Тронные войны Часть 5-3

Феликс Довжик

Тронные войны   Часть 5-3


Школа выживания

Накануне 9 мая 2017 года я вдруг почувствовал, что со мной творится что-то неладное. Утром девятого мне совсем не по себе. В кухне за стол сел завтракать, опустив голову, чтобы Валя ничего не заметила – совсем забыл, что такие трюки с нею не проходят.

«Что это с тобой? – спросила она и тут же потребовала. – Ну-ка подними голову!»
Я обреченно с чувством непоправимой вины посмотрел на Валю.
«Да у тебя же инсульт!» – воскликнула она, и я согласился: «Наверно».
У Вали трижды был инсульт, она в этом деле профессор, а у меня всего один – мне ли с нею спорить.

9 мая, а Скорая прилетела быстро, мы даже толком не успели подготовиться. Врач, мужчина лет сорока, совершенно трезвый, очень доброжелательный и никуда не торопится. Осмотрел, что ему надо, присел рядом, расспросил обо всем и, улыбаясь, спокойно мне говорит:
«У вас не инсульт, у вас нефрит лицевого нерва. Сами вы с этой болезнью не справитесь. Я вас отвезу в хорошую больницу. Там хорошие врачи и хорошие бытовые условия».
 Ни в чем врач не слукавил, всё так и получилось.

Первый раз в Москве я попал в больницу № 50 в 2009 году. Её буду использовать за начальный уровень отсчёта. К врачам никаких претензий. Люди очень занятые, но у них в нужные моменты для меня находилось время, и они меня вылечили.

Одна особенность, присущая только этой больнице, сразу ошарашила. Целый час оформляли в приемном отделении. Как же, на Руси без этого нельзя. Потом задание – подписать бумагу у Заместителя Главного врача. Да это рядом, в административный корпус – всего полкилометра. А там очередь, как в Мавзолей, но движется – минут за сорок добрался до открытых дверей кабинета на втором этаже. А там не кто-нибудь, а доктор медицинских наук, наверно профессор – кому еще можно доверить столь ответственное дело.

Смотрю издалека на процедуру.  Предыдущий отскакивает от профессора, следующий тут же подкладывает ему свою бумагу нужной стороной и нужным концом. Профессор, не глядя, с лёту, авторучкой рисует свою подпись, получающий хватает свою бумагу и уходит, а перед доктором наук уже другой бланк. Пять секунд процесс.

А я не понимаю, почему в том корпусе, откуда мы сюда пришли, не посадить пять девочек, со штампами профессорской подписи. В пять раз выросла бы пропускная способность. У доктора наук появилась бы возможность ковырять пальцем в своём носу, и он, возможно, за это время выковырял бы какую-нибудь полезную медицинскую идею, или он уже на это не способен и его здесь приспособили вместо девочек.

Вторая особенность присуща всем больницам Советского Союза и не только им. По государственным стандартам в туалете должно быть два унитаза, но один из них обязательно должен быть на вечном ремонте, а то и сразу оба. Если кому-то довелось видеть два функционирующих, значит, вы находились на этаже начальства.
Относительно пятидесятой больницы Инфекционная больница на Соколиной горе для меня плохая. К лечению у меня абсолютно никаких претензий. Я о бытовых условиях.
 
В последних числах 2017 года мой организм так забуянил, что всех перепугал. Мои уговоры, что всё пройдет, никто слушать не хотел. 31 декабря мне вызвали Скорую помощь. Приехали два мужика на Скорой и при мне заспорили – это онкология или нет.
Я к этому отнесся совершенно спокойно. Меня до этого врачи дважды пугали этой болезнью, но как-то потом приговор в исполнение не приводился, возможно потому, что я эти сведения своему организму не сообщал.

 Я убеждал врачей, что всё пройдет, но у них свои правила, они увезли меня в больницу № 81 имени Вересаева. Рентген там показал, что у меня ничего такого нет, но и отпустить уже не могут. Меня изолировали и вызвали из Инфекционной больницы спецтранспорт.

После приемных процедур и всяческих анализов за полчаса до Нового 1918-го года я в отделении. Медсестра велела выпить порошок из пакета, а там этого порошка две столовых ложки, не меньше. Что за порошок не сказала – изобретение своего профессора.
На утро, первого января, я жив-здоров, а врачи придут только после восьмого января.

К лечению в этой больницы у меня никаких претензий – одним единственным порошком меня вылечили, а не уйти. Кормят здесь – ужасней не бывает, а кроме книг и бумаги, сюда ничего не пропустят.
Выйти невозможно, всё под замком и верхнюю одежду отобрали. Больше трёх ложек супа не съесть, и вторые блюда не лучше. Фактически чай и белый хлеб три раз в день. 4 января на посту интеллигентная медсестра лет сорок пять, и я её уговорил, отпустить меня.

8 января понедельник, а я привык по понедельникам отовариваться – народу всегда меньше. Качу домой тачку с продуктами – перед самым переходом дороги к дому у памятника Коненкова на светофоре вспыхивает красный, а я вдруг чувствую, что у меня отказывают ноги.

Держусь за тачку, чтобы не упасть. Наконец зажегся зеленый.
Тачка дорогу помнит, она спешит домой и меня волочит за собой.
С огромным трудом одолел три ступеньки, чтобы добраться до входных дверей подъезда.

Левой рукой, держась за ограждения, волоку себя, а правая рука тянет тачку.
Как открыл по коду дверь, как там одолел ступеньки к лифту, совершенно не помню.
Помню уже себя в лифте и главную свою тревогу – сумею ли выйти из него. Как-то сумел – уже спокойней стало. Добрался до входных дверей нашей секции, нажал кнопку своего звонка – всё, успокоился.

Валя открыла дверь: «Что с тобой?!», а мне бы втащить самому тачку в прихожую квартиры. Втащил – рыцарь, однако.
Теперь у меня одна забота – сделать три шага от входных дверей до косяка дверей большой комнаты. Сделал! Но от дверей до дивана около двух метров и никаких опор.
 
