прошли по Пятой Линии на Советскую улицу и подошли к шестиэтажному зданию. Это было бывшее здание «Зернотреста». Перед войной в нём находилось управление, а в другом крыле были городские квартиры. Перед зданием по улице одиноко вышагивал часовой. Кое-где в бывших квартирах горел свет. Это было невероятно, но в открытое окно было слышно, как кто-то играет на рояле, и слышались пьяные голоса гитлеровцев. Немцы отмечали захват южной столицы.

Одним броском сняли часового, и группа вбежала во двор. Там стояли мотоциклы и штабные автомобили. Во дворе солдат не было, и бойцы не встретили здесь сопротивления. Да мало кто мог ожидать, что к штабу немецкого командования, чуть ли не в центре захваченного города прорвутся русские солдаты. Внутри не щадили никого. Шаг за шагом, в течении короткого времени бойцы полностью захватили здание.

Чекист стоял у стола, на котором были разложены военные карты и штабные документы. Он пробежал по ним взглядом, и сразу понял, что эти сведения бесценны для всего Южного фронта. На картах были обозначения позиций немцев за последние две недели и планы новых стратегических ударов. За столом сидел немецкий полковник, который при появлении русских даже не успел встать со своего стула. Пуля попала ему точно в лоб, и теперь мертвец с удивлением смотрел на происходящий в штабе беспорядок. В руках у полковника так и остался какой-то лист. Чекист взял его в руки и начал читать. Это был приказ о расположении немецких войск при удержании Ростова и план действия гарнизона, который расположился в городе.

Сведения нужно было срочно передать в штаб Южного фронта. Но как это сделать, если ты находишься в осаждённом доме, который со всех сторон обстреливается гитлеровцами? И Чекист стал запоминать документы в порядке, который определил сам. Все самые важные сведения он раскладывал в памяти по полочкам, так как учили на специальных курсах подготовки. Если не можешь унести документ, то мысленно фотографируй его, запомни, впечатай в память. А дальше надо будет прорываться к своим.

В это время на столе зазвонил телефон.
Чекист снял трубку и на немецком языке произнёс:
— Слушаю.
— Говорит генерал Клейст. Бегом к телефону полковника Швайнца. Что у вас там происходит?
Чекист посмотрел на мертвого немца, и ответил:
— Полковник Швайнц не может сейчас говорить. Он горит в аду, и ты тоже скоро будешь гореть в аду, проклятый фашист.
— Что? Кто это говорит? Кто это говорит? — завизжала трубка.
— Говорит старший лейтенант НКВД СССР Бирюков, запомни, мразь, это имя, — и бросил трубку на стол.

Тем временем фашисты осознали свой провал, и подняли ночную тревогу. В темноте к зданию стали подтягивать силы. Задача была — окружить район и не дать группе выбраться к Дону. Но старший сержант Зюкин так умело организовал оборону дома, что у немцев практически не было шансов подобраться. Снайпер Пономарёв этажом выше, меняя позиции, отстреливал немецких офицеров и водителей автомашин. Пулемётчик Новиков отражал все групповые атаки на подходах к дому. Шамарыкин держал оборону на лестнице. Расположение дома было настолько удачное для оборонявшихся, что казалось в бывшем, немецком штабе засел целый отряд русских диверсантов. Отдельные гитлеровцы прорывались в дом и здесь погибали в рукопашных схватках. Смерть ждала их на всех этажах.
Под утро немцы смогли поджечь здание огнём из танка. Дым застилал глаза, но бойцы-чекисты держались достойно и отбили все атаки фашистов.
После длительного непрерывного боя немцы в какой-то момент стали паниковать и разворачивать орудия. А вскоре и вовсе бросили свои позиции и стали убегать по улицам. Чекист выглянул в разрушенный проём окна и увидел красноармейцев. Наши!

Это было первое освобождение Ростова-на-Дону от фашистских оккупантов 29 ноября 1941 года.

Чекист посмотрел на часы и удивился. Небольшая группа воинов 230-го отдельного конвойного полка НКВД захватила штаб немецкого командования и в течении 30 часов удерживала здание, при этом не потеряв ни одного человека. Вокруг дома лежали трупы фашистов, но старший лейтенант Бирюков не обращал на них никакого внимания. Он перешагивал через мертвых оккупантов и торопился доставить ценные сведения в штаб фронта.

"ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО"

Утро наступило внезапно, как только открыл глаза.
Что это было?
Пошевелился. Голова такая, будто не моя. Ничего не понимаю. В ушах свист металлический, будто стрелял из гранатомёта. Присел, оглянулся. Сад, клумба с розами, летний домик. Начинаю вспоминать, что мне приснился необыкновенный сон. В памяти остались немецкие слова, будто сам говорил ночью на этом языке. О, господи, я во сне воевал что — ли?
Надо идти, пока сам не понимаю куда, но знаю, что надо. Память потихоньку тоже просыпается. Идти в музей, там работа, там прийти в себя.
Закрыл домик на замок, проверил деньги и документы в кармане, и вышел через заднюю калитку в саду.

Я шёл по утреннему Ростову, и до меня стало доходить, что произошло ночью. Удар молнии пришёлся рядом, словно по касательной задел меня. Я видел, насколько бесконечный был хвост разряда.
Живой, вот что удивительно.
К музею пришёл очень рано и с удивлением увидел, что шторы подняты и внутри кто-то есть. Постучался. В окно увидел Людмилу Ивановну. Она сразу так заулыбалась, что мне стало легче. Меня ждали.

Хранительница открыла дверь.
— Доброе утро, Роман. Я не стала вас будить, думала, вдруг вы всю ночь не спали. Ворвалась вчера к вам, но новость такая важная была. Но что такое? Роман, что с вами?
Она с нескрываемым волнением посмотрела на меня так, что я испугался.
— Доброе утро, Людмила Ивановна. Что-то не так?
— Да вроде так, но знаете, может, неправильно скажу, но у меня такое чувство, будто  вроде не вы, что вчера приходили в музей.
— Я плохо выгляжу или что?
— Да нет. Знаете, будто вы где-то путешествовали. У вас взгляд другой стал, он сильно изменился.
— Всё в порядке, Людмила Ивановна. Я плохо спал, или вернее совсем не спал, сами понимаете.
— Да, понимаю. Вы никому не открывайте свою душу, пусть память хранит ваше счастье для себя.

Мы открывали привезённые ящики, и раскладывали вещи по заранее размеченным полочкам. В ящиках были личные предметы бойцов, документы, письма, приказы. Я всё больше и больше удивлялся, тому, что через столько лет я могу взять в руки и ощутить запах той эпохи, представить себе как молодой чекист писал с фронта своим родным это письмо. Что он думал тогда, что чувствовал — всё на бумаге. В одном из ящиков было подготовленное для музея оружие. Вот он, легендарный ППШ. Я много раз видел его в музеях и на картинках, но ни разу не держал в руках. Бережно вытащил его из ящика, и прижал к себе. Чей ты был, где твой бывший хозяин? Может ещё живой? Время неумолимо, конечно. Я гладил деревянный приклад и представлял, как десятки лет назад его также прижимал к себе русский солдат, чистил, берёг и с этим оружием в руках освобождал родину. А может, у этого оружия было несколько хозяев? Возможно и так. Я попробовал поднять и удержать ППШ в одной руке, у меня не получилось. Рука дрогнула и опустилась.
Хранительница увидела, что я пытаюсь представить себе, как воевали наши предки с оружием в руках, и сказала: — Это он ещё без патронов. Представляете, сколько сил нужно было нашим людям!

— Людмила Ивановна, а вы можете рассказать про захват немецкого штаба в Ростове-на-Дону на Советской улице в ноябре 1941 года? — внезапно спросил я.
— Конечно, могу. Это был один из сотен героических моментов первого освобождения Ростова. Примечательно, что это были бойцы 230-го полка НКВД. Они захватили и разгромили штаб немецкого командования. Ночью, по льду, перешли Дон с острова Зелёный и незаметно пробрались прямо к штабу. Нападение быль столь неожиданно, что немцы не смогли организовать оборону. Группой руководил старший сержант Иван Зюкин. На этом доме по улице Советской установлена мемориальная табличка с кратким описанием подвига. Все, кто проходит мимо этого здания, могут прочесть и вспомнить славный подвиг наших чекистов. А почему вы именно сейчас спросили про этот эпизод войны?
— Я не могу точно сказать. Но сегодняшней ночью мне приснился этот подвиг. Будто я там побывал и всё видел своими глазами. Знаете, так бывает во сне.

