Ключи и замки. Часть 2. Глава 6

Глава 6. Всё…
       «Вот и всё» — это вошли несколько человек и молча повели с собой, когда я попыталась воспротивиться, меня по знаку Всеволода оторвали от земли, зажали рот и… ну дальше я не помню, что-то брызнуло мне в лицо, вот на этом и стало «всё». Потому что, когда я очнулась в своей спальне в Вернигоре, где я спала так, словно вообще ничего не было, будто все наши со Славой полтора года я просто видела во сне. Нет, не полтора… год и четыре месяца. И семнадцать дней. Пока мы были вместе, мы не считали время, мы его не замечали, все отмеряя приблизительно. Убегая, терялись во временах года, уж тем более не помнили месяцев.
      Тогда в Вернигоре был апрель, теперь заканчивался август… и в окна влетал знакомый запах стареющей листвы, буйных астр с клумб, травы, ставшей уже сухой и жесткой, всё больше остывающей по ночам земли и самих наших деревьев и кустов…
      И сама моя комната пахла так привычно, это бельё и постель, горячим утюгом и крахмалом, я совсем забыла этот аромат, нигде больше не крахмалят и не гладят белье, оно и не мнётся. Оно противно коже, это да, но оно всем удобно, опять же перерабатывается легко, чтобы снова стать бельём или одеждой, или обивкой для кресел или посудой. Полный цикл переработки всего из всего, пока не разложат на простые составляющие кислород и воду, только в таком виде отправляют теперь отходы в окружающую среду. На этом стоит вся теперешняя промышленность. Постепенно перерабатывая то, что накопила предыдущая цивилизация. Но теперешнее население Земли более чем на три порядка меньше, так что работы еще не на одно поколение. Что будет потом? Слава часто говорит: начнут снова гадить…
      Я поднялась, на мне даже сорочка надета, всё как надо, только я отвыкла спать в сорочке в последние полтора года…
      Почему я чувствую себя такой разбитой? Спала очень долго в этом дело что ли? Надо к Афанасию Никитичу съездить, всё с собой выяснить. Что когда и как. И не повредило ли ребёнку снотворное, которым меня накачали, чтобы привезти сюда. А пока я двинулась к ванной, где меня и нашла Кики.
     — Ой, касаточка, госпожа Ли, как исхудала! Ах ты… давайте потру спинку! — и без позволения закатала рукава. — Слава Богу, что вернулись. Я уж чего только не передумала.
     Я не стала сопротивляться её прикосновениям, тем более что они мне были привычны, она ласково мылила меня как в детстве и рассказывала, что тут было без нас со Славой.
     — Как уж я ждала вас, как ждала. А теперь господин Всеслав на Юг укатил за невестой, за вами сваты приехали.
      — Что за мной приехало?! — я резко развернулась, плеснув Кики на ноги.
      — Ну а как… За Исландского Генриха вас отдают. На сборы неделя, а там… но разрешают двоих рабов взять, если пожелаете… 
      — За какого еще Генриха?!.. — мне казалось, что это даже не сон, мне показалось, что Серафим, которого, я, кстати, не видела с той ночи, как он помог нам со Славой, как-то перепутал реальность и случайно притащил меня не туда. Не могло быть того, о чем говорила Кики.
      — Да он симпатичный, госпожа Ли, я видела портрет. Вполне себе… стройный, длинноногий…
      — Да на черта мне его ноги?! Что за ерунда, Кики?!
      — Ну… — она захлопала глазами, отступая. — Госпожа Ли, я же…
     Мне стало жаль своей няни, такой мягкой умом и телом, что я задаю ей эти вопросы…
        Я выбралась из ванны, и тут обнаружила, что у меня месячные. Нет больше никакого ребёночка. Если и был… я ведь так и не успела удостовериться в этом. Ничего я не успела рядом с моим милым Всеславом…
       Кики позвала помощниц, и они мучительно долго сушили мне волосы, потом одевали, причёсывали. Всё это время я будто не чувствовала сама себя…
      Наконец, я смогла выйти отсюда и отправилась не к бабушке Агнессе, я уверена, она сама позовет меня, а к Серафиму. Я должна расспросить его.
