Записки прадеда. Глава XII. Крымский фронт. Крах

В Крым переброшена 40-я танковая бригада, потом еще две танковые бригады и два отдельных танковых батальона. Было ясно, что командование планирует серьезное контрнаступление. Учитывая, что у немцев почти нет бронетехники, за исключением броневиков разведки, а также нет крупнокалиберной артиллерии, мы были готовы опрокинуть врага. Но вместо победных события развернулись против нас. Все происходящее было дико и нелепо, приказы безумны и вели к катастрофе. Мысль о предательстве командования была частая среди бойцов. Это потом, после многих лет стало известным желание представителя верховного командования Мехлиса выслужиться, во что бы то ни стало, любой ценой доложить Сталину, что он справился в Крыму, оправдал доверие великого Сталина, а тогда без разведки и артподготовки нас бросили в бой, невзирая на непролазную грязь, дожди и болотистую местность, вместе с тяжелыми КВ и Т-34 с десантом на борту.
Я опять выжил, потому что не попал в десант и первую шеренгу в атаке. Мы должны были идти во второй шеренге за пятью Т-34, когда враг артиллерийским и минометным огнем накрыл первых атакующих, мы залегли.
Передние танки забуксовали в глине, почти все экипажи и десант погибли. Нашей артиллерийской или минометной поддержки не было. Мы стали отползать назад, тридцатьчетверки тоже нехотя попятились.
На нашем участке к своим траншеям вернулись четыре КВ и пять Т-34. Шесть КВ и пять Т-34 остались на поле боя, застряли в грязи. У немцев не было артиллерии, способной пробить и уничтожить танки, но десант был перебит. Зачем чье-то дуроломство загнало эти машины в грязь?
Дальше еще страшней: высокое командование приказывает эвакуировать танки, застрявшие на нейтральной полосе.
Для эвакуации создали отряд: два Т-34, шесть тракторов и человек 40–50 обслуги. Так я опять стал механиком в ремонтно-эвакуационном взводе бригады.
Ночью готовимся выдвигаться на нейтральную полосу. Во время инструктажа понимаю, что к пристрелянному немецкой артиллерией месту брошенных танков предполагается выдвигаться всей нашей горемычной бронетракторной группе. Выкрикиваю из строя:
— Разрешите сказать?
— Чего тебе, боец? — важно так зам. комиссара спрашивает.
— Немцы как услышат двигатели, накроют нас артиллерией. Поляжем там все вместе с тракторами.
— Кому еще непонятна боевая задача?
Все молчат.
— А ты еще раз кукарекнешь, к стенке встанешь. И всех касается, кто сомневается в приказах командования. — И, срываясь на крик: — Будете расстреляны как трусы и предатели! Всем ясно?! Выполнять!
По группам: один танк, два трактора и человек двадцать пеших, собираемся выдвигаться. Я пытаюсь образумить трактористов:
— Братцы, не идите сразу за танком, пропустите вперед на два прогона троса, авось уцелеете при обстреле, а мы потом, если живы будем…
Договорить не получилось. Я хотел сказать, что если повезет и наша тридцатьчетверка с экипажем целы останутся, у них броня, а у немцев нет крупного калибра. Если уцелеют тракторы с трактористами, случайно не попав под обстрел. И уцелеют пешие бойцы и механики, если не пойдут гурьбой рядом с танком, а подползут на нейтральную полосу после обстрела. Тогда у нас будет шанс попытаться протянуть тросы от тракторов к танку, а от него к сломанному танку, тогда, может быть, удастся его выдернуть и успеть вытащить до следующего обстрела. Но трактористы сплюнули, отвернулись и пошли к своим ХТЗ.
В переднем окопе ждем, пока прогреются танки с тракторами. Ну, думаю, как мы с ревом подходить будем, шансов уже не будет. Поэтому встаю и говорю:
— Ну что, пошли, что ли. Раньше выйдем, раньше дойдем.
Грубо хватаю ближайшего новобранца-недокормыша с обреченными глазами, хоть одного спасу. Вылезаю с ним на бруствер и осторожно иду в сторону нейтральной полосы. Со мной вылезают еще человек пять, крадутся следом. Остальные хотят доехать на броне и тракторах, поэтому провожают нас ухмылками.
