Ключи и замки. Часть 3, глава 7

Глава 7. Удушье
…Аромат его тела был прекрасен, волосы мягки, руки нежны, но вдруг я замерла от ужаса. Ужаса, что это не Всеслав… Это не Всеслав. Не Всеслав!..
     — А-а-а!.. Нет, нет, нет!.. Нет, прошу тебя, не надо, нет, не трогай меня! — вскричала я, закрываясь и совершенно не владея собой, в настоящей панике отпрянув от Генриха, втискиваясь в подушки и тюфяк. — Нет-нет-нет, прошу тебя, умоляю… умоляю тебя, Генрих…
     Я заплакала, глядя на него и чувствуя себя чудовищем, потому что я почти предала Всеслава и потому что сейчас у Генриха было такое лицо, будто я вонзила ему в грудь даже не кинжал, а топор или ещё хуже – руку, и схватила сердце, намереваясь вырвать его из его груди, так ошеломлен он был…
     …Ошеломлен? Да это называется не так. Я, смотрел на неё, лохматую и красную, с надувшейся на лбу веной, из глаз её брызнули то ли злые, то ли отчаянные слёзы, а руки, закрываясь от меня, она прижала кулачками по рту. Как я ненавидел её сейчас, и как желал! Еще сильнее, чем мгновение назад. И вдруг я вспомнил и этого красивого садовника, которому было почти сорок лет, и который при этом выглядел как мой ровесник, и был моей жене намного ближе, чем я. Смел касаться её и даже обнимать. А может быть и ещё что-то… И то, что я сделаю с ним за это…
      — Прекрати! Прекрати кричать! — воскликнул я, поднимаясь от неё.
    Я не знал, мне прибить её немедленно или уйти сейчас. Или просто схватить и изнасиловать. Я бы, наверное, сделал именно это, но я не знал, как это делать. Как это делают? Как это можно сделать, когда она вон, вся как её глупые кулачки сжалась. Непонятно…
     Поэтому я просто сел, отвернувшись от неё, зло отшвырнув её платье, которое, она только что вполне благосклонно позволила мне снять с себя. Что там перемкнуло в её дурацкой голове?
       — Какая же ты… — пробормотал я с ненавистью. И стал натягивать штаны на опавший член и разом замерший зад.
       — Прости! Прости, Генрих! — сипло простонала она.
       — Да замолчи ты…
      Не оборачиваясь, потому что рисковал тут же наброситься и всё же как-то изнасиловать её, я двинулся к выходу.
      — Я не осуждаю тебя… наверное, я сам виноват, — пробормотал я, по-прежнему, не глядя на неё. — Но любовничек твой заплатит…
       — Нет! — вскричала Ли за моей спиной.
      Значит, я угадал верно. Всё кипело во мне, и горело злостью и растерянностью. Я правда не понимал, как мне теперь быть с ней, как я мог так запутать наши отношения, что теперь выползал из супружеской постели с ноющими от тяжести яйцами.
     В коридоре, недалеко от двери мне попался Атли, эта смехотворная охрана Ли, которую приставил мой отец, чтобы, я уверен, следить, исполняю ли я свой супружеский долг с моей главной русской женой. Я схватил этого рыжего за рубаху и прижал к стене.
       — Отвечай, они каждую ночь проводят вместе, как только я ухожу?! — прорычал я ему в лицо.
      Он захлопал глазами.
       — Кто? С кем?
       — Я кадык тебе вырву, сссс… — такой ярости я в себе не помню. — Отвечай господину!
     В его глазах, тоже рыжих, мелькнуло что-то, но не страх и это было очень странно, сейчас я мог легко убить его и он не мог этого не понимать, и всё же не боялся.
        — Господин Генрих, вы не мой господин, — негромко произнёс он.
        — Что?! Ты кем себя возомнил?! Ты… раб! Ничтожество!
        — Да, я раб, — придушенно проговорил Атли, продолжая нагло пялиться на меня, до сих пор никто себе этого не позволял даже из свободных, пялиться на наследника, а тут раб! Быстро же они наглеют возле Ли… Чёрт её возьми, позволяет им всё. — Но я не ничтожество. Я раб госпожи Ли и только её.   
       — Ах ты…
      Я с размаху влепил ему кулаком в лицо, в эти наглые его глаза и отшвырнул к стене, продолжив свой путь, у меня была совершенно определённая цель, но на лестнице меня задержал Всеволод Вернигорский.
       — Ты что это, Генрих? Что с тобой? — он даже коснулся моего локтя, изображая беспокойство.