      Я не очень скоро нашла его,  в дальнем углу сада, пришлось идти полчаса, за то я заметила, что осень уже тронула деревья и кусты, погладила траву, вот так я два лета дома пропустила, и я здесь, и сад всё тот же, прошло бы пятьдесят лет, и тогда бы ничего не изменилось… и даже, наверное, пятьсот…
       — Серафим! — увидев его, сгребающего только-только начинающие опадать листья, я не сдержалась, радостно вскрикнув, и побежала к нему. Почему я так обрадовалась? Потому что Серафим всегда был моим другом, который никогда меня не бросал. И я с разбега обняла его, прижавшись, и прижав его руки по локтям, так, что он не мог даже шевельнуться. — Господи, как я рада тебя видеть!..
      …Ох, Ли… моё сердце забилось так часто и так горячо. Я был так рад увидеть её снова. Конечно, я оберегал её, как и положено мне, её ангелу-хранителю, но не мог ни говорить с ней, ни обнять её, как сейчас. Как мне этого не хватало. Мне, Ноксу, Фос прав, во мне слишком много человека, и я, Нокс, всегда был сильнее его, Фоса, моего светлого воплощения, но человек во мне, неправильном, был сильнее нас обоих и всего остального. Поэтому я так хотел сейчас обнять Ли, мою прекрасную госпожу Ли.
     — Ну позволь и мне тебя обнять, — засмеялся я, высвобождая руки.
     Ли перехватила руки, чтобы освободить меня, и я легонько погладил её по спине.
      — Серафим, что происходит? Как я попала сюда?
      — Лучше спроси, не как? А когда? Ты здесь уже несколько недель.
      — Как это? Почему?..
      — Ну цели очевидны: замять скандал с вашим бегством, и наконец, закончить эту историю. Поэтому Всеслав уже обвенчался с… ох, я позабыл имя этой наследницы с Запада. Агнессе давно хотелось прибрать к рукам именно Запад, с которым так плохо получается договориться. А теперь… теперь сам наследник Севера женился на Западе.
     Ли распрямилась, отпуская меня.
     — Нет… в это я не верю. Не может этого быть.
     Я бы не стал говорить, если бы моя ложь изменила хоть что то, если бы ей стало легче оттого, что я лгу. Но моя ложь лишь отсрочила бы ее прозрение: Всеслав ее предал. За перспективу трона отказался от неё. Почему он так поступил?.. Ну… внуку Агнессы странно было бы поступать иначе, хотя я считал его другим. Чем и как его сумели отвратить от Ли, я не знаю, но он даже не приехал в Вернигор до свадьбы.
     — Ли, я сам не хочу в это верить. Но всюду сообщили об их свадьбе… Даже показали. Не могу сказать, что Всеслав выглядел самым счастливым женихом, но определённо, он не сопротивлялся.
      Ли покачнулась, и я подхватил её. Но она тут же отстранила мои руки.
      — Я… стою… стою на ногах, не упала, — сказала она, отворачиваясь. — Не упала… Почему? Может я уже умерла?
      Но прижала руку к груди, будто задыхаясь или пытаясь унять сердцебиение.
    Я покачал головой, всё же придерживая её.
    — Нет, Ли, мы всё ещё здесь. Не всё так просто. Жизнь это путь…
    — А меня теперь тоже, значит… замуж. И всё хорошо… как будто ничего и не было… — она рассеянно посмотрела на меня. — Путь, говоришь? Куда?
