Ключи и замки. Часть 3, глава 5

Глава 5. Страсть, ревность, растерянность и страх…    
   …Мне было почему-то тревожно в этот вечер. Генрих был какой-то рассеянный сегодня во время прогулки, говорил мало, и смотрел на меня странно. Точнее, не смотрел вовсе, едва я поворачивалась к нему, он отводил глаза или даже отворачивался вовсе. Отвечал рассеянно и невпопад, я перестала даже пытаться разговорить его. Это было странно, он в первый раз был таким со мной. Неожиданно он спросил:
       — А сколько лет этому твоему рабу?
       — Серафиму? — удивилась я его интересом.
       — Ну да… — хмурясь, произнёс Генрих, опять не гладя на меня.
       — Я не знаю, — признаться, сколько я его помнила, Серафим был таким, какой он теперь, а из-за того, что я знала, кто и что он на самом деле, мне ни разу не пришёл в голову вопрос о его возрасте. — Ну… двадцать восемь, наверное…
       Зачем он спрашивает…
       — Да нет, ему намного больше, странно, что ты этого не знаешь. Или обманываешь меня?
       — Обманываю? В чем? Что я не запомнила возраст раба?
       — Ты же его знаешь всю жизнь.
       — Ну да, ну и что?
       — Может, продадим его?
      Я даже остановилась. Мы только вышли из красивейшей ледяной пещеры, похожей на чертог Снежной королевы.
      — То есть, как продадим? Невозможно…
      Генрих обернулся.
       — Почему? На что тебе здесь садовник? У нас нет сада. Даже зимней оранжереи. Для чего тебе нужен садовник?
       — Я тебя не понимаю… — проговорила я.
       — Мне он не нравится, — сказал Генрих.
      Это уж было совсем что-то удивительное. Чтобы хозяин, да ещё сын правителя думал в таком смысле о рабе.
      Я даже не знала, что сказать.
       — Ну… хорошо, я скажу, чтобы при тебе Серафим не приходил.
       Генрих скользнул по мне взглядом, и мне показалось, совсем уж разозлился и направился к нашим скутерам на электромагнитной подушке, они были быстрыми как мобили, но намного более юркими и легкими.
      А этим же вечером Серафим почему то не заходил в мои покои. Я даже спросила Кики, где он, но и она растерянно пожала плечами.
       — Сама его с обеда не видела.
      Зато приехал Всеволод, как оказалось, ещё утром, я этого даже не знала, и за ужином присутствовал за столом, как почётный гость. За это время его жена родила второго сына, теперь у Всеволода уже два мальчика, о чём он радостно рассказывал в течение всего ужина, сделавшись неожиданно очень говорливым, он теперь даже спину держал ещё прямее, хотя у него и так была превосходная осанка.
       — Я провожу тебя, Ли, — сказал он, когда стали подниматься из-за стола.
       — Я не собираюсь ещё к себе… — неуклюже соврала я, потому что мне не хотелось, чтобы он шёл за мной.
       — Ну тем более, прогуляемся, — улыбнулся Всеволод.
     Атли двинулся за нами и шёл на почтительном расстоянии. Всеволод кивнул на него через плечо.
       — Это охрана у тебя? Или соглядатай?
       — Полагаю, и то и другое, — сказала я.
      Всеволод рассмеялся.
       — Ну это понятно, Ольгерду ты сейчас важнее его собственной жены. Ждёт не дождётся внуков, полагаю. А вы с Генрихом… Что? — он посмотрел на меня, останавливаясь. — Бабушка ваша как раз и послала меня…
      Мы тем временем вышли из дворца. В парке, то есть, скорее территории, которую можно было назвать так, вокруг дворца, потому что деревья тут рослы корявые и низкорослые. Ветер подхватывал волосы, трепал платье.
       — Ты очень похудела, Ли, просто невозможно… а твоя задача здесь противоположная, — сказал Всеволод, бесцеремонно и даже демонстративно оглядев меня. В его голосе не было сожаления, или беспокойства о моей худобе, он просто констатировал. — Скажи откровенно, Генрих уделяет тебе внимание? За ужином он выглядел не слишком приветливо. Или он настолько не нравится тебе, что… послушай, Ли, Агнесса сотрёт с лица земли этот проклятый остров, как бородавку, если к тебе здесь не относятся должным образом.
