Ключи и замки. Часть 3. глава 6

Глава 6. Ты не должен…
     В ужасе я очнулся, я видел, я чувствовал… я всё почувствовал… Я почувствовал, что Ли, моя Ли была с другим. Я почувствовал это так, словно я был ею…
       — Ты что?! — ахнул кто-то возле меня. — Очнулся!
      Я завертел головой и увидел проступившую сквозь мутно-красный туман часть странного помещения, странный монотонный шум, входящий в ум раньше изображения, и лицо Ниагары, бледноватое, и обеспокоенное. Но сейчас она обрадовалась, подскочила. Я не мог понять, где я…
     — Очнулся! Очнулся, мой любимый! — и Ниагара бросилась мне на грудь.
     Прикосновения её тела, коротких волос, её запах, всё такое чужое, не моё, заставило меня содрогнуться, я оттолкнул бы её, но во время остановил себя, только мягко отстранил.
     По звукам я понял, что кто-то вошёл, странно мне казалось мы будто на корабле, было ощущение непрочности, словно всё качалось, наверное, всё качалось в моей голове от слабости.
       Ниагара встала, лепеча что-то, я пытался рассмотреть остальных, но, кажется, тёмно-красный туман, стал снова сгущаться из углов, которые я так и не рассмотрел. Но снова погружаться в чудовищные видения, где Ли целует другого…
     Я постарался остаться в сознании, чтобы не вернутся туда, туда в этот кошмар, где Ли целовал другой, другой касался, и я чувствовал это будто это происходило со мной, я содрогнулся, всё болезненной судорогой свело внутри меня и тут же шумно протяжно и очень болезненно вырвало. Мне показалось, из меня вывалились все ссохшиеся внутренности. Вокруг засуетились ещё больше, я почувствовал, что клонюсь с высокой и очень узкой кровати, почему мне кажется, что это какие-то носилки…
      — Держи! Он падает!
     …Я первая кинулась, чтобы удержать его, моего Королевича, который вот-вот мог свалиться с носилок. Мы летели к одному единственному на планете лекарю, который по словам Белтца был способен вылечить Королевича.
       Да, не удивляйтесь, были у нам и самолёты, у нас было все. Наш мир был будто негативным отражением «Верхнего» мира, и наш мир был устроен куда справедливее, как я уже объясняла Королевичу. И многие очень многие существовали на стыке Верхнего и нашего, Тёмного мира. Те, кого верхние считали преступниками и не желающие подчиняться их дурацким надуманным законам, призванным на службу только кучке правителей, их семей, их приближенных, хозяев и нещадного угнетения рабов, местами такого, что со скотом обращались лучше.
       При этом надо сказать, мало, кто из рабов жаждал освободиться, предпочитая довериться во всем хозяевам, которые заботились о них, обеспечивая всем, от крыши над головой и пропитания до развлечений. Те, кому не нравилось это положение вещей, рано или поздно скатывались в наш Тёмный мир, предпочитая подчиняться нашим простым и справедливым законам, а не воле хозяев и правителей.
       Ну, а самые и ловкие умные существовали на стыке двух миров. И должна заметить, таких было немало. В Верхнем мире они получали деньги, а в нашем возможности. Ученые — экспериментировать, творцы создавать произведения, запрещенные в Верхнем мире, потому что полный доступ к творениям музыки, живописи, кино и литературы, существовавшие испокон веков, имели только правители, ближайшие их советники, и небольшое число аристократов, только они и имели истинное представление о мире. Нашем, их, о прошлом и о том, что сейчас или когда-либо происходило на планете. Потому что даже самые богатые из свободных, но не введенные в избранный круг Управляющих миром, то есть членов Совета Первого уровня, не имели представления о том, что и как работает и почему происходят те или иные события. А вот в нашем Тёмном мире все знали всё. С одной оговоркой: «промежуточники» не были введены в полные права изгоев, они оставались гражданами Верхнего мира, пользуясь нашими благами, прав на информацию не имели. «За всё надо платить», любил повторять Белтц.
