Патоген 6

Хадис стал золотой рыбкой, то и дело хватающей ртом новую порцию геля. Покой и безразличие — вот чего не хватало Хадису все эти годы. Смысл слов растекался по капсуле, обволакивал, но не трогал.
Раздался топот. Свет впился в глаза. Гель потерял свои свойства: сжался тяжёлым комом, скукожился в липкий тошнотворный сироп. Хадиса вытянули из капсулы, пронесли через весь кабинет, бросили в душевую кабину и врубили воду.
Боль камнем осела в пищеводе и поползла навстречу воде. Хадиса рвало розовыми кусками, разрывающими гортань. Через шум потока он слышал крики Василисы и мужские голоса, но силы иссякли, скатились в круговорот сливного отверстия. Хадис скрутился калачиком и почувствовал, как падает в бездну.
— Ещё коли, — услышал он голос Старса и разомкнул веки.
— Очнулся! – закричал парень в чёрном костюме, и Хадис узнал Чарса.
Из-за спины последнего показалось круглое лицо старосты:
— Кто ты, Хадис?
Вопрос показался бессмысленным.
— Я Хадис.
— И зачем ты пришёл к нам, Хадис?
— Я, я сбежал из города в надежде спасти игуану.
Только сейчас он осознал, что никому не рассказывал о причине побега. Как-то не довелось. Никто и не спрашивал, поэтому Хадис не понимал, к чему балаган с допросом?
— И где же она? – наклонялся Старс ближе и ближе.
Теперь Хадис видел только губы старосты и жёлтые выщербленные зубы, чувствовал вонь грязного тела.
— Орёл унёс её, упал с неба, впился когтями и…Тогда я понял, что жизнь существует.
— Не было никакой ящерицы и тем более птицы. Барьер не пускает к вам живность. Чё ты несёшь?
— Барьер? – спросил Хадис.
— Да. «Острова» серых имеют несколько уровней защиты. Последний, на границе со стратами, ограничен вышками связи. Они транслируют защитное поле. Черные не пройдут. Мозг станет кашей. Чип отражает лучи. Больно и кровь из ушей, но это не смерть.
— Я видел, сам видел…
— Хорошо, и чем ты занимался там, Хадис, в своём паршивом сером мирке?
— Я, я, — он задумался. – работал, вечерами смотрел в панорамный экран, а в выходные…
Хадис никак не мог вспомнить, что же он делал по выходным. Наверное, так же как и в будни, смотрел в панорамный экран и слушал, как возится на кухне Анна, стучит игрушками Дэн. Главное он не помнил, кем работал. Каждый день отправлялся на службу и возвращался домой. Хадис мог быть одним из сотрудников «Спутмита» или автомехаником, знал же он устройство машины Калачина, сантехником или даже… «Чёрт его знает. И что происходит?» — подумал Хадис, но вслух ответил:
— Я не помню.
— Серые совсем охренели. Прислали агента и даже не позаботились о легенде, — захохотал Старс. – Надеялись, что ты завалишь нас раньше, чем мы начнём задавать вопросы.
— Я сбежал, — прошептал Хадис. – Там Анна и Дэн. Их надо спасти. Игуана и мёртвый Калачин.
— Опиши жену, — не отставал Старс.
Хадис задумался.
— Она, она.
— Ну, ну, — подгонял Старс. – Толстая, худая, рыжая, горячая или снежная королева. Похожа на нашу Васю или оплывшая жаба?
Хадис не мог вспомнить не только её, но и Дэна.
— Вы что-то подсыпали мне, лишили памяти!
Хадис вскочил с кушетки и навалился на Старса.
— Зачем вы забрали воспоминания?
Спину обожгло хлёстким ударом, затем ещё одним, но Хадис не реагировал. Сжимал на шее Старса цепкие руки и давил всё сильнее.
Висок взорвался болью, и Хадис осел. Стёк на пол с тугого высокого живота.
— Что здесь происходит? – закричал Залик, поставил на пол табурет, которым только что огрел Хадиса по голове, и протянул руку Старсу. — Я говорил тебе, парень — огонь. Проявился, когда завалил Крысолова. Тот предложил убить серого, и Хадис уложил его одним ударом, а потом пытался спасти. Ползал по телу, искал пульс, причитал. Смотрел на меня загнанно, со страхом. Я тогда ещё заподозрил неладное.
— Он бы и тебя убил, — вмешался в разговор Чар, охранник периметра. – Я вовремя подошёл.
— Нет, — закачал головой Залик. – Я хотел посмотреть парня в действии. Ты помешал. Начали без меня, — укоризненно посмотрел Залик на Старса.
