Постскриптум юности Часть первая Космополитическая

В жизни есть такая штука, как юность, где школьная пора и студенческие годы, ну и, само собой разумеется, все, что потом будет – взрослая жизнь, если повезет. Кое-кому бывает, что и потом счастье, и в этой взрослой жизни наплывёт этот кто-то на островок пылкой юности. Конечно, уже без полного погружения и всей палитры, но некоторые моменты вполне себе ничего и даже порой оставляют в жизни надолго след.
Захотелось такого и мне, и, так как затягивать тут нельзя, то едва вкусив взрослости, и лишь годочек потрудившись на службе, поступил я опять поучиться – заочно. Ума второе образование мне вряд ли должно было приумножить, да от него этого и не требовалось, а вот чуть-чуть подлить юношеского куража, пусть и прерывно – с этой задачей, кажется, справилось.
Только лишь едва успел я оглядеться в новом вузе, и даже не по всем, так сказать, сторонам, определился мне товарищ – Роман. Мы с ним были друг друга почти точные копии, за разве что, какой-нибудь малостью, по росту, возрасту и цвету волос словно братья. Даже очки наши были похожи. Любили одни и те же фильмы и слушали одну музыку. 
К лекциям я и он были с прохладцей, и, вовсе не нарушая дисциплины, мыслями старались сосредоточиться именно на переживаниях всего того, что там имелось кроме учебы.
Новых лиц было много, и их как-то по-хорошему бы различать. Старосту мы именовали «мамулей», тем более у нее трое детей, и жажда опекать зашкаливала. Одного нарекли директором за его важный вид и уверенность, другого – саквояж (очень коммивояжера напоминал), а еще был такой – ему сперва «Жан Марэ» прилепили - из-за широкой физиономии, но после разжаловали в забулдыгу – за ним неизменно волочилось хмельное амбре, хоть с утра, хоть ближе к вечеру. Некоторых дам, кроме мамули, тоже не обошли стороной. Была там Красотуля, и была Королевна. Честь получить подобные звания оказывалась не всем, на большинство фантазию попусту не напрягали. Остальных различали сперва по профессиям, юрист, например, или банкир, но так как почти все были юристы или работали в банке, то пришлось мал помалу запоминать имена. А была еще Дрю, и был Лёпа. Тот такой недотепа оказался, что только Лёпой его и звать. Скидывались ли на методички рублей по двадцать-тридцать, на презент преподавателю или на что-нибудь третье, Лёпа всегда после разыскивал свою сдачу, хоть бы даже ее и было двадцать копеек. Мы с Ромкой тогда докладывали рубль, говорили, вот, мол, остался, и Лёпа его спокойно забирал, вместо своей копеечной сдачи. Выделялся он еще и тем, что за все три года так и не вынул из целлофана свой ноутбук. И английский учил по песням Мадонны. Благо, у той их немерено. Почему Дрю? Посмотрели мы на нее, махонькая, добрая, стрижка мальчачья. Такую Марией Антуанеттой не назовешь. Так и стала Дрю.
Раздавая всем «звания», мы двое будто являлись сторонними зрителями, и ощущая себя именно так, сделались с Романом не разлей-вода, даже по несколько раз ходили провожать друг друга вечерами – не хотелось расставаться. Сколько бы мы не топали туда или обратно, разлука до утра была неизбежна, и кто-то из нас двоих чапал потом ввечеру несколько километров в одиночестве. Чтобы не испытывать более таких неудобств, следующую сессию согласились селиться вместе, и не разлучаться уже каждый день, а смаковать все то, что только нас окружало приятного. Гамбургеры и латтэ, пакеточный чай в пластиковом стаканчике на большой перемене и обеды в столовой, щебет девчат на переменах, витающий в воздухе парфюм. Смаковали даже и скучные лекции, на которых, чтобы не клевать носом, развлекали себя, как могли. Я, скажем, навострился на занятиях сочинять стихи и рассказы, маскируя это дело записью под диктовку. Объясняет что лектор – я строчку обдумываю, а только всем наказал записывать, я ту свою строчку и записал. Случались, конечно, закавыки, когда у меня строчка кончилась, а тот продолжал диктовать. Приходилось вписывать, а потом из стихов вычищать. Роман эту мою уловку знал, и растекался в улыбке всякий момент, когда я свою писанину с лекцией синхронизировал. «Да, - говорил он мне уважительно, - не знай я, что ты там пишешь, никогда б не додумался. Тем более, почерк все равно кроме тебя никто не разберет».
