Ключи и замки. Часть 3, глава 2

Глава 2. Атли
      Я обернулась на него, рыжие глаза тут же потупились. У него и волосы и глаза были одинакового светло-коричневого цвета. Какой всё-таки противный, все они тут противные…
    — Атли… — мне не хотелось даже разглядывать его. Подарок… конечно, от подарков правителя, тем более свекра, нельзя отказываться, и мне теперь терпеть его при себе?..
     Он с готовностью изобразил внимание.
     — Во-первых: не смей глазами бегать, не переношу, смотришь, так смотри, не прячь взгляда, я этой вашей местной покорности не принимаю. Во-вторых: выполняй, конечно, что велено, но не приближайся ко мне. Узнаю, что наушничаешь, накажу. Всё уяснил?
      Атли с готовностью кивнул, бледнея.
      А я вдруг почувствовала острый приступ тоски. По чему я тосковала? По чему мне тосковать, если там, в Вернигоре, в том прошлом не осталось никого и ничего, что не лгало бы, что любило бы меня и дорожило бы мной, там я не нужна никому. А тут я важна. И пусть всего лишь как символ, как будущая мать местного наследника, но важна. «Всего Севера»… Ольгерд, ты надеешься, переиграть Агнессу?
       Я быстро шла по коридорам, стараясь думать о чём угодно, но только не думать о Вернигоре, не вспоминать о Всеславе, мысли о котором не только не покидали, но изводили меня, так и лезли мне в голову, возвращали в прошлое, а всё моё прошлое это он… и если это позволить, я… я не смогу даже дышать, не то, что жить и мыслить о здешних делах. Поэтому я остановилась возле одного из проёмов галереи, чтобы посмотреть на вид, открывающийся оттуда.
      А вид был чудесный: плоская в этой части гавань раскрывала широкие объятия морю, точнее, океану, севернее по берегу громоздилась отвесная скала, здесь были именно такие почти все, мне казалось, нигде больше не было таких странных красивых скал, как и черного песка. И лазурных вод, текущих с ледников, журчащих тут ручьями по всему острову. Генрих сказал, что никто не купается в них, потому что вода слишком холодная, но я тогда подумала про себя, что непременно искупаюсь, когда будет лето.
     Лето…
     Сейчас была еще ранняя весна, и, хотя здесь зима, несмотря на обилие снега, который, впрочем, таял с каждым весенним днём, была совсем не такой сухой и жёсткой как в нашем Вернигоре, я всё это время думала, вот как так, здесь широта даже выше, чем в Вернигоре, а климат намного мягче и теплее, даже в метели, и в самые холодные дни, когда все местные жаловались, жарче топили камины, и кутались в свои теплые и кусачие свитера и шарфы. Но, по-настоящему утепляться, как в Вернигоре здесь не умели. Нас в Вернигоре не согревает Гольфстрим, который пытались остановить во времена Последней войны, к счастью, безуспешно, поэтому на моей родине самые толстые в мире стены, крепкие непроницаемые рамы и ставни, самые продуманные и эффективные системы отопления, и только мы знали, как одеваться в настоящие метели, и морозы, когда налету замерзает плевок, падая в снег льдинкой. Последнее мы не раз проверяли с Всеславом в детстве. А здесь о таких холодах и не слышали. При этом в вернигорском парке росли самые чудесные цветы, а в саду выводили фрукты, а здесь, как мне кажется, росла только трава для их овец.
     И сейчас я смотрела на плоские окрестности и думала, как странно, здесь совсем нет холмов. Генрих говорил об этом: «ледники выгладили наши земли, — и улыбался. — Весной они покроются ковром цветов и душистых трав…»
     Сейчас вдали были видны скалы и море. Они не боялись здесь его гнева, мелководье и замысловатые очертания берегов гасили волны, так что шторма не вторгались вглубь острова. Да… эта страна сказочной красоты, но не моя страна, и не смотря на всю её чудесную красоту и доброе ко мне отношение, намного более внимательное, чем в Вернигоре, я не чувствовала себя здесь дома. И не почувствую никогда. Мой дом всегда был там, где был Всеслав. Но теперь я ему не нужна. И у меня не осталось места на всей земле…
       — Госпожа Ли…
    Я вздрогнула от неожиданности. Одна из служанок просительно смотрела на меня, бледнея, и тут же опустила глаза, едва я обернулась.
