ЛУША

Со второй четверти меня определили в первый «В» гольяновской 836-й школы. Отправляя меня впервые, мама сказала:
— С баловниками-дураками не садись, выбери себе девочку. Будете сидеть вместе, дружить, вместе уроки делать. Твою учительницу зовут Надежда Петровна, не забудь. Если что случится или спросить — к ней, не стесняйся.
Она меня одёрнула со всех сторон, полюбовалась, как на мне форма сидит хорошо, не зря вчера подгоняли.
— Ну всё. Восемь пятнадцать, пора. Топайте.
Мама меня застегнула, поцеловала, и Дашка меня повела.
В школе она передала меня с рук на руки учительнице.
Надежда Петровна мне показалось доброй. И голос у нее был спокойный и тихий. А фамилия знаете какая у неё? Звёздкина. Как же мне повезло!
Мы вошли в класс.
— Ребята, у нас новенькая. Катя Жданова. Она будет учиться в нашем классе. А сидеть она будет… Сидеть мы будем…– Но в классе совсем не было свободных мест. Кроме одного.
Надежда Петровна положила мне руки на плечи, как будто хотела выкинуть из самолета без парашюта.
— С Лушиным Серёжей!
Надежда Петровна прошлась со мной до конца класса и слегка подтолкнула к предпоследней парте у окна. Лушин мне сразу не понравился. У него была треугольная, ужасно ушастая голова. Просто какая-то груша неспелая хвостиком вниз. Он сгрёб на свою половину своё барахлишко, а я разложила своё. На уголок парты легли «Родная речь» и касса букв. Мы с мамой делали её вчера целый вечер. Мама мне доверила крутить ручку швейной машинки. Мы взяли целлофановые пакеты, расчертили, присточили к картонной папке прозрачные кармашки для карточек. А потом она чертила красной и черной тушью буквы и цифры, а я вырезала. Я любовно  осматривала гласные. У меня точно самая лучшая в классе касса!..
Лушин ткнул меня ногой под партой. Он развалился, подпёр рукой затылок и уставился на меня. Я старалась на него не смотреть и сосредоточиться на словах учительницы. Поняв, что меня так просто не заполучить в жертвы, Лушин утянул мою тетрадь и прочитал:
— Цы первого вэ.
Потом он откинулся, лёг, вытянув далеко вперёд ноги под чужую парту, а затылком уцепился за спинку стула. Глядя в потолок он шептал:
— Цыпе-рво-га-вэ… цыпе-рво-га-вэ… Жда-но-вой.
Я слушала, слушала, и меня заколдовал его шёпот. Я тоже стала повторять про себя это: цыпе-рво-га-вэ, цыпе-рво-га-вэ… Цыпе…
Стоп. Как он это делает? Я украдкой взглянула на его тетрадку. И увидела буквы, написанные его мамой, наверное: «-ка первого “В” класса Лушина Сергея». Значит, ответ будет: капер-вова-вэ… Лу-ши-на.
Лушин сполз совсем и стал уже похрапывать.
— Луша, проснись! Слушай урок!
— А ты, вообще, Ждан… Жданка ты!
— Да Жданчик я, Жданчик. Не не мучь себе мозг, вытечет через уши.
Лушин окатил меня взглядом презрения и сменил позу. Он подпёрся другой рукой, и я выпала из поля его зрения. Но до конца урока он склонял мою фамилию на разные лады, читал её то так то сяк, во всех направлениях. И видимо, поковыриваясь в носу, он уже был близок к таинственной цели своего китайского труда. Проходя мимо него в столовой на большой перемене, я услыхала:
— А-вона-джека-жан, ждака-джан, жда-ка-дан!..
Кретин. Хоть бы его от меня убрали! Ну всё. Сейчас тебе такая капер-вова-вэ будет, Луша-клуша!
Я подошла к Надежде Петровне. И меня прорвало. Я расплакалась отчаянно. Рассказала всё в лицах, и у–фф! То есть, ура! Меня пересадили на вторую парту, к девочке с витиеватым хвостиком, к Маринке Зайкиной, а её соседа, очень толстого мальчика по фамилии Шпун, — к Луше. Пусть-ка теперь с ним поупражняется. А что? Шпун — Шпунш. Я где–то слышала стихи такие: «и пунша пламень голубой!»  Знаете, что мне показалось? Что Маринка тоже вздохнула с облегчением.
Зайкину я сразу заприметила. Она сидела далеко впереди меня, но мне было хорошо видно, как она накручивает хвостик то на палец, то на карандаш, то на палец, то на карандаш. И получилась у неё красивая, длинненькая такая кудря.
— Локон, — гордо сказала Маринка и мотнула головой. В этот миг она краем глаза даже могла увидеть его, свой весёлый русый хвостик.
Она вообще была симпатяга. Щеки – круглые яблочки наливные, красненькие. Вся такая крепенькая, собранная, как глянет своими светло-серыми глазами, так сразу и улыбнёшься, потому что она сама уже тебе давно улыбается. Так открыто, радостно, а эмаль на белей белого новеньких зубах у ней — полупрозрачная.
Но при этой девчачьей своей свежести и прелести Маринка была, если надо, очень строгая волевая.
Зайкина никогда не выпендривалась, всегда давала списывать, никогда не ябедничала, и поэтому через четыре года её выбрали старостой. Единогласно.
На физре её удары мячом были самыми точными. На уроках её ответы были самыми верными. Она твёрдо знала, кем станет. Врачом. И знала с первого взгляда на человека, чего он стоит. И если о ком жёстко скажет — это будет убойная характеристика. Приговор.
Забегу вперёд. Язык чешется. Она стала врачом! Реаниматологом.