Внезапно раздался стук в дверь. Людмила Ивановна посмотрела в окно и обрадовалась: — Ой, как здорово. Наши поисковики приехали. Открываю, ребята.
В музей зашли двое, поздоровались и занесли небольшой ящик.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте!
— Андрей, Николай.
— Очень приятно, Роман.
— А мы к вам, Людмила Ивановна, с подарком. Сколько мы про него много говорили, и долго мастерили.
Ребята открыли ящик и бережно извлекли из него какой-то старинный радиоприёмник.
— Вот смотрите, что ребята сделали для музея. Это радиоприёмник ИС-40. Изготовлен он в мае 1941 года, за месяц до начала войны. Корпус настоящий, а внутри мы поставили всякие технические штучки. Чтобы не забивать вам голову всякими словечками, скажу так, здесь что-то наподобие компьютерной платы, колонок и всякие проводки. Смотрите, включаете вот этой кнопкой. Потом на этой шкале стоят даты — от сорок первого года до сорок пятого. Здесь месяц, подкручиваете нужное число и нажимаете вот здесь. Ну, например, ставим дату 2 мая 1945 года. Андрей нажал кнопку и внезапно мы услышали голос Левитана:
— Говорит Москва! От Советского информбюро! Войска 1-го Белорусского фронта под командованием Маршала Советского Союза Жукова, при содействии войск 1-го Украинского фронта под командованием Маршала Советского Союза Конева, после упорных уличных боев завершили разгром Берлинской группы немецких войск и сегодня, 2 мая, полностью овладели столицей Германии городом Берлином.

Все стояли как завороженные.
По щеке Хранительницы пробежала слеза. У меня по спине холодок. Я на мгновение представил себе, как в сорок пятом наши люди впервые услышали эту новость по радио. Сейчас-то, по прошествии стольких лет, ты слушаешь и плачешь от счастья.
— Выставляете число, год и слушаете, затаив дыхание. Когда мы собирали этот приёмник, то я прослушал все сообщения и скажу, что это очень важно для всех поколений. Там и боль народная, и радость. Всем поровну. Последняя сводка от Советского информбюро была за пятнадцатое мая тысяча девятьсот сорок пятого года о том, что на всех фронтах приём пленных немецких солдат и офицеров закончен. Всех гадов приняли. Сколько я не слушал военных сводок, но мне не под силу представить всю важность этих сообщений в военное время. Люди слушали и записывали сообщения Левитана на бумагу. Диктор читал текст медленно, названия городов чуть ли не по буквам, так что записать сводку не составляло труда. Потом множили и раздавали знакомым, соседям. Читали на заводах, на предприятиях, в рабочих коллективах и верили в нашу победу.

Людмила Ивановна была в невероятном восхищении.
— Ребятки вы мои хорошие, спасибо за такой подарок. Я очень счастлива. Теперь гости нашего музея могут не только посмотреть, но даже услышать голос и силу нашего народа.
— Да, получилось очень интересно. Мы старались сделать что-то необычное. Кстати, после войны был издан восьмитомник, в котором собраны все сводки Совинформбюро за время войны. Мы сделали заказ и сейчас ждём получения этих книг для музея.
И, возможно, ещё один интересный факт для всех нас. Этот радиоприёмник во время второй оккупации Ростова-на-Дону принадлежал одной ростовской семье. Немцы издали приказ, в котором граждан обязывали сдать все имеющиеся радиоаппараты. За неповиновение, или просто за прослушивание радио грозил расстрел. Так вот, семья Кашиных спрятала свой приёмник и слушала военные сводки Совинформбюро. Потом они пересказывали их друзьям и соседям. Вы не представляете, как это было важно для советских людей. И буквально за пару дней до второго освобождения нашего города фашисты расстреляли всю семью. У них нашли переписанные сводки, которые они передавали горожанам. Искали радиоприёмник. Начали выяснять, но ничего не добились. У аппарата дальше была долгая история. И сейчас он перед вами, как свидетель исторических событий. Вот так вот.
— Извините, Андрей. А Сашка Кашин, мальчишка не из этой семьи был? Тот самый, что узнал про немецкий штаб на Советской улице и передал сведения. А потом наши бойцы захватили штаб и тридцать часов удерживали здание до подхода Красной Армии?
— Очень приятно, что вы так прекрасно знаете историю освобождения Ростова. Да, это тот самый мальчик. Он остался живой. Соседи предупредили его, что семью забрали. Ему в то время было лет двенадцать, не больше. А он ничего не боялся. Ну, тогда пионеры были самые настоящие. Саша закопал радиоприёмник во дворе разрушенного дома. Через какое-то время выкопал, но аппарат уже невозможно было починить. Александр Викторович потом много лет хранил его как память о своей семье, а потом уже его дети передали в городской музей как символ народного мужества.
— А почему вы вспомнили сейчас про захват немецкого штаба и запомнили мальчишку?
— Андрей, точно не могу сказать. Не помню, читал где-то.
— Ну, хорошо. Нам пора, мы поехали дальше по своим делам.

Вместе с Людмилой Ивановной мы попрощались с гостями и вернулись к работе.
— Какие интересные ребята. Это поисковики?
— Да, и не только. Прежде всего, это патриоты нашей родины, нашего края. Они занимаются поиском пропавших без вести солдат, проводят раскопки, поднимают имена и восстанавливают память народа. В архивах работают, книги пишут о тех страшных событиях.
Например, вот этот пулемёт из нашего музея — это то же их подарок. Они раскопали его здесь, на донской земле, на окраине станицы Тацинской. Рядом с пулемётом лежали останки бойца. Но кто это, точно было неизвестно. Андрей рассказывал, что он много времени провёл в поисках информации, кто это. И, возможно, что это мог быть танкист Безручко, пропавший без вести в то время, когда здесь шли жестокие бои во время танкового рейда генерала Баданова. Медальон не нашли. Думали, что его забрал другой боец. Так и оказалось. Через девятьсот метров от места гибели пулемётчика были подняты останки пяти советских солдат, и у одного из них было найдено два медальона. Один из медальонов был Безручко, который прикрывал отход остальной группы и погиб. Солдат знал, что погибнет и отдал медальон другу. Но кто теперь это точно знает? Танкист Безручко был одним из трёхсот героев, оставшихся прикрывать прорыв оставшихся в живых участников рейда. Тот подвиг особенно запомнился нашим поисковикам. Если бы вы знали, Роман, сколько имён они вернули солдатам и офицерам, погибшим во время Великой Отечественной.
Пулемёт отреставрировали, насколько это было возможно, и передали в наш музей. Поисковики нашли родных погибшего. Он оказался родом из Курской области.
— Из Курской области? — я был немного удивлён. Когда я ехал в Ростов, то в вагоне у меня было удивительное знакомство. Я ехал вместе с ветераном Великой Отечественной войны. Он ехал в Курскую область.

Я рассказал Людмиле Ивановне про своего попутчика в дороге, про его друга и боевого товарища, к которому он ехал на встречу (возможно, в последний раз). Рассказал про потерянное знамя и про бои за Ростов. Хранительница слушала и спрашивала. Было удивительно, насколько бережно она относилась ко всему, что было связано с историей и памятью.

Я подошёл к пулемёту, который стоял на небольшой подставке в центре зала. Когда узнаешь такие подробности про то, что случилось, то по-другому начинаешь смотреть на такие реликвии, как оружие погибшего солдата. Какую силу воли нужно иметь, чтобы спасать друзей и сослуживцев, а самому погибнуть?

Защитный щиток пулемёта был весь покрыт вмятинами от попаданий пуль. На стволе прямо посередине металл был разорван, словно большой осколок растерзал кожух и, скорее всего, после такого попадания бой прекратился. Я стал его гладить, словно говоря, — « Я знаю, что ты сражался до конца. Знаю, что не сдавался и спасал своих товарищей».
Невероятное ощущение от прикосновения к историческому факту, к судьбе солдата. Ведь он не бросил его во время боя. Только смерть разлучила их, и то не сразу. Несколько лет они пролежали вместе, погребённые под землей, которую так яростно защищали. Низкий поклон за ваш подвиг, бойцы!

Хранительница остановилась, и сказала, улыбаясь:
— Я пойду в магазинчик за пирожными, и закрою вас на десять минут в музее, чтобы никто не беспокоил. Хорошо? А вы пока поговорите с пулемётом наедине. Оружие героев может очень много рассказать.
— Людмила Ивановна, мне нужно сообщить в книгу рекордов, что я иду на личный рекорд. Столько пирожных в жизни я ещё не ел. Но скажу вам без всякой лести, что в Ростове они бесподобно вкусные.
— Я знала, что мы с вами сдружимся, Роман. Я быстро.

