Артистка Часть1

          С самого детства Таня часто слышала это слово, с восторгом произносимое в её адрес. Она и чувствовала себя артисткой, особенно, когда танцевала.
      Родилась  она в семье, где в лице её родителей «сошлись лёд и пламень». Её мама была чистокровной цыганкой, которую украл из табора городской парень,  её будущий отец, никогда до того не имевший ничего общего с цыганами.  Как он рассказывал: увидел он свою Зорю на рынке в обществе таких же  женщин, которые хватали прохожих за рукава одежды, предлагая погадать или откровенно попрошайничали.   Всего раз взглянул в глаза девушки и отдал ей всё немногое, что было в его карманах, да видно, не только в карманах…  А она, поняв, что больше у парня нет за душой ни гроша, повернулась и, смеясь, танцующей походкой пошла со своими ромами прочь от него.  Володька же, ничего не соображая, потащился за ними.

      Он с первой секунды, как только встретился взглядом с Зорей, готов был идти за ней на край света. Так и пришёл за город, где стояли выцветшие цыганские кибитки, горели жаркие костры и цыгане вели свою обычную жизнь. Здесь мужчины гарцевали на красивых лошадях, что-то зычно кричали друг другу на своём наречии, собравшись у костра,  пели песни под гитару, протяжные и надрывные, вышибающие слезу, хоть Володька не понимал ни слова. Потом вдруг ударяли по струнам, разливая по берегу сонной речушки, звонкие аккорды зажигательного танца.  И пускались в пляс цыгане. 
Мелькали широкие, женские, цветастые юбки, девушки  мелко трясли своими узкими плечиками, а монисто весело звенели у них на груди, и блестели браслеты на руках в свете отблесков кострового огня.  Мужчины грациозно взмахивали руками, выкидывали коленца, отбивая чечётку по глянцу сапог.  И все кружили в ярком разноцветном хороводе, встряхивая волосами,  игриво вращая ладонями, создавая ощущение фейерверка или картинок в детском калейдоскопе. 
Володька не мог отвести взгляда от Зори, которая отплясывала в этом весёлом вихре вместе с другими ромами, как искорка от костра.

      Целый месяц после работы Вовка бегал в небольшую рощицу за город, где стоял цыганский табор и из кустов высматривал Зорю. Конечно, его заметили и дважды хорошенько отмутузили  цыгане, но на следующий вечер он, в ссадинах и кровоподтёках на лице, вновь занял свой пост в кустах. Над ним смеялись все, от самого мелкого цыганёнка до убелённых серебристой сединой старых цыган. Смеялись над его робкими взглядами в сторону Зори, над его скованностью и нерешительностью, а Вовка, как заговорённый, вновь и вновь занимал свою позицию  у  кибиток, стоявших полукругом на крутом берегу  маленькой реки. Случалось,  цыганского барона  не было в таборе, тогда уже не робея, выходил он к  реке и помогал  чистить и мыть коней. Или участвовал  в починке повозок, заглядывая в шатёр старого Зурало, в руках которого кувалда смотрелась игрушкой. Только бы быть ближе к Зоре.

          – Совсем наша Зоря парня околдовала, забрала его душу. Только не нашего он рода, – качали головами старики-цыгане, – а парень неплох и с лица чистый цыган: черноволосый и кареглазый, статный и работы не боится.

      Видимо, настойчивость Володьки смягчила сердце гордой цыганки, стала она бегать тайком к нему на свидания. А ещё через месяц  Володька украл её, убежала Зоря из табора. Тут же  зарегистрировались они в ЗАГСе.  А вскоре  молодые уехали из этого города тайком, аж в саму Сибирь.
 Хотя в это  даже не  верилось, поскольку по характеру Володька  был спокойный,  и абсолютно  бесконфликтный человек. Как так случилось, кто кого уговорил, так и не выяснили. 

      За двенадцать  лет совместной, оседлой  жизни родила ему Зоря подряд трёх девочек: Наташу, Таню и Галинку.  Хорошо жили, квартиру получили. И были в семье мир и лад. Всех своих девочек обучила Зоря умению танцевать по-цыгански, зажигательно и страстно. Володька играл на гитаре, баяне и аккордеоне. А девочки пели и плясали. Лучше всех получалось у Тани.  Девчонки особой красотой не отличались. Худенькие, угловатые, и с лица ничего особенного: крупные носы, большие рты. Но только начинался танец, зрители не могли оторвать от них взгляда.
 
