Последние два года Дж. Р. С. Мид

До этого, во время своих каникул, я жил на Лэнсдаун-роуд, 17, но только в начале августа 1889 года я начал постоянно работать с Е.П.Б. В то время она уехала на остров Джерси, и поэтому копии и корректуры «Люцифера» проворно передавались взад и вперед, сопровождаясь бесконечным количеством типичных примечаний и телеграмм. У меня было время просмотреть только две книги, прежде чем от Е.П.Б. пришла срочная телеграмма, и я отправился на Джерси. Какое теплое приветствие ждало новоприбывшего на крыльце этого заросшего жимолостью дома, и какая суета была вызвана тем, чтобы всё было удобно устроено для него!
Для меня часто было неожиданностью, что главными обвинениями и клеветой, выдвигаемыми против Е.П.Б., были обвинения в мошенничестве и сокрытии информации, и я могу объяснить это только тем фактом, что те, кто выдвигает такие обвинения (за исключением экономки Куломб), никогда ее не знали. По моему опыту, она всегда была чрезмерно доверчива к другим и довольно щедра на откровенность. Например, как только я приехал, она передала мне все свои бумаги и поручила разобраться с кучей корреспонденции, которая в противном случае осталась бы без ответа до Судного дня. И если она что-то и ненавидела, так это отвечать на письма. Затем я был посвящен в тайны ЛЮЦИФЕРА, и вскоре я был занят передачей указаний, изменений и контр-указаний, адресованных Бертраму Кейтли, который в то время был заместителем редактора, поскольку в те дни Е.П.Б. не позволяла ни одному слову проникнуть в «ЛЮЦИФЕР», пока она не увидит и не перепроверит его; она дополняла и сокращала гранки до последнего момента.
Однажды, вскоре после моего приезда, Е.П.Б. неожиданно вошла в мою комнату с рукописью и, протянув ее мне, сказала: «Прочти-ка это, старина, и скажи мне, что ты об этом думаешь». Это была рукопись третьей части «Голоса безмолвия», и пока я читал, она сидела и курила сигареты, постукивая ногой по полу по привычке. Я продолжал читать, забыв о ее присутствии из-за красоты и возвышенности темы, пока она не нарушила мое молчание: «Ну?» Я сказал ей, что это самая великая вещь во всей нашей теософской литературе, и попытался, вопреки своему обыкновению, передать словами часть испытываемого мною восторга. Но даже тогда Е.П.Б. была недовольна своей работой и выражала величайшее опасение, что в своем переводе она не смогла полностью передать текст оригинала, и ее с трудом можно было убедить в том, что у неё очень хорошо получилось . Это была одна из ее главных черт характера. Она никогда не была уверена в своих литературных достижениях и с радостью выслушивала любую критику, даже от тех, кому следовало бы промолчать. Как ни странно, она всегда больше всего боялась за свои лучшие статьи и произведения и больше всего была уверена в своих полемических сочинениях.
Когда мы вернулись на Лэнсдаун-роуд, произошла одна из тех перемен, столь знакомых тем, кто работал с Е.П.Б. – оба доктора Арчибальд Кейтли и Бертрам Кейтли уехали за границу: первый отправился в кругосветное путешествие, а второй – читать лекции в Соединенных Штатах. Таким образом, их обязанности в основном легли на меня, и постепенно я стал часто видеть ее одну за своей работой в силу сложившихся обстоятельств.
Посмотрим, смогу ли я дать некоторое представление о том, как шла работа.
Начнем с «ЛЮЦИФЕРА», единственным редактором которого она тогда была. Во-первых, Е.П.Б. никогда не читала рукопись, она требовала ее в корректуре, а затем в основном «усредняла» ее содержание. В чем она была особенно скрупулёзна, так это в объеме текста, и обычно тщательно подсчитывала количество слов в каждой статье, и её никогда нельзя было склонить к моим подсчетам, когда я, в свою очередь, «усреднял» объем. Если я заявлял, что мой метод – самый быстрый, то она начинала рассказывать мне некие прописные истины об образовании в Оксфорде и Кембридже, и я часто думал, что она продолжала применять свои примитивные методы арифметических вычислений специально, чтобы избавить меня от нетерпения и уверенности в собственном превосходстве. Еще одним важным моментом был порядок размещения различных статей. В те дни она никогда не доверяла это никому другому, и соизмерение всего было болезненной операцией.