Щелкнул ключ в двери, и я остался в музее один. Опустился на колени перед пулемётом и снова погладил его по колесам и щитку. Стал представлять себе, как руки пулеметчика держали это оружие. Взялся за левую ручку, и ощутил странное волнение. Стал приближать правую руку и вдруг она вся задрожала. Волна страха пробежала по всему телу и на лбу выступили капельки пота. Я схватился за обе ручки пулемета и заглянул в прицел…


"ТАНКИСТ"

29 декабря 1942 года. 3 часа ночи
Ростовская область, станица Тацинская

Танкист лежал на чёрном, от гари и копоти, снегу и думал о жене и сыне. Мысли блуждали по сознанию, не находя выхода. Вот и всё! Кажется, вся жизнь была долгой подготовкой к предстоящему бою. Сейчас немцы попрут, как только посветлеет. Ничего, есть чем встретить. Оружие было наготове, но ужасно хотелось спать, и танкист понимал, что навстречу идёт смерть. Её надо остановить, задержать, пусть и ценою собственной жизни.

Несколько часов назад командование танковым корпусом решило идти на прорыв окружения. Время атаки было назначено на 2 часа ночи. Но кому-то надо было прикрывать отход. Арьергард. Кто сможет остаться и дать товарищам шанс уйти живым? Строй, как один, шагнул вперёд на один шаг. Но многие нужны были на прорыве и их вернули в строй. Танкиста оставили. Аргумент был железный. Коля, наводчик из его экипажа, лежал среди тяжелораненых на промасленном брезенте. Вечером при попытке уничтожить остатки корпуса немцы нарвались на ожесточённое сопротивление. И немецкий снаряд попал в их танк. Васю, механика, убило сразу, а вот Николая ему удалось вытащить из горящей машины. И сейчас он понимал, что экипажа больше нет. И больше они никогда не смогут вместе делать то, что так лихо умели — бить оккупантов родной земли. Сражаться и драться за будущее своей страны.

Танкист проматывал в памяти последние сутки своей войны. Десять дней назад, в ночь на 19 декабря 1942 года, его танковый корпус перекатился через замёрзший Дон и пошёл по ночной степи. Задача была поставлена по-военному чётко: пройти по тылам противника несколько сот километров и выйти к главной цели, аэродрому в станице Тацинская и разгромить его. Это была дорога в один конец. Весь личный состав корпуса понимал трудность выполнения поставленной задачи.
Разведка удачно провела вылазку и предложила наиболее уязвимое место прорыва немецкого фронта. На стыке двух немецких соединений стояли итальянские части, не отличавшиеся особым упорством и военной выучкой. Да и сами немцы не подумали бы, что русские попытаются ударить здесь. Зачем? Там дальше степь кругом.

После перехода Дона командование приказало двигаться в заданном направлении двумя колоннами. Нужно было как можно скорее, не ввязываясь в крупные столкновения, проскочить расстояние около 250 километров, и пока противник поймёт главное направление удара, выполнить задачу. Шли в темноте, с выключенными фарами, чтобы не демаскировать себя ни с земли, ни с воздуха. А это значит то, что все люки были открыты. Мороз обжигал лица и руки. Терпели. Танки один за другим летели по степи. В колонне также были мотострелковый полк, зенитно-артиллерийский полк и отдельный минометный дивизион с «Катюшами». Всего около десяти тысяч человек устремились уничтожить немецкий аэродром на русской земле.

За первую ночь прошли около 40 километров и с наступлением светового дня ударили по врагу. Сейчас, лежа на ночном снегу, Танкист с удивлением подумал, насколько он привык хладнокровно убивать проклятого врага, принёсшего столько страданий и смерти на его родную землю.

Когда итальянцы увидели перед собой русские танки, то они с ужасом поняли, что пришла расплата. Офицеры срывали с себя знаки различия и бросались бежать, оставляя своих солдат. На заснеженных дорогах началась паника и хаос. И тогда ближайший танк врывался в бегущих по дороге врагов и с хрустом наматывал их на железные гусеницы. Раз, два, пять. Десять. Дальше никто не считал. Обезумевшие оккупанты бросали оружие и по снегу пытались ползти в сторону от дороги, где их добивали мотострелки. Через несколько часов всё было кончено. Итальянской армии больше не было. Путь на аэродром был открыт.
В первом же бою были захвачены огромные трофеи. Несколько тысяч пленных построили в колонны и погнали в обратном направлении. Оружие, боеприпасы, автомобильная техника. Всё оказалось как никогда кстати. Русские посадили итальянских солдат — шоферов за руль и каждому в кабину нашего «сопровождающего». Загрузились и поехали все вместе бить фрицев. Танкист знал, что итальянские солдаты совсем не дружили с немцами; они называли их «собаками» за лающий язык, а немцы презрительно называли южан «полсолдата». Так эти союзники и воевали.

За пять дней танковый корпус преодолел 250 километров и невидимками вышел ночью к аэродрому.

24 декабря в 7.30 утра 413 отдельный гвардейский миномётный дивизион открыл залп из «Катюш» по аэродрому и складам. Возмездие продолжалось. Удачным выстрелом было уничтожен командно-связной пункт немцев. А дальше был приказ уничтожить аэродром.

Танкист видел через прицел то, что творилось на двух взлётных полосах. Не успевшие до атаки взлететь немецкие самолёты сталкивались друг с другом и вспыхивали, как факела. Гитлеровцы в панике пытались сбежать с поля боя, но практически никому это не удалось. Танки врывались прямо на поле и громили всё вокруг. На полном ходу они рубили самолётам хвосты, расстреливая из пулемётов вспомогательный персонал аэродрома. Танкист видел, как наш танк рванулся наперерез немецкому самолёту, уже набравшему скорость и готовому взлететь в небо. Лобовое столкновение, и обе машины объяты пламенем.
Когда Манштейн узнал, что советские танки давят своими гусеницами хвалёных немецких асов на земле, то он просто не поверил, и кричал на подчиненных, что этого просто не может быть.
Бой закончился полной победой русских героев. В 18.30 командир корпуса отправил сообщение: «Тацинская зачищена. Врываемся в землю». Вскоре пришёл ответ: «Держать оборону. К вам на помощь брошены силы».

Но Манштейн уже повернулся на 180 градусов…..

Танкист вместе с экипажем готовился к круговой обороне. На ближайшем укреплении немцев, на заборе из колючей проволоки, висел убитый немецкий солдат. Он посмотрел на замёрзший труп и подумал: «Ну, вот что тебе здесь надо было? Что ты хотел в жизни, чтобы вот так погибнуть на донской земле? Сволочь фашистская, одним словом. Гадина».

Арьергард! Такое слово из учебников по правилам войны. Сейчас у них только одно правило. Задержать врага и дать время уйти товарищам. Пулемёт был заряжен, коробки с лентами патронов была рядом. Предстоял последний бой.

Внезапно ухнуло и началось. Гитлеровцы ещё не знали, что танковый рейд по их тылам и уничтожение аэродрома нанес непоправимый урон немецким войскам в стратегическом плане не только в регионе, но и во всей дальнейшей войне в-целом. Был разрушен «воздушный мост» для оказания помощи окружённой шестой армии Паулюса, и был разгромлен гарнизон в станицах Скосырская и Тацинская. Генерал Манштейн, спешивший на выручку погибающей шестой армии, зажатой со всех сторон стальными клещами, развернул все силы и бросился на уничтожение русского танкового корпуса.

Немцы ещё не знали, что на их пути встанут всего лишь триста человек. Триста героев, оставшихся драться и ценою своих жизней дать возможность спастись товарищам. Они все погибли, все триста добровольцев. Вечная слава героям!

Обратно из танкового рейда генерала Баданова на станицу Тацинская к своим вышло чуть меньше тысячи человек. Десять дней назад в рейд уходило десять тысяч.

Через несколько дней будет пленён генерал Паулюс, захвачена в плен вся шестая армия и будет освобождён Сталинград. Волна благородной ярости покатится в сторону Берлина. А Танкист погибнет в своём последнем бою, и будет засыпан землей от взрывов немецких снарядов. Его откопают только через много лет. Так и найдут неизвестного бойца, сжимающего в руках ручки пулемёта. Пройдёт ещё немного времени и имя танкиста, и его личный подвиг узнают другие поколения.
Вечная память героям!