Не одолел. Возле дивана рухнул на колени, но вытянутые руки, голова и часть груди уже на диване. В этот момент Валя пришла в себя, подбежала и хочет меня поднять.
– Не поднимай! Не смей! – кричу я ей. – Возьми мои ноги и забрось их на диван.
Валя так и сделала, а потом по моей же просьбе перекатила меня на спину.
 – Всё! Отгулял! – сказал я ей, но она уже это поняла.

Через полчаса пришла Таня, жена нашего покойного сына. Она вместе с мужем Колей и нашим младшим внуком Сергеем жила в соседнем доме. Женщины решили пока Скорую не вызывать, а вызвать частного врача. Он не заставил себя долго ждать.
Высокий, очень важный, представительный мужчина. Он сразу с порога комнаты, где я лежал, нам объявил: «Мой визит стоит пять тысяч», а я сразу понял, что дело моё – труба.
У меня уже был опыт общения с такими специалистами.

После гибели сына невестка Таня попросила нас переехать в Москву и заняться внуками, иначе вырастут дворовыми хулиганами.
Как продаются квартиры, я понятия не имел, а при нашем Истринском горсуде создали частную юридическую компанию. Мы с Валей пошли в горсуд.
К нам в переговорную выскочил веселый щеголь и с порога объявил: «Моя консультация стоит N рублей». Я не помню точной суммы.

Мне бы сразу заплатить эту сумму и уйти, мы бы сэкономили пять-семь минут, а я согласился с названной суммой и задал ему вопрос. Он выпалил пяток слов и снова объявил финансовую сумму его консультации.
Я снова подтвердил свою финансовую состоятельность и задал следующий вопрос. Он снова высыпал полпригоршни пустяшных слов и снова озвучил желаемую сумму. До меня кое-что дошло. Я понял – пока он не получит желаемую сумму, у него язык не сможет говорить.

Я передал желаемую сумму, и тут же убедился в своем незнании людей.
Он сразу встал, спрятал деньги в боковой карман и тут же потерял всякий интерес к разговору. То ли у него душа горела, и он спешил в кабак, то ли за закрытой дверью его ждала раздетая подруга.
Я все-таки успел задать ему вопрос, а он, отделываясь от меня, подарил парочку мне ненужных слов, не по сути, и не по теме, и захлопнул за собою дверь.
Теперь, наверно, понятно наше общение с платным эскулапом.

Чтобы не подумали, что я коллекционирую только всё плохое, приведу другой пример.
У меня разболелся зуб. Когда я работал в НИИ, зубной врач нашей институтской поликлиники, а нам приходилось регулярно проверяться, считала мои зубы лучшими во всем НИИ.

Мне такие достались от моей бабушки по маминой линии. Она не понимала, как могут болеть костяшки, и все свои зубы до единого унесла с собой. Но я же значительно обогнал её по возрасту. У меня теперь зубов меньше половины, и как я теперь с медицинской кроватью для лежачих, заеду в зубную поликлинику.
Вызвали зубного врача на дом. В поликлинике всё тщательно расспросили и назначили примерную цену.

Приехал врач – родом с Кавказских гор. Общительный, доброжелательный, спокойный и никаких разговоров о цене. Работает, беседует с Валей, потом вдруг раз – и у меня нет зуба.
Валя ему деньги, а он ей, зачем же столько, и почти половину вернул назад. На следующий день я забыл о зубе. Ничего не болело.
Врач платной поликлиники потыкал какой-то иголкой пальцы ног. Уколы я чувствовал, но пошевелить ни ногой, ни пальцами не мог.

«По моей части здесь ничего нет, – сказал врач и тут же добавил: – Мой визит стоит пять тысяч»
У Тани тут же нашлись вопросы. Полгорсти слов врач ей отмерил, и тут же повторил про стоимость визита. Я попросил Валю заплатить, уже понимая, чем это кончится.
Врач спрятал деньги точно так же, как юрист пятнадцать лет тому назад, и сразу поспешил к выходу. Но Таня его задержала, своим вопросом, как лечить. Он уже в дверях назвал какие-то таблетки, которые надо растворить в трех литрах воды и всё это выпить за день.

Сейчас, зная будущее, можно предложить версии поведения врача.
В платной поликлинике грамотные шулеры, расспросив всё тщательно, сразу поняли, что здесь без Скорой и больницы не обойтись, но почему бы не содрать с лопухов хорошенькую сумму. А для таких проказ всегда есть важный человек. Он всегда производит хорошее впечатление, а поэтому не сразу догадаешься, что он хоть глуповат, но натренированный мошенник.

Можно допустить, что он был врачом и сразу понял, что медицина здесь бессильна. Но это версия рассыпается. Хороший врач сначала лечит или советует, а потом говорит о плате.
 
10 января с утра вызвали Скорую и началось мое хождение в покойники.
Скорая повезла меня в больницу имени Вересаева, а я уже там был 31 декабря предыдущего года. Мне тогда там сделали рентген, а потом переправили на Соколиную гору. На десятый день после этого я снова в больнице имени Вересаева.
Именно эта больница № 81 по моей классификации отвратительная, то отделение, где я побывал – точно. Не по быту, не по питанию, ни то, ни другое мне там не понадобилось, а по лечению и по персоналу.

Сам Вересаев к этому никакого отношения не имеет. Я еще в молодости прочитал его «Записки врача», и они мне понравились – очень.
В приёмном покое мне устроили многочасовый допрос с пристрастием – чем болели, еще чем болели и еще чем болели, что принимали, еще что принимали и еще что принимали. Трясли и трясли мою память.

Сейчас бы я им большую фигу показал. Они собирали эти сведения, чтобы не работать, чтобы сразу от всех болезней всыпать в меня в любой прием пол ведра лекарств и больше ничего не делать.
В той больнице, которую я назвал хорошей, врач работала. Она ежедневно измеряла мне давление, а поскольку оно всё время было нормальное, она мне таблеток от давления не назначала.