После, когда приходили «домой», лишь полчаса листали конспекты да учебники, а остальное время, будто повинуясь потребностям, расходовали на поход по супермаркетам, что тоже было одним лишь предлогом – только б вырваться из душной атмосферы финансовых терминов в немеркнущие и ночью оживленные улицы, где сияют вывески, и горят панорамными окнами красные линии, высвечивая тротуар, по которому мы шли; а за теми окнами кто-то пил капучино, поедал вишневый штрудель или ждал сеанса кино. Нередко – этими кем-то оказывались и мы с Романом.
«Домом» на целые три недели целых двух сессий подряд нам стала квартирка у одной дамы, вдовы полковника, Галины К.., (за глаза - тёти Гали) какая сдавала нам внаем в своей квартире на девятом этаже комнату с видом на высотки в центре и мусорный бак. Как взрослым вручила нам ключ, и, так как себе готовила, пока нас нет и питалась у себя в комнате, то и кухня была в нашем полном ведении. Наскоро приготовленная похлебка, отварной картофель и колбаска чудесно усваивались в ненастный вечер, приправленные дымящимся чаем, теперь не пакеточным, и всегда, независимо ни от чего, это все сопровождалось мечтами, в которых мы не были почему-то ни маститыми банкирами, ни финансовыми воротилами, как хотелось всем нашим сокурсникам, а снимали кино. Мы обсуждали будущие сценарии, рецензировали что-то, что отсмотрели недавно, может быть, прямо сегодня, час или два назад.
Распоряжаясь ключом, в субботу мы возвращались и вовсе под утро, зависая все в тех же кинозалах, а то и в ночном клубе, где реальность от вспышек стробоскопа выскакивала осколками, и в этих осколках проявлялись и меркли девушки, будто слайды, и все это, что происходило с нами, ощущалось лишь как образчик грядущего, которое сплошь будет состоять из таких вот моментов, и мы в том грядущем всегда поблизости, прям как сейчас, только с бонусом: в виде любящих жён и, чем черт не шутит, какой-нибудь киношной или литературной номинации.
В общественном транспорте, на катке, в кафе мы знакомились с теми, кто предположительно мог стать теми самыми «любящими», завязывали на пальцах даже разговор с итальянками или француженками или немками – они ведь тоже, наверно, любить могут.
Часть зимней сессии идиллия даже еще больше усилилась – в соседней комнате поселилась Ирландская Кэролл, знающая на языке Пушкина едва ли десяток слов. Маленько кумекая, я разик с небольшим сподобил ее сходить со мной на прогулку, где с огромным трудом разбирал без того едва знакомые, а тут еще и неузнаваемые в ирландском акценте слова.
«This way, this way» постоянно повторял я, будто со знанием дела, а на все ее долгие рассказы всегда отвечал «me too » или «for me the same», и понял, что не попал в кон, когда сказал то же самое на ее «I was bit by the dog once». Кэролл была далеко не красавицей, такую даже не заметишь на улице, но не внешность делала ее притягательной, а внезапно родившийся космополитизм, где мы из отдаленных и различных миров гуляем рука об руку и имеем, хоть и со сложностями и повторами, какое-то понимание. Кэролл, видно, желая выговориться, поведала мне, что ее последний бойфренд бросил ее прямо в день Святого Валентина. Я захотел выразить ей сочувствие, но не умел, потому что знал только «I’m sorry» - дык ведь не я ее бросил, чтоб извиняться, и еще «I feel sorry for you», но сомневался, подойдет ли в контексте. Потому я ничего не сказал, только покивал головой, и, глядучи на нее, подивился, что у нее вообще был бойфренд.