      — Простите, госпожа Ли, — мне показалось, она испугалась того, что позволила себе первой заговорить со мной, здесь у них всё было очень строго, я заметила, как ведут себя здесь рабы. И мне это не нравилось. Я даже не могла понять, что именно мне было неприятно. Достаточно сказать, что такие отношения, как были у меня с Серафимом или с Кики было невозможно представить между аборигенами и их рабами, не смевшими даже глаз поднять на свободных.
      — Что-то случилось? — спросила я, понимая, что только что-то очень серьёзное могло заставить эту девушку искать меня в коридорах и галереях и нарушить моё уединение.
     — Госпожа Ли, простите, — она даже маленькие руки сложила молитвенно, с ума они тут сошли, право слово. — Госпожа Холлдора ждёт вас в ваших покоях.
      Я совсем забыла о Холлдоре, вот у меня сегодня день странных встреч…
      Я успокоила испуганную рабыню тёплым взглядом, она поняла, что наказания за ее неслыханную дерзость не получит, и выдохнула с облегчением, выпрямляясь. Впрочем, я этого не заметила, мне не были особенно интересны ее мысли и чувства. Гораздо важнее было теперь понять, что должна думать и чувствовать я сама в связи с визитом этой Холлдоры, которую я не видела со дня моей странной свадьбы. Так что я поспешила за рабыней, которая косолапо семенила передо мной, неловко размахивая руками, плоскостопие у неё, что ли, подумалось мне, здешние рабы были на редкость низкорослые, в отличие от свободных и тем более правителей, статных и высоких.
    Хотя… получается, не все, Холлдора ростом выше меня, стало быть, и среди рабов все разные.   
      — Здравствуй, сестра, — приветствовала она правильным обращением, и хотя меня это покоробило, я не показала вида. Хорошо, что ей не пришло в голову обниматься.
      И при всём этом я чувствовала неотступный взгляд Атли, он смотрел чересчур внимательно, не как прочие рабы, чьих взглядом не чувствуешь вовсе.
      — И тебе здоровья, Холлдора, — сказала я, и подумала, надо спросить, зачем она явилась, но это будет грубо.
      — Прости меня, сестра, что явилась к тебе, что осмелилась на это, ведь… я тебе не ровня.
      Да уж, подумала я, в этот момент в покои заглянул Серафим, и мне показалось, что все собрались посмотреть на моё общение со второй женой моего мужа. С его настоящей женой.
       Серафим осёкся, остановившись на пороге.
       — О… простите… простите, госпожа, — он поклонился и вышел, удивлённо окинув взглядом помещение. Воображаю, что он подумал, увидев такую странную компанию в моих комнатах.
      — Ты позволяешь рабу вот так вбегать к тебе? — не удержала удивления Холлдора.
      — Твоя служанка тоже явилась незваной. А мой Серафим со мной всю жизнь, — ответила я и тут же пожалела, с какой стати я оправдываюсь?
      Но Холлдора явно была настроена дружелюбно. Она улыбнулась, взглянув на меня, и мне показалось, спрашивая разрешения сесть. Впрочем, почему показалось, так и есть, я выше нее по положению, и она не может сидеть в моем присутствии. Поэтому я сама прошла к диванам, стоящим в освещении большого стрельчатого окна, забранного вверху витражом с изображением какого-то местного скальда, простилающего руку к небесам, их легенды я изучала без энтузиазма, поэтому путала всех этих героев прошлых столетий. Но нижняя часть окна была свободна и через неё открывался чудесный вид на бухту, скалы вдали, я очень любила здесь проводить время, именно в этой части гостиной. Или в спальне, тоже обширной и сводчатой, туда не смели входить рабыни без вызова, никто, кроме Кики, а вот в гостиной и столовой все время кто-то толокся, готовый исполнить любой каприз «госпожи Ли». Впрочем, я почти перестала их замечать, чего нельзя сказать о сегодняшнем дне, когда присутствовала не только Холлдора со своими рабынями, но и Атли, чей взгляд я чувствовала неотступно.
       — Располагайся, Холлдора, сейчас нам подадут… — я посмотрела на одну из рабынь. — Принеси сока из шиповника, он придает сил, это необходимо зимой.
