Мемуары Арамиса Часть 404

Глава 404

Герцогиня вышла из кабинета и огляделась. Она поняла, что в соседней комнате находятся мушкетёры, так как услышала их негромкие разговоры.
«Сейчас Короля снова арестуют и увезут в Пиньероль, — подумала она. — Это уже будет третий раз! Как неумно со стороны д’Эрбле повторять одну и ту же шутку в третий раз! Впрочем, если Бог троицу любит, то, следовательно, четвёртого раза не будет. Его Величество, к сожалению, слишком щепетильны. Следовало привлечь Карла IV Лотарингского к этому делу. Когда дело идёт о власти, не следует жадничать. Лучше было ему быть Королём урезанной Франции, чем постояльцем одной камеры в Пиньероле. Подумаешь, отдать Эльзас и Лотарингию герцогу Лотарингскому! Монархи порой излишне фатально преданы идее величия собственного государства. Неужели же это – забота о том, какое наследство он оставит своему сыну? Да ещё доживёт ли его сын до того, чтобы править Францией? Всё это пока ещё очень неточно, сомнительно. Говорят, что лев, овладев прайдом, убивает всех детёнышей своего предшественника. Не поступил бы так Филипп с его сыном! А всё-таки ловко я разыграла дурочку. Сделала вид, что поверила клятве Филиппа».
Довольная собой, герцогиня де Шеврёз незаметно покинула приёмную залу и ускользнула к себе, в комнаты в Лувре, которые она занимала на правах бывший ближайшей подруги Королевы-матери, дарованные ей когда-то каким-то указом, про который уже все забыли, кроме неё самоё. Но она весьма цепко держалась за добытые привилегии, и никому не дано было у неё их отнять, единственный человек, который мог бы позволить себе её обидеть, кардинал Ришельё, уже давно отошёл в мир иной.

Я спустился вниз к карете и сел рядом с Людовиком, на котором была маска.
— Полагаю, что вы не будете беседовать с арестантом? — спросил д’Арленкур меня.
— Напрасно полагаете, — возразил я. — Беседа с этим человеком – это то, чем я буду заниматься во всё время нашего пути в Пиньероль.
— Но Его Величество распорядился: «Никаких разговоров с арестантом», — попробовал было возразить лейтенант.
— Совершенно верно, никаких разговоров с арестантом, но только вот это распоряжение касалось вас, а не меня, — ответил я. — Ознакомьтесь с этим документом.
Я протянул д’Арленкуру приказ, подписанный Филиппом. Его подпись «Людовик» была идеальна, и, к тому же, приказ был скреплён печатью канцлера Сегье.

«Приказ Короля
Арестанта в маске именем Эсташ Доже в сопровождении господина д’Эрбле, герцога д’Аламеда, препроводить под конвоем в крепость Пиньероль и передать под особую охрану коменданту крепости господину де Сен-Мару. Велеть ему обращаться с арестантом как с человеком в ранге маркиза, со всем уважением и почётом. Поместить указанного Эсташа Доже в комнаты под номером двадцать восьмым, для чего велеть выселить из них арестанта Марчиали. Марчиали перевести в камеру и обращаться впредь с ним как с самым ординарным узником, с улучшенного довольствия снять. Улучшенное довольствие закрепить за указанным узником Эсташем Доже. Все указания, касающиеся ношения Железной Маски распространить на Эсташа Доже, сняв с Марчиали всякие ограничения на сей счёт.
Во всё время конвоирования Эсташа Доже в Пиньероль исключить любые разговоры или иную форму общения этого узника с кем-либо из конвоя, включая старшего офицера, исключая герцога д’Аламеда, коему надлежит пребывать неотлучно при арестанте Эсташе Доже и дозволяется беседовать с ним при условии, что никто иной в сию беседу не будет посвящён и услышать её будет лишён всяческой возможности. Соблюдение этих условий надлежит исполнить герцогу д’Аламеда.
Подписано: Людовик Франция».
 
Именно так замысловато порой имел обыкновение подписывать Людовик XIV свои распоряжения и приказы.