       — Со мной? Спрашивает ещё… у племянницы своей паршивой спроси! — я вырвал руку из его и продолжил свой путь, мне было на ком выместить гнев и ненависть…
      …Я смотрел вслед взбешённому, совершенно ослеплённому ненавистью Генриху и думал, ну что ж… так довести до белого каления может, пожалуй, одна Ли.
       — Ты к себе иди, Генрих, она сейчас придёт. Извиняться, — сказал я ему в спину.
       — Да пошла она к чёрту! — отмахнулся он, не пытаясь привести в порядок разворошенную одежду.
      Я продолжил свой путь, но не в свои покои, как намеревался, а двинулся в коридор, ведущий к комнатам Ли. Стоило мне войти, как дорогу мне преградил этот её охранник, лицо у него было разбито, кровь накапала на рубашку на груди. Генрих ему успел врезать?.. Ну Ли…
       — Пропусти, раб, не тебе мешать Вернигору, — сказал я. 
      Однако он не сдвинулся и я оттолкнул бы его, но сюда выглянула нянька Ли и Всеслава, увидев меня, всплеснула руками и произнесла:
       — Атли, совесть имей, пропусти, это же дядюшка нашей госпожи.
      Атли нехотя отступил в сторону, и я двинулся к дверям спальни. Вообще, покои роскошные, огромные окна, одно с витражом, отсюда видно бухту, океан… и пространство свободное, Ли, очевидно, здесь должно нравится, сделано, думаю, в её вкусе, в Вернигоре, конечно, роскошь иного рода, не этот островной аскетизм, но пространства, в особенности, вид за окнами, наверняка ей по нраву. И с чего это я взялся размышлять, что ей по нраву?.. Я даже разозлился на себя. 
       — Что тут у вас? — спросил я няньку, хмурясь.
       — Плачет, успокоиться не может. С чего, не пойму… Поругались с господином Генрихом, он дверь едва не снёс… Атли и то досталось… Вы поговорили бы с… — строчила она за моей спиной, я вошёл и увидел Ли на кровати.
      Спальня тоже была хороша, покои для Ли выбрали самые лучшие, проявили уважение, сомнений нет, мы с Агнессой  в этом убедились ещё перед свадьбой, позволить взять вторую жену одновременно с Ли куда ни шло, но позволить поселить Ли Вернигор в обыкновенные комнаты, это было бы настоящее неуважение.
      Я развернулся и посмотрел на няньку, имени её я никогда не запоминал.
        — Так, все вон отсюда. Вообще из покоев. И этого вашего, охрану с битой мордой. Все вон. Поговорю с вашей госпожой и уши мне здесь не нужны, узнаю, кто-то ухо к двери приложит, поступлю, как здесь привычно с рабами поступать. Поняла?
      Она побледнела, стало быть, знает, о чем я говорю, тут не нежат рабское племя, как тетка Агнесса, которая никогда не наказывала их серьёзно, как это делают всюду. Из углов и щелей зашуршали рабыни на выход, оказывается, тут ещё пять человек было: а я и не заметил, надо становиться внимательнее, правитель не может не замечать мелочей…
      Я подошёл к кровати, на которой сжалась плачущая Ли.
      — Та-ак… что происходит, Ли? — спросил я, хотя, признаться, всё понял и без её объяснений.
      Она не удостоил меня ответом, чем разозлила ещё больше. И почему она вызывает во мне раздражение и злость? Перманентно. Ответа на этот вопрос у меня не было, но зато злость почти ослепила меня.
       — Ну вот что… Сейчас же встанешь и пойдёшь к мужу. И исполнишь всё, что ему нужно. Ли!
      Она подняла голову, чёрные волосы растрепались, сползли длинными блестящими прядями, как потёки смолы… Лицо бледное с красными пятнами, она вытерла слёзы, но получилось, что скорее размазала их.
       — Не-ет… я не могу… – гундосо проныла она.
       — Я говорю, умоешься, причешешься и пойдёшь к Генриху. И хватит уже вести себя, как ребёнок. Детство кончилось, как и детская любовь. Ты взрослая женщина, жена наследника и у тебя есть обязанности.