Из приёмного покоя больницы Вересаева меня отправили в реанимацию, а там мне место отыскалось в женской покойницкой – отгородили ширмой угол. Помещение предназначалось для воздуходувки корпуса.
Воздушный насос качал не переставая, но меня шумом техники не очень испугаешь.
За ширмой лежала женщина. Иногда она подавала признаки жизни – молча подбрасывала ногами одеяло. За проходом от дверей к окну лежали две бабушки.

По разговорам медсестёр одна готовилась умереть. Она не подавала никаких признаков жизни. Несколько раз заходил молодой врач – смотрел: уже или еще нет.
Вторая иногда садилась на постель и что-то жевала. У меня с небольшими перерывами брали кровь или делали какие-то уколы. Попросил один раз воды – попить дали.
Утром пришел врач, который принимал меня в приемном покое. Присел на корточки и уставился в глаза. Я понял, прощается с еще одним трупом в своей рабочей жизни.

Через час перевели меня в палату, а там уже Таня, знакомит меня с моей платной нянькой. Красивая средних лет женщина с Донбасса, как потом оказалось, очень себе на уме. Перед Таней ласковая кошечка, а со мной мегера.
Она из тех, кто хочет много получать, палец о палец не ударив. А план простой – звонить Тане каждый день и рассказывать, какой я ужасный и капризный, а она вынуждена целый день от меня не отходить. И это ей удалось. У меня с собой мобильник, прошу, свяжи меня с Валей – а фигу не хотел?
Сам я ничего не могу сделать.

У меня синдром Гийо-Баре. Болезнь редкая и странная. Лежу бревно-бревном. Ничего не болит, но ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. Только голова немного вертится.
Не знаю, чем бы это кончилось, но няньку срочно вызвали на родину, а её сменщицу, которую она за себя оставила, я уговорил связать меня с Валей. Я успел крикнуть: «Валя! Забирай меня скорей».

Когда я появился в палате, зашла заведующая отделением. Отбросила с моих ног одеяло и потребовала пошевелить пальцами. Ничем я шевелить не мог. «Будем лечить», – сказала она и ушла в отпуск. А кто мне ноги закроет?
Если ты этого не понимаешь, иди в посудомойки, ты не врач. Через час ноги у меня окоченели, пришлось просить соседей по палате.

Еще через час пришел молодой мужик, лет тридцати – мой лечащий врач. Жестом его начальницы он отбросил с моих ног одеяло, и попросил пошевелить пальцами. Ничего не сказал, ушел и мои ноги не укрыл. К счастью моему, он заходил ко мне всего три раза.
В третий его приход я его опередил. Он уже тянулся к моему одеялу, но я успел сказать, что меня надо выписывать. Как же он обрадовался. «Сейчас всё сделаю», – воскликнул он и почти побежал оформлять документы. Больше я его не видел.

Когда Валя меня дома распаковала, она ужаснулась – за две недели кожа да кости, похудел не менее чем на двадцать килограмм, и вся спина в кровавых пролежнях, хотя няньке все средства ухода за спиной были оставлены.
Много позже Валя мне призналась – она подумала, что такую спину она уже не вылечит. Но поликлиника тут же прикрепила к нам куратора – очень толкового и знающего фельдшера. За месяц Виктор Юрьевич и Валя починили мою спину.

Мой лечащий врач больницы № 81 с таким интересом, как у него, к людям и работе, никогда врачом не станет, это я гарантирую. В какую-нибудь медицинскую канцелярию его спишут, и там он найдет свой стул. Больше говорить о нем нечего. А вот о моей платной больничной няньке можно несколько слов сказать.
Уж очень ей, красивой и не глупой, хотелось быть богатой и счастливой, но при этом ей не хотелось палец о палец ударять. Она же мою кровавую в пролежнях спину каждые сутки видела, но ей на это было наплевать.

Никому без труда богатство не дается, случается наследство, но проматывается со свистом, его же тоже надо уметь не растерять. А со счастьем еще сложнее. То, что получил, это не счастье, а минутное удовольствие. Счастье в том, какую пользу ты принес, что сделал сам, что после тебя останется.

Каменщик возводит стену дома. Он же понимает, что-то полезное сделал, его не будет, а стена живет, и он в этой части своей жизни счастлив и собой доволен. Что-то в другом у него не получилось, но у него в запасе утешение.

Сейчас над нашими головами летают космические аппараты. Они уже не совсем такие, какие были, когда я работал. Но в главных узлах аппаратуры нашей лаборатории стоят устройства, созданные по моим, по нашим патентам и заявкам на изобретение. Значит и я после себя что-то полезное оставил. Значит и я не напрасно часть земного кислорода на себя потратил, значит и от меня была полезная отдача, и это позволяет мне не унывать.

Первая пришедшая из поликлиники ко мне врач о такой болезни не слыхала, обещала почитать о ней в интернете. Через пару лет врачи нашей поликлиники о такой болезни уже знали, и навещая нас, особенно Валю, и как бы извиняясь за невнимание ко мне, оправдывались: «А ваша болезнь не лечится». Но с нею можно состязаться.

Лежу бревно бревном. Чтобы я мог смотреть хотя бы телевизор, под подушкой надувной матрац.
Врачи той паршивенькой больницы мне даже на прощанье насолили. Когда Таня забирала документы, они ей строго настрого сказали: «Его ни в коем случае нельзя сажать».
 
Таня стоит насмерть, чтобы я не сидел. А ребята Скорой помощи, у Тани был телефон тех, кто перевозит частным образом, погружая и выгружая меня и везя в лифте, свой лежачий лафет легко превращали в кресло, а из меня, лежачего, легко делали сидячего, а я никаких неудобств при этом не испытывал. Я это запомнил.

