Королевская дочь

Всё у меня было хорошо. Не хорошо даже – прекрасно. Вот как бы у тебя есть всё самое лучшее и тебе за это еще и бонус прилагается очччень приятный.

Дочка – чудесная девочка, хохотушка-лепетушка, красавица и умница, билингва благодаря бонусу – няня у неё прелесть что такое. С рождения моей крошки говорит с ней только по-английски, да и вообще, не няня – мечта.

Муж – воспитанный, умный, добрый, состоятельный, понимающий меня с полуслова и доверяющий абсолютно. Бонус – очень занятой человек.
Любовник – молодой, страстный, деликатный. Бонус – женат и венчан, что для него важно, а стало быть, с женой своей не расстанется никогда, что не может не радовать - скандалы и потрясения должны обходить мою семью стороной.

Работа – не работа, а сказка. У меня своё туристическое агентство. Вам про какой конкретно бонус рассказать?

Машина – именно та, что я хотела. Бонус – в любой момент я могу поменять её на другую, если эту другую захочу.

Аппетит у меня отменный, я обожаю вкусную еду. Бонус – вес я не набираю – гены! Маме за пятьдесят, а фигурка у неё – загляденье.

Со стилем у меня полный порядок и с внешними данными тоже. Бонус - могу позволить себе одеваться дорого и ярко.
Плюс ко всему я не устала хотеть. Жадная до впечатлений и готовая удивляться, не пресытилась, не оттопырила брезгливо губу. Бонус – слетать в Вену на спектакль? Почему нет?

И вот я вся такая прекрасная, молодая, состоявшаяся стала ловить себя на том, что счастлива не на сто процентов, а только на девяносто девять с половиной. Чего-то мне не хватало. Одно время я даже думала, что у меня не фантомные боли, а мечты о небывшем в анамнезе. То есть ста процентов и не было никогда, но что-то мне подсказывало, что когда-то я была абсолютно счастлива, счастлива целиком и полностью, и я стала прокручивать свою жизнь назад. Вот! Вот здесь. Я страстно любила Бориса, своего тогда ещё не мужа, и была счастлива абсолютно. Я и сейчас его люблю, но спокойно, без надрыва и ранящей душу страсти.
И я принялась вспоминать, как поступила в университет и почти сразу влюбилась в преподавателя. Вчерашняя школьница в человека более чем вдвое старше себя. А самое главное - влюбилась взаимно. У меня напрочь сорвало крышу, но Борис Вячеславович… Борис был человеком рассудительным и осторожным.

- Так нельзя, - сказал он мне, после месяца совершеннейшего безумия, - мы попадёмся с тобой обязательно и пропадём. Я женат, я много старше, твои родители убьют меня и будут абсолютно правы. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой, это не интрижка, не каприз и не мимолётная влюблённость, но мне нужно время. Не скандал, а время всё утрясти. Скандал же время это у меня отнимет. Я люблю тебя, девочка. И хочу быть с тобой в горе и радости.

- Что же делать?

Я знала, что он прав, но не видела выхода. Мы сидели на кухне в пустующей квартире его друзей, уехавших на год за границу. Я была готова на что угодно, кроме одного – прекратить встречаться с ним. Я бы умерла, если бы всё это закончилось, просто легла бы и умерла.

- Нам надо перевести стрелки, - сказал Борис в шутку, - найти мальчика, который будет ухаживать за тобой. В идеале такого мальчика, который никоим образом не устраивал бы твою маму даже в качестве гипотетического зятя.

В каждой шутке есть доля шутки. Мне идея не понравилась только поначалу, но потом я оценила её привлекательность, тем более, что и искать никого не надо было – я знала влюбленного в меня по уши мальчика, которого терпеть не могла моя суровая мама. Он был младше, учился в той же школе, которую закончила я, смотрел на меня со щенячьим восторгом вот уже пару лет. Перед своим последним звонком я обнаружила в портфеле целый ворох собственных чудесных портретов и не усомнилась в авторстве ни на минуту. Его внимание льстило мне, потому как любая девочка в нашей школе сошла бы с ума от счастья, получив такой от него подарок. Но он выбрал именно меня и именно меня немо и преданно обожал.