     Этот вопрос меня озадачил. Я не только не знал ответа, я не задумывался над этим, кто и что я, чтобы размышлять об этом. Я даже не человек, как бы мне ни хотелось считать иначе, и как бы я ни чувствовал себя. Я стал думать, с этого самого дня, с этого момента стал размышлять над всем, что окружает и наполняет меня. Мне не пристало этого делать, просто нельзя, да и не предполагал я, что это возможно. Никто из подобных мне не позволяет себе опускаться до размышлений. Или подниматься. Это как посмотреть. Я считал, что я существо высшего порядка. Но теперь я начал сомневаться. Размышления, сомнения, самокопания, желание понять, что такое я и та, что мне так дорога не потому, что я должен ею дорожить, как мне предписано моей природой  и предназначением, а как человеку, как мужчине, молодому мужчине… Ужасно в моём положении, моей сущностью испытывать то, что испытываю я. Ужасно и катастрофично. Настолько, что меня могут просто уничтожить, если поймут, насколько я очеловечился…
      Но сейчас я должен сделать всё, чтобы быть рядом. Потому что приготовления к свадьбе с исландским наследником шли полным ходом. Уже через неделю Ли отправилась к жениху. Я и Кики сопровождали невесту Вернигора, как её личные рабы, сама Агнесса поехала отвести внучку к алтарю. По наивности я полагал, что свадьба готовилась второпях, но это оказалось совсем не так, и в исландской столице, которая уместилась бы в одном саду Вернигора, да что столица, вся эта красивая Исландия бы там уместилась, в этой столице было всё тщательно подготовлено и Ли везли с богатым приданым, явно приготовленным давно и тщательно, как полагалось.
      Во дворце, который скорее был замком, чем настоящим дворцом, небольшим, но весьма богатым, с древними шпалерами на каменных стенах, действительно древних, не таких, как Вернигор, построенный всего сто лет с небольшим назад. Но этот остров не затронула прошедшая два с половиной века назад война, как и земли на Юге, например. Впрочем, все теперь жили на землях, где не было войны, те теперь были уже и безопасны, но чтобы снова там жить, нужно было разгрести весь мусор разрушений, чем и занимались потомки тех, кто ту войну устроил, на этом построив все свои технологии. Да и население Земли было настолько незначительно сейчас, что необходимости осваивать эти земли сейчас не было никакой.
     Здесь, на этом острове, всё было и похоже на Вернигор, такой же прозрачный воздух, но здесь он пах океаном и солёными брызгами, а ещё мне казалось серой, и чёрными пляжами, на которые набегали бесконечные волны.
      — Конечно, серой, — бормотала в ответ на это Кики. — Как Преисподняя, привезли нашу девочку, касаточку нашу на край света, тут точно Преисподняя и начинается…
      — Не болтай, — сказал я, как никто из людей знающий, что тут то, что она называет преисподней, не начинается точно. — Красивое место такое…
     — Да что красивого, скалы да вода, — искривилась Кики. — Надеюсь, не обидят тут касаточку нашу.
     Я вздохнул. Мы выглядывали с Кики в зал, где сейчас был свадебный банкет, сотни три гостей теснились за столами в зале, который и во времена постройки не видел такого количества людей. Венчание было непростым, оказалось, Генрих Исландский взял в жены не только Ли, но и какую-то свою безродную любовницу. Как мы поняли, это было условием этого капризного местного принчика женитьбы на Ли. Вообразите, этот рыжий нахал условия ставил. Но как я понимаю, Агнессе были безразличны фокусы этого Исландца, ей необходим было подмять эту вечно колеблющуюся между Севером и Западом землю под себя. Теперь, когда внучка замужем за этим островом, а наследник женат на Западе, Агнесса могла чувствовать себя еще увереннее перед всеми правителями.
      — Надеюсь, госпожа Ли не испортит бабкины планы, — сказала Кики, глядя из-за моего плеча.
     Я посмотрел на неё.
