Записки прадеда. Глава IX. Безымянная высота

29 декабря 1941 года утром на подходе к Коктебелю нас со старшим лейтенантом Петром Салмановым осталось 18 человек. Вернувшийся из разведки Мишка сообщил, что в Коктебель входят две колонны румынской пехоты.
Как стемнело, со всеми предосторожностями идем в обход Коктебеля. Двигаясь по оврагам или между сопками, выходим к морю и в ложбине под сопкой у самого моря находим брошенные ящики с патронами, гранатами, минами и разобранными в разных кучах пулеметами системы максим и Дегтярева. Запасшись боеприпасами, в том числе гранатами, я достаточно легко собрал три пулемета максим с боезапасом аж по две ленты на 250 патронов. Щедро, однако, наши тыловики имуществом разбрасываются. Обсудив, что хорошо было бы этот клад с теми грузовиками соединить, как тачанки, вот тогда бы мы повоевали, а то утопить теперь придется. Бойцы продолжили обсуждение об укреплении бортов для защиты от пуль, а я присел, пытаясь собрать пулемет Дегтярева. Он, конечно, для пеших переходов весил много, но не как максим, а иметь с собой дополнительную огневую мощь при прорыве к нашим позициям, как мы думали, уже недалеко, очень даже не помешает. Остальные лениво копаются в брошенном богатстве, ворча, что не нашлось брошенного ящика тушенки. Некоторые уже спят.
Утром неожиданно на краю оврага прямо над нами возникли всадники. Я вздрогнул, вскинув пулемет, верховые также быстро скрылись. Смотрю, остальные туда же целятся. Немцы сразу бы атаковали, и на этом бы моя история завершилась, но это были румыны, которые, увидев перед собой отряд «черной смерти», взявших их на мушку, решили не рисковать, а доложить командованию, что, рискуя жизнью, совершив разведку кавалерийской атакой, обнаружили засаду морской пехоты красных. Я думаю, так и было.
Салманов думал так же.
— Камрады, бежать нам некуда, да и надоело. Побежим — передавят как тараканов. Не первый день воюем, каждый 10 румын стоит. А здесь, — показал он на сопку, — на этих позициях мы их сотни положим. А там, глядишь, как в Севастополе — попрыгают и обойдут. Поэтому слушай приказ: Кочерга, Хрустов — дегтярь, мосинка, шмайсер, гранаты. Позиция — скалы на левом склоне сопки. Сектор огня: подступы с берега — центр.
— Команенко, Филиппов — мосинка, шмайсер, гранаты. Позиция — скалы по центру, сектор огня: центр — правый фланг.
— Лавадзе, Люшин — максим, мосинка, шмайсер, гранаты. Позиция — правый склон спереди сопки, сектор огня: от центра, подступы с правого фланга.
— Ганиба, Кравчук, Колосов, Талов — вторая линия обороны — максим, мосинки. Позиция метров за 100 до вершины. Замаскируйтесь, займите позиции, разберите цели: та малая соседняя сопка спереди, около моря, справа от нее холмы и овраги.
— Василенко, Гриценко, Мишка — винтовки. Замаскированная позиция на верхушке сопки. Круговое наблюдение.
— Куриленко, Шкледа — максим, шмайсер, мосинка, гранаты. Позиция — склон справа, сектор — складки местности справа от сопки, тропа, подступы с соседней сопки.
— Корж, Власов, с имеющимся оружием выбираете позицию для обороны сопки с тыла. По местам. Жду доклада о приближении противника.
Наша новая позиция господствовала над равниной, идущей со стороны Коктебеля, которая прямо перед самой сопкой заканчивалась оврагом-промоиной, где мы отдыхали и нашли брошенное вооружение с боеприпасами и где нас застала румынская разведка. То есть наши четыре пулеметные точки простреливали это пространство на всю возможную дальность стрельбы, с учетом, что мы скрывались за россыпью камней. Если смотреть на Коктебель, то слева сопку отделяла от моря хорошо простреливаемый песчаный берег. Прямо перед нами у моря небольшая сопка с хорошо просматриваемой и простреливаемой вершиной, нашими верхними позициями. Справа, около полукилометра простреливаемого пространства, располагалась другая сопка. Сзади нас тоже примерно около полутора километров вдоль моря еще одна сопка. Если оборудовать несколько хорошо замаскированных позиций, румынам нас взять будет непросто.
Поняв, что нас никто не атакует, остроглазый Мишка остался наблюдать, стрелки и пулеметчики начали окапываться и укреплять позиции, а я с Салмановым и еще двумя бойцами принялись минировать подходы.

***
29 декабря два батальона 4-й горнострелковой румынской бригады остановились в Коктебеле. Интендант с квартирмейстером организовали офицерам пирушку, награбив в погребах вин и коньяков многолетней выдержки. На столах жареная баранина, целиком зажаренные гуси, поросята, конфискованные у местных крестьян, и немецкая ветчина.
Для командования горных стрелков все складывалось наилучшим образом. Во главе большого стола полковник Ионеску подводил итоги кампании:
— Кровопролитные бои прошли, красные в Крыму потерпели поражение. Они, как докладывают немцы, еще крайне неудачно делают безумные попытки высадить десант, но их атаки с моря отбиты. Нам остается немного поддержать союзников, и Крым наш. По данным генштаба, немцы вот-вот возьмут Москву, и война выиграна. При этом Румыния не ограничится Транснистрией. Возможно, после победы и другие причерноморские земли, включая Крым, перейдут под протекторат великой Румынии.