Как взревели в ночной тишине дизеля, уже не таясь, со всех ног мчимся вперед. Тридцатьчетверка, обложенная седоками, почти догнала нас, когда до его ближайшего застрявшего собрата осталось метров десять. Зная, что будет дальше, ныряю с недокормышем в глубокую колею под завязшую носом тридцатьчетверку, зажал уши руками, разинул рот и сжался как мог.
Услышав наши двигатели, противник начал артналет. Не первый раз попадаю под артобстрел, но никогда не могу избавиться от животного страха ожидания, когда тебя разорвет в клочья. Когда нет сил терпеть, хочется все прекратить и выбежать навстречу разрывам. Я покосился на своего бойца — лежит, не дергается, молодец.
Обстрел резко прекратился. Я отнял руки от ушей, тишина звенит через вату, но уши целы. Толкаю соседа — не отвечает. Толкаю сильней, окликаю — не отвечает. Неужели убит? Трогаю пальцами шею, чувствую толчки крови в жилах — жив, без сознания. Выползаю из-под танка, вытаскиваю его. Приходит в себя, озирается, что-то кричит, затыкаю ему рот, показываю: молчи. Осматриваюсь. Вокруг следы взрывов, разорванные тела бойцов и два разбитых трактора. В живых никого. Тридцатьчетверки не видно. Наверное, ушла из-под обстрела и, решив, что все погибли, вернулась обратно.
Вижу мокрые штаны бойца, снимаю с убитого тракториста целые штаны с сапогами, протягиваю горе-товарищу, мол, переодевайся. Тот не сразу понимает, затем берет обновы и крадучись прячется за танк. Нашел время стесняться.
Когда доползли до своих, все очень удивились, что мы живы.
При тусклом свете керосинки видно, что у моего бойца из ушей тянутся дорожки запекшейся крови, он ничего не слышит, контужен, отправляют в медсанбат. Здесь же давешний зам. комиссара и с видом нашкодивших котов ротный и другие командиры. Сидят подавленные. Угробили без толку два трактора и взвод личного состава. Не знаю, жалеют ли о людских потерях или бздят докладывать. А ведь, как я понимаю, задачу по эвакуации и ремонту бронетехники никто не отменял, и людей надо продолжать гнать на убой. Поэтому, не вставая, не прося разрешения обратиться, как на колхозном собрании, уверенным голосом говорю:
— Первыми выдвигаются механики и механики-водители пешими. Осматривают технику, выбирают, что можно восстановить. Готовим к эвакуации. Бойцы с тросами скрытно выдвигаются и закрепляют их на выбранной технике…
Зам. комиссара встрепенулся, громко постучал указательным пальцем по доске стола перед ротным.
— После этого, — продолжаю я, — километрах в 3-х по фронту обозначаем атаку тридцатьчетверками. Фрицы начинают там обстрел. К эвакуируемой технике выдвигаются тридцатьчетверки, чуть позже тракторы из расчета два трактора — один танк, принимают и закрепляют тросы. Эвакуируем.
— Да, — говорит зам. комиссара батальона, вставая и хлопая по столу ладонью, непонятно к кому обращаясь: — Завтра же оттуда два танка достать.
Следующей ночью крадемся на нейтральную полосу к застывшей технике. Добровольцы: я, механик-водитель и еще один боец, осматриваем, цепляем выбранную махину наращенными вдвое тросами. Тянем концы насколько можно дальше. Слышим вдалеке с правого фланга рев трех или четырех Т-34, и почти сразу грохот разрывов — немцы обстреливают. Слышим даже несколько выстрелов тридцатьчетверок в ответ. Отвлекающий маневр перерос в нешуточный бой, артналет усиливается.
Видим, из темноты с нашей стороны показался танк. Быстро закрепляем концы, забегаем за него, берем волочащиеся с каждого борта длинные тросы, трактористы помогают с зацепом. В темноте под грохот разрывов и рокот дизеля нашей тридцатьчетверки они оказались на месте как по волшебству. Даю отмашку механику-водителю белой портянкой, тракторы и тридцатьчетверка одновременно тянут в нужном направлении, сломанный танк поддался и начал движение. Увидев, что дело пошло, со всех ног мчимся прочь к нашим окопам.