     — Ты о чем? Что она не сбежит? Не сбежит, куда ей бежать теперь, когда Всеслав женат? Посмотри, как голубка спокойна и тиха все эти дни, на удивление, — сказал я и снова посмотрел на Ли, сидящую за столом подле жениха, а теперь мужа, по правую руку от него. По левую сидела крупная полная очень красивая белокурая девушка, старше Ли, думается, старше и Генриха, или так казалось от её румяной дородности. Она постоянно улыбалась, смеялась с Генрихом, который поминутно обращался с ней, будто вовсе не замечая своей первой, главной жены, Ли. Ли, одетая в древних традициях в расшитый золотом, серебром и жемчугом тяжёлом платье, большом кокошнике, с жемчужным оголовье, ожерельями, серьгами, была сказочно хороша, как настоящая царевна, и здесь казалась именно такой, нереальной, светящейся, необыкновенной, как видение, в отличие от той, с которой был так любезен Генрих, похожей, в их здешней национальной одежде, на кабатчицу, каких я видел на старинных картинках с кружками пива, аппетитную, мягкую и весёлую и во всём похожую на те самые кружки пива с пышной белой пеной, выпил, усы вытер, и нет ничего…
     Усы, кстати, у жениха имелись, золотистые, как и длинные волнистые волосы. Собой он был недурен, строен и высок, одет в рубаху, обильно расшитую местными загадочными вышивками, надо поизучать на досуге, в ушах серьги, на руках браслеты, всё это выглядело гармонично с ним и с его обеими женами, как это не странно, смеялся Генрих Исландский тоже вполне обаятельно и даже понравился бы мне, если бы уделял хотя бы каплю внимания Ли. С другой стороны, если он станет пренебрегать Ли, она будет искать моей дружбы. Так что… только бы не обижал мою Ли…
       — Чего же удивляться, Агнесса приказала капельки госпоже Ли давать, — сказала Кики.
      Я опять обернулся к Кики. Она только пожала плечами.
      — Ну а как быть-то… думаешь, она подпустит этого жеребца после Всеслава нашего? Вбили же себе в голову эту любовь. Любовь не для рабов и не для правителей. Это тем, кто посерёдке можно такими вещами развлекаться. И то… в стишках лучше.
    Я изумленно смотрел на неё, помимо рациональной, конечно, мысли о роскоши такого чувства, которое не могут себе позволить равно как рабы, так и цари, узнать, что Ли, оказывается, так спокойна не потому что она согласилась со всем, а потому что ее опаивают… чем?!
      — Что за капли?
      Кики моргнула.
       — Ну откуда же я знаю? Мне дали, сказали, капай перед сном, и вот, перед церемонией в воду… Сам Афанасий Никитич и дал. Он не навредит госпоже Ли. Дальше капать не станем, переспят эту ночь, дальше всё равно, что будет, брак свершился и дело с концом. Возврата нет.
     Возврата нет… у меня застучало в голове. А Кики продолжала говорить:
     — Лишь бы Генрих этот не попрекал нашу касаточку тем, что не девица… Но он сам вон… че придумал, как басурман, двух сразу взял, где это видано, совсем не по-христиански.
      — Так он и не христианин, не поняла, что ли?
      — Поняла… — вздохнула Кики, тут отказались от христианства в пользу своей прежней религии, может, для них оно и правильнее, гармоничнее, при такой природе легче верится в Одина и Тора, чем в Христа. Особенно, после светопреставления… — Вот и говорю, лишь бы не обидел, а там уж, может, стерпится-слюбится. Как девочку нашу не полюбить.
      — Как… он и не глядит в её сторону.
      — Почивать пойдут, поглядит… — Кики показала ладонью, мол, не беспокойся. Но от этой её уверенности мне стало не по себе.
     Хорошо, что нам с Кики было позволено остаться при Ли здесь как её личным рабам. Комнаты наши были рядом при покоях Ли. Кики даже отправилась как самая приближённая, раздеть невесту, самой Ли с нарядом было не справиться. Я остался дождаться Кики, чтобы расспросить о Ли.
      Кики только махнула рукой.
      — Ох… лучше не спрашивай, грустит наша горлинка. Головку опустила на плечо. Я стала косу расплетать, а она смотрит на меня: «Что это ты, Кики, делаешь?» Ну как, говорю, положено, муж придёт, красоту твою должен увидеть. А она привяла только… и ведь пришёл. Зыркнул, я и подалась… ох, Серафимка, давай помолимся, что ли, чтобы не обидел девочку нашу.