— Ты спал, а Вася истерила.
— Вася, Вася, – покачал головой Залик, — выбора нет, полосуй парнягу.
Хадис очнулся от боли. Она напирала изнутри и пыталась выдавить глазные яблоки. Невыносимо чесалась голова. Хадис поднял руку и провёл по шершавой повязке. Затем прижался лбом к холодной стене и лежал так, надеясь, что рано или поздно боль отступит. Он не знал где находится, но чувствовал приятную тяжесть одеяла и запах свежего белья с нотками запёкшейся крови. Аромат, такой знакомый, но давно забытый, витал в воздухе и настырно лез в нос, вызывая урчание в пустом животе.
«Нет. Да. Вколю. Нет» — услышал Хадис голос Залика. Затем раздалось шарканье обуви по полу. Хадис превратился вслух и замер, почувствовал холод. Он заструился по вене, неся облегчение в воспалённый мозг.
— Проснулся? – спросил Залик.
Хадис молчал. Ждал, когда спадёт боль.
— По дыханию чую, очнулся.
— Очнулся, — ответил Хадис, но так и не открыл глаза.
— Очнулся, — донёс кому-то Залик. – Будет ему бульон.
От последнего слова Хадиса замутило. Желудок сжался в комок, обдав пищевод кислотой. Хадис закашлялся, и боль качнулась, вновь наползла на глаза.
— Есть будешь? – спросил Залик.
— Нет, — выдавил Хадис. – Что со мною случилось?
— Всё зависит от того, что ты помнишь.
Хадис помнил Калачина, погоню и игуану, которую унесла большая птица, но промолчал.
— Сына помнишь? – продолжил Залик.
Хадис замер, затем собрался с силами и сказало по слогам.
— Он у-мер.
— Соболезную.
— Давно. Ещё мальчиком. Передоз мочегонных. Анна тогда сошла с ума. Подсыпала лекарства в пищу, давала Дэну таблетки, а потом вздёрнулась сама. Я принял их смерти. Это лучше, чем мучить друг друга в нездоровом городе.
Они помолчали.
— Игуана стала спасением. Надеждой на новую жизнь. Знал бы я раньше, чем занят сосед, может спас своего сынишку. Это и моя вина, должен был заметить бледность Дэна и озабоченность Анны, но тогда все были такими. Я видел, как рушился мир и знаешь, что делал?
— Что? – отозвался Залик.
Он всё ещё стоял рядом. Хадис чувствовал тяжёлое дыхание, но не мог пошевелиться, да и не хотел. Нельзя исповедоваться, глядя в глаза. Вскрытый гнойник может обляпать ближнего, заразить его неизлечимой тоской по тому, что уже не случиться.
— Ничего. Наблюдал. Как всегда, пялился в панорамный экран, сменивший телевизор, и листал бесконечную ленту новостей. Потом пил. Тогда алкоголь ещё можно было достать. Я отдал им всё, даже игрушки мальчишки. Осталась только игуана. Её никто не брал. Оторванная лапа спасла память о сыне, а потом я увидел её на стене. Хромую, но совершенно живую. Она дышала.
Язык отказался слушаться, и Хадис почувствовал руку Анны.
— Мы живы, Хадис. Потрогай меня. Дэн, иди к папе. Он не верит.
— Папа, — закричал Дэн.
— Па-па, — повторил Хадис и попытался встать, но ноги не слушались.
От бессилия он принялся биться головой о стену.
— Уже вколол, — крикнул Залик. – Наш парень опять бредит.
Хадис бежал по тоннелю, который всё не кончался. Выдохся и упал. Над ним склонился Залик, схватил лежащую рядом с Хадисом игуану и зубами оторвал ей голову. Протянул руку и всучил Хадису: «Это чип, твой чип».
Хадис вздрогнул и очнулся. Холодная стена и тьма. Опёрся о локоть и попытался встать. Повалился обратно и лежал в тишине. Пропасть. Огромная пропасть. Смерть, игуана, ещё тёплое тело Крысолова и Вася с планшеткой. Между Дэном и игуаной была пропасть. Остров, на котором спал Хадис. «Остров, — Хадис схватился за воспоминание. – Погоня. Игуана. Боль».
— Третий день наблюдаю.
Залик говорил с Василисой по телефону и смотрел на обмякшее тело Хадиса.
— Да не тороплю я. Нет, всё есть.
Хадис слушал разговор и шептал: «Пить». Залик не слышал, болтал с доктором. «Пить!» — сказал Хадис громче, а затем собрался и сел на кровати. Голова закружилась, но он устоял, не рухнул, как в прошлые разы.