— Прошу простить, герцог, вы, безусловно, правы, — сказал лейтенант д’Арленкур и вернул мне бумагу.
— Меня никто не спросил, желаю ли я с вами разговаривать, — проворчал недовольный Людовик.
— Это полностью в вашем распоряжении, — ответил я. — Если вы предпочитаете ехать молча, мы поедем молча.
— Зачем вы ввязались в это дело? — спросил Людовик. — Я имею в виду эту поездку. Вы надеетесь выведать у меня какие-то тайны? Или снискать моё расположение к вам на тот случай, если мне удастся вернуть свой трон?
— Сомневаюсь, что вы поверите моему ответу, —сказал я. — Для меня вы – по-прежнему Король Франции, лишь временно отстранённый от власти силами обстоятельств и усилиями людей, которые иногда имеют дерзость исправлять обстоятельства в свою пользу. Я полагаю, что вы уже осознали свою ошибку, состоящую в том, что не придали никакого значения дружбе четверых людей, которые вершили судьбы Франции задолго до вашего рождения. Возможно, вы не поступили бы так, если бы знали все последствия вашего преследования четырёх друзей, четырёх бывших мушкетёров, которые останутся мушкетёрами до конца своих дней, поскольку мушкетёры бывшими не бывают.
— Что толку ворошить прошлое для человека, которого лишили будущего? — спросил Людовик. — Вы свергли меня с вершины власти и вторично возвели в ничтожество. Зачем вам копаться в моей душе?
— Вас, Ваше Величество, с детства воспитывали так, чтобы вы могли стать достойным властелином величайшей державы Европы, — ответил я. — Вашего не менее высокородного брата, напротив, не воспитывали никак, ибо лучшее, на что он мог рассчитывать, это долгие годы жизни в заточении, без друзей, без общества, без цели и без удовольствий, доступных даже самому бедному крестьянину. Если уж ему довелось изменить свою жизнь, было бы жестоко лишать его этого, поместив его обратно в тюрьму, в замок, откуда не будет выхода. Вместе с тем, у юноши могут возникнуть превратные представления о его предназначении, о том, как ему надлежит воспользоваться его властью. Он может захотеть предаваться удовольствиям, полностью переложив все государственные обязанности на доверенных ему лиц. Если эти лица будут достойны этого доверия, в этом нет ничего плохого. Но опыт истории учит, что доверенные лица выбираются подчас вовсе не по признакам достоинства, а по признакам их, я бы сказал, привлекательности для монарха, во всех смыслах, или в каких-либо весьма специфических. Ваш царственный батюшка, Людовик XIII, доверился кардиналу Ришельё, сделав его первым министром, но время от времени он возводил до высочайшего ранга людей вовсе недостойных. Таковы де Люинь, Сен-Симон, Сен-Мар и прочие. Так что время его правления было наполнено заговорами, интригами, а также смертными казнями разоблачённых заговорщиков. Нам бы не хотелось возвращения этих постоянных потрясений. Можно сказать, что и Фронда, свидетелем которой вы явились, была взращена из тех мелких и неудачных заговоров, в которых зародилась и сплотилась оппозиция монаршей власти. Когда смерть освободила заговорщиков от их главного врага, кардинала Ришельё, они осмелились поднять руку на законного государя и восстать против него.
— Мне кажется, вы, герцог, также принадлежали к этой клике заговорщиков? — спросил Людовик. — Неужели вы думаете, что я этого не помню? Для какой цели вы сейчас столь непочтительно говорите о своих соратниках? Неужели вы хотите казаться лучше, чем вы есть, в моих глазах, теперь, когда это ровным счётом ничего для вас не значит?
— Именно теперь у вас нет причин подозревать меня в корыстолюбивой лжи, — возразил я. — И поэтому я могу свободно излагать своё мнение. Вы, конечно же, правы. Какое-то время и я увлёкся идеей воздействия на монархическую систему, которую формально возглавляла ваша августейшая матушка Королева Анна, и за которую я всегда готов был бы отдать всю мою кровь до последней капли. Но нам не нравился кардинал Мазарини, и ещё больше не нравилось, что его власть крепнет с каждым днём, тогда как власть всех прочих грандов постепенно превращается в ничто. Мы хотели лишь отставки Мазарини. Но я согласен, что это желание было, пожалуй, необоснованным. Точно так малое дитя кричит, когда его моют и пеленают, вместе с тем, всё это делается ему во благо, чтобы оно лучше спало и не болело. Да, Мазарини был лекарством для Франции, но нам тогда казалось, что это лекарство хуже самой болезни. Теперь я так не думаю. Но, заметьте, мы лишь слегка сочувствовали Фронде лишь на её раннем и довольно безобидном этапе, затем же вы настолько далеко отошли от неё, что в итоге присоединились к партии Королевы, и нашими усилиями было достигнуто мирное соглашение между Фрондой и роялистами, так что мы принесли мир и спокойствие Франции. Звучит слишком самонадеянно, я это понимаю. Но, поверьте, что я говорю чистую правду.
