Записки прадеда. Глава V. Война

В воскресенье 22 июня мы с компанией собирались в кино, а затем посидеть на берегу с вином и песнями, но увольнения неожиданно отменили. Командиры молчали. Чтобы как-то занять время, решил проверить пружины одного ШКАСа. Осмотрел, проверил, осмотрел и проверил другой, третий, ну и завозился с одной из пружин. И тут забегает Макар, орет: быстрей, быстрей, пошли, пошли. Но я без него уже слышал, что по громкоговорителю выступает Молотов, и от его слов неприятный, противный холодок ползет по всему телу. На деревянных ногах я двигался к репродуктору и слушал, что в 4 часа утра германские войска без предъявления каких-либо претензий, без объявления войны напали на нашу страну, вероломно, несмотря на пакт о ненападении, о котором все в последнее время говорили. Вражеские самолеты уже бомбят наши города, и какие? Как они могли решиться на такое? Подумать только, бомбят наши советские города Житомир, Киев — мать городов русских, Каунас, Севастополь — город славной истории. И я не услышал в словах народного комиссара иностранных дел уверенности в легкой победе, ни слова, что, мол, бить врага малой кровью на его территории, а услышал сравнение с вторжением Наполеона. Не от страха у меня похолодело в животе, а оттого, что понял: никогда больше нам не жить счастливо, что теперь все будет плохо, очень плохо, что жизнь никогда не будет прежней и, может, я никогда больше не увижу родителей, братишек, сестру. Противная тоска неизбежности чего-то черного, страшного превратила меня, сильного, жизнерадостного и уверенного, в потерянного рохлю, так что это сразу заметил Макар:
— Микола, что с тобой, ты чего такой, мало ли дураков на нас нападало, да мы сейчас за неделю мокрого места от них не оставим.
— Да, — я вдруг сорвался, — а какого же черта им до Киева с Севастополем долететь дали, это что тебе, села у границы? А какого же хрена он про Наполеона заикается, что, Москву сожженную вспомнил?
Макар кинулся, заткнул мне рот рукой, испуганно озираясь по сторонам. По расширенным от ужаса глазам, побледневшему лицу и разинутому рту я понял, что это не моих политически опасных крамольных слов он испугался, а то, что осознал, какая страшная беда на нас надвинулась, что смерть теперь стоит за каждым из нас, за семьями, любимыми, городами и всей страной.
По команде мы пошли на митинг перед столовой, где замполит повторил слова Молотова и что враг пожалеет, что напал на нашу страну.
Стало необходимо пообщаться с родным человеком, и я пошел к Шуре, я почему-то был уверен, что сейчас никто меня не остановит. Но на КПП я встретил зареванную Шуру. Попытался ее успокоить, говорил, что Красная армия всех сильней, враг будет разбит и что вообще ничего страшного не происходит, но сам чувствовал фальшь в своем голосе.
***
С началом войны началась новая жизнь — маскировка самолетов и всего аэродрома, тренировки по отражению авиаударов противника.
На вооружение роты охраны поступила зенитная установка из счетверенных пулеметов системы максим. Я, посчитав себя обязанным, а больше из технического интереса, подключился к изучению и обслуживанию нового механизма, сборке-разборке, установке на треногу. Тульские инженеры хорошо доработали систему. Четыре максима соединили в одну установку, увеличили боезапас вдвое, а чтобы к каждому пулемету не приставлять по Анке, как в фильме «Чапаев», специальным рукавом усовершенствовали подачу ленты из коробки в патронник, создали интересную систему охлаждения стволов с помощью ручного насоса и удобный кольцевой прицел.
После нескольких тренировок по наземной цели пулеметный расчет стал неплохо попадать в неподвижную мишень. Кто-то из командиров охраны предложил смастерить фанерный самолет, чтобы можно было возить за автомобилем или телегой. Предложение было поднято на смех летным составом, «сапогу» объяснили, что современный боевой самолет летит со скоростью 350–500 километров в час. А кто-то в продолжение предложил привязать фанерный самолет к длинному тросу и полетать перед счетверенными пулеметчиками. В результате пулеметному расчету определили тренироваться на самолетах нашего УРАП. Естественно, без выстрелов, представлять мишень и условно открывать заградительный огонь за два-три корпуса перед пролетающим мимо самолетом и летящим на тебя. При этом не тратить патроны на летящий от тебя и на самолет, у которого из-за расстояния не видно эмблемы на фюзеляже. После этого, наблюдая, как зенитчики гоняются прицелом за нашими самолетами, отпускали шуточки типа: «Смотри, не стрельни» или: «Эй, патроны забыли». Не обошлось без муштры, которую так любят в роте охраны. Бойцы расчета счетверенной зенитной установки по команде «к бою», где бы ни находились, должны были бегом получать дополнительный боекомплект, естественно, условно, и мчать к боевому расчету, находящемуся на дежурстве, а мы с хохотом смотрели на этот куриный переполох.