"РАЗГОВОР В БЕСЕДКЕ"

— Роман! Роман! Что с вами?
Я очнулся. Людмила Ивановна трясла меня за руку и была очень напугана.
— Что с вами?
На полу была брошен пакет с пирожными.
Я посмотрел на неё. Туман рассеялся в одну минуту. Я снова начал соображать. Был такой шум, словно в голове завелись и работали двигатели огромной машины. Например, танка. Точно, двигатели танка. Я моментально вспомнил, что сейчас видел.
Присел на стул, посмотрел на хранительницу и попросил:
— Людмила Ивановна, расскажите, пожалуйста, про танковый рейд генерала Баданова.
Изумлению не было предела. Только что на её глазах я лежал на полу, в обмороке, и вдруг, очнувшись, прошу рассказать о военных подвигах.
— Пойдёмте в кабинет, я поставлю чайник. Я принесла пирожные. Они вам помогут.

Через десять минут мы пили чай и я слушал факты про разгром немецкого аэродрома в Тацинской. Хранительница рассказывала и смотрела на меня. У неё был вопрос, который она боялась задать, но спросила:
— Роман, расскажите мне, что происходит? Я же вижу, что вы словно переживаете какие-то воспоминания. Поделитесь со мной.

Я рассказал Хранительнице про удар молнии, про Ветерана, про Чекиста, про Танкиста и про то, что эти видения для меня ужасно настоящие.
— То, что вы мне рассказываете, Роман, мне интересно. Я знаю, что когда человек по-настоящему переживает, то всякое бывает и всякое случается. Вы мне напомнили один случай, о котором нам с сестрой рассказывали ещё родители. Дело в том, что в доме, где расположен наш музей, в этих помещениях находился после войны армейский госпиталь. И здесь лежал сильно контуженный солдат. Я не помню, что с ним случилось, но помню, что говорили, что он разумом тронулся. Я не буду придумывать, давайте лучше сделаем так, сегодня к нам приходит в гости моя сестра, и вы сможете с ней поговорить. Она вам много может рассказать. Галя у нас врач высшей категории и сейчас она заведующая психотерапевтическим отделением областной больницы. Она многое знает про такие штучки.

Вечером в саду, в уютной беседке с видом на клумбы роз, сидело трое: я, Людмила Ивановна и её родная сестра Алла Ивановна. Она во всем старалась взять инициативу в свои руки, в том числе и в разговоре. Это был очень образованный человек и интересный собеседник. Это у них в крови, семейное.
— Роман, вы рассказываете мне интересные вещи. Это напоминает мне один случай, который был после войны. Когда мы учились в институте, то наш профессор приводил нам такие примеры. Так вот, после войны в армейском госпитале лежал контуженный солдат. Я точно помню, что его фамилия была Дмитрюков. Не удивляйтесь, почти всех редких пациентов я помню по фамилии, а ещё больше по диагнозу. Так вот, с ним случилась смерть во время войны: он попал в плен и его расстреляли вместе с другими, закопали и через несколько часов откопали мирные жители. Но факт такой был, что он несколько часов был мёртвым человеком.
И много позже, уже после войны, этот солдат начал говорить, что он должен найти знамя погибшего батальона. Пытался договориться с врачами. чтобы его выписали и отпустили. Потом убежать из госпиталя. У него развилась и сформировалась навязчивая идея, что он должен найти на одной из улиц Ростова-на-Дону Красное Знамя. В — общем, у него произошло то, то мы, врачи, называем обрушением сознания. Но я запомнила фразу нашего профессора, которой тогда сам лично разговаривал с этим солдатом. Профессор говорил, что солдат рассказывал про уличные бои в Ростове с такими подробностями, которые просто не мог знать.
Профессор смотрел его личное дело. Солдата подобрали после жестокого боя в августе 1941 года и всю войну он лечился в госпиталях. И знаете, что необъяснимо в этой истории? Он никогда не участвовал в боях за Ростов. Он никогда не был до войны в Ростове. Это необъяснимый факт с точки зрения физической, но легко объяснимой с точки зрения душевной.
У солдата проявился очень редкий феномен, он совсем не изучен и настолько тёмный, что к нему лучше не подходить. Феномен состоит в том, что человек испытывает душевные потрясения за других людей, чистых и искренних в своих устремлениях и убеждениях. Знаете, как нам, например, становится больно за пропавших детей. Заметьте, чужих детей, нам неизвестных. Или, например, вы узнаёте про своего знакомого, которого видели три дня назад, что вчера его похоронили. Уверена, что у многих в такие моменты ступор и сильное душевное волнение. Так вот, я уверена, что в это время вы на одну секунду испытываете боль этого человека, или страх ребёнка, когда он потерялся. Это всё очень сложно воспринимать. Да и не надо, на самом деле.
В понедельник к нам, в областную больницу, приезжает профессор Василенко. Он с удовольствием вас выслушает и посоветует поступить правильно. Да! Кстати, у него отец погиб защищая Ростов-на-Дону. Ему всё это очень близко и интересно. Приезжайте, я вас обязательно познакомлю.

"МУРЗИН"

В воскресенье мы работали в музее.
— Людмила Ивановна, помните, я рассказывал вам про ветерана, которого встретил в поезде? Он встретил победу в мае сорок пятого года в партизанском отряде в Чехословакии. Я запомнил, что командиром был Мурзин. Вы не знаете про него? Ветеран рассказал мне, что Мурзин в 24 года был личным врагом Гитлера. Как такое было возможно?
— Конечно, я слышала имя знаменитого разведчика, партизана Мурзина. Но я мало знаю о всех его подвигах, только общие случаи. А вы знаете, что можно предложить вам, Роман? У меня есть номер телефона одного хорошего человека. Его зовут Эрик Усманов. Он живёт в Уфе, работает учителем ОБЖ. Мы с ним общались несколько раз по музейным вопросам. Андрей из «Поиска» дал мне его номер телефона. Эрик хорошо разбирается в военной истории, и помог мне составить запросы и наладить общение с музеями Татарстана и Башкирии. Интересный человек, позвоните ему. Он подскажет по Мурзину, я уверена.