— Я не верю в ваше дружелюбие, — возразил Людовик. — Кроме того, какое дружелюбие может проявлять тюремщик к незаконно арестованному им законному правителю государства? И какое дружелюбие можете ожидать от меня вы? Даже герцогиня де Шеврёз не заступилась за вас! Она умоляла меня в случае успешного возвращения на трон не преследовать д’Артаньяна, дю Валона, а ещё более горячо умоляла не причинять никакого зла маркизу де Ла Фер и графу де Бражелону. О вас ни слова. Даже когда я напомнил ей о вас, она лишь ухмыльнулась и сказала, что вовсе не собирается заступаться за вас передо мной.
— Возможно, герцогиня знает, что я не нуждаюсь в защите от вас, в каком бы качестве вы не ополчились на меня, — ответил я. — Если бы вам удалось на этот раз возвратить себе трон, это меня не коснулось бы.
— Откуда такая самоуверенность? — спросил Людовик.
— Это совершенно не важно, — ответил я. — Важно лишь то, что вы будете находиться в заключении до тех пор, пока не осознаете, что вам не следует причинять зло моим друзьям. Чем раньше вы осознаете это и примете как неизменную данность, тем быстрее у вас появится шанс на возвращение трона.
— Да будет вам известно, что я уже присягнул на Библии не причинять зла тем лицам, которых мы упомянули в нашей беседе, — ответил Людовик. — Я сказал это не для того, чтобы вымолить у вас лучшую судьбу, а просто потому, что это так и есть. Можете осведомиться у самой герцогини на этот счёт. Впрочем, моя клятва уже недействительна, поскольку условием её было моё возвращение на трон, чего не случилось. Но каким путём вы можете обещать мне возвращение на трон? Неужели же вы предадите теперь своего ставленника, моего недостойного брата?
— Вы меня не поняли, сир, — ответил я. —Я лишь сказал об условии, при котором ваши шансы на возвращение возрастут хотя бы по той причине, что я не буду вам мешать в этом деле при выполнении этих условий. А это, поверьте, для вас не мало. Но и помогать вам я не вижу смысла, а поэтому не обещаю. Однако, как политик, который руководствуется интересами, стоящими намного выше государственных интересов Франции …
— Что?! — воскликнул Людовик.
— Прошу вас потише, монсеньор, — сказал я. — Напоминаю, нас никто не должен слышать. Повторяю. Как политик, который руководствуется интересами, стоящими намного выше государственных интересов Франции, я отнюдь не исключаю, что может возникнуть целесообразность и даже необходимость возвращение вас на трон под вашим настоящим именем, причём, сделать это будет необходимо опять-таки тихо, не привлекая ничьего внимания к этому событию. Это так называемый мягкий переворот, если хотите.
 — Вы хотите сказать, что собираетесь играть европейскими монахами, словно куклами? Тасовать их, словно карты в колоде? — возмущённо спросил Людовик.
— Именно так, монсеньор, наконец-то вы правильно меня поняли, — ответил я. — Филипп мне симпатичен, вы – не очень. Но если, не приведи Господь, с Филиппом случилось бы какое-то несчастье, а ведь все мы под Богом ходим, и ничто невозможно, то в этом случае трон наследовал бы ваш брат, Филипп Орлеанский. Что я считаю крайне нежелательным. В этом случае я предпочёл бы возвратить трон вам, если это случившееся несчастье удастся скрыть.
— О каком несчастье вы говорите? — спросил Людовик, и  пристально посмотрел на меня, словно бы старался своим острым взглядом пронзить меня насквозь.
— Ну, мало ли что может случиться? — ответил я. — Несчастный случай, неизлечимая болезнь, или внезапное безумие.
— Почему вы полагаете, что ему это угрожает? — спросил Людовик оживлённо.
— Я не думаю, что ему это угрожает, — ответил я. —Но я не исключаю этого. А кроме того, я не назвал ещё одну возможную причину.
— Какую? — спросил Людовик.
— Внезапная перемена характера, сопровождающееся запредельным неповиновением, — сказал я. — В этом случае я считаю переговоры с вами о вашем возвращении на трон не только возможными, но и весьма вероятными.
— Если же этого не случится? — спросил Людовик.
— Я надеюсь, что этого никогда не случится, — ответил я. — Но я не могу ничего исключать. Так вот, если этого не случится, тогда вам придётся утешиться чтением чрезвычайно занимательной книги господина Брантома. Я перечитал эту книгу дважды. Прочёл бы и в третий раз, но, увы, я запомнил её почти наизусть, так что третье чтение не доставило бы мне никакого удовольствия. Жаль, что ваш брат не успел с ней как следует познакомиться. Кажется, он прочитал только несколько глав. С его стороны было чрезвычайно великодушно подарить вам её. Видите, он понимал, что хорошее развлечение на ближайшие месяцы, а скорее всего годы, для вас намного важней, чем для него. Пока вы будете читать о галантных похождениях при дворе Маргариты Наварской, он предпочитает сам быть участникам галантных похождений при своём собственном дворе. Но если он чрезмерно ими увлечётся, забывая о делах государственных, я напомню ему о его обязанностях.
— Будьте вы прокляты! — сказал Людовик.
— Отпускаю вам ваше сквернословие, ибо это сказано вами под влиянием чувств, но не рассудка, — сказал я и перекрестил Людовика.