Сонаследники. Глава I

     В субботу Ольга проснулась затемно: февраль, светает поздно. Лежала, вслушиваясь в звуки за окном, стараясь по интенсивности движения транспорта на дороге определить, сколько сейчас времени. Звуки с улицы доносились слабо: форточки закрыты — уже  неделю стоят  морозы —  и кажется, что ещё совсем рано и машины проезжают редко. На утро запланирована аптека: кончаются таблетки от давления и пора принимать витамины. В аптеку безопаснее идти к открытию: ковид, кончено, не такой жестокий, как в прошлом и позапрошлом году, но лучше поберечься. Осенью подхватила омикрон и Женю заразила. Сын через неделю выздоровел, а сама прокашляла полтора месяца: обострился хронический бронхит. В аптеке определённо надо быть к восьми, сказала Ольга сама себе и включила телефон. Время — 6.57, ещё три минутки — и подъём. Едва успела это подумать, как телефон зазвонил. Коля, двоюродный брат. И что ему понадобилось в такую рань?

     Новость, которую сообщил брат, оказалась печальной: умерла Люся, их  тётя. Вчера вечером ему из Воронежа позвонил другая двоюродная тётя —  Галя: Люся не берёт трубку. Коля, набрав несколько раз Люсин номер и не получив ответа, поехал к ней. Было начало десятого. Ключ Люсин у Коли есть, но квартира оказалась заперта изнутри на шпингалет. Звонил, стучал — нет ответа. Соседи посоветовали вызвать полицию, что он и сделал. Дверь вскрыли ближе к полуночи. Мёртвая Люся сидела в кресле, завалившись на бок, рукой касаясь пола. Юридические формальности заняли около двух часов. Труп забрали в морг. Колю до дома подвезли на машине полицейские и предупредили, чтобы, пока не будет официальной бумаги о  некриминальной смерти, не пользовался тётиной кредитной карточкой. «Можно подумать, что я знаю, где её пенсионная карточка, и что я собирался  снимать с неё деньги», — повозмущался брат, но вяло: он поспал всего три часа, был расстроен, подавлен. К восьми ему надо быть в РОВД, получить бумаги, без которых нельзя заняться похоронами. Из Воронежа уже выехали Галя и её дочь Вика, сын Гали Игорь до обеда  работает, а потом тоже выезжает.

     Ещё Коля сказал, что за день ему надо успеть во много мест: Люся умерла вчера, семнадцатого, так что хоронить девятнадцатого, в воскресенье,  на старом закрытом кладбище, как она хотела, рядом с родителями и сестрой. Попросил звонить Нине: он будет всё сообщать ей.

     Слушая брата, Ольга встала и подошла к окну. Опушённые  инеем ветви деревьев  красиво рисовались на фоне чернильного неба.  Светясь изнутри тёплым светом, проехал автобус, следом легковая машина, потом ещё одна; к остановке подходили люди — начинался новый день, который обещал быть морозным. Готовя завтрак, одеваясь, думала, как сохранить цветы. Решила, что лучше купить гвоздики (они, скорее всего, не такие нежные, как розы), завернуть в несколько слоёв бумаги и на отпевание в церковь ехать на такси. Горе не разрывало душу, плакать не хотелось: с Люсей, маминой двоюродной сестрой, близки никогда не были, виделись раз в несколько лет на похоронах и поминках родственников, по телефону последние годы почти не говорили.

     Тихонько, чтобы не разбудить сына, закончившего работу в Интернете далеко за полночь, собралась и отправилась за покупками в «Пятёрочку», где, кстати,  есть цветочный отдел. Люсина смерть, конечно, изменила  планы на сегодня и на завтра, да и направление мыслей стало другим: вспоминались минувшие годы, старшие, давно ушедшие родственники.

     Деда Мишу, младшего брата погибшего на войне родного деда Ивана, Ольга помнила плохо: он умер, когда она ещё в школу не ходила. Жена деда Миши Тома, работавшая машинисткой в Областном управлении сельского хозяйства, через год вышла замуж за своего начальника, тоже недавно овдовевшего. Тома и сама прописалась у  Аркадия Ивановича, и  Люсю  прописала, оставив свою квартиру старшей дочери Римме. Ольга не раз слышала, как бабушка и мама обсуждали Тому, удивляясь её хитрости и пронырливости. Когда нового Томиного мужа, по словам  старших, «забрали в Москву» — перевели в Министерство сельского хозяйства —, его двухкомнатная квартира на Липовской стала Люсиной. Единственный сын Аркадия Ивановича, закончив военное училище, служил в Белоруссии и, разумеется, на родительскую квартиру претендовать не мог, потому что  был давно из неё выписан. Тома с мужем уехала в столицу, а её дочери: легкомысленная двадцатилетняя Люся, уже успевшая выйти замуж и развестись, и серьёзная двадцатитрёхлетняя Римма, закончившая ВЗФЭИ и работавшая экономистом в организации со сложным названием ВНИПИ ВТОРЧЕРМЕТ — стали хозяйками двухкомнатных квартир в центре города. Тут уж и папа не мог сдержаться: назвал Тому «хваткой бабёнкой».