Хранительница пошла в кабинет, полистала блокнот и принесла мне на листочке записанный телефонный номер. Я решил не откладывать дело в долгий ящик, и набрал цифры. Пошли гудки…
— Алло.
— Здравствуйте, Эрик. Меня зовут Роман. Ваш номер мне любезно предоставила Людмила Ивановна, из Ростова-на-Дону, из музея.
— Людмила Ивановна? Замечательный человек, как её здоровье? Передавайте, пожалуйста, искренний привет.
— Всё в порядке. На передовой сейчас. Передам обязательно.
— На какой передовой, не понял?
— Людмила Ивановна называет музей своим личным фронтом. Сейчас мы вместе работаем над новой выставкой. Она тоже передаёт самый душевный привет вам и вашей семье.
— Спасибо. И скажите, что это взаимно.
— Хорошо. Эрик, у меня неожиданный вопрос к вам. Подскажите, вы должны знать. Был такой знаменитый партизан Мурзин, его ещё называли Чёрным Генералом. Вы что-нибудь можете мне рассказать о нём?
— Даян Баянович? Конечно, могу. Обязан просто. К тому же с огромной радостью, потому что Даян Баянович Мурзин был не только личным врагом Гитлера, но, прежде всего он был моим другом и старшим товарищем. Я много лет обращался к нему за жизненными советами и воспоминаниями. А почему вы про него спросили?
— Мы сейчас, в Ростове-на-Дону, готовим выставку, посвящённую чекистам во время Великой Отечественной войны. И совершенно случайно так получилось, что в поезде я ехал с ветераном Великой Отечественной, Жуковым Георгием Константиновичем, который рассказал мне, что Победу встретил в отряде Мурзина, в мае сорок пятого.
— Повторите, пожалуйста, имя — я запишу и попробую найти сведения.
— Жуков Георгий Константинович.
— Спасибо, записал. А про Мурзина я много вам могу рассказать. Прежде всего, тот факт, что в 24 года он стал личным врагом Гитлера. Гитлер надеялся после падения Берлина закрепиться в Чехословакии. И в феврале сорок пятого года он со своими шакалами поехал в инспекцию в Прагу, чтобы наметить себе новое волчье убежище. Спрятаться от возмездия. Лететь ему было опасно, и он решил проехаться на поезде. Но не смог! Генералы Гитлера откровенно сказали, что это смерти подобно. Что на огромной территории хозяйничают партизаны, а руководит партизанами злой Чёрный Генерал. На самом деле Мурзину было всего 24 года, и он был майором Красной Армии. Но у него была знаменитая чёрная борода, которую ему посоветовали отрастить в Святошинской школе специального назначения, чтобы быть старше. Ведь Гитлеру нельзя было докладывать, что простой майор опасен для фюрера нации и «повысили» ему звание до генеральского.
Когда Даян Баянович мне это рассказывал, то всегда был очень доволен, что смог насолить Адольфу и его преступникам. По рассказам очевидцев Гитлер был взбешён и приказал объявить Мурзина личным врагом. Вышла директива об уничтожении партизан в том районе любыми силами и была назначена награда за Мурзина. Два миллиона рейхсмарок за мёртвого, и три миллиона рейхсмарок за живого.
— Ничего себе. Это невероятно огромные деньги по тем временам. Если не ошибаюсь, то немецкий танк стоил около пятисот тысяч рейхсмарок.
— Конечно, Роман. За такой большой куш вызвался рискнуть своей головой Отто Скорцени, диверсант и бандит с большой буквы. Он попросил у Гитлера лучшую на тот момент времени немецкую военную технику, собрал головорезов, и огромными силами, размерами с армию, стал попросту выжигать лес и окрестности. Развернулась настоящая войсковая операция. Немцы убивали всех без разбору. Даян Баянович рассказывал, что у них в одном из городов работала разведчица, которая и сообщила партизанам о начале карательной акции. И все отряды успели уйти через горы в Моравию. Немцы со своей техникой попросту бы не смогли подняться в горы. Но, к сожалению, в одном из отрядов не было на тот момент рации и они не знали о карателях. Погиб весь отряд, все до одного человека. Их просто растерзали. Среди погибших не нашли Мурзина, но Скорцени доложил Гитлеру, что партизаны уничтожены, и, не поверите, получил свои деньги и вдобавок Железный Крест из рук Гитлера, как высшую награду.
— Вот это да, Эрик. Интересно рассказываете, К своему стыду, я не знал столько про Мурзина. Великий солдат великого народа.
— Да, настоящая глыба! К сожалению, Даян Баянович, ушёл, как говорим мы, пограничники, в свой последний дозор в две тысячи двенадцатом году.
— Эрик! Вы пограничник? Как славно. Я сам пограничник.
— Конечно, Роман. Годы срочной службы, плюс командировка на афганскую границу.
— Вот это да! Я служил там, в Хорогском отряде.
— А я в Ишкашимском. Рад слышать тебя, братишка.
— И я очень рад. Теперь я знаю, что в Уфе у меня есть друг Эрик.
— Роман, если можно, то предлагаю созвонится завтра. У меня сейчас дополнительные занятия в школе будут. Я провожу самооборону и уроки выживания. С гордостью могу сказать, что работаю учителем в школе.
— Хорошо, во сколько удобно будет завтра набрать?
— Я сам позвоню во второй половине дня. До связи, брат.
— До связи.

Я отключил телефон и посмотрел на Людмилу Ивановну. Она весь разговор постоянно что-то делала, расставляла экспонаты, проверяла подписи, и всё время вопросительно посматривала. Будто волновалась, тот ли телефон дала, нужен ли был разговор с Уфой?
— Ну, Людмила Ивановна, спасибо вам. Срочно вылетаю в Уфу сегодня. Братишка объявился.
— Что-что?
— Да нет, конечно. Шучу. Настроение прямо боевое стало. Звонил незнакомому человеку, а расстались братишками. Так всегда бывает, когда узнаёшь, что человек служил в пограничных войсках. Да ещё и в одно время с тобой, и на той же границе. Круто.

"ПАРТИЗАН"

1945 год. Весна. Чешские леса

Партизан шёл по рыхлому, тяжёлому снегу и тревожно вслушивался в мартовский лес. Где-то рядом смертельная опасность. Все начеку.
Лес стал уже родным за то время, что он находился в партизанском отряде. Словно вчера его забросили с группой товарищей в эти чешские леса. Рядом победа, очень близко. Уже слышалась канонада фронта, сводки по радио радовались и пели: скоро, скоро. Силы нужно беречь, они пригодятся.

Тот осенний десант запомнится надолго. Он приземляется, но так получилось, что запутался в деревьях, отрезал верёвки и неудачно упал. Хруст костей, нос разбит, кровь по лицу. Сильно ударился. А тут, вдруг, эта чешка. Пожилая женщина, то ли грибы собирала, то ли ягоды, не помнит уже. Только лукошко, а что там, в нём, так и не запомнил. Бывает так. А вот её слёзы были искренние, за годы накопленные. Она бросилась к нему. Обнимает, плачет, что-то говорит. Партизан запомнил эти слова на всю жизнь. Она шепчет ему: «Мы вас чикали, мы вас чикали!» По-чешски значит, мы вас ждали. У него нос разбит, кровь течёт, а его ждут здесь. Нужен значит.

Восемь человек тогда выбросили десантом. Через два дня их стало триста. И вот сейчас они вместе, каждый делает свою работу — убивать врага Родины. Мстить некогда, нужно успеть выполнить задания. А заданий от Центра много. Фронт лавиной катился на запад, и партизаны умело действовали в глубоком тылу. Благодаря направлениям из Москвы отряд бил врага на его территории. Немцы злились, кружились, как раненные волки в стае, но ничего сделать не могли.

Партизан работал с людьми в отряде. Нужно было своим личным примером давать людям знать, что всегда есть стержень, есть силы. Не отступать и никогда не сдаваться. Он, как никто другой, знал это правило войны. Он встретил её в первых рядах, там, на советской границе. Потом было отступление, сжатые кулаки и стальные нервы. Прошли много, вернули свободу нашим людям. Теперь Европу освобождаем, иначе нельзя. Ведь снова заболеет фашизмом. А она, Европа, очень слабенькая, только чихнул фашист, только застучали немецкие сапоги, так она тут же упала на колени.

А сейчас вот Чехия. Здесь они быстро собрали отряд. Местные ждали, сразу же влились в борьбу. Это была Первая Чехословацкая Интернациональная бригада имени Яна Жижки. Стальные люди воевали в партизанах. Ещё во время подготовки в Святошинской школе многих поразило, как Партизан умел находить разные решения, как он подходил к стратегии боя. А ещё он нутром, как говорится, чувствовал людей и их психологию в различных условиях. Партизан много времени провёл в немецком тылу, работая как диверсант, и разведчик. Несколько сотен переведённых людей через линию фронта — это показатель его работы. Ему 24 года, а он командует так, будто провёл двадцать лет в боевых походах.

Сегодня пришёл Дворжак, агент соседнего отряда Моравчика, Он работал в небольшом городке парикмахером и имел связь с партизанами. Буквально на прошлой неделе отряд Моравчика не успел уйти. У них не было рации, и партизаны не смогли предупредить о крупной облаве немецких войск. Отряд был просто растерзан немцами. И сегодня Дворжак сообщил, что отряд «власовцев» численностью до двухсот человек готов уйти к партизанам, и ценою собственных жизней смыть позор предательства. Война скоро закончится, Красная Армия уже прошагала пол-Европы, и многие понимали, что лучше погибнуть на поле боя, чем во внутренней тюрьме или на лесоповале. Ведь после предательства у них больше не было родины.

Дворжак сообщил, что в условленном месте их дожидается специальный человек из Праги, и при окончательном согласовании условий перехода, они трассирующими выстрелами покажут направление движения. Решение нужно было принимать незамедлительно. Партизан был против. Ему что-то не нравилось. Что именно — он не мог пока объяснить. Слишком быстро погиб отряд Моравчика, слишком много непонятного в условиях перехода. И Партизан окончательно принял решение не идти на контакт. Но майор Угольков стал доказывать, что в создавшихся условиях бригаде необходимо усиление, нужно было в срочном порядке закрыть потерянный отряд новыми бойцами. Нужны были люди, новые данные и контакты. Угольков брал всю ответственность на себя и, как командир, имел на это право. Если я ошибаюсь, говорил он, то пристрелите меня, как предателя. Но страшно не поверить предателю, а страшно не поверить своим. Пусть они оступились, мы потом разберёмся. И Угольков окончательно убедил всех, что надо идти на контакт. Это приказ. Через 10 минут агент Дворжак, майор Угольков и Партизан шли по направлению к большой балке, разделяющей лес на несколько частей.

