Чако. Своя чужая война

Фрагмент 9 главы
Книга вышла в издательстве "Вече" в августе 2024 года.

Место, где расположились парагвайцы, представляло собой обычную для Чако картину: плоская равнина, редко поросшая кустарниками, среди которых тут и там торчали свечками кебрачо, широко раскинули ветви гигантские сейбы , топорщили округлые бока причудливые бутылочные деревья . В такой местности было легко подкрасться к лагерю незаметно, особенно ночью, поэтому Гусятников распорядился выставить сторожевое охранение в двухстах метрах от лагеря, чтобы при ночном нападении у солдат было время приготовиться к обороне.
Для нападения было выбрано предрассветное время, когда спится слаще всего, а переход от глубокого сна к бодрствованию наиболее сложен. Первые выстрелы раздались, едва только небо на востоке начало светлеть. Часовые вовремя заметили опасность и открыли огонь, извещая спавших товарищей о нападении. Как-то сразу всё вокруг загрохотало, заискрилось, закричало страшными голосами. Алёша снова, как тогда, на дороге между Сааведрой и Алиуатой, потерял управление взводом. Боливийские солдаты, стреляя на бегу, всем скопом навалились на едва успевших приготовиться к бою парагвайцев. Среди низкого кустарника Чако началась рукопашная схватка.
Боливийцы были уверены, что сумеют застать противника врасплох, поэтому встреченное ими сопротивление здорово их обескуражило и охладило первоначальный пыл. Но офицеры свистками гнали солдат в атаку, и так просто остановить яростный напор бойцов, уже почувствовавших вкус первой большой победы в этой войне, было непросто. В считанные секунды место, где только что мирно спали несколько сотен человек, превратилось в арену яростных схваток.
Алёша быстро опустошил магазин своего маузера, и, примкнув к винтовке штык, бросился на врага. Перед глазами всё мелькало: лица, пятна света, тени от колышущихся веток деревьев. Вот кто-то из солдат соседнего взвода всаживает штык в живот растерявшегося боливийца – молоденького совсем, с расширенными от ужаса глазами. Падает кто-то в парагвайской форме, и, хотя Алёша не различает черт его лица, сплошь покрытого кровью, падающая фигура кажется ему очень знакомой.
Громко крича, на него бежит рослый боливиец, по всему его поведению, по каждому жесту, по движению тела видно, что он сам боится его до одури, а кричит лишь потому, что не хочет показать свой страх. Один выпад Маузера с примкнутым штыком – просто, как на занятиях, и солдат валится на землю.
Роберто ловко и хладнокровно орудует одним штыком, и куда подевался его маузер – совершенно непонятно. Он носится, словно смерч, сбивая солдат врага одного за другим, и Алёша не успевает разглядеть, как он наносит смертоносные удары. Но, судя по тому, что никто не встаёт, удары эти достигают цели. Бой уже превратился во взаимную бойню, и вместо оружия бойцы часто используют всё, что попадает под руку – палки, ножи, шомпола, просто комья твёрдой, иссохшей без дождей Чакской земли.
Где-то в стороне ярко полыхнуло пламя, и кто-то истошно закричал. Алёша обернулся на крик: боец в парагвайской форме, пылая, словно факел, бежал куда-то в сторону, но метров через тридцать упал и затих. А чуть в стороне стоял боливийский солдат с нелепым сооружением за плечами: нечто, напоминающее огромный бублик, в центре которого, в той самой «дырке от бублика» находился шарообразный резервуар. В руках солдат держал гибкую трубу с расширяющимся металлическим наконечником, с которого капали на сухую траву огненные слёзы. «Огнемёт» – мелькнуло в голове. В Концепсьоне он не раз слышал об этом оружии, но в бою до сих пор встречать не приходилось. Огнемётчик дёрнулся, и пуля, отрикошетив от металлической ёмкости за его плечами, ушла вверх. Солдат повернулся в сторону стрелявшего, в котором Алёша узнал Гусятникова, и направил раструб в его сторону. И тут же вспыхнул сам: выстрел в спину зажигательной пулей пробил резервуар с горючей смесью и воспламенил её.
Что было дальше, Алёша смотреть не стал. Слышен был лишь крик пылающего огнемётчика – не на испанском, и не гуарани, а на каком-то незнакомом языке. Полыхнувшая смесь разорвала резервуар и растеклась по земле, озаряя кровавую бойню ярким мерцающим светом трепещущих языков пламени.
Внезапно весь этот ад перекрыл мощный рык ягуара. Он был настолько громким и настолько чуждым обыденным звукам боя, что в оцепенении застыли и нападавшие, и обороняющиеся. Из зарослей кустарника появился Дон Педро с оскаленной окровавленной пастью и наморщенной верхней губой. Зверь присел, готовясь к прыжку среди внезапно наступившей тишины. В мерцании пламени, пожирающем траву и ближайшие кусты, он выглядел огромным – много крупнее, чем был в действительности.
И он прыгнул, повалив ближайшего боливийского солдата на землю и, в одно мгновение перекусив ему шею, начал терзать. Это действо было так невероятно и так не вписывалось в привычную картину сражения, даже самого жестокого, что боливийцы, едва прошло первое оцепенение, побежали, объятые суеверным ужасом. Никто и не подумал даже попробовать сразить выстрелом невесть как оказавшееся здесь животное, которое ведёт себя совсем не так, как должен вести обычный ягуар.
Дон Педро, словно понимая суть происходящего перед его глазами, не имеющего ничего общего с охотой, бросил только что убитого им солдата и большими прыжками кинулся вдогонку за убегающими боливийцами. Догнав самого нерасторопного, дико вопящего от ужаса бойца, повалил его на траву и тоже перегрыз ему шею. Когда он поднял вымазанную человеческой кровью морду над ещё дёргающимся трупом, усы его грозно топорщились, глаза яростно сверкали а из пасти исходил утробный рык, так не похожий на те мурлыкающие звуки, которые издавал Дон Педро, находясь в благостном расположении духа. Это был рык торжествующего Небесного Ягуара, вышедшего на охоту. Даже привычные к нему солдаты парагвайского батальона почувствовали нечто сверхъестественное в таком внезапном и своевременном появлении ушедшего за добычей ягуара и в том паническом ужасе, который он внушил врагу.
Начинало светать. Отправленный вслед отступившим боливийцам отряд вернулся с сообщением, что на расстоянии пяти километров врага нет. В результате ночного нападения погибли двадцать парагвайцев, враг же лишился двадцати трёх бойцов, чьи тела так и остались лежать на месте ночного отдыха батальона. Семнадцать человек были легко ранены и могли самостоятельно передвигаться, но самым гадким было то, что четверо ранены тяжело, и их теперь придётся нести. Гусятников, находясь в мрачном настроении, собрал офицеров батальона.