       — Ты не подибаешь?.. Как ты… ты ничего не подибаешь! И… да что ты можешь подять… ты… — кривя губы в отвращении
     Во теперь «почти» превратилось в настоящее ослепление, да и надо было что-то сделать с этой капризной дурой, возомнившей себя принцессой. Я схватил её за лодыжку и дёрнул к себе, волосы плеснулись, она распласталась на мгновение, запрокинув руки и с изумлением глядя на меня, не замечая обнажённости, потому что одежда на ней была в беспорядке, видимо, вследствие происходившего перед этим у них с Генрихом, что мне дало возможность навалиться на неё и… сделать, что сделать. Поняв мои намерения, Ли забилась, но возможность оказать сопротивление была упущена и, предупреждая её желание закричать, я сдавил её шею…
      …Такого рода вторжения я никак не ожидала от Всеволода, да ни от кого вообще, признаться, я не подозревала, что мужчины могут так поступать. Я задохнулась в первое мгновение, ощущая через боль и тяжесть его внутри моего тела, там, откуда привычно разлеталось высокое острейшее наслаждение по всему моему существу, полёт, перетекание друг в друга, и полное растворение, то, что нас со Славой не просто объединяло, но и, делая единым существом, уносило в небеса, откуда меня сбросили неожиданно, заморозили, а сейчас… вообще втоптали под землю… У меня потемнело в глазах до жидкого красного тумана…
     …Она забилась, но было поздно, я же кончил неожиданно быстро и ужасающе сильно, так, что перехватило дыхание, будто мне тоже сдавили горло, и я застонал, закусывая губы, срываясь на крик. Как это странно, как это ошеломляюще случилось в моём акте не любви, я ничего о любви не знаю, но насилия, нарочитого, которое так давно рвалось из меня по отношению к ней. Почему? Почему я так ненавидел эту девчонку? Или в её лице я ненавидел весь Вернигор? Весь Север, и Агнессу первой? Всё, чем жаждал обладать и не мог получить не из-за неё, но из-за того, кого она любила, с кем была одним целым, что я очень хорошо понимал, хоть сам не испытывал этого никогда, но я видел их, и… завидовал. Да, страшной чернейшей завистью, такой глубокой черноты нет даже в сердце чёрных дыр, и моё неожиданное и неизмеримое наслаждение окунуло меня на самое дно этой самой черноты и выбросило неожиданно к свету. Слепящему свету. Из слепящей тьмы к такому же ослепляющему свету…
      Я отпустил Ли, скатившись с её тела и подумал, не убил ли я её, слишком сильно сжимая горло… Нет, конечно, она дышала, ошеломленно глядя в потолок, но уже в следующее мгновение повернулась и принялась колотить меня по всему, что ей попадалось под руки, так, что пришлось схватить её за руки и оттолкнуть, но она с шипением про «ненавижу», «мразь» и что-то ещё подобное, тут же снова кинулась на меня, тогда мне ничего мне осталось, как одним метким и несильным ударом под дых лишить её дыхания и возможности драться.
     Сам я поднялся с постели, приводя в порядок свою одежду.
      — Вставай, Ли. Умойся и не вздумай плакать. Ты сейчас же пойдёшь к мужу. Я зову прислугу, — сказал я, подходя к двери.
      — Ты… с у-ума со-ашёл? — трясясь губами, проговорила Ли, пытаясь прикрыться от меня растрепанной одеждой.
     Впрочем, наготы её я так и не видел и сейчас не смотрел. Сейчас не смотрел потому, что не хотел почувствовать вожделения, в мои планы не входило начинать чувствовать к Ли хоть что-то кроме моей задачи заставить её на данном этапе служить Исландцам, они сейчас нужны Агнессе, то есть Северу в её лице, потому что с Западом отношения и конкуренция становились всё более и более острыми, и не в последнюю очередь из-за того, что были нарушены договорённости о браке Всеслава и наследницей д’Сузы, и он сам теперь исчез и никто не знал, где он, потому что отследить как других людей наследников и правителей невозможно. Если бы не моя жена и её родственные связи, не знаю, как бы мы выкручивались, извиняясь перед д’Сузой.
       Агнесса нервничала, опасаясь, что её внука нет в живых, а Ольгерд-Исландец ещё изводил её тем, что ему подсунули бесплодную Ли, которая не может забеременеть уже почти год, усматривал в этом оскорбление и едва ли не шантажировал Агнессу этим, обещая обвинить в вероломстве и подрыве договорённостей. Дескать, нарочно сделано так, чтобы Ольгерд так и не стал уверенным в своем положении, чтобы подсидеть его и сменить на свою марионетку, и угрожал подать жалобу об этом коварстве в Совет Первого уровня. Все понимали отлично, что никто такого не планировал, но давление на Агнессу, таким образом, он оказывал и её это не устраивало. Так что Северу срочно был необходим наследник Исландии, вот почему я был здесь с миссией во чтобы то ни стало добиться этого. И, если надо, буду повторять то, что сделал только что до тех пор, пока Ли не понесёт, если на это не способен Генрих.