Смотрю телевизор и помаленьку сползаю с изголовья. Колени, естественно, чуть-чуть приподнимаются вверх. Я напрягаю ноги, чтобы их выпрямить, в какой-то неучтенный двадцать первый раз мне это удается.

Натренировался и усложнил упражнение. Прошу Валю ставить между согнутыми ногами и спинкой кровати мой старинный прочный студенческий чемоданчик – друг всех моих поездок и командировок. Упираюсь в него и поднимаю весь корпус по подушке выше. Какие-то мышцы работают!

Теперь пытаюсь оторвать от постели и приподнять правую ногу. В какой-то тридцать первый раз пятка отрывается от постели и приподнимается на сантиметр. Впервые так, как сейчас, я радовался в Пензе 9 мая 1945 года на салюте в честь победы.

Следующие сантиметры дались быстрее и легче. И левая нога с отставанием, но пошла быстрее, а затем обе ноги сразу. И тут, как по пословице – не было бы счастья, так несчастье помогло. Просыпаюсь с жуткой болью в левом плече. Левая рука сползла с кровати и висит.

Таня с мужем Колей поискали по интернету и нашли продажу медицинских кроватей для лежачих больных. На следующий день после этой ночи такая кровать у меня появилась. Полная безопасность и не надо то надувать, то сдувать матрац.
И тут меня осенило. Раз рука сползла, значит, она шевелилась. Прошу Валю положить мою руку подальше от корпуса тела и пытаюсь её подтянуть. В какой-то сорок первый раз подтянул руку на пару сантиметров. Снова праздничный салют.

Дальше больше. Попросил Николая надо мной построить виселицу. Он несколько смутился. Без разрешения Тани строить такое? А Таня рассудила здраво – почему бы не построить, если бывший свёкор такое заслужил.

За то время, что я занимался ногами и руками, с пальцами рук произошли трагические изменения. Я давно заметил, что у них появилась тенденция сжиматься в кулак. Никаких политических причин для этого нет. Мы с Валей не ссоримся.
Таня купила мне разнообразные резиновые шары – ручные экспандеры, но я их долго держать не могу. Шипы давят на ладонь – боль ужасная. Попробовали вставлять карандаши – всё та же боль. Очередной врач заметил – пальцы окостенели, ничего вы с ними не сделаете.

И вот надо мной виселица. Свисают две резины от велосипедных шин, на каждой кольцо. Мои руки поднимают, вставляют в кольца, и я играю – тяну, развожу, то параллельно, то врозь. Руки заработали.
А я к этому времени могу уже на любой бок перевернуться и, пользуясь боковыми ограждениями кровати и опираясь на них рукой, приподнимать свой корпус.

Осталось пробовать вставать с кровати и ходить, а Таня не разрешает. Вот так её врачи напугали. Но в утешенье мне, принесли портативный столик и, полусидя, полулежа в кровати, разрешили пару часов в день проводить с компьютером, а это уже совсем другая жизнь.
Большой палец каждой руки чуть-чуть в стороне от сжатого кулака, и я этими двумя пальцами могу работать на компьютере с текстами.

Я собирался рассказать не о своей школе жизни, а вот собой увлекся. Придется возвращаться в хорошую больницу № 24, куда меня направил хороший врач Скорой помощи.
Все процедурные вопросы были достаточно быстро завершены, и медсестра отвела меня в мое отделение. Там тоже разговор был недолгим, и другая медсестра повела меня в палату, но чуть-чуть не довела. Показала дверь, сообщила, что моя кровать у окна, а все постельные принадлежности уже на месте.

Я открыл дверь, кровать увидел сразу, сделал два шажка и замер. От окна мне навстречу шел горилла – голова, как у быков, готовая бодаться, слегка пригнутая и лбом вперед, обе руки на взлете в полусогнутом закруглении на уровне плеч, а каждый кулак размером с голову.
Если бы он рявкнул громким голосом, больнице пришлось бы вызывать Скорую помощь для моего спасения. Но в его мягком голосе откровенная радость.

– Пополнение пришло. Будем знакомы. Я Игнат Сельцов, – и протянул мне свою лапу для ритуала рукопожатия.
У меня с этим ритуалом свои осторожности. Друг мой и многолетний начальник Слава Самборский решил построить гараж.
Гараж ему сто лет не нужен, но он получил советский садово-огородный участок – шесть соток на высоком песчаном бугре. Всем полуболота, а ему такое везение. Бугор оказался очень удобен для яблочного сада, а куда деть сами яблоки?

Чтобы построить гараж, надо обязательно иметь транспортное средство, как минимум, мотоцикл с коляской. Такой, переходящий, как красное знамя советского соцсоревнования, мотоцикл с коляской в нашем НИИ был. На него надо было записаться на очередь. Когда очередь подходила, официально оформлять покупку – предыдущему сумма, тебе документы. Сам мотоцикл в лицо мало кто видел. Его такими пустяками не мучили.

Милиция всё прекрасно знала, но относилась ко всему с большим пониманием. И вот Слава, к этому времени уже кандидат технических наук и начальник лаборатории, на первом заседании гаражного кооператива.
Котируются сварщики, ворота сваривать, и каменщики, умеющие стены возводить. Кандидаты наук и прочие, не имеющие специальностей, в подсобные рабочие – носить кирпич и раствор.

За полгода, таская носилки Слава настолько укрепил свою ладонь, что я стал откровенно избегать его рукопожатий. А тут вдруг горилла протягивает мне лапу. И я обречённо, чтоб не получилось горше, отдаю ему свою ладонь, а он никаких усилий не применил, и я, успокаиваясь, называю своё имя и фамилию. И тут он радостно воскликнул:
 – Феликс Эдмундович! Легко запомнить.

