Пушкин умер Уже заиде солнце земьля Руськiя

Пушкин
умер
“Уже заиде солнце земьля Руськiя”
 
   
Солнцу поэзии русской хвала,
Слава носителю света,
Жрицею правды священной была
Светлая муза поэта.                Чюмина О. «Гимн Пушкину»

«Уже заиде солнце земьля Руськiя»  -  фраза из “Степенной книги”  = это будто бы слова митрополита Киевского Кирилла в 1263 г при получении сведений о кончине Александра Невского.

Она имеется в “Истории государства Российского” (т. 4, гл. 2) Н. М. Карамзина в ином виде:
                “Солнце отечества закатилось”.

Катилось-катилось и … закатилось. Раз катилось, то и закатилось. Раз катится, то и закатится

30 января 1837 г. в 5-м номере «Литературных прибавлений» — приложении к газете «Русский инвалид» А.А. Краевским (редактором) и В.Ф Одоевским (поэтом и мистиком)  был размещен некролог о смерти А.С. Пушкина, который начинался фразой:

                «Солнце нашей Поэзии закатилось!»

30 января (11 февраля) 1837 года жители Санкт-Петербурга из некролога, опубликованного в газете "Северная пчела", узнали, что накануне, 29 января (10 февраля) в третьем часу пополудни скончался известный поэт Александр Сергеевич Пушкин.
«Сегодня, 29 января, в 3-м часу пополудни литература русская понесла невознаградимую потерю: Александр Сергеевич Пушкин, по кратковременных страданиях телесных, оставил юдольную сию обитель. Пораженные глубочайшею горестию, мы не будем многоречивы при сем извещении: Россия обязана Пушкину благодарностью за 22-летние заслуги на его поприще словесности, которые были ряд блистательнейших и полезнейших успехов в сочинениях всех родов. Пушкин прожил 37 лет: весьма мало для жизни человека обыкновенного и чрезвычайно много в сравнении с тем, что совершил уже он в столь краткое время существования, хотя многого, очень многого могло бы еще ожидать от него признательное отечество. Л. Якубович.»

Утром 30 января (11 февраля) 1837 года в редакции газеты "Санкт-Петербургские ведомости" из газеты "Северная пчела" узнали о смерти А. С. Пушкина и написали заметку:
«Вчера, 29-го января в 3-м часу пополудни скончался Александр Сергеевич Пушкин. Русская литература не терпела столь важной потери со времени смерти Карамзина.»

Пушкин умер в 14-45 пополудни. СМИ же вышли рано утром и набирались доя печати с вечера, пройдя сито цензуры.  Как успели?   Есть версия, что по Питеру вихрем января (февраля по н.ст) пронеслась скорбная молва: Пушкин умер … И, не дожидаясь  официального извещения и факта смерти,  Лермонтов кинулся писать  первую часть памфлета «На! Смерть поэта!», а издательства изготавливать некрологи и согласовывать их с цензурным комитетом СПб.

Нижегородский (арзамасский) доктор филологии И.В. Кудряшов уверовал, что некролог Одоевского восходит к библейским текста, в частности,  к книге «Откровения Иоанна Богослова». Сравнение с солнцем лица Ангела, держащего в руке раскрытую книгу пророчеств о дальнейших судьбах мира и человечества, вызывают в сознании читателя коннотацию с провидческим характером творческого наследия великого поэта: «И видел я другого Ангела сильного, сходящего с неба, облеченного облаком; над головою его была радуга, и лице его как солнце, и ноги его как столпы огненные, в  руке у него была книжка раскрытая» (Откр. 10:1)

Приложение

Из письма В. А. Жуковского к отцу поэта С. Л. Пушкину 15 февраля 1887 г.:
«Ударило два часа пополудни, и в Пушкине осталось жизни на три четверти часа. Он открыл глаза и попросил моченой морошки. Когда ее принесли, то он сказал внятно: «Позовите жену, пускай она меня покормит». Она пришла, опустилась на колени у изголовья, поднесла ему ложечку-другую морошки, потом прижалась лицом к лицу его; Пушкин погладил ее по голове и сказал: «Ну, ну, ничего; слава богу; все хорошо! поди». Спокойное выражение лица его и твердость голоса обманули бедную жену; она вышла как просиявшая от радости лицом. «Вот увидите, — сказала она доктору Спасскому, — он будет жив, он не умрет».
А в эту минуту уже начался последний процесс жизни. Я стоял вместе с графом Вьельгорским у постели его, в головах; сбоку стоял Тургенев. Даль шепнул мне: «Отходит». Но мысли его были светлы. Изредка только полудремотное забытье их отуманивало. Раз он подал руку Далю и, пожимая ее, проговорил: «Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше... ну, пойдем!» Но, очнувшись, он сказал: «Мне было пригрезилось, что я с тобой лечу вверх по этим книгам и полкам; высоко... и голова закружилась». Немного погодя он опять, не раскрывая глаз, стал искать Далеву руку и, потянув ее, сказал: «Ну, пойдем же, пожалуйста, да вместе». Даль, по просьбе его, взял его под мышки и приподнял повыше; и вдруг, как будто проснувшись, он быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: «Копчена жизнь». Даль, не расслышав, отвечал: «Да, кончено; мы тебя положили». — «Жизнь кончена!» — повторил он внятно и положительно. «Тяжело дышать, давит!» — были последние слова его. В эту минуту я не сводил с него глаз и заметил, что движение груди, доселе тихое, сделалось прерывистым. Оно скоро прекратилось. Я смотрел внимательно, ждал последнего вздоха; но я его не приметил. Тишина, его объявшая, казалась мне успокоением. Все над ним молчали. Минуты через две я спросил: «Что он?» — «Кончилось», — отвечал мне Даль. Так тихо, так таинственно удалилась душа его. Мы долго стояли над ним молча, не шевелясь, не смея нарушить великого таинства смерти, которое свершилось перед нами во всей умилительной святыне своей.
Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было на нем в эту первую минуту смерти. Голова его несколько наклонилась; руки, в которых было за несколько минут какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты, как будто упавшие для отдыха после тяжелого труда. Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это было не сон и не покой! Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое! нет! какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание. Всматриваясь в него, мне все хотелось у него спросить: «Что видишь, друг?» И что бы он отвечал мне, если бы мог на минуту воскреснуть? Вот минуты в жизни нашей, которые вполне достойны названия великих. В эту минуту, можно сказать, я видел самое смерть, божественно тайную, смерть без покрывала. Какую печать наложила она на лицо его и как удивительно высказала на нем и свою и его тайну. Я уверяю тебя, что никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, проскакивала в нем и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти.
Таков был конец нашего Пушкина.»


Один умник канала «Смотри в корень»  беспутного бестолкового мусорного  Яндекс-Дзена  додумался  до того, что высказал публичное предположение: на посмертной маске Пушкина у него открыт рот … он еще дышал, а маску снимали с … еще живого …   
И попросил поставить лайк. 

Аптека, Улица. Фингал  …