Снег был набухшим и постоянно прилипал к одежде и обуви. Весна наступала, как Красная Армия, безоговорочно и быстро. Уже пошёл лед на речках. Через несколько тяжёлых километров они вышли к большой опушке. Вокруг была тишина чешского леса.

На выходе из леса невдалеке стоял человек. Дворжак подал условный сигнал и человек стал приближаться. Здоровый такой, одет хорошо. Партизан на несколько шагов отступил назад и оглянулся на проторенную ими тропинку в снегу. Человек подошёл к майору и протянул руку:
— Здравствуйте! Я из Праги. За вами приехал.
Он пожал руку и снял шапку, словно вытирая рукой пот со лба. В это время Дворжак неожиданно подскочил, и внезапно прыгнул куда-то за большой сугроб перед склоном. Партизан увидел всё это за мгновение и понял, что это может быть, и тоже прыгнул в сторону. Раздались автоматные очереди, и он услышал страшный крик Уголькова:
— «Ванька. Беги. Немцы!».

Партизан моментально оценил обстановку и что есть сил побежал по снегу в сторону леса. Ещё подходя к опушке, он увидел невдалеке склон сквозь деревья, и знал, что там, внизу, речка. Буквально через секунду почувствовал два удара в правой ноге, и сознание обожгло болью. В ногу ранили. Бежать, бежать. Надо успеть выбраться. Он прыгал за деревья и метр за метром преодолевал снежные преграды. Пули со свистом пролетали над головой и с каким-то особенным хрустом впивались в деревья. Ближе, ближе, вот и склон, речка шумит. Партизан собрал оставшиеся силы и прыгнул вниз по склону. Задыхаясь от налипшего снега, он скатился и с размаху прыгнул в реку.
Холодная вода острыми иголками впилась в тело, сметая на своём пути боль от ранения. Он знал, как действовать в горной реке и стал яростно бороться, чтобы не позволить потоку утащить его и сломать сопротивление. Долго нельзя плыть, иначе откажет сердце. Он хватался за ветки и чуть дальше с трудом выбрался на берег. Выстрелы здесь не были слышны. Погоня отстала…

Очнулся от ужасной боли. Третий день Партизан лежал в медвежьей берлоге. После того, как он выполз на берег, он смог добраться до лесника, который перевязал ему раны и отвёл в безопасное место. Таким местом оказалась берлога. Лесник знал, что хозяин ушёл, разбуженный войной, и таким образом его лежбище было свободно. Даже медведь, по своему, помогал партизанам в борьбе против гитлеровцев.

И вновь резкая боль. Он размотал тряпки на ноге, осмотрел рану и ахнул. Две пули, почти рядом, словно снайпер неторопливо вкладывал выстрел за выстрелом. Нога посинела, вздулась и словно кипела изнутри. Надо было что-то делать, иначе начнётся заражение и тогда на одного партизана станет меньше. Этого допустить было нельзя. Он осмотрелся и увидел на своей руке компас. Для начала хватит. Размахнувшись, рукояткой пистолета резко ударил по компасу. Стекло треснуло и разлетелось на осколки. Выбрав самый большой и острый, он взял его в руку и поднёс к раненой ноге. Крепко сжав зубы, резко взмахнул осколком, и полоснул по ране. Всё тело пробило судорогой, пошла чёрная кровь, но сразу стало немного легче. Боль пульсировала, но уже была не такой опасной. Партизан взял ситуацию под свой контроль.

Через минуту он услышал шум и лай собак. Немцы! Прижавшись к земле, он сквозь ветки увидел отряд гитлеровцев, которые прочёсывали лес. Каратели были совсем недалеко, метрах в сорока. Прислушался к разговорам и понял, что ищут его. А он рядом. Но об этом они не должны заранее знать, пусть подойдут поближе, чуть ближе. Партизан сжал пистолет в руке и тихо щёлкнул предохранителем. Погибнуть в бою, в сознании, с оружием в руках — это награда для него в такой ситуации. Оружие поднимут другие, следующие мужчины встанут на борьбу с фашизмом. Сейчас только желание всадить как можно больше пуль во врага.

Но собаки вдруг заметались, начали жаться друг к другу и поскуливать. И Партизан понял, что это надежда на продолжение борьбы. Что медведь успел оставить для других животных напоминание, что это его территория. Немцы обошли странное место, понимая, что оставаясь здесь можно сорвать всю охоту. А он ещё долго вслушивался в лесную пустоту, но от усталости закрыл глаза и снова провалился в беспамятство.

На следующий день его нашли партизаны. Лесник помог. От товарищей узнал, что штаб разгромлен немцами, но отряд успел уйти. Рядовой Зайцев, которому он приказал идти за ними с Дворжаком на приличном расстоянии успел поднять тревогу. Ему рассказали, что отряд ушёл на заранее заготовленный лагерь, дальше в лес. Там было безопасно. Как только ушли, гитлеровцы обрушились на лагерь. Но им тоже там сюрпризов оставили. Взрывы были слышны на большом расстоянии. Дворжак ушёл, предатель. Ищут его. Другие отряды предупредили, все отошли на новые позиции.

Всё это будет потом, а сейчас Партизан лежал на сухой земле, в медвежьей берлоге и сжимал в руке оружие. Его война продолжалась.

"ЛИЧНЫЙ ВРАГ ГИТЛЕРА"

На следующий день я ждал звонка Эрика. В музее мы практически сделали всё возможное за эти несколько дней. И Людмила Ивановна объявила выходной. Ей нужен был свободный день для семейной встречи, а мне нужно было собраться с мыслями. Внутри себя я чувствовал. что история закручивается и готов был к самому невероятному итогу. Опасно это было или нет, я даже и не задумывался. Меня закрутила история моего народа, и я с головой окунулся в исторические факты. Скорее всего, я понимал, что моя задача в том, чтобы эти исторические факты превратились в легенды. И год за годом, век за веком потом передавались другим поколениям.

Звонок телефона прервал течение мыслей.

— Алло. Здравствуйте, Роман. Уфа на связи.
— Здравствуйте, Эрик. Ростов слушает.
— Роман, смотрите, основные документы по деятельности партизан в Чехословакии во время войны хранятся в государственном архиве. К ним есть доступ, но есть также скопированные материалы, такие как списки, донесения и различные сводки. То, что не имеет секретности, есть на руках. Я вчера заглянул и сразу нашёл имя Георгия Константиновича. Я пришлю копии, если вам это нужно будет для музея.
— Эрик, — прервал я его. Подскажите, пожалуйста. У меня очень необычный вопрос. Скажите, а вы не знаете, что за случай был у Мурзина с медвежьей берлогой?
— О! Это очень известный случай. Я про него знаю в таких подробностях, так как сам неоднократно просил Даян Баяновича рассказать о нём.
Партизаны шли на контакт с агентом, а он оказался предателем и провокатором. Получив серьёзные ранения, и чудом избежав гибели, Мурзин оторвался от гитлеровцев и прыгнул в реку. Зацепившись за берег, он с трудом выбрался и практически дополз до лесника. Тот укрыл его в заброшенной медвежьей берлоге. Немцы разгромили штаб отряда, но партизаны вновь смогли уйти живыми. Все думали, что Мурзин погиб. А он несколько дней пролежал в берлоге. И фашисты, прочёсывая лес, буквально наткнулись на поляну рядом с берлогой. Мурзин рассказывал, что он видел, как немцы подожгли сено, думая, что он может прятаться там. Собаки не пошли на берлогу, испугались. В — общем, лесник сообщил партизанам, и ребята вернулись за своим командиром. Так и нашли его без сознания, сжимающего в руке оружие.
— Эрик, а что с правой ногой было? Ранение было тяжёлое и нога начала распухать. И Мурзин сам себе разрезал ногу осколками разбитого компаса? — и я подробно описал тот компас, что видел в своём видении.
— В точности. Я рад, что вы знаете такие подробности. Сила воли этого человека была безгранична. А про компас, про надписи на нём, откуда знаете?
— Вы не поверите, Эрик, пока мы с вами не увидимся. Случайно узнал, будто приснилось что — ли.
— Удивительный факт. Но, главное, что после таких потрясений Даян Баянович остался жив и после лечения снова стал в ряды офицеров Красной Армии и продолжил бить фашистов. Судьба Мурзина уникальна настолько, что ещё много лет люди будут узнавать и восхищаться мужеством этого человека.
— Вечная слава победителям фашизма!
— Да, согласен. Слава ветеранам! Вечная — героям!
— До связи, брат.
— До связи.