     Так что мы из своей тени были всюду, как сама тень всюду. И некоторые исключительные люди, такие, как этот лекарь, к которому мы сейчас летели на другой конец планеты, чтобы спасти Королевича, сотрудничали с нами в обмен на информацию и необходимые ему для работы материалы, которые по законам Верхнего мира получить было очень сложно или вовсе невозможно. Надежда была только на него…
      Самолет наш приземлился в аэропорту, когда здесь, на Севере была глубокая ночь, с таким расчётом и летели, чтобы незамеченными прибыть в исследовательскую клинику нашего лекаря, только те, что принадлежали нашему миру на Севере были в курсе нашего прилёта и обеспечивали нам беспрепятственный путь клинику без возможных проверок, которые могли бы нас затормозить или вовсе при проверке наших личностей… многие из нас были вне закона, как сбежавшие рабы, или преступники Верхнего мира, и при поимке попали бы в тюрьму, потому что наши данные в розыскной базе данных. Пожалуй, только дети и младенцы из наших не разыскивались Верхним миром.
       И вот мы перенесли Королевича, которого вырвало кровью в самолёте, после чего он снова впал в беспамятство, в маленький фургон-мобиль и, поспешая, увеличивая до предела скорость, мчаться к столице в клинику Никитина. Его имя не произносили у нас, чтобы не дай Бог не навести на его след кого-то из верхних или наших, потому что то, что мог он, не мог больше никто, и утратить его из наших рядов было бы очень большой потерей, потому что к нему обращались в самых безнадёжных случаях, и он помогал всегда, как самый настоящий кудесник. Ну или шаман. Я читала, существовали такие когда-то, которые могли даже с того света вернуть.
      И всё больше было похоже, что Королевича предстоит так возвращать с того света…
       — Пульс нитевидный… давления почти не держит, — вполголоса говорил один, с беспокойством глядя на мониторы и держа белую руку Королевича.
       — Не такое массивное кровотечение…
       — Такое не такое, откуда знать, что там внутри у него. И вообще, с чего кровотечение возникло… ничего не понимаю.
       — С чего он помирать-то взялся, стабильный же был.
        — Был бы стабильный, на другой конец планеты не летели бы.
       — Я думал, это потому что Белтц так решил. На черта ему этот парень сдался? Чего он так проникся к нему? Кого из наркоманов он вообще стремился спасать?
       — Никого. Никто не спасает наркоманов, они сами делают выбор, их не имеет смысла спасать.
       Они посмотрели друг на друга, потом на меня.
       — Жених твой, Ниагара? Поэтому Белтц и… Но зачем он тебе, он же конченный…
       — Много понимаете? — вспыхнула я.
       Они опять переглянулись с видом «женщины такие дуры» и вернулись к больному.
       — Он всё равно не жилец, помяни моё слово.
      У меня всё сжалось внутри. Неужели… неужели они окажутся правы?! Я встретила мужчину моей мечты, моей жизни и я потеряю его?!..
      Но наконец-то мы подъехали к клинике. Здание вершиной терялось в облаках, таких высоких домов я не видела. Зачем строить такою высоту?..
      На пороге нас встречали и внутрь впустили только докторов, которые, впрочем, через полчаса тоже вышли к нам.
       — Ну что там? — с нетерпением спросила я, едва ли не выбегая к ним.
      Один пожал плечами.
       — Не знаю… но вообще странно всё.
       — Что странно? Он живой?
       — Ну был живой две минуты назад, пока мы в лифт не сели, а что теперь… кто его знает.
       — Вы так говорите, будто… сомневаетесь в Лекаре.
       — Да не о том мы… то есть… тебе не показалось, что Лекарь его узнал?
       — Ну может он покупал его услуги. Наркоманы все проститутки.
       — Думаешь Лекарь из этих?
       — Ну он гений. А гении все с отклонениями.
       — Это да… странно вообще-то. Где Лекарь, где этот… проститутка наркоманская, — он сплюнул на мелкий гравий, которым была устлана площадка у крыльца. Здесь снег недавно сошёл, судя под всему, хотя бы по запаху талой влаги в воздухе. 
       — Прекратите! Или я Белтцу расскажу! — воскликнула я, оскорблённая их рассуждениями.
      Они опять посмотрели на меня, как на глупую женщину.
       — Ниагара, ты что, вчера на свет родилась? Ты всерьёз думаешь, что Белтцу не известно, как зарабатывают наркоманы себе на дозу? — усмехнулся один, а второй так просто трясся от смеха.