Участники банкета разразились овациями.
— А как вы знаете, — продолжал Ионеску, — штаб кондукэтора и король Михай издали циркуляр, что командование частей должны составить именные списки офицеров, унтер-офицеров и солдат, заслуживших своей доблестью права владения землей на новых территориях, и я сейчас думаю над исполнением воли командования и монарха.
При этих словах последовали еще более бурные аплодисменты и тост за полковника Ионеску, кондукэтора и короля Михая.
Говоря это, Ионеску понимал, что уважаемые люди страны через приближенных ищут подходы к маршалу-диктатору, а дворянские дома Бухареста к королевскому дому молодого царя Михая, стремясь получить плодородные земли новых территорий. Поэтому полковник распустил слух, что вхож в кабинет первого министра и может способствовать в распределении земель. Козырями наверняка будут героические подвиги, поэтому полковник Ионеску восседал во главе стола на музейном кресле как на троне, вальяжно откинувшись на спинку, накинув на плечи плед, ниспадающий как мантия. Подчиненные офицеры соревновались в подобострастии, показывая уважение, наперебой предлагали свои услуги и клялись в личной верности. Ну что еще может быть лучше?
А впереди малое Рождество (Новый год), которое Ионеску встретит в этом маленьком захолустном, но далеком от боев и уютном поселке с бесконечными винными погребами и кабинетом с видом на море. А еще с трофейным стадом тучных коров, баранов и прочей живности, часть которого, конечно, придется передать в пользу страны, ну а часть он сможет переправить в свое хозяйство. Все-таки интендант заслужил Звезду Румынии с мечами. Вот тогда майор Календеру позеленеет от злости. Полковник питал тайную ненависть к Календеру, который происходил из знатного рода и имел настоящие связи в кабинете первого министра и при дворе хоть и безвластного, но значимого короля Михая. Да к тому же еще был храбр. Просто он заигрывает с солдатней, и глупые мужланы как бараны идут за ним в атаку. Дурачье. Календеру воюет за свои будущие владения, а эти переодетые селяне заработают только бесплатное отпевание. А знак Звезды Румынии при этом был бы майору ой как кстати, но полковник не дал ему такой возможности, хотя Календеру в этой гиблой войне не раз рисковал жизнью и ходил со своими дураками на позиции красных. А вот полковник как раз за эти атаки и был удостоен Звезды, и интендант Кумитреску будет удостоен, а Календеру пусть едет верхом на осле. И довольный собой полковник вальяжно взмахнул рукой, поощряя лейтенанта-подлизу, который радостно щелкнул каблуками.
***
Утро 30 декабря началось для больной головы Ионеску неприятным стуком в дверь. Тревожность предвещала неприятности, когда дежурный офицер доложил о срочном пакете из штаба бригады. Почему-то полковник предвидел, что там: «В районе побережья Феодосии противнику удалось высадить десант силами до 500 человек, которым удалось продвинуться в направлении Коктебеля. Приказываю: немедленно выступить, обнаружить и уничтожить десант противника». И ни слова о взаимодействии с частями вермахта. Немецкий саперный взвод в данной операции не подмога. Полковник привык прикрывать немецкие части. Сейчас, как того требовал приказ, предстояло самостоятельно атаковать морскую пехоту красных, и так известных своей безумной злобой, а сейчас вообще пытающихся отчаянно закрепиться на пятачке суши и не факт, что кто-то придет на помощь, ведь пока взаимодействия с другими частями, кроме немецкого саперного взвода, расквартированного в Коктебеле, он не ощущал, а в боеспособность своих переодетых крестьян, цыган и пастухов не верил вообще. Полковник дал команду разложить карту на обеденном столе и заходил по кабинету в поисках идеи, как избежать боя, а главное — нежелательных последствий. Можно выдвинуться прямо сейчас, немного заплутать в сторону от моря в обход Феодосии и разминуться с русскими. Или, наоборот, взять шахматную паузу и просто остаться на месте. При этом или поменяется ситуация и приказ отменят, а русские, которые не знают численности нашего гарнизона и которых не так уж много, не станут рисковать, а просто уйдут дальше. «Из этого может кое-что получиться», — подумал Ионеску и дал команду отправить конную разведку приданных каларашей проверить подходы к Коктебелю вдоль моря со стороны Феодосии. Пока о русском десанте, кроме него, никто не знал.
Всегда хорошо иметь приданные подразделения: ими можно рисковать, ведь это не твои потери. А их оплошности — это ведь их оплошности, мои солдаты такого бы не совершили, но, если что, награды всегда достанутся мне, ведь это я ими командовал и я их послал на задание.
Пробежав глазами карту, полковник приказал ее убрать, подавать завтрак и пригласить на него командиров подразделений и приближенных офицеров.
На завтраке с хорошим вином (коньяк Ионеску подавать не разрешил, коньяк с утра не полезен) полковник сообщил о приказе как о неясной ситуации. Что кто-то неизвестно куда идет и с какими целями, можно было бы предпринять атаку, но неизвестно, в каком направлении и с какими силами. Естественно, офицеры хором соглашались, но некоторые недоумки стали предлагать направить во все стороны конные патрули, а пока хорошо подготовиться, проверить оружие, лошадей и направить на окраины города усиленные пулеметными и минометными расчетами пикеты.
Организовав видимость исполнения приказа, полковник собрался отдохнуть после завтрака, но тут вернулись из разведки калараши и сообщили, что всего в нескольких километрах попали в засаду вражеской морской пехоты. Причем эти недоумки так шумели, что теперь об этом знали даже трофейные коровы.
