Путешествие принца Людвига - 13

«… Чтоб наследницей быть мне»

Наступил ноябрь, погода окончательно испортилась, поэтому придворный вечный праздник переместился с открытых пространств во дворцы и храмы.

Из Дневника:
«6 ноября (29 дней до переворота) камергер Лилиенфельд в дворцовой церкви сочетался браком с одной из фрейлин её императорского высочества…».

Тридцатилетний барон Карл-Густав фон Лилиенфельд в тот счастливый для него и его семнадцатилетней невесты Софии день, конечно же, не мог представить, что не пройдет и двух лет, как его беременная жена будет приговорена к смерти, милостиво замененной наказанием, состоявшим в отсечении языка и битье плетьми. Ни в чем не повинный барон с семьей будет сослан в Томск, где и умрет через 18 лет. Но в тот день:

«В полдень жених с корпусом конной гвардии, с шестью трубами и с литаврами в сопровождении 12 императорских карет, запряженных шестерками лошадей, прибыл ко двору и был введен в церковь генерал-фельдмаршалом Минихом, невесту вел его светлость принц Людвиг. Поскольку невеста принадлежала к русской религии, то они в присутствии всех их императорских высочеств венчались по греческому обряду, а именно: сначала поп благословил их, взял у обоих кольца, которые стоявший подле архидьякон отнес в алтарь; вложил каждому в руку зажженную белую восковую свечу, затем произнес какую-то молитву, надел каждому на голову венец, отвернулся и снова довольно долго читал молитву и пел Hospodi pomili, после чего взял книгу и прочел что-то брачующимся. Стоявший подле него поп протянул ему чашу с вином, из которой он велел невесте и жениху по три-четыре раза отпить, пока оно не кончилось, и при этом непрерывно бормотал. Сняв с них венцы, он дал им поцеловаться, трижды обвел чету вокруг аналоя, снова надел каждому кольцо, которым они обменялись, помолился, перекрестил их и дал поцеловать распятие; затем жених подошёл и поцеловал невесту, и на том церемония закончилась. В полдень новобрачных чествовали при дворе, а вечером был бал».

На свою беду, юная невеста, рожденная в семье рюриковича князя Василия Одоевского, была в тесных отношениях с другими придворными дамами из числа высшей русской аристократии. В частности, со статс-дамой двора Натальей Лопухиной, позднее обвиненной Елизаветой Петровной в так называемом «бабьем бунте». В состряпанном Тайной канцелярией «деле Лопухиных» фигурировала и София Лилиенфельд. Но это будет через два года, а пока: 

 «7-го ноября (28 дней до переворота) в честь новобрачных снова был бал.
10-го (25 дней до переворота) турецкий великий посол поучил у её императорского высочества правительницы прощальную аудиенцию и
12-го (23 дня до переворота) прибыл к его императорскому высочеству генералиссимусу для прощальной аудиенции.  После обеда князь Репнин сочетался браком с одной придворной фрейлиной. Невесту в церковь ввел его светлость принц Людвиг.  После бракосочетания князь Репнин в сопровождении свадебных гостей в 30 каретах, запряженных шестерками лошадей, 8 конных гвардейцев с 4 трубами и литаврами, которые ехали перед свадебной каретой, прибыл к себе в дом, куда он вечером пригласил все их императорские высочества и его светлость принца на ужин и бал». 

Как видно, принц Людвиг хорошо освоился в русских аристократических кругах и был приглашаем на церемонии, где ему доверяли сопровождать под венец первейших русских невест. К примеру, повенчанная 12 ноября с молодым князем Петром Репниным Мария Головкина приходилась племянницей вице-канцлеру Михаилу Головкину.

После 12 ноября в дневниковых записях возникает неожиданный двухнедельный перерыв.
То ли секретарь принца приболел, то ли сам Людвиг не участвовал в придворных вечеринках, которые, как известно из других хроник, продолжались. Однако именно в эти недели причастными к высокой российской политике персонами были предприняты шаги, сделавшие елизаветинскую «революцию» неотвратимой.

В эти дни на сцене появился еще один персонаж, который захотел поучаствовать в толкотне вокруг трона младенца-императора. Вальяжный граф Головкин нашел себе союзника в лице деятельного Алексея Петровича Бестужева-Рюмина. Бывший российский посол в Швеции и других европейских странах, попавший в опалу после свержения Бирона, видимо, по протекции Головкина был возвращен из ссылки ко двору. Ставший через несколько лет  канцлером империи, определявшим внешнюю политику России на протяжении почти всего царствования Елизаветы, в те дни Бестужев пытался восстановить свои позиции в ближайшем окружении правительницы. Анна Леопольдовна милостиво простила его былые заслуги перед Бироном и в конце октября соизволила принять Алексея Петровича. Противопоставив дипломата Бестужева вице-канцлеру Остерману, Головкин, видимо, решил, что вопрос с новой «схемой» престолонаследия можно считать решенным.
Как и многие другие вопросы при правлении Анны Леопольдовны, этот также решался в спальне правительницы в присутствии любимой фрейлины Юлианы Менгден. К правительнице был вызван сотрудник Сената действительный статский советник Иван Тимирязев, которому была дана следующая «вводная»: подготовить два проекта манифеста, а именно, «один в такой силе, что буде волей Божиею государя не станет и братьев после него наследников не будет, то быть принцессам по старшинству; в другом напиши, что ежели таким же образом государя не станет, чтоб наследницей быть мне».

В том, что правительница изволила повелеть одним манифестом решительно поменять «схему» престолонаследия, не было ничего новаторского и сверхъестественного. На её глазах ранее подобными бумагами оперировала тётка Анна Иоанновна, сначала передавшая свой трон в наследство внучатому племяннику, потом, также одним лишь манифестом, отдавшая право регентства Бирону, не имевшему с Иоанном VI никаких родственных связей. Наконец, подобный порядок – когда царь сам назначает наследником любое лицо, - установил сам великий Петр I. Кроме того, апробированная при свержении Бирона - и не вызвавшая возражений ни в верхах, ни в низах, - ссылка на то, что субъект власти может меняться «по усердному желанию и прошению всех наших верных подданных», внушала уверенность на успех предприятия.

Обсуждение документа было намечено на первые числа ноября. Вельможи решили не торопиться, а все основательно взвесить, ведь до 18 декабря 1741 года (по григорианскому календарю, в котором и велся Дневник путешествия принца Людвига) еще было время. Высшие чиновники, как это принято в России, видимо, хотели огласить манифест ко дню двадцати трехлетия Анны Леопольдовны.

Единственно, чего не учла правительница и её сановники, что на их беду к этому делу пристал известный нам Иван Брылкин…