Публикация «ЛЮЦИФЕРА» в прессе всегда была делом хлопотным, так как она обычно писала своему издателю в последнюю очередь и, привыкнув к этому, считала, что если уж кто-то и виноват, так это печатники, если они не появлялись вовремя. Но вскоре все изменилось, когда Анни Безант стала соредактором, и Е.П.Б. обнаружила, что нет необходимости все делать самой.
Затем последовала переписка, по совести говоря, достаточно объемная, со всех концов света и от «мужчин и женщин всех мастей и положений». Е.П.Б. была очень лаконична, иногда даже писала в стиле эпиграммы, давая указания в ответ, и постепенно стала еще более молчаливой, так что мне часто приходилось, рискуя вызвать ее неудовольствие, настаивать на ответе или пытаться убедить ее самой ответить на какое-нибудь очень важное письмо. Это было сравнительно легко сделать в отношении утренней почты, но письма, прибывающие более поздними почтовыми отправлениями, представляли собой трудность, так как Е.П.Б. категорически запрещала заходить в свою комнату и, чтобы компенсировать этот запрет, тщательно прятала важные письма в укромных местах, чтобы позже отдать их мне, а остальное предоставляла их судьбе. План был не из лучших, потому что она часто забывала о своих тайниках. И я часто вообще не мог спасти остальных беспризорников и бездомных из числа ее рукописей, так как она никому не позволяла прикасаться к работе, которой занималась, и поэтому им приходилось ждать ответа, когда их, наконец, раскопают в каком-то отдаленном будущем. Но постепенно мы нашли более эффективные методы, и в последнее время мне уже не приходилось так часто играть в прятки.
Первый час после завтрака в течение этих двух лет навсегда останется для меня приятным воспоминанием. Все было таким необычным. Обычно я сидел на подлокотнике ее огромного кресла и послушно курил предложенную ею сигарету, пока она вскрывала письма, рассказывала мне, что она хочет сделать, и подписывала дипломы и сертификаты, правда, последнее давалось ей с большим трудом, поскольку она терпеть не могла такую механическую работу. Это было захватывающе и поучительно, потому что в нашем большом Обществе всегда случались кризисы большей или меньшей степени тяжести. К ней обращались за разрешением многих споров, и ей приходилось отвечать на многочисленные нападки и противодействовать им. Так я многое узнал о человеческом характере, о внутренней работе Общества и о том, как от нее зависела его жизнь. У меня также было много свидетельств ее расточительной щедрости, и я много раз передавал подарки бедным теософам или использовал в теософских целях под строгое обещание хранить это в тайне, хотя из-за этого она часто оказывалась в ситуации «хоть шаром кати».
 Хотя Е.П.Б. оставляла мне большую часть своей корреспонденции, все же это происходило не без особого присмотра. Она внезапно требовала ответа, который еще не был отправлен, или копии старого письма, без всякого предупреждения, и если в нем были какие-то ошибки, то лекция, которую я выслушивал, была не слишком обнадеживающей, к моему неудовольствию. Единственное, что она всегда внушала мне, так это умение развить в себе чувство «адекватности вещей», и она была безжалостна, если этот закон гармонии нарушался, не оставляя никаких лазеек для отступления и не слушая никаких оправданий, благодаря своему непреодолимому здравому смыслу и знаниям, которые несмотря на кажущуюся отстраненность, всегда били не в бровь, а в глаз, хотя, на самом деле, через минуту она снова становилась любящим другом и старшим братом, я бы даже сказал, товарищем, каким она одна умела быть.
