Дикая яблонька

               
               
               
     Cообщение Борису передал водитель вездехода ехавший к старателям. Борис сразу же развернул плотно скрученную бумажку: - «Ты нужен мне. Улька». Прочитав, Борис спросил водителя, кто дал ему эту записку. Водитель ответил, что записку попросила передать молодая женщина с месяц назад. А кто она, он не знает. Записку не мог передать раньше, не с кем было.  Да и у него рейса в эту сторону не было до сегодняшнего дня. Так что, не обессудь. Ставя еду и чай на стол для водителя, Борис думал, что же, что же там случилось с Улькой. Последний раз они виделись год назад. Накормив и проводив водителя, Борис, не смотря на вечер, собрался, накинул рюкзак на плечи, взял карабин, позвал Лайчонка и вышел в ночь. А с рассветом устало ступил на берег реки Дугде.
     Зябкий рассвет, разливаясь брусничным соком, плыл по верхушкам пожелтевших деревьев к правому берегу и, облив его, потянулся к заснеженным вершинам Джагдинского хребта к засыпающей над ним звезде.
     Сердито ворчал перекат. По широкому плёсу гулял таймень и не просто таймень, а матёрый – хозяин реки. И сердце Бориса, затрепетав в рыбачьем азарте, остановило его у залома. Таймень бурлил, вскидывался, бил багровым хвостом поднимая брызги и вспугнув сплавлявшихся крохалей, затих: – Да, брат лихой, померились бы с тобой силушкой, если б у меня снасть и время было. А так гуляй, может быть, ещё встретимся, если у тебя другой жизнь не отнимет. Напившись с ладони, Борис встал с колена и вышел по косе на тропу. Пахло увядающим простором, грибной прелью, истомой болот. Поднимался гнус. Тёмно-синяя небесная бездонность постепенно таяла, наливалась дневной голубизной. Отрумянившись, забелели облака. Всплывающее солнце жгло прохладу. Недалеко тоскливо кричала желна. Над заболоченной марью и дальше к востоку кочевали клочья тумана и, струясь в воздушных потоках, рисовали манящие миражи.
    
     Улька - Ульяна Шорохова, яркая знойная молодка с вьющимися светлыми локонами, с зелёной грустинкой в глазах, явилась на станцию с первой волной железнодорожников, сменявших «ОВЭшников» во время сдачи этого участка Бамовской дороги.
     Приехавшие на станцию люди, в основном среднего возраста крепкие и упорные в труде, вживаясь в жестокую порой коварную мерзлоту, заводили животинку, птицу, огороды. И не только для того, что бы прокормить себя, но и для душевной радости и от той извечной, нетленной тяги человека к своему, желанному, кровному, святому клочочку земли, скупо выделяемому властью простому работящему человеку. Как будто земля наша издревле принадлежит власти, а не народу освоившему и осевшему на ней.
     Через нелёгкий труд, радость праздников, внезапное горе, закалялась дружба, рождалась любовь и не только человека к человеку. Но и любовь к этой суровой, изумляющей красотой и таинственной естественностью, северной сторонке, для многих она стала родной. Ведь даже чужбина становится родиной, если за неё прольёшь пот добровольного труда и собственную кровь.
     Ульку Борис знал давно, но не будет же он кричать. Что она из глухого таёжного посёлка. И что он неоднократно бывал в их заметной избе с резными наличниками и броским крылечком. Неоднократно ночевал в ней и пил с Улькиным отцом круто заваренный чёрный чай, а иногда и водку, вспоминая за их гостеприимным столом совместное с хозяином короткое, но не лёгкое прошлое. Тогда-то Борис и обратил внимание на закипающую женской прелестью Ульку. Осторожно - украдкой, наблюдая за ней и любуясь ею, Бориса охватывало тревожное,щемящее сердце беспокойство. Улька казалась ему дикой сиротливой яблонькой. Опушённой цветущим ароматным нарядом, робко устремлённой к солнцу, среди окружающих и теснящих её берёз и елей, на крутом доступным паводкам и ветрам берегу. Борису хотелось подойти к ней прижать к своей груди и, нежно целуя её руки и лицо, отогреть дыханием, защитить своим объятьем от неясной для него, но осязаемой опасности витающей вокруг неё, но не посмел.
     Осенью Борис уехал из их посёлка, увозя в памяти волнующий его Улькин образ, сотворённый его вдохновением.
     Время незаметно, опаляя одиночеством, гнало Бориса по жизни, иногда останавливаясь, он оглядывался, всматриваясь в прошлое, а вот уже год, а вот уже и три канули, пролетели.
     И вдруг, к вспыхнувшей в Борисе нечаянной радости, неожиданная встреча с Улькой на станции. Борис рванулся к ней. Но Улька как показалось ему, не узнала его, или сделала вид, что не узнала, и он прошёл мимо, поняв её поведение как не желание вернуться к их незначительному знакомству. Уходя, Борис думал, а зачем ей вырвавшейся недавно из-под строгой родительской опёки. И пьющей может быть неутолимо из чаши жизни хмельною самостоятельность, шагнувший в четвёртый десяток, седеющий мужик. Когда вокруг столько молодых, полных сил, жаждущих женского тепла и ласки.              Порой радость ослепляет внимание. И если бы Борис подошёл тогда к Ульке или хотя бы вгляделся, то увидел бы, что и она узнала его и тоже очень  рада от встречи с ним. Она не забыла его тёплые восторженные взгляды и нежное внимание и отношение к ней и была этому очень рада, даже больше.
     Примерно через неделю, перед отъездом Бориса на работу в тайгу, они встретились у магазина. Разговор у них был долгим, тонувшим в прошлом. Поговорили они и об их настоящем и немного о будущем и расстались. Борис хотел тогда сказать Ульке, что любит её и готов отдать ей своё сердце и был бы самым счастливым человеком на свете, если б она согласилась стать его женой. Но не смог, потому что при их разговоре Борису опять показалось, что Улькина  радость от встречи с ним напускная. Но он вновь ошибся, не разглядел, не почувствовал её искрению тягу к нему. И они разошлись, пожелав друг другу всего хорошего. Но и после этого разговора они иногда встречались, но так мимолётно, здравствуй и пока.