          – Смотрите, смотрите, артистка, ну просто артистка! – говорили все, указывая на Танюшку.

Она была удивительно пластична, и все её движения были грациозными  и завораживающими.

          – Ах, хорошо пляшут! Все хороши, но одна из них просто огонь!  Настоящая артистка!
 
      Их часто приглашали на свадьбы и прочие мероприятия, где требовался баянист. В то время ни одна свадьба без такой музыки не обходилась, а Володька играть умел и очень любил. Он с лёгкостью подбирал мотив любой песни, и она широко лилась за столом, прокладывая мостик в небеса прямо к богам. А после песен  шли плясовые с задорными частушками, с взвизгиваниями и криками,  да дробным перестуком каблучков, зовущим в круг всё большее число гостей. И когда гости валились от усталости на лавки, вот тут-то под звуки «Цыганочки» выходили  дочки Владимира.  Два-три танца маленьких девочек в цыганских нарядах довершали своё дело. Гости были очарованы представлением и молва о замечательном баянисте, у которого ещё и дочки танцуют, как на настоящих больших  концертах, летела по городу быстрее птицы.

      Это был для семьи дополнительный заработок, и кормили на свадьбах очень вкусно и с собой давали девочкам конфет и пирогов.
Наряды девочкам шила бабушка Оля, мама Володьки, а украшения делал он сам. Вовка умел сделать что-то буквально из ничего. Он собирал на улице цветные стёклышки от разбитых бутылок, обтачивал их на маленьком станке, шлифовал и вставлял в заготовки из консервных банок. Из-под его рук выходили колье, серьги, наборные пояса и браслеты, сверкающие белым, медово-жёлтым, синим, красным и всеми оттенками зелёного цветов. Они получались грубоватыми и всё же это были почти ювелирные изделия, главное сверкали, как дорогие камни.
«Золотые»  руки были у отца девочек, умелые. Он мог сделать в одиночку хороший ремонт в квартире, починить и усовершенствовать всё, что видел: сантехнику, электротехнику, мог починить стиральную машину, радио и даже телевизор, разбирался в плотницком и столярном деле, одним словом – мастер на все руки. И  голова у него обычно полна была новых идей.  Всё и  всегда делал с удовольствием и улыбкой. 
      Зоря на работу устраиваться  не хотела, оправдывала это заботами о семье, а она  была не маленькая. Гадала на картах всем желающим и старших девочек обучила этому ремеслу. Часто уходила на базар, особенно когда появлялись в городе кочевые цыгане, но дом держала в порядке и чистоте, да и готовила отлично.
 Так продолжалось до тех пор, пока не родилась в семье ещё одна девочка, Иринка. Все дочки, под стать родителям, были смуглыми и темноглазыми.  Только вот последняя родилась беленькой и голубоглазой,  посеяв в Володькиной душе  сомнения в верности жены.
      Таких  светленьких во всей родне Владимира не было, а уж среди  цыган тем паче.
Однако обиду от догадок  похоронил он на дне души своей, в самом дальнем её уголке, очень Зорю любил. Целиком в работу ушёл, чтобы семья не знала нужды, после основной работы шёл  на станцию разгружать вагоны  или помогал на стройке носить кирпичи. Домой возвращался с деньгами, всё отдавал жене. А Зоре и  этого было мало. В семье появились первые разногласия.
Спустя некоторое время, когда Иринке ещё и года не было, стала Зоря вместе с младшей  дочкой пропадать на день или два из дома. Дом сразу стал холодным и неуютным. Девочки уже не плясали, сидели голодные, ожидая родителей,  и Володька нередко оставался без ужина. Наконец, в один из дней Зоря ушла из дома насовсем. Она не вернулась ни на третий день, ни на четвёртый. Володька метался по городу, разыскивая её, ездил за город, выспрашивая, не появлялись ли в пригороде цыгане, но всё было тщетно, он так и не нашёл свою Зорю.