Совсем недавно я столкнулась с ним в школе, куда заходила к маме, а мама, чтобы вы понимали, была директором этой самой школы. Как он на меня смотрел! Никто никогда на меня так не смотрел – с благоговением. От меня требовалось изобразить встречный интерес и всё - у нас с Борисом будет идеальное прикрытие – мою мать абсолютно точно страшно выбесит мой «роман» с Ником Гориным, которого она не выносила на дух, как вообще не выносила всего, выбивающегося из ряда вон. Лучший отвлекающий манёвр в истории! Смотрите и наслаждайтесь!
Сказано – сделано. Жили мы совсем рядом, инсценировать случайную встречу мне ничего не стоило. Этот дурачок просто физически не мог заподозрить меня в чём-то недостойном. Я налетела на него, держа в руках пакет с яблоками. Пакет лопнул, яблоки рассыпались по асфальту, он бросился их поднимать, предварительно убедившись, что я не пострадала. Дурить его было легко и просто, и поначалу это было весело. Он так трогательно, красиво и изобретательно ухаживал за мной, что не будь я влюблена в другого, я бы, наверное, дрогнула. Борис не ревновал. Долгое время не ревновал, а мать услышала о моих совершенно невинных прогулках с Ником Гориным очень скоро и пришла в бешенство. Даже не представляю, что было бы с ней, если бы она вдруг узнала про Бориса. Я была её любимой невинной девочкой, попавшейся в сети к коварному обольстителю!

Со мной она вела беседы, умоляла, допрашивала, угрожала, а его попросту сживала со свету. Имела такую возможность и пользовалась ею на полную катушку. Ник не обмолвился и словом, но я была в курсе происходящего – с садика ещё общалась с его одноклассницей Лидочкой. То, о чём рассказывала мне подруга, вызывало ужас, гордость и гнев. Я не на шутку испугалась было, но, поняв, что мой верный паж легко справляется со сложившейся ситуацией, решила, что подобный опыт ему точно не повредит, уж слишком сложной и тонкой казалась мне его душевная организация.

После Нового Года веселье как-то потихоньку начало уходить, потом я кожей почувствовала, что из Ника тоже по капле исчезает присущая ему искристая лёгкость, Борис стал редко, но горько шутить о нежном юном паже и его прекрасной даме, но всё ещё убеждал меня, что прекращать игру рано. Мне было стыдно, страшно и чудесно одновременно, но веселье, острое хулиганское веселье покинуло меня.
Потом, ближе к весне, я стала тяготиться странной жизнью на разрыв, собственной ложью и обреченностью любви юного пажа. Мои встречи с ним становились короче и короче, я отговаривалась занятиями и гневом мамы, а он смиренно принимал всё, что исходило от меня и это просто убивало! Я с каждым днём всё сильнее влюблялась в Бориса. И вот как-то, когда я спешила к любимому, ждавшему меня у Мариинки с билетами на «Жизель», моему верному пажу приспичило поделиться со мной чем-то очень важным и трудным. Он долго тянул и медлил, а когда, наконец, решился, я почти не слышала его, я убегала, я никак не отреагировала на его признание, я сказала ему – завтра! Завтра мы встретимся с тобой и всё обсудим. Сказанное накрыло меня во время спектакля, но что я могла поделать? Юный паж признался, что тяжело болен, однако это ничего не меняло. А назавтра он на свидание не пришёл. Я долго его ждала, потом мельком встретилась с Борисом, мы впили кофе, и я налюбовалась его профилем от души, потом я пришла домой. Дома никого не было. Я позвонила Лидочке просто так – поболтать. А ты что, не в курсе? – спросила она.