     Легкомысленной Люсю в молодости считали все родственники: после школы она каждое лето ехала в столицу поступать в театральный институт и через неделю приезжала несолоно хлебавши. Работала костюмером в Драмтеатре. «Ни образования, ни профессии», —  сокрушались мама и её старший брат дядя Коля, бабушка грустно кивала, соглашаясь. Маленькой Оле казалось, что работать в театре —  интересно и здорово, но когда она в классе  шестом или седьмом узнала, какие  обязанности у костюмера,  разочаровалась. Люсе тогда было под тридцать и с мечтой стать актрисой она распрощалась, но уговорить её  выучиться хотя бы в техникуме ни у кого не получалось. Всегда сильно накрашенная, ярко одетая, благоухающая крепкими духами, Люся кружилась в  водовороте премьер, гастролей, романов с актёрами и гордилась своей причастностью к таинственному  театральному миру. Второй её брак с  художником Виталием оказался таким же недолговечным, как и первый. Но развестись без проблем не получилось: художник требовал раздела квартиры и подал в суд. Родственники всполошились, приехала Тома, подняла старые связи, и каким-то образом в Люсину квартиру сумели прописать Колю, только что вернувшегося из армии, — наглая атака бывшего мужа была отбита. Вскоре он ушёл из театра, уехал в другой город, и вспоминать о нём перестали. У Люси появлялись новые поклонники, один из которых с необычным именем Ким стал жить у неё. Прожил, впрочем, ненадолго: года не прошло, как вернулся к жене.

     Про Римму Ольга слышала редко, а видела её ещё реже. Знала от старших, что та часто ездит в командировки, а про мужчин говорит презрительно: они только и мечтают прописаться в её квартире. Впрочем, одна встреча с двоюродной тётушкой запомнилась во всех подробностях.

     Была поздняя осень, и Римма, проводившая отпуска на Чёрном море, на этот раз отдыхала у матери в Москве. Воскресным утром её на вокзале встретили Олины родители. Римма привезла маме  сапожки — замечательные, тёмно-вишнёвые, на каблучке. Но вот беда: голенища оказались узкими и молнии не сходились. Пока расстроенные мама и бабушка вздыхали, Римма разглядывала  коробку: там сбоку был приклеен маленький листочек, на котором напечатано, на какой фабрике сделаны сапожки, а размер и цена вписаны от руки автоматической ручкой, но нечётко, скорее продавлены: в ручке, очевидно, кончались чернила. Римма попросила Олю принести ручку, расписала её на бумажке,  потом жирно и красиво обвела размер — тридцать шестой, а цену исправила: вместо пятёрки нарисовала шестёрку, и получилось, что цена  не пятьдесят, а шестьдесят рублей. Удивлённым бабушке и Олиным родителям пояснила, что и за такую цену сапожки с руками оторвут в театре, куда их завтра понесёт Люся (сама она ещё неделю в отпуске и поедет в Павловск).

     Вечером следующего дня к ним приехала Люся.  Отдала маме пятьдесят пять рублей, сказав, что пятёрку за проданные сапожки оставляет себе за труды. Бабушка нажарила гору блинов, ужинали, слушая рассказ Люси, как за сапожки сцепились две молодые актрисы и закройщица из пошивочного цеха и победила закройщица. Бабушка сказала, что нехорошо получилось: сапожки продали дороже, чем они стоили. Люся в карман за словом не полезла: «Пусть купит билет до столицы, походит там по холоду и дождю несколько часов, пока не найдёт такие замечательные сапожки, в очереди постоит и два, и три часа, и больше, потом обратный билет купит и в поезде на полке ночь протрясётся». Родители промолчали, хотя знали, что сапожки были куплены без всякой очереди: у Томы в Москве завелось много полезных знакомств  среди работников торговли.