      Поэтому я разозлился и шагнув назад к кровати, схватил Ли за волосы у головы и повернул её лицо к себе.
       — Ну вот что… не станешь Генриху нормальной женой, твой раб, этот Серафим, которым ты так дорожишь, умрёт. И умрёт страшной смертью, не сомневайся, я лично прослежу.
       — Что?! — в ужасе и изумлении Ли смотрела на меня.
      Потом дернула головой, выворачиваясь, и ударила по руке, но я только крепче сжал её волосы и дёрнул её голову ещё раз.
       — Чего-то не поняла?! — прошипел я ей в лицо. — Сейчас же отправишься к Генриху!
      Я оттолкнул её, она нырнула лицом в скомканное покрывало. А я, приведя себя в порядок перед зеркалом окончательно, двинулся к двери, чтобы позвать её служанок, причесать и переодеть госпожу Ли.
       Через полчаса Ли была готова, одета и причёсана, я взял её за локоть и повёл по коридору. Неотступный охранный раб шёл за нами в двух шагах за спиной. Генрих изрядно приложил его, на лице у него надулся синяк. Ли же была одета в халат из нежнейшего алого шёлка, на ножках красивые мюли со стразами и пёрышками того же чудесного оттенка, на маленьких тонких каблучках, волосы распущены и тщательно причесаны волосок к волоску, струились почти до пояса вдоль спины, плотным чёрным покрывалом, и красиво полоскаясь, как полы халата. Украшения, длинные серьги из нескольких ярусов розового сапфира, и браслеты были пронизаны этим алым цветом. Прежде чем выйти, я оглядел её со всех сторон, счёл достаточно привлекательной, чтобы взбешённый Генрих отбросил обиду и исполнил супружеский долг. И исполнял его, пока не добьётся цели. Не думаю, что хоть какой-нибудь из мужчин мог предпочесть свою обиду этой красоте.
      Подойдя к дверям покоев Генриха, я стукнул бронзовым молотком и отворил их. Генрих стоял в нескольких шагах и смотрел на нас.
     — Приветствую, Генрих. Ли просит прощения за произошедшее недоразумение, — сказал я, сжимая локоть Ли, хрупкий, остренький. Она вообще очень тоненькая оказалась на ощупь, и внутри тоже, узкая, признаться, я не ожидал, и сейчас я почувствовал снова возбуждение от прикосновения к ней и подтолкнул её вперёд. — Доброй ночи.
      Выйдя за дверь, я посмотрел на её раба. 
       — Спать иди, раб, не думаю, что они выйдут раньше завтрашнего обеда.
       Он побледнел, отошел в сторону, пропуская меня. Через мгновение я забыл о его существовании и отправился спать, с осознанием выполненного долга, но удовлетворенный лишь отчасти…
    …Я не видела и не чувствовала ничего. Я чувствовала только, что мир теперь рухнул окончательно, что я совершила что-то непоправимое, что назад, в прежнюю жизнь возврата не будет, получается, в глубине души я верила, что вернусь, вернусь туда… Туда, где только я и могла и должна быть, где Всеслав. Но где он? Он не со мной…

     …Я проснулся от крика. Всеслав страшно кричал. Вначале я не понял, что вообще происходит, и почему я чувствую запах бумаги, больше того, лежу лицом не стопке листов, где я вёл свои записи, да, я любил делать именно так, эти дневники никто не мог украсть, как воровали любые электронные записи, и сейчас я вспомнил, как голова клонилась, и закрывались глаза, и я подумал, ну хорошо, подержу их закрытыми… Вот и подержал, за окном опять была ночь. Сколько я проспал? С того момента, как я ещё хорошо себя помнил за окнами алел закат…
      Наконец, я окончательно проснулся и бросился к камере, в которой кричал и бился Всеслав. Я открыл её, он, очень бледный, с горящими глазами, рванулся, хватаясь за сердце.
      — Ли! — кричал он. — Ли-и-и-и-и!!!.. Пустите меня, пустите-е-е-е-е-е… — и потерял сознание.
      Ничего более пугающего, по-настоящему чудовищного, никогда не происходило со мной. Ни одна потеря, а у меня ничего не было с тех пор, как я был «казнён», кроме собственно жизни, и та не принадлежала мне, кроме дела, которому я отдал всего себя, и вот этих двух детей, которых я сам задумал и с Божьей помощью создал. И вот сейчас один из них умер у меня на глазах…