Обстрел соседнего участка затих. Звенящая, зловещая тишина и топот наших сапог. Сзади тарахтение ХТЗ и урчание Т-34, поэтому, перепрыгивая минометные и обегая артиллерийские воронки, готовлюсь упасть на дно, свернуться калачиком, заткнуть уши, раззявить рот, зажмурить глаза и молиться.
И тут грохот, вздрагивает земля. Сбегаю в воронку, но снаряды падают далеко позади, не причиняя вреда. Выбегаю наверх и мчусь к спасительным окопам. Трактористы и экипаж тридцатьчетверки натерпелись страху, выходя из-под обстрела, но тоже вернулись целыми и невредимыми, дотащив до наших окопов почти целый танк, который после ремонта встал в строй и участвовал в боях.
Я думаю, если бы указанные события потом привели к успеху, мы были бы представлены к награде. А пока наша награда — это жизнь.
Потом выдвигались три-четыре бригады, которые часто гибли под обстрелом, едва успев закрепить тросы на корпусе танка. Когда гибла первая бригада, отправлялась вторая, и так далее, так что один эвакуированный танк стоил до 40 погибших и раненых.
Только эвакуировав то, что могли восстановить, узнали о предстоящем наступлении. 112-й стрелковой бригаде при поддержке 40-й танковой бригады приказано захватить ж/д станцию Владиславовка. И опять атаки в дождь и грязь. До товарища Мехлиса — главного комиссара Крымского фронта и представителя Ставки Верховного Главнокомандования, не доходят причины неудач в Крыму, а вразумить ни у кого духу не хватает, и он гонит войска вперед. Как итог после очередного неудачного прорыва 25 марта мы потеряли все КВ и Т-34, остались только тринадцать Т-60, и наступление закончилось на исходных рубежах.
Но наша страна богата, люди в тылу падают от усталости, Сталинградский тракторный, другие заводы и фабрики работают круглые сутки, и в Крым перебрасывают новые КВ, Т-34 и Т-60.
Утром 9 мая 1942 года 40-я танковая бригада и 128-я стрелковая дивизия готовятся к атаке, когда снова зарядили дожди. Ждали отмены, но опять приказ атаковать!
К вечеру 11 мая, кроме восьми легких Т-60, потеряли все танки и, положив несметно в грязь и склизкую траву в атаках по открытой степи в полный рост народу русского и нерусского, отходим в Керчь.
***
Остановились где-то на окраине. Ротного убило в последней атаке, взводного еще раньше. У других так же. Поэтому сами, без команд, ожидая налета, ковыряем грязь, окапываемся. В погребе во дворе разрушенного дома с двумя сержантами с разных подразделений сооружаем очаг. Пытаюсь согреться и обсушиться. На тепло собираются бойцы, потерянно прятавшиеся от непогоды по сараям и углам развалин.
С сержантами определяем боевой порядок, расстановку, охранение. Никому неохота в пасмурную хлябь в дозоре сидеть, но кое-как договариваемся, и два солдата идут на позиции. Замечаю задремавшего между бойцами танкиста:
— Ты с Т-60?
— Да.
— Танк где?
— Нету.
— Где?
— Сломался.
— А починить? Горючка в нем, вооружение, боеприпасы?
Молча смотрит на меня, как на глупого, а ведь если бросили, оставили врагу с исправным вооружением, это расстрел. Боец как будто понимает мои мысли. Вызывающий взгляд сменяется отчаянием, и голова склоняется на руки, лежащие на коленях.
— Остальные где?
— Кто?
— Второй, другие экипажи?
— Не знаю, — отвечает бедолага, не поднимая головы.
Ладно, я не особист, а такой же отступающий, кто его знает, что там у них произошло.
Т-60 шустрый, броня тонкая, но пушка автоматическая 20 мм и пулемет с ней спаренный 7,62 — неплохая огневая мощь. Если правильно их распределить, да с запасными позициями и возможностью защищенного, скрытого маневра, то из наших остатков получится неплохой оборонительный рубеж и уничтожить нас будет непросто. Согреться бы и отдохнуть немного.