Дальнейшее – в тумане. Что говорила мне мать, когда в ночи вернулась из школы, бережно поддерживаемая отцом под локоток, я не очень помню, но помню, как ненавидела её за содеянное, ведь это она убивала несчастного мальчишку каждый божий день. Помню, что неделю не виделась с Борисом – я просто не могла, я страстно ненавидела его за идею. Это ведь его идея была, с переведением стрелок, его. Потом я твердо решила увидеть Ника, что оказалось несколько сложнее, чем я думала, но я своего добилась. Он лежал в холодном узком боксе и так напугал меня своим видом и своим отсутствием, что я всё ему сказала, всё! Пусть он не мог меня слышать, пусть, но я так ненавидела его, посмевшего бросить, оставить меня именно сейчас, что просто не смогла сдержаться. Себя я ненавидела тоже, но чуть меньше, чем остальных.
Борис отловил меня на улице, запихнул к себе в машину, напоил коньяком и сказал, что раз мы принесли юного пажа в жертву нашей любви, значит жертва эта не должна быть напрасной. Он уже объяснился с женой, а сейчас собирается объясниться с моими родителями.
- Почему не со мной? - кричала я, а он отвечал, что со мной объяснился уже давно и с тех пор ровным счётом ничего не изменилось.
- Изменилось! - рыдала я, - я не смогу с тобой жить, если он жить не сможет!

К счастью для всех Ник выжил. Через полгода мы с Борисом поженились. Такая вот история.

В моей жизни всё было хорошо и правильно. Очень хорошо и очень правильно. Даже с родителями я, в конце концов, примирилась. А вот теперь я хотела примириться с Гориным. С недавних пор мне стало казаться, что именно в нём причина моей неудовлетворённости, моего счастья в девяносто девять целых и пять десятых. А я хотела полного, стопроцентного. Я потихоньку, словно невзначай, стала расспрашивать о нём общих знакомых. Никто ничего определенного сказать не мог, до меня доходили только противоречивые слухи, но я точно знала, что в итоге добьюсь своего. Мне нужна была встреча, объяснение и примирение с ним, а значит - встречи этой не избежать. Возвращаясь как-то домой, я свернула с Марата на Стремянную и сразу увидела его - моего бывшего пажа. Он показался мне вырезанным из черной бумаги силуэтом. Сердце бешено колотилось пока я парковалась, пока меняла мокасины, в которых водила машину, на чудесные бежевые дорогущие лодочки, пока шла к нему, ещё не знающему, какая радость готова свалиться на него. Я вымечтала встречу с ним, я её выпросила, я была абсолютно уверена, что с этого дня моё счастье станет полным.

Он разговаривал с каким-то смутно-знакомым парнем, но мне было совершенно всё равно,будет у нашей встречи свидетель, или нет. Я чудесно выглядела, я была абсолютно уверена в своей неотразимости, я знала, что смогу произвести на него впечатление.

- Привет!

Его лицо застыло, мгновение назад смеющиеся глаза погасли и потемнели. Я списала такую реакцию на неожиданность. Я была в полном восторге от того, что моя мечта сбылась , я хотела дотронуться до него, обнять, чмокнуть его в щёку, но он был чужим настолько, насколько это вообще возможно. Как-будто и не любил меня никогда, да что там – любил! – он меня знать не знал и знать не желал. Я не понимала, я ведь на самом деле не сделала ему ничего плохого, мне очень надо было с ним поговорить и убедиться, что он не держит на меня зла – и всё. Мы расстались много лет назад, всё давным-давно потеряло остроту, а он стоял напротив меня тяжёлый, словно из камня высеченный, я никак не могла подхватить его, закружить, заставить разговаривать на одном со мной языке, что обычно у меня получалось на раз-два-три с кем угодно.

- Я последнее время постоянно о тебе думаю и вот случайно совершенно встретила и сразу узнала, как будто вчера рассталась, ты почти совсем не изменился, мне так много надо тебе сказать!

Он смотрел на меня со странной смесью досады и брезгливости. Никогда раньше не было у него такого взгляда и голоса такого волнующе-хрипловатого не было.

- Нет, Ира, ты сказала мне всё много лет назад.

Мне стало физически нехорошо от его уверенности и тона, надежда на стопроцентное счастье трещала по швам. Он не мог меня слышать, не мог!
- Ты не мог меня слышать!

На самом деле это было не восклицание, это было заклинание. Я уже знала, что он слышал каждое сказанное мной тогда слово, но ещё пыталась убедить его в обратном. Всё было зря, но я не желала сдаваться так просто. Я спорила с ним, доказывала. что он ошибается, и, в итоге, просто вынудила его сделать то, что он сделал.