В остальном, Кэролл вовсе не изменила полюбившегося нам порядка, потому что, чтобы ни происходило, мы вышучивали все. Наша хозяйка, зная, что я маленько бум-бум в английском, всякий раз обращалась ко мне, чтобы объясниться о чем-нибудь с Кэролл, и я, с одной стороны посредник, с другой – постоянно косячил, нередко не понимая, что там пытается сказать наша забугорная гостья.
- А точно Кэролл сказала, что идет гулять и через час вернется? – подтрунивал меня, например, Ромка. – Может, там было совсем другое? Ты ей завтра так скажи, хозяйка, мол, чуток подняла цену, но у нас не принято в таких случаях это самое – давать в руки. Пусть положит, допустим, в тумбочку. Ты знаешь, как по-английски «тумбочка»? А то пошли за словарем в киоск.
Кэролл через несколько дней уехала продолжать путешествие, и кухня была вновь целиком нам. Потом разъехались и мы по настоящим нашим домам, к своей работе, к своим хлопотам, к своим близким, по которым сильно скучали.
На пару месяцев наше с Ромкой общение прервалось, но эти месяцы как-нибудь пролетели, и мы снова здесь, глядим друг на друга обрадованно, будто и не было этого перерыва, будто просто выключали свет, и в сумраке мы друг друга плохо различали, и вот немного спустя электричество восстановлено, и все в порядке. А ведь между тем за эти месяцы порознь много произошло, что, конечно же, вторым порядком всплывет, и мы обязательно все обсудим, ничего не упустим –несколько раз по кругу. Только – в лучших традициях жанра, возникло «но».
Во многом все было, как и прошлые два раза: и занятия, на которых я непременно сочинял что-то или описывал события; и просмотр хорошего кино с последующим обсуждением, и ночной клуб по субботам, бок о бок с лучшими красотками города и каким-нибудь иностранцем-студентом, что еще более расширяло границы нашего мира. Не было больше для нас кухни! Не было вообще желания возвращаться в квартирку – ведь там нас поджидал Друг человека!
«Друг человека» - то был еще один квартирант, которого мы прозвали так за привычку следовать по пятам, пересказывая какие-нибудь банальности собственного быта. Один раз он целый вечер ходил вслед за нами из комнаты в кухню и обратно, описывая, какая бывает посуда: эмалированная, алюминиевая, кастрюли, тарелки и тому подобное. Это он только что выяснил в своем институте – и не преминул сообщить нам. Другой раз пересказывал нам еще какую-то лекцию. Другу человека было двадцать четыре, как мне, он часто шокал и гакал, был ниже среднего ростом, с короткими ногами и руками, и вытянутым туловищем и даже по квартире щеголял в пиджаке - на размер-два больше положенного – воображал себя будущим шефом. Брился по два раза на день и не жалел никогда одеколона, обильно опрыскивая себя им. Он тоже был заочник, окончивший какой-то техникум, и работал на заводе, чем-то вроде курьера. Но высокая мечта звала малого в пищепром. «Там настоящие деньги» - говаривал он нам не единожды. «Там или в юриспруденции. А еще у военных».
В день знакомства Друг человека предложил скинуться на бутылку, чтоб, так сказать, за знакомство, ведь все же интеллигентные люди. Не найдя в себе духу для отказа, сели мы вкруг стола вечером на кухоньке, притушили свет. Я расставил кое-какую снедь для ужина. Как полагается, была картошечка, шпроты, батон, Роман прикупил палку колбасы, а Друг человека вытянул из внутреннего кармана своего серенького пальтишка бутылочку беленькой, купленную на паях, с видом, будто это он обеспечил нам главное угощение. За столом, видать, желая произвести благостное впечатление, он беспрестанно разглагольствовал на темы его теперешней работы, какие бывают корреспонденции, посылки и грузы, которые ему приходится доставлять. Описывал где словами, а где и на пальцах маркировки. Увлекшийся разговором, чтоб не терять мысль, он глотком вымахивал рюмочку, и спешно взглянув на наши, к которым мы едва ли притронулись, подливал себе сызнова, будто в оправдание говоря: «У вас еще есть». В общем, как мог, старался понравиться, и практически, один выпил все, пока «у нас еще было» от первой.