      — Никто не позволит ему обижать, — сказал я.
      — Так она ведь и не скажет, — вздохнула Кики.
      — Это да… — согласился я. Но добавил: — Но я узнаю.   
      Кики посмотрела на меня.
      — Ты поаккуратнее тут, Серафим, я послушала здесь… Это не Вернигор, где у нас госпожа Агнесса к своей родне жестче, чем к рабам…
     Я не понял, о чем говорит Кики, и не придал значения её словам, пока сам не узнал, что она имеет ввиду, пока меня не отправили в «наказный дом» или ящик, как они тут это называли…
     Пока же меня больше интересовала Ли и то, как она себя чувствует во всех отношениях…
     …Я очень плохо помню, как и что происходило. Как мы приехали сюда, как нежна и ласкова была со мной бабушка Агнесса, как никогда в жизни. То ли, действительно, жалела меня после того, как легко Всеслав отказался от меня, то ли не хотела, чтобы я противилась браку с этим исландским Генрихом. А мне было безразлично настолько, что я не запомнила даже дороги, даже своего вида в зеркале, когда меня обрядили для церемонии, проходившей по какому-то странному местному обычаю, когда у жениха была не одна невеста, а сразу две, я и вторая, местная красавица. И ее я не запомнила, ни лица, ни имени, а ведь она ещё одна жена моего мужа. Но какая мне была разница теперь, когда у Всеслава была жена и это была не я… Не я… я не могла этого понять, представить, переварить, пережить это. Поэтому уже то, что происходило со мной и вокруг меня сейчас, было как кино. Неинтересное кино
      И только, когда я оказалась одна в спальне, богато украшенной шпалерами, резной и кованой мебелью, с занавесям из тяжелых тканей, покрывалами и коврами из меха, когда с меня сняли платье такое тяжёлое от богатой вышивки золотом и серебром и жемчугом, что у меня разболелась спина, туфли, такие же, как платье, в золотое, жемчуге и самоцветах, к счастью на не слишком высоких каблуках, но жесткие от золотого и серебряного шитья, и когда их сняли, на чулках я заметила пятна крови, как ни мало я ходила, но натерла всё же. Кики захлопотала над ранами, принесли каких-то лекарств, смазали, сразу перестало саднить. А потом…
      Потом Кики распустила мне косу. И когда я поняла, что сейчас они уйдут, а ко мне войдёт… я даже не видела ещё его лица, даже не посмотрела. Запаха даже не уловила… и он сейчас сюда придёт, чтобы… стать моим мужем. Моим мужем…
     От ужаса и отвращения я содрогнулась.
     …Не слишком я и хотел становиться её мужем. Даже совсем не хотел. Мне это объявил мой отец как раз в тот день, когда я узнал, что у Холлдоры будет ребёнок. Я хотел жениться на ней ещё в прошлом году, но отец и слышать ничего не хотел о том, чтобы я женился на вчерашней рабыне.
     Да, Холлдора была рабыней на кухне, и когда-то снизошла до меня, шестнадцатилетнего, прекраснейшая как Фрея, белотелая и пышная как облака, которые окутывают вершины наших гор. И наслаждение, которое она дарила мне с тех пор, не было сравнимо ни с чем.
     Тогда же она стала просить меня жениться на ней, умоляа и плакала, и говорила, что ей стыдно быть «шлюхой принца» будто нарочно наделяя меня несуществующим титулом. Я отказался, знал, что отец никогда этого не позволит, и Холлдора бросила меня. Даже уехала в дальний город, упросив мою мать перевести её к себе, матери нравилось жить вдали от столицы, обязанности отца как правителя утомляли её. Холлдора уехала, и тогда я пустился во все тяжкие. Я объехал весь Свет, побывал в гостях у всех правителей, кроме Вернигоров, между прочим, потому что они были над нами и у отца были вечные споры с Агнессой Вернигор, он тяготился её властью, и был очень дружен с Западными правителями, учился даже с братом теперешнего правителя в одном училище.