       — Смешно? Смешно вам?! Идиоты, плебеи проклятые…
       — Ну ладно, Ниагара, чего ты? — добродушно забормотали они, смущаясь своих насмешек.
       Вообще-то они незлые, циники, конечно, потому что медики, наверное. Я сама была довольно цинична до недавнего времени… еще совсем недавно. Да и теперь по отношению ко всем и ко всему, 
     Мне хотелось плакать. Не может этого быть! Не может! Чтобы Королевич, вот такой… такой… чтобы он занимался таким промыслом. Но, чувствуя, что мои аргументы слабы и даже глупы, я просто расплакалась. Кто-то из этих двоих даже приобнял меня на плечи.
      — Не плачь, Ниагара, ну что ты… Вылечит Лекарь твоего Королевича и женишь его на себе. Ну если только не начнет опять…
      
     …Увидеть Всеслава в таком положении это было даже не последнее, чего я мог ожидать, когда мне пришло сообщение от моих «друзей» в Тёмном мире. Это было то, чего вообще не могло быть. Потому что, во-первых, я, как и все в Вернигоре, знал, что Всеслав женился на наследнице Запада и теперь привыкает к роли мужа и будущего правителя. Мы все это видели, видели трансляцию свадьбы, которую нам тут, как после и свадьбу Ли с Исландцем, показывали на огромных экранах, что существовали для того, чтобы оповещать о важных событиях, а в остальное время для развлечения: демонстрации фильмов, концертов и подобных вещей. Такие существовали во всем мире в больших и даже в маленьких городах. Поэтому Всеслав никак не мог оказаться, «нашим товарищем», как выразился Белтц, предводитель народца нелегалов, что брали под крыло беглых рабов, преступников и прочие отбросы общества или Верхнего мира, как они называли всех остальных.
      А во-вторых: он выглядел так, что я, кто не только способствовал появлению на свет и знал этого мальчика с рождения, но собственными руками сконструировал его из ДНК его прадеда с небольшой коррекцией всего в нескольких нуклеотидах, чтобы сделать его неуязвимым для некоторых болезней, хоть и сразу узнал его, но был поражен до глубины души переменам, произошедшим с ним. Он, с детства мускулистый и крепкий, страшно исхудал, и сейчас был не просто болен, для меня была очевидна агония.
       — Что с ним? Почему он в таком состоянии? — спросил я, размышляя, знают ли эти люди, кого они привезли мне? Что это не просто богатый юноша, а Наследник Севера? Судя по ним, не только не знали, но даже не догадывались. И это была ещё одна странность, после трансляции свадеб Ли и Всеслава должен был узнавать весь мир. 
      Его привезли докторишки, работающие на Белтца, их тех самых прохиндеев, что умеют пристроиться на грани и стригут купоны и со своей легальной службы и вот, с Белтца, который, конечно, платит намного больше, иначе он не смог бы их соблазнить работать на себя. Это мне помогает тем, что быстро и без волокиты поставляет любые необходимые мне для работы и моих экспериментов вещества, детали для приборов и даже сами некоторые приборы, а я лечу его безнадёжно больных подданных. Мы с Белтцем знаем друг друга столько времени, сколько я живу в Вернигоре и называюсь Афанасием Никитиным, и пожалуй он, хоть никогда и не говорил этого, второй после Агнессы человек, который знает, что я тот самый единственный в новой истории Земли приговорённый к смертной казни Тан Линг. Белтц вообще, полагаю, говорит намного меньше, чем знает. Впрочем, это нормальное свойство большинства людей, обладающих хотя бы зачатками ума и здравого смысла. Именно поэтому я сдержал возглас удивления при виде Всеслава, потому что и без этого, мне кажется, моё лицо и так выдало меня, если, конечно, эти люди способны читать по китайским лицам…
      Сопровождавшие Всеслава объяснили, что, по их мнению, с ним случилось. Я скомандовал своим сотрудникам, которые переложили Всеслава на нашу каталку, чтобы везли в реанимацию и начали немедленную детоксикацию. Здесь, в моей клинике было всё, было такое, чего не было больше нигде в мире, потому что все эти приборы разрабатывал я сам, в сотрудничестве с инженерами, разумеется, а после их собирали на секретном заводе. Здесь, у меня и проводились испытания, чтобы после внедрить всюду. Но многое оставалось уникальным оборудованием, потому что было очень дорого, чтобы поставлять его везде, где надобность в нём будет раз в год или в несколько лет. Только у меня в моём экспериментальном институте можно было позволить себе иметь почти магическое оборудование.