Со слов поручика Рою, в районе бухты за мысом в форме гребня они что-то увидели, развернулись и пошли в атаку, намереваясь провести разведку боем, но, выскочив из-за холма, напоролись на хорошо оборудованную позицию более чем 50 человек русской морской пехоты, которые открыли ураганный огонь, но опытные румынские конные разведчики совершили маневр, прошлись по левому флангу противника, зарубив и застрелив около десятка красных, скрылись за холмом.
Ионеску не поверил ни единому слову командира каларашей, но главной бедой здесь было не это. Теперь полковнику ничего не оставалось, как отдать приказ выдвинуться и вступить в бой.
Ясно, что Рою со своими головорезами наткнулись на подразделение русских, и, привычно разделив на 3, понял, что противника, скорее всего, около двух десятков. «Может, это авангард? Но не могут же русские впереди морского десанта, находящегося в боевом развернутом состоянии, готовые к бою и понимающие, что противник, то есть я, знает об их существовании, направлять его впереди себя на убой? Черт-те что, ничего не понятно. Зачем мне такая разведка, если после нее надо отправлять разведку?» Рассвирепев, Ионеску отдал приказ на построение и выдвижение навстречу противнику, чего уже было не избежать.
***
Не знаю, какая часть отходящих наших войск оставила в районе сопки много оружия и боеприпасов, но нам удалось восстановить три пулемета максим и один дегтярь. А под командованием кадрового сапера старшего лейтенанта Салманова мы оборудовали насколько успели неплохие оборонительные позиции.
Еще раньше во время переходов те, кто слушал Салманова, усвоили, что каждый боец — это боевая единица и опорный укрепленный пункт оборонительной линии, который должен стать непроходимым для противника. Если гибнет одна огневая точка, сектор огня подразделения растягивается от соседних огневых точек, что снижает его плотность. Поэтому огневая точка должна быть как дзот (деревоземляная огневая точка) с бойницами, причем тщательно замаскированная, потому что обнаруженная огневая точка — уничтоженная огневая точка.
За полтора часа до начавшейся атаки мы немного вгрызлись в каменистые склоны сопки и тщательно замаскировались, свежий грунт и мокрые камни прикрыли дерном и травой. Успели заминировать входы в овраг перед сопкой и по центру, если противник попрет в лоб. К сожалению, остальные мины были без взрывателей.
«Румыны», — подал сигнал Мишка. Я сделал жест, означающий «не кричи», но шум моря перебил его голос, поэтому я, сложив руки рупором, покрякал как чайка условным знаком, что означало «противник, приготовиться».
Салманов принял тактическое решение не раскрывать наших позиций как можно дольше, стреляя исподтишка, держа румын в суеверном страхе. Открывать огонь только на поражение, по одному выстрелу с винтовок и только в момент разрыва мины. Цели — командиры, пулеметчики и минометные расчеты. Стараться попасть по ногам, потому что, во-первых, тело прикрыто амуницией, металлическими предметами, оружием, руками. Во-вторых, попадая в мягкие ткани ног, пуля может пройти навылет и задеть еще одного врага, и, самое главное, крик боли раненого солдата деморализует его товарищей, тогда как убитый вызывает чувства мщения. При этом раненого надо эвакуировать с поля боя, что с радостью сделают двое, а то и трое-четверо из цепи. То есть одним удачным выстрелом можно вывести из строя до восьми солдат и офицеров противника, а один общий удачный залп в унисон разрыва мины — отбить атаку. «Жалко, что нас так мало, — сказал Салманов, — нас бы еще десяток, и, оседлав соседнюю сопку, мы бы здесь до победы румын крошили».
Румыны приближались цепями по совершенно голой местности. По флангам перебежками меняли позиции пулеметные расчеты. Офицеры или унтер-офицеры шли позади. Позади последних шеренг ехали конные офицеры, подавая команды выкриками, унтер-офицеры их повторяли. На расстоянии далекой видимости расположился автомобиль и около него, по-видимому, группа старших офицеров. Позиция у нас была очень выгодная, наступавшие были как на ладони.
Несмотря на многократное вражеское превосходство, после обороны Севастополя мы чувствовали себя уверенно и даже с усмешкой смотрели на румынские маневры.
Дойдя до прицельного расстояния, первая и вторая шеренги залегли, пулеметчики приготовились к стрельбе. Сзади показались минометные расчеты.
Последовала команда, после которой пулеметчики с флангов сделали несколько коротких очередей наугад, первая шеренга сделала залп и побежала на сопку. Вторая шеренга встала на место первой и принялась постреливать наугад в нашу сторону. Находясь в надежных каменно-земляных укрытиях и необнаруженные врагом, мы продолжали наблюдать, не отвечая на выстрелы.
Добежав до оврага, отделявшего поле от сопки, стрелки остановились, но после окрика обнаруживших себя унтер-офицеров побежали обходить справа и слева. Первыми добежали до мины штурмующие со стороны моря. Готовые к взрыву краснофлотцы разобрали цели и ждали. Мы с Мишкой выбрали пулеметный расчет, грамотно расположившийся в канаве и даже, возможно, недосягаемый для остальных. Из-за большого расстояния мы договорились вдвоем стрелять по пулеметчику, чтобы наверняка.