Я давно привык, что мое имя запоминают мгновенно и сразу, а отчество к нему пришивают, какое подвернётся. Я никогда никого не поправлял. Если называлось имя, значит ко мне и больше ни к кому. И никаких неудобств.
 – Я старше, – добавил Игнат. – Я с тридцать восьмого года.
 – Какой месяц? – спросил я.
 – Декабрь.
 – Нет, я старше. Я январь тридцать восьмого.
 – А! Тогда ты мало пил. Кто мало пьёт, тот выглядит моложе.
Я такого до этого не знал. Сразу у меня к нему прорезался интерес. От него можно узнать, чего не знаешь. И началось мое познание Игната.

Палата на двоих, пока, и есть удобный столик.
В прихожей три двери, не считая входной. Одна в соседнюю палату, сразу на троих. Пока пустая. Я в ней по утрам зарядку делал.
Вторая дверь – душевая, а перед ней тамбур с раковиной. Напротив – туалет и тоже раковина. Пятидесятой больнице такое и не снилось. Она могла похвастаться только тем, что в ее палате когда-то лежал Ландау после катастрофы, а я лежал в соседней.

Обед и ужин были праздничными – мы же с Игнатом вселились 9 мая. Но и в будние дни кормили очень хорошо. Как поварам из ничего удавалось варить очень хорошие борщи и супы, я не понимаю, а мы с Игнатом любители первых блюд. Но и вторые блюда были вполне съедобные.

Я сразу сообщил Вале, что ничего съедобного мне не надо, нужны авторучка и бумага, я их второпях забыл.
В Красном уголке телевизор и нормальный книжный шкаф, битком забитый очень хорошими книгами. Здесь я впервые поймал объемный томик рассказов Казакова. Я о нем много слышал, но ни разу до этого на него не попадал.

После завтрака с небольшим интервалом ожидания медсестра укладывала нас под капельницы, а через пять-семь минут приходила наша врач и начинала спокойно и терпеливо с каждым индивидуально работать. Я не большой любитель в себе что-нибудь находить, а Игнат обожал.

К сожалению, у меня память на имена, отчества. фамилии, даты и прочее просто никакая. Жаль, но ничего не поделаешь. Придется врача звать врачом.
К каждому приходу врача у Игната новые сюрпризы, а она, женщина средних лет, относилась к этому с материнским пониманием. В чём-то убеждала, в чем-то шла навстречу, но всегда он оставался ею доволен.

Теперь, наконец, займемся Игнатом.
Мне всегда казалось, что Гоголь Хлестакова выдумал. Не встречал я таких людей ни в детстве, ни в вузе, ни на работе. А здесь в больнице передо мною Игнат Сельцов, до которого Хлестакову тянутся и тянутся. При этом в каких-то серьезных вопросах он проявлял удивительное знание реальной жизни, понимание и мудрость.

Я в свою память заносил только то, что он повторял дважды, лучше трижды, и информация совпадала хотя бы на пятьдесят процентов. Большей точности от него сам бог не смог бы добиться. В процессе рассказа его немедленно заносило в боковые ветви фантазии.

Один пример, чтобы к этому больше не возвращаться. Он мне о чем-то врёт, и тут его совсем заносит: «а когда мы были в партизанском отряде». Я его немедленно перебиваю: «Игнат! Сколько тебе лет было в сорок пятом?». Он с некоторым изумлённым огорчением: «Ну так же интересней».
А мне фантазии не интересны, я сам врать умею. Мне бы из него вытащить то, о чем он не любит вспоминать. Кое-что он от меня утаил, об этом «кое-что» я могу лишь предполагать. Доказательств нет.

Родился он в деревне, я предполагаю, в радиусе километров триста от Москвы. Я не спросил об этом у него, но тот факт, что сельские мальчишки проложили тропу в строительное ФЗО Москвы, это не может быть далеко, не нашли бы дорогу, и не может быть близко – был бы разброс, а тут все в одно. И в войну немцы в их деревне не были.

Отец работал плотником. Сомнений нет. Игнат с любовью и нежностью описывал хорошо мне известный узкий ящичек для инструментов и гвоздей с высокой горизонтальной ручкой для переноски.

Была младшая сестра. Она осталась жить в деревне в родительском доме. Работала дояркой. Родила пятерых детей. Свою деревню Игнат любил, многие годы ездил туда в отпуск. Племянники к нему в Москву приезжали. Но выстроить всю пятерку по возрасту, ему ни разу не удалось. Уже со второго начинались сомнения, а с третьего и далее – вообще путаница.

В деревне была одна машина – естественно, старая советская полуторка. Машина его заворожила. Шофёр его не отгонял, и он был свидетелем регулярных ремонтов мотора. Потом шофер стал поручать некоторые операции, но никогда не помогал и ничего не советовал. Всё делай сам.

К этому водителю у Игната отношения сложные. Он определил Игнату весь его последующий жизненный путь, а с другой стороны не проходящая детская обида – у Игната слезы ручьём, а шофёр смотрит, слова не скажет, не подскажет и не поможет.

После семи классов отец ему – нечего тебе здесь в колхозе делать, езжай сын в Москву. И Игнат оказался в строительном училище. Об обучении Игнат ни слова не сказал. Видимо, какие-то азы бегло сказали и давай лезь в котлован под фундамент будущего дома. Там от фундамента до крыши всему научишься.
В котловане вода, а Игнат слышал – нельзя в резине долго стоять в холодной воде. Ноги болеть будут.

Приметил Игната геодезист – забрал к себе в помощники. У него работа поверху – в ботиночках можно ходить. Но новый начальник – человек нервный и злой, чуть что – немедленно оплеуха без экономии силы. Бывалые рабочие о нем рассказали.

Явился однажды геодезист к себе на квартиру в неурочное время, а там жена не с ним на его кровати и оба совершенно голые.
Не долго геодезист решал задачу, кто из них более виновен – обоих тут же на тот свет отправил. Поскольку дело это не политическое – ни расстрел, ни пожизненное решили не применять, но дали достаточный срок, чтобы человек понял, что тюрьма и колония – не дом отдыха.

На новой работе у Игната было много свободного времени, и он стал регулярно бегать к машинам, а водители его не отгоняли. Заметил это прораб и стал опекать мальчишку, а потом направил его на вечерние полугодичные курсы, которые готовили водителей-механиков автомобилей.