      Так что, когда я вошёл в реанимацию, Всеслава уже поместили в детоксицирующую камеру, я подошёл ближе. Прежде чем выбрать режим, надо было понимать, чем именно отравлен Всеслав, поэтому в эти мгновения, пока я поднимался сюда, после того, как расстался с доставившими Всеслава докторами, анализ был уже готов.
     Я смотрел на экран, листая строки, и удивлялся тому, что он вообще еще жив. Мало того, что он отравил себя всеми мыслимыми в наше время наркотиками, то есть всеми, о некоторых из которых я еще и не знал, они ведь появляются каждый день, тот самый, подвластный Белтцу мир и торгует и ограничивает тех, кто наживается на всевозможных дурманах, только наивные люди думают, что в нашем мире ничего такого нет. Кстати, сам Белтц говорил мне, что он не поощряет торговлю наркотиками, и уж точно не производит, но контролирует потоки, чтобы быть в курсе, ограничивает и минимизирует. То есть всё это производится не теми, кто принадлежит его, Тёмному миру, как они сами называют себя. «Если кто-то хочет травиться, не моё дело вмешиваться, пусть правительства Верхнего мира заботятся о том, чтоб их дети и подростки не сваливались в бездну». Я спросил: «А ваши?» Я помню, как он посмотрел на меня и сказал: «А у наших есть родители, я не лезу в семьи»
      Что я мог сказать на это? Я, у кого нет и не было родных детей? И который считал своими детьми Всеслава и Ли. К ним я относился как отец, именно так, эти дети были созданы мной, рождены тоже, можно сказать, мной, потому что в их появлении на свет больше никто из людей не участвовал, если не считать моих ассистентов и других работников, но и им был закрыт доступ в святая святых, техники собирали приборы, убирали в стенах лаборатории роботы и специальная система очистки, так что кроме меня никто из людей в стенах моей лаборатории не бывал никогда, только я и вот они, Всеслав и Ли, каждая молекула, из которых они когда-то были собраны, найдена и выпестована лично мной. Только я знал, насколько уникальны эти двое, и не так как все прочие люди на Земле, конечно, уникальны, Ли и Всеслава были абсолютно совершенными созданиями. Божьими, не моими, я всего лишь инструмент в руцех Его.   
      Поэтому вы можете представить, что я теперь чувствовал, глядя на моего мальчика, который был сейчас при смерти. Кто мог так отравить его? Кто мог посметь поднять руку на Наследника? Все в мире знали, хоть это и не обсуждалось вслух, что Всеслав Вернигор встанет не только во главе Севера, но и всего мира, как стоит сейчас его бабка. Она постепенно забирала власть, продолжая дело своего отца, и она с рождения готовила внука себе на замену, давая ему идеальное воспитание. Только с Ли у нее вышла промашка. Как и когда эти двое узнали, что они не брат и сестра друг другу, неизвестно, но их совместный побег, тайна о котором не раскрыта ни для кого, кроме самых близких, доказывает, что узнали. И я предполагаю, что давно…
     Но после оба приняли правильные решения, занять полагающиеся им места в мировой иерархии. И что я вижу? Спустя почти десять месяцев после своей женитьбы на наследнице Запада, Всеслав оказывается в руках Белтца отравленным, измождённым и почти мертвым…
      — Через его почки это отмыть нельзя, он погибнет… выращивать новые для него… время, пересадка, всё это надо еще перенести… — произнёс я вслух своим помощникам и ассистентам, не в силах удержать мысли при себе. Впрочем, мои люди, кто был вхож на эти этажи, были верны мне.
     А про себя додумал: « нельзя… нельзя… почки атрофируются, у другого уже бы сморщились… Эти мыли обычным способом, поэтому они и заумирал»… Кто же посмел отравить его? Чёрт, и лечили неправильно. Хорошо, опомнились и привезли сюда… раньше надо было. Раньше. Сразу… Они сказали, он у них пробыл почти месяц. Этот месяц они продолжали его убивать своим невежеством и бессилием. Ох, раньше надо было. Как я спасу его теперь, после их глупого лечения…
     Я справился с отчаянием и паникой, пришедшей за ним. Постарался отключить все чувства и не думать, что это мой мальчик, сейчас он должен стать просто пациентом.