Но, как говорил Суворов, тяжело в учении, легко в бою. В один из дней я кашеварил в наряде по кухне. Каша загустела и стала подгорать, я пытался перемешать самодельной деревянной черпалкой, но она треснула, мешать было нечем. И тут на аэродром налетела пара юнкерсов Ю-87, которые стали поливать аэродром из пулеметов. Я упал за полевую кухню, а пролетающие юнкерсы прошивали все, что находилось на аэродроме, — палатки, землянки запаса топлива, автомобили. Чудом обошлось без потерь. И когда пошли на второй заход, сработала выучка зенитчиков — один из Ю-87 прошел сквозь заградительный огонь, приняв вдоль всего борта очереди четверых максимов и рухнул в 150 метрах от моей кухни. Второй юнкерс, не открывая огня, отклонился и, взмыв вверх, скрылся.
Одно крыло сбитого юнкерса отлетело и рассыпалось на десятки алюминиевых трубок. Когда все кинулись к самолету, я вылил бак кипящей воды в котел и кинулся к этим трубкам, выбрал две мешалки и успел спасти кашу, она почти не подгорела.
***
По мере приближения фронта самолеты УРАП приступили к боевым вылетам и с каждым разом их количество катастрофически уменьшалось. Первым не вернулся Игнат, самый смелый, грамотный, умелый летчик, лучше всех в полку разбирающийся во всем, что связано с военно-воздушными силами, но не имеющий боевого опыта. Звено Игната встретило в небе над Перекопом звено юнкерсов, и Игнат с ходу сбил ведущего, а когда погнался за следующим, наткнулся на строй следующего звена фашистов и был сбит. Ведомые Игната совершили маневр и ушли от превосходящего противника. Они видели, как самолет Игната столкнулся с землей. Смерть бравого летчика гнетуще подействовало на меня и всех его друзей. Такие, как он, должны были побеждать врага, совершать подвиги и внушать страх противнику, а не погибать, пусть и героически, в первом же бою. Но после Игната были остальные, отчаянно пытавшиеся противостоять технически превосходящим немецким машинам и погибавшие в воздушных боях. Так, однажды не вернулись Макар с Ильей, последние друзья счастливой беззаботной юности. Я ушел в палатку, чтобы никто не видел, потому что не смог сдержать слезы. Я рыдал как ребенок и не знал, как рассказать об этом их девушкам. Вспоминал фотографии их родителей, братьев, сестер. Пытался от горя спрятаться в работе, но 5 августа не вернулся последний самолет полка.
Джанкойский аэродром, 7-й учебно-резервный полк погрузился в уныние. Весь август и середину сентября мы были в неведении, просились на фронт. Из мрачных сводок Совинформбюро о непонятных боях на непонятных направлениях становилось ясно, что фашистами захвачены Минск, Львов, Смоленск. Бессилие нашей в песне непобедимой и легендарной армии, которая сильнее всех с северных гор и до британских морей, сводило с ума.
Командиры успокаивали, мол, скоро дадут новые самолеты, и мы начнем крушить врага с удвоенной силой. Но только иногда на аэродром садились машины других авиаполков, которые после обслуживания, заправки и снаряжения боеприпасами улетали.
Шура вместе со своими подружками Тоней и Полей — девушками моих погибших друзей, пошла на курсы санитарок, они всерьез собирались на фронт. Я несерьезно относился к этому, уговаривал Шуру вместе с родителями поехать к моим в Николаевск. Но она, обычно такая податливая и мягкая, превратилась в товарища санинструктора и собиралась воевать рядом со мной. Я говорил, что если она пойдет в армию, ее пошлют не туда, куда она хочет, и что она будет лечить других мужиков, а здоровые будут за ней бегать, но она отвечала, что умеет добиваться своего. Так получалось, что при каждой встрече мы что-то лишнее говорили друг другу, стали реже встречаться и начали отдаляться друг от друга.