     Оля училась, наверное, в четвёртом или пятом классе, когда родственники начали обсуждать новости, связанные с отчимом Риммы и Люси. Из столицы его перевели в Казахстан, поднимать сельское хозяйство в одной из областей. Томе в глуши не нравилось, и она, немного побыв с мужем, летела то в Москву к подругам, то в Липецк к дочкам. Первый год в области, сельское хозяйство которой возглавил Аркадий Иванович, был неплохой урожай. А на второй год нашествие саранчи погубило почти всю посеянную пшеницу, овощеводческие колхозы и совхозы остались без урожаев, начался падёж скота. В область зачастили столичные проверки. После четвёртой или пятой из них Аркадий Иванович умер от инфаркта. Томы тогда рядом не было: она гостила у двоюродной сестры в подмосковном Чехове. На похоронах сын Аркадия Ивановича, обвинив Тому в том, что она не заботилась об отце, разругался с ней навсегда. Пожив немного в Липецке, Тома уехала в Москву и вышла замуж за разведённого полковника в отставке — друга Аркадия Ивановича. А было ей уже за пятьдесят. Третьего мужа Томы родственники Оли уважительно называли «отставником». Римма и Люся быстро подружились с новым отчимом, его сыном и невесткой, часто гостили в столице, привозили оттуда модную одежду и обувь, дефицитные продукты. Оле пару раз перепадали московские конфеты и зефир, показавшиеся настоящим чудом: полки провинциальных магазинов тогда уже начинали пустеть. Впрочем, виделась она с двоюродными тётушками редко: у них была своя жизнь, в гости маму и дядю Колю они не звали, а после смерти бабушки (Оля заканчивала тогда восьмой класс) перестали у них бывать и родственные отношения поддерживались нечастыми телефонными звонками.

     Тесно общалась Олина семья с маминым старшим братом дядей Колей и его детьми, хоть и жили те довольно далеко, на улице Ферросплавной, откуда ехать минут сорок на автобусе, а на трамвае и совсем долго: час, если не больше. Жену дяди Коли тётю Зою Оля помнила смутно, она бывала у них редко, на праздники обычно уезжала к своим родственникам.  Оля училась в первом классе, когда её родных потрясло известие: дядя Коля разводится с женой. Весной тётя Зоя уехала к сестре и брату в Тамбов. Коля и Нина остались с отцом, Нина заканчивала восьмой класс, и тётя Зоя требовала, чтобы училась она на бухгалтера в тамбовском техникуме и чтобы дядя Коля взял ей туда направление, иначе после окончания зашлют по распределению «край белого света». Направление от совхоза, где работал ветеринаром, дядя Коля добыл, и Нина поехала в Тамбов. Коля остался с отцом: он уже учился в художественной школе и не хотел расставаться  с полюбившимися преподавателями, да и жильё у тамбовских родственников незавидное: квартира с печным отоплением в двухэтажном дореволюционном доме: коридорчик, большая проходная комната с печкой и маленькая — спальня.

     Родственники нередко хором ругали тётю Зою: бессовестная, бросила ребёнка. Прошло много лет, и взрослая Ольга поняла, что в сложившейся ситуации тёте Зое можно было только посочувствовать. Уехала в Тамбов она в марте или апреле, а летом дядя Коля обменял квартиру: с Ферросплавной переехал на Гагарина, где жила  Алевтина — тридцатилетняя женщина, ждавшая от него ребёнка. Она поселилась у дяди, а в октябре родился Павлуша. Оформлять официальный брак Алевтина не хотела:  работая в строительном тресте, планировала вскорости получить квартиру. Так и случилось: когда Павлуше исполнилось три года, им дали двухкомнатную квартиру в новом микрорайоне. От дяди Коли Алевтина к тому времени давно уже ушла к своим родителям.  Дядя хорошо помогал младшему сыну материально, часто с ним виделся, Коля тоже много времени проводил с братиком, подружился с мачехой и её родителями.

    Старшие говорили, что «развела» дядю Колю и Алевтину Нина: приезжая  из Тамбова, она устраивала скандалы, высказывая молодой мачехе, что та живёт на деньги отца, кормит свою родню мясом, которое он помногу покупает на работе и которое сразу куда-то девается. От старших Оля знала, что в откормсовхозе работникам дёшево продавали мясо — чтобы не воровали, и дядя покупал его и на себя, и на её семью. Так что  в семидесятые, когда мясо исчезло с прилавков нестоличных магазинов, а за костлявыми синими курицами с жуткими когтистыми лапами выстраивались длинные очереди, в её семье были и котлеты, и жареная печёнка, и замечательно вкусно приготовленная бабушкой тушёная картошка с лёгкими. Конечно, маленькая Оля не задумывалась о том, почему не сложилась жизнь дяди и Алевтины, но то, что двоюродная сестра грубиянка, знала.  Нина, бывавшая у них раза два-три в год, в ответ на бабушкины вопросы про учёбу в техникуме могла ответить: «Не суйтесь не в своё дело!» Бабушка — добрейшей души человек — никогда не повышала голоса, мама и её братья, папа — все звали бабушку на «вы», как было принято в украинских семьях, со всеми она ладила, всем гостям и друзьям была рада. Мама, слыша такие ответы племянницы, ругалась, но ту, похоже, это нисколько не задевало: отмахнувшись, она продолжала вести себя по-прежнему.