Через полгода Игнат получил права, но прораб строго его предупредил – в Москве за руль не садись, бывалые тебя подставят, и ты сядешь. Через три месяца у тебя призыв. На призывной комиссии спросят – у кого есть права? Вот тут ты сразу предъявляй свои. В армии научишься водить. Вернешься и тогда будешь работать по специальности.

Игнат так и поступил. Но за эти три месяца он успел зарегистрировать свой брак с Любашей и в армию ушел женатым человеком.

Как в его жизни появилась Люба, он ни разу не обмолвился, но тут я смело могу предположить – он обнаружил её в том же строительном училище, но она в него попала из другой деревни.
По-моему, служба в армии – самые счастливые годы в его жизни.
Служить его отправили в пограничные войска на реку Амур. Надо же было такому случиться.

У меня в моей жизни были три мечты.
В школьные годы я прочитал книгу «Амур батюшка». Автор Задорнов, о нем, как о колонисте, есть упоминание в книгах Макаренко, и он же, если я не ошибаюсь, отец уже покойного сатирика Задорнова. Книга мне очень понравилась, и мне захотелось когда-нибудь на Амур попасть.
Вторая моя мечта – побывать у Пушкина в селе Михайловском.
Третья – добраться до старой мельницы на реке Воре. Там традиционное место сборов московских туристов.

Моя Валентина родилась в подмосковном Красноармейске, расположенном на берегах Вори. Там же в роддоме рядом с домом квартиры Валиных родителей родился наш Миша. Как не попасть на эту мельницу, но не попал.

Когда Миша кончил шесть классов и проводил летние каникулы у дедушки и бабушки, в одно из воскресений я уговорил его на велосипедах добраться до мельницы. Мы были уже где-то близко, но Миша заскучал, и мы вернулись.
У Пушкина мне побывать не суждено, но я туда отправил Валю с Мишей, и они там были.
Я полтора месяца провел в Красноярском крае, но до Амура это далеко. Но я же встретил человека, который там побывал.
Мои мечты не должны на меня обижаться.

Игнат свою службу в армии всегда вспоминал с восторгом.
Ему очень нравился армейский быт. Он никогда до этого так хорошо не питался. Каши всегда с тушёночкой, борщи наваристые, питание всегда трёхразовое. Постель – былые простыни и их регулярно меняют. Все постели, как одна аккуратно убраны. Он и в больнице заправлял свою постель, как в армии. Это у него уже в крови.

Я утром на уборку кровати тратил минуту и несколько секунд, и это уже на весь день. Укладывал одеяло так, чтобы удобно было лежать под капельницей и всё. Полчаса уходило на зарядку в пустой соседней комнате. Больничные санитарки тратили минуты три на подготовку постели для новенького. Игнат тратил на убранство постели минут тридцать-сорок. Столько же он тратил времени после капельницы и столько же после дневного отдыха.

Меня это не раздражало, скорее умиляло. Все аккуратненько расправит и разложит, ни один придирчивый старшина не придерется. Подушке придаст вид упитанной купчихи и с третьего раза определит её место. Для меня в его убранстве никакого изъяна, а он посмотрит со стороны и начинает всё сначала. Возможно, это какая-то гимнастика души

В армии важна физическая подготовка, а она ему очень по душе и телу. Попробовал заниматься боксом – не пошло. Сила удара есть, но в боксе не только это главное. В боксе важна быстрота реакции, а это не его. А вот гимнастика – самое то, что надо. Сорок раз подтянуться и перевернуться – да пожалуйста.

Думаю, еще один факт сработал на его любовь к армии. Я никогда не слышал о дедовщине пограничников. В других частях от скуки жиру бесятся и волком смотрят друг на друга. В наших студенческих армейских лагерях если все дружно хромают после футбола, это норма, это хорошо. Если старшина в свободное время замечал кого-нибудь с книгой, готов был убить на месте.

У пограничников всё не так, там каждый день ты, как на фронте. А там без взаимовыручки и дружбы не уцелеешь. Сын приятелей моих родителей, а поэтому невольно мой приятель, учиться не любил и не хотел, но это нисколько не мешало ему быть физически крепким. Он попал в пограничные войска где-то в Средней Азии.

Рядовой день, рядовой обход граничной полосы. Наряд – матерый старшина и он с овчаркой. И вот сюрприз – явно групповое нарушение границы. Они не просто бегом, они галопом по следам. Первым пристрелили старшину, а он дальше с собакою по следу.

Пристрелили собаку. А он всё равно за ними. Видимо, такие правила границы.
Они устроили засаду. Убивать не стали. Измазали губы какой-то гадостью, возможно, в рот попало или языком слизал.
Начали отказывать внутренние органы. Военная медицина бессильна. Его отправили домой. У родителей медицинская родня в Ленинграде. Питер ничем помочь не смог.

У Игната служба в армии – лучшие страницы воспоминаний.  Он гоняет по трудным и плохим, но пустым дорогам и становится мастером вождения.
Возил он кинопередвижку – новые фильмы от заставы к заставе.

Черт меня дернул подколоть его. Я спросил, был ли он на самой границе. Он мгновенно на семи вороных понесся в свои фантазии. Те истории, которые он случайно слышал, он изуродовал до неузнаваемости.
Спас меня ужин, иначе немало мусора пришлось бы мне извлекать из своей головы, а самого его награждать званием четырежды Героя Советского Союза.

После армии и до ухода на пенсию у него всего три места работы – МГБ, Скорая помощь и таксист у трёх вокзалов.
О всех своих работах он мало рассказывал. Работа однообразная и уже давняя. Врачи скорой помощи снабдили его горстью советов, каким-то он следовал, какие-то противоречили другим.

Работая в органах безопасности, конечно же он возил генералов, и некоторые его сведения были достаточно правдоподобны. Гараж-то общий, и от скуки многие делились информацией, а он запоминал. Все генералы в машине пили коньячок, а остатки отдавали шоферам.
 