- Хорошо посидели! – сказал он, проглотив последнюю стопку, и, отерев платочком рот, поднялся. Повертел в руке опустевшую бутыль, и, опустив в угрюмой гримасе уголки рта, нравоучительно поднял вверх указательный палец, посетовал. - Мало взяли. Я же вам говорил, две надо бы. – После, звучно зевнув, тотчас убрался к себе, где тотчас громко захрапел. 
Решив, что уже достаточно сблизились, следующие дни он с нетерпением ожидал нашего возвращения – чтобы пересказать очередное что-нибудь нам, но более из-за Ромкиного мобильного, потому что в шесть у него назначалось с его девушкой ежедневное телефонное свидание, а собственный тариф выводил такие разговоры в копеечку. Сперва он пытался для этих целей выспросить мой телефон, но на мое счастье у меня тариф выходил еще подороже. Друг человека взяв трубку у моего приятеля, закрывался за дверью и неторопливо, то громко, то шепчась, болтал со своею невестой, наверное, целый час.
В десять у «наших» возлюбленных была еще одна аудиовстреча. Вечерним созвоном Роман посодействовал только лишь один первый день, оставив нашего Ромео решать этот вопрос за собственные средства, за что Друг человека очень на нас обижался.
Так что во всякий день, получив около семи вечера Ромкин телефон обратно, мы уходили гулять, и, как могли, не спешили обратно, но во сколько бы мы ни пришли – наш сосед не спал, встречал нас прямо с порога и что-нибудь да поведывал. Сперва, как говорил с подругой в десять и сколько с него за это сняли, ну а потом, про посуду или термическую обработку продуктов. Мы, как бы намекая, что и у нас есть дела, открывали учебники и укладывались читать, но это помогало не очень, Друг стоял подле, игнорируя намек, и толкал речь.
- Шо вы везде гуляете? – Повторял он нам то и дело. – Центр вам подавай, кафешки, кофий. Чем вам на кухне плохо? Брали бы беленькую, как тогда. Хорошо ж было? А центры эти – только лишний расход. – И всегда добавлял: Вы согласны? Согласны вы с этим?
Мы искали ответ, чтоб не обижать парня, но и не врать, и продолжали молчать.
Через неделю, чтоб испытывать его этот взгляд пореже, выдумали проект, который нам надо готовить совместно с нашим третьим сокурсником и, после пар, хоть в некотором безденежье, мы вовсе не шли домой к ужину, а перебиваясь бутербродами, и заглушая урчание животов, приходили уже ближе ко сну. Часов в двенадцать. Каким укором встречал он нас! Ведь приходилось теперь уже дважды отзваниваться невесте за свои деньги!
Спустя вторую неделю окончилась его в этом семестре учеба. Выяснив у него сроки его следующей сессии, мы с ужасом поняли, что она опять в значительной степени совпадет с нашей. Провожая «Друга» в дверях, уже оформились в решении – арендовать угол где-нибудь в другом месте.
Он стоял в пальтишке и с дорожной сумкой в руке и мешкался, будто что-то от нас ожидая или наоборот, желая что-нибудь выдать эдакое напоследок. Не про посуду ли? Наконец, залез в сумку и, достав оттуда две картофелины, протянул нам: «Чуть не забыл. Возвращаю». – Мы даже переглянулись, изобразив незаметно для него эмоцию удивления.
- А скажи. – Вдруг спросил его Ромка. – Твоей невесте сколько?
- Восемнадцать. – Выпятил грудь тот. Достал из паспорта ее фотографию, развернул к нам. – Видали, какая красавица! Девушка на фото была и впрямь миленькая.
- Что она в тебе нашла? – Не удержался Роман, вкладывая в этот вопрос все негодование, копившееся в нас эти долгие дни – бесхитростностью стоящего перед нами.
- Я представительный! – Буркнул «Друг» в ответ, поднял ворот пальто и надвинул кепку на лоб. – А вы нос задираете! Поэтому вас никто и не любит!
С этими словами он исчез за дверью.