Грохнула мина на левом, морском фланге, и почти одновременно с ним раздался залп из трехлинеек и крики раненых по всем шеренгам. Мы с Мишкой попали по выбранной цели, и второй номер, бросив пулемет и громко крича, потащил своего товарища с позиции. При этом, как я увидел, были уничтожены еще два пулеметных расчета и два офицера или унтер-офицера. Оставшиеся румынские стрелки первой шеренги бросились обратно, вторая шеренга начала беспорядочно обстреливать с винтовок сопку.
После окрика остатки первой шеренги вместе со второй опять под пулеметным прикрытием подтянутых пулеметов задних шеренг пошли в атаку, на ходу продолжая беспорядочно обстреливать камни.
Метров за двадцать до оврага румыны, избегая губительного фланга со стороны моря, не приближаясь к крикам и стонам ползающих раненых товарищей, как по команде побежали огибать нас справа и встретили вторую группу мин и еще один винтовочный залп от невидимого противника. Мы с Мишкой попали в офицера, которого радостно схватили и потащили четверо солдат. Остальные, включая конных офицеров, драпанули в сторону Коктебеля и остановились в недосягаемой для выстрелов видимости только после окриков из автомобиля.
Румынская пехота залегла, а в бинокль Салманова было видно, как вокруг автомобиля спешились офицеры. Потом они неожиданно вернулись в седла и уехали. Первая, но совсем не та, что была вначале, осталась на месте с двумя пулеметами на флангах, а остальные двинулись за автомобилем. Румыны поехали обедать. А мы остались на своих позициях, не обнаруживая себя.
В вырытой нами канаве вместе с Куриленко, Коржом, Власовым и Мишкой мы грызли сухари, запивая водой из фляжки. Тяжело вздохнув, Куриленко достал из сидора небольшой шмат сала. Вынув из голенища нож, стал нарезать тоненькими ломтиками. Неслышно, как только он умел делать, к щели подполз Салманов и поместился, утрамбовав нас. Видно, что он был в хорошем настроении.
— Все живы, никого не задело?
— Все, никого.
— Ну слава богу, там тоже все живы.
— Сало тильки трохи зовсим, — посетовал Куриленко.
— Та дивки з хутора не йдуть зовсим, — в тон ему вторил я.
И мы, прижатые друг к другу, согревшись и перебив голод кусочками сала, вдруг стали так громко ржать, что перекричали море, неожиданно стихшее, как перед бурей, и наше многоголосое ржание эхом разносилось по всем окрестным сопкам, отражаясь от них и от странного вида длинной кривой и тощей горы, глубоко вдающейся в море.
— Ладно, хлопцы, румыны зашевелились. По местам, Микола с Мишкой, Талов, смотреть по сторонам, — скомандовал Салманов и уполз на позицию справа.
Пообедав, румыны подтянули минометы и начали обрабатывать сопку. Не обнаружив нас, они расстреливали вслепую. Мы с Мишкой и Серегой Таловым остались в вырытом укрытии, и нас мины не доставали, но все равно было очень страшно. С каждым взрывом сопка противно сотрясалась так, что казалось, съедет в море, погребя нас под собой. Я как мог скрывал перед подростком свой страх, а Мишка сжался на дне укрытия, свернувшись калачиком и закрыв голову руками, взвывал при каждом разрыве. Я ругал себя, что не настоял, не прогнал его, как других мальчишек, когда была возможность. Обманул он нас своим бравым видом в начищенных сапогах, защитных галифе, бушлате, тельняшке и каске набекрень. А еще с гранатами за поясом и трехлинейкой, носимой им на изгибе левой руки как опытный охотник, как носил его погибший отец. А сейчас так было жаль этого вояку, превратившегося в совсем ребенка.
Отвернувшись от Мишки, смотрю на Серегу, а он смотрит на соседнюю сопку и одними губами матерится. Гляжу — на соседней вершине пристраивается минометный расчет. Это все, теперь не до жалости. Я дал Мишке хорошего леща, схватил за шиворот и проорал в самую мордочку: жить хочешь? Мишка удивленно смотрел на меня, не ожидая такого поведения. Я сунул ему винтовку в руки и проорал обоим: цель — наводчик, огонь! И тоже стал целиться в наводчика: убьем его, заряжающий, подающий и остальные уже не страшны.
Расстояние до цели около пятисот метров, если не больше, попасть очень сложно, практически невозможно, но если их не убрать, нам конец. С их позиции наши огневые точки как на ладони. Я прицелился и выстрелил. Наверное, пуля прошла близко, потому что наводчик метнулся в сторону и стал шарить взглядом по сопке. Мишка выстрелил и тоже не попал. Этот румын оказался смельчаком. По его резким движениям я понял, что он нас засек и меняет прицел, мне даже показалось, что я встретился с ним взглядом. Если он успеет, мы погибли, и все остальные тоже. Раздался выстрел Талова, и наводчик скрылся за сопкой, а за ним и вся обслуга, хотя по ним мы не стреляли.
Следующую атаку румыны предприняли между сопок с правого фланга, сразу после минометного обстрела. Они выскочили на пулеметное гнездо Лавадзе с Клюшиным, и те почти в упор кинжальным огнем, уже не думая о скрытности и маскировке, уложили не менее полуроты горных стрелков, завершая во время перезарядки гранатами. Но, обозначив себя, сразу были уничтожены тремя минами.