       — Выводите кровь через мембраны. Везите сюда все, что есть. И вливайте гипертонический, с антидотами. Я настрою камеру. Везите мембраны.
      Мало очистить его кровь и вывести из его клеток и тканей остатки ядов и их метаболитов, нужно еще вернуть обмен веществ во всех клетках в норму, исключить из него молекулы наркотиков, заменившие нормальные радикалы. Молекулярная биохимия, физиология, этому я посвятил десятилетия своей жизни, и только я представлял, насколько это сложная задача…
     — Разденьте его совсем, я осмотрю. Полностью, я сказал, — добавил я, заметив, что санитары оставляют бельё. — И тряпьё это в печь, чтобы я не видел.
      Надо посмотреть, нет ли травм, эти деятели, которых я не хочу называть докторами, за жаждой наживы они давно потеряли своё предназначение, они сказали, что травм на нём не было, но после  их вопиющего непрофессионализма, я не склонен был верить их выводам, к тому же, как он попал к ним вообще было непонятно. Это ещё надо выяснить у Белтца. Но это позже. Всё позже…
      Когда Всеслав оказался передо мной полностью обнажённым, каким я видел его только при его рождении, я осмотрел его с особенной тщательностью, ощупав каждую кость, мышцу и сустав, прощупал живот, прослушал сердце и лёгкие. Я больше доверял себе, чем всем приборам на свете, ещё ни разу не было, чтобы я ошибся. Всеслав всегда был крепким мальчиком, а сейчас я видел рёбра, ости тазовых костей, локтей, колен, плеч, я уж не говорю о скулах и подбородке… Но хуже всего было не это, а воспалённые вены, по ходу которых на руках, стопах, и даже на животе ползли чёрные страшные полосы многочисленных проколов… Никто не травил его… всё сам. Что ж ты натворил, Всеслав, мальчик. Почему?! Что могло заставить его искать забвения?
      Свадьбы эти… Так я поспешил с выводами о конце детской любви и подросткового бунта. Надо сказать, Всеслав с детства производил впечатление очень серьёзного, взрослого не по годам человека. С самого раннего возраста. Я всегда считал, что это результат воспитания, его ведь готовили к трону, Агнесса озаботилась об этом с первого мгновения его жизни. Только что-то чудовищное могло заставить его погрузиться в наркотический дурман. Даже и не дурман, это не просто желание забыться, такая интенсивность предполагает смерть. Настоящее самоубийство, струсил разом порешить себя, решил растянуть во времени? Или надеялся, что не надо будет умирать и можно будет остановиться? Вот только… не успел остановиться…
       Но почему? Что заставило тебя, Всеслав, мальчик мой, так возненавидеть себя самого и саму жизнь?
      Я недоумевал. Он всегда бы таким здравомыслящим, спокойным и холодным. Значит, всё это маска, которой его научила Агнесса. Значит, под бронёй уязвимая нежная душа? Слишком большая и живая, слишком большое сердце, чтобы спрятаться под броню. Ах, мальчик… как его называла Ли?.. Слава… Слава, как же так?
       — Растворы 7, 6 и 13 ему, — сказал я.
     Это восстанавливающие ткани организма растворы, они должны будут заживить его вены, все эти страшные раны, уничтожить инфекцию, которая вползла в него с этими уколами. Одновременно кровь будет промыта, но и весь организм, всё его тело, каждая клетка будет отмыта и восстановлена. Мне тем проще действовать, что я знаю его точный химически состав.
     Вот так, можно досконально знать человека, даже самому его сделать, а он берет и поступает так, что ты стоишь и хлопаешь глазами в полном ошеломлении и недоумении. Понять, почему с ним это случилось, я смогу только когда он поправиться и расскажет сам. Если расскажет. Впрочем, иногда не надо даже говорить, по тому, как человек молчит, можно понять всё.