      Небо ещё не погасло, но фонари уже зажглись и от этого небосвод казался темнее, хотя горизонт ещё горел смесью малинового, розового, оранжевого и выцветшего голубого, казавшегося зелёным, мерцал, сгущая краски к востоку. Редкие облака расслоились, и казались тёмно-синими на фоне заката, а скалы и вовсе превращались в тёмно-фиолетовый занавес на этом нежном полотне.
      — Бабушке нужен повод, чтобы их уничтожить? — спросила я, продолжая смотреть на небо и думать, что даже если Исландии не будет, закаты этого не заметят… А замечу это я?
     Всеволод усмехнулся и покачал головой.
      — Нет, пока. Пока не нужен. И даже напротив, ей необходима здесь прочная поддержка, а ты не хочешь её создать.
      Я посмотрела на него. Как же я ненавижу этого человека, насколько он красив, настолько и ужасен. Интересно, его жена такого же мнения о нём или с ней он иной? Раньше на семейных встречах они выглядели вполне гармоничной парой, впрочем, в Вернигоре вообще всё гармонично выглядит, каждый идеально ведёт свою роль, но здесь, на острове, никто в мировые лидеры не метит, поэтому всё проще.
       — Причём здесь я?
      Всеволод усмехнулся, глядя на меня своими огромными ярко-синими глазами. Вот ещё один синеглазый человек, но в его глазах никогда не бывало и капли того чудесного света, который светится в глазах Серафима…
       — Потому что ты не спишь с Генрихом.
      Я вспыхнула от неожиданной наглости, он всегда был бесцеремонным, но не до такой же степени… Но Всеволод продолжил как ни в чём ни бывало, продолжая смотреть на меня в упор своими холодными синими фонарями.
       — Ли, это не дело твоих желаний или предпочтений. Ты вышла замуж, у тебя есть обязанности, изволь их выполнять.
        — Всё я выполняю, — скривилась я, отворачиваясь.
        — Так это он?! Толстух любит?.. Ну то ж… я устрою толстухе весёлую жизнь, коли так, её отправят из столицы.
         — Прекрати, причём тут она?! — ахнула я, ещё не хватало, чтобы из-за всей этой ерунды как-то наказывали Холлдору, хитрую, но не злую.
        — Притом, что бабке сразу не надо было соглашаться на присутствие этой морганатической жены.
        — Холлдора ни в чём не виновата.
        — Ты ещё имена их дурацкие запоминаешь, на что это тебе?   
        — Она всё же вторая жена моего мужа, как это на что?
        — Именно, что вторая, — Всеволод наклонялся на меня лбом, будто хотел внушить как при гипнозе. — Толстуха никто, она ничтожество, рабыня, вынужденная уступка капризному мальчишке, есть она или нет, вообще не имеет значения. Имеешь значение только ты. И он. У вас должно появиться потомство. Если ты не уклоняешься от исполнения супружеских обязанностей, стало быть, это его вина, это железный повод для развода и исключения Исландцев из Совета Второго Порядка. Ольгерд будет смещён, на его место Агнесса поставит своего наместника, только и всего, уровень этого острова в целом будет снижен, потому что его правители не умеют выполнять договоров. Если ваша с Агнессой задумка была в этом, то ты очень последовательна и упорна.
       — В этом?.. — я растерялась.
      Я видела серые глаза Ольгерда, который, конечно, жаждал укрепления своей власти при моём посредстве, и я видела светлые глаза Генриха, который думал не о власти и не о будущем Исландии, когда смотрел на меня. Не знаю я точно, о чём он думал, конечно же, но могу предположить.
     — Да, моя дорогая Ли. Если ты отправлена бабкой для разрушения влияния Исландии, то ты на пороге успеха, — покачивая головой, и продолжая ухмыляться, проговорил Всеволод. — Но… в этом случае  странным кажется её поручение мне, чтобы я разузнал и сообщил ей, почему ты до сих пор не ждёшь ребёнка. Или… это какая-то игра? Вы с Агнессой держите меня за болвана и заставляете изображать перед Исландцами сердобольного дядюшку? Объясни, я тогда смогу лучше играть свою роль.
      Я покачала головой.
       — Нет… не выдумывай. Не выдумывай, Всеволод, такой коварный и сложный план мог бы родиться только в твоей голове.
      Он покачал головой. Я видела, что он злится, его глаза посверкивали льдом, пронизывали, кололи изнутри своими ледяными иглами, вымораживали меня всю. Впрочем, васильками они никогда не расцветали.