     Поразвлекшись с девушками со всего Света, всех цветов кожи, самой разной красоты, я вернулся на наш остров, с пониманием того, что ничего красивее не видел нигде, и ещё, что Холлдора самая прекрасная и желанная женщина на всей планете. Поэтому я вернул её во дворец, выкупил ей свободу и стал атаковать отца требованием позволить мне жениться на ней.
     И только спустя год я добился всё же позволения взять в жёны Холлдору. Когда отец объявил мне, что я должен жениться на внучке Агнессы Вернигор, я вспылил. А потом, когда остыл, меня прямо-таки осенило.
      — Отлично, я женюсь на этой, как там её зовут… внучке Вернигорши, если и Холлдора тоже станет моей женой, – сказал я. 
      Мы с отцом были на берегу океана, где встречали рыбаков, вечерний бриз трепал волосы, бросал его мне на губы. Отец даже не повернулся, когда сказал:
      — Ты не в своем уме, если полагаешь, что я позволю тебе это.
      — Отец, но такое бывало у нас уже, — я имел в виду нашего, уже далекого предка, у которого так же было две жены, одна морганатическая, другая жена де-юре, что не мешало ему исполнять свои обязанности правителя. — Ничто не мешает мне поступить так же как дед Фильдигерд.
      — Дед Фильдигерд был правитель и никто ему был не указ, а ты всего лишь наследник. Агнесса никогда не согласится.
     Лодки с уловом подходили к берегу, полные трюмы рыбы, я смотрел на обветренных рыбаков и думал, как мало изменилась Земля за тысячи лет. Это только кажется, что всё быстро и сильно меняется, на деле всё остаётся неизменным: и эти лодки, и рыба, и радость мужчин, вернувшихся с добычей домой, всё это как рассвет и закат, никогда не пройдёт, не закончится. Мы закончимся, а это всё никогда…
      — Ты сам говорил, мы Агнессе Вернигор нужны больше, чем она нам.
      Отец посмотрел на меня и промолчал. Он вообще был очень немногословен, внешне холоден и медлителен. Ни я, ни мать никогда не знали, о чем он думает, а после заданных вопросов всегда приходилось выжидать, пока он соизволит ответить, мать это раздражало, хотя она не показывала виду, конечно. Во мне вызывало уважение такое умение заставлять ждать и прислушиваюсь к себе, я этого не умел, был всегда слишком нетерпелив и эмоционален, боролся с этим всю жизнь, но удавалось плохо, как и держать царственную осанку как у отца. Но я всё же мало походил на него, величественного, похожего на Одина, только не одноглазого, не как я, на водителя грузового мобиля.
     Но на сей раз мой царственный отец посмотрел на меня и даже задержал взгляд.
      — Ну хорошо, Генрих. В конце концов возможность унизить Вернигоров предоставляется не каждый день. Опять же, если Агнесса спустит нам это, значит, мы, действительно, ей намного нужнее, чем я предполагал. И это дает нам козыри в руки.
      — Ты играешь против нее?
      Отец коротко взглянул на меня:
     — Все играют против всех, каждый только за себя. Неужели ты этого еще не понял?
      Я это давно понял, но все же хотелось думать, что в мире ведется честная игра. В этой юношеской иллюзии я хотел пребывать, и не хотелось погружаться в мир, где все перманентно лгут и держат даже не два, а сразу четыре кулака за пазухой.
     Наверное, поэтому у меня сразу было предубеждение против моей невесты из дома Вернигоров с одной стороны, и надежда, что я ошибаюсь с другой. Но в последнем я не признался бы даже самому себе.
     Поэтому решил держать с этой Вернигоршей дистанцию, потому что если она похожа на свою властную бабку, я возненавижу её сразу. И я приготовился именно к такому. Еще мне не хотелось, чтобы она вдруг стала проявлять ко мне какую-то любовь, повидал я этих фальшивых женщин по всему миру и за такое возненавидел бы её еще сильнее.