       Когда все было настроено, и камера закрылась, чтобы выпустить уже здоровым Всеслава, я посмотрел на его бледное лицо с тёмной синевой в глазницах, этим их фамильным длинным носом его прадеда, теперь страшно заострившимся, красивыми губами, это уже не фамильное, это личное его, Всеслава, но очень бледными, даже сизыми, подбородком, торчащим сейчас, почти как нос, и скулами выступившими, как острые утёсы на его лице, и прошептал:
       — Ты только держись, мальчик мой. Слава… Только выдержи. Ты такой крепкий, ты идеальный, если кто-то сможет это пережить, то только ты. Слава… Слава, ты слышишь?
      Этим именем, именно так, я назвал его нарочно, чтобы он услышал, чтобы мозг воспринял это как призыв. Зов самой жизни. Никто больше не называл Всеслава так, одна Ли, и если… я не стал додумывать. Я только очень хотел помочь ему жить…
       Я не выходил от Всеслава несколько часов, не чувствуя в себе сил оставить его одного, не потому что он нуждался во мне, а потому что мне необходимо было быть уверенным, что он жив каждую минуту, я просто не мог оставить его, не мог заставить себя отойти и не видеть его, выпустить из виду, мне казалось, так я хоть что-то контролирую, хотя это и была полнейшая иллюзия, но так мне было спокойнее. Подходил ближе и снова звал его по имени и снова так, как Ли. А потом садился опять за письменный стол и занимался своими делами, краем глаза всё время удерживая взгляд на нём.
     Первая мысль, мелькнувшая в моей голове, что надо сообщить Агнессе о его пребывании здесь, угасла в первые же мгновения. Вначале потому, что была глубокая ночь, когда сюда привезли Всеслава, а после потому, что я начал понимать, что всё вообще не так, как казалось. Во всём не так, потому что иначе, того, что происходит не могло быть. А это было: Всеслав умирающий наркоман, а не зять д’Сузы.
     Когда он начал? Или они начали вместе с Ли? Нет, Ли не принимала наркотиков, в этом я был уверен, я осматривал её, когда её привезли в Вернигор, и то, что я дал ей, чтобы её удержать от «необдуманностей», как выразилась Агнесса, и спокойно выдать за Исландца, не было наркотиком. Психотропом моего изобретения специально для Ли, чтобы подавить на время её волю, память, изменить восприятие, да, но не наркотиком, подсесть на это средство невозможно, оно не приносило удовольствия или хотя успокоения. Но привезли её в состоянии сна, какое именно средство использовал Всеволод и почему, я не знаю, возможно, девочка переживала из-за женитьбы Всеслава, его предательства или ещё чего-то, расспрашивать мне не пристало, всё равно, что лошади в конюшне стали бы говорить, кто бы ответил? Так что делать выводы приходилось самому.
      Так и теперь. С чего Всеслав в таком состоянии? Мне он, пожалуй, и ответит. Осталось только спасти его. Но для этого он должен хотеть жить. А потому я снова и снова подходил к нему, распластанному и обнажённому под покрывалом, и почти такому же бледному как простыни, на которых лежал, всматривался в черты его лица, пытаясь понять, сходит ли ужасающая бледность и острота с черт, смягчаются ли они, или мне это только кажется от желания увидеть это. Осматривал вены, мои растворы должны были работать быстрее. Но пульс всё ещё был слабым и температура слишком низкой, общая слабость и угасание.
     Я не мог это видеть, так это было больно, никогда не думал, что переживу кого-то из моих детей, да, на всей Земле этим детям родитель я, никто больше, хоть они никогда не признают меня таковым, я знаю то, чего больше не знает никто. И сейчас видеть, как он тает, этот мальчик, один из двух дорогих мне на свете людей… тает несмотря ни на что, несмотря на все мои старания…
      Господи, позволь, я умру вместо него, невозможно, чтобы он умер, а я остался!..
     Я думал, что испытываю особенную нежность только к Ли, но теперь я оценил, насколько дорог мне Всеслав. Мой мальчик, ты не можешь, не можешь! Не смей!..
      — Всеслав… Всеслав… нет, не так… Слава… Слава, услышь, услышь, мальчик! — снова и снова повторял я.
      Утро застало меня за этим. Странно, но я не чувствовал усталости. Снова сел к компьютеру, что делать? Что? Что?!.. А может… состав растворов поменять?..