Основная опасность исходила от вершины соседней сопки: если там расположить минометный расчет и несколько стрелков, то мы не удержимся. Во время передышки с Сергеем скатились на нижнюю позицию за пулеметом, на вершине он нужнее, и в окопчике у Куриленко со Шкледой видим удручающую картину. Рядом с ними разорвалась мина, ранив обоих. Шкледу легко посекло осколками, и после перевязки он готов воевать, но Куриленко явно доживал последние мгновения: осколок вошел в спину, и боец уже не подавал признаков жизни. Перевязали как могли, постарались утешить (вдруг он нас слышит), думали перенести его в пока безопасное место за противоположный склон сопки, но он умер. Положили в стороне от позиции, накрыли шинелью. Товарища не вернуть, можно только отомстить. Когда волокли пулемет на вершину, переживая очередную смерть, вспомнил слова Салманова на одном из привалов у костра: слово «отомстить» возникло, когда древнерусский дружинник из задней шеренги становился на место погибшего воина из первой шеренги и уничтожал врага, убившего его товарища, отстояв в бою место погибшего. Поэтому я с Мишкой остался устанавливать пулемет, а Серега Талов отправился вниз, отомстить за Куриленко.
Мы успели вовремя. Закрепив максим, сразу же открыли огонь по минометному расчету и отделению стрелков на вершине соседней сопки. Хорошо пристрелявшись перед этим с винтовок, мы очень быстро закончили все пулеметными очередями. Вершина была пуста, и мы перенесли огонь на атакующих передний правый склон сопки.
Мы стреляли с неудобной как для нас, так и для румын траектории — вскользь по сопке. Откуда-то левее нас сверху точными винтовочными выстрелами нас поддерживал Салманов. Также исподтишка Романенко и Филиппов с центральной позиции одиночными винтовочными выстрелами, стараясь не обозначить себя, уничтожили почти всех унтер-офицеров и один неаккуратно приблизившийся минометный расчет. Атака прекратилась, когда закончилась лента.
После прекращения атаки все стихло. Мы внимательно следили за румынами, которые без оружия, с опаской оглядываясь, собирали своих раненых. К ночи они отошли совсем. Ночь была морозная, и, наверное, враг ушел в теплые помещения Коктебеля.
Чтобы проверить силы наблюдающих, нас было слишком мало. Оставь свои позиции, мы были бы сразу уничтожены любым хорошо укрепленным пикетом, которых командование горных стрелков наверняка расставило вокруг нас.
А мы всю ночь срочно углубляли свои окопы и совершенствовали свою оборону. В темноте я минировал основные направления вероятных атак. В этот раз я не просто минировал подходы, используя в качестве запала ручные гранаты. Я обложил мины камнями, чтобы от взрывов было больше осколков, а потом тщательно маскировал дерном и мхом. Чеку на гранатах, привязанных к минам, я наживил, чтобы легко вытаскивалась, и привязал к ним проволоку от телефонных катушек, также тщательно замаскированную. Одну — перед позицией Кочерги и Хрустова, две — перед позицией Команенко с Филипповым и три — напротив позиции спереди справа, где погибших Лавадзе с Люшиным заменили Галиба и Власов, а мы с Мишкой теперь наблюдали на 360 градусов и должны поддерживать всех. Это была самая трудная ночь в жизни. Я два раза забывался во сне во время долбления каменистой земли, углубляя свой окопчик, но сразу просыпался от пронизывающего холода. Мишка совсем сник. С убитых румын ползком мы набрали меховых шапок, шинелей, теплых носков и рукавиц. Завернув во все это подростка, я оставил спать в укрытии на вершине, а сам минировал и укреплялся. Особенно нам понравились румынские добротные штаны из шинельного сукна, которые мы, сняв с убитых, надели поверх наших х/б.
Наверное, хорошо выспавшись, плотно позавтракав и продумав тактику штурма нашей высоты, утром 31 декабря одновременно с минометным обстрелом центра и правого склона сопки румыны пошли в атаку, на расстоянии около 500 метров до оврага залегли и устроили с нами перестрелку. Хорошо скрытые позиции по центру остались целы, хотя многие бойцы уже были несколько раз ранены осколками мин и контужены.
Так продолжалось достаточно долго. Румыны то поднимались, то опять залегали. Обстрел то прекращался, то опять возобновлялся. Враг постоянно пытался завладеть позицией на соседней сопке вдоль моря, но Кравчук с Колосовым и мы с Мишкой с пологой высоты, недоступной ни для выстрелов, ни для глаз, легко их уничтожали пулеметным огнем.
Также враг пытался занять позиции на дальней сопке справа, но открытая пологость ее вершины не позволяла оборудовать позиции, а мы старались не дать им закрепиться. Единственное, что удалось им, это установить один или два минометных расчета непосредственно за вершиной этой сопки. Так как на открытую часть вершины они выйти не решились, расстояние далекое, поэтому стрельба по такой траектории вела к попаданиям в море.
Но тут началась одновременная активность на обеих сопках и обстрел нас со всего, что можно. Очень экономно, короткими очередями, только по явным целям, мы некоторое время противодействовали этим попыткам, когда снизу слева услышали длинные очереди из пулемета Дегтярева, затем взрыв мины — началась стремительная атака скрытно подошедших румын вдоль берега. Кочерга и Хрустов, находясь на позиции левого склона, открыли огонь из Дегтярева и, дернув за телефонную проволоку, взорвали заложенную мину, но, несмотря на большие потери, румынские стрелки после окриков офицеров, поддерживаемые огнем из пулеметов, беспорядочно стреляя по сопке, опять пошли в атаку. Некоторое время пулеметно-автоматным огнем и гранатами Кочерга с Хрустовым сдерживали румын, периодически пытавшихся по открытому песчаному берегу добраться до них, потеряв при этом до 30 человек, но потом последовал минометный обстрел, и краснофлотцы были убиты попаданием мины. Наша позиция со стороны моря была уничтожена. Заменить их было некем.