     Рабыня бесшумно исчезла, чтобы появиться незаметно и так же бесшумно с серебряным подносом, на котором стоял большой кувшин с шиповниковым соком, бокалы фигурного стекла и несколько вазочек с орехами, цукатами, засахаренными ягодами и розовыми лепестками. Все эти угощения был скорее красивы, чем вкусны.
      — Я думала, ты сладкого вообще не ешь, — сказала Холлдора.
      — Почему? — удивилась я.
      — Ты худая такая… — сказала Холлдора и осеклась.
      Я посмотрела на себя. Ну, возможно я и похудела в последние месяцы, но в целом я никогда себе худой не казалась, если только в сравнении с самой Холлдорой. Но и ростом она была высока, значительно выше меня, мне кажется, едва ли не с Генриха.
      — Извини… извини, сестра, я…
      — Не извиняйся, мне не обидно, — я не стала добавлять, что мне в общем-то безразлично, какой она меня видит. — Пей сок, тебе надо поправлять здоровье.
      — Мне? — удивилась Холлдора.
      — Ну да, ты потеряла ребёнка, время прошло, конечно, но, думаю…   
      Холлдора потупила взгляд.
     — Об этом и пришла говорить с тобой, сестра… — она взяла бокал с подноса, звякнув ножкой о серебро, сделала глоток, хотя, мне показалось, он дался ей с трудом. — Я… не была беременной. Обманула Генриха. Хотела, чтобы он женился на мне… Наконец.
      Я удивлённо уставилась на неё. Она опустила глаза, то ли изображая смущение, то ли и правда смущаясь. Вообще-то такие вещи не говорят соперницам, зачем она это делает? Подкупить хочет своей откровенностью или лжет нарочно, думает, я «сдам» её Генриху в борьбе за его сердце? Холлдора… знала бы ты, насколько я чужеродный элемент здесь, насколько мне хочется, чтобы сам Генрих отказался от меня и прогнал куда-нибудь. Куда я пойду одна, и что буду делать, я не думала, я просто хотела снова оказаться на свободе…
      — Наконец?.. Вы давно с ним… ну… вместе были?
      — Шесть лет, — сказала Холлдора.
      — Я не знала этого.
     — И пока он не заставил отца позволить жениться на мне, в обмен на женитьбу на тебе, ничего не могло сдвинуть его в сторону брака. Я ведь рабыня. Вернее была… даже грамоты не знаю… Правители не женятся даже на простых вольных, не то, что на рабынях…
     Я тоже взяла сок, эти все новости стоило запить. Не могу сказать, что меня очень удивило то, что сказала мне Холлдора, я просто не думала об этом, ясно, что мотивы женитьбы на мне у Генриха не лежали в плоскости эмоций или хотя бы интереса, правители, даже самые мелкие, не женятся исходя из чувств, но и говорить об этом вслух не стала бы. Для чего это делает Холлдора? Я не могла понять цели ее прихода ко мне, этой попытки сближения. Или это что-то другое? Во внезапно возникшую симпатию с ее стороны я не верила. Или тут плетутся какие-то заговоры, о которых я не подозреваю, и взаимные симпатии членов исландской семьи это лишь иллюзия, в которой я не разобралась?
     Но Холлдора всё же решила не томить меня больше предисловиями, и сказала, подняв на меня водянистые глаза:
     — Я всё это говорю, чтобы объяснить, как шатко моё положение относительно твоего, и… как я люблю Генриха. Ты любишь его?
      Ну и ну… я только выдохнула, возвращая свой бокал на поднос, не зная, как выйти из положения.
      Но Холлдоре не нужен был мой ответ, она самой себе давно ответила за меня.
    — А я люблю. И он единственное, что есть у меня. Если он меня бросит, мне останется только сброситься с скалы Клеттуринн… ты понимаешь?
     Я посмотрела на неё, нет, я совсем не понимала её.
      — От меня-то ты чего хочешь? Ты его любишь, он тебя, я вам не мешаю нисколько.
      — Уже нет… — выдохнула Холлдора, будто из неё выскочило.
      — Что? Не поняла тебя.
      — Генрих больше меня не любит. Он влюбился в тебя, — пробормотала она, опуская глаза.
       — Чушь какая, — не выдержала я и поднялась с дивана, чтобы подойти к окну, там так свободно на просторе… Мне начинал надоедать этот разговор.