       — В голове твоей бабки ещё не те заговоры зарождаются, ты и вообразить не можешь своей наивной головой. Так что? Продолжишь держать меня за дурака или объяснишь всё?
     — Что «всё»? — разозлилась я. — Хватит уже!..
      И отвернулась от него. А потом будто вспомнила и спросила:
     – Ты не видел сегодня Серафима?
     — Кого? — нахмурился Всеволод. — Серафима?.. Это этот твой садовник? Нет, не видел. А вот, кстати, не хотите вы с Генрихом друг с другом спать, возьми Серафима в любовники. Ну, если Генриху это всё не надо, как и тебе… Главное, чтобы ты родила. Ты это понимаешь? 
     Я почувствовала, что краснею, горячая волна залила щёки и лоб и даже шею.
      — Ну-у… – Всеволод покачал головой, ухмыляясь мерзко. – Ли, если бы ты была девственницей, я бы ещё понял твой смущённый румянец, но… Или вы с Всеславом карамельки полтора года вместе ели, ради этого и сбежали из дома?
       При упоминании Всеслава я почувствовала внутри меня будто взорвалось что-то, и меня обдало нестерпимым жаром, настолько, что я просто ослепла на несколько мгновений, перестала чувствовать что либо кроме этого взрыва огня, мне кажется, сейчас я могла бы убить его…
      Не сразу осознавая происходящего со мной это, я вдохнула, инстинктивно пытаясь погасить огонь внутри. 
      — Ты… — у меня даже голос осип, а смотреть я на него опасалась, я бы сожгла его глазами. — Всеволод не смей касаться этого своим языком!..
     Он тут же засмеялся, наклонился ко мне, продолжая держать руки засунутыми глубоко в карманы брюк. И прошипел:
      — Если я решу коснуться чего-либо своим языком, мне никто не сможет помешать, — и очень зло. А в конце и впрямь высунул язык и…
      От ужаса я отшатнулась и влепила ему ладонью по лицу, по этому самому языку, кажется, попала… и бросилась прочь, назад на крыльцо. Надеюсь, в сгущающихся сумерках никто ничего не видел. Атли… он догнал меня уже в коридорах дворца, и шёл позади, как и положено. У двери в мои покои я остановилась, обернулась к нему.
       — Ты видел Серафима сегодня? — спросила я.
      Атли явно не ожидал такого вопроса, удивлённо моргнул светловатыми ресницами.
       — Нет, госпожа. Найти его?
       — Сейчас не надо, мало ли… — я подумала, что Серафим ведь может тут влюбился и волочится за какой-нибудь местной «холлдорой», а я из пустого беспокойства стану ему мешать. — Всё, Атли, спать иди.
     — Не моё дело спать, моё дело охранять вас, моя госпожа, — сказал Атли, опять будто пряча усмешку в ресницах.
       В конце коридора появился Генрих, он направлялся ко мне, как обычно вечером приходил изображать перед всеми супружескую активность.
       — Ступай, Атли, муж сохранит меня до утра.
       — Он уйдет через час, я знаю, — сказал Атли. — Кстати, вы знаете, госпожа, что он почти не ходит теперь к Холлдоре?
       — Как это?
      Атли пожал плечами.
       — Нет, не то чтобы совсем, но… из ваших покоев идет в свои холостяцкие комнаты. 
      Я пожала плечами, меня не слишком волновал этот вопрос, скорее даже расстроило, что Генрих охладел ко второй жене, выходит, он ветреный человек…
       — Ну мало ли, поссорились, может быть.
      Атли усмехнулся.
       — Да вы что, госпожа, как может рабыня поссориться с господином.
       — Теперь-то жена, не рабыня.
       — Нельзя перестать быть рабыней, если ты родилась ею.
      Я посмотрела ему в глаза, она опять вроде усмехались с рыжими искорками.
       — Сам придумал? Или прочитал где? — спросила я.
      Он засмеялся.
       — Сам.
       — Всё, отправляйся вон, философ, — сказала я, открывая дверь, потому что Генрих уже подошёл к нам. — Добрый вечер, Генрих.
       — Добрый, как прогулялись с дядюшкой? — спросил Генрих, входя в мои покои.
       — Тебе сказать правду или соврать?
       — Какой смысл врать? — Генрих подошёл к столику с напитками и налил себе полный бокал красного вина, выпил его залпом.
       — Это зависит от того, спрашиваешь ты из вежливости или правда интересно?
       Он обернулся на меня.
       — Странная ты сегодня.