— Пить, — сказал он твёрдо и только сейчас заметил, что Залик улыбается.
Он сидел за круглым деревянным столом и качался на стуле.
— Поднялся? Прекрасно. Я слышал тебя, но специально игнорил. Пора просыпаться. Помнишь, я говорил тебе, что не все выживают, но ты должен, Хадис, должен.
Залик бросил Хадису бутылку с водой и тот поймал.
— Прекрасно. Так кто ты, Хадис?
— Сломанный солдатик. Оловянная одноногая безделушка с пробитой башкой. Что случилось у доктора?
— Тебе удалили боевой чип. Теперь ты не опасен.
— Боевой?
Хадис открутил крышку и принялся жадно пить. Сделав несколько глотков, почувствовал отвращение и закрыл бутылку.
— Что это?
— Вода.
— Гадость, — поморщился Хадис.
— Отлично, — улыбнулся Залик. – Ты выживешь. Отдыхай. Бутылку поставь рядом с кроватью, бульон на плите и избавься от подгузника. Извини, подтирать мужика я не стал. Бывай. Мне надо выспаться. Пока кто-то ловил по углам безголовых ящериц, я безустанно бдел.
Залик встал и вышел из комнаты. Хадис остался один. Он сидел на кровати с белоснежным постельным бельём. Из хрустящего пододеяльника с дыркой посередине выглядывали полевые цветы стёганого одеяла. Хадис осторожно повернул голову, пытаясь рассмотреть нехитрое убранство своей камеры. Отчётливо понимал, его изолировали. Вот только для чего и насколько?
Две двери. За одной скрылся Залик, за другой, по версии Хадиса, должна быть уборная. Окно у изголовья кровати, подёрнутое занавеской с большими красными цветами на тонких зелёных стебельках, уже знакомый стол с коробкой посередине, покосившийся шкаф с приоткрытой дверцей и допотопная кухонная плита, на которой сидела жёлтая кастрюля с погнутым боком.
«Высокие технологии», — усмехнулся Хадис, вспоминая разговор с Заликом.
Взгляд зацепился за кусочек розоватой корочки, прилипшей на предплечье, и Хадис вспомнил о розовом геле и рассказе доктора. Слова взорвались в больной голове осколками мыслей. Хотелось забыться, вновь провалиться в искусственный сон.
Хадис знал об искусственном мясе и спасительном «Спутмите», но как же чума? С ней не могло быть так просто. Взорванные чипы не могли обойти стороной. Раскрутили бы блогеры и журналисты. Хадис принялся вспоминать версии, но кроме чумы ничего. Они были, но утонули под массой «правдивой» информации. Истина не смогла пробиться через лавину заливаемого в мозг шлака.
Хадис вновь потрогал голову. Вспомнил слова Василисы о чипе. Тогда у него не было времени подумать о случившемся, но сейчас, в полном одиночестве, слова доктора ёрзали и зудели в исполосованной голове, порождая новые волны безотчётного страха. Хотелось сдохнуть, упасть на подушку и не проснуться, но под толщею белых бинтов уже набирал животную силу гнев, красил всё ложью: кровать, на которой сейчас сидел Хадис, и дом, и Залик и даже он сам.
Гнев заставлял действовать, подначивал: «Давай, Хадис, давай, выясни, какая сука сделала с тобой это. Отобрала семью и напичкала голову чипами». Хадис спустил ноги на пол и посмотрел на бледную кожу с синими венами, проступающими через сетку волос, слипшихся коркой розового геля. Перевёл взгляд на руки. Волосы на предплечье заползали на кисти, торчали на фалангах пальцев. Под отросшими ногтями скопилась запёкшаяся кровь. Хадис сжал и разжал кулак, проверяя, его ли это тело и, опершись о кровать, попытался встать. Запнулся за бутылку и рухнул на пододеяльник. С третьей попытки получилось встать и подойти к столу, затем перебраться к двери, за которой должна быть уборная.
Хадис не ошибся, но, открыв её, отпрянул. Бледный мужчина, в белом распухшем подгузнике, из которого торчали кривые ноги, тоже застыл и пялился на Хадиса. На голове шлем из бинтов. «Испугался себя», — улыбнулся он, и мужчина в отражении скривил тонкие губы. Вспомнился мультик из детвы о проделках младенца с большой булавкой на пузе. Сейчас Хадис был им: таким же глупым и отважным придурком, решившим перевернуть этот мир ради Дэна.