     Но к моменту, когда надо было идти на церемонию, я вообще забыл думать о Вернигорше, потому что провел время с Холлдорой, она недомогала от беременности, капризничала и ругалась на рабынь, раздражавших её своей бестолковостью.
      — Ну что за бестолковая мерзавка, куда ты платье тащишь, дрянь! Жених здесь! — и швырнула в девчонку со страху едва не потерявшую сознание, хрустальный стакан. Я удивился, я впервые видел Холлдору в таком состоянии, и впервые она так обращалась с прислугой. Тем странее, что сама она только неделю назад была такой рабыней.
     — Ну успокойся, Дора, я не верю в эти глупости, во все эти приметы… — попытался я.
     Но получил ответ резким и противным скрипучим голосом:
      — Ну конечно, «не верю», чего тебе верить, ты не одну, а две жены берёшь!
    Я оторопел на мгновение, впервые Холлдора так говорила со мной, всегда прежде была тиха и мила, этим и нравилась мне. И вдруг такое поведение. От бремени, должно быть, и от волнения капризничает, решил я.
      — Ты моя жена, а Вернигорша только ради союза с её бабкой, лояльности Вернигора. С ними вместе мы сильнее и богаче, — сказал я, надеясь уговорить её.
      — Да-да, ерунда какая, для чего вам сила какая-то, вранье, никто триста лет не воюет на Земле и не собирается, все мирно живут и торгуют.
      Я не стал спорить, объяснить ей истинное положение дел, когда «мирная торговля» в действительности уже давно переросла в нечто похожее на жесткую конкуренцию за власть на планете, у кого было больше ресурсов, у кого-то людей, Вернигоры объективно были сильнее и богаче всех, но именно поэтому с ними пытались тайно бороться все остальные, устраивая подковерные игры и заговоры, чтобы перетягивать от них людей и земли, вот как нас. Но это было совсем не Дориного ума дело, даже моя мать, образованная, в отличие от Доры, не хотела вникать в это и участвовать. Поэтому я решил просто продолжить уговаривать её.
      — Не думай, мне она не нужна, эта девка.
      — Да все вы… одинаковые. Увидишь её, она моложе меня на десять лет, и говорят, красавица, каких мало, вот и забудешь меня, свою старую Холлдору, — Дора капризно растянула свои красивые румяные губы, пытаясь заплакать.
      Я обнял её, прижимая, да, она старше меня, а я старше этой вернигорской невесты, кажется, года на четыре, может, и больше… но какая это ерунда, как Дора не понимает, на что мне эта сопливая девственница?
      — Правда, она некрасивая совсем, тощая доска… — удовлетворённо хмыкнула Дора.
      — Да? — удивился я, только сейчас поняв, что я и не видел ещё своей невесты, потому что не поехал встречать их, а вот Дора уже где-то увидела, поистине женщины намного любопытнее нас, мужчин.
      — Ну-ну, не мни меня, причесывались два часа, а ты сейчас всё порушишь! — Дора оттолкнула меня. — «Да»… да! Тощая да длинная, как бабка её, брови… красит, небось… бледная как смерть, может больная?… Не знаю, Генрих, вот ты говоришь, не видел её, а украшения для нее приготовил такие, каких я сроду не видала, а мне скромные совсем…
      — Украшения? Я-то причем? Это отец, традиция такая, невестке дарят свадебные украшения…
     — А мне? Я не невестка?! Так и буду номером вторым, — Дора отвернулась к зеркалу, поправляя и так идеально причесанные в валики вокруг головы золотистые волосы. Перед ней были разложены прекраснейшие украшения, которые я выбирал сам…
      — Любимая, ты для меня всегда была и будешь номер первый, — я снова хотел обнять её, но она отклонилась и оттолкнула мои руки.
      — Всё-всё, иди… и… ведь спать с ней будешь?
     Я удивился, что до сих пор не подумал об этом. Правда, спать с Вернигоршей… если она похожа на свою бабку, то, как и подступиться к такой женщине, она как каменная статуя в древних храмах…
     — Не буду, обещаю.