С этой мыслью выхожу наверх. Иду вдоль по улочке, в разрушенном доме замечаю спрятанный танк. Уже неплохо, но если я заметил, враг тоже заметит. Подхожу. На корме, прямо на броне, как на печке, над неостывшим двигателем под шинелями и плащ-палатками спят два танкиста. Не решаясь отнять драгоценные секунды, будить не стал, иду дальше.
Как и предполагал, остальные семь спрятались в овраге. Некоторые даже ветками замаскировались. Задумка неплохая, но если обнаружат, танки с экипажами обречены: маневра нет, пути отступления легко перекрыть, тонкая броня не спасет ни от минометов, ни от гранат, и убежище превратится в ловушку. Иду на храп и запах дыма. Между двух Т-60 под натянутой плащ-палаткой в рваном комбинезоне изможденный закопченный танкист варит кашу в котелке.
— Здорова.
В ответ молчание. Подсаживаюсь рядом, пытаюсь разговорить:
— В охранении?
Кивает. Ну хоть так.
— Через час старший и командиры танков должны прибыть в командный блиндаж — погреб третьего дома по улице.
— Нет старшего, командиры не все, — простуженно шелестит танкист.
— Нет? — повышаю голос. — Может не быть командира танковой роты старшего лейтенанта Иванова и командира танка сержанта Петрова, но старший подразделения и старший экипажа должны быть всегда!
— Понятно!
Встаю, руку протягиваю. Танкист отвечает на рукопожатие. Поворачиваюсь, выхожу из оврага бодрым шагом.
В подвале, где набился народ из остатков разных частей, после чистого крымского воздуха ударило дымом очага по-черному, махоркой, грязной одеждой. Бойцы сидя спят, курят, думки тяжкие думают. Дождь прекратился. Подаем команду занять позиции. Сержанты отправились на фланги искать соединение с соседними подразделениями и хоть какое-нибудь командование.
Подошли танкисты. Я в стеганой телогрейке и фуражке, не представляясь, знакомлюсь с прибывшими, жмем руки, приглашаю выйти на свет божий и свежий воздух.
Довожу последний известный приказ: занять оборону на указанных позициях. Интересуюсь здоровьем, питанием, укомплектованностью, горючим, боеприпасами. Танкисты народ хозяйственный, это не пехота — на горбу свое носить, все, что добыли, везут на боевом друге: мешок с крупой, тушенку, махорку, спирт, самогон. С топливом и боеприпасами хуже. Горючки на один переход, патронов на один бой вряд ли хватит.
Штыком от трехлинейки рисую на земле наши позиции. Указываю места, где удобнее расположить их легкие танки и как подготовиться к встрече с врагом: окопаться с маскировкой, запасной позицией и возможностями для маневра — ложбины, разрушенные строения, овраг. В овраге оставляю один танк.
Танкисты понимают меня, а я их, когда говорю:
— К каждому экипажу приставим трех бойцов из пехоты.
В ответ закивали, засветились глаза под шлемофонами — есть кому помочь окопаться, а в бою лишние глаза и огневое прикрытие.
— Ну вперед, а то что-то давно тихо. И этого захватите, — указываю на стоящего у входа в погреб танкиста-одиночку, — в экипаж определите.
Только заняли позиции, появились немцы: пехота, бронетранспортеры и танк. Идут в боевом порядке осторожно, от куста к кусту, от ложбины к ложбине под углом вкось к нашей линии обороны. Пехота за техникой и перебежками, а минометы и орудия наверняка жахнут в любую секунду, ждут корректировки.
Подходы заминировать нечем. Надеясь на маскировку, стараемся подпустить поближе.
Фрицы остановились, залегли. Группа на правом фланге прощупывает овраг. Бронетранспортер занял вход, пехота с пулеметом перебежками поверху. И тут немцы совершают ошибку — никого не обнаружив, используя овраг как естественное укрытие, пускают по нему большую часть своей атакующей пехоты, которая, достигнув другого выхода, напоролась на кинжальный огонь автоматической пушки и пулемета, хорошо замаскированного Т-60. Пулеметная группа и пехота фрицев, залегшие на кромке оврага, оказались в ловушке и были уничтожены.
Одновременно открыли огонь другие Т-60 и стрелки, уничтожая остатки атакующих. Скрылся только немецкий легкий танк, который находился сзади всех фрицев и прикрывал по фронту. Сразу фашистский артналет, и у нас большие потери.