     Почти что сразу по приезду Ульки на станцию, закоренелые, опытные бабники заметили её жажду любви, её неопытность, доступность и беззащитность. От их искусного, льстивого, внимания Улька пьянела, и её закружило сладострастной круговертью. И потянулись к ней «женихи» жадно, цепко, с желанием приласкать и уложить, но ненадолго. При её кажущейся взрослости, при её соблазняющей манящей красоте, в ней ещё не было или она ещё тогда не освоила и не овладела, чарующей нераскрывающейся тайной, навечно приковывающей мужчину к женщине. А женщина, не озарённая тайной, как цветок, растративший сок и запах своей жизни, грустно опадающий поблекшими лепестками, вызывает сочувственную жалость и глубокое раздумье, но не любовь.
     «Женихи» у Ульки менялись, встречи были бурными, но короткими как вспышка. А расставания без сожаления и слёз.
     Обычно это чувственная, ослепляющая метель вплетается в жизнь женщины глубинной скорбной «песней» или же безвыходным не по любви свадебным саваном - плачем. Или же худшим когда женщина теряет главное - чувство материнства, веру в любовь, в человечность, постепенно опускаясь на грязное дно жизни. Но нет в земной жизни существа сильнее и прекрасней женщины, восхищающей не только своей божественной сутью и околдовывающей красотой. А так же тем что, даже растратив, растеряв всё, падшая на дно, втоптанная в грязь, она находит в себе силы возродиться, подняться, расцвести, полюбить и начать жизнь заново. И главным в этом её возрождении является то, что женщина почувствует, увидит, что тот, которого она полюбила готов отдать ей себя всего и навечно. А истинную любовь можно встретить, найти даже в дорожной пыли жизни. И к счастью, всё-таки есть ещё на земле, кому любить и кого.
     Безрассудно прожигая, растрачивая, молодость, Улька, постепенно превращалась по слухам, сплетням, в затасканную, живую куклу, в пастельную игрушку.
     – Ты, Ульяна, не женщина, ты ветреница, пустоцвет. Пойми, что настоящая женщина, только тогда, когда её тело принадлежит любимому, а жизнь и душа до последней капельки не только ему единственному, но и вашим детям. А ты что делаешь, не стыдоба ли? Не позор ли? Да выбери ты одного. Ну что ты, стелешься под каждого. Одумайся Ульяна, Одумайся. Если так будет и дальше, напишу твоим родителям. Вот-то радость им будет, их дочь превращается в шлюху. Выговаривала Ульке, соседка по дому Мария Павловна Кондратьева, женщина зрелая, черноглазая, привлекательная, растившая с мужем троих детей и благоволящая Ульке.
     – Да есть у меня, тётя Маша, один, единственный. И выбрала я его давным-давно. Но я ему не нужна. И вы правы, тётя Маша, что-то я сильно закружилась, запуталась. Но я исправлюсь. Вот увидите, я исправлюсь. Напуская на себя покорную виноватость, обещала Улька. Но её чувственная метель продолжалась. Запав на очередного женишка, Улька загуляла с ним, да так шумно и весело, до громовых раскатов, до осуждающих пересудов, до новых сплетен, лишилась работы, а с ней однокомнатной ведомственной квартиры и исчезла.