     — Все вы обещаете и врёте, — хмыкнула Дора, махнув рукой на меня.
     Немного озадаченный таким поведением, и, не желая думать, что впереди меня ждёт жизнь полная ссор и пререканий, упреков и сетований, я отправился готовиться к церемонии, на которой больше всего думал о том, как ничего не перепутать и правильно сказать все слова:
      — Беру тебя, Всеслава, в жены перед всеми Богами и людьми, клянусь любить и защищать тебя до самой смерти. Согласна?.. Беру тебя Холлдора…
      Невестам надо было только сказать: «да», от них ничего больше не требовалось.
    Вренигорша вообще-то удивила. Во-первых: она вообще не была похожа на свою бабку. То есть она была довольно высокая, но намного меньше Агнессы, и ещё меньше Холлдоры, чертами лица она ничем не напоминала свою бабку, бесцветную и сухую, глаза и брови, губы у неё были очень яркими, будто действительно, кто-то нарисовал, хотя вся она казалась нарисованной вообще-то, волос было не видно под головным убором, очень странным, но удивительно красивым, как не видно было и фигуры, ясно было только, что притягательной полноты, которая была в Доре, в этой странной Вернигорше, ничем на остальных вернигорских гостей не похожей, нет и в помине. Рука, на которую я надел кольцо, символ своей власти и вечной связи с ней, оказалась бледна и мала, но не так, как бывает у девушек, а как-то узка и худа, с длинными, пожалуй, слишком, пальцами, просвечивающими тонкими венами и узкими ногтями. У Доры рука была полной и большой как моя, но мягенькой с ямочками у основания пальцев, которые так приятно целовать. Ногти же Дора сделала очень длинными, ей покрыли их золотом. У Вернигорши ногти были нетронуты ничем, коротко острижены.
      Словом, возле меня стояли две мои жены не похожие ни в чем, будто день и ночь, зима и лето, а я думал, что вот сейчас, моя жизнь начинается или, наоборот, закончилась?.. Почему-то мне было не по себе от всего происходящего, хотя я сам этого добивался так горячо. Почему-то сейчас мне хотелось всё прекратить и сбежать прочь с нашего острова, спрятаться и никогда не видеть больше никого из присутствующих. Такое происходило со мной в первый раз в жизни.
       Потом я думал над этим своим состоянием в тот момент, у меня возникло чувство, что это не мои мысли и чувства, что я подключился к чему-то или к кому-то, кто это чувствовал и думал в этот момент… странно.
     Когда во время пира как полагалось, нас троих отправили в почивальни, а их было две, свального греха не предполагалось, хотя, полагаю, я легко мог бы это устроить, помешать в этом мне могли только мои жены своим нежеланием, отец же сказал мне напутственно:
      — Не вздумай опозорить меня перед Вернигорами и не войти к своей главной жене сегодня. И вообще, меня интересуют наследники от неё, а не кухаркины дети. Понял?
      Если честно, я немного растерялся, входя к моей «главной жене». Одно дело со случайными девицами развлекаться и совсем иное, внучка Агнессы Вернигор… я с ней и словом не обмолвился и сейчас должен… лечь в постель. Но может всё проще? Она девственница, она сказала мне «да», что же, станет ломаться? По меньшей мере, это нелогично. И всё же, я разволновался.
      Когда я, после нарочитых омовений, вошёл всё же в спальню моей «главной» жены, она, уже в рубашке, с распущенными волосами, которые оказались чёрными и длинными, блестящими как смола на солнце или мех хороших молодых соболей, обернулась ко мне, сидя на кровати и я понял, что она тоже взволнована. И растеряна не меньше меня. 
      — Ну… здравствуй, Ли, — сказал я, чувствуя себя идиотом. Хотя, что ещё я должен был сказать той, с кем я не произнес ни слова и ни разу не посмотрел в лицо.
      Сейчас мы смотрели друг другу в глаза.