Он подошел ко мне вплотную, и я чуть в обморок не упала от его близости, осторожно притянул меня к себе. Меня трясло от напряжения, от ускользающей надежды, от его едва не касавшихся моей кожи губ, от его рук на плечах. Он выдохнул первую фразу, что я сказала ему тогда. Слово в слово. И это было, как ожог, как удар плетью. Он собирался выдохнуть и все остальные, но я бы этого не перенесла. Я отшатнулась. Я бы умоляла его обмануть меня, отпустить с миром, забыть, но он так на меня смотрел, что я предпочла развернуться и уйти.

По дороге домой я едва сдерживалась, чтобы не разреветься от стыда и отчаяния, а едва переступив порог, сдерживаться перестала. Я плакала безутешно, навзрыд, заливала слезами квартиру, я до смерти напугала Бориса, не знающего, что делать - утешать меня или осушать лужи слёз на полу, дабы не затопить соседей ниже этажом. В итоге я уснула у него на плече, ничего ему не объяснив. У меня не было на объяснения сил. На работу я пришла только к обеду, всё ещё опухшая от слёз, но уже решившая достойно нести свои девяносто девять с половиной, пусть битые, пусть покалеченные, пусть неполноценные, но мои. Я не винила Горина в жестокости или душевной лени, в эгоистичном нежелании меня простить, нет, я его понимала. Я бы сама ни за что не простила, ни за что. Меня трясло. Я постоянно думала о тяжести рук на моих плечах , о дыхании на моей щеке, о чуть треснувшем голосе, произносившем мне на ухо те ужасные слова. От слов тоже трясло, но от голоса трясло сильнее. Я знала, что переживу. Может быть потеряю ещё процента полтора от своего ненаглядного счастья, но переживу. Секретарша просунула в дверь моего кабинета хорошенькую головку:

- К вам посетитель, Ирина Михайловна. Могу я пригласить?

Я махнула рукой - приглашай мол, куда деваться, и в кабинете нарисовался виновник моего смятения. Нет, не так. В уютное пространство кабинета вплыл узкий вертикальный столб первобытного хаоса, взглядом удержал меня, готовую сорваться навстречу, и принялся расчленять, разбирать меня на атомы и собирать вновь, как собирал бы огромный пазл. Складывал так, как оно и задумывалось с самого начала, без изъянов, вывертов и слепых пятен. Я не сопротивлялась, я пребывала в трансе, я ждала, когда он закончит возиться с неисправностью, а когда очнулась наконец - Горин сидел в кресле для посетителей и мило болтал с моей секретаршей, угощавшей его чаем и плюшками. Субтильный молодой человек в узких джинсах и черной водолазке, а не дымящийся мощью сгусток энергии.

Секретарша испарилась, едва заметив мой осмысленный взгляд.

- Что у тебя с голосом? - спросила я его.

- Что-то там задели трубкой, - ответил он равнодушно и поинтересовался - Тебе полегчало?

Я тщательно ощупывала своё виртуальное тело. О, да! Мне не просто полегчало, я словно бы заново родилась! Он кивнул и поднялся.

- Ну, хорошо. Я пойду, пожалуй.

- Подожди!

Я хотела прикоснуться к нему, но посреди моего офиса не было никакого Ника Горина, а мерно и грозно дышала стихия. Огромная, неукротимая, совершенно незнакомая. Восемь лет назад я не ощутила в этом мальчике размаха просто потому, что масштабы наши были несопоставимы. Он был для меня, как для песчаной блохи - Великая Китайская стена, а может я всё это выдумала, чтобы хоть как-то объяснить себе произошедшее - счастье-то моё стало вдруг гладким и цельным, как морская галька.

Живым я Ника больше не видела, а мёртвым не запомнила. Я была там, на Волковском, я бросила горсть земли на гулкую крышку, все время ощущая рядом тот узкий столб первобытной силы, что нарисовался как-то в моём кабинете посреди рабочего дня и в конце концов перерос хрупкую земную оболочку.