       — Я обеспокоена, — сказала я.
       — Чем? — и налил еще один бокал, не знаю, странная ли я, но он вел себя сегодня странно. — Дядюшка расстроил? Что он тебе сказал?
       — Да нет, всё то же, что мы с тобой непременно должны осчастливить мир наследниками, — отмахнулась я.
       — Выпьешь? — спросил Генрих.   
      Мне не хотелось вина, но обижать его отказом не хотелось тоже, поэтому я пригубила налитый бокал. Генрих смотрел на меня, впервые за долгое время прямо.
       — Тогда чем ты обеспокоена? Холлдора досаждает тебе?
      Холлдора, конечно, мне надоела, но не настолько, чтобы я жаловалась на неё Генриху, тем более, если он как-то охладел к ней и особенно, если это из-за меня. Она-то его любит, а я… ох, не смотри на меня так, Генрих, во что ты, спрашивается, влюбился?..
       — Нет, конечно, Холлдора очень милая… Серафим куда-то запропастился, не могу его найти весь день.
       У Генриха что-то сверкнуло в глазах, гнев или злость или то и другое вместе, глаза у него очень светлые и обычно светятся спокойствием, но сейчас в них горело пламя.
     — Серафим это твой раб? Ты так беспокоишься о каком-то рабе? — у него даже ноздри дрогнули, что с ним такое, чего так злится сегодня?
       — О каком-то… Генрих, Серафим не какой-то раб, зачем ты так говоришь?
      Он сделал шаг ко мне и неожиданно оказался очень близко.
       — Зачем? Скорее, не зачем, а почему? — глядя мне на губы, негромко проговорил Генрих. Моргнул и посмотрел в глаза. Зрачки у него странно расширились.
       — Почему? — повторила я, всё ещё не понимая.
     Но Генрих понял по-своему.
      — Потому что я ревную тебя к нему.
      Меня будто током ударило. Будто дежавю, будто это всё уже было, или что-то очень похожее… только не вспоминать, только не дать себе помнить…
     И вдруг Генрих обхватил меня, мою голову ладонью, и прижался ртом к моим губам. Я задохнулась от неожиданности. Он прижал губы несильно, и я могла бы увернуться, наверное, но в следующее мгновение он прижал меня сильнее за затылок, раскрывая губы и действуя нежно, будто вбираясь глубже и всё глубже зарываясь пальцами в мои волосы, поднял руку и коснулся пальцами лица.
       — Ли… — прошептал он, порывисто дыша, обжигая меня дыханием. — Ли…
      Он прижался ко мне всем телом, очень горячий сквозь одежду, будто он не человек, а печь. Наверное, если несколько месяцев мне не внушали со всех сторон, что я должна, я отскочила бы ещё при первом его приближении, но мне столько влили в уши, что я оказалась не просто готова к тому, что Генрих неожиданно решил сделать, что я… просто обняла его.
     Кожа у него оказалась, действительно, очень горячей, легко краснела от прикосновений, а под кожей он был твёрдый весь из звенящих длинных мышц, вообще тело очень стройное и красивое, будто его создал Микеланджело, рыжеватые волоски на груди, щекотали мою кожу, а соски были очень маленькие, розоватые, какие-то умильные, было в нём что-то очень трогательное, едва ли не детское…
      …Ли, моя жена, к которой я не прикасался по собственной воле, по какому-то недоразумению, данному мной самим странному обещанию, на вкус и на ощупь оказалась ещё более необыкновенной, чем на вид, а красота её завораживала и ослепляла, я бы ни за что не посмел прикоснуться к ней, если бы не проводил с ней в досужей болтовне и прогулках целые дни, и если бы постепенно, сам не знаю, когда и как не начал слепнуть от страсти и ревности всё больше с каждым днём, когда видел рядом этого прекрасного садовника, будто из старинных песен, у меня сердце загоралось такой злобой, что я едва мог себя сдержать.
     Но сейчас мысли о ревности улетучились из меня, любить её оказалось наслаждением необыкновенным, от первого прикосновения к её губам и волосам, к слову оказавшимся такими упругими и гладкими, как самый нежный шёлк, а мне всегда их глянцевая тяжесть казалась смоляной, будто волны океана, способные накрыть меня с головой и утопить в себе, они же были теплы и нежны. Мои пальцы скользили в них, я зарылся и лицом, вдыхая невероятный аромат и тепло её кожи… я весь утонул в ней, я не чувствовал такого никогда…