     В пятом часу вечера преодолевая усталость, Борис пришёл на станцию. Женщина, открывшая Борису дверь Улькиной квартиры. На его вопрос, где Улька, ответила, что не знает где она. Побывал Борис и у Марии Павловны, она рассказала ему, что Улька оставила у неё чемодан и сумку. И говорила, что поедет на поиск работы. А перед расставанием чуть не плача просила меня, что б я не сообщала её родителям. И обещала позвонить, но так ещё, и не позвонила.
     Друг Бориса, к которому он пришёл переночевать, рассказал Борису, что по слухам Улька, где то рядом в тайге. А точно где он не знает.
     С утра Борис обошёл бывалых лихих мужиков, у которых ещё не откипело желание рискнуть и схватить парящего в небе золотого орла, или же спрятавшегося где-то в земле за семью замками, печатями, дьявола в золотой шкуре. А такие мужики, крепко осевшие на станции и вокруг неё по укромным местам подальше от ментовских глаз, были и будут. И жили они, и будут жить, по закону Севера. Где не медведь и беспредел хозяин, а честь и совесть. Север открыт всем, но без чести и совести, с ним не сроднишься – выдавит. И пока Борис созванивался с начальством геологической экспедиции прекратившей поиск, изыскание полезных ископаемых в этом районе и чью не вывезенную технику и оборудование он охранял. Потом сбрасывал перекупщикам пушнину, закупал продукты и всё необходимое ему в будущем. Мужики выяснили и дали Улькин след, прислав к нему Володьку Хазарина, парня надёжного смелого, касалось, проходили…
      – Твоя Ульяна, Боря, у вздымшиков – пихтачей. Это те, Боря, да ты и сам наверняка знаешь. Но напомню, это те, кто занимается сбором смолы – живицы с лиственных и еловых деревьев. В общем, короче, она там вроде бы, как, кашеварит. Табор у них в распадке на Талом ключе.
      – Так она, Володя, не моя. Я с её отцом не один кусок пайки ломал пополам в былое время. Поэтому мне необходимо её найти и вернуть к нормальной жизни. Душой чувствую, Володя, душой, что помощь ей моя нужна. И кто ей, дурёхе, сейчас поможет, если не я.
     – Короче, Боря, твоя она или не твоя мне всё ровно. Меня послали передать и помочь тебе, если пожелаешь. И вот ещё что, народ там вроде бы и наш, и не наш. Бригада человек пять, вертит делом Грач, прошедший лагеря. Дружбы с нашими мужиками не имеет и общается только по делам. Добраться до них, можно вездеходом. Но лучше на лодке, а там от берега с час ходу. Я бывал в тех местах, тропы знаю, так что если надо помогу. Одному тебе думаю не с руки. Так что если согласен, намечай срок.
     – А что тут, Володя, намечать. Завтра с утречка и пойдём. Сегодня уже поздновато, да и гостинцев прикупить надо. В тайгу, сам знаешь, брат лихой, с пустой торбой даже к врагу не ходят. А ты, Володя, лодку подготовь. Да, и что я буду должен за помощь?
      – Какой долг, Боря, такие как мы, добро творят добровольно и бесплатно. Это нынешние бизнесмены – барыги, даже за взмах руки отдачи рублями требуют.