«И ты в машине выпивал?» Среагировал мгновенно и с долей возмущения: «Никогда! Когда ты за рулем, выпивать нельзя». Знаю я это нельзя, но ему поверил.
Рядовые с сельским семилетним образованием не возят генералов, но их водители иногда могут развязать свой язык.

Работа его была простая. Везет группу в аэропорт. Группа встречает самолет, но не в аэропорту, а на летном поле у трапа. Пассажиры выходят из самолета. Все проходят мимо, а одного вежливо просят пройти с группой. А Игнат отвозит всех, куда положено.
Пару раз ему показали, как это делается, не более того. А вот почему он расстался с этой работой, не оборвав некоторые нити, я догадался совсем недавно, связывая разную информацию в единый узел.

Была в его жизни драка, даже не драка, а отпор заслуживающим получить по морде. Дважды он о ней рассказывал. Первый раз он был кругом героем, а из второго рассказа с тем же сюжетом я понял, что у него после этого были большие неприятности, но какие, он мне не раскрыл.

Но он же ещё один факт из своей жизни рассказал, из которого я понял, что он побывал в тюряге. В этом рассказе он сделал интересный вывод, который не оспоришь – «в карты играть можно, но надо знать где, с кем, по сколько и когда».
Когда я все это разрозненное слил воедино, получилась понятная картина важного этапа его жизни.

Игнат прогуливался по парку по глухой аллее.
Из кустов вышла пятерка молодых людей. Окружили – «Дядя, тряси деньги». Игнат им: «Ребята, у меня денег нет, жена все давно забрала».
Один из них: «А мы сейчас проверим», – и полез к Игнату в карман. Такого Игнат стерпеть не мог, а он же немного боксом занимался. Он мгновенно озверел и приложил пудовый кулак к личику юнца, нежно воспитанного папой. Юнец снова оказался в кустах, остальные в штанишки наложили, а Игнат пошел своей дорогой.

Юнец оказался любимым сыном очень известного руководителя. Когда не надо советские службы работали очень оперативно. Игната быстро разыскали. Вот тогда он сделал свое открытие в карточной игре. Но его служба так просто своих не сдаёт.
Началось бодание двух структур. Завершилось компромиссом. Игната выпустили, но из МГБ его уволили – пролили бальзам на растревоженное сердце папы созревающего негодяя.
Нити связи с МГБ у Игната сохранились и однажды они ему серьезно помогли.

Младшая дочь поступила в институт, а её школьную любовь, соседа- одноклассника, отправили служить в армию. Она его честно дождалась. Отец одноклассника хотел забрать сына к себе на стройку и передать ему свою профессию каменщика, но Игнат, с юных лет знакомый с котлованом, такого зятя не хотел иметь. Он устроил будущего жениха дочери, пока еще студентки института, работать в органах министерства государственной безопасности.

У Игната была любимая песня – любимая песня его отца. Дважды он при мне исполнял один-два куплета этой знаменитой песни, если до этого не успевал погрузиться по уши в горькие раздумья о проблемах своей семьи. Когда он в третий раз запел: «Из-за острова на стрежень … выплывают …  Стеньки Разина челны», я ему задал простой детский вопрос – за что Разин выбросил княжну за борт?

До моего вопроса он перемещался по палате, а тут – как пуля в него влетела. Замер, лицо застыло – только по окаменевшему выражению лица можно было догадаться, что счетно-решающий механизм его головы занят решением проблемы.
Очень не сразу он мне ответил, но коротко и сразу в самую суть – «Сам накосячил, а княжна виновата».

Я до этого видел в Игнате двух соприкасающихся людей, но не перетекающих друг в друга – размашистого молодого Хлестакова и несчастного старика у разбитого семейного корыта, которое уже не починить и не обменять.

Никаким революционером Разин не был – талантливый атаман шайки разбойников. Взбунтовались соратники – он знал, как их обуздать.
Художник Суриков нарисовал картину – задумчивый Разин в своём челне.
Первоначально рядом с Разиным была княжна. Друзья художника её видели. На итоговой картине её нет. Суриков шутил. Утопил в омуте по правому борту. Что-то у Сурикова не сопрягалось, что-то ему мешало.

Пугачев иное. Он хотел стать царём, хотел исправить то, что необходимо было исправить. Он у Пушкина суров, но справедлив.
Пугачев у Пушкина получился, а Разин нет.
Три стихотворения у Пушкина о Разине – слабые стихотворения. Их публиковали только в полном академическом издании.

Меня в первом классе околдовало первое мною самостоятельно прочитанное стихотворение – «Румяной зарёю покрылся восток …». Я плохо воспринимаю пейзаж в литературе. Мне не дано видеть объём. Я житель плоскости. Но это стихотворение Пушкина сразу всё вошло в меня.

В том же академическом издании я уже взрослым человеком с изумлением обнаружил, что этот пейзаж имеет обстоятельное хулиганское продолжение, которое школьником читать совершенно не нужно. Шутка гения. Талантливые строки соединил с обыкновенной бытовухой.

Маяковский как-то заметил: «У меня из пяти стихотворений только два хороших, а у Есенина три». Такова технология работы. К шедевру надо подкрадываться. На ура сразу не возьмешь. Вот так спортсмен готовится к рекорду.

У Лермонтова есть прекрасное стихотворение, посвященное любимой девушке, которая его отвергла. Оказалось, в разные годы у него три посвящения ей, напоминающие последнее, но слабее его. Наконец, шедевр. Больше посвящений ей нет.

Песня о Степане Разине – великая песня, не будь она такой, народ не пел бы её сотню лет. Что-то люди находили в ней знакомое и будораживающее. Век был – сплошные массовые кровопролитные войны. На фоне этого гибель одной инородной девчонки да в таких обстоятельствах – это такой пустяк.
А если бы это была ваша любимая дочь?