"ДУША НАРОДНОЙ ПАМЯТИ"

Я сидел в кабинете Аллы Ивановны, главного врача психиатрического отделения ростовской больницы, и больше часа разговаривал с профессором Василенко, которому она меня представила. Профессор был очень интересный собеседник, настоящий учёный с мировым именем. Он вежливо выслушал мои приключения и душевные переживания за последнее время, все мои видения, и всё то, чем я хотел с ним поделиться.

Вначале он задумчиво ходил по кабинету, долго смотрел в окно и только потом заговорил:
— Роман, вот что я хочу вам сказать. Я вас прекрасно понимаю. В моей практике и не такое бывало. У вас всё в порядке, если только исключить вашу тревогу по поводу происходящих с вашим сознанием, как вы считаете, изменений. Я, как врач, не наблюдаю у вас каких-либо отклонений ни в поведении, ни в речи. Считаю, что вам абсолютно незачем волноваться по поводу вашего душевного состояния. Дело в том, что я сталкивался в своей практике с похожим случаем. Тогда признаюсь, я была насторожен. Не более того. Многое видится на расстоянии прожитых лет.
Я считаю, что в вашем случае произошло то, что называется всплеском общей памяти. Есть такое понятие, как копирование личности. Уверен, что в самой высочайшей точке вашего душевного напряжения, когда вы впервые увидели имя вашего деда в списках бойцов НКВД, то к этому времени вы уже мысленно нарисовали его портрет.
Вы представили его себе Чекистом, личностью с большой буквы. Как и все мы представляем себе то, что хотим представлять. Но в вашем случае произошло именно то, что вы так долго ждали, и к тому же сами искали. Вы шли к своей цели — найти память деда, и узнать то, что не знали. И вот в этот самый момент произошло мощное физическое воздействие на ваше сознание, а именно разряд электричества. Вас ударила молния. Как вы остались живы — это другой вопрос. Что открылось в вашем сознании, я не могу точно сказать. Истории и медицине известна масса случаев, когда по нашим, человеческим меркам, происходит непонятное, которое впоследствии просто объяснить, но трудно понять.
То же самое, как я бы сейчас вам рассказал про звёзды, которые в тысячи раз больше всех планет солнечной системы вместе взятых. Это бесполезно, мозг не воспринимает объективно такую информацию. А звёзды такие есть на самом деле, но когда мы сможем их увидеть? Также и мозг человека — явление тёмное для науки, что можно только предполагать. Он создан так, что сам себя он не в силах изучить, и, слава богу. Человечество пытается изучить Вселенную, не понимая, что наш мозг — это и есть самая настоящая Вселенная. Бескрайняя физически, и бессмертная духовно.

— Я понимаю, профессор, что не могу физически перемещаться во времени. Но я всё это вижу, слышу, чувствую запах и страх войны, и разделяю боль и страдания других людей. И почему-то это проявляется с разными героями.
— Это не вы. Это Чекист!
Он живёт в вашей памяти, в той части, куда раньше вам доступ был запрещён. Это родная кровь, память поколений, если хотите сравнений, генетический сейф, куда чужому доступ запрещен. А то, что он проявляется в разных образах, то здесь я думаю, можно понять происходящее. Каждый случай, в который вы проваливаетесь в своём сознании, является уникальным.
В тоже время их всех объединяет одно — бескорыстная любовь к родине, мужество и вера в свои силы, справедливость. То есть то, что присуще каждому чекисту, каждому человеку, который свою жизнь отдаёт службе народу и порядку. И каждый из ваших героев — настоящая личность. И партизан, и танкист, и разведчик — все они были сильными личностями. И в каждом из них жил Чекист — искренний и настоящий герой своего времени. Так что у вас всё в порядке, вы искали и нашли своего деда. У вас теперь есть ключ к пониманию, что такое настоящая память, которая живёт в сердцах и душах наших людей.
Я вас поздравляю! Вы — внук Чекиста!

В разговор вмешалась Алла Ивановна:
— Позвольте и мне добавить, профессор. Я тоже хочу сказать на эту важную тему. Вы знаете, Роман, что у нас с сестрой папа был фронтовик. К сожалению, очень рано ушёл из жизни. Так я смело могу сказать, что есть моменты, когда мне особенно трудно и просто опускаются руки, то он мне снится и говорит — «Дочь! Не отступать и не сдаваться». И я улыбаюсь и понимаю, что у меня всё в порядке. И также бережно храню память об отце в своём сердце. Теперь и вы берегите образ вашего Чекиста. Он много что хотел сказать своим внукам при жизни, но, возможно, даже не знал, что вы существуете. Всё это он сейчас и говорит вам. Через образы, через память, через десятилетия.

— Спасибо. Как вы сказали легко объяснить, но трудно понять, конечно. И вот ещё что. Дед что-то мне хочет сказать этим, словно ведёт меня к тому, чтобы я сам справился и прорвался к разгадке.

— Я очень рада Роман, что поговорила с вами. Я в очередной раз отметила для себя, что наш народ — это одна большая семья, одна память на всех и её нужно беречь. Люда мне говорила, что скоро открытие выставки в музее. Мы придём всей семьёй, и детей и внуков приведём. Вы — молодцы, конечно.
— Это Людмила Ивановна наша, вот она молодец. Настоящая Хранительница. Я уже думаю, что обязательно когда-нибудь напишу про неё книгу.
— Это было бы прекрасно. И обязательно напишите про то, какая она сладкоежка.
— И я приду со всей семьей — кивнул профессор. Только предупредите, пожалуйста. Вот моя визитка, буду рад вашему звонку.

Он протянул мне визитку и я прочитал на ней:
«Профессор Василенко Павел Григорьевич».

И, вдруг, меня пронзили воспоминания:
Ветеран, чекисты, оборона Ростова, Гвардейская Площадь…

— Подождите, профессор! Подождите! Мне сказали, что ваш отец погиб при обороне Ростова в сорок первом году, так?
— Да.
— Получается, что его звали Григорий Василенко. Скажите, а он случайно не служил в шестьдесят первом батальоне особого назначения НКВД СССР?
Профессор взволнованно приподнял очки.
— Откуда вы это знаете? Я вам этого не говорил.
— Профессор, мне о вашем отце рассказал его друг и боевой товарищ — Жуков Георгий Константинович. Я с ним ехал в одном поезде.
Настал черед удивляться профессору. Его кадык заходил вверх-вниз, щека задергалась, и было заметно, что он сильно разволновался.
— Дядя Жора, из Мурманска? Удивительно. Что происходит? Признаться, я очень удивлён нашими событиями. Когда вы его видели?
— Буквально две недели назад в поезде виделись. Он ехал к другу в Курскую область, а я в Ростов. Он много успел рассказать мне о своей судьбе и судьбе своих друзей.
— Удивительно. Вот как бывает. Ваш дед — чекист, мой отец — чекист. У нас с вами замечательные корни. А если вдруг?!
Лицо профессора осветилось удивительным светлым озарением. Он внезапно начал смотреть на меня очень пристально и произнёс:
— Роман, а что если…

На секунду он задумался и с жаром, которого я никак не ожидал от почтенного профессора, заговорил:
— Теперь я точно знаю, что шёл к этому моменту много лет. Я изучал, пробовал, искал, и подсознательно всегда ждал такого случая. Я вот что предлагаю. У вас, Роман, появилась уникальная возможность проникать в народную память, находить отрывки потерянного, и вы можете вспомнить, так скажем, чужими клеточками то, что не могут другие. Может, я сейчас спутано говорю, что со мной раньше никогда не бывало, но я предлагаю вам пройти сеанс гипноза.

Профессор наклонился к моему лицу и уверенно сказал:
— Во время сеанса регрессивного гипноза вы можете вновь оказаться в ноябре сорок первого года в охваченном боями Ростове-на-Дону!
Я с ужасом понял, что скрывается в этих словах.
— В сражающемся насмерть городе. Увидеть то, что скрыто уже много лет, но не забыто. Благодаря народной памяти подвиги бойцов живут в вечности, и будут жить, пока мы будем помнить. Теперь вы понимаете, что значит сказать: «Ничто не забыто, никто не забыт»? И мы сейчас с вами обязаны попробовать сделать это — найти спрятанное Красное Знамя шестьдесят первого батальона!

