Записки прадеда. Глава XIII. Между тем и этим свет

В боях на окраине Керчи мы держались до 17 мая, пока не осталось ни одного танка. Никто нами давно уже не управлял, паника и катастрофа, хаотичная эвакуация в Тамань.
С остатками своего взвода я шел к берегу Керченского пролива в надежде переплыть и остаться в живых.
При подходе к берегу взрыв-вспышка, и свет померк.
***
Дикая огненная вечная мука, я весь боль между двумя мирами. Казалось, жгучая и пульсирующая боль никогда не прекратится. Потом ее бесконечность истончалась, менялась на легкость и блаженство другого мира. Страдания отступали. Где-то там остался кусок меня, которому больно, и я плыл дальше, к счастью и покою, но что-то дергало и мучения возвращались. В один из таких возвратов я очнулся и через несколько дней осознал себя в краснодарском госпитале.
Без остановки ныла кисть левой руки, на которой остались мизинец и большой палец, изматывающая боль правой ноги, перебитой в двух местах с отрывом сухожилий, доставляла страшные страдания. Осколки с головы до пяток терзали плоть каждый по-своему и кто во что горазд. Головная боль и мутное зрение от контузии при всем этом казались житейским делом.
Невозможно спать, есть, что-то делать, думать. Вместо сна — забытье посреди нытья во всем теле, и сразу пробуждение от дикой боли. Страшно, что никто не может это облегчить и сказать, когда закончится. Ни хирург, когда удаляет из меня, зажавшего деревянную палку в зубах, очередной осколок, ни начальник хирургии, ни даже начальник госпиталя.
Ногу собрали, руку зашили, часть осколков, что нашли, удалили. Но заживает одна рана, появляется другая. Чаще всего еще один осколок, который выкорчевывается без обезболивания, наживую, только деревянная палка в зубах, чтобы не сломать их скрежетом. Хирург сказал, что на меня морфия и так потрачено сверх нормы, а осколки — не тяжелые ранения, даже если застряли глубоко в мясе, поэтому обезболивание не положено. Но основная беда — костяшки оторванных пальцев и жилы правой ноги, которые не хотят заживать.
Чтоб перестали ковыряться в ранах, обманываю хирурга и медсестер, что ни нога с рваными жилами, ни костяшки руки больше не беспокоят, и меня отправляют в госпиталь в Дагестан.
***
Начиная с Краснодара, прошло полтора года по госпиталям. После Дагестана в Баку, затем в Красноводск. В госпиталях мы не пропускали не единой сводки Совинформбюро, узнавали друг у друга и у вновь прибывших о делах на фронте, а когда в конце августа 1942 года враг подошел к Сталинграду, к физической боли добавились переживания за родных, от которых давно не было вестей. Каково им сейчас, когда до Сталинграда, до линии фронта, всего около двухсот километров? Живы ли они, долетают ли до них фашистские бомбардировщики?
Все-таки раньше моя семья была в относительной безопасности, их могли не коснуться ужасы войны и вражеские зверства, как в других захваченных землях. А если гитлеровцы возьмут Сталинград, что будет с отцом, матерью, братьями, сестрой? А я израненный, лежащий в госпитале, ничем не мог им помочь.
В сентябре бои шли уже в городе. По доходившим слухам, защитники города прижаты к Волге и скоро город будет сдан, но почему-то шли недели, а Сталинград держался.
Сводки сообщали об успешных отражениях фашистских атак, при которых враг нес огромные потери в живой силе и технике, и потом наши войска по плану или еще как обязательно отходили. Но в конце ноября 1942 года пророчества Салманова о переломе войны в нашу пользу стали сбываться — в сводке Совинформбюро появилось сообщение о взятии населенных пунктов. На следующий день по привычке мы ожидали сообщения об оставлении этих населенных пунктов, но наши войска продолжали успешно продвигаться вперед. Ходячие и некоторые неходячие раненые стали слушать сводки с большим воодушевлением. Радовались, хлопали, если было чем, в ладоши, или, как в моем случае, я громко хлопал правой ладонью по столу или тумбочке, как по барабану. Потом гурьбой шкандыбали курить и обсуждать.
Вообще, мне — оборонцу, окруженцу, который хоть и с боями, но только отступал, было очень обидно, что не могу участвовать в этих наступлениях.
Я уже мог ходить с костылями, мог читать, и не мутит, но никак не хотели заживать костяшки оторванных пальцев. Просился домой, убеждал, что дома меня вылечат родные и наш местный ветеринар, что привело к хохоту начальника госпиталя.
Не смог я доказать командованию, что ветеринар наш излечивал таких, что врачи крест ставили. «Людина померла и померла, а животинка грошей стоит, оттого и лекарства для нее лучше готовят, и лекарь больше стараний прикладывает», — объяснял он. А еще: «Человек, что случилось, расскажет и, где болит, покажет, а с животинкой поди разберись, что не так и почему, поэтому ветеринар лучше больного чует и понимает».
После окружения Паулюса и его войск в Сталинграде, которое мы встретили с большим воодушевлением, даже некоторые лежачие заходили, вместо дома меня направили в Ташкентский госпиталь.
Только ради питания стоило туда попасть. Из тех же продуктов нам готовили наваристый бульон, борщ, шурпу, плов, бешбармак. Давали молоко. Кормили свежими овощами и поили наваристым компотом с вкусными лепешками, и, самое главное, мы объедались медовыми узбекскими дынями размерами чуть меньше торпеды. Я за несколько дней сразу выздоровел, все раны от осколков затянулись, хромать почти перестал, но костяшки оторванных пальцев никак не хотели заживать. Видя мои мучения, местная санитарка тихо, чтобы никто не услышал, посоветовала мне, представьте себе, сходить к фельдшеру-ветеринару из ее деревни.
Через день я как выздоравливающий попросился в полуторку, следующую в нужную деревню, грузить фрукты-овощи. В кишлаке сразу помогли найти ветеринара. Пожилой бодрый аксакал в белом халате долго качал головой и цокал языком, узнав, что я полтора года не могу это залечить, потом привязал мою руку к столу и попросил немного потерпеть. Не то чтобы не больно, но после всех мучений достаточно терпимо. Аксакал удалил из руки разбитые костяшки, зашил, густо намазал каким-то вонючим снадобьем и перевязал. Уже к вечеру следующего дня я понял, что рука заживает. Если не тревожить, почти не болела, я даже стал про нее забывать. Через несколько дней рана совсем затянулась, и с меня сняли швы и повязку. «Видишь, какие узбекские дыни лечебные?» — порадовался за меня хирург на последнем осмотре.