Казённые сновидения

На казённой кровати малороссийского гостиничного номера лежала красивая, средних лет женщина и читала книгу. Она щурилась, с трудом разбирая текст под скудным освещением потолочной люстры и с неудовольствием поглядывала на симпатичное бра, висевшее над кроватью. Ох, уж эта уездная простота! Поверх сахарного рубчика полукруглого стеклянного плафона виднелась макушка перегоревшей лампочки, покрытая толстым слоем пыли. Бра походило на причудливый древесный кап.
Женщина лежала поперёк кровати, свесив с матраса белые холёные ноги и едва касаясь пятками крашеных половиц пола. Лежала она, приподнявшись на локте, плечом и затылком головы упираясь в полосу настенных обоев с поблёкшими розмаринами. Паутинка серебра, вьющаяся в спадающей на лоб кудреватой чёлке, напоминала октябрьскую изморозь, искрящуюся поутру в кроне паркового каштана. Возрастным особенностям женщины вторила книга. Потеряв полиграфическую свежесть, она являла образец этакой барской библиотеки, ещё не превратившийся в путеводитель по ухабам человеческого бремени. Несколько загнутых внутрь страниц в местах особого читательского внимания и пометки карандашом, напоминающие об одном из прежних владельцев книги, могли бы поведать пристрастному библиофилу много интересного о этом крохотном фрагменте человеческой культуры. Початая баночка варенья на прикроватной тумбочке по соседству с полупустой чашкой чая указывали на то, что женщина уже удовлетворила житейские прихоти тела. Не имея в этот тихий командировочный вечер ни перед кем никаких обязательств, она (в кой-то веки!) устроилась поудобней, и как в розовом детстве, взяла перед сном в руки книгу!..
Однако женщина читала невнимательно и всё чаще поглядывала то на перегоревшее бра, то в чёрный прямоугольник окна, за которым виднелись тусклые бусинки уличных фонарей, напоминавшие первые, ещё не распустившиеся звёзды. Казалось, что-то тревожит её, поддавливает, несмотря на покой и тишину гостиничного номера, прерываемую лишь гудками машин, доносящимися с улицы.
Не далее, как вчера, перед самым отъездом в город N она уволила пьющую работницу. Женщину многодетную, неопрятную и грубую. Не пожалела, не пожертвовала частью себя, выполнила обыкновенную миссию естественного отбора – взяла и позаботилась о себе. Да, о самой себе, такой злой и несправедливой, вынужденной ответствовать за производство перед собственником фирмы.
Ей представилась уволенная алкоголичка. Выброшенная на улицу горестная мадам в тот же день напилась и пришла домой под утро. Раздвинув детей, она упала на кровать и уснула. А четыре (пять-шесть, сколько у неё ещё) голодных малышей водили хоровод вокруг бесчувственной матери и говорили, плакали и говорили: "Где-то живёт злая тётя. Мама обещала принести нам поесть, но тётя обидела её, и поэтому наша мама теперь такая…"
Женщина отложила книгу. Она отыскала в сумочке мобильник и, повинуясь внезапному намерению души, хотела позвонить уволенной за прогулы работнице, объяснить ей, что она как администратор погорячилась, с кем не бывает, что готова предложить ей прийти в дирекцию завтра, ведь всё можно уладить. Но потискав с минуту телефон, поняла, что звонить ей, собственно, некому. Такие люди не бывают доступны по телефону.
Раздосадованная неловким воспоминанием, женщина, вышла из комнаты в коридор и, преодолев сумрак гостиничного лабиринта, оказалась на улице. Предновогодняя иллюминация на фасадах унылых пятиэтажек показались ей отменно столичными. Она вдохнула морозный воздух и улыбнулась: «Да что я расколбасилась? А закон на что?..»
Подышав минут пять, женщина вернулась в номер, разобрала постель и, отложив кожные процедуры до утра, уснула.
Сначала ей приснился сон устрицы. Она, неразвитая и почти неодушевлённая скорлупка, лежит на песчаной отмели в компании прочих устричных скорлупок. Какие-то мерзкие членистоногие градиенты подкрадываются к её соседям, вскрывают боковинки и, чавкая, поедают прозрачное устричное содержимое. «Они доберутся до меня!» - ужасается устрица. Но что она может сделать? «Моё!» – в неё упирается колкий, как игла, голос градиента. И…
Вздёрнув над подушкой голову, женщина просыпается и первое, что она видит, – чёрный проём окна, за которым копошится свора ненасытных градиентов. Их горящие глаза, похожие на уличные фонари, не оставляют сомнений – они здесь… Однако ничего не происходит. Женщина постепенно успокаивается и, поцеловав нательный крестик, засыпает. К слову сказать, крест она не целовала лет десять – висит и висит – традиция. И снится ей сон человека.
Она, молодая энергичная женщина, получает увольнительное распоряжение на том основании, что перестала ходить на работу. Ей кажется распоряжение странным! Разве труд входит в перечень непременных обязанностей? Тратить жизнь на исполнение работы, когда вокруг столько удивительного и прекрасного? Пусть я неразумная стрекоза, а жизнь – лето, за которым меня поджидают плакучая осень и холодное небытие, разве я виновата в том, что Бог создал меня крылатой певуньей?...
Женщина открыла глаза, накинула на плечи пеньюар и подошла к окну. Над казёнными пятиэтажками брезжил свет, хрупкий, как развешенная на заборе вереница мыльных пузырей. Она оделась и поспешно вышла на улицу.
–  Господи, помоги найти её сегодня же, сейчас!
В блеклой синеве утра столбы уличных фонарей походили на застывшие в движении конечности гигантских членистоногих градиентов.
– Э-э, нет! – усмехнулась женщина. – Вам не поймать меня!
Она подняла руку.
– Такси!