Сразу началась атака с центра и справа. Румыны, настроенные решительно, направили по центру и справа огромную толпу смешавшихся шеренг, наверное, до роты. Поддерживаемые огнем пулеметов поверх голов, перебежками, непрерывно стреляя с винтовок, когда первая цепь ведет беспорядочный огонь, а задняя броском выдвигается вперед, опережая первую и так до последнего броска.
Почти одновременно центр и правый фланг напоролись на мины, причем по центру сначала Команенко и Филиппов подорвали за телефонные проволоки две мины, причинив большие потери плотно наступавшим цепям, уничтожив убитыми и ранеными почти всю первую шеренгу, но задние цепи после окриков унтер-офицеров опять поднялись в атаку, добрались до края, начали спрыгивать в овраг и карабкаться по центру на сопку. Команенко и Филиппов стали забрасывать их гранатами, отстреливаться с автоматов, и были расстреляны пулеметно-винтовочным огнем следующей цепи нападавших. Но тут сработала третья мина, последняя с запалом, заложенная мной в первый день обороны. Румыны дрогнули и побежали, несмотря на то, что с этой стороны обороняться было уже некому. Также погибли, не дав прорваться противнику на своем направлении, Ганиба и Власов. Обстреливая короткими очередями по своей косой траектории наступавших по правому флангу румын, они вели дуэль с румынским пулеметчиком до того, как у них закончилась лента. В этот момент румыны бросились в атаку и напоролись по очереди на три подрываемые проволокой мины. Прорвавшихся до взрыва Ганиба с Власовым положили гранатами и с автоматов, но были уничтожены пристрелявшимся румынским пулеметчиком. Но и здесь румыны больше не штурмовали. Мы с Мишкой этого, конечно, не видели, потом нам Салманов рассказал, переползавший с одного места на другое с винтовкой, румынским шмайсером и гранатами. Он укутался в измазанную в грязи плащ-палатку так, что с десяти метров был похож на скальный камень. А мы с Мишкой все это время с максима очень коротко и экономно не давали закрепиться румынам на соседней справа сопке, уничтожив пулеметчика и человек 10 стрелков. При этом во время лобовой атаки на Ганибу с Власовым около взвода горных стрелков пытались обойти нас из-за соседней сопки. Румынский пулеметчик с недосягаемой нам позиции непрерывно поливал заднюю часть нашей сопки, прикрывая неожиданную атаку пехоты, вступил в противостояние и смертельно ранил оборонявшего тыл Коржа. Под прикрытием этого пулемета румыны бросились на нашу сопку, но Куриленко и Талый, дернув за проволоки, произвели два взрыва и открыли огонь из окопов с автоматов. Мы поддержали их с вершины с максима, и атака захлебнулась. Но в этой атаке Куриленко с Талым геройски погибли.
После недолгого затишья румынские минометы стали опять обстреливать вершину сопки и наши уже уничтоженные позиции, опять убивая убитых краснофлотцев, не зная, что нам, наполовину контуженным, почти некем и нечем обороняться.
Тут Мишка начал вылезать из укрытия и прям под минометным обстрелом вставать. Я схватил его за рукав румынской шинели и с силой бросил на землю. Перекрикивая взрывы, проорал в самую мордочку:
— Куда башку тянешь? Жить надоело?
Мишка поводил головой и заорал, показывая на дерево над обрывом к морю:
— Румыны!..
Мы переползли к обрыву и увидели под нами румынского горного пехотинца. Он стоял на ступени обрыва, уже зацепил якорь за дерево и крепил штурмовую лестницу. По веревкам к нему на уступ лезет человек десять и столько же готовятся у подножия.
Мы метнули ему в голову по большому булыжнику, и румын кулем повалился на других скалолазов. Падая, он задевал остальных собой и лестницей, при этом увлекая их дальше, навьюченных автоматами и гранатами, с обрыва так, что на нижних шлепнулись уже четверо, давя и калеча.
В этот момент передо мной мысленно предстал весь план румынских стратегов, где эта атака горных стрелков, прорвавшихся за сопкой после предыдущих атак, забравшихся со стороны неприступной скалы в тыл нашему отряду, если бы не Мишкина наблюдательность, должна была нас уничтожить. Легко расправившись с последней их атакой, я вдруг понял, что мы победили, сопка наша. Победили крупное подразделение румын с пулеметами и минометами. За два дня мы их столько намолотили, и я был почему-то уверен, что у румын не осталось ни минометов, ни гранат, ни патронов к пулеметам. Голод, бессонница и переутомление ввели меня в безудержный восторг, так что я высунул голову с обрыва и заорал:
— КАСКУ НОСИТЬ НАДО!.. — И громко расхохотался безумным смехом.
А румыны продолжали срываться с обрыва, падать, скатывались и с криками «АМБУСКАДА!» драпать по берегу в сторону странной горы, похожей на гребень. Преследовать их мне было уже нечем. На счастье оставшихся в живых румынских стрелков, у меня закончились патроны и к винтовке, и к шмайсеру, и тем более к максиму. Внизу я разглядел около десятка неподвижных тел.
