Сон

                Сон
   
– Каждый день одно и то же… и в будни, и в праздники! – невольно вырвалось у старика Горшкова, как только тот зашел в кухню и уставился на пустой стол.
 Горшков, Виктор Васильевич двигался медленно, у него было бледное, худое лицо и редкие седые волосы. В последнее время он похудел, осунулся и весь как-то сжался, точно его облили холодной водой.
–Так,так,так… – приговаривал старик, открывая один за другим кухонные шкафчики: – Так,так,так...
Веточка укропа, листики петрушки, стрелка чеснока, помидорчик…  И, в очередной раз у Горшкова, рождался экспромт; лёгкий овощной салат из того, что подвернулось ему под руку.
 «Как это, Александра, бывало, вкусно готовила?» – вспомнил старик покойницу жену. 
  Овдовев в восемьдесят два года, Виктор Васильевич получил от одиночества, кроме безысходной грусти ещё и то, что всё теперь приходилось делать самому.
Пожевав салат, он думал сейчас о том, что приготовить на обед, старик открыл кулинарную тетрадку жены с записями рецептов и начал медленно читать:   
«Мелко нарезанный репчатый лук положить на дно кастрюли, добавить отобранные дольки зелёных помидоров, нарубленную зелень петрушки и сельдерея, очищенную, обмытую и шинкованную кружочками морковь».
Он помыл морковь и помидоры, нарезал лук и зелень и всё это сложил в кастрюлю, как было прописано в рецепте.
«Как это у Александры всё получалось?» – старуха Горшкова не выходила из его памяти.
Его супруга, Александра Фёдоровна, умерла в прошлом году, в великий день – Пасху Христову!
 Когда готовились к похоронам, все утешали новоявленного вдовца, говорили: «На Пасху это хорошо, это считай прямо в Рай!».
Знающие люди советовали при этом: «Если кому посчастливится умереть в этот светлый праздник, то, как попадёшь "Туда" (в этом месте они многозначительно поднимали вверх глаза), как увидишь у ворот Петра, с ключами от Рая, не робей. Говори ему смело: я мол, из этих - пасхальных, на льготных основаниях сюда. Он и возражать не будет, слова тебе не скажет, пропустит, без расспросов: проходи, дескать, не стесняйся».
 Так, родственники и соседи, пришедшие на похороны, Александры Фёдоровны, успокаивали старика Горшкова, будто они "Там" уже были и всё знают.
Но, были, не были, а Виктор Васильевич отметил тогда для себя: «Надо постараться умереть именно в этот большой и светлый праздник!». Ему понравилось и, что прямо в Рай, и, что «не робей», «не стесняйся». Всё это старика вполне устраивало. 
С тех пор как похоронил Горшков свою жену, по ночам, когда он спал, стал старик часто видеть один и тот же сон; снилось ему, будто бы идёт он, сам не зная куда. Сердце его при этом сильно бьётся. Дует холодный ветер. Старик уже устал идти; сил нет, он думает: пора бы и отдохнуть, посидеть. Дорожка, по которой он бредёт, между тем, ведёт в церковь. Навстречу ему люди, возвращаются с великого праздника – Воскресения Христова. Старик садится на скамейку, думает, спрашивая себя: куда это он идёт, а главное зачем? И тут, мимо проходит лысый старец с длинной седой бородой и густыми белыми бровями, смотрит на Горшкова из-под этих бровей и говорит:
– Опоздал ты, иди домой… жди. До следующей Пасхи…
«Что ждать до следующей Пасхи?» – думает старик.
 Спустя какое-то время дорожка, у которой он сидит на лавочке, становится едва видимой, и Горшков просыпается.
 Топчась по кухне и вспоминая этот сон, Виктор Васильевич догадался, что значит «Опоздал ты…». «Опоздал умереть, теперь придётся тянуть до следующей Пасхи» – огорчился старик.
Сейчас сгорбившись над тетрадкой и слеповато щурясь, Горшков разбирал почерк Александры Фёдоровны. Брови его сомкнулись над переносицей, он внимательно вглядывался в текст:
 «Посолить, посыпать перцем, залить растительным маслом и варить на слабом огне… ». Здесь Васильевич вздохнул, приподнял голову и поискал взглядом на стене календарь: скоро ли Пасха? Потом опять опустил глаза в тетрадь: «Когда помидоры будут готовы, добавить к ним толчёный чеснок, выложить на тарелку и дать остыть».
Это блюдо Виктор Васильевич готовил уже много дней подряд, приготовит, поест, тут же забудет об этом и на следующий день готовит его снова.
Не удивительно, что с уходом Александры Фёдоровны рацион старика страдал однообразием, не чувствовал Виктор Васильевич удовлетворения от еды. Ему всё было не вкусно, пресно. Порой ему и есть-то, не хотелось, ел он, точно поневоле. Его раздражало когда пахнет пищей, жареным луком или, того хуже – рыбой.
 «Помакал блинчиков в топлёное маслице. Помакал. Хватит», – слабо улыбался Горшков. И по этому признанию, по этой несмелой улыбке можно было догадаться, как он на самом деле уже устал и нет несчастнее человека на всём белом свете. Было видно, годы его уже прошли, остались позади, его ждала какая-то новая жизнь, неизвестная, о которой лучше не думать.
 Ему нехорошо, у него слабость во всём теле, и старик был согласен – скорее бы Пасха. И душа его тоже была с этим согласна. Он болен, слаб, и для него, уже было невозможно, что-то изменить в своей жизни.
Когда у старика не было сна, и ему не давала покоя ноющая боль в плече, он с умоляющей тоской на лице подходил к церковному календарю, висевшему на стене, и водил по нему своим костлявым пожелтевшим пальцем:
– Когда там у нас Пасха? – бормотал он. 
По мере того как шло время, Виктор Васильевич подходил к календарю всё чаще. Ждал.

Июль 2024 г.