      — Нет, сестра! Нет, не чушь! Чего другое, но Генриха… я изучила. Он влюбился. Я не видела его таким никогда, он весь искрится, когда идет к тебе, и тоскует, когда приходит от тебя.
     Как хорошо там, за окном, и почему я не могу улететь от этих душных разговоров?
      Но мне не удалось отвлечься, неожиданно Холлдора бросилась к моим ногам, так, что даже Атли двинулся с места, намереваясь, видимо, защитить меня от неё. Но Холлдора не намеревалась вредить мне, напротив, обняв мои ноги своими обширными руками, вся большая и горячая, как только что покинувший печь хлеб, забормотала.
      — Не отбирай его у меня! Сестра, не отбирай Генриха! Умоляю! Я буду твоей рабыней во всём, только…
     — Холлдора… — ахнула я, качнувшись от её напора. — Да ты что? Я…
     Я не хотела произносить вслух, что не только её Генрих мне не нужен, но и весь их остров со всей его красотой, и с каким бы наслаждением я улетела бы отсюда, если бы только могла…
       — Госпожа Ли… Сестра, пообещай мне, что не отнимешь Генриха.
       — Можешь быть спокойна, — сказала я. — Поднимайся же!
      Холлдора заплакала, закрывая лицо ладонями. Я наклонилась, чтобы поднять её.
     — Благодарю, благодарю тебя… — Холлдора начала ловить мои руки, с явным намерением поцеловать их.
     — Перестань… ну ты что… прекрати. Я не соперница тебе. Всё… всё-всё, поднимайся, – бормотала я, кое-как уворачиваясь.
     Наконец, я заставила подняться Холлдору, после чего она долго уверяла меня в своей дружбе и преданности, прижимая к груди руки, стиснутые в символичном рукопожатии, и вскоре засобиралась уйти. Слава Богу. Едва её шаги стихли в гулком коридоре, я отпустила всех рабынь из покоев, хотела и Атли выпроводить, чтобы насладиться уединением, как он подал свой голос.
      — Не верь ей, госпожа.
      Я посмотрела на него. Голос у него был негромкий и сейчас уверенный, немного высоковатый и чуть-чуть скрипучий. И смотрел мне в глаза, как и было велено.
     — Мне безразлично её отношение.
     — Хорошо, госпожа. Этим озабочусь я.
     Я пожала плечами и отвернулась. Но Атли вовсе и не думал умолкать, как я предполагала, будто, начав говорить, он не мог остановиться.
      — Но… госпожа… И Ольгерду не верь.
      Я снова обернулась к нему в изумлении.
     — Никогда он не уступит трон сыну сам, и вовсе не намерен жить с Генриеттой, они никогда вместе не жили, и друг друга ненавидят с детства, едва родился Генрих, разъехались…
      — Ты откуда это знаешь? — удивилась я, он был совсем молод, сколько ему… лет двадцать пять.
      — На острове все это знают, это не тайна, обмануть Ольгерд может только тебя, ты многого не знаешь и не можешь правильно понять, потому что ты здесь пока чужачка. Я помогу тебе, и это гораздо лучше и надежнее защитит тебя, чем кулаки или оружие, — у него даже глаза загорелись, чего я не предполагала, когда в первый раз смотрела в его лицо, такое безликое, что его невозможно запомнить, сейчас он выглядел уже иначе. — Внуки нужны Ольгерду вовсе не для того, чтобы передать власть Генриху, а для того, чтобы утвердиться в своей, и иметь возможность править дальше.
     — Не понимаю. О чем это ты? Чтобы стать правителем нужны дети.
     — Чтобы стать, да. Но чтобы быть, оставаться у власти неопределённо долго, необходимы именно внуки, если у правителя определённого возраста внуков нет, он должен быть переизбран, его власть уже вызывает сомнения, потому что его род прерывается.
      — Что за ерунда. Никогда не слышала о таком, – удивилась я.
      — Потому что ты не была тенью правителя и не присутствовала при всех, даже самых тайных разговорах. Это негласное правило, им следуют с самого начала нового времени, Последней Войны хватило всем, чтобы иметь понятие, что правителей должна ограничивать ответственность не как общее понятие, которое не всегда имеет вес, а личное, кровное. Поэтому все так стараются устроить браки детей и иметь от них внуков, а кое-кто и правнуков. Иначе, начинают процесс отстранения от власти и передачи наследникам или, чаще передаче другому клану, если нет внуков, род затух, окончен, этот клан нежизнеспособен и значит, не может более править в своей части Света и участвовать в решении судеб всей планеты. Так что от тебя, то есть от вас с Генрихом, действительно, многое зависит.
