Муся

    Познакомили меня с тётей Мусей, когда мне было лет 10, а ей уже ближе к пятидесяти. Была она довольно высока ростом, стройна и производила вполне приятное впечатление. Относилась она ко мне очень даже неплохо, подкидывая изредка кое-какие суммы и делая небольшие подарки.  Да и в моей взрослой жизни в решающие моменты она не отказывала в помощи. А ещё они с сестрой в мои подростковые годы частенько брали с собой в деревню, где проводили лето в родительском доме. С её московской племянницей мы были одного возраста и к тому же дружили.
     Мария была в семье деревенского мельника младшенькой из троих сестёр. До революции её отец вместе с женой ездили в Полтаву, где некоторое время работали у местного барина. Егор ходил за лошадьми, а его жена работала в доме. В родных местах крестьяне барства не ведали, всё было в диковинку.  В Полтаве у неё родилась девочка, которую барин оставил при себе. Поговаривали, что перед войной в деревне объявилась некая молодая особа, которая разыскивала мельника, но после встречи с ним её больше никто не видел.
     Его же юная жена, живя в барском доме, кое-чего от барыни понабралась. А именно: любить чистоту и порядок, культурно обходиться с людьми, какими бы они ни были, курить, а также  в нужные моменты падать в обморок. Некоторые театральные приёмы на публику дочери от матери переняли. Особенно они удавались Мусе.
    Личная жизнь у сестёр не складывалась. Старшая из-за несчастной любви наглоталась какой-то отравы, испортила желудок, долго и тяжело болела и в конце концов умерла.
    Средняя уехала в Москву, устроилась в домработницы, вышла за хозяйского сына замуж, но не сложилось. В один из приездов домой, не будучи в разводе, сошлась ненадолго  с одним из местных женатых мужиков, родила дочку и подала на своего законного мужа на алименты, которые тот и выплачивал долгие годы.
    Девочка до семи лет росла у бабки с дедом, а потом её пристроили в один из московских интернатов.
    Если старшие сёстры так и остались полуграмотными, то младшая благополучно окончила школу и даже педагогический институт.
    Работать её направили в соседний район. А поскольку наша барышня в быту была абсолютно беспомощной, то для её обслуживания родители послали старшую дочь. Жили они в колхозном доме вместе с несколькими другими такими же молодыми учительницами. Вот Аннушка за небольшую плату и готовила на всех, обстирывала и следила за порядком.
    А наша Муся влюбилась. В ученика! За что и была уволена "по собственному желанию". Пришлось вернуться к родителям. Моя мама как раз  в это время жила в этой семье. Спустя годы Муся говорила о ней: "Наша воспитанница". Ага! Только взяли её в дом не в 10 лет, когда умер мой дед, деревенский кузнец и приятель нашего мельника, когда мама вынуждена была жить по чужим семьям в няньках, откуда её во время войны отправили на оборонные работы, а когда та вошла в возраст и могла зарабатывать трудодни в то время, как жена мельника и его дочери сидели дома.
     Справедливости ради стоит отметить, что с оборонных работ мама пришла в их семью еле живая, и хозяйка всю зиму выхаживала её, практически спасая от неминуемой гибели.
     По весне, возвращаясь со скотного двора, мама и увидела возле мельниковского огорода мусиного "жениха" - босоногого парнишку в полосатых портках, лет 16 от роду.
     Как уж мать уговорила отца не поднимать шуму, история умалчивает. Но молодых даже расписали в сельсовете. Идиллия продолжалась, пока парень не повзрослел. А как только вошёл в разум, так только его и видели.
    Оправившись от удара, Муся уехала в районный центр и начала работать сначала инструктором в отделе пропаганды, а потом перешла в какое-то учебное заведение что-то преподавать. Родители к тому времени умерли, старшая сестра - тоже.
    Помню, как мама отправила меня к ней с только испечённым пирогом... Она уже снова была замужем. В квартире было очень чисто, но прохладно. Плита была застелена газетой. На диване на коленях у мужа сидела Муся с гитарой и напевала модную в то время финскую песенку:
"Рулатэ, рулатэ, рулатэ, рула,
 рулатэ, рулатэ, рула-та-та!
 Рулатэ, рулатэ, рулатэ, рула,
 рулатэ, рулатэ, рула-та-та!"
    В общем, и с этим мужем семейной жизни тоже не получилось... Дядька-то он был неплохой, но что могло быть общего у простого тракториста и экзальтированной дамочки?
      Больше она замуж не выходила. Зарабатывала хорошо, своих детей не было и все деньги она отправляла средней сестре на содержание племянницы, которая её называла Мамой Мусей. Племянница выросла, вышла замуж и родила первенца. Помню, как мы с Татьяной, две великовозрастные дурёхи, потешались над мусиными многостраничными письмами, в которых она инструктировала молодую мать, как надо обращаться с младенцем.
     Прошли годы. Муся давно была на пенсии. Вспомнился эпизод, когда  сидели мы большой компанией на крыльце деревенского дома. И надо же было мимо пройти тому самому последнему мужу да ещё и с новой женой! А поскольку были тут все свои да наши, проигнорировать честную компанию они ну никак не могли! Подошли, поздоровались...
И тут наша Муся решила устроить театр одного актёра, представила себя тургеневской девушкой при виде любимого мужчины с другой и повалилась в обморок...
Пряча улыбки, мы принялись хлопотать вокруг Муси, а дядя Петя с тётей Катей развернулись да и пошли своей дорогой, не желая принимать участия в этом спектакле.
   Так Муся и жила: тихо и одиноко. Почти все деньги она по-прежнему отсылала племяннице. Потом меня снова зачем-то послали к ней. Муся ужинала. На столе стояла банка с кабачковой икрой на донышке, кружка с молоком и несколько мелких картошин в мундире.
    Муся сухоньким кулачком, словно молоточком, ударяла по картошинке, та раскалывалась. Муся чистила её, клала по маленькому кусочку в сморщенный ротик, заедала икоркой из чайной ложечки и запивала молочком. В этом была вся Муся. Не в силах смотреть на это действо, я сидела полуотвернувшись. 
     Умерла Мария Егоровна, когда ей было хорошо за 80. А мне до сих пор кажется, что не съезди её матушка в своё время в Полтаву, может, и жизнь у Муси сложилась бы несколько иначе. Кто знает...