      К детям приехала бабушка Оля, которая жила в другом городе. В доме запахло едой, и снова стало уютно.  По-прежнему по вечерам девочки танцевали перед папой и бабушкой, демонстрируя новые наряды, которые бабушка мастерила им из того, что уже стало мало или вышло из моды, добавляя всевозможные отделки и украшая кусочками кожи, какими-то пряжками, пуговицами и чем придётся. Её фантазия была неистощима. О маме старались не говорить.
      Володька неутомимо искал жену, надеясь вернуть её домой. Так прошло ещё около месяца, и вдруг он обнаружил в почтовом ящике повестку в суд, на которой было написано «по делу о разводе».
Извёлся весь, ожидая суда, ночей не спал, думал, что же приключилось с женой, раз она даже детей бросила? Чем он не угодил ей? Зоря приехала в суд на такси с Иринкой на руках. Подошла к нему, сказала:

          – Ты не виноват. Я сама виновата. Только цыгане – вольные люди, их в клетке не удержишь, по-своему жить не заставишь.

Сразу, войдя в небольшой зал суда,  Зоря подошла к судье:

          – Здравствуй, начальница, – обратилась она к полноватой, седовласой  женщине, готовящейся вести заседание суда, – слушай, не тяни.  Разлюбила я его, веришь? Не могу больше. Разводи. Ничего мне от него не надо и алиментов не надо. Себе двух маленьких возьму, – она указала свободной рукой на Галинку, поманив её к себе, – а старшие пусть с ним остаются. Всех мне одной не поднять. Прошу только: никаких сроков на раздумья не давай, не поможет. Разлюбила, понимаешь?
 
      В зале, все присутствующие ошарашено молчали.  Молчал и Владимир, за несколько минут превратившись в несчастного и очень усталого человека.
Суд прошёл  быстро, Володька отвечал на вопросы судьи хмуро и односложно: «да» или «нет». Зорю судья спросила только раз, на что та ответила:
«Я всё сказала, нечего мне  добавить. Разводи».
Так и ушла из суда, держа одну дочку на руках и ведя за ручку другую. Больше они не встречались в жизни. Сначала Зоря жила со светловолосым мужчиной в городе, отыскал-таки Володька её место обитания, но через полгода, как только за городом появились цыганские кибитки, ушла с детьми в табор. Там жила с молодым цыганом, родила и ему ещё двух ребятишек. Узнал об этом Владимир уже несколько лет спустя, когда подросли его дочки и получили первое письмо от матери из какой-то большой станицы на Кубани. В письме писала она, что не забывает их, помнит и любит, что писать сама будет, так как кочуют они с цыганами: то на юг, то на север. Даже фотографии присылала, на которых были уже хорошо подросшие Галя и Иринка, младшие сестрички девочек. Письма ещё приходили из разных мест, только не часто.

     А Наташа и Таня, старшие дочери Владимира, учились и росли, проживая с отцом и бабушкой. Окончив школу, Наташа отпросилась у отца съездить в гости к матери в табор, что стоял где-то под Оренбургом. Уехала и не вернулась. Влюбилась там, в таборе, в молодого цыгана и вскоре вышла за него замуж.
Владимир больше никогда не женился и никогда не жил ни с одной женщиной, выжгла его сердце Зоря, навек с собой забрала. По-прежнему  ходил он играть на свадьбах и больших гуляньях. Он играл, а дочь его, Татьяна, танцевала индийские и цыганские танцы, приводя в неописуемый восторг гостей.

          – Молодец, какая! Замечательная артистка! – восхищались зрители, – Во, даёт!

     А Таня внимательно смотрела по телевизору выступления цыганского коллектива «Ромэн» под руководством  Николая Сличенко. Перенимала движения из их танцев, плясала до самозабвения, выделывая сложные выверты босыми ногами. Она грациозно вращала ладонями рук. После замысловатых движений перстами с прищёлкиваниями пальцев, мелко тряся плечиками, начинала кружиться вихрем, вокруг своей оси. Затем неожиданно падала на колени, расстелив колоколом юбку, и изогнувшись назад, параллельно полу, завитыми в кольца волосами оглаживала по кругу красочный подол юбки. Вытянутые или  поднятые вверх руки, при этом извивались, переплетаясь «змеями», позванивали браслетами. Публика визжала от восторга и просила вновь и вновь повторить танец.
Окончив школу Татьяна, не сомневаясь, выбрала хореографическое отделение культурно просветительного училища, курс обучения в котором составлял три года.  Больше в городе по этой специальности ничего не было, ни институтов, ни техникумов.