— Я проведу с вами сеанс глубокого гипноза. Это будет очень опасно для вас, для вашего сознания.
— В чём опасность, профессор?
— Я не могу сравнивать, но это так же опасно, как переброска разведчика за линию фронта. В обоих случаях всегда подстерегает смертельная опасность.
— Разве я могу погибнуть?
— Вы, то есть ваше тело, конечно же, нет. Но вот разум, он может отказать. Я думаю, что вы сталкивались в жизни с людьми, которые «зависли» в пережитой критической жизненной ситуации, и стали людьми, которым нужен психологический уход? Так вот, эта опасность существует и вашем случае. Вы готовы?
— Да, Павел Григорьевич!
— Отлично. Алла Ивановна, подготовьте, пожалуйста, кабинет релаксации. Мне нужно поработать минут сорок. Спасибо.

Через час после гипноза я дрожащими пальцами набирал номер Андрея, руководителя группы «Поиск».
— Алло, Андрей, здравствуйте! Это Роман, из музея Памяти.
— Здравствуйте, Роман. Как ваше здоровье?
— Андрей, спасибо. У меня очень срочное дело. Мне нужна встреча с вами сегодня. Только сегодня и не отказывайтесь.
— Что случилось?
— Пока ничего, но у меня есть очень важные сведения для вас и вашей команды. Собственно говоря, это важно для всех нас, для города Ростова, для живых и павших. Но особенно это важно для живых.
— Пока я не понимаю вас, но по голосу слышу, что вы хотите мне что-то рассказать. А по телефону нельзя это сделать? Я сегодня занят. Дома отдыхаю.
Профессор взял у меня трубку и заговорил с убеждением, на которое способны только врачи от бога.
— Андрей, здравствуйте. Профессор Василенко говорит. Да, да, Павел Григорьевич. И мне приятно вас слышать. Андрей, дело государственной важности. Это очень серьёзно. Мы ждём вас через два часа. Пожалуйста. Сейчас Роман скажет, где мы встретимся.
— Алло, Андрей. Приезжайте, пожалуйста, на угол пересечения Буденновского и Большой Садовой, там где фонтан и лавочки стоят.
Я посмотрел на профессора: « Он приедет».

Через два часа мы были на месте. Одна лавочка была пустая, на ней мы и устроились с профессором. Андрей появился минута в минуту.
— Здравствуйте! Товарищи мои хорошие, да на вас лица нет. А ну-ка, рассказывайте.
Профессор подвинулся и Андрей сел между нами.
— Андрей, спасибо, что откликнулись. Это важно.
— Это я уже слышал. Мне теперь уже совсем интересно.
— Вы помните историю с пропавшим во время войны знаменем шестьдесят первого батальона особого назначения НКВД СССР?
— Конечно, помню. Мы несколько лет делали запросы, искали сведения и очевидцев этого события. И до сих пор продолжаем искать. И будем продолжать. И дети наши будут продолжать.
— Подождите, подождите, Андрей. Послушайте Романа.

Я посмотрел на Андрея и выдохнул ему прямо в лицо:
— Андрей, я знаю, где лежит знамя!

Он беспокойно посмотрел на меня и спросил: «Где?»
— Знамя закопано глубоко в землю и лежит прямо под нами, под этой скамейкой. Примерно метр в сторону дома.
— Вы с ума сошли. Этого не может быть. Здесь всё было перекопано. Когда строили фонтан, здесь всё было перекопано.
— В том-то и дело, что не всё. Фонтан, да, может быть. А здесь, где скамейки, нет!
— Да мы здесь были с металлоискателями. Я точно помню всю карту поисков по Большой Садовой. Здесь, на глубине, незначительные металлические части, может осколки, не больше монеты.
— Андрей, знамя завернуто и упаковано в мешок, который успели просмолить. И вместе с ним нет металла, ни жетона, ничего. Здесь на углу была огромная воронка, и один боец успел закопать знамя в этой воронке на глубине около шести метров..
— Этот боец, лейтенант НКВД СССР Василенко Григорий Павлович, мой отец — подключился к разговору профессор.
— Да, Павел Григорьевич, я помню это, вы рассказывали. Откуда такие сведения у вас, мужчины?
— Мы потом расскажем. Как нам всем вместе поднять знамя? Нужно срочно провести раскопки.
— Вы с ума сошли. Никто не разрешит проводить военные раскопки в центре города, не имея на то фактических оснований. Нужны архивные материалы, показания очевидцев, уверенность, в конце концов.
— Андрей, посмотрите на нас. Мы уверены в том, что говорим.
— Я пока не знаю, что вам сказать. По опыту поисков знаю, что была такая драка, что ещё много лет и после нас будут поднимать бойцов из земли, и мы редкие вещи находили в таких местах, что до сих пор не верится.
— Что можно придумать? Если нам не разрешат, то мы сами начнём копать.
— Это глупости. Вас сразу же арестуют. Подождите, дайте мне подумать. Я вам позвоню. Потерпите, не торопитесь. Самое интересное в том, что я вам верю. Бывало и не такое. До завтра, товарищи.
— До завтра.

"ЗНАМЯ"

Андрей позвонил мне ближе к вечеру:
— Нам завтра дают один день. Официально мы берём пробу грунтов для исследования в институте химии на пригодность городской почвы для высадки растений северных широт.
Я сразу же перезвонил профессору:
— Павел Григорьевич, есть разрешение!

Утром мы были на месте. Андрей с ребятами огородил место лентами и барьерами. Поставили щиты с предупреждением, что ведутся городские работы, палатку над местом, и мы начали. Копали по очереди, в несколько рук. Шла чистая почва, ниже вперемешку с песком. Работали молча, только Андрей рассказывал про судьбу разбомбленного стоявшего на этом месте дома и его жителей. Как в архивах нашлись фотографии восстановления города после войны. Через два часа лопата Андрея наткнулась на мягкий свёрток. Показалась просмоленная ткань…
— Есть, ребята! Мужики, есть!

Все притихли.
Павел Григорьевич мгновенно стал спускаться в яму. Андрей, всё понимая, даже не стал мешать ему. Профессор руками начал откидывать песок и землю. Бережно вытащил свёрток, прижал руками к телу и заплакал.
Андрей перекрестился и тихо произнёс: « Неисповедимы пути твои, господни. Вечная память героям!».

ЭПИЛОГ

Я смотрел на школьников в музее, которые с детским восторгом и уважением слушали рассказ Людмилы Ивановны про Победы нашего народа. Про завоёванное предками право бегать по коридорам школ, на танцы по выходным и кушать мороженое в парке отдыха имени Горького.

Дети слушали и впитывали каждое слово. Этот особенный момент, когда ты видишь, как ребёнок понимает, что люди — герои, настоящие герои, на которых хочется быть похожим. Когда хочется гордиться самим фактом, что ты живёшь на той же земле, где они сражались против зла, что ты любишь свою страну так же, как любили они. Искорки в глазах, тишина, и, потом после рассказа хранительницы, самое главное — вопросы. Диалог с подрастающим поколением. Вера и надежда, любовь к родине и патриотизм — всё это витало сегодня над школьниками из обычной ростовской средней школы. Пусть они знают, пусть переживают, расскажут дома и поделятся с друзьями. Память, как говорил ветеран Жуков, — это святое для всех чувство.

Уважаемые ветераны Великой Отечественной, живые и павшие! Мы всегда будем держать Знамя Победы в наших руках и в нашей памяти. Спасибо!

Мы проводили школьников, которые ушли в яркий, солнечный день и вернулись в зал музея. Людмила Ивановна, осмотрела зал и тихо произнесла: «Папа, я это сделала».

Неожиданно в кабинете зазвонил телефон. Хранительница взяла трубку, представилась и удивлённо окликнула меня: «Роман, вас спрашивают».
— Здравствуйте, это Роман Владимирович?
— Да, здравствуйте. Слушаю вас.
— Роман Владимирович, с вами говорит полковник Богомазов, центральный архив ФСБ России. От вас поступил запрос по поиску сведений вашего родного деда. И теперь мы приглашаем вас посетить центральный аппарат организации. На днях были сняты ограничения секретности по деятельности нескольких выдающихся офицеров управления, и теперь мы с гордостью можем рассказать вам настоящую историю жизни и борьбы Бирюкова Ивана Акимовича. Настоящего чекиста, человека преданного своей Родине и своему народу. Есть документы и личные вещи, а также сведения, которые мы можем передать только ближайшим родственникам. И по нашим сведениям именно вы являетесь главным хранителем памяти деда. Время молчания вышло.

Через час я находился на главном железнодорожном вокзале города. Поезд на Москву через двадцать минут.
Спасибо, Ростов-на-Дону, люблю тебя, славный русский город.
Обещаю, что скоро вернусь. В добрый путь!
Ростов — на — Дону
Июнь — август 2021 года