Выросли у Игната обе дочки, окончили вузы, замуж вышли – у старшей есть своя дочь, у младшей сын, все устроены, а Игнату покоя нет. Всё не по подъёму, всё по скату. И кто же во всем этом виноват?

Муж младшей дочери не академию кончил, а какое-то училище. Игнат его с издёвкой называет полковником – значит старший лейтенант, выше майора никогда не поднимется. Работа – всё время командировки. Вероятно, развозит дипломатическую почту. Вернулся – сразу на футбол или хоккей, а о том, что есть десятилетний сын, он не помнит.

Зарплата хорошая, квартиру дали хорошую, участок для дачи хороший и близко от Москвы. Дачу ему за его деньги построили хорошую, всё это он видит, а сына не замечает. У него же всё есть, зачем о нём заботиться? Зачем воспитывать?
У дочки хорошая работа в банке, хороший преданный муж, а сына и она не видит. Приходит с работы, сядет у дивана за стол и до самого сна болтает по современному телефону с подругами. Сын рядом с нею на диване, а голова в компьютере до самого сна.

У Игната культ здоровья и физкультуры. Утром он в постели начинает издеваться над своим телом, я ухожу в соседнюю пустую комнату разминаться, возвращаюсь, а он ещё с кровати не сполз. Дома он из окна наблюдает за бабушкой с двумя близнецами и завидует. Под окном между двумя домами хорошая спортивная площадка, и два дошкольных близнеца ежедневно на всех снарядах ловко работают.

В мелкий дождь тоже, только в сильный дождь их не бывает. А зимой на лыжах вокруг площадки. А его внук, там, в квартире у дочери сутулый горб себе наращивает, да еще и учится шаляй-валяй. Возить чужую почту много знаний не надо, а пройдет ли он туда по здоровью?  А его отцу и матери это не докажешь. У них одна отговорка – все так живут, а ты от жизни отстал.

А со старшей дочерью и с внучкой еще хуже. Дочь всегда ревновала, вы всё младшей, а мне ничего, хотя всё получила. Квартира хорошая есть. Внучку раскормила – скоро в туалет зайти не сможет, в дверь не пройдет. Ей жениха давно пора иметь, а кому нужна такая.

Квартиру внучке однокомнатную сделали, может какой петух клюнет, так не клюют, а она бесится, да и сама дочь задурила. У младшей сестры дача, я тоже дачу хочу. Родительская тебе достанется, от Москвы близко, все удобства есть – нет, хочу свою. У сестры муж хорошо зарабатывает, и работа пить не позволяет, а твой же голь перекатная, краснодеревщик хренов, реставратор чужой мебели, да еще алкоголик. Кому сейчас надо старый сервант обновлять.

Учудила дочь своё. В долги залезла. Купила участок у черта на куличках, дачу построила, как ни у кого. А туда пока доедешь, назад надо ехать. Теперь ни пользоваться, ни продать, а долги отдай. «Папа мы у вас поселимся, а свою квартиру сдавать будем – с долгами расплатимся». Жди, когда это будет.

Муженёк её водку пить не может, коньяк ему каждый день подавай, а своей зарплаты нет. У Любаши больные ноги, а ей вари на всю ораву. Сидит у плиты на стуле – сидя варит. Мало этого. «Мама, свари Лизе борщика, я ей отвезу. Борщик твой наваристый она очень любит». Куда бабушке деться, если внучка её борщик любит. Увезла дочь трёхлитровую банку, а самим что есть?

Любе из больницы Игнат звонил, дочки его не навещали. Вдруг Игнат засуетился – внучка навестит его. Игнат пошел её встречать. Выход из нашего корпуса недалеко от боковых ворот. Игнат ходит от выхода до наших окон. Собрал букетик желтых нераспустившихся одуванчиков, как же, женщине цветы. Я в палате дежурю, вдруг придет через приёмное отделение.

Пришла. Если бы было тусклое освещение, я бы подумал, что Игнат ко мне на четвертый этаж взлетел. Абсолютно такая же фигура. Голова с полунаклоном и сутулость, руки для обхвата и ого-го-го какие кулаки. Но лицо женское. «Где дед?» – спросила строго. Я объяснил – у бокового входа прогуливается и встречает. Я его из окна увижу и позову.

Она тут же повернулась и ушла. Я к окну. Игната нет как нет. Наконец, показывается. Я ему сообщаю, что пришла, и на выход из палаты, её предупредить. А она уже в конце длинного коридора сворачивает к приемному отделению.
Она не хочет видеть деда, её принудили, а у неё есть отговорки: «Вы что, не знаете деда. Болтал где-то с больными, а мне его ждать до ужина», и ей, конечно, поверили.

Легко во всем обвинять дочек, но они твои дети. Чему, Игнат, ты их учил, к чему готовил? Какая путеводная звезда тебе светила? Ты хотел, чтобы дети были счастливы, чтобы им было легко, чтобы они не проходили твою школу выживания. Ты хотел своим ковром устлать им дорожку. Ты все за них делал, ты все им дал готовое. Ты хотел, чтобы они были счастливы. А в чем счастье, что это такое?

Счастье – это призрачный маяк, а благосостояние – это минутное удовольствие, не больше. К нему привыкание мгновенное, а дальше насыщение и равнодушие с редкими всплесками подъёма. А счастье – это итог прошлого, настоящего и прогнозируемого будущего вплоть до своего небытия.

Ты не помог им отыскать свой индивидуальный смысл жизни. Они же у тебя покатились по истоптанной дороге массового общественного бытия. Ты же не вырастил им крылья и хочешь, чтобы они теперь взлетели выше среднего. Упущенного уже не наверстаешь. Осталось только одно – не стать врагом своих детей.

Они еще свое сполна получат. Кто, кроме тебя и Любы их поддержит и утешит? Кто будет мирить детей и внуков? Кто объяснит им то, что происходит? Кто спуск с горы обратит в подъём?