          – Начну с малого, – решила она, – лишним не будет.

Она думала, что это временно, своего рода трамплин для прыжка в большое артистическое будущее. Но, как говорят, «нет ничего более постоянного, чем что-то временное».

      Учёба в училище перемежалась  концертами в разных учреждениях города и близлежащих к нему сёл, а  так же одиночными выступлениями на приватных встречах, юбилеях, проводах на пенсию и тому подобных мероприятиях.

      Таня училась пользоваться косметикой, освоила и театральный грим. После тщательного нанесения «боевой раскраски» на лицо, из зеркала на неё смотрела прямо таки роковая красавица.
Правда, приходилось повозиться, особенно долго Татьяна трудилась над ресницами. Она терпеливо наносила на коротенькие, бесцветные реснички слой за слоем тушь из синей или чёрной коробочки, называемой «самоплюйкой».  После кропотливой окраски ресницы увеличивались в два раза и в длину и в толщину, превращаясь в пушистые щёточки, что очень шло к её тёмным глазам. На эту процедуру каждый раз она тратила не менее сорока минут, но на такую красоту Татьяне времени было не жалко.
Изменения в своём облике очень удивили и обрадовали её, но этим дело не ограничилось. Красотой Таня никогда не блистала: глаза небольшие,  узкое, худощавое лицо с серой кожей, бесформенные  губы большого рта и длинный нос уточкой. Короче, «гадкий утёнок, так и не превратившийся в лебедя». А тут вдруг такая метаморфоза!

      Окружающие сразу же заметили резкую перемену во внешности Татьяны, они в самом деле не узнавали её,  она стала другой, мало того что очень привлекательной, так ещё и какой-то удивительной. Таня усиленно продолжала работать над своей внешностью: тщательно подбирая одежду, обувь и  аксессуары, занималась своей фигурой, истязая себя голоданиями и физическими упражнениями до полуобморочного состояния.  В это же время ей как-то вдруг открылось, что самое главное во внешности человека всё-таки взгляд.
      Раньше Татьяна даже не обращала внимания на то, что взглядом можно выразить буквально все чувства и ощущения.  Им можно обворожить и покорить!  Часами тренировала она медленный, словно нерешительный подъём век, робкое, смущённое подрагивание ресниц и долгий, тягучий взгляд в сочетании с мягкой блуждающей улыбкой. Она так старалась   смотреть на человека загадочно, интригующе, с лаской и чувством симпатии.  Такой взгляд приковывал внимание к его обладательнице намертво, чего и добивалась Татьяна. Она усердно училась «говорить» только глазами.
 Ей доставляло удовольствие наблюдать за людьми в транспорте, когда она вдруг останавливала свой взгляд на каком-нибудь невзрачном мужичке или на надменной даме.  Причём, он  был ненавязчивым, с искренней заинтересованностью, как будто, только что появившейся.
 Её забавляло, как люди менялись на глазах, сначала удивляясь её вниманию к ним, а затем стремились как-то выразить свою симпатию ей в ответ.  А Татьяна одаривала их изумительной улыбкой, мило извинялась, потупив на мгновение глазки, от чего объекты её внимания «таяли» от удовольствия, уверенные в том, что действительно понравились случайной попутчице. Татьяне это очень импонировало, ведь она делала на несколько минут этих людей чуть-чуть счастливее!   И при этом, они даже не догадывались, что она отрабатывает на них своё упражнение  и никак не более.
Это требовало много времени, но Таня настойчиво и терпеливо, изо дня в день повторяла перед зеркалом  наклоны головы при разговоре, разные движения  рук, тела, грацию при посадке в кресло, на стул, на диван, положение рук и ног при этом,  доводя их до автоматизма.  Она строила новую себя.
 
      Ох, и нелегко давалась ей эта наука! Но, тем не менее, через год, продолжая работу над собой, она достигла нужного результата. Теперь, вместо прежней  угловатой особы, все видели красивую, элегантную девушку с задатками роковой соблазнительницы. Сыграло роль и то, что Татьяна от природы обладала редким, низким тембром голоса. Всё вместе: удивительный голос и изменённая внешность сделали её чрезвычайно привлекательной,  у Тани появилось множество поклонников и  подруг, которые просто мечтали быть похожими на неё.