     — У Генриха две жены.
     — У Генриха может быть хоть целый гарем на тысячу женщин, но только твой ребёнок важен, дети рабыни никому не интересны.
     Я смотрела не Атли, отошла от окна и села на диван, мне стало уже интересно.
     — Ольгерд ведь твой господин, тебе не кажется сейчас, что ты в чем-то предаёшь его?
     Атли смотрел на меня всё более разгорающимся взглядом, хотя привычка держать голову как-то ниже плеч всё так же работала, но лицо уже оживилось, изменился весь его облик.
      — Ты моя госпожа, не он. Его личным рабом я никогда не был, всего лишь одним из тысяч, и если он отдал меня тебе, то именно с целью, чтобы я не только защитил тебя от возможных покушений, но и следил, и всё докладывал ему до тех пор пока вы с Генрихом не выполните своей функции. И лучше не один раз.
     — Я не понимаю, ты это всё говоришь сейчас с той же целью, что и Холлдора, чтобы завоевать моё доверие? «Сознаюсь в части правды, авось, остального эта дурочка-чужачка и не заметит»?
     — «Авось»… какое хорошее слово, я никогда не слышал его здесь, это ваше, Вернигорское? — улыбнулся глазами Атли.
     — Русское, — сказала я, пытаясь понять, чего этот хитрец в итоге хочет, с Холлдорой хоть всё ясно, у неё интерес вполне нормальный, древний даже, двум самкам в одной пещере тесно.
      — Мне проще было ни в чём не сознаваться, мне твоё доверие ни к чему, я и так всюду теперь буду при тебе, но я должен тебя защитить и правда это часть защиты тоже. Информация это самое ценное. 
      — Ещё скажи, что ты меня полюбил всей душой, поэтому и хочешь защищать.
      — Рабам любви не положено. Впрочем, любовь всем помеха, свободным и господам тем более. А правителям не позволена, это точно. Только где-нибудь вне этого мира… Но… там, я полагаю, никто не хотел бы оказаться.
     Я усмехнулась.
       — Напрасно ты так считаешь. Вот только оказаться вне очень непросто, а остаться там ещё сложнее, – сказала я то, чего понять не смог бы ни один из живущих. – Так с чего такая откровенность?
    Атли пожал плечами.
     — Наверное, хочу быть по-настоящему полезным и нужным тебе. Чтобы ты ценила меня не меньше, чем этого Серафима или Кики, знала, что я полезен и нужен тебе. Необходим.
      — Ну это хотя бы логично, – равнодушно сказала я, полагая, что он закончил.
      — А вообще вы, вернигорцы, мне нравитесь, ваша заносчивость и холодность – это часть вашей искренности, это намного лучше, чем льстивые улыбки и ложь. И с рабами вы обходитесь иначе. Такого я нигде больше не видел. Это тоже… к тебе лично во мне вызывает симпатию, моя госпожа.
      — Всё, заткнись, разговорился, — поморщилась я. — Полюбил он вернигорцев, искренних нашёл… Все прям тут любят меня, куда бежать сегодня от вашей любви.
      — Ты не привыкла к обожанию, госпожа? Ты?! — искренне вылупил глаза Атли.
      — Лжи не люблю. И притворства. Всё, вали прочь, надоел мне, волю взял болтать.
     Он поклонился, приложив руку к груди, тень радостной улыбки мелькнула по его лицу.
     У двери, к которой он шёл, как и положено, не смея поворачиваться спиной, уже взявшись за ручку, остановился, и сказал:
     — А если побьёшь меня собственной рукой, моя госпожа, значит, точно признала своим.
     — Убирайся! — проговорила я чуть громче, чем всегда. Однако, каков нахал, освоился ведь сразу. Ну и хитрец…
     А через минуту буквально явился Генрих, действительно какой-то весенний, улыбающийся и счастливый, позвал на очередную прогулку. Да… думать теперь о том, что он и, правда, влюбился в меня… вот ведь незадача. И внуков Ольгерду надо, и с Генрихом как-то деликатно. Ну и положение…