кофемолка

       ...В этой комнате молодые женщины в белых сорочках, с волосами до пят, заплетают и расплетают и снова заплетают косы. Их руки движутся сами собой, они не смотрят на них, они смотрят на то, чего я не вижу, или не смотрят ни на что.
       Солнце светит сквозь пыльные окна, но я слышу шум дождя, шелест и шорох невидимых листьев и стук невидимых капель. Вдоль стен пылится старая мебель из темного дерева, на полках тусклый, словно мертвый, хрусталь, старые книги, засохшие цветы в вазах; у окна висит портрет женщины - но холст истерся и потрескался, ее лицо исчезло, видны только руки, держащие белый цветок.
       В соседней комнате седые женщины (волосы собраны в гладкий пучок) в черных платьях сматывают в клубки белую пряжу. Они сидят в креслах, покрытых белыми простынями, на стенах огромные пыльные зеркала.
       Я ищу выход, должна же здесь где-то быть дверь. Той, в которую я вошла, уже нет, на ее месте появился шкафчик с аккуратно сложенными белыми сорочками.
       Я выхожу на кухню. Здесь никого нет; в буфете за стеклянными дверцами белеют чашки, на подоконнике в ажурной клетке почему-то горит тонкая восковая свеча. На обеденном столе стоит старинная кофемолка, деревянная, с медной ручкой.
       Я высыпаю в нее горсть старых пуговиц (откуда они в моей руке?) и начинаю крутить ручку. Пуговицы размалываются под тихую музыку (это кофемолка или шарманка? - но зачем шарманке пуговицы?) или перемалываются в музыку, в тихую мелодию, не похожую ни на них, ни на эту кухню, ни на этот дом, но похожую на пыльное солнце и на невидимый дождь.