«Сына больше нет, — прошептал сам себе Хадис. – и Анны. Зачем я здесь?» Шагнул навстречу отражению и припал к холодному зеркалу. Хадис принялся рассматривать собственное лицо: чёрная бесформенная борода, потухший взгляд и впалые щёки, стянутые повязкой. Она первая полетела в урну. Корзина для мусора заглотила добычу и заурчала, переваривая содержимое.
Хадис осмотрел голову, насколько мог повернуться, и ощупал затылок. Ничего. «Старс тоже лысый», — подумал Хадис и от этого повеселел. Представил себя с большим животом и толстым рыжим котом на руках. Накормил урну подгузником и полез в душевую. Тело воняло смесью антисептиков и мочи. Кое-где тонкой плёнкой прилип гель или торчал ошмётками облезшей кожи. Под колкими струями он оживал, пульсировал, набирая объём, и падал на пол, стекая в канализацию.
Мысли жужжали настойчивым гнусом, но Хадис гнал их, усиливая мощность струй, пока не понял, что больше не выдержит. Вытираясь мягким полотенцем, он вновь услышал урчание в пустом животе и вспомнил о помятой кастрюле. Слово «бульон» забулькало янтарной жидкостью с конфетти жиринок на глянцевой плёночке.
Хадис вернулся в комнату и, не найдя свою одежду, направился к шкафу, достал оттуда штаны и футболку защитного цвета. Рядом лежали трусы и носки. Приятные на ощупь, они вновь напомнили о детстве, вызвав новые волны гнева. Хадис ударил по лакированной дверце. Она застонала, но не сдалась.
Одевшись, Хадис направился к кастрюле и поднял крышку. Воспоминания не обманули. В недрах посудины ждал янтарный бульон с прозрачными сферами, под которыми пряталась поварёшка. Длинная ручка едва доставала до края кастрюли, и Хадис схватился за стальную полоску, зачерпнул живительной влаги, прикоснулся губами, сделал несколько глотков и почувствовал слабость. Вернулся в кровать, лежал, разглядывая потолок. Казалось, в сучках и трещинах лакированного дерева зашифрована целая жизнь, чужая и пористая, как старая посудная губка. Хадис вновь искал себя, спотыкался и возвращался к началу.
Хотелось обсудить всё с Заликом, доктором, Старсом, попялиться в экран и прокрутить своё приключение назад до мёртвого города, где ждут его Анна и Дэн. «Стоп, стоп, стоп. Они умерли. Давно, лет десять минуло. Почему я посчитал их живыми: стресс, ушиб головы, чип? Опять этот чип. Всё упирается в чипы», — думал он, пытаясь вспомнить, чем же занимался в бетонной коробке.
Сердце билось о рёбра и боль нарастала. Хадис пытался убежать от себя, найти закоулок, в котором можно укрыться от самокопания, но терпел поражение одно за другим. Вдоволь наигравшись, он собрался силами и выглянул в окно. Яркое солнце то и дело пряталось за тучи, окрашивая небосвод в красные тона. Послышалось заунывное «му-у-у», и Хадис спрятался за занавеской. Испугался коровы. Он понимал, что действует глупо, но не мог заставить себя вновь посмотреть в окно.
«Меня научили бояться рогатых, и я послушно боюсь. Знаю, они ни при чём, но продолжаю бояться. Значит, я уже проиграл. Значит, у них ещё есть шанс всё исправить. Может, и у меня он есть тоже», — воспрянул Хадис духом и выглянул в окно. Пустая улица, цветы в соседнем дворе и парашютики семян, забытых растения. Хадис вспомнил отцовский атлас и, не надеясь, что получиться, рванул на себя сворку. Она поддалась. В комнату хлынула вечерняя прохлада. Он ошибался. Это не камера – это дом. Его новый прекрасный дом, и улица, и соседи. Теперь он не серый, чёрный до мозга костей.
Хадис вновь попил бульон и принялся искать ботинки. Хотелось выйти наружу и пусть держась за забор, пройтись немного по незнакомым улицам. Предположив, что ботинки за дверью, Хадис рванул её на себя и замер. В углу тёмного коридора сидел Залик, от запястья которого тянулся к стене толстый провод.
«Робот?» – обомлел Хадис и вернулся к себе. Смеялся истерически долго, пока вновь не почувствовал боль у висков. Всё оказалось обманом. Кто поручится, что и другие не обтянутые силиконовой кожей куклы. Хадис вспомнил про убитого Заликом Крысолова и покрылся холодным потом. От него тоже избавятся, найдут новое мясо и спишут старое около того же портала.