     Вечером Борис договорился с другом оставить у него Лайчонка.
     – В этой поездке Лайчонок мне не нужен. Да и что там будет, что случиться, не предугадаешь, а рисковать его жизнью, это-то же не охота. Так что пусть пока побудет у тебя.
     В ту ночь Борис долго не мог уснуть, думая об Ульке и до боли чувствовал, что нужен ей и даже необходим. Думал Борис и о том, а если Улька
согласиться уехать с ним, то опустят ли её мужики по-хорошему, а если нет? А
если нет, нет, нет. И он провалился в сон.
     С лодочного причала отчалили почти в семь часов утра. Небо грустно слезилось, будто оплакивая, увядающую тайгу. По тропе шли не торопясь.  Впереди шёл Хазарин и, уловив запах дыма, остановился, поджидая Бориса.
     – Ну, всё, Боря, подходим. Чуешь, дымком тянет. Да, и карабин на всякий случай разряди. И как договаривались, Боря, если что пойдёт к плохому, серьёзному. Тогда отступим на время, нам чужой крови не надо. Да и своя кровушка пусть ещё тело погреет, а не землю. Приглядимся, выждем, а потом и решим, как быть дальше. 
     – Согласен, Володя, на рожон не попрём. Но без Ульки я не уйду.
     – А если, Боря, она не пожелает, что тогда?
     – Вот тогда, Володя, развернёмся и уйдём.
Вскоре заголосили собаки и, пройдя ещё немного Хазарин вывел Бориса к табору пихтачей. Перед ними стоял обширный брезентовый навес с топившейся железной печью. В нём за длинным столом сидело два мужика. Слева от навеса поодаль стояли две большие палатки. Из одной выходили электрические провода и тянулись на не высоких кольях к следующей палатке с трубой. А чуть в сторонке, от палаток стоял не большой вагончик на колёсах. К нему тоже тянулись провода. А справа от вагончика стоял трактор с прицепом. Навстречу им, поднявшись из-за стола, вышел седой пожилой мужик среднего роста и на вид крепкий. Успокоив собак, он поздоровался.
     – Прошу, ребята, проходите, к столу. Мы гостям, всегда рады.
Хазарин с Борисом прошли и сели за стол.
     – Может поесть и чайку вам с дороги? Спросил встретивший их мужик.   
     – Чайку можно, ответил Хазарин.
     – Да и познакомится, не мешало бы. Меня звать Владимир, а это друг мой Борис. А как вас звать величать?
     – Я Грач, вернее Анатолий Грачёв. Ответил встретивший их мужик.
     – А это Гриша, указал Грач правой рукой на сидящего за столом мужика и  обратился к нему.
     – Сходи-ка, Гриша, и позови Ульяну, пусть организует нам чаёк, ну и к нему что-нибудь. 
От услышанного Бориса как будто током пронзило. Господи, неужели Улька действительно здесь. А вдруг это не она. И он встал, снял карабин с плеча и передал Хазарину. Затем снял рюкзак, опустил его на скамью и, закурив, повернулся к палаткам и вагончику. Через некоторое время из палатки, оснащенной трубой, вышел Гриша, а за ним Улька. Пройдя несколько метров Улька увидев Бориса, рванулась и, подбежав к нему, обняла и, всхлипывая, заговорила. – Я знала, знала, что ты найдёшь меня. Я же говорила, говорила вам, дядя Толя, что он прейдет за мной, я ему нужна, нужна.
     Что только Борис не думал о встречи с Улькой, если найдёт её, но такого не ожидал. И он обнял её крепко – крепко и почувствовал, что теперь она действительно для него самый любимый и родной человек на свете.
     – Так, Ульяна, бери Бориса, и идите в сторонку. Там и разберётесь, как вам дальше быть. А нам ваши разборки незачем смотреть и слушать. Проговорил Грач.
Взяв Бориса за руку, Улька увела его за вагончик. Остановившись там, повернулась к нему и обняла.
     – Подожди, милая, и он осторожно отодвинул её. Мне сегодня нужно возвращаться. Ты пойдёшь со мной?
     – Да, Боря, пойду.
Борис внимательно посмотрел в её наполненные слезами глаза.
     – И, ты, согласна стать моей женой?
     – Да, я буду твоей женой.
Борис ласково обнял её и расцеловал. 
     – Ну, всё милая, нам пора, не будем тянуть время. Так что иди и собирай, что с собой возьмёшь. Да, вот ещё что. А почему ты не написала мне, что находишься здесь?
     – А я когда писала тебе, то была ещё на станции. Позже приехав в Февральск, встретилась там с дядей Толей. Он двоюродный брат моей мамы. Рассказала ему, что запуталась до края, лишилась работы, жилья. И он забрал меня сюда.
Вернувшись под навес, Улька обратилась к Грачу.
     – Дядя Толя, я сегодня ухожу с Борей и буду ему женой. И вам моё душевное спасибо за то, что поддержали меня в сложнейший период жизни. Я никогда, никогда не забуду этого.
     – Ладно, Ульяна, иди, собирайся. Сказал Грач и подошёл к Борису,  достававшему из своего рюкзака и расставлявшего на стол. Хлеб, две бутылки водки, целлофановый пакет с чаем, пакет с конфетами, три блока сигарет, спички, пачку соли и пакет с картошкой. Дождавшись, когда Борис закончил с рюкзаком Грач протянул ему руку. Борис встал и, глядя Грачу в глаза, пожал его руку, и они внезапно обнялись.
     В тот же год, зимой в середине ноября Борис сдал технику и оборудование экспедиции на вывоз. И получив расчет, уехал с Улькой из станции. А вот куда? Знают, наверное, только близкие им люди.
               
                Ст. Дугда 2009 год. – г. Карлсруэ 2010 год.