Для меня одним из величайших доказательств необычайных дарований и способностей Е.П.Б., если вообще нужны были доказательства перед лицом очевидной искренности дела всей её жизни, было то, как она писала свои статьи и книги. Я знал каждую книгу, которая была в ее небольшой библиотеке, и все же день за днем она писала огромное количество текстов с множество цитат, которые редко были неточными. Я помню, как в один из последних дней, когда она сидела за своим рабочим столом, я зашел в ее комнату, чтобы спросить о двух греческих словах из приведённой цитаты, и сказал ей, что они неточны. Хотя Е.П.Б. в раннем возрасте могла говорить на новогреческом, и бабушка учила ее древнегреческому языку, но из соображений точности перевода она давно забыла его. Исправление же слов, против которых я возражал, требовало точных знаний. «Откуда вы это взяли, Е.П.Б.?» - спросил я. «Я не уверена, что знаю – откуда, дорогой», - последовал ее несколько обескураживающий ответ. «Я видела всё это!», добавила она, уверенная в своей правоте, так как вспомнила, когда она писала тот конкретный отрывок, о котором шла речь. Однако я убедил ее, что произошла какая-то ошибка, и, в конце концов, она сказала: «Ну, конечно, ты великий греческий пандит, как я знаю, но ты не всегда будешь на меня давить. Я попробую, если смогу, увидеть это снова, а теперь уходи». Это означало, что она хотела продолжить свою работу или, во всяком случае, была сыта мной по горло. Примерно через две минуты она снова позвала меня и вручила клочок бумаги, на котором совершенно правильно написала эти два слова, сказав: «Что ж, я полагаю, после этого ты станешь еще более великим пандитом, чем когда-либо!»
Приведенный выше пример – лишь один из многих, но рассказывать о них бесполезно, поскольку они ничего не значат ни для кого, кроме очевидца, а публика вполне довольна собственной непогрешимостью суждений и предпочитает оставаться близорукой.
По вечерам Е.П.Б. любила собирать домочадцев вокруг себя и изо всех сил старалась заставить нас оторваться от работы на пару часов. Сама она раскладывала свой всегдашний пасьянс, который время от времени заменяла игрой в вист с «болванами». Многие задавались вопросом, почему Е.П.Б. всегда «раскладывала карты» по вечерам, и те из нас, кто на собственном опыте убедился, что Е.П.Б. ничего не делала без причины, логически заключили, что в картах тоже была причина. Вечер был посвящен забавным историям, советам по оккультизму, бесконечному количеству полезной информации. Однако никакого порядка в этом не было, и никто не мог рассчитывать на то, что услышит то или иное, или получит ответ на свой вопрос. Нам приходилось ждать благоприятной возможности, и мы никогда не жалели об ожидании, когда выпадала такая возможность.
Когда мы переехали в нашу нынешнюю штаб-квартиру, многое изменилось. Оглядываясь назад, теперь мне кажется, что Е.П.Б. почти была готова к тому, чтобы покинуть нас в любой момент, хотя, по-видимому, велись какие-то приготовления, в которых главными факторами была она сама и её дальнейшее пребывание с нами.
 С тех пор как она уехала в Брайтон в начале прошлого года, ее физическое состояние стало значительно хуже, и она не могла работать, как раньше. Но мы всегда питали надежду на восстановление, по крайней мере, ее нормального состояния здоровья. На Лэнсдаун-роуд она всегда была рада гостям, и почти каждый вечер её навещали. Но на Авеню-роуд она постепенно стала все больше и больше замыкаться в себе, так что часто не принимала по вечерам даже домочадцев, если только специально за ними не посылала. С другой стороны, в последнее время она была до странности тихой, редко проявляя ту огромную энергию, которая была ее отличительной чертой. В ней по-прежнему чувствовалась та же несгибаемая воля, хотя тело ее было истощено, так как она продолжала работать за своим столом, даже когда она должна бы лежать в постели или в гробу. Поздно вечером перед тем, как покинуть нас, она настояла на том, чтобы пойти в свою рабочую комнату и поиграть в карты. Это действительно было последним и величайшим усилием воли, поскольку она была так слаба, что едва могла говорить или держать голову. Так грипп потребовал самой большой жертвы. Таково, по крайней мере, мнение того, кто считает величайшей честью быть последним личным секретарем Е.П.Б.
Дж. Р.С. МИД, Ч.Т.О.
(«Люцифер», июнь 1891 года)