Тут я заметил, что Мишка странно на меня смотрит. Вместо унылого лица и потухшего от перенесенных испытаний взгляда на меня с восторгом смотрели ясные, радостные глаза. И вдруг он заговорил, как будто не он, не своим деревенским южным говором и хрипловатым голосом, а как-то правильно, чисто:
— Тебе трудно поверить, но запомни, пожалуйста, что я скажу. Ты выживешь, война закончится через три года нашей победой в Берлине. Ты вернешься домой, будешь уважаемым человеком. У тебя будут дети, внуки и правнуки. Они будут тебя очень любить, как и я, Миша — один из твоих правнуков. Весь наш народ будет благодарен тебе и всем нашим воинам за то, что выстоите и победите! Твои потомки верят в тебя, любят и ждут.
Взрыв — нас накрыла взрывная волна, и все затихло.
Когда я опять взглянул на Мишку, то увидел прежний тусклый взгляд на изможденном лице.
— Мишка, что ты сказал?
— Шо опять, — вяло отозвался подросток.
— Что ты мне сейчас говорил?
— Я? Дык ты орал, я молчал.
«Наверное, приснилось. Наверное, отдав последние силы с выдохом крику, я выключился, и только взрыв меня разбудил», — подумал я.
Было странно тихо. По безоружным румынским солдатам с носилками и белыми повязками на рукавах, которые, опасливо посматривая, крались в нашу сторону, я понял, что атаки пока больше не будет.
Слышны были только крики и плач румынских раненых. Наши молчали. Это значит, что все мои товарищи погибли. Нельзя было остаться невредимым после многочасовых прицельных, хорошо пристрелянных минометных, пулеметных и винтовочных залпов.
Я оставил Мишку наблюдать, полез осмотреться. Перелезая от воронки к воронке, услышал хлопок ладони по земле, повернулся, — в двух метрах от меня лежал завернутый в свою плащ-палатку невидимка Салманов и прижимал палец к губам.
— Что у вас? — одними губами спросил командир.
— Атаку из-за той сопки отбили.
— Знаю.
— На соседней верхушке до десятка с пулеметом уничтожили.
— Знаю, видел, молодцы.
— Атаку с обрыва со стороны моря отбили.
Салманов удивленно покачал головой:
— Козлы горные. Патроны остались?
Я отрицательно помотал головой.
— Камнями человек 10 положили. Остальные драпанули.
— Я посчитал, за два дня мы их только убитыми человек 300 положили. Но и мы с тобой одни остались.
— А Кравчук с Колосовым?
Командир отрицательно покачал головой.
— Мишка со мной.
— И Мишка. — С этими словами Салманов выстрелил рядом с одним из санитаров, пытавшегося с раненым забрать его винтовку.
Санитар бросил винтовку, рухнул на четвереньки и поднял руки. Постояв так, схватился за носилки и торопливо вразнобой, не попадая в ногу с другим санитаром, они стали быстро удаляться.
— С теменью спустимся, патроны соберем, не должны еще сегодня полезть.
Я кивнул.
— Смотрел наших?
— На кусочки.

Как стемнело, с Салмановым под прикрытием Мишкиной винтовки осторожно спустились к первым убитым румынам. Сползая мимо того, что было нашим пулеметным гнездом на правом склоне, увидел месиво земли, камней и человеческой плоти, развороченной минометными залпами.
С ближайшего румына снял ремень с подсумками, надел на себя, закинул за спину его винтовку. У остальных собирал в ранец подсумки с патронами, гранаты, сухари по карманам, других припасов не было. У одного из убитых нашел автомат, как шмайсер, только с деревянным прикладом, и с ним три запасных магазина. Я его также закинул за спину. Жалко, не удалось найти пулемет. Наверное, их румыны с собой забрали. Интересно было бы сходить на соседние сопки, где мы уничтожили минометные и пулеметные расчеты, но сил уже не было, и Салманов подавал знак возвращаться.
Из части собранных гранат вокруг сопки, на подступах, смастерили ловушки, другую часть в вещмешки закидали из расчета, сколько за пояс поместится. В другое бы время неплохо трофеев набрали, по два автомата то ли немецких, то ли румынских, то ли чешских с боеприпасами, винтовки немецкие с мешком подсумков с патронами, да гранат штук пятнадцать.
О завтрашнем дне думать не хотелось. Единственный уцелевший максим без единого патрона в ленте. Все основные позиции, удобные для обороны, разбиты и пристреляны румынскими минометчиками, да и вся сопка, наверное, уже прибрана на квадраты. Надежда только, что за последние два дня, а как будто неделю, у них не осталось ни мин, ни минометов. Рассуждая с Салмановым о сложившейся безвыходной ситуации, думали о переходе на другую сопку или о бегстве, но в любом маневре встреча даже с небольшим вражеским подразделением приведет к бесславной гибели, и хана всей героической обороне. Как говорил Салманов, в шутку или нет, если выживем и до командования дойдет, что мы тут 18 человек (с сыном полка) несколько дней сражались с двумя батальонами румынских горных стрелков и, можно сказать, уничтожили их, считая убитых, раненых, потерянные вооружение и боеприпасы, то нас и к Героям могут представить. Но главное — выжить, а выжить пока получается, только сражаясь. А если придется погибнуть, умрем на месте, но в бою.
Новый год встречали втроем: старший лейтенант Петр Салманов, я — краснофлотец Николай Василенко и Мишка. Погрызли сухарей, у кого-то из убитых в сидоре нашли фляжку с вином. Не помню, как заснул, прижавшись в окопчике к Мишке, Салманов с другой стороны нас поджал. Наверное, выпив натощак вина, мы незаметно заснули. Боевое охранение, дозоры и пикеты несли наши героически погибшие товарищи. Проснулся от застывшего плеча, да так, что шевелить больно. Хорошо не правого. Смотрю, Салманов впереди окопчика лежит, в бинокль смотрит. Подкрался к нему бочком, левую сторону приволакивая. Смотрю, а там румыны по полю наступают во весь рост, не пригибаясь, не перебегая, без пулеметов и минометов, с винтовками наперевес, и штыки примкнуты.
— «Чапаева» вчера смотрели. Кинобудка приезжала, — как не здесь шутит Салманов.
— Только у нас ни максима, ни Анки.
— Да, — потянул старлей, — нет у нас Анки.— Потом встряхнулся. — Ну что же, у Анки там тоже патроны кончились, да Чапай подоспел. Так что, Николай, я прямо, попробую в том окопчике или меж камней повоевать, ты сползи справа на бросок к ловушкам и затаись. Как сработают, кидай все гранаты, меняй позиции, только так, чтоб задние не поняли, откуда летят и сколько нас, авось побегут, а ты передних, кто прорвется, ложи сколько сможешь, а дальше как бог даст. Ну, прощай.
— А мне куда? — проснулся Мишка.
— Бег бы ты отсель, с сопки сзади спустишься, и дай бог ноги.
— Я не уйду, — опять уперся Мишка.
— А к румынам попадешь?
— Живым не дамся.
— Ну как знаешь, с винтовкой на вершине крутись во все стороны, главное, за сопками смотри. А как мы затихнем, прячься в окопчик, срывай чеку и жди.
— Чего?
— Чапаева.
— Гы-гы-гы-гы, — не к месту развеселился Мишка и взял винтовку.
Наверное, победив все винные погреба на Новый год, румыны шли в полный рост. Я, замотанный с головы до ног в мятую грязную, обваленную в траве плащ-палатку и разные тряпки, незаметно занял свою позицию, разложив перед собой гранаты и два шмайсера.
Слышу, команды ближе и ближе: «Стэнда, стэнда». Потом крик: «Посрать форма», потом опять: «Посрать форма». Смешно, еле от смеха сдерживаюсь. Похоже, унтер командует в форму от страха гадить. Странно, жить последние секунды осталось, а я от хохота сотрясаюсь, еле звук сдерживаю.
Чувствую, близко. Ну, думаю, чего ждать, взял первую гранату, дергаю, размахиваюсь и кидаю. Слышу — взрыв, затем еще два — ловушки сработали. Кидаю в другую сторону еще одну — взрыв дуплетом. Теперь чуть правее, еще на подлете, сначала ловушка — вижу, летят камни, затем моя в пяти метрах правее. Сверху над головой винтовочные залпы — наугад лупят в сопку. Слышу, левее один за одним четыре взрыва и автоматные очереди. Я, сильно замахнувшись, слыша сверху Мишкины винтовочные выстрелы, кидаю еще одну, думаю: хорошо, с одной стороны ломят, и сразу вскакиваю на одно колено и, захватив ремнями за плечи, сразу с двух автоматов, высоко подняв, поливаю в сторону наступающих, стараясь отсекать по три патрона, выстреливаю по магазину-обойме. Кидаюсь назад, за холмик, и перезаряжаю магазины. И так, пытаясь понять, где румыны, несколько раз. Салманов еще стреляет, Мишка палит. Румыны, слышу, палят, но не наступают. Залегли?
Меняю позицию, приподнимаю автомат, делаю три короткие очереди, перекатываюсь ниже, еще приподнимая автомат, три короткие очереди. В ответ пули летят не точно, куда попало. Значит, еще не засекли. Отползаю назад, слышу: опять ловушка сработала где-то далеко за сопкой слева — Салманова обойти пытаются. Если спустился с окопа второй линии, тогда позиция у него очень невыгодная. Да чего я, все равно погибать, так хоть от командира немного стволов отведу. Беру опять два автомата на ремни в обе руки, выдвигаюсь ползком вперед, из-за плавного уклона выглядываю на корточках и метрах в десяти натыкаюсь на румын, которые вверх, левее меня смотрят, и я разряжаю в них с обоих автоматов по рожку. Мечусь назад. Кроме крика, румыны больше ничем не реагируют. Перезаряжаюсь. Упал на землю, ствол вперед выставил, жду, никого нет. Слышу, румыны стрелять прекратили. Салманов еще очередь пустил Неужели живой? Осторожно подползаю к бывшей позиции, выглядываю — бегут румыны. От восторга отправляю вслед длинную очередь до щелчка, хотел ура прокричать, но сил не осталось.
Сел, смотрю на убегающих румын, отщелкиваю рожок, пошарил, а больше и нет, и, как назло, с соседней сопки выстрелы куда-то поверху. Мишка не отвечает. Неужели убит?
Слышу сверху хрип Салманова:
— И какого хрена? Не шевелись. Прямо пулемет оставили, за сопкой, наверно, тоже. На той сопке стрелки закрепились, Мишке голову высунуть не дают.
— Живой?
— Вроде живой. Патроны есть?
— Нет.
— Ну так какого хрена, мать твою, — хрипит шепотом.
Сказать мне нечего, в руках последняя граната.
— Не шевелись, — слышу удаляющееся шуршание.
Понятно, ни у Салманова, ни у меня патронов не осталось. У меня последняя граната. К Мишке не пробиться. Следующая атака — последняя, без шансов. Теперь точно конец. Пошевелюсь — сверху сразу заметят, пристрелят. В атаку пойдут — пристрелят.
Остается не шевелиться, ждать приближения румын и